Балтус. эротическая проза. Из книги Эротические рассказы

1.

You're shaking me softly,

Turn me up side down,

You're the queen of my emotion,

Your invisible crown.

Invisible crown

As your beautiful mind,

You're driving me crazy,

You're one of a kind.

You give me pleasure, shakes, desire.

You give me shivers, love and drive.

( Yello. "Out of dawn")

« Ищу натурщицу. Желательно моложе 30 лет. Плачу 70 долларов за сеанс ( 3 часа). 8 сеансов. Спросить Томаса. Телефон № …. » 

Я отложила газету в сторону и прикинула в уме: 560 долларов. Не так уж и много, и все же подспорье, а там и до стипендии не далеко.

Мне прежде  доводилось позировать – для группы начинающих художников.   На последнем сеансе они подарили мне свои работы. Я поставила их на балкон и с удовольствием наблюдала , как мои портреты плакали зелено-фиолетовыми слезами.

Я решила позвонить.

Набрала номер, трубку подняли сразу. Голос был старый, и  будто потертый . Я представилась. Он задал несколько вопросов, и мы договорились о встрече – он хотел на меня взглянуть, что было понятно.

В назначенный день и час я подъехала к его дому. Я думала о предстоящей встрече  и немного волновалась. Я уже навела о нем справки в интернете, прочитала его автобиографию и так же ознакомилась с его работами, среди которых имелся его автопортрет. Он был очень непривлекателен. Лицо аскета. Высокие скулы, впалые щеки. Очень узкие губы и мощно развитые надбровные дуги. Я не могла не признать, что портрет был написан мастерски, но очень уж он не льстил своему автору. Рисовал он, в основном, обнаженную натуру. Я даже засомневалась – идти или нет , но все же решилась .    

Из-за угла дома вышел высокий мужчира крепкого сложения, он улыбался. Я знала, что опоздала на двадцать минут, но он жестом успокоил меня – ничего страшного, везде такие пробки. У меня полегчало на душе, - мой новый знакомый на яву казался очаровательным и галантным мужчиной.   Мы поднялись по ступеням крыльца, и он распахнул передо мною дверь, приглашая войти внутрь.

- Вы всегда оставляете дверь незапертой? – Спросила я.

- Всегда. Здесь кроме красок и картин брать нечего. Да и картины мои – на любителя. Не каждому по вкусу. – ответил Томас.

Я огляделась по сторонам и до меня дошел смысл его слов : всюду, со всех сторон, меня окружали голые женские тела. Картины на стене висели плотно, одна к одной.   Они были везде, в прихожей, вдоль стен, под столом.   Тут же стоял мольберт, лежала палитра с красками, кисти, чистые холсты… В голове промелькнула строчка: « невинность белого холста, как первородный грех, опасна.. » Я почувствовала себя неуютно.

- Да вы садитесь, что же вы… хотите чаю? - засуетился Томас, усаживая меня на красную вельветовую софу. – Я сейчас.

Я продолжала рассматривать его творения. Я любила живопись и  с трепетной нежностью относилась к творческим натурам, мне нравились непринужденность и хаос их жилищ. Я не считаю себя знатоком высокого искусства, но, будучи поэтом и любителем музыки, я могла, на интуитивном уровне, уловить аромат подлинного таланта. Ощутить ту сумасшедшинку, которой отмечена гениальная натура.   Мой знакомец не был Моцартом в живописи.   И все же, было в его работах нечто, заставляющее меня приглядываться к ним еще и еще.

Я пила чай , закусывая пирожеными. Томас сидел напротив меня, в кресле, скрестив руки на груди и ожидал, пока остынет его чай.   Я потихоньку рассматривала своего работодателя. А он, откровенно, как товар, разглядывал меня.

На вид ему было явно за пятьдесят. Волосы с проседью, высокие залысины, но они не портили его. Губы узкие, но улыбка скрашивала аскетическое выражение  лица. У него были крепкие руки, густо поросшие золотистыми волосами, и очень красивые крепкие пальцы. В общем, он произвел на меня хорошее впечатление , особенно своей доброжелательностью . Беседа наша протекала  непринужденно, перескакивая с одной темы на другую. Я уже чувствовала себя свободнее в его присутствии, чему была очень рада. Единственное, что меня беспокоило.. Словом, я не хотела бы позировать перед ним обнаженной.

Сгущались сумерки. Мне надо было уходить. Прощаясь, он пожал мне руку, и на мгновение, на секунду дольше, чем позволяют приличия, задержал её в своей. Впрочем, возможно, мне только показалось.

Первый сеанс  он назначил на завтра.

2.

Как обычно, накануне сеанса, он проснулся очень рано. За окном брезжил рассвет и птицы только начинали свои мелодичные переговоры.   Он лежал, не двигаясь,   и смотрел в потолок. Одна рука его покоилась на груди, другая лежала на футляре гитары, единственной подруге, делившей его постель, и доставшейся ему от умершего друга.   Ему нравилось, что формы гитары напоминали форму женского тела.

Он думал о своей новой модели. Он предпочитал брюнеток, но эта миловидная сероглазая блондинка ему понравилась. Даже больше, чем следовало . Была в ней та детская непосредственность и легкость в общении, которых так недоставало ему самому. Её миниатюрность была ему по душе, и он, с наслаждением, представил себе, как она выглядит без одежды – хрупкая и  красивая, как бабочка, с нежной кожей и золотистыми пушистыми волосками, там, ниже, между ног.

Процесс подготовки к работе с натурщицей был  своего рода таинством, так же, как и подготовка холста и палитры. Торопиться было нельзя . Он чувствовал, что на ЭТОТ  раз все пойдет, как надо. Он уже настроился на ЕЁ волну, он ощущал её аромат, которым ему доведется насладиться вполне, за эти восемь недель. Каждый её визит  - превратится в событие. Три часа сеанса, как всегда, пролетят огорчительно быстро. Зато они наполнят его память деталями и нюансами, которые он потом будет перебирать всю неделю, наслаждаясь. Так ювелир -  вожделенно любуется драгоценными камнями, подготавливая их к огранке.

Он встал, стараясь не расплескать этот душевный настрой, наполняющий его  до краев. Он двигался по комнате вкрадчиво и грациозно, подобно хищнику. Со стороны это напоминало странный танец, на самом же деле все было прдумано и выверено до мелочей, во всем была определенная, уже устоявшаяся последовательность.

Сначала он проверил кисти. Их было у него много, колонковых, всех размеров, от одного до десяти. Были  и № 20 и 35, для работы на большом пространстве. Для последних, финальных мазков, у него имелись специальные, округлые и плоские , из беличьей шерсти.

Он был оченьбережен со своими кистями, и после очередного сеанса, нежно промывал каждую из них в растворителе, а потом – в теплой мыльной воде.

Теперь настал черед любимой палитры, сделанной из грушевого дерева. Она уже была промыта и высушена,   осталось только смазать её льняным маслом.

Наконец, его взгляд остановился на холсте. Он заранее отгрунтовал его и зачистил наждачной бумагой, а затем, еще раз, соскреб остатки текстуры бритвой. Теперь поверхность его, на ощупь, напоминала поверхность яичной скорлупы.  

Он знал, что все это ему не понадобится для первого сеанса. Сегодня он будет рисовать на бумаге, в полную величину. Все, до мельчайших деталей, и только потом перенесет на холст, с помощью копировальной бумаги. Затем, он обведет рисунок коричневыми чернилами. Это было необходимо. Карандаш может исчезнуть после нанесения первого слоя масляной краски ( imprimatura), тогда как чернила останутся видимыми надолго, почти до самого окончания картины.

Все было готово. Он сел в кресло перед холстом, и задумался. Он думал о НЕЙ. Он старался припомнить все до мелочей , её лицо, форму ушей, ключицы ( эта ложбинка между ними  всегда  особенно волновала его. Так же, как и впадинка между верхней губой и носом). Они казались ему такими трогательными, что ему так и хотелось дотронуться до них языком, чтобы ощущтить пульсацию крови под тонкой кожей.

Он вспомнил, как по-детски беззащитной показалась ему её шея, и эти легкие завитки волос на затылке.

Он перебирал в памяти  все эти детали, а сам думал, с каким наслаждением он будет красть это тело, по частичкам. Присваивая  не только её плоть, но и сущность её. Как,   медленно, будет эта сущность  перетекать из одного сосуда - её тела, в другой – его картину.   Пока не овладеет он ею безвозвратно, и не опустошит её полностью, как пустыню.

И мысль эта доставляла ему ни с чем несравнимое наслаждение.

3.

Я плохо спала в эту ночь. Я знала, что у меня нет выбора, но мой мозг все равно  искал выхода из сложившейся ситуации. Увы, похоже, только эти сеансы могли меня выручить. И все же.. Чувство тревоги не покидало меня. Что плохого может сделать мне этот мягкий, обходительный, и располагающий к себе человек?   Я понимала, ЧТО – предложить позировать для него обнаженной. Я была в хорошей форме и тела своего не стыдилась, но само состояние, когда не ощущаешь на своей коже ничего, кроме взгляда чужего человека, это состояние себенепринадлежности… Я не была уверена, что смогу решиться на такое.

Сеанс был назначен на пять часов. Без пяти пять я стояла перед его дверью. Она открылась мгновенно, словно он ожидал моего стука. Он приветливо улыбался, приглашая войти внутрь, и затем закрыл дверь на задвижку.

Гардины на окнах были задернуты, но мягкий свет от старинных настольных ламп и торшера давали достаточно освещения,   делая комнату более теплой и уютной.

У меня к горлу подступила тошнота и колени подкосились. Чтобы не упасть, я присела на краешек вельветовой софы.

Он сел напротив меня, в свою обычную позу, скрестив руки на груди, и тихо спросил:

- Волнуешься?

