Колечко с бирюзой. эротическая проза aka Эротические рассказы

.                

1

У Фомы была жена, Ундина. Красавица, лебёдушка писанная. И прожили они не мало лет и детей  вырастили, всё как у людей, когда деревья  посажены, дома построены. А жили в предгорье на границе басурманской, в казачьей стороне,   и время  тогда было спокойное, военно-полевые сборы сильно не донимали.   Хорошая жизня у Фомы была, отгремело порохом и трудами ратными славное прошлое, и грудь в крестах и голова на месте. Сиди на солнышке приглядывай за внуками. Паси свиней, копай землю, ходи на охоту, чего для счастья  ещё надо?

Да вот, и Ундина, баба на редкость ладная красавица попалась Фоме. Уже троих вырастила, а всё как девка.

Имя странное ей от бабки досталось, бабка у озера жила в других краях, тоже красавицей слыла и, по словам жены, с лесными духами якшалась. Не простая была бабуля, то же-Ундина.

А улыбка у жены белозубая, проезжему казаку, что водицы у неё  напиться спрашивал, ночь в дороге  освещала - во как в народе говаривали!

Как Фоме было с такой лебёдушкой без ревности жить, страдал. Но любил шибко! Взял Фома её в жены, конечно, не девушкой, отбил у турка на войне в Крыму, а что ему крепкому казаку, он и сам не без греха, да и при жене, в тайне конечно, не очень-то баб чурался.   Скорее сказать,   завсегда сам в авангарде был! Но вот, Ундина , считал он, должна быть только для него.   А горцы и казаки местные, знали  что с той войны крымской, Фома с девушкой не венчан был, и заглядывались не на шутку  на белокурую бестию. Да и как не заметить такую армиду  с коромыслом или высоким кувшином на нежном узком плече, удаляющуюся по тропе к горному ручью.

А однажды она так поводу сходила, что только к ночи  воротилась. Фома-то чуть с ума не сошёл, хотел народ на поиск поднимать.., но она, пришедши, оказала ему такие знаки внимания, что обиду и ревность его как водой смыло.

"Но с кем она там время провела? Есть ещё, кто лучше Фомы?" Как вспоминал про этот случай, убить её хотелось, потом со временем остыл. Но лукавый не дремал, будил страсть в голове Фомы. И так засвербило в душе, что возжелал он увидеть Ундину с другим мужчиной. "Как это у них, если ни как у нас с ней?   Может я ласкаю её те так? Слова не те говорю?" И никакие молитвы не помогали укротить  страсть Фомы, химера эта стала навязчивой.

В доме Ундины порядок. Придраться не к чему и дети во время заезжают, гостинцы привозят, любят мамку свою красавицу, а внуки, и подавно от бабки ни на шаг, так измотают за день : и смех и грех.

- Венчаться будем, хватит, погуляли!,- устроил как-то сцену ревности Фома.

- Ой, да не уж-то  под конец да под венец, я в церкви год не бывала, батюшка  благословения не даст, да и смеху-то от народа будет,- звонким  голосом отвечала Ундина...

Фома настаивал. И так он в тот вечер разошёлся, что получил медным ковшом по лбу. Но что бы ответить. Ударить по басе, по мечте жизни своей? Рука у него никогда не поднимется. И что-то в ней такое было помимо плотской красоты...

И Ундина знала силу свою над Фомой. И любила  дурака такого, а Фома большой придумщик в любовных играх был. Пошли  они как-то в горы, да вышли по тропам на озеро, место-чудо райское и труднодоступное. Видят, серна спустилась на водопой, долго пила она воду, а когда напилась, не ушла а стала наблюдать как обнаженные люди купались и резвились  в лазурных  водах горного озера. Они весь бы день просидели на озере, и непонятно чем бы им это счастье беспечного бытия к вечеру обернулось: горы, всё-таки, зверьё.   Но стал накрапывать дождь  и вернул влюблённых к реальности, они заспешили  по горной тропе. Серна, играя скакала впереди  и заскочила  в пещеру, влюблённые последовали туда же. Когда раздались первые раскаты грома, животное забилось куда-то в дальний грот и, как-будто, исчезло. Ундина вздрагивала при каждом разряде молнии, и от этого сильнее прижималась к Фоме, - эта прогулка на всю жизнь запомнилась Фоме,- вот такой он её хотел всегда, трепетной и беззащитной как та серна.

- А может это была не серна , а  сам Амур,- вспоминала частенько Ундина,- сейчас и места того не найти уж!

- Обвал там был, охотники сказывают, и дорогу местами сорвало в пропасть,- Фома так же вспоминал  то озеро, но всякая красота свой предел имеет. А горы -это только с виду  вечность, а  живёт там всё и изменяется как у людей.

2

Случилось как-то нашим суженным ночь ночевать. А ночи летние в горах, сами знаете какие. Прохлада с гор после полуденного зноя, запах трав, цикады поют, светлячки летают, окна у Фомы в хате настежь. Всё дышит горным летом.

Вдруг собака залаяла, кого бы это на ночь глядя, Фома к воротам,-кто?

-Пусти хозяин! В Дербент на рынок еду, да видать не доеду, ночь, зверьё по дороге, да и конь захромал что-то.

Делать нечего, пустил Фома горца. Запер ворота, коня распрягли и привязали под навес. Фома говорит путнику,

-Ногу коню сейчас намажем к утру пройдёт, у меня и мазь особая есть, жена затейница изладила,- старый рецепт.- Фома показал баню, где с дороги путнику помыться, а сам пошёл стол накрывать, чем Бог послал,   и  думает,   как бы Ундину в светёлке не потревожить. Тихо дверь прикрыл, кота с перины во двор выбросил. Поставил четверть красного хорошего вина на стол, нарезал сыр, сало, положил зелень, наломал лепёшки. Сели.

С вином пошёл тёплый разговор, что, да откуда.., да как? Торговый человек, с виду помоложе Фомы, но с бородой, по делам да к своим в Дербент едет.., Фома поведал о своём житье, а когда  расслабились после чарки, о чём мужикам поговорить: о войне, да о бабах. И разговор о сокровенном пошёл, заговорил Фома о страсти к  Ундине, и о грешной  химере своей  навязчивой, будь она не ладна, исповедался.   Да так разбередил путнику душу, что тот после третей чарки прослезился.

Ундина, ласкаемая горным  ветерком и шумом  далёкого водопада, мирно почивала  на большой  пуховой перине, положенной  ещё на одну  подстилку из трав, скошенных на горных лугах. Ундине никогда не снились дурные сны, может быть в этом был ещё один её секрет здорового цвета кожи и упругости мышц. На ней была прозрачная ночная рубашка из тонкого голубого хлопка с розовыми оборками. Ночь была тёплая, и лунный свет обрисовывал вздымающиеся под тканью от ровного дыхания  две землянички её сосков. Мужчины приоткрыв дверь долго наслаждались картиной спящей в свете луны Богини ...

Они ещё выпили, снова приоткрыли дверь чтобы полюбоваться Богиней, потом ещё выпили...

Как они оказались на перине рядом с Ундиной и какое прошло время с того момента, когда они сюда вошли уже себя не совсем сознавая, но, скорее, это было не время, а пространство, увлекающее  их в стремительный  круговорот событий.

Но все события происходящие на Земле находятся под чьим-то зорким оком. И если бы Фома со товарищем не был бы так пьян и не  увлечён созерцанием  своей прекрасной Ундины, а на миг взглянул в открытое окно, то без сомнения в глубине тёплой ночи узнал бы знакомый силуэт горной серны, тихо стоящей как - будто на страже, поблёскивая влажным чёрным  глазом у векового платана.

Фома  глядел сверху на полуобнаженную жену, вдыхал знакомые ароматы её тела. Очарованный, будто его пьяные глаза видят деву впервые, он медленно опустил свои губы на правый земляничный холм красавицы. Бородатый горец осторожно совершил мягкую посадку на соседнем холме. Киновия*, принявшая двух странников  вздрогнула, но тут же утонула в безмятежном глубоком сне.

Далее, наши "пришельцы", измяв своим  наслаждением земляничные поляны, разминулись, причём Фома проследовал по привычке в горние места, а горец спустился в долины Армиды**. Фома медленно наслаждаясь, целовал влажные и податливые губы жены не желая большего блаженства, но вот, Ундина «ахнула», и Фома вспомнив о госте, на секунду оторвался от уст любимой.

А в эту секунду язык Горца находился как раз в «Центре Вселенной» Ундины, по телу её прокатилась волна и она блаженно вздрогнула, а  в ущелье   прогремел гром и увлажнились своды.    Фома обнюхивал губы любимой женщины, они пахли резедой и ещё какими-то пачулями и другими травами. Это было долго, он растягивал удовольствие, он не хотел, чтобы это кончалось.

А Горец уже прокладывал путь в незнакомом ему доселе ущелье и каждый миллиметр пройденного пути наполнял фонтанами образов его сознание и он чувствовал, как сужается путь в не проснувшемся  ещё тоннеле, как стекает влага с его стен ублажая  гостеприимно  дорогу пришельцу, как волнуется её тело и в пружины превращаются  бёдра, приподнимая тело горца над периной,- и  он в миг успевает завести  свои ладони под мраморные бёдра девушки  и ещё сильнее прижимает к себе её вздрагивающее во сне тело.

Фома продолжал медитации с губами Ундины, но в тот момент, когда  она от возбуждения начала просыпаться, не понимая явь ли.., сон ли это,   в томной полудрёме,   она сама повлекла Фому за собой.   И когда поцелуй дошёл до критической точки восторга.. вскрикнул горец.   Он едва успел подставить ладонь под хлынувший поток тёплой лавы из пещеры Ундины.

– А что, у нас гость?,- пробормотала она тихо, обратясь к Фоме?, - Неразрешимая пауза, повисла  во Вселенной. Но Ундина вздохнула, как вдыхают воздух после грозы,   молча взяла ладонь Горца, так, как-будто делала это не в первый раз, и прижала её  к своему животу. Пока она пыталась рассмотреть в лунном свете гостя, Фома почувствовав запах свежих лесных осенних грибов и, как полковой конь бросился догонять горца, и через пять минут  на упругом животе Ундины поблёскивали две лужицы, она встала с ложа и подошла к полке, взяла с полки пузырёк с двумя унциями оливкового масла, склянку с пачули, ещё два каких-то пузырька, полотенце, циновку и вышла во двор. Дверь  закрылась  не плотно, и Горец с восхищённым любопытством  стал подсматривать за Ундиной в щель двери. Фома с волнением наблюдал за горцем. Сердце его всё ещё неистово билось и готово было выскочить из груди.

Ундина разложила циновку и накрыла её полотенцем, затем  медленно начала растирать семя мужчин по телу, добавляя масло прямо на тело, то из одной бутылочки, то из другой, разгоняя белую массу  образовавшегося крема по всему телу. От кончиков пальцев ног до макушки лба. Затем она легла на коврик под лунный свет на согнутые колени, вывернув стопы ног от себя  в стороны, а колени сдвинув, руки она раскинула в стороны  и было видно, что она что-то нашептывает. Легкий ветерок потянул с гор и дверь захлопнулась.

- Что это было?- Медленно произнёс Горец, когда они остались одни с Фомой.

- Не знаю, наверно, какой-то древний рецепт, она много чего знает... Только Ундина не ведьма,- сердце Фомы стало биться реже.

3

Горное утреннее солнце и петухи пробудили нашу прекрасную Ундину. Она была нага, растрёпана, и напоминала распускающуюся белую  розу, отчего была ещё прекраснее и продолжала лежать не подавая вида, что проснулась.

Мужчины сидели у окна за столом и тихо вели беседу:"Как же ты теперь?"- спрашивал горец.

-Знаешь, я ведь её не девушкой взял, сам понимаешь, что значит у турка в наложницах быть, а муж её в бою погиб, был год уж как.., а ей тогда 19 было. Турка-то я в обозе  заколол, шпагой, когда мы в тыл к ним с конницей ворвались, вижу на арбе красотка сидит, сжалась от страха вся, кричу, прыгай в седло.., так версту поперёк седла и вёз её.

Выпили вина, помолчали, Фома продолжал:

- Сильно полюбил я её, как дочку полюбил всем сердцем, и вот, лежим бывало в постели, а меня так и ломает, аж ноги сводит, как представлю, что она с первым своим тоже ведь такая же ласковая была.

Что такое ревность я ещё в детстве испытал, когда городские проезжие барчуки к девчатам нашим под подол залезали для смеха. Я чувствовал как у меня закипает кровь, но душевной боли при этом не было, а тут так ломает с моей-то, как представлю, что она ещё и с турком. Аж-но сердце выпрыгивает. И я понял, что к ревности моей прибавилась ещё и душевная боль. И стал я эти два чувства различать да разделять. Ревность оставил, а душевную боль укоротил. Вот сегодня я душевной боли почти не почувствовал, может от вина, но ревновал, как воперве, как в детстве.

- Как у тебя, брат, всё хитро в голове-то устроено! Я такого не встречал ещё, и не боишься? Страсти! Ревность, душевная боль! А я думал ты меня утром зарежешь, убьёшь! - горец налил ещё по чарке.

Фома задумался и посмотрел в окно на раскидистый платан, перевёл взгляд на спящую жену:

- До этого, брат, дорасти ещё надо. Чтобы так любить...

Через три дня все окрестности горного перевала , тропинки с горными рекам услышали звон церковного колокола. На исповеди перед венчанием Фома каялся во всех смертных грехах. А вот в чём каялась священнику Ундина, сие нам не ведомо, да и каялась ли? Шафером на венчании был  Горец. Отметили событие скромно, детям сообщили через неделю, а к вечеру того же дня уехал Горец. Ему уж было не далеча.

На прощание он крепко обнял хозяина.   Долго держал  руку хозяйки и внимательно глядел в её светло-голубые  глаза, а в завершение  надел ей на мизинчик колечко с бирюзой.

- Это от нас с Фомой, мы так условились.- И поцеловал её  сначала в колечко, затем в руку, а когда сел в телегу и заскрипели колёса по камням, как-будто что-то вспомнил, обернулся,

- Ундина, а сколько  тебе лет?

- А зачем тебе, Фома разве не сказал?

- Сказал, но я не поверил,

- И не верь, зачем тебе?

А когда повозка скрылась из виду навсегда, Фома обернулся к жене и бросив задумчивый взгляд я на ствол векового платана, где когда-то стояла серна, произнёс:

- Эх, жизня! Надо в горы на промысел идти.., ружьишко пойду посмотрю. К ужину  чего-нибудь надо раздобыть. А то что ж..?,- Он взял жену  за плечи и стал притираться к ней, принюхиваясь к её запахам, как кот, она  вывернулась,   давая понять, что  для  игр сейчас не время.

- Ну, свет мой, зачинаем набело? Наверно это скучно?

- Нет дорогой, - таинственно, как бы, самой  себе промолвила Ундина,- мы будем жить теперь воспоминаниями,- она лукаво улыбнулась и  подставила под лучи солнца мизинчик, на котором удобно разместилось колечко с бирюзой.             

*киновия-обитель               

**армида-грация, жрица любви,

2 февраля 2016. Гкб 81.