Moskau

18+

Он не редко бывает за границей, сейчас это легко. Его больше не разрывают противоречия, можно наслаждаться мнимой свободой. И спокойно работать, продвигая свои бренды, сопровождая Людвига на саммитах, общаться с другими городами, будто ни в чём не бывало.

Но каждый раз, как он встречает свою золотоволосую коллегу, что-то не даёт ему спокойно жить. Лучший город земли... У неё сотни ухажеров. И даже старый добрый Кёнигсберг заглядывается на неё непростительно долго.

- Москва...

- Она всегда опаздывает, - произносит Берлин по-немецки и хмыкает в ответ на понимающий взгляд дальнего родственника.

- Наверняка выясняла отношения с Питером. Несмотря на то, что они вместе, ссорятся эти двое едва ли не каждый день.

- Тебе лучше знать... - многозначительное молчание прерывается только возмущённым фырком Калининграда. - Я думаю, она лишь старается привлечь к себе внимание. Это так по-бабски. Эти жирные бёдра и отвратительные манеры. А ты посмотри на её лицо... Она сильно постарела с последней нашей встречи.

"Прекрасное лицо..." - думает про себя Берлин, внезапно замолчав, и пытается не смотреть на неё так открыто и с вожделением. Однажды это желание уже стоило ему свободы. Но может быть сейчас, когда с ним инвесторы, а не солдаты, она будет более благосклонна?

- Шикарная женщина, - Калининград усмехается, присвистнув, стоит ему лишь улицезреть жадный взгляд Берлина.

Тот и не пытается больше скрыть плотоядной улыбки.

Москва улыбается ему, вспыхнув румянцем, словно девочка, поправляет свои локоны и вновь цепляет на лицо маску холодности.

Она холодна, неприступна. И в то же время идёт прямо к нему навстречу.

- Берлин... - тонкая рука, вложенная в его ладонь пахнет легендарными духами, так напоминающими старый-добрый Шанель. Он подносит её к своим губам, не отрываясь от красивого лица. В его фантазиях она гораздо более открыта.

- Позволишь мне сегодня войти в тебя? - произносит он с чётким берлинским акцентом и натянуто улыбается. Боится грубого отказа? Но для чего тогда было задавать глупые вопросы?

В глубине голубых глаз Москвы вязкий зелёный омут, в котором и не такие черти водятся.

Она размахивается и бьёт, оставляя след ладони на небритой щеке, вызывая у Берлина звериный оскал.

***

На его руках чёрные перчатки. Он уже совсем близко. Готовит хлыст, чтобы обуздать дикарку. Наложницу, одну из любимых. Она прекрасна: в красном платке поверх светлых кудрей она похожа на символ борьбы и жизни одновременно. Крепкий стан затянут в белую блузу, открывающую прелестный вид на округлые груди под простой одеждой. Её жесты величественны, будто она одна из тех древних цариц, о которых ходят легенды, или молодая крестьянка, сошедшая с полотен русских живописцев.

Его крепкое тело затянуто в чёрный китель. В руках автомат. Он смотрит на Родину с агитационных плакатов, закатав рукава по локти, напряжённо улыбается, так, что сводит скулы, а сам шагает по подмосковным болотам, увязая в осенней грязи по колено, едва не теряя в ней сапоги. Отогревается в чужих домах с враждебными взглядами и глупыми жертвами, возомнивших себя способными в одиночку помешать огромной армии. С кровью на своих руках. Умывается ею, а потом тщательно счищает с сапог.

Девочка с золотыми кудрями всегда отдавала себя в жертву, чтобы спасти всю Россию. Но в этот раз, кажется, вся Россия жертвовала собой, чтобы спасти её одну.

Сибирь... Тысячи солдат в белом сыпались из низко летящих самолётов прямо на лету, прямо в сугробы. Эти люди казались неуязвимыми. Они падали, вставали и шли в атаку. Прямо под падающий снег. Немцам приходилось отстреливаться, убивать их. Разрываясь между восхищением и страхом. Не ожидая подобного героизма от недолюдей. Но понимая, что только дикари способны на такое бесстрашие.