Я кивнула, и облизала сразу ставшие сухими губы.

- Ты можешь уйти, если передумала.. Я тебя не удерживаю.

Взгляд у него был мягким, и голос тихим.

-Ничего.. это пройдет.. – сказала я. – Я в порядке.

Он кивнул, вышел на кухню,   и вернулся со стаканом воды.

- Или, может, немного вина? – Спросил он.

Я отрицательно помотала головой. Выпив воды, Я сказала:

- Я  - готова.

- Хорошо, тогда иди, разденься в соседней комнате. Я включу отопление, чтобы ты не замерзла.

Когда я вернулась в комнату, он сидел у мольберта, к которому был пришпилен белый лист ватмана.   Жестом, он предложил мне присесть в угол софы.

- Расслабься, - сказал он, - и не переживай. Это – только работа. Ты – только модель. Я – только художник. В данный момент я не мужчина, а ты- не женщина. Ты – модель. Я – художник, - еще раз, как бы внушая, повторил он.

- Ты когда-нибудь слышала о Люциане Фрейде? Племяннике Зигмунда Фрэйда?    Ему сейчас 88 лет. Он живет в Лондоне. Его прозвали Отшельником Холланд парка. По очевидной причине – живет он очень замкнуто. Рисует , в основном, обнаженную натуру. Вот ему то и принадлежат слова: « Чем дольше ты смотришь на предмет, тем более абстрактным он становится, и, как ни странно, более реальным».

Так что успокойся, приляг, положи руки за голову и взгляни на меня. Вот так, - одобрил он мои движения. При этом взгляд его был настолько повернут внутрь себя, что, казалось, предметы комнаты, вот-вот, отразятся в них, как в зеркале.

Я расслабилась. Ему, явно, не было дела до моих эмоций. Я для него превратилась в абстрактную реальность, предмет.

Шея моя затекла от непривычки и я шевельнулась. Он тут же нахмурился – все-то он замечает своими «застекленными» глазами. Я вернула тело в первоначальное положение.

С противоположной стены на меня смотрели голые женщины.   Их было три : полноватая « рубенсовского типа", высокая, узкая, « модильяновская», и еще одна, несколько вульгарная и черезвычайно раскованная блондинка, небрежно развалившаяся на знакомой красной софе.

Вот и пробежали двадцать минут. Не так уж все и страшно.

Томас встал, потянулся , и предложил чаю, а мне дал в руки  альбом, того самого Люциана Фрэйда. Я открыла книгу и замерла,   от отвращения и восхищения, одновременно. Меня смутило не обилие голых тел, но то, как художник их запечатлел. Беспощадная честность изображения. Они валялись, как куски сырого мяса на разделочном столе мясника. Анатомию он знал наизусть. Чувствовалось, что он совершенно точно видел всю подоплеку их тел, все хитросплетения мышц, узлы вен и суставов, под красноватой, кое-где с сыпью, авсолютно некрасивой кожей. Жизнетворящие органы мужчин и женщин  были выписаны особенно тщательно – как будто семя только что извергнулось из них и не успело еще высохнуть на раскинутых ляжках. Женская плоть была мясиста и разверста, как пещера, в которой только что побывал насильник. Мне было стыдно видеть это, и хотелось сдвинуть колени, плотно прижав их друг к другу. Я накинула на ноги край покрывала.  

Томас вернулся. Чай мы пили молча. Мне не хотелось разговаривать, да и он тоже думал о чем-то своем. Так прошел первый сеанс.

На прощанье он подарил мне книгу Сильвии Плас « Зимние деревья». Выйдя на улицу , я раскрыла её наугад:

« Is there no great love?

Only tenderness?

Да существует ли она, великая любовь,

Или только нежность? »

- Только нежность.. – сказала я вслух, и вспомнила, как несколько минут назад Томас помог застегнуть замок на моей блузке, и как дрогнули его пальцы, коснувшись кожи на моем затылке.

На другой день я услышала новость, что умер Люциан Фрэйд.

4.

Только после ухода женщины он понял, как сильно он устал. Не от долгого сидения, и не от необходимости быть предельно внимательным, чтобы запечатлеть образ натурщицы на бумаге, все, до мельчайших деталей. Он устал от маски отрешенности и невозмутимости, которую ему приходилось надевать на свое лицо. Это было непросто, держать мимику лица под контролем, продолжая при этом рисовать.

Он взглянул на ватман. Неплохо он сегодня поработал, и потому заслужил вознаграждение – он пересел на то место, где  несколько минут назад сидела женщина. Оно было еще теплым. Наклонившись, он втянул носом её запах. Пахло  арбузом и медом, и еще чем-то, дразнящим. Он вспомнил, как притягательно показалось ему её непропорциональное тело, ноги черезчур длинны, про таких говорят, что они растут у неё  из плеч. Талия могла бы быть поуже, а бедра – пошире. Остальным он был доволен. Особенно тем, что она не брила ноги, подмышки и лобок, и не пользовалась деодорантом. Пахло от неё детским мылом, но и женщиной тоже.

Образ её никак не выветривался из памяти. Чтобы стряхнуть наваждение, он решил прокатиться по парку на велосипеде. Помогло. Постепенно мысли его упорядочились, так же, как его дыхание. Он уже знал, что ему нужно сделать с этой глупой девчОнкой, и план постепенно вырисовывался в его уме, такой же странный, как  и эти смуглые сумерки.

В это  самое время я сидела в туалете, растекаясь по кафелю. У меня была истерика.   Вернувшись от Томаса, я швырнула его деньги на стол. Мне хотелось плакать, но я не понимала, почему? Его взгляды не оставили на моем теле липких мазков, наоборот, если быть до конца честной , его легкое прикосновение к моей шее было приятно. И все же… Почему-то казалось, что я вовлечена в какую-то игру, увлекательную только для одной стороны, и эта сторона была -  не я.

Меня не покидало странное ощущение, что у меня что-то забрали. Пусть это что-то  - очень малнький кусочек, но без него я чувствовала себя незавершенной, или не цельной. . как будто меня обгрызли по краям, и немножко – изнутри. Как голландский сыр.   Тут я , наконец, улыбнулась, представив себя голландским сыром, и вспомнила, как я голодна.

Из радиоприемника доносился хриплый голос Леонарда Кохена :

Touch me with your naked hand,

Touch me with your glove…

Dance me… to the end of love.

Зазвонил телефон. Я узнала номер Виктора, моего знакомого из Лондона. Я знала, чего он хочет: заняться любовью по телефону. Вздохнув, я подняла трубку. Это все, что я могла в данный момент себе позволить: безопасную любовь по телефону, или, как я её называла, «любовь без границ». Ха ха.

5.

Хмурясь, он сидел в своем кресле и гадал: прийдет – не прийдет. Она опаздывала уже на 30 минут. Сам он был очень пунктуален и не любил, когда опаздывали другие.

Пришла. Он, жестом, пригласил её перешагнуть порог и отмахнулся от  попыток извиниться – виноватое выражение её лица достаточно компенсировало за минуты раздражительности.

Раздеваясь, она закрыла дверь спальни.

« Стесняется»– подумал он , и улыбнулся. – Ему это понравилось.   Он всегда придпочитал моделей « с улицы». У них еще не образовалось специфическое защитное поле, как у профессионалов, позволявшее тем легко радеваться при посторонних. Они еще были неподражаемы, в своей естественности, легко краснели, не знали, куда деть руки, или насколько широко раздвинуть ноги, когда он их об этом просил . Некоторые из них, казалось, были готовы умереть от стыда, и он догадывался, какая это была пытка для них, лежать, вот так, под пристальным его взглядом, как на кресле гениколога.

Все шло по плану и он все еще работал с ватманом, пополняя рисунок новыми деталями.   Конечно, ему очень хотелось бы усыпить её, не только, чтобы разглядеть её получше, но и обнюхать – каждая женщина имела свой, собственный запах, который многое мог рассказать о них. Он замечал так же,   и  уже не однажды, что чувство стыда, или страха тоже меняет специфику их запаха, делает его богаче и выразительней.

Он так и поступал с некоторыми своими моделями - усыплял. Тогда он мог дотронуться до них, поправить волосы, части тела, так как ему того хотелось.   Запах, исходящий от их тела, и особенно там, в паху, настраивал его на особую волну, позволяющую передать и перенести на полотно их индивидуальность.

Иногда он сравнивал себя с великим Свенгали, который усыплял Трильби  - только под его гипнозом талант певицы разворачивался во всю широту.

Большинство его моделей были студентками местного колледжа.   Они были счастливы заработать денег, лежа на софе. Первые двадцать минут он обычно рисовал их с открытыми глазами, а потом говорил: « Устройся поудобнее и усни. Расслабься и усни. Они погружались в глубокий сон быстро, даже не догадываясь, что он обладает способностью гипноза.

Невозможно находиться в одной комнате с мужчиной, голой, лежа на его диване, и не начать фантазировать о нем. Я не была исключением. Пока он хладнокровно , и безо всяких эмоций, разглядывал меня, я тоже наблюдала за ним. Интересно, какое у него прошлое, был ли он женат, сколько у него было любовниц. Меня интересовало, спал ли он со всеми своими моделямии сделает ли попытку переспать со мной? Каков он в страсти? Особенно меня притягивали его руки, крепкие, волосатые, почему-то они возбуждали меня больше всего. Я уже не опасалась его, а его абсолютное равнодушие ко мне, как женщине, начинало задевать за живое.

Двадцать минут пролетели незаметно, дальше следовал перерыв с чаем, и пока он был на кухне, я вытащила из стопки альбомов один, « Бальтасар Клоссовски» или Балтус . Вспомнилось, что на своем сайте, в краткой автовиографии, Томас называл его одним из самых своих любимых художников. Ну конечно, обнаженные тела… Очень   юные модели, почти школьницы.

Я углубилась в чтение его биографии.    В тот момент, когда вернулся Томас, я рассматривала одну из работ, очень противоречивую и очень сексуальную. Я быстро захлопнула книгу, но он усмехнулся и спросил:

- И как вам понравился « Урок музыки»? Так называется работа, которую вы только что так углубленно изучали.

Заметив, что я покраснела, он рассмеялся, словно прочитав мои мысли:

- О нет, Балтус не был педофилом. Многие его современники думали так же. Просто он пытался запечатлеть в своих работах процесс взросления, момент превращения девочки подростка – в женщину. Ему было в высшей степени наплевать, что думает о нем почтенная публика. Был он замкнутым и не очень приветливым человеком.

« Почти как ты сам, - мелькнула у меня мысль,- и тебе абсолютно безразлично, что я о тебе думаю. »

Этим же вечером он позвонил. У меня мелькнула мысль, не пытается ли он со мной сблизиться, может я все таки вызвала у него интерес?

Но, голосом, удивительно напоминающим старую потертую кожу, он поинтересовался,   все ли меня устраивает, и нет ли каких либо пожеланий.

- Порою людям легче высказаться по телефону, чем с глазу на глаз.- объяснил он свой звонок.

Замечаний и пожеланий у меня не было, и он положил трубку, коротко попрощавшись.

«  Не человек, а айсберг. – Подумала я.   – Высокомерный, надутый болван».

Я вспомнила, как он , рассказывая о себе, сказал: « Я всегда знал, что я талантлив».

«Тоже мне, сама добропорядочность и учтивость! - Продолжала распалять себя я, а сам –то  - одевает свою гитару в женское белье! »

Я усмехнулась, как и тогда, в его спальне, где не удержалась и приподняла угол одеяла, из-под которого свисала полА небесно-голубого пеньюара, надетого на гитару.

6.

Сначала он наложил на палитру желтую краску. Потом добавил туда немного красной, и размешал. Дальше, краешком кисти взял немного синей краски и равномерно смешал с уже полученными, затем опять  добавил красной.   Только после этого, рядом с полученной смесью оранжевого оттенка, густо положил белую краску, и  понемногу начал добавлять в оранжевую. Еще, еще и еще, пока смесь не приобрела нежный розоватый оттенок.   Теперь все готово к рисованию человеческой плоти.

Я наблюдала это его священнодействие с нескрываемым восхищением. Столько манипуляций, и все это для того, чтобы получить нужный оттенок.

Знали бы зрители, « знатоки», на суд которым предоставлен уже конечный «продукт», сколько тяжелого труда кроется за этим, таким простым, на первый взгляд, сюжетом.

Странную музыку он поставил сегодня, - подумала я.

Как будто прочитав мои мысли, он сказал:

- «Тин хат трио». Называется «Старый мир».

Музыка была тревожно-прекрасна, похоже, эпохи Ренессанса, флейта, лютня и скрипка.

- Я наткнулся на эту мелодию случайно, блуждая по интернету в поисках биографии Бруно Шульца. Вы слышали о нем? Польский художник. Во время войны был застрелен гестаповским офицером, которому он принадлежал, как вещь. Тонкий, талантливый художник и чудесный писатель. Меня поразил тот факт, что жил он, почти никогда не покидая свой городок. И, тем не менее, каким богатым был его мир! Кому-то он может показаться странным, многие из его картин пронизаны духом садомазохизма. Мужчины его всегда валяются под ногами женщин, в сладостных, извращенно-порабощенных позах и конвульсиях.

Там то и услышал я впервые удивительную мелодию, похожую на старинный фолиант, или экслибрис.. Уму непостижимо, как , порой, сочитание красивого и ужасного, в данном случае, этой мелодии и сюжетов Бруно, могут создавать удивительный эффект - тоски по недостижимому царственному цветку смерти. Я просто чувствую его манящий аромат.

Томас не мог себе не признаться, что присутствие женщины-подростка ( а именно это так притягивало его к ней),   уже волновало его  больше, чем он этого хотел.

Мне же он сегодня казался необыкновенным. Он был - дирижером оркестра красок, а его кисти, соответственно, были дирижерскими палочками. На моих глазах частички моего тела плавно переносились, переползали, переплавлялись,( в зависимости от длины мазка) на поверхность абсолютно невинного белого холста.

Тин хат трио продолжали нанизывать, как бусы на нитку, свои изящно-скрипучие мелодии, в которых легкое треньканье колокольчика, а может, детского велосипедного звонка, начинали действовать на меня усырляюще…

Коричнево-папирусная нереальность…

Или это уже сон?

Ах, какая разница…

Глазные яблоки мои замерли под нахлобученными веками.

7.

Клавиши компьютора замерли под подушечками его пальцев, и затем.. Строчки побежали по монитору.

« Не хотелось бы тебе иметь маленького пуделя? Может быть черного, Он так хорошо сочетался бы с твоими белокурыми волосами.. И маленькую юкалейли. Ты бы выглядела так мило, играя на юкалейли, в то время, как твой маленький пудель  тихонько спал рядом с тобой.

Ты пришла бы ко мне, и осталась здесь жить, и все наше свободное время мы проводили бы, катаясь на велосипедах. И ты могла бы посадить маленького пуделя в корзинку, перед собой, и , каждый день, уезжали бы мы к океану. И мы бросали бы камни в воду. А когда мы устали бы их бросать, то вернулись  домой, съели  шоколад, запивая его вином, и пошли спать. А когда проснулись бы на следующий день, то повторили  все с начала, и так – каждый день, с начала и до конца. И мы ни с кем бы не разговаривали, только друг с другом и нашими детьми.   Ты писала бы свои стихи, и я  - рисовал  изумительно прекрасных юных девушек, и ты, иногда, критиковала бы мои работы, а я – твои стихи, а потом мы снова уходили бы к океану и слушали, как волны набегают на песок. »

Пальцы его устали бегать по клавишам, но он решил добавить еще несколько строк:

« Мы сделали бы тебе маленькую юбочку из травы, и ты взяла бы несколько уроков Хула- танцев, и мы слушали бы гавайскую музыку, сделали  тебе лифчик из половинок кокоса, и я курил бы большие сигары и пускал кольца из дыма, и твой маленький пудель гонялся бы за ними. »

Откинувшись на спинку кресла, Томас перечитал написанное, снова и снова. Поколебавшись, он все-таки нажал на кнопку "убрать». И закрыл глаза.

В это же самое время я стояла в ванной комнате, перед зеркалом  рассматривая свое отражение. Длинные ноги, небольшая грудь, бледная, незагорелая кожа с голубоватыми прожилками вен. Особенно заметных на узких запястьях. Привлекательна ли я для мужчин? Раньше я не особенно об этом задумывалась, рано выйдя замуж. Теперь же меня мучил этот вопрос.   Почему-то это вдруг стало важно.

Уже собираясь шагнуть в душ, я вдруг заметила у себя на шее два крошечных красных пятнышка, прямо на сонной артерии. Соскребая их ногтями, я удивилась, каким образом могла я запачкаться лаком для ногтей, особенно на таком месте?   Впрочем, в мастерской художника возможно и не то.

Знала бы я , насколько это близко к правде!

Перед тем, как я покинула мастерскую, он распахнул передо мной створки старинного скрипучего гардероба.

- Не желаешь ли что-нибудь для себя выбрать? - спросил меня Томас.

Передо мной висело множество женских блузок, платьев, пиджаков. На верхней полке я увидела парики различных оттенков, шляпки, разных фасонов и эпох . Внизу, под платьями, стояли женские туфли и босоножки.   Я перевела вопрошающий взгляд на мужчину:

- Ты всех их убил, да? – Пошутила я неумно.

Он пристально посмотрел на меня и тихо сказал:

- Нет, не всех. - И, помолчав, добавил,- Так, приобрел по-случаю.                                

Мне было уже не до шуток , и я выбрала побыстрее, блузку леопардовой расцветки. Носить её я, конечно, не собиралась.

8.

Он приручал её к себе своими рассказами, как приручают белку – орешками. Дело шло к лету, и на улице заметно потеплело. Уже не было необходимости включать отопление, когда она для него позировала. Кожа её больше не покрывалась пупырышками и она уже не смотрела на него с испугом, когда он подходил к софе, чтобы поправить подушку, или переложить по иному её руки.

Стена дома напротив была покрыта лозами дикого винограда, в ящиках под окнами распустилась красная и белая герань. Все это вместе взятое напомнило ему Францию – отец его был военным, там он и закончил пятый и шестой класс.

В первый раз  он увидел обнаженное тело женщины на игральных картах, у каждого американского мальчишки были такие колоды карт, с фотографиями голых дам. Их было  легко купить в любом киоске. Он помнил, как, глядя на учительницу французского языка, он мысленно раздевал её, сравнивая с теми, другими, на картах. Она явно им проигрывала. Но однажды.. Она повела их класс на экскурсию в старинный шато,   увитый плющем.

Школьники веселились и дурачились, учительница напрасно пыталась их утихомирить, лицо её раскраснелось. Она прежде не казалась ему красивой, да и была  очень худа. Сегодня же, набегавшись, и нежась в лучах майского солнца, на зеленой траве, рядом со своими учениками, она показалась ему иной. С удивлением, он наблюдал, как вдруг преобразилась она, которую некоторые мальчики пренебрежительно называли «сухариком». И превратилась внезапно в красавицу, зачарованную принцессу.

Она лежала на спине рядом с ним. Темные блестящие волосы раскинулись на траве, образуя подобие нимба. Вытянув перед собою руку, она рассматривала узкую ладонь и пальцы, казавшиеся полупрозрачными от света солнца и кровь , пульсирующая внутри. придавала алый оттенок ладони и пальцам. Эта светящаяся длинная рука, узкое запястье, нежные хрупкие пальцы, все её неестественно длинное тело, откинутый ветром подол, обнаживший бедро… все это поразило его настолько, что он не мог отвести он неё глаз. Он встретился глазами с её , смеющимися, Верно что-то она прочла в его взгляде, потому что, привстав на локте, посмотрела на него уже заинтересованно и серьезно.

Много лет спустя он опять увидел её, вернее , подобную ей, на полотнах Модильяни, и навек проникся чарующей тайной женской сути, которую, безуспешно, пытался постигнуть и поныне.

Рассказывая эту историю своей новой знакомой, он подметил , как жадно она слушает его, увидел неподдельный интерес в её глазах и подумал: « кажется, птичка сама летит в клетку», и улыбнулся своим мыслям.

Так ему казалось. А так ли оно было  на самом деле? Может это он сам подпал под её обаяние? Он чувствовал, как, постепенно, она овладевала его мыслями, его мечтами.. Она словно переселялась в него, не спрашивая разрешения, как переселяются в новую квартиру, спокойно, весело, уверенно, устраиваясь поудобнее. И уже думал он о том, что было бы замечательно, если бы она пришла к нему жить, и вот уже он пишет сам себе глупые  письма, а потом их стирает.   И запах её раздражает и преследует его повсюду.

Тем же вечером, принимая душ, я заметила красный лак на маленьких пальцах моих ног.

9.

Morte – страшное слово.

Хрупко жизни стекло.

И естество крысолова

В нас просыпается зло.

( О. В.)

Почему ушла жена?   Что её не устраивало?   Все, казалось, было хорошо. Дети, Рождество, отпуски на Гаваях и в Мексике. Но однажды она поехала навестить родных, а когда вернулась, попросила развода. Оказалось, встретила бывшего однокласника, и опять в него влюбилась, и на этот раз – взаимно. Почти взрослые сыновья решили жить с матерью.

Было больно, непонятно, и непривычно – быть одному.   Молчун по натуре, он ушел в себя окончательно, и ни с кем не общался. Сменил работу. Раньше он имел маленькую мастерскую по изготавливанию ювелирных изделий. Успеха в этом деле он достиг немалого. Все его вещицы были изящны  по форме и уникальны по содержанию, но дохода большого это не приносило. Очень уж он был скурпулезен и слишком много времени тратил на каждое изделие.

Устроился почтальоном, и понял – это то что ему нужно – почти весь день он был предоставлен самому себе, разнося, а потом и развозя  почту на маленьком грузовичке. В душу ему никто не лез, и, постепенно, рана его начала  затягиваться. Он начал обращать внимание на женщин. И желать их. Страстно .

Тогда же он, впервые, пристальнее пригляделся к сотруднице по работе – Кэт. Она была старше его по должности, но это его не остановило. Так же как не остановил его тот факт, что она была женой его друга. Бывшей – бракоразводный прцесс их подходил к финалу.

Заметив, какие взгляды Томас бросает на его пока еще супругу, тот сказал :

- Брось ты, она твоей любви не стоит. Я и сам так плавился, несколько лет назад. Поверь, ничего у тебя с ней не выйдет.

Как водится, это только подхлестнуло Томаса, и он  решил взяться за дело более рьяно. Для начала он решил привести себя в отличную физическую форму, и записался в секцию каратэ. Тренировался он яростно, почти на грани фанатизма, как и все , за что бы он ни брался. Он посвящал этому все свое свободное время, и скоро превратился в великолепно настроенную боевую машину. Настолько беспощадную, что другие бойцы, даже те, что были намного моложе его, отказывались тренироваться с ним в паре: « Этот… - с сомнением качали они головой, и говорили тренеру - Да он убьет, и не заметит. »

Воодушевлнный своими успехами на спортивном поприще, он решился приподнести Кэт подарок, браслет собственного изготовления.   Она приняла красивую вещицу с улыбкой, и первый раз взглянула на него благосклонно.    Вскоре  он добился большего , и она согласилась с ним встречаться. Он еле сдерживался от рвущихся наружу желаний, но старался держать себя в рамках приличия. Это было нелегко, воображение намного опережало реальность, и он представлял себе, как будет сжимать её в своих объятиях, почти до хруста костей. Как, позже, отплатит ей за то безразличие, которое она так долго ему высказывала. Как будет она плакать и просить повторить сладостную пытку соития, так как он был мастер на всевозможные изощрения в акте любви. Он уже почти чувствовал её сонное дыхание на его щеке, когда, изнуренная  его беспощадной страстью, она заснет, уткнувшись ему в плечо.

Томас совсем упустил из виду, что его избранница работала в офисе и имела доступ к личным делам сотрудников. Там она и узнала о дате его рождения.

Он был на пятнадцать лет старше её. Разница, по её мнению, чудовищная, о чем она ему прямо и сказала.   Чего он только не делал, чтобы вернуть её утраченную симпатию: продолжал приносить кольца и серьги, даже испек ей печенье! Дары она принимала, но и только. Желание обладать этой женщиной , вопреки всему, было маниакальным, а осознание того, что она никогда не будет ему принадлежать, усиливало это желание во сто крат. День за днем ему приходилось иметь с ней дело в офисе, и он был на грани срыва. У него мелькали безумные мысли о том, что если не ему, то никому она не достанется. Он знал её адрес, и часами просиживал в сквере, напротив её дома,   наблюдая за передвижениями её тени за задернутыми гардинами. Потом, чтобы отогнать это видение, он шел в спортзал , и доводил свое тело до изнеможения.

Если же и это не помогало, то он садился на мотоцикл, и с бешенной скоростью мчался по шоссе.

В одну из таких поездок из лесу на дорогу выскочил олень, и он не сумел избежать столкновения с огромным животным. В результате , он оказался в госпитале с переломом трех ребер и сотрясением мозга, к счастью, легкой формы.

За три месяца, проведенные вдали от своей возлюбленной, страсть его поутихла, и включился защитный механизм рассудка. Может оно и к лучшему, что ничего у них не вышло. Может его желание обладать ею было так велико только от сознания невозможности его удовлетворить. А что если, переспав с нею, он охладел бы к ней? Да было бы уже поздно, посколько, ослепленный страстью, он не только хотел на ней жениться, но и предлагал  усыновить обоих её сыновей, рожденных от двух разных мужчин.

Постепенно он уговорил себя, что все вышло к лучшему.   С этой мыслью, он решил уволиться со своей работы, что и сделал, ни разу более не подходя к её офису. Как отрезал.

Он решил стать художником -  мечта, которую он так долго откладывал на потом.   Он решил рисовать обнаженную натуру. Художников женщины любят.

10.

Гадалка перетусовала карты тарот. Посмотрела Томасу в глаза , и вытащила одну. Он увидел, что это была дама червей.   Он и сам знал, что именно эту карту она и вытащит.

- Что ты на меня так смотришь?- Спросил он женщину, встретив её насмешливый взгляд.

- Выкладывай кольцо, то, что в правом кармане брюк. – ответила она – На что будем его заговаривать?

Он вынул золотое кольцо и подал ей. Большой аметист, обрамленный маленкими жемчужинами.

- Красивое… И не жалко, материно кольцо-то передаривать?

- Матери – все равно. Она в могиле.

- Ох смотри, и могилой-то и запахло. Жаль мне, белокурую твою. Глупая, но зла в ней – нету. Зачем играешь с нею?

- Колдуй, давай, я тебе сегодня вдвое заплачу.

Нестарая, и в недавнем прошлом, явно, очень привлекательная женщина, вздохнула, и повелела ему выйти на время на улицу.

******************

Мне с мужчинами не везло. После моего фиаско с замужеством, я и вообще старалась держаться от них подальше. Если бы не поджимали меня сроки оплаты по счетам, я бы ни за что не пошла позировать обнаженной.   И все же, лучше это, чем просить денег у своего бывшего.

Я пыталась отогнать от себя мысли об этом человеке, устроившем из моей души и тела бордель. куда он заваливался, когда не попадя, и всегда – с грязными сапогами. До сих пор не могу понять, как могла я так ошибиться , приняв его наглость – за непосредственность и раскованность, похоть – за пылкую страсть, нарцисизм – за простое желание порисоваться.

То , что мы были полной противоположностью, вначале интриговало меня, но это – только в начале моего замужества. За один год этот человек умудрился не только лишить меня остатков уверенности в собственной превлекательности, постоянно подбивая: то сделать импланты, чтобы увеличить грудь( да денег на то  пожалел), то требуя носить нижнее белье красного цвета , а так же помаду цвета пожарной машины. Мол, без этих атрибутов я его не возбуждала. Он требовал , чтобы я была более эмоциональна во время сэкса, потому что стонущие и кричащие женщины его возбуждают больше.

Позже, он часами блуждал по порно сайтам, заводя интрижки с виртуальными сэкс-профессионалками.

Однажды, вернувшись домой раньше времени, я застала его со спущенными штанами перед веб камерой, усиленно стимулирующего  уже стоящий лиловый член. Он был так увлечен, что не слышал моего прихода.

- Ну, бэби, нравится? Куда бы ты хотела его засунуть? В твой прелестный ротик, или, может, в попку?

Прямо у порога меня стошнило. Развод был быстрым и безповоротным. Хорошо хоть я успела его снять на видео, в таком « красивом» виде – помогло развестись безболезненно.

Мой третий сеанс с Томасом не состоялся. Как всегда, я разделась, легла на софу. Он медлил, о чем-то задумавшись. Я спросила – О чем. Помедлив, он поведал мне историю о Вальтере Сикерсте, который, по подозрениям некоторых исследователей, и был Джеком  Потрошителем. Человеком, который проживал в Лондоне и убивал проституток. Тот факт, насколько достоверно были изображены обнаженные женщины на некоторых полотнах художника, где одетый мужчина сидел на кровати возле обнаженной женщины, кажущейся абсолютно мертвой, вызывал невольно вопрос, откуда он мог знать место убийства в деталях, если он там не присутствовал?   Так же факт, что он жил в квартире этого самого Потрошителя, и даже нарисовал картину, изобразив там его спальную комнату, усиливал эти подозрения.

- Зачем вы мне это рассказываете,? – Спросила я, вдавливаясь телом глубже в софу.

- Так, просто подумал, что  я- одет, ты – раздета, и лежишь в позе ЕГО  женщин. Совпадение?

Он усмехнулся.

В комнате сгущались не только сумерки, но и напряжение. Становилось прохладнее и кожа моя покрылась пупырышками, и казалась почти лиловой во впадинках между ключицами, грудями и в паху. Теперь я уж точно напоминала жертву Джека Потрошителя. Пытаясь не заснуть, я читала про себя маленькую молитву, которой научила меня моя мать. Он присел рядом со мной и взял в руки мои ступни.   Они , понемногу начали теплеть и, как бы вплавились в его ладони..   Дыхание мое тоже выравнялось.

11.

All I  can ever be to you,

is the darkness we once knew..

( Amy Winehouse)

Нельзя же быть такой любопытной! Я знала это, но ничего не могла с собой поделать, и тянуло меня уже туда, как магнитом.

Дверь в дом, как всегда, была незаперта. Я постучала, конечно, ради приличия, но мне никто не ответил. В  доме пахло чем-то необычным. Я знала, что пришла в неурочное время, сеанс – только через три дня, я даже не успела придумать, под каким предлогом я здесь объявилась. Что-нибудь сочиню – на ходу.

Гардины были почему-то задернуты. Я прошлась по дому, разглядывая уже знакомые мне картины на стенах. Была там еще одна дверь, она всегда была закрыта, в отличие от всех остальных, распахнутых настежь. Я подергала её за ручку, и толкнула. Яблоко из моих рук выпало, я так и осталась стоять на пороге, не решаясь туда войти. Вот откуда этот странный запах – в комнате курились благовония, дымок от которых тоненькой струйкой, поднимался к потолку. Там, наверху, пришпиленная за края, была растянута индийская шаль, с рисунком звездного неба на ней. На стенах, как и во всех других комнатах, были полотна с обнаженными тела ми. Такие же, как… но приглядевшись, я прикусила губу: это были обнаженные тела каких-то бестий, вампиров, или дракул, я не очень - то была знакома с их иерархией. И все они, до одного, совокуплялись, причем в разных позах , и тела их, и окровавленные языки, были переплетены, а у некоторых, завязаны в узел. Вот она – гиенна огненная, со страхом подумала я.

Меня потрясло одно обстоятельство: все, ранее увиденные мною, картины Томаса, нарисованные с живых моделей, казались мертвыми, статичными. Не люди, а ваза с фруктами, натюрморт. Конечно, все они были выполнены великолепно ( техника у него была замечательная), но,   изображая живых людей, он , как будто, высасывал из них жизнь. Они казались мне прекрасными бабочками, усыпленными хлороформом и пришпиленными к бумаге.

На этих же полотнах, все эти твари были, явно, только плодом его воображения, но они – были живые. Изо ртов их сочилась слюна, которая, шипя, как кислота, сползала вниз по  их , изможденным от акта соития, телАм. Они были скользкие  от пота, и серный запах из их разверзнутых ртов, казалось, перемешивался с запахом благовоний. Они тянули ко мне свои растопыренные пальцы, а некоторые же, более очеловеченного вида, зазывали меня, призывно маня: « Ну иди же сюда, к нам, что же ты медлишь, ты познаешь такое, чего еще никому не довелось изведать. » Лица у тех, других, были бледны и прекрасны, но в глазах тоже плясали дьявольские огоньки, а позы – еще более изощренно бесстыжие, и, с томной улыбкой выворачивали они наизнанку все те органы, которые обычно плотно прикрыты от посторонних взглядов.

Они как бы втягивали меня в воронку содомического танца, все кругом, казалось, было пропитано запахом спермы и пота. Я обратила внимание, что, непроизвольно, сделала уже шаг вперед, навстречу их призывам.   Колдовская музыка звучала у меня в ушах. Это была та самая мелодия « Старый мир», исполняемая « Тин Нат трио» - мелькнуло у меня где-то в краешке сознания. Я собрала остатки своей, уже почти утраченной воли, и заставила себя попятиться .

Нагнувшись, я подобрала яблочный огрызок и , тихо – тихо, прикрыла дверь, и еще раз проверила – плотно-ли? Глупо, но мне стало страшно, насколько реальными показались мне все эти твари. Не хотелось бы, чтоб они выползли оттуда.

Я знала, все это – бред, мне, наверное, померещилось, и нет там ничего, за дверью, но на попытку перепроверить  храбрости у меня не достало.

Зайдя в кухню, я поискала глазами мусорную корзину, чтобы выбросить упавшее яблоко. Её не было, и я открыла дверцу кухонного шкафа – под раковиной. Но вместо корзины я увидела там… холодильник. Маленький, коричневого цвета. Я уже протянула было руку, чтобы открыть его и заглянуть внутрь, но в эту минуту в кухню вошел Томас. Ему свойственна была манера ходить совершенно безшумно, и меня всегда завораживала его скользящая походка.

- Что ты там делаешь? - Резко спросил он.

В голосе его сквозила такая холодность и раздражительность, что я растерялась:

- Я только-что вошла, - солгала я, - и искала корзинку для мусора. - Я показала ему полусъеденное яблоко. – А что у тебя там? – Кивнула я на холодильник.

- О, ничего. Ничего особенного. – Усмехнулся он, прикрывя дверцу шкафа. – Там я храню… вино. Совершенно особенное вино, не похожее по вкусу ни на какие другие вина.

- А как оно называется? – Спросила я, и мгновенно почувствовала, что зашла уже слишком далеко.

- И название у него особенное, старинное.. «Трансильвания». Да, именно так оно и называется, « Трансильвания».

Он подошел ко мне вплотную, так что я почувствовала его дыхание на своем лбу, взял меня под локоток, и сказал, совершенно обыденным голосом:

- Пойдем, я провожу тебя до автобуса.

12.

We only said goodbye with words

I died a hundred times

You go back to her

And I go back to...

Black, black, black, black, black, black, black,

( Amy Winehouse)

Хриплый голос певицы заполнял комнату. Её фото было и на мониторе компьютора, когда я вошла.

- Тебе нравится эта певица? – Спросил Томас, вместо приветствия.

- Не знаю. – Честно ответила я.   – Я не вслушивалась в слова её песен, но голос у неё – прекрасный.

- Да, она , подчас , вульгарна, но мне нравится в ней эта раскованность, и её "подведенные кошачьи" глаза.

- Тебе вообще, нравится все кошачье. Я заметила, что у тебя на картинах часто присутствуют коты, как и у Балтасара Клоссовского. Ты ему подражаешь?

Он развернулся ко мне всем телом, и совершенно серьезно спросил:

- Тебе, действительно, так кажется?

- Не знаю. Иногда – да.

Томас ( которого, про себя, мысленно, я прозвала Балтусом), задумался.

- В чем ты видишь похожесть?

- В безжизненности его женщин, вернее, девочек-подростков.   Я прочитала в его биографии, что одну девочку он фотографировал полароидом сотни раз, добиваясь той позы, что ему нужна. И все это время она должна была лежать неподвижно, как усыпленная. Я знаю, что его работы отказались выставлять в Германии, потому что откровенность форм и позы его юных моделей могла вызвать ажиотаж и возмущение публики.

- Да, тогда это было табу, изображать подростков в таком виде, но художник – это человек, который имеет право стоять над общественными нормами. Он живет вне временных рамок. Он не должен обращать внимание на критиков, которые только и умеют морализировать, но – не создавать.   Балтасар Клоссовски был сюрреалист. Да, его работы были статичны, но, в основном его модели запечатлены в момент сна или пробуждения. Они – откровенно чувственны, и это было новшеством для того времени, а новое всегда пугает.

-  Ты живешь в другое время, и не относишь себя к сюрреалистам, тогда почему твои женщины, несмотря на всю твою великолепную технику, кажутся мертвыми?   - Спросила я, и тут же пожалела об этом, встретив его пристальный взгляд. Он был полон недоброжелательности, ярости и любопытства одновременно.

- Хорошо, пойдем. Попробую объяснить – сказал он, вставая с кресла.

Он взял меня за руку и повел в спальную. На пороге я невольно остановилась. Кровать его была застелена белой простыней, отделанной кружевами и вышивкой по краям, и больше напоминала алтарь, чем постель. На подушках были надеты белые же наволочки, тоже с вышивкой и кружевами.

Он повернулся ко мне лицом и заглянул мне в глаза, все еще не отпуская моей руки.

- В чем дело, - спросил он, - боишься?

Я отрицательно покачала головой, но голос куда-то пропал.

- Сегодня я раздену тебя сам. – Сказал он утвердительным тоном, пресекая малейшие попытки возразить ему.

Я умоляюще показала глазами на открытое окно, через которое в комнату залетал легкий бриз.

- И хорошо, - усмехнулся он, как раз то, что мне и нужно.

Я чувствовала, что он совершенно парализовал мою волю, и сделала еще одну попытку ускользнуть, соврав:

- Мне в туалет нужно.. – Умоляюще признесла я, одновременно пытаясь высвободить свою руку. Но он только сильнее сжал свои пальцы, и сухо сказал:

- Позже.

Остановив меня возле кровати, он медленно начал расстегивать на мне блузку: пуговицу за пуговицей, и, сняв, повесил её на плечики.

Затем он расстегнул мой ремень, на минуту задержал его в руках, как бы о чем-то раздумывая.

Потом – джинсы, и, нагнувшись, помог моим ногам освободиться из штанин. Я чувствовала себя совсем беззащитной, оставшись в одних носках и трусиках. Присев, он снял с меня носки, на мгновение задержав в ладонях мои ступни. И, наконец, он медленно снял с меня трусики, и, аккуратно сложил их на кресле, вместе с остальными вещами.

После этого он остановился напротив меня, сложив руки на груди, и , несколько склонив голову набок, оценивающим и ощупывающим взглядом, окинул меня всю – с кончиков моих пальцев на ногах, до моей макушки, и усмехнулся чему-то своему.

- Ты знаешь, - вдруг сказал он, - с тех пор как ты появилась в моей жизни, меня больше не мучают мигрени. Правда – правда. – Подтвердил он – Раньше  они очень часто навещали меня, и я , обычно, противился, как мог, и не принимал таблетки, только если уж совсем невмоготу. Но теперь я освободился от моих болей.. с тех пор как сюда пришла ты.

А теперь - ложись.

Он помог мне взобраться на кровать , и уложил поудобнее на ворохе подушек. Только сейчас я заметила мольберт, стоящий возле окна.

- В это время года здесь лучше свет, сейчас вот включу настольную лампу, и приступим.

И тут я почувствовала, как его губы коснулись моей ступни, и заклрыла глаза от неожиданного и неведомого мне ранее ощущения. Между тем, он поочередно целовал каждый мой пальчик, сначала на одной ноге, затем на другой.

- Что это? – Думала я про себя. – Почему мне так хорошо? Необыкновенно хорошо!

Его губы  как бы убаюкивали мои ступни маленькими поцелуями, которыми он покрывал подошвы моих ног, продолжая одновременно растирать их своими пальцами. Что-то похожее на стон вырвалось из его груди и, подняв голову, он сказал тихо:

- Как они прекрасны, неописуемо прекрасны, и, опять склонившись к моим ногам, продолжал ласкать их языком, слегка посасывая.

Необьяснимым образом, нервные окончания на пальцах ног были неразрывно связаны со всем остальным телом, и каждое посасывание, и касание их, отдавалось в низу моего живота, наполняя тело негой, и заставлять его источать совершенно особенный аромат и влагу, которая медленно вытекала из меня на абсолютно белую простыню.

Нежно коснувшись кончиками пальцев внутренней стороны моих бедер и слегка раздвинув их, он собрал несколько капель этой влаги и, поднеся ко рту, слизнул их, наслаждаясь, и пристально глядя мне в глаза.

Я была готова ко всему. Одна моя рука комкала простыню, другая – водила по моему же телу, то ли распаляя его еще больше, то ли, пытаясь успокоить. Меня бросило в жар.

И в этот момент он поднялся на ноги и - пересел к мольберту. И.. начал делать наброски на ватмане, один за другим, один за другим...

Я задыхалась, теперь уже – от ярости, Как он посмел так со мной обойтись?? Довести меня до такого исступления, когда я уже совсем изнемогла от желания, и жаждала его прикосновений, губ, рук, всего его тела, еще и еще! И он так.. со мной!

- Иди сюда! – Гневно крикнула я.

Он удивленно поднял на меня глаза, и вдруг рассмеялся и отодвинулся от мольберта.

- Успокойся,   - мягко сказал он, приблизившись и нежно проводя кончиками пальцев, едва касаясь, вдоль моего тела – Как ты сейчас прекрасна… Такой ты мне нравишься больше. Пойду, сделаю тебе чай. Оденься.

Вернувшись домой, я нашла от него записку послушай со сноской на песню Эми Вайнхаус

«To know know know him

Is to love love love him».

**************

На другой день я услышала о том, что певицу Эми Вайнхаус нашли мертвой в Лондоне. Она умерла от передозировки наркотиками.

Этот человек, мой Балтус, поистине был предвестником смерти.

Как стервятник.

13.

Что такое – стыд? Почему нам бывает стыдно, но мы все равно делаем это.   И что такое – сексуальная зависимость?   Ведь бывает же алкагольная зависимость, наркотическая? Значит, бывает и сексуальная.

Я зависла в интернате, пытаясь найти ответы на мучившие меня вопросы. Я совсем уже себя не понимала. Я никогда в жизни так себя не вела. Обычно я была даже не очень-то разговорчива, скорее молчунья. То, что скромность украшает человека, родители вбили мне в голову с детства, и, даже, несколько с этим переусердствовали.

Стипендию я уже получила, с финансами у меня теперь было более менее в порядке, и, тем не менее, я  еле еле могла дождаться следующего сеанса с Балтусом.

Конечно, мне было интересно его слушать, знаний о живописи у него было немеряно. Мне, как будущему профессиональному фотографу,( а именно этому я училась в колледже),   это может пригодиться. Все же, если быть до конца честной с самой собой, то совсем не за этими знаниями я туда приходила – меня тянуло совсем другое. Дьявольщина какая-то. Ведь сначала он казался мне совсем  не привлекательным. Некрасивым. А теперь, стоило ему улыбнуться, и сердце подкатывало к горлу, мешало дышать.   А уж если он дотрагивался до меня, особенно моих пяток, или щиколоток, я была готова была умолять его – не останавливайся, продолжай!

Здравый смысл подсказывал, что надо кончать со всем этим , сколько раз я клялась себе, что  все, – в последний раз, и больше туда – ни ногой. Но, когда стрелка часов медленно подползала к четырем , я лихорадочно прыгала в душ, и  натягивала одежду на еще почти мокрое тело, только бы не опоздать. .

А он – кормил меня маленькими порциями ласки, и ни о каком сексе речи не шло и в помине. Он, словно, смотрел на меня, и меня – не видел. Смотрел сквозь меня. Такое его пренебрежительное отношение к моей особе не только меня возмущало, но и вызывло еще большую досаду. Мне так хотелось ему понравиться.

Ага, вот интересная статья о сексуальной зависимости, написанная профессором из Университета в Питсбурге. Все очень просто, во время секса наш организм выбрасывает большое колличество гормона допомина – «гормона наслаждения». Постепенно, чем больше мы этим занимаемся, тем больше у нас потребность в повторении этого ощущения - наслаждения.   Конечно, у каждого человека это индивидуально.   Но все они: гемблеры, видео-геймеры , сексаддикты и порно-аддикты  имеют одно общее – ментально-эмоциональную зависимость.   Эта самая зависимость постепенно берет верх над их рассудком, и, в конце концов, и над их жизнью.

« Ну вот, теперь и я пополнила их ряды». – Подумала я, усмехаясь невесело. Вроде бы все так просто, взять – и отрезать. Ведь не влюбилась же я в него в конце концов. В такого старого,   некрасивого, угрюмого. И голос у него – отвратительный, тоже старый, скрипучий.

Зазвонил телефон. Я ринулась было к нему, и тут же одернула себя.

Да, это был Томас. Я твердо решила держать себя в руках, и довольно сдержанно ответила на его приветствие. Он пригласил меня в ресторан!!

От восторга у меня перехватило дыхание! Но я упорно решила себя сдерживать, иначе я от него никогда не вылечусь .

- Да, я сейчас посмотрю в свой календарь. Не знаю, не уверена, если у меня найдется свободное время… Хорошо, я перезвоню, дам вам знать. Да, сегодня и перезвоню.

Я положила трубку и вцепилась рукой в край стола, чтобы не упасть от волнения. « Он пригласил меня в ресторан! Значит он ко мне тоже не равнодушен! » - Ликовало мое сердце. Вот глупая-то! А какое платье мне одеть?

***************************************

Томас был скуповат, поэтому, когда она сказала, что, возможно будет занята, он почти обрадовался. Он и сам не знал, зачем он её пригласил. Деньги у него, конечно были, но , после краха финансового рынка в 2008 году, он потерял значительную сумму денег. Слишком значительную, чтобы вот так, огульно, тратить на рестораны. Кисти и холсты стоили дорого, да и модели тоже – не дешево. Картины свои он упорно отказывался продававть, ему все время казалось, что ему мало за них предлагают. Он понимал, что за прошедшие десять лет, приняв решение стать художником, он добился огромных результатов. И все это – благодаря своему фанатизму, упорству и усидчивости. Значит и картины его должны оцениваться выше, чем у других " братьев по цеху".

К сожалению, что уж тут лукавить, одиночество, иногда, становилось невыносимым. Вынужденное воздержание – тоже. Случалось, снимал он проституток, но стоили они дорого, и уже сама мысль, что надо им платить, отравляла удовольствие. Конечно, с ними можно было не стесняться, и заставить делать все – за дополнительную оплату. Они не спорили, выполняли, что велел, механически стонали и норовили побыстрее уйти, не отработав положенного времени.

Зазвонил телефон. Голос на другом конце провода сказал :

- Да, удастся вырваться ненадолго. В шесть? Хорошо. Увидимся.

Положив трубку, Томас, с грустью , начал собираться: " прийдется идти..."

« Что-то голос у моей пташки сегодня больно холодный. Как бы не вышла она из-под контроля». – Забеспокоился он, - « Ресторан, так ресторан. Может оно и к лучшему».

14.

The black cat at night

Sit down to his dinner.

His greed is a fright,

He gulps down on site

Boy or girl – every young sinner.

