Присяга как не х собачий

Подарок для святого Адольфа Гитлера

- Статус двести сорок.

- И что это значит ? - Вялым голосом уточнил я, прекрасно понимая суть происходящего, сотни раз описанного мною мягкого геноцида, успешно осуществляемого двуногими крысами к безразличному ко всему невнятному народонаселению, так же понимающему всю несправедливость и подлость режима, но загадочным образом погруженного в апатичное наблюдение неторопливого краха их помойки - родины.

- Это значит, что дела ваши п... дец, как хороши, - улыбнулась она, - поэтому мы выпишем вам крахмал и мел, уже обкатанный весной.

Проклятая весна. Долбаная весна. Помнится, от замены нормальных лекарств я болел весь месяц, жрал горстями отечественного производителя, выпускающего говно в блестящей упаковке. Это как с машинами. " Лада - Калина " и БМВ. Обе брички, четыре колеса и карбюратор, но разница, между тем, имеется, небольшая, конечно.

Я вышел из больницы, трясясь от ненависти и какое - то время надоедал кучеру подковыристыми вопросиками о будущем его детей, о голодающих стариках - пенсионерах, убитых дорогах, закрытых заводах, сокращающихся на хер врачах и учителях, словно бараны бегущих опустить бюллетень за своих убийц, благословляя главную крысу, знающую, как надо, раздувшуюся от высосанной крови, точно клоп, так, что глазенки заплыли, маломерные ботиночки заполнились студенистым и рыхлым телом упыря, хлюпающим влажным чмоканьем при каждом шаге, обожравшуюся гниющим трупом родины, безмятежно и покорно идущим в ад.

Смешно, я, антисоциальный тип и человеконенавистник, положивший с прибором на все и всяческие патриотизмы, оказывался самым ярым патриотом среди своих соотечественников, искренне насравших на завтрашний день. У меня его не было и, по сути, мне должно быть наплевать на какое - то бы ни было будущее этого говна, России, но нет, я бесился и психовал, психологически переступив черту, отделяющую мир живых от ада, а они, рожая детей, еле сводя концы с концами, понимая, что при нынешних правителях у детей нет никакого будущего, вообще, они уже выведены в расходную часть антихристового гроссбуха, проходя по графе усушки и утряски, даже не задумываются о необходимости поголовной замены правящих ублюдков, стонут об Украине, штампами и мифами, придуманными скотами с российского телевидения, этими верными последователями доктора Геббельса, о Сирии, где недавно обнаружились браты, более близкие, чем пенсионеры России, жрущие кал, о фюрере, гаранте мира, сдавшем все и вся, поставившем мир на грань ядерной войны впервые со времен Карибского кризиса, о жуликах и ворах, присосавшихся к трубе, что вот - вот прозреют и начнут усиленно заботиться о ближнем, так усиленно, что, думаю, окончательно выведут за горизонт беспомощное племя выродившихся бывших людей. Шляясь по коридорам больницы я смеялся, силой фантазии видя окружающий мир, подобно Терминатору, через прицел. Я представлял, с каким наслаждением открыл бы шквальный огонь по этим хомам и сапиенсам, чтобы вырвать их из сна, встряхнуть кровью и вонью пороха, побудить думать и действовать, но потом смеяться начинал чуть громче, уже привлекая внимание косящихся на меня, как на психа, пациентов и врачей, ибо понимал, что этих гадов уже ничем не проймешь. Думаю, если их начнут вешать на площадях, они и тогда не очухаются. Да и х... й с ними.

Я смотрел на блестящие сапоги малорослого черноволосого человека с усиками, вобрав голову в плечи, ожидая разноса за столь явно проявляемую симпатию к Еве, моей единственной возлюбленной, чью судьбу - я чувствовал, знал это - повторю, покончив сам с надоевшим безумием бессмысленного барахтанья в обреченной на проигрыш войне с вирусом. Он буровил меня водянистыми голубыми глазами и молчал, непривычно молчал, он же такой говорливый, я это помню, но сейчас он не произносил ни слова. Сапоги скрипнули и повернулись, он уходил. Я смотрел в его спину. Подходя к двери он обернулся, ожег меня бешеным взглядом и сказал, выходя в дверь :

- Долбаный месяц.