Сибирь защищал её, древнюю, молодую, прекрасную. А Берлин готов был истребить всех, кто встанет у него на пути обладания этой загадочной женщиной.

Но годы прошли, как тяжёлый сон, и встреча их всё же состоялась. Москва была одета в белое, русые кудри были убраны под такую же белую косынку. Берлин был тяжело ранен и бредил всю ночь, вызывая у других солдат раздражение своей немецкой бранью.

Она подавала инструменты хирургу, когда он зашивал раны горе-вояке. А потом вышла на улицу из душного здания медсанбата, осознавая, что войне пришёл конец.

***

Лакированные туфли на высокой шпильке и дорогое шёлковое бельё под длинным красным платьем, облегающим силуэт по всем канонам. Голубые глаза, подведённые чёрной тушью ресницы и алая помада на губах. Она плавно двигается под американскую музыку. Берлин морщится от ревности, но не сводит глаз с прекрасной "незнакомки". Они играют друг для друга.

Он - немецкий предприниматель, она русская стриптизёрша. Платье медленно ползёт с покатых плеч, которые хочется покрывать поцелуями, сжимать до синяков и укутывать дорогим манто. Грудь под полупрозрачным бюстгальтером так и манит взгляд, но тот скользит ниже. Кадык Берлина дёргается, когда он пытается сглотнуть пересохшим горлом. Плавно приседая в танце, она разводит ноги, будто приглашая его изведать наслаждение, взмахивает густой волной светлых волос и выпрямляется, скользя вверх по металлическому шесту.

Он бесстыдно кладёт руку себе на пах и сжимает свой член через плотную ткань брюк, не сводя глаз с Москвы, видит, как жадно та следит за его манипуляциями. Она видит, как он напряжён, насколько она желанна.

Грубые пальцы касаются нежной кожи. Он готов взорваться уже сейчас, ощутив её бархатное тепло, вкладывая несколько сотен евро под её шёлковое бельё. А она грациозно спрыгивает с подиума и позволяет ему прижать её к себе. Сама прижимается всем телом, берёт его лицо в нежные ладони. С ней невозможно быть грубым или слишком развязным. Рука скользит по внутренней стороне её бедра, а взгляд туманит возбуждением. На город опускаются сумерки, город покрыт душным покрывалом грозовых облаков, над которыми еще теплится полоска янтарного заката. Последний этаж Moscow City. Она в его мнимой власти, часть его ненавидит её всем сердцем, часть любит так же страстно.

От нее пахнет шампанским. Её губы погружают его в омут наслаждения.

- Шлюха... - нежно шепчет он, оставляя на её светлой коже тёмно-бордовые засосы.

Та стонет от наслаждения, выгибаясь под ним, оказавшись на мягкой постели. Ей нравится это. Забыться на некоторое время в чужих сильных руках. Она помнит о том, как разделённый Берлин был практически в её власти. Острые ноготки скользят под его майкой по нежной на ощупь коже, оставляя бледно-розовые полосы на ней.

Он помнит, как отчаянно она заламывала руки, не позволяя даже притронуться к себе. Раны на её теле, оставленные его бомбами. Её, прекрасную и недоступную, с нежной кожи которой хотелось слизывать кровь. Язык скользит по белой груди, щекочет шрам от старого ожога. Её длинные пальцы зарываются в тёмные волосы Берлина, сжимают их. Алые губы вновь приоткрываются, а из них вырывается стон наслаждения.

Он нравится ей, очаровывает своей грубой мужественностью, сводит с ума, доводит до экстаза. Он нежен, боится её спугнуть. Но входит в тёплое упругое тело как по маслу. Она мягкая, нежная, гладкая, красивая и сочная, словно спелый нектарин. Её тёплый сок течёт у него по подбородку. Они одновременно подходят к финалу, их сердца стучат громко и часто, но вразлад, так было всегда.

Скоро на Москву опускается ночь, и она засыпает на груди у любовника.

Он не спит, наблюдает за ней, наслаждается видом того, что никто больше не видел. Тешит себя надеждой, что это так.