Смотрение в пропасть

Пролог

Рядом с ней – будто нимб:

проклятий круг –

даже самогон не пьётся?!

Но уже стал иным.

Внешне тем же,

и все же иным.

Войдя в любовь,

как в загадочную страну дверей,–

обетованную землю,–

я готов был принять

все её и ливни, и засухи,

её ненастье и

терпкое, словно первый мёд,

безмятежье в мае,

я готов тотчас принять её

как снежную лавину,

так и немилосердный лавовый поток.

I

Я хотел лишь растить свой хлеб

и от одиночества им защищаться,

каждый день раздаривая,

словно перед Пасхой,

душистые ломтики, –

отвергая насилье,

ногой придавив, как гадюку,

колючую проволоку.

Я наполнился светом и, как ива,

склонившись над речною струёй,

в течении реки увидел себя и всё,

что течет сквозь меня,

без меня и со мной.

Всё это – смотрение в пропасть,

повторяю: чтение души –

это смотрение в пропасть.

Положи мне на лоб свою руку,

чтобы я не упал,

бездной ошеломленный,

на огромный букет полевых цветов,

растрёпанный ночной бурей,

в котором ещё не было

знакомых мне красок,

да – только в любви

мы выражаем себя,

и только любовью можем себя оправдать.

Прошу тебя –

платье надень

цвета созревающей ржи,

потому что виденье одно вспоминаю,

а может быть, детский сон,

озаривший мне жизнь

светом женщины,

светом хлеба:

кажется, в сумерках –

утра ли, вечера?

В мглистой и долгой тиши,

в праздник первых

тёплых июньских дождинок,

когда рожь приближалась

к рождению таинства хлеба,

застолья, – без звука,

как луч, прекрасная женщина шла,

из пшеничных степей поднимаясь.

Колосья, как пальцы,

ласкали ей груди и губы,

победными каплями крови

сочились дикие маки.

И ничего больше:

голова была ещё пуста,

только этот далёкий,

далёкий вздох.

А может, то среди колосьев

танцевала девочка

из далёкой страны чудес,

она едва касалась земли,

но мартовский кот

приготовил для неё

очередное снадобье.

II

Всё ещё только шло к созреванью,

коса и любовь отдыхали

в сумерках палеозоя,

в мякоти текстовых клубней и сердца,

и жизнь моя походила

на омут с чертями и трилобитами.

И тогда я тебя представил дороге,

деревьям, ветру,

холмам и долине.

Помнишь?!

Они говорили о постоянстве,

всё время тихо лаская друг друга.

Жизнь они сравнивали

то с камнем на дне, –

то с полётом птиц.

Так пусть они цветут,

пусть они летают,

как сказочные жар-птицы,

землю засевают вьюгой

из всепроникающих перьев любви,

тихой нежностью всех одаряя.

Ведь они говорили главное:

никогда нельзя объяснить бытие

предательством, ложью, смертью.

III

Потому: оденься в платье

цвета созревающей ржи,

чтобы любовь и хлеб

неразделимыми стали.

Робкий желтоватый лучик жизни

на твоей половине комнаты

разбудил зеркало, стол, стулья.

Немые картины, подсвечник,

старые снимки, шкаф,

длинную лавку возле стены...

чтобы они слышали стон, –

и потом могли подтвердить

красоту мира,

чтобы наполнялись любовью,

будто раковины жемчужинами –

а после океанским рокотом.

Чтобы вспомнили всё:

фантастически чёрное дно океана,

его буйную жажду

подняться до звёзд, –

его мягкость, усталость,

размеренное дыханье,

бесконечную светотень,

глубины, просторы.

Вот так на глазах и растёт время.

А в нём – вздохи, слова,

руки, созданные для объятий.

И светлый ангел любви

стоит между нами,

требуя одного –

правды во вздохах, речах, жестах.

И тогда радость и боль

потекли волной,

извергаясь одна из другой,

точно чёрные и белые крапинки –

крупинки пикселей ещё неразгаданного кода –

будто пики и впадины кьяроскуро:

всеми отверстиями и ямочками

втянули друг друга в себя!

Эпилог

Потом от жаркого,

жадного дыханья

затуманился день,

словно зеркало.

И вчерашняя ночь,

пахнущая любовью,

приближается к нам.

Мартовский кот,

где-то под окном

завёл свою серенаду…

Возвращаются в гнёзда лучи –

Звёздочки-ласточки:

можно обнявшись стоять

и в небесном сиянье

тихо читать твою душу.