«Что делает нас художниками и поэтами? Способность чувствовать реальность  глубже, чем обычные люди?   Или – неспособность иметь в реальности то, что имеют обычные люди? - Думал Томас. -  Променял бы я свои талант с одиночеством на простой семейный ужин? Когда-то давно – да. Не задумываясь. Если бы жена решила вернуться обратно, принял бы я её обратно? Простил бы ей все свои муки разочарования и её предательство? Был бы счастлив « вернуться к своим баранам»? Трудно ответить на этот вопрос сразу. Заняться рисованием – была превосходная мысль, но сколько трудностей сопряжено с самим процессом, а, главное, с постоянной неудовлетворенностью достигнутым. Так и хочется, порой, продать душу дьяволу, за возможность подняться к самым вершинам, туда где прочно поселились гиганты, такие, как Караваджио, Тициан, Густав Климпт,   и его любимый Балтус».

Томас знал, в какие темные лабиринты порой забираются его мысли. Такие, в которых он и сам не всегда осмеливался самому себе признаться.   Да, очень нравится ему маленькая модель, именно тем и нравится, что похожа на подростка, как будто сошедшего с картины Балтасара Клоссовского. А еще, ветер памяти приносит порой еще один мотивчик прошлого, когда он, тогда еще тринадцатилетний мальчик, впервые поцеловал девочку, свою ровесницу. Родителей дома не было и, покончив с домашним заданием, они сначала просто молча смотрели  друг на друга, а потом начали целоваться. Раздеться предложила девочка. Они начали - одновременно, не сводя глаз с друг друга. Он помнил, как стыдно ему тогда стало за свою бледную кожу, сразу покрывшуюся пупырышками, худые ноги и несоразмерно длинные руки с цыпками на них. Как вспыхнул он, когда понял, куда устремлен её взгляд. Сам он очень робко обследывал её тело, и был просто потрясен соразмерностью всех его частей, грацией и  абсолютной незащищенностью.

Они тогда очень быстро оделись, стесняясь уже друг друга, и больше не повторяли этот эксперимент. Притворяясь, что ничего не было. Но оно – было. И не забылось.

Однажды он попытался воспроизвести увиденное по памяти, но получилось что-то несуразное, будто , наслоившаяся на нем  за многие годы грязь бытия, не позволяла больше приблизиться к святыне.

Кто-то сравнил человека с луковицей.   Мы все приходим в мир голыми, имея при себе только генетический код и телесную оболочку. С годами чем мы только не обрастаем , какой только шелухой! И каждый прохожий накладывает на нас отпечаток, мазок, не говоря уж о родителях, школе, всем нашем противоречивом обществе. Потому-то так трудно художнику добраться до сути . Слой за слоем снимает  он эти оболочки со своей натурщицы, как снимает старую краску  реставратор, действуя то шпателем, то ваткой. То лаской, то грубым словом. Лишь бы открылась истинная, потайная суть, которую, все мы, так ловко научились прятать ото всех.

Но даже и тогда, когда ты уже осознал, где оно все это таится, наше естество, и научился его запечетлять. даже и тогда приходится сдерживаться, осторожничать, что бы не оскорбить чьего-нибудь вкуса, не переступить рамки морали. Художнику должно быть позволено все, ведь он - творец, создатель. Почти – как Бог! И все же… Когда одна из его поклонниц спросила, почему он рисует своих обнаженных женщин в таких, ну скажем, целомудренных позах? Не  хотелось бы ему их воспроизвести, как Люциан Фрэйд, раскованными, в порыве страсти, словом, более «живыми»? Он возмущенно воскликнул: « Позвольте, но я ведь еще и отец, и дед, что подумают обо мне мои родные! Мне и так приходится убирать , к их приходу, подальше мои более смелые работы! »

Томас тяжело вздохнул. Трудно быть – богом. Но еще труднее - стать богом. Посметь переступить.

Переступить  - или нет? Обратной дороги уже не будет.

15.

Oh oh, to know, know, know him

Is to love, love, love him

Just to see that smile,

Oh, it makes my life worthwhile

To know, know, know him

Is to love, love, love him

And I do, I really do, and I do.

(Amy Winehouse)

Ему нравилось слушать, как она писает в его туалете.  

Он вполне насладился её смущением, сказав ей об этом.

Ей нравились стрекозы, - он купил ей Богомола.

Ей нравились щедрые люди, – он не оставил чаевые  -

официанту в ресторане.

Его интересовали вампиры.

Её они пугали.

Много было в нем намешано разного, грязного, темного. Он весь был – одна большая черная дыра, и она меня засасывала .

Картина  близилась к завершению, оставался один сеанс, а я знала, что уже жить без него не могу.    Я вполне понимала теперь слова одной из натурщиц Люциана Фрэйда: « Позировать для него - было то же самое, что быть яблоком в саду Эдема. Когда же все это кончилось, я почувствовала себя изгнанной из рая».

Я  уже чувствовала себя точно так же.  

Тогда, в ресторане, после окончания ужина, он вдруг вынул из кармана маленькую коробочку. В нем лежало кольцо с большим аметистом. Он протянул его мне.

- Ты что, даришь мне обручальное кольцо? – пошутила я тогда.

- Можно сказать, и так, - усмехнулся он. – Это кольцо я купил много лет назад  во Вьетнаме, когда возвращался  с войны домой. Я подарил его моей матери, и она носила его, не снимая, пока не умерла. Тогда оно опять вернулось ко мне, а теперь я дарю его тебе.

-  Я не могу принять такой дорогой подарок. – Сказала я тогда, любуясь старинной работой.

Томас сам одел его на мой палец. – Смотри, совсем впору. Я хочу, чтобы оно принадлежало тебе.

Он был тогда такой тихий и серьезный, что я почти поверила, что он питает ко мне какие-то чувства, но мне хотелось это знать наверняка.

День последнего сеанса наступил. Томас, как обычно, сидел возле мольберта в своей любимой позе, со скрещенными на груди руками. Раздевшись, я вошла в комнату, но вместо того, чтобы лечь на софу, внезапно подошла к нему и села ему на колени, перекинув ноги по обе стороны кресла и обвив руками его шею.

Секунду помедлив, его руки обняли мое тело и крепко прижали меня к себе. Так мы сидели, вжавшись друг в друга, казалось, целую вечность. Ах , если бы… Смутившись,   я соскочила с его колен.

Он тоже встал и, пальцем, приподнял мой подбородок, пытаясь поймать мой ускользающий взгляд. Потом он вдруг быстро наклонился и прижался ртом к моим губам. Я почувствовала, как его язык проник вглубь, почти до моей гортани, а палец его руки оказался между моих ног, проникая еще дальше в мое тело. Ритм все учащался, как и наше дыхание, и я потеряла чувство реальности.

Надо ли говорить, что за этим последовали совсем иные сеансы . Однажды провалившись в бездну наслаждения, я уже не могла остановиться.   И не было пределов моему желанию изведать все это снова и снова, и в бОльших дозах. И с замиранием прислушивалась я к своему телу, которое, подчас, существовало как бы отдельно от меня и было мне незнакомо – жадное до новых ласк , и требующего  все новых ощущений. А на свою стыдливость я одела намордник, и загнала её в самый дальный-предальний угол, чтобы не мешала.

Балтус, между тем, превзошел самого себя, придумывая все новые, изщренные способы любви. Его язык был страшным орудием, которому я подчинялась безпрекословно, стоило ему проникнуть в воронкообразную глубь моей ушной раковины, или еще куда… Я научилась кусаться и царапаться, и это ему, явно, было по вкусу. И бешенный галоп моего сердца еще больше подстегивал его. Подчас мне казалось, что он  пьян. Иногда, вдруг, он прерывал все и уходил из спальной, а когда возвращался, то дыхание его пахло соленой кровью и он кусал меня. Сначала слегка, чуть зажимая мою кожу, потом сильнее, мои ягодицы, плечи, бедра, оставляя отпечатки своих зубов, и эти трофеи, счастливая, я несла домой.

Вытянувшись на своей, по-монашески узкой койке, я гладила свое тело,   там где только что царили его руки, и шептала его имя расбухшими губами : «Балтус»…

16.

« Дорогая Синди, пожалуйста извини за то, что я задержался с ответом. Я чувствую себя виноватым перед тобой, и потому приглашаю тебя на чашку кофе. Может быть, в ближайшую среду?

Все идет по плану. Картина моя почти закончена, и мне не терпится  тебе её показать.   Ты даже не знаешь, как я тебе признателен за твою идею. Я больше не сожалею, что последовал твоему совету, и принял участие в этом эксперименте. Девочка превзошла все мои ожидания, и я, даже, вопреки своему первоначальному намерению оставаться беспристрастным, несколько увлекся ею. Меня просто покоряет её желание отдаться мне, полностью и без остатка, и я могу с ней делать все, что угодно.

Как ты была права! Я и сам теперь вижу, что мои преждние работы, написанные « в рамках приличия»,   были хороши только по технике. Они не идут ни в какое сравнение с этой, может быть несколько бесстыдно- откровенной, но яркой и полнокровной картиной.

Меня переполняет гамма чувств, которую сложно изложить словами. Оказывается, это так сладостно, иметь полную власть над другим существом. Заставлять его трепетать и плакать одновременно. Я чувствую себя дирижером её тела и души. Я могу её настроить, но и – расстроить. Она  -  инструмент, на котором позволено играть только мне. Ибо она  -  только моя, и ничья более, волшебная флейта.

Прости меня за мои длинноты, но ты – мой старинный друг, и понимаешь меня лучше, чем кто другой.

Не скрою, мне несколько помогла в этом моя знакомая ворожея. мне пришлось даже пожертвовать кольцом моей матери, но игра стоила того. Я просто хотел  быть уверенным, что она полностью принадлежит мне, и что все её желания и помыслы - только обо мне. Я знаю, что ты сейчас улыбаешься, читая это. Ты не поклоннца мистики, и я не стану тебя в этом переубеждать.

Думаю, мне удалось на этот раз  в полной мере перенести на полотно её неуемную страсть. Поэтому-то картина написана -  имракто, широким мазком, что соответствует задуманному сюжету. Гамма цветов моей палитры тоже посветлела, как ты и предсказывала. Тебе понравится золотистый теплый тон её тела.

Девочка проводит здесь довольно много времени, но ты только напиши, когда тебе будет удобно, и я отправлю её домой.

С уважением и теплом,

Томас».

Я сидела, тупо уставившись на экран монитора. Губы мои все еще шевелились, перечитывая написанное. Снова и снова. Я не могла поверить своим глазам. Это что – шутка? Рука моя машинально потянулась к к трубке телефона, но остановилась на пол пути .

Он, явно, перепутал адресатов, и по ошибке отправил письмо мне – он бывал так рассеян!

Так значит, это был эксперимент? А идея принадлежала – Синди! До чего же подлыми могут быть женщины!

Я знала, что Синди была агентом Балтуса, и, время от времени, продавала его картины. Она, по словам Томаса, была влюблена в него , как кошка. Но, увы, она совсем не в его вкусе, тощая, как жердь. И вот теперь, он – ей – так – обо мне!

Я хотела одеться и побежать к нему. Расцарапать ему лицо, коварные руки, которые так подло меня приручили . Я упала на коврик у двери, обняла плечи руками, и прижала колени к животу. Я дышала тяжело, как спринтер, или, скорее, как загнанная лошадь. Мне было так больно, словно кто – то, с размаху, ударил меня под дых, и я тоненько завыла.

« Я его убъю! » – мелькнула в голове мысль, большая и черная, как крыса, а потом меня придавила темнота, толстая, как перьевая подушка. Воздуха не стало.

17.

Love is a dangerous disadvantage.

( Sherlok Holmes , TV series).

Я смиренно вытерла ноги о коврик и толкнула дверь, не постучавшись. При виде меня Томас поперхнулся горячим супом и пролил его себе на брюки. Ни слова ни говоря я прошевствовала в его спальную . И начался процесс преобразования. Я разделась догола и надела на себя сначала черные блестящие трусы, а затем  корсет из  черной лайковой кожи, с резинками, к которыми можно будет прицепить чулки. Я, конечно, могла бы купить и PVD( polyvinylchloride). Было бы намного дешевле, но, во первых, он токсичен. А во вторых – кутить, так кутить!

Я прислушалась к звукам музыки – интересно, что там у нас сегодня, Ага, Бъёрк, В самый раз.

Show me forgiveness

For having lost faith in myself

And let my own interior up

To inferior forces

The shame is endless

But if soon start forgiveness

The girl might live

Потом я одела на себя сетчатые чулки со швом сзади, и пристягнула их резинками. Дальше последовали сапоги, и не  любые! Я  расстаралась и купила самые лучшие,( может еще когда пригодятся!), от самого Christian Loubotin. Черные, выше колен, и с ярко-красной подошвой. Да, еще перчатки, тоже лайковые, до локтей, и маска на лицо, с перьями, конечно же черными. Косметичку и зеркало я тоже принесла с собой.

Спасибо мужу, у меня еще было достаточно запасов помады цвета пожарной машины, и я с удовольствием ею намазалась, довольно густо. Она тоже была по теме – с блеском.   Вот в таком виде, держа в руках маленький хлыст, я и вышла из спальной.

Ага, Томас, где сидел, там и упал. Фигурально, конечно. Он открыл рот, силясь что-то сказать, да так и забыл – что. Знали бы вы, каких усилий мне стоило проделать всего несколько шагов, на этих высочайших stiletto-каблуках! Но – надо, значит – надо. Я старалась держаться абсолютно прямо, как профессиональный Dominatrix, ( вспомнилось, как в детстве, в балетной школе, учителя говорили: «спинку держи»), теперь  и пригодилось. Таким вот твердым шагом подошла я к моему Балтусу и, кончиком хлыста, приподняв его подбородок, совершенно серьезно заглянула в его глаза. Я молчала, и он – молчал. В воздухе начинало потрескивать, как от электрических разрядов. Я видела, как в его брюках начинается какое-то действо, но стоило ему протянуть руку и дотронуться до моего голого тела, между чулком и корсетом,   как я огрела его руку хлыстом. И пребольно. То то же, не сам ли он мне рассказывал, что правилами садомазохизма запрещается сексуальный контакт с Dome.

Что-ж, Томас, я вижу, что игру ты принял. Я взяла его за рукав, и повела за собой, виляя бедрами, так что ягодицы мои аппетитно выпячивались из прорезининых трусиков. В пакете, что я принесла с собой, были кое-какие подарки и для него, моего любимого! Я раздела его – сама, с удовольствием хлестнув потом плеткой по голым ребрам, отчего он вскрикнул.

- Терпи. - Сказала я ровным голосом. –  Ты  говорил мне, что мечтал бы изведать все это в полной мере. Как на картинах Бруно Шульца. Все бездны порока. Ведь так? Так вот, я здесь, чтобы помочь тебе.

Повернись спиной.

Он повиновался. Я надела ему на голову кожанную маску, с прорезями для глаз и рта, и накрепко зашнуровала её на затылке. Он ойкнул, но в ответ я затянула её еще туже.

- Еще один звук, и я задушу тебя вообще.   – Сказала я холодно.

И мне очень хотелось это сделать, я еле сдержалась.

Надела кожанные наручники, и хотела уже пристягнуть к ним ремни, но он прохрипел( дышать, видно все же было трудно) – Не здесь… - и он кивнул на другую дверь.

- А, так тебе нужна компания, - весело сказала я, что ж, пошли, посовокупляемся с твоими монстрами.

Я пинком открыла его заветную дверь. Благовония все так же курились, в углу горела зеленая лампа в виде хамелеона. Она слабо освещала мерзкие рожи на стенах. Но мне было сегодня все ни почем ( сознаюсь, я хлебнула немножко бренди из фляжки, пока переодевалась).

- Так тебе здесь нравится больше? - спросила я.

Он кивнул.

- И какое же будет твое первое желание?

- Я хочу, чтобы ты на меня напИсала. - сказал он, смущаясь.

- Повтори громче, я не расслышала!

- Я хочу, чтобы ты на меня напИсала! – Сказал он громко.

- Вот так-то. Ложись на пол.

Он лег на пол лицом вниз.

- Нет, повернись лицом вверх – приказала я. – Ты говорил мне, что тебе нравится это слышать, тебе повезло. Теперь ты можешь это и увидеть

Я отодвинула в сторону низ трусов и, с удовольствием, облегчилась. Прямо ему на лицо.

- Не жмурься! – приказала я ему, и он послушно открыл глаза.

Я ударила его хлыстом, и он застонал от удовольствия. Да, забыла сказать, член его я упаковала в кожанный чехольчик, который начал вздыматься теперь горкой на моих глазах. Я ударила и туда. Не изо всех сил, конечно. Но ощутимо.

Я велела ему лечь на спину на кровать, прямо под небесной пришпиленной шалью. Пристягнула ремни к наручникам на руках, потом так же поступила  и с ногами.

Растянув его руки и ноги в стороны, я пристягнула ремни к ножкам кровати. Так-то, дорогой. Теперь ты весь мной.

Изо всех сил я хлестнула его по голому телу. Он вздрагивал при каждом прикосновении хлыста, и сладостно стонал.

- Еще? - спрашивала я его, - и он поспешно кивал кожанной головой.

Потом я вскочила на него верхом, и впилась губами в его губы. Он укусил меня. Потекла кровь, но он требовал еще. Я начала кусать его плечи, грудь, оставляя повсюду следы ярко красной помады. Он хрипел, и сипло просил:

- Еще!! Я люблю тебя! Еще..

- Тварь, так ты любишь меня?

-Люблю! Люблю! Давно уже люблю! С самого начала! Только не останавливайся!

Мне казалось, хлыст сломается – с такой яростью охаживала я его по ногам, груди, Постепенно он начал походить на зебру. Слюни текли у него изо рта, но он, казалось, изнемогал от блаженства. И в этот момент…

Входная дверь распахнулась и послышались чьи-то шаги. Они приближались. Балтус заметался на постели, пытаясь высвободить руки и ноги, но я пристягнула его на совесть. Дверь в комнату открылась – на пороге стоял его сын. Он молчал, пока глаза его, после света, привыкали к полумраку. Потом - молчал уже по другой причине. Мне-то было все равно, я была в маске.. Я только помахала ему рукой в блестящей перчатке. Он судорожно сглотнул.

Бедный бедный  Томас. Сколько раз говорила я тебе, закрывай входную дверь на ключ. И нельзя же быть таким вот рассеянным – ты совсем забыл, что сегодня воскресенье, и твой сын с женой  и внуком обещались тебя навестить.

- Дее-да! – Раздался издалека детский голос, и сын очнулся,   быстро повернулся на каблуках, чтобы перехватить ребенка, и захлопнул за собой нашу дверь. Послышались его удаляющиеся шаги, входная дверь закрылась и затем последовал звук отъезжающей машины.

В доме заблудилась знакомая мелодия:

You're shaking me softly,

Turn me up side down,

You're the queen of my emotion,

Your invisible crown.

Invisible crown

As your beautiful mind,

You're driving me crazy,

You're one of a kind.

You give me pleasure, shakes, desire.

You give me shivers, love and drive.

I wanna be with you

Till the end of time.

And you will always fly,

You'll never be mine.

And when I see you smile,

It's like a distant light.

Fear of your fading love.

***********************************

От знакомых художников я слышала, что картину с моим телом Синди продала за какие-то немыслимые деньги.

Томас обнаженных женщин больше не рисует – перешел на пейзажи.

А еще - он купил себе волнистого попугайчика, и назвал его моим именем.

Сапоги от Christian Loubotin мне потом еще пригодились.