Глава 3. А. Чехов?

Галчонок

Однова как-то я на огороде поливала, день был жаркий, умаялась, таская воду. Так что после обеда забралась на сеновал, уткнулась в сено и уснула. Только чую спросонья, что по мне ветер гуляет. Открыла я глаза и вижу, что лежу заголённая и что вотчим лежит у меня промеж ног и языком сюку лижет.

Я, было, вскочить хотела, да мочи не было, - уж больно приятно показалось. Лежу и слышу, что по жилам-то у меня словно огонь переливается, по телу-то словно мурашки бегают. Щекотно. Но сердце так и замирает...

Вдруг слышу, вотчим словно как задыхаться начал, заметался, засунул язык в сюку и притих.

Я инда задрожала вся и развела ноги. Что было потом - не помню, память отшибло. Только я очнулась - вотчима на сеновале уже не было. И лежу я по-прежнему на спине всё ещё с раздвинутыми ногами, но только уже с опущенным подолом.

На другой день праздник какой-то был. Мать в село к обедне поехала. А мы с вотчимом остались дома. Зачала я печку топить. Только я чувствую, что он глазами-то словно съесть собирается. Вот ведь диковинка-то какая, словно у меня на затылке глаза торчат.

Слышу скрипнула дверь. Ну, думаю, идёт. И точно, подошёл ко мне сзади, обнял и шепчет:

- А что, вчера на сеновале ты ничего во сне не видала?

- Ничего, - говорю.

А сама застыдилась, рукавом глаза прикрыла.

Вдруг слышу под подол лезет.

- Пусти, - говорю.

Да он словно оглох. Повернул меня к себе лицом, прижал к печке и в руку шишку суёт... Стыдно мне стало. Так стыдно, что я даже отвернулась от него, а всё-таки шишку-то взяла и зачала её шевелить легонько. Полез он ко мне промеж ног. Лезет рукой-то, а ноги у меня словно сами собой раздвинулись.

Зачали мы баловаться...

Вот диковинка-то. С той поры мы эдак-то почитай каждый день баловаться начали. Да это что... Сговариваться зачали, где бы сойтись так, чтобы никто не видел. И сходились то на гумне, то на огороде. Я уж думала, что вотчим просто играет со мной, только не по-прежнему, а по-иному. Полюбилась я ему, думала я, ну вот он и играет. Я даже не знала ещё, как по-настоящему это делают. Однако немного погодя узнала. И вот как это было.

Однова ночью спала я на своей постели, а спали мы все вместе в одном сарае. Я на одной кровати, а вотчим с матерью на другой. Крыша была соломенная, худая, вся в дырках, а месяц светил как раз на ихнюю кровать. С вечеру-то я заснула крепко, а возле полуночи проснулась и слышу скрип какой-то. Я открыла глаза и вижу, что вотчим на матери лежит и шишкой-то промеж ног ей тычет. Я притаилась, дышать даже перестала, а сама глаз с них не спускаю. Слышу, мать шепчет:

- Как бы дочка не услыхала.

- Ну вот... где ей услыхать? - шепчет вотчим, а сам тычет. Тыкал он крепко...

Тыкались-тыкались, а потом перестали...

Немного погодя смотрю, вотчим слез с матери, а мать вздохнула, опустила рубашку и повернулась на бок.

С той поры начала я всё понимать. Увижу, бывало, петуха на курице и знаю, что это они не дерутся, как я думала прежде, а тыкаются. Увижу кобеля на суке - то же самое. Прежде внимания на всё это не обращала, а теперь остановлюсь, а у самой-то мысли самые скоромные.

Раз как-то увидела я на выгоне, что на кобылицу сесть жеребец собирается. Забежала сбоку и смотрю. Тычет он ей под хвост, а куда надо - не попадает. Кобыла разгорелась вся, хвост подняла, пляшет, а он всё мимо. Досада меня взяла. Подбежала я к ним и поставила правильно.

- Вот, - говорю, - куда надо! Теперь пихай!

И не успела я мигнуть, как жеребец задул свою шишку. Долго я смотрела на них и до того растревожилась, что, подвернись мне в ту пору урод какой-нибудь, я бы и на него сама полезла.

Наконец поспела рожь, и надо было семена готовить для посева. Молотили мы все: вотчим, мать и я - и к вечеру намолотили сколько требовалось. Осталось только перевеять. Когда солнышко начало садиться, мать пошла коров встречать, а мы с вотчимом остались на гумне ворох оправлять. Оправляли мы его долго, так что совсем стемнело и на небе звёзды загорелись...

А вотчим по соседним гумнам ходить начал. Я осталась одна. Кругом всё затихло, словно как бы вымерло. На меня инда робость напала. Стою и думаю:

- Зачем это вотчим по гумнам ходит?

Думала, думала и смекнула, что это он смотреть пошёл, не остался ли кто на гумне...

Наконец слышу, что шаги-то ближе и ближе раздаются, а немного погодя и сам вотчим показался. Шагал он, не торопясь, прислушивался, а когда пришёл на своё гумно, остановился и зачал глазами-то меня искать. Я стою ни жива, ни мертва...

Я соломой зашуршала. Он услыхал и говорит:

- Пойдём сюда... Ложись!

А я стою, пошевельнуться не смею. Видит он, что перепугалась, и силою повалил на солому.

- Пусти, - говорю.

- Пущу, - говорит.

А сам заголил мне подол, да на меня и навалился. Я было выскочить из-под него хотела, стиснула ноги.

Он сильно раздвинул их и зачал мне в сюку втискивать шишку. Тычет, а шишка всё соскальзывает. То по животу шмыгнет, то в задницу упрётся. И сам-то умаялся, и меня замучил.

- Пусти, - говорю, - моченьки нет моей!

А он шепчет легонько:

- Согни ноги крючком.

Я согнула их в коленях и чую, что мне в сюку-то словно ножом пырнули. Я инда вскрикнула, а вотчим стащил у меня платок с головы, да платком-то рот мне заткнул.

- Молчи, - говорит, - ситцу на сарафан куплю.

У меня инда глаза на лоб закатились. А он-то облапил мне шею и всё на меня налегает. Запустит шишку-то, прижмётся плотно-расплотно, а потом вытащит и опять запустит. Всю солому изъездили. Зачали у одного конца омёта, а закончили у другого. Словно бешеные сделались.

Он упрётся ногами-то в землю и так запустит, что инда с места сдвинет. Только соберусь подняться, а он опять опрокинет и опять задвинет. Крикнуть, было, хотела, а рот платком заткнут. Стиснула зубами платок этот и словно замерла.

А он-то ещё чаще ширять начал. Ширяет, а сам зубами скрипит, раза два инда за плечо укусил. Ширял, ширял - вдруг слышу, плотно прижался ко мне, задрожал, и в сюке шишка-то подёргиваться начала... Подёрнется и плеснёт, подёрнется и плеснёт...

Посидели мы немножко, а когда отдохнули, пошли домой...

Мать встретила на крыльце.

- А я уже, - говорит, - идти к вам собиралась. Чего это вы там копались?

Вотчим что-то сказал ей в ответ, а у меня даже смелости не хватило взглянуть на неё...

(Продолжение следует)

Далее: