Глава 4. А. Чехов?

Галчонок

Раз как-то вотчим пришёл ко мне ночью, хотел было полежать со мной, так я его прогнала.

- Ступай, - говорю, - ступай от меня! Тот было ломаться зачал, а я вскочила с постели и вытолкала его вон из чулана...

- И не моги, - говорю, - ходить ко мне.

Недели полторы я так-то упрямилась. Наконец изловил он меня на огороде. Подобрался так, что я не заметила, облапил и, не говоря ни слова, повалил на землю. Я вскочить хотела, но не тут-то было...

Задул он мне свою шишку и давай натягивать! Я было кричать, а голос-то словно у меня отнялся. Сердце заныло, в глазах помутилось, и помню я, что мне так хорошо стало, что я даже ноги развела и обвила руками шею вотчима.

Сделали мы так-то разик, отдохнули маленько, а потом в другой раз зачали. Тут уж я не ломалась. Сама легла на спину, сама заголила подол и даже сама вставила шишку...

С той поры вотчим, почитай, каждую ночь ко мне приходил, и я так полюбила его, что, бывало, жду не дождусь. Полюбил и он меня страсть как! Зачнёт, бывало, пихать, а сам шепчет:

- Такой, - говорит, - у меня аппетит на тебя, что умереть на тебе могу...

Только недолго мы прожили так. Какие-нибудь месяца два-три, а потом такая беда стряслась, что инда вспомнить страшно. А во всём виноват был вотчим. Уж больно он расхрабрился. Словно забыл, что у него законная жена есть. Прежде, бывало, гостинцы тайком мне возил, а тут дошёл до того, что бояться перестал.

Однова привёз ситцу сразу на два сарафана, а другой раз платок шёлковый, потом серёжки, бусы. Да так при матери и отдавал.

- На, - говорит, - Галчонок, носи на доброе здоровье!

Сперва-то мать ничего, а потом словно серчать стала...

Вдруг мать на ярмарку отправилась, и мы словно как ожили. До ярмарки было далеко - вёрст сорок и обернуться в один день никак нельзя было... Мать поехала и говорит вотчиму:

- Я переночую там.

- Знамо, - говорит, - переночуй.

Мать уехала, а мы с вотчимом остались одни.

- Ну, - говорит, - Галчонок, теперь ночь наша! Сходил он в лавку, принёс сластей разных, водочки, и мы зачали пировать. Я водки-то не пила, а он выпил порядком. Вечером напились мы чая, поужинали и пошли в чулан, где была моя постель.

Я уж не знаю, что с нами было тогда. Наголодались, что ли, мы с ним или уж больно обрадовались, что мать уехала, только он до самой полуночи не слезал с меня. Сделает и лежит. Даже шишку из меня не вытаскивал. Так с засунутой шишкой и лежит. Лежу я под ним и хоть бы пошевелилась! Лежу себе и жду, когда шишка опять распухать начнёт. А как только почую, что она словно шевелиться начнёт, так сейчас прижмусь к нему. Прижмусь и готово... И опять за дело!

- Ну, Галчонок, - говорит, - мы с тобой словно ошалели!

А я знай себе лежу да всё крепче и крепче прижимаю его к себе.

Наконец, уже после шестого раза, он слез с меня.

- Довольно, - говорит, - кажись, досыта!

И точно, что досыта.

- Давай, - говорит, - спать теперь.

Мы сходили оправиться, укрылись одеялом и заснули.

Вдруг ночью слышу: кто-то хлопает дверью. Я хотела было вскочить с кровати и вдруг вижу мать с лампой на пороге, а вотчим стоит возле неё в одной рубахе. И слова вымолвить не может. Я обомлела. Пальцем пошевелить не могу. А потом... что тут было! До сих пор трясёт меня, как вспомню, как ругала мать вотчима, а заодно и меня...

Не знаю, как я нашла силы одеться-то и как мне удалось выбраться из дому. Ещё не зачало рассветать, а я уже бежала, куда глаза глядят. Бежала, как очумелая, а потом вышла на дорогу в город. Кто-то меня подвёз, дал краюху хлеба, и уже почитай как две недели я тут. Намаялась, страсть, а работы подходящей не нашла. Мать, слыхала, разошлась с вотчимом, а как теперь живут-то они - не знаю...

(Продолжение следует)

Далее: