Роман с комсомолкой. Тематика: Читать онлайн бесплатно короткие любовные романы часть 5

Александр МЕШКОВ

РОМАН С «КОМСОМОЛКОЙ»

Часть 5

(женщинам и детям до 30 лет читать строго запрещается)

Краткое содержание предыдущих частей

Провинциальный, непонятый никем, даже самим собой, невостребованный страной, миром, планетой Земля, обделенный успехом, деньгами, любовью, едой, вином, модными ризами и шузами, усердный сочинитель Александр Мешков, наконец-то, получает за свое неуемное усердие от Благосклонной Судьбы нежданный подарок: приглашение поработать корреспондентом в газете «Комсомольская правда». После жалкого существования в Великобритании в образе нелегала и бомжа, Александр пишет серию статей о жизни российских бедолаг в Великобритании, в одночасье становится именитым журналистом, покупает новые шузы и модные штаны, вставляет зубы, и, наконец-то, впервые в жизни, познает вкус омара, фуа-гра, мангуст и трюфелей. Александр попадает из грязной, неухоженной, общей провинциальной кухни, на изысканный, столичный бал избранников и баловней судьбы. Жизнь провинциального Золушочка становится сытой, веселой, насыщенной и вкусной, как паэлья. Он везет свой сценарий Блокбастера в Голливуд, Квентину Тарантино, а свой малобюджетный, или даже, совсем безбюджентный, эротический триллер на международный Порно-фестиваль в Барселону. Но долгожданная творческая востребованность, патологическое, неземное трудолюбие, тем не менее, не убивает в нем страсть к целомудренному блуду, эротическим утехам и невинным вакханалиям.

В СЛАДКОМ ПЛЕНУ СЧАСТЬЯ

«Денег, здоровья и любви – много не бывает»

(Николай Колупайц, охранник детского сада № 247, г. Сургут)

Я жил, как в Раю. Я был свободен, как Ангел. Я стал неприлично Счастлив на фоне страданий греховного человечества в целом. Я порхал над земным пространством, возносясь в небеса и падая с грохотом на свой земной одр, упиваясь своим свободным творчеством и не только им одним. Я занимался своим любимым делом: сибаритствовал, играл на гитаре, бухал, греховодничал, повесничал с девчатами (Блуд я до сих пор Земным Грехом не считаю, а считаю Высшим Благом, дарованным человекам Создателем, чтобы мы не скучали и не унывали от земных невзгод) Я сочинял скабрезные песни, рассказы, романы, стихи и повести. Ну, и помимо этого, систематически, за приличную зарплату, весело и задорно описывал, как усердный Нестор-летописец, нравы и обычаи России начала второго тысячелетия. Я снимался в кино, и записывал свои клипы, ездил в заморские страны. Я общался с известными артистами, с певцами рока и попа, с художниками, режиссерами, бардами и поэтами. Я искусственно создавал себе сложные, но смешные жизненные ситуации, которые потом, на потеху читателю, выкладывал на всеобщее прочтение на страницы «Комсомольской правды».

Я вдруг из полунищего, бездомного, безработного, превратился в зажиточного принца и стал сказочно богат: купил себе однокомнатную квартиру в Подмосковье, гараж, машину (которую, прочем, вскорости разбил!), приобрел маленький домик в деревне, синтезатор и гитару.

В Московском издательстве вышел мой роман «Странник», две книги юмористических рассказов. …. Я впервые в жизни почувствовал на себе Ласковое, Братское прикосновение Бога.

Мудрый и дальновидный философ Михаил Задорнов включил мои рассказы в свой сборник избранных произведений  своих друзей. Как-то раз он позвонил и сказал: «Тебе, Саша, нужно бросать свою легковесную журналистику и серьезно заняться литературой! » Но в газете «Комсомольская правда» я и так занимался, практически, литературой и писал, в основном, для души, как велит мне Небо. Я, как творец, испытывал радость от созидания своего странного и непредсказуемого Мира.

Жизнь моя стала похожа на картину, небрежно написанную бухим, веселым, пританцовывающим  экспрессионистом-маляром, и не тонкой беличью кистью, а малярным валиком. И морщинистое лицо Вечности, заботливо склоненное надо мной, разгладилось и осветилось Улыбкой Беспечности Небесного Закона. НЕОСОЗНАННАЯ МОТИВАЦИЯ – руководившая мною в моих странствиях – это и есть проявление Силы Космоса, Судьбы, Бога.

После светлых, вольных, абсурдных, заморских приключений, после непосредственного общения с Солнцем, Морем и Богом, мне было тяжело возвращаться к унылым, ординарным, будням российской редакционной действительности, с планерками, укорами, разборками, бытовухой и, увы, постоянным страхом увольнения, отчуждения. В общем – к жизни обычной российской семьи.

- Ты не журналист! – беззлобно пенял мне шеф-редактор, Алексей Ганелин, всякий раз, морщась, словно от контрафактного, китайского самогона, перечитывая мой очередной «шедевр».

- Но людям нравится…. – осторожно оправдывался я, опасаясь внезапного гнева шефа от моей неслыханной дерзости.

- Все равно, ты не журналист.

- А кто я?

- Я бы тебе сказал….

А мне, все равно, было несказанно хорошо. Казалось, что Создатель, словно вволю насмотревшись на мои страдания и одиночество, всплакнув и, вытерев божественные слезы, наконец, сказал благодушно: «Рассмешил! Ей Богу, рассмешил! Ну, что ж! Будя! Будя тебе, Сашка, влачить бездомное житье. Довольно тебе страданий! Пора тебе познать радость благополучия, сытости и аморального удовлетворения! »

Конечно, мой скромный и расхлябанный быт был далек от строгости роскошного изобилия Ротшильдов и Рокфеллеров! Хотя и я, и они, могли позволить себе на завтрак французских улиток с красным вином и посещение борделя после любимой, неутомительной работы. Я бывал в сказочных дворцах олигархов, заводчиков, зажиточных купцов, воров и барыг, и даже бухал пару дней у цыганского Барона Артура Чераре.   Но я слишком рано познал голод, холод, бездомье, безбабье, одиночество и тюрьму, поэтому радовался даже крохотным проявления мирского благополучия и Божественного участия. И оттого вся эта помпезная роскошь, с хрустальными люстрами, саунами, бассейнами, конюшнями, прислугой, была мне чужда. Мне нравилась моя скромная обитель, с настоящей речкой с утками, выдрами и карасями, несущей свои тихие воды под окном, беззаботным пением птиц и петухов, приходящей, работящей и покорной, грудастой и мордастой деревенской девкой.

Моих коллег награждали медалями и званиями. Лариса Васильева получила Премию Союза Журналистов за серию статей, о сиротах. (После этих материалов в стране произошел всплеск усыновлений!)

Яська Танькова была тоже отмечена какой-то Правительственной грамотой за сбор средств для больных детей. Сашка Коц был ранен в Осетии и представлен к ордену. Юрке Снегиреву, моему надменному напарнику вручил медаль министр обороны Шойгу!!!! Они делали реально полезное дело для людей, для страны. Они несли Правду в народ.

Моя роль в жизни Отчизны была намного неприметнее и скромнее. Ее почти не было видно. Ее было видно только мне. Я не поднимал острых вопросов, не обличал взяточников и воров. Я просто в силу своих скромных возможностей смешил народ. И выражение «Ой, Саша! Не смешите народ! » ко мне не относилась!

Слава моя была ненавязчивой и скромной, невинной девушкой, Золушкой, стоявшей в стороне от знати, в неброском платье от Жана Поля Готье, в уголке роскошной залы, теребящей смущенно скомканный, сопливый, синий платок. Хотя и я получал сотни писем, в которых читатели благодарили меня за доставленное веселье и поднятое настроение. Я стал газетным шутом. И меня вполне устраивала эта скромная роль. Меня иногда узнавали в метро и в электричке, смеялись, шутя просили автограф, что почему-то страшно смущало, но порой  и слегка тешило мое самолюбие, особенно, когда рядом была девушка, но не более того. Я был рад, что люди улыбаются, читая мои статьи. Мне в такие минуты казалось, что я тоже, вроде, живу не зря. Что мне не хватало?

Любви. Простой, взаимной, земной любви. Те отношения, что случались в моей жизни в тот период, отличались от Любви, как желудевый кофе (помните, был такой при развитом социализме?), от бразильского, как текила, произведенная в Осетии, от мексиканской знатной, натуральной сестры, как ночная, постыдная поллюция от  яркого, живого оргазма, как запах свежеспиленной ели, от вони туалетного освежителя.

Да! Я жил без любви! Хотя был влюблен постоянно. Каждое утро я просыпался с ощущением предстоящего романтического вечера с незнакомкой. Зато радость первого поцелуя и первого соития всегда ожидала меня за углом. К тому же, я жил, не испытывая мук ревности. Не был я ею томим, нисколечки!

Одна моя девушка, студентка академии предпринимательства, однажды призналась, что вынуждена была отдаться похотливому, старому, лысому,   доценту, иначе он не принимал у нее экзамен. Ну, разве можно за такое обижаться? Это же производственная необходимость! Скоро у нее снова сессия. Доценты потирают ручки. Их много в Академии, похотливых доцентов. Сессия для них большой сексуальный праздник – эдакая разнузданная Сатурналия. Их можно понять: преподавательская деятельность оплачивается скудно. А жить-то хочется! А студенток вокруг столько! И все прехорошенькие!

«Забери меня отсюда», - пришло сообщение СМС среди ночи от Эллочки, моей коллеге по газете. Ага! Сейчас я вскочу, и бегом помчусь в неизвестность, забирать эту своенравную и обидчивую девчонку, склонную к перемене и к клубным приключениям. Наутро увидел ее в коридоре редакции. Понурую, попранную, изнуренную, но светящуюся гордостью. Дело в том, что Эллочка не шибко красива, но породиста. Молодость и страсть, ее главное украшение. В молодости все женщины красивы. Но молодость, категория проходящая…. И вот уже и к ней подкрадывается татью возраст, когда надо цепляться за уплывающий айсберг.

- Почему ты меня вчера не забрал? – с укоризной спросила она.

- А что было вчера?

- Меня пригласили поужинать.

- Кто посмел?

- Жопин. (фамилия изменена по этическим соображениям)

- Жопин? Ах он…. Как же… Он же… И ты пошла? – оставшиеся после жизненных потрясений пегие волосы на моей голове встали дыбом, - Он же женат!!!!

Мне трудно было представить, что этот строгий, задумчивый редактор отдела, семьянин, рассудительный трезвенник, мог пойти на такое! Эх! Жизнь «на этаже» всякий день преподносила мне страшные сюрпризы.

- Он разводится, - успокоила меня Элла.

- После вчерашнего ужина?

- А я тебя просила: своди меня в ресторан.

- Да что там хорошего, в ресторане твоем?

- Там музыка, люди, роскошь, атмосфера….

- Но я тебе предлагал поужинать дома. Кухня! Полумрак. Борщ! Пельмешки! Музыку бы включил! Свечи зажег! Танец приватный под водочку….

- Не бойся, у нас ничего не было. Только петтинг!

- Уфф-ф-ф-ф-ф! Пойду, поставлю ему бутылку. Хотя он не пьет… Тогда –себе!

- Смейся, смейся….

Я был абсолютно уверен, что одним только петтингом вечер не мог завершиться, поскольку Эллочка заводится только от одного прикосновения к руке. Чем я себя успокаивал? Я просто с большим трудом убедил себя, что не стоит осуждать женские измены. Ведь это всего лишь рудименты, отголоски древнего языческого обычая религиозной проституции, когда девушки раз в год принадлежали все мужчинам. Осознай себя частью человечества и смирись! И что же по такому пустяку комплексовать? Первобытные люди, как и я, считали половую жизнь обычным актом, вроде ежедневной уринации и дефикации, вроде чесания мудей, и не видела в ней ничего постыдного или грешного. А если вам отказали? Тоже не повод для отчаяния? И нам отказывают, и мы отказываем! И мужчин был в жизни хотя бы один случай, когда он, венец природы, отказывал даме в близости! И такое бывает увы в нашей многообразной сеуте. Это недопустимо, как и вынужденная близость!

И еще я успокаивал себя тем, что мне-то, в отличии от женщин, не приходится сидеть возле храма в ожидании, когда тебя поимеет усталый путник. Я просыпаюсь, совершаю ритуальную пробежку, если не хмелен, тщательно одеваюсь, вырываю  волосы из носа, брызгаюсь благовониями, и сам отправляюсь в метафизический храм, чтобы попрать сидящую там, в немом покорном ожидании случайную весталку. Иначе, меня бы называли бы ВЕСТАЛ.

Вчера нашел между страниц прошлогоднего ежедневника $100. Но не находка меня обрадовала, а присутствие Создателя. Это он мне говорит: Не выбрасывай ежедневники – там твои файлы памяти.

В них я кратко излагаю содержание дня, и, главное - произвожу строгую фиксацию количества, вида и качества совокуплений.

- Но зачем? – спросил меня как-то, за обедом, мой приятель Вадик, когда я ему поведал эту тайну, - Зачем тебе знать количество половых актов? Чушь какая-то… Делать тебе нечего. Ты не загружен работой. Надо сказать Сунгоркину.

- Для контроля состояния здоровья, мой друг. Я слежу за динамикой. В прошлом году, допустим было 200, а в этом 100, значит надо добавить в следующем, чтобы придерживаться нормы.

- А какая у тебя норма?

- А вот этого, я тебе, буржуин, никогда не скажу. Она у каждого своя. Вот я – вывел для себя среднюю цифру, исходя из прошлых лет.

- А если норма не выполнена, а дамы рядом нет, для того, чтобы догнать до нормы?

- Добавляй до нормы рукой в конце года, но график держи! Мое твердое убеждение, пусть не бесспорное, что ебля, это единственный оптимальный вариант преодоления отчужденности, Сродни алкоголю и наркотикам.  

Так я думал тогда, и думаю до сих пор. Если помните, (а вы все, наверно, помните!) В «Махабхарате» король Иаиати говорит по этому поводу: «Мужчину, к которому обращается с просьбой о половом удовлетворении зрелая женщина, если он не исполнит ее просьбы, знатоки Веды называют убийцей зарождающегося существа. Кто не пойдет к вожделеющей зрелой женщине, обратившейся ке нему с тайной просьбой, тот теряет добродетель и называется у белых убийцей зарождающегося существа». Вот как после этих слов отказать какой-то даме в близости? Да! Может быть, дама и не знает, что она хочет со мной этой самой близости, так ведь я должен ей разъяснить! Да и теперь в некоторых районах Индии девушка может выбирать между браком и свободным полетом. Тогда ее в торжественной обстановке венчают с Божеством и она становится общественным достоянием и ее половая жизнь теперь посвящается Богу, как защитнику древних обычаев.

Изначально, на Заре Человечества, мы, первые, продажные журналисты, были более ближе к природе и справедливо считали, что Богу угодна господство ничем не ограниченного полового инстинкта. И сегодня мы видим, что природа берет свое. Журналисты стали проще относиться к половой жизни и девушки стали сговорчивее и покладистее. А то раньше, помню, девчата темного Средневековья, как упрутся рогом, как телки стельные, и не дают себя покрывать нашему брату виконту, до официального разрешения светских или религиозных властей.

А на самом деле – половой акт – это всякий раз сакральный ритуал, сладострастная жертва Богу, приносимая Ему во искупление наших грехов. А их у меня очень много! Я искупаю их в незатейливой форме неограниченных половых сношений. Без всякой индивидуальной любви (одни страдания от той любви!) Только как акт грубой, но приятной чувственности.

Бог пользуется священной, храмовой ****ью посредством множества мужчин, тебя и меня, как в древнем Вавилонском храме. Кстати, горячо мной почитаемое сегодня «феллацио» имеет религиозное происхождение. Это был в древности акт непосредственного контакта с божеством через пенис Жреца. Ну, жрецы, блин! Браво! Придумали же такое баловство! А женщины приобщались к Высокому, преображались, и общалися таким образом с Божеством, очищаясь от грехов и загадывая желание. Сегодня кстати, многие женщины забыли или не знают об истинном предназначении феллацио, и не загадывают желания. А зря! Сколько бы хороших желаний могло бы сбыться! Сколько бы счастливых женщин бы стало! Сколько бы драгоценностей исчезло бы с прилавков ювелирных магазинов и меховых бутиков! А мужчина выступает как Верховный жрец.

Кстати, выражение «жрица любви», восходит корнями к славному жизнерадостному времени Вавилонского Храма Милетты (Афродиты) Именно тогда пошла добрая традиция: раз в год садились вавилонские бабоньки у входа и ждали, пока их не покроет усталый путник. Красивых бабенек потопчут, потопчут, и они возвращаются домой к своим мужьям. А вот страшненьким приходилось сидеть годами, в ожидании, когда обезумивший от воздержания путник, случайно не выберет ее для облегчения своих чресел.

Сегодня этот красивый обычай существует в виде коммерческой проституции на улицах и ресторанах любого города.

В общем, простить ****ство и измену можно, а вот забыть нельзя. Воспоминание о Грехе будет время от времени выскакивать больным гнойным чирием на поверхности нашей памяти. А простить можно о нужно все. От этого зла в душе станет меньше и вам будет легко. А воспоминания можно отогнать с помошью хорошей музыки, бутылочки граппы, и веселой, жизнерадостной подружки-певуньи-плясуньи.

МОЙ «БРАТ» С ТОГО СВЕТА

Но иногда судьба, в лице редколлегии, посылала мне такие темы, которые тоже каким-то образом, помогали человечеству практически. Не все же им только смеяться без пользы практической, читая мои статьи. Как-то раз, благодаря расследованию нашего корреспондента Володи Ворсобина, «главного воскресителя» страны Григория Грабового отправили в темницу на долгих одиннадцать лет. Но свято место пусто не бывает. «Воскресители» стали плодиться и множиться, периодически они устраивают слеты. Очередной форум «воскресителей» и «воскрешенных» на этот раз назначили на окраине селения Солнечногорское, недалече от Алушты. Я, доселе никогда не общавшийся ни с мессиями, ни с воскрешенными, бросив все дела, немедля вылетел в Крым.

Картина «Брат Мешкова» (справа) работы позднего художника Данилы. Шминке. (Бумага, компьютер, фотошоп).

1.

Я решил сыграть роль обезумевшего от горя предпринимателя, у которого на войне погиб брат, и которого он якобы жаждет воскресить. Наш редакционный художник-фантаст Данила Шминке за полчаса создал для меня при помощи фотошопа портрет красавца брата, который я и предъявил воскресителям (ранее этот же трюк проделал Володя Ворсобин, идя на первую встречу с Грабовым). Художник так торопился, что даже не стремился придать брату родственное сходство, но впоследствии ученики Грабового как один скажут мне: «Да это же вы! Ну прямо одно лицо! »

С первыми петухами, часов около десяти утра, я прибыл в крымский поселок Солнечногорское. Острый запах шаурмы, беляша, одеколонов, пива и пота будоражил обоняние. Пестрый отдыхающий контингент уже валялся на пляже, или бродил по винным точкам маленького крымского поселка, даже не подозревая, что у них под носом происходят чудеса воскрешения. Я без особого труда нашел лагерь адептов Грабового: около десятка маленьких палаток вокруг большого тента. Если честно, волновался, как иудей перед обрезанием, когда подходил к автокемпингу, где был назначен форум «воскресителей». Что это за люди? Нормальные ли они? Не съедят ли они прогрессивного журналиста? Как выглядят существа, которые ради денег способны воспользоваться горем человека?

Я ожидал увидеть в этом лагере ярко выраженных мерзавцев, с выпученными глазами, сверкающими злобой и ненавистью, с небольшими рожками на худой конец. Но увидел обыкновенных людей в основном пожилого возраста. (Обычно в таком возрасте становятся мудрецами или впадают в маразм.)

Никто при мне не купался в роскоши, не пил шампанское, не ел лобстеров и миног, не курил кубинских сигар, не тешил плоть свою девочками. Видимо, обезумевшие олигархи, желающие воскресить своих близких, составляли незначительный сегмент их клиентуры.

Меня насторожила некоторая половая сегрегация: старички мирно лежали в тени тента, созерцая мироздание, а тетеньки бальзаковского возраста неспешно чистили картоху и лук в большую кастрюлю и негромко беседовали на земные темы. Долговолосый, ледащий паренек сидел в позе лотоса с книгою в руках, углубленный в чтение, даже головы не повернул в мою сторону. «Ошо. Смерть - величайший обман», - прочитал я на корешке. И тут же на меня вдруг повеяло адским холодом. Я затылком ощутил болезненное прикосновение чьего-то жуткого взгляда. Ужас сковал мои члены... Я медленно повернулся.

2.

На меня пристально, милицейским, изучающим взглядом смотрел мужчина плотного телосложения, одетый в шорты.

- Что-то ищете? - спросил он.

- А кто из вас Инна? - растерянно спросил я, наивно пытаясь углядеть в нем хоть какие-то, пусть самые невыразительные, женские половые признаки. Мужчина, продолжая изучать меня, словно пытливый этнограф Миклухо-Маклай, усмехнулся вопросу.

- Вон! У машины! - кивнул он в сторону. Возле «Жигулей» стояла худенькая черноволосая женщина, надевала трусики на пухлую и серьезную годовалую малышку. Я вытащил фотографию «брата Ильи» и, выставив ее впереди себя словно оберег, смело подошел к жрице.

- Мой брат Саша из Харькова сказал, что вы сможете воскресить моего брата Илью. Уже 8 лет, как он ушел от нас (губы мои при этом непроизвольно предательски задрожали, на глаз предательски набежала предательская слеза).

Мельком, рассеянно взглянув на фото, она сухо ответила:

- Саша, Саша, Саша... Так-так-так... Что-то не припомню.

- Он посещал ваши семинары... - подсказал я.

- Не помню, - отрезала она, но уже мягче добавила: - Впрочем, вы можете остаться. Это не так просто - оживить... Многое будет зависеть от вас. Даша! Сиди спокойно! (Это уже не ко мне, а к малышке.)

- У меня четыре металлургических предприятия, - чтобы как-то расположить к себе жрицу, заявил я. - И остров Бенитьер, 4 гектара в двух милях от Маврикия. Вулканического происхождения.

- Деньги не главное, - успокоила она меня, незаметно, но с интересом разглядывая наколки на моих плечах. - Главное, вы должны дать импульс вашему брату. Мы научим вас этому. И многому другому. Располагайтесь. Вон у Вити есть место в палатке! Давайте я вас запишу. Фамилия!

- Поценко, - не знаю, почему именно эта фамилия пришла мне на ум. Какой-то мистический фрейдизм!

- «Па» или «По»? - переспросила она.

- «По»! - уточнил я. - От слова «поц». Знаете, в иудейской сексуальной практике это слово означало специальный деревянный фаллоимитатор, которым юных иудеек лишали девственности.

Я заплатил Инне за честь общения с воскресшими 550 гривен (примерно 3 тысячи рублей).

- В стоимость входит аренда места, палатки и питание... - пояснила Инна, заметив великую скорбь в моих глазах, когда я отсчитывал деньги.

- Вам тут будет интересно, - загадочно пообещала она. - Здесь собрался цвет экстрасенсов...

3.

Из палатки, на которую указала мне Инна, торчал чей-то тощий зад, обтянутый серой тканью.

- Витя! Из Киева, - представился мне счастливый обладатель тощего зада, моложавый мужчина лет шестидесяти. Почему счастливый? Да просто он 20 лет не был на море и сейчас весь светился счастьем. По-моему, он был единственный, кто приехал сюда чисто побалдеть у моря. Он все время пропадал на пляже и, похоже, никого воскрешать не собирался. Здесь все называли друг друга без ложного пафоса, по именам, независимо от возраста. Я немного освоился, приободрился, оборзел и стал приставать ко всем с наивными вопросами.

- Скажите, а это вообще реально: воскресить умершего человека? - спросил я в лоб тетеньку с усами, которым позавидовал бы сам командарм Семен Михайлович Буденный.

- Вы верите в Бога? - вопросом на вопрос ответила она.

- О да, - истово ответил я.

- Тогда, если вы знаете, что Иисус воскрешал людей, того же Лазаря, и сам воскресал, то почему вы сомневаетесь, что воскреснуть не может другой человек?

- Потому что другой человек не Бог.

- В каждом из нас есть Бог. Но не все это знают. И тот, кто научился использовать это знание, может воскрешать. Вон видите девушку с парнем? - Она указала на долговласого одухотворенного паренька, Ошиного адепта, и сидящую рядом девушку. - Они воскресшие. Вы можете с ними поговорить. Они вам много интересного расскажут о других мирах, откуда они пришли. И вон та - Таня - тоже воскресшая. Но она ничего не помнит из загробной жизни. Вон тот мужчина, волосатый, тоже воскресший. А у вас, в самом деле, есть металлургический завод?

- Четыре. Маленькие, правда. И остров Бенитьер, неподалеку от Маврикия. Четыре гектара. Вулканического происхождения. Они там дешевые. Около двух миллионов штука, как однушка в Москве, - уточнил я. - Но зачем мне это все, когда нет рядом моего брата Ильи?

- Мне кажется, я смогу воскресить вашего брата, - сказала тихо она, оглянувшись по сторонам. - Напишите мне его данные. Это займет пару недель. Но работать по нему я должна начать уже сегодня. Я должна войти с ним в контакт и узнать, захочет ли он возвратиться.

- Разве может быть иначе?

- Запросто. Ему может нравиться в другом мире.

Я написал на клочке бумажки данные моего брата Ильи Поценко (рост - 172, вес - 63 кг, рожден 10 октября 1975 года в г. Грязи Липецкой области) и отдал их усатой жрице.

- А что, всех вот так можно воскресить?

- Абсолютно, - серьезно ответила она.

- И даже Джимми Хендрикса? - искренне удивился я.

- Я же говорю - всех. А кто она тебе?

- Она тоже брат, - ответил я, - Троюродный.

4.

За мной первое время присматривал тот самый угрюмый мужик, полутяж, с тяжелым, мутным взглядом уволенного за пьянку палача. Я - на море носки, трусы постирать, окунуться, и он, как бы случайно, за мной. Я в лагерь - он тут как тут. Заметив фотоаппарат в моих руках, он строго сказал:

- Не надо никого тут снимать.

- Да я ничего тут снимать и не собираюсь. Я на море хотел только... Пейзаж...

- Вот там и сымай...

Чтобы как-то усыпить его бдительность, я сделал вид, что меня сморил сон с дороги, и негромко, артистично похрапел в палатке. Потом, увидев, что он исчез, стал делать съемку «мыльницей» из недр палатки. При этом очень тихо комментировал: «Это координатор Инна, это ее дочь... »

Неожиданно, как пук штангиста, в проеме палатки появилось напряженное лицо полутяжа.

- По телефону звонишь?

- Да... Супруга волнуется. - Я поспешно приставил свой портативный фотоаппарат «Сони» к уху и сказал нежно: - Да, Маша, тут нормально кормят...

Я невольно соврал «Маше». Наш скудный обед оскорбил бы даже российского неприхотливого бомжа. Кроме того, мне выдали ложку, к которой прилип кусок капусты с прошлого пира. Еще там был немыслимый салат, в который были покрошены и яблоки, и капуста, и морковь, и огурки, и помидорки, и майонез, и все, что вообще можно было покрошить!

- Небось, дома такое бы не стали есть? - спросила тетка, следившая за искаженным от омерзения выражением моего лица. С таким выражением едят говно язвенника, сопли пигмея и пауков.

- О, да! Факт: не стал бы, - легко согласился я, с непреодолимым отвращением, как блевотину мертвеца, глотая еду. Они, похоже, испытывали меня.

5.

Я внимательнее присматривался к воскрешенным. Внешне ничего в них не было примечательного. Никаких признаков разложения плоти, никаких трупных пятен, ни тебе червей в ушах. Увидишь такого в толпе, никогда не подумаешь, что недавно он был покойником. Воскрешенные проводили время не в праздности, но с пользой. Они собирались вокруг Инны и внимали ее речам. Она рассказывала о своих встречах с представителями внеземных цивилизаций. Их было много (то есть встреч этих). Сведения ее, несомненно, представляли бы огромный интерес для мировой космогонической науки. Мне была просто непонятна безразличная позиция руководства АН, и, может быть, поэтому я не смог без досады выдержать более получаса этого текста. Чтобы быть полезным, я испросил у Инны какой-нибудь работы. Она позволила мне принять участие в доставке в наш лагерь воды. Мы набирали ее с воскресшими мужиками из-под крана и носили в эмалированном баке в лагерь.

- А ты, паренек, как вышел на нас? Что-то я тебя на семинарах не видел? - спросил меня подозрительно власогрудый, власопузый и власоплечий дяденька с эзотерическим блеском в очах, но с редкой порослью на морщинистом лице, похожим на старческую мошонку пожилого гамадрила.

- Брат Александр мне позвонил из Харькова и сказал, что здесь мне помогут вернуть погибшего на войне брата Илью.

- Вернем! - успокоил меня седоплечий мужик. - Непременно вернем. Я лично займусь этим вопросом. Ты мне только его данные дай. Я сегодня же начну с ним работать. Я сам воскрес и твоему брату помогу.

- Сколько за одного? - со свойственной мне деловитостью спросил я.

- Это зависит от многого... - туманно ответил мужик. - Но тыщ в 30 обойдется.

- Это мелочи. Только брат вперед! - предупредил я.

- Ты должен быть готов к тому, - наставлял меня дед, - что он необязательно будет в том обличье, в котором ушел отсюда. Там они имеют возможность сами выбирать себе обличье.

- Так, постой, - забеспокоился я. - Он, что же, может вернуться в виде кошки?

- Это его право.

- Ничего себе.... Ну, ладно. Пусть кошкой... - нехотя согласился я.

Я неприхотлив, но если честно, то меня не очень устраивал кошкообразный братан-оборотень. Это же какие проблемы будут у меня с ним по весне! Хватит ли у меня духовных сил, чтобы кастрировать брата своего? Но я все равно написал данные Ильи. Год рождения, рост, вес. Пусть будет кошкой. Он же все равно, нарисованный!

Потом еще несколько человек предложили мне воскресить виртуального Илью. Я щедро раздал всем желающим воскрешать данные «брата». Воскрешай - не хочу! Предложение на этом рынке значительно превышало спрос: воскрешателей было много, а олигарх - один. И тот ненастоящий.

6.

В этом лагере повышают свою квалификацию «светила» отечественного воскресительства.

Надев маску взволнованного и отчаявшегося человека, я ходил по асфальтовой дорожке рядом с палатками и курил одну сигарету за другой. Мне казалось, что отчаявшийся человек выглядит именно так: ходит туда-сюда и курит одну сигарету за другой. Я ждал воскресения «Ильи».

- Саша, что с тобой? Успокойся! - Ко мне подошли две одинаковые с лица, девушки лет сорока.

- Не могу. Мне только что сказали, что могут возвратить мне моего брата Илью. Я не знаю, что мне думать! Неужели это возможно? - Я настолько вошел в образ обезумевшего коммерсанта, что губы мои безвольно тряслись, на глаза набежали настоящие слезы. Ошалевший от моего дара Станиславский непременно воскликнул бы: «Верю! Черт возьми! »

- Они правы! Твоего брата можно воскресить!

- И я смогу его обнять?! - воскликнул я, пораженный.

- Как меня! - сказала одна из девиц, полногрудая, полнозадая, как Виллендорфская красавица, Таня. Я попробовал ее объять. Она была не против.

- Постой! - задумался я. - А вот он вернется, а документы как?! Он же у нас считается по документам покойником!

- Выправим ему новые документы! - беспечно заявила другая, танеподобная красавица. - Мне же выправили! Я и маму свою воскресила и ей сделала документы! Здесь тебе помогут, не волнуйся!

От счастья я залился радостным смехом и закружил девчат в безумном танце.

- Я хочу, чтобы он был губернатором моего острова! - кричал я.

- Он будет им! Взгляни на меня! - сказала, тяжело дыша от танца, другая подружка, по имени Галя, ласково поглаживая меня по спине. - Два года назад я сама была покойницей!

- И ты! - в изумлении воскликнул я. - Может быть, ты встречала его там? - Я показал ей фотографию своего «брата». Она некоторое время смотрела на фотографию, задумчиво шевелила губами, как бы припоминая.

- Да-да-да... Кажется, я видела его, - сказала она задумчиво.

И тут я подумал: епть!!!!! Чудо!!!! Это, каким же надо быть идиотом, чтобы клюнуть на эту дешевую мистификацию! Но зачастую, женщины убитые горем, теряют разум. И тут же находятся подонки, которые наживаются на материнском горе. Боже! Это каким же надо быть мерзавцем, чтобы грабить несчастный матерей! Почему под ними не разверзнется земля? Разве могут они жить среди людей? И тут в лагере они, каждый по отдельности, пытаются развести меня, потерявшего разум олигарха, на бабки! И все они прекрасно знают, что они не воскрешенные, что они существуют, чтобы наебывать несчастных людей и это их нисколько не напрягает.

- Как он там, братушко мой, на небе? Могу ли я что-то ему передать? – спросил я, по-деловому, но с нежностью в голосе.

- Ему ничего не нужно.

- Как у него с работой? С деньгами?

- Никто там не работает. И деньги там не нужны. Там нет торговли. Там все даром.

- Коммунизм? А почему же тогда ты не осталась? - искренне удивился я.

- У меня есть миссия на Земле. Я хочу спасти эту планету! Если хочешь, я займусь воскрешением твоего брата. Напиши мне его данные....

Эх! Много народа теперь занимается в этом лагере воскрешением произведения художника Данилы Шминке. А я уже думаю: а вдруг он, солдат с фотки, вот так однажды заявится ко мне вместе с кошкой и Джимми Хендриксом и скажет с порога: «Ну, здравствуй, брат Мешков! Показывай! Где тут наш остров? Где мне тут губернаторствовать? » Что я им скажу?! Попрошу художника Шминке, чтобы и остров нарисовал!

7.

- Да сам-то я верю вам, - сказал я душевно одной из воскрешенных воскресительниц в приморской кафешке, за второй бутылкой крымского вина. (Воскрешенные тоже пьют! И курят! И, как я узнаю через час, не прочь заняться сексом с олигархом! Я сделал это с отвращением, лишь для того, чтобы убедиться, что воскрешенные тоже потеют и пукают!) И лично готов все отдать за воскрешение брата. Но надо убедить нашу матушку. Она сомневается в чуде воскрешения! Убеди ее! Я сниму это на камеру и покажу ей эту запись.

Я включил камеру, и женщина стала старательно убеждать «мою мать» в возможности возвращения ее сына с того света, упиваясь псевдонаучной вескостью своих резонов. И если наш среднестатистический мозг не защищен метафизическим презервативом, то такая массированная бомбежка сознания с использованием специальной терминологии, элементов гипноза, театральным заламыванием рук, способна снести крышу убитого горем человека. Воскресители работают как стахановцы, не покладая рук и голов своих. В этом лагере они проходят своеобразную подготовку, курсы повышения квалификации: внимательно слушают лекции своих учителей, штудируют книги Грабового, впитывая замысловатую науку убеждать. В прошлом году они проводили свои семинары в Сибири, сегодня - в Харькове и Алуште. Ряды желающих воскрешать пополняются новыми кадрами.

Мне хотелось взорвать это скопище страшных, бездушных существ, лишенных человеческого сострадания, жалости к родственникам умерших. Но в задание редакции этот пункт не входил. Я покидал спящий лагерь на рассвете, по-английски, без поцелуев и объятий, без тумаков, фофанов и пендалей, едва только первые лучи солнца позолотили верхушки кипарисов. Простые земные звуки обыденно, не по-космически, наполняли утренний эфир. Лагерь новых мессий посапывал, попукивал и похрапывал. Через час эти курсанты-«волшебники» проснутся, и с новой силой приступят к учебе, чтобы впоследствии на местах, в отдельно взятых городах и селах методично долбить нам мозги. Зло осуждено. Грабовой получил 11 лет. Высмеяно. Теперь бы о нем забыть. Но это сумасшествие, увы, живет и до сих пор. Оно, как сибирская язва: никуда не исчезает, а лишь на время прячется. Это только кажется, что от веры в платное “воскрешение” застрахован каждый здравомыслящий человек. Каждый из нас встречал на жизненном пути людей, которых горе лишило разума. Но я надеялся и верил в то, что, написанное мною,   спасет от бездушного, подлого обмана хотя бы десяток человек.  

КАК Я ИНВЕСТИРОВАЛ СВОЙ АКТЕРСКИЙ ТАЛАНТ В КИНЕМАТОГРАФ БОЛЛИВУДА

1.

«БЕСКОНЕЧНАЯ» ЛЮБОВЬ

«Хочешь, чтоб кончала дама – не давай ей пить не грамма! »

(Джакомо Джилорамо Казанова, Париж, дневники 1757 г.)

Жизнь непредсказуема и удивительна. Вчера ты влачил жалкое существование, собирая бутылки в парках и садах, чтобы сдать их с выгодой в приемный пункт, а сегодня ты обедаешь в ресторане с Филиппом Киркоровым или с Анной Лорак, где-нибудь в Мумбае. У меня все сложилось именно так. И я, не раз и не два, сытно трапезничал с королем попа, Филиппом Киркоровым в Мумбае, после унизительной нищеты, когда случайный, надкусанный чебурек, казался мне сказочной мацой.

Но все по порядку. В судьбе не бывает случайностей. Все подчинено строгой закономерности. Даже мелочи.

Вот появилась у меня на работе – Вика. О! Вика! О! Непредсказуемая и непонятная! Она ворвалась в мою чистую, высоконравственную «комсомольскую», газетную жизнь стремительным, игривым, бесхитростным, порочным, вихрем, взметая Вселенскую Истерическую пыль вокруг меня. Я в то время был безнадежно, платонически влюблен в девушку из отдела образования. Но жил платонически и стоически, без долгожданного соития, манящего, воздушного, чистого, словно первый робкий поцелуй юной макаки. Знаю: надо смелее быть! Но преодолеть робость в этот раз я так и не смог.

Зато Вика, словно тайфун ворвалась в мой кабинет, бухая, словно слесарь после премии, металлург после плавки, биндюжник после очередной биндюги, словно корреспондент, одним словом. До этого у нас была пристрелка, разведка. Мы пристально, словно Штирлиц и Мюллер, словно Кришна и Будда, словно Инь и Янь, приглядывались друг к другу в коридорах «Комсомолки». Я даже несколько раз оглядывался, чтобы более детально изучить тыл этой новой фрейлины.

- Можно с вами сфтокаться? – неожиданно спросила она меня как-то в коридоре, - Подружкам покажу. А то не поверят.

Я онемел на минуту. Она опередила меня, за что ей честь и хвала.

- Со мной можно не только сфоткаться, - сказал я с развязанностью пьного Дон Жуана, игривый старчо (так меня называет мой братушка Коля Варсегов). Я сфоткался с ней в коридоре. На прощание сказал:

- В кабинете у меня лучше получится.

- Ловлю вас на слове! – словно амур крылышками, взмахнув на прощание цветастой юбчонкой, пропела она.

- Ебешь? – глядя вслед удаляющейся, упругой попке, спрашивает строго мой состаканник, ментор, ветеран «Комсомолки», матерый обозреватель, бретер и бабофил Б.

- Да, как-то, нет пока….

- Вот я смотрю на тебя, Мешок: худой, тощий, бедный, старый, похотливый, небритый, вонючий…

- С «вонючим» не согласен….

- Протест не принят. Взгляд алчный, недоебанный… Сам ты какой-то придурковатый. Неужели тебе еще дают?

- Не всегда, - с сожалением признаюсь я, - Да если и дают-то далеко не те, которых я бы желал. Вот, к примеру, Ангела Меркель….

- …. Жениться тебе надо, Санек, - вздыхает по-отечески матерый обозреватель, - Да. Девки любят героев. Сейчас ты на волне. Ты – звезда. Хоть и елочная, картонная. По сути, ты – редакционный дурачок! Блаженный! Тебе многое позволено. Такой нужен на определенном этапе. А через год-другой – волна сойдет, смеяться будет запрещено, и ты станешь обыденным, заурядным старичком, пишущим никому не интересные, бессовестно приукрашенные, мемуары. И станешь никому не нужным, ворчливым, занудным и банальным пердуном.

- Я буду курочек в деревне разводить…

- По утрам, шаркая и прихрамывая от подаргы, морщась от геморроя, ты будешь приходить в пивную похмелиться. Ты будешь хвастать перед местными мужиками фотографиями, где ты изображен со знаменитостями, с Сигалом, с Киркоровым….

- О! У меня есть фотка, где я с тобой!    

- И со мной тоже…. Но мужики, уже привыкшие к чудаковатому, зловонному, надоедливому старичку, сующему всем под нос странные, грязные и мятые фотографии, будут посмеиваться в усы, и угощать тебя пивом…. А пока, сынок, пойдем: угощу тебя рюмкой водки.

Он был во многом прав, этот мудрый, военный эксперт. Но даже такая, мрачная перспектива не могла омрачить моего естества. Я спустился в  магазин, купил вискаря, винаря и шоколадку, на случай, если Вика в самом деле заявится. У меня в кабинете в тот момент, некстати, находился писатель, непризнанный гений, Задожопин. Он страстно хотел, чтобы я написал восторженную рецензию на его книгу. Такие писатели встречаются в нашей действительности. Они готовы заплатить большие деньги за хорошую рекламу. А я, продажный журналист, не готов написать свое восхищение, на унылую, нудную, книгу о платонической любви Задожопина к прекрасной, юной Вакханке, где не нашлось места здоровой эротике и сексу. Ни одного матерного слова!

Вика ворвалась нагло, словно ОМОН, нагло уселась на стул рядом с писателем Задожопиным, отчего тот насторожился, напыжился. (Она чуть было не промахнулась и не грохнулась на пол)

Воцарилась неловкая пауза.

- Минуточку! (это я Задожопину) Ступай домой, - сказал я ей, сурово, и, взяв под локоток, подвел к двери, - И где же ты так накатила изрядно?

- В отделе, ик, политики…. Я была вынуждена…

- Это я должен был быть на твоем месте. Ступай домой, поспи, а потом ко мне приезжай.

- А куда?

- Вот сюда! – я крупными, печатными буквами написал ей адрес на квитанции из прачечной, поцеловал в губы, крепко, по дружески, пожал ее грудь третьего размера. Хотя я абсолютно не верил, в то, что она проспится и придет. Однако ровно в два часа ночи, раздался звонок в дверь. Я посмотрел в глазок, открыл: предо мной стояла принцесса Вика, опустив глаза долу, в совершеннейшем хламе, в жопито, в драбадан, в ураган, в сисю. Голова ее болталась, словно сорванная кувшинка. Ее хрупкую тушку поддерживал крупный, под центнер, усатый мужик, таксист, в дерматиновой куртке, под крокодила. Он сверился с адресом на моей, давешней, квитанции из прачечной.

- Ваша? – спросил он, кивая на, норовящую упасть, Вику.

- Моя. Спасибо!

- Она сказала, что вы заплатите за проезд, - сказал центнер.

- Заплати ему, - выдавила Вика, - я к… Сумку и ко… потеряла…

Я заплатил, принял волшебный груз и аккуратно, словно хрустальный артефакт, возложил его на диван. Она была не по девичьи, мокра снизу. Но даже Ленин и Тутанхомон восстали бы, увидев ее, бесстыдно обнаженные лядвеи. Я замедленно освободил ее от мокрых одежд. О! Боги! Если бы вы видели это совершенное женское тело! Зевс! Писатель Задожопин! Ты слышишь меня? Кришна! Отзовись! Я не стал себя сдерживать и бесстыдно овладел ею: сонной и беспомощной. Она несколько раз восставала из небытия, что-то бурчала себе под нос, и гладила меня ручкою по макушке и по мошонке. Ночью она, восстав, слепо бродила по комнате в поисках туалета. Упала пару раз, произведя шум немалый.  

- Тебе не надо домой? – спросил я ранним утром, едва только первые лучи солнышка позолотили верхушки пальм в саду моего ранчо, едва только первые визги сигнализации дворовых машин не оповестили Мир о существовании угонщиков.

- Ты будешь смеяться, но представь, Саша, я никогда в жизни не кончала! А ведь я два года замужем!

- Да, ладно. Это как? – подскочил я на два дециметра в койке.

- Что как? Как - замужем?

- Да нет. Как это - не кончала?

- Просто: не кончала. Ну, девчонки, подружки, рассказывают: О! Как это здорово! О! Как я там кончала, оргазм и все такое, о, как я дико орала. Есть, у тебя пиво, водка, вино, вода? А я даже не знаю, как это - кончать. И какое это… Спасибо. Это что? Виски? Ты вот кончаешь ведь каждый раз? Так? Тьфу! Гадость какая паленая!

- Ну, так. Не каждый, конечно… Но все же, как правило. Мой образ жизни не предполагает кончать каждый раз.

- А вот представь себе: я никогда! Ни разу! Когда я однажды случайно дотронулась до тебя…

- Точно случайно?

- … Меня словно током ударило. И я поняла: вот человек, с кем я кончу.

- Ты все еще пьяна. Пьяным трудно кончить.

- Я хочу кончить с тобой.

(Вот как, на самом деле, должна звучать известная строчка песни группы «Наутилус Помпилиус»!)

- Это естественное желание каждой российской женщины: кончить

со мной.

- Очень смешно….

- Ну что ж! Будем сейчас работать, - сказал я, с интонацией опытного кончателя Учителя, -  Начнем! Давай! Показывай: с чем пришла. Что там у тебя! Та-а-а-а-ак. Все на месте. В чем же дело? Муж тебе нравится?

Я включил на полную катушку эротическую музыку AC/DC и впервые в жизни приступил к лечению фригидности.

- Это вот и есть твой пупырышек, с которым ты будешь меня приводить к оргазму? - горько

- Отвечать на вопрос! Про пупырышек ни слова!

- Ладно. Молчу. Давай, доводи меня до оргазма.

- Групповуху пробовала?

- Как интересно! Я уже возбудилась…

И началась работа. Трудная, долгая, нервозная, но интересная. Я чувствовал себя врачом-исследователем, пытающимся избавить прекрасную половину человечества от чумы фригидности. С чего начать? Что делать? Как нам реорганизовать этот недуг? Для одних людей тараканы это мерзость, ужас и паника, а для других это изысканный деликатес.

- Огурец пробовала?

- Нет, только дидло.

- Ты слишком ограниченна в сексуальных средствах. Ты стесняешься огурца?

- Да. Он – зеленый! Я его боюсь.

Когда говорят об органах чувств, называют нос, язык, пальчик, но никогда лингам или клитор (тот же лингам). Нос служит приемником сигналов запаха. Рот, язык, приемником вкуса, кожные окончании я пальцев, могут помочь разобраться в форме и половой принадлежности окружающих предметов. Глаз тут еще хороший помошник. А вот клитор и лингам способны донести до тебя сладкое, первобытное ощущение, что ты сейчас дашь жизнь другому человеку или овощу! Срамной уд и клитор – это совершенный, прекрасный, результат эволюции простых и недифференцированных органов чувств  низших животных. Что-то я повторяюсь?

- Он – холодный. Бр-р-р-р-р…

- Прими его таким, какой он есть! Согрей его теплом своей души….

- Пупырчатый! Кривой!

- Мы все - не совершенны!

Шли минуты, часы, дни. Увы! Все было напрасно. Нужен был третий участник экспериментов. Но его под рукой не было.

Такая у нас была овощная, «бесконечная» любовь. Она так и не кончила, ни в этот раз, ни в другой, ни в третий. Мы пробовали сеансы много раз. Потом я встречал несколько раз ее мужа, который довел ее до такого фригидного состояния. В сауне. Шучу. Красавец! Атлант! И понял: не мы с ним виноваты. Она была лишена Создателем физиологического счастья оргазма.

И вот однажды, после очередного терапевтического сеанса, иду я, по коридору редакции «Комсомольской правды», тяжелой, трудовой походкой пахаря, так и не вспахавшего оралом свой случайный, каменистый надел, после очередного провала моей Высокой миссии, погруженный по самые «не могу», в тяжкие раздумья о женском оргазме и своей роли в его созидании. Навстречу мне идут мои озадаченные, озабоченные собратья по перу, возвращаются с планерки, и на их лицах тоже застыла творческая сосредоточенность. У каждого из нас свои проблемы: как интереснее и правдивее написать, как сделать материал захватывающим, как уговорить руководство, отправить их в далекую, заграничную командировку, как довести партнершу до оргазма. И в этот миг меня останавливает жестом и прикосновением, выводя из забытья, изумительная девушка Маша, из отдела культуры и светской хроники и спрашивает просто, как сестра брата:

- Саш, вот ты сейчас чем занят?

- Да так… Ничем, - искренне ответил я. Ну не мог я ей вот так, с ходу, с кондачка, объяснить причину своего удрученного состояния.

- Не хочешь съездить с Киркоровым с Мумбай?

- Я? С Киркоровым? С Филиппом? – в тревоге спросил я, вспоминая, что в моем облике и в поведении могло навести ее на подобную мысль. Может, эта яркая, вызывающая кофточка от Жана Поля Готье, трусы от Труссарди и штаны от Дольче и Габанна?

- Он там клип будет записывать! – продолжала Маша.

- Это другой разговор, - с некоторым облегчением сказал я.

- Он просил поехать меня, но я послезавтра в Америку улетаю.

- Сделаю, конечно….

- Только, Саша, я прошу тебя, напиши об этом тактично, по доброму, без этого, твоего стеба. Он наш друг! Если он обидится, то - конец нашим контактам!

Конец! Контакты! Сколько загадочных и неоднозначных понятий во взаимоотношениях журналистов и ньюсмейкеров!

- Я, Машенька, обещаю тебе, что напишу так серьезно, как Иоанн «Апокалипсис».

Вот не появись я в этот день в коридоре редакции, после ночи кропотливой работы над Викиной проблемой, Маша встретила кого-нибудь другого и отдала бы ему заказ Филиппа Киркорова. Вот какая цельная история Мира, при такой сложной и замысловатой взаимосвязи, казалось бы, не связанных между собою явлений!

2.

Я срочно вылетел в Мумбай на съемку клипов Филиппа Киркорова и Анны Лорак. Поселился в дешевом отеле. Клипы мы снимали в древней крепости на берегу грязного, засранного Арабского моря. «Засранного» - в прямом смысле этого слова. Весь Мумбай какал непосредственно в Арабское море. Все побережье было в какашках. Я часто вляпывался в них, когда пробежку утром совершал. Лучше так: «Я редко не вступал в говно, когда бежал босой вдоль моря».

Я с утра до ночи, как тень, как стукачок, следовал за Филиппом и его свитой, фотографировал, беседовал, внимал речам, записывал. Певец российский сорил деньгами, изрядно банкетировал всю съемочную группу в дорогих ресторанах Мумбая. После съемок он дал мне большое интервью, рассказал мне о своей жизни, начиная от рождения и кончая Мумбаем. Я написал материал, отправил все в Москву. Все прошло хорошо. Все были довольны. Съемочная группа уехала, а я остался.

А мне что делать? Возвращаться в унылую Москву? То есть: тащиться сюда через Стамбул, изнурять себя перелетами с выпивкой, чтобы вот так тупо взять интервью и уехать? Нет, нет и еще раз - нет! Раз ты уж оказался в городе, где расположена крупнейшая фабрика индийских грез, Болливуд, то будь добр - снимись в индийском фильме! Так решил я.

Знайте, други: Болливуд – ровесник Голливуда. первый фильм в Бомбее был снят в 1912 году, в Голливуде – в 1910-м.   С начала 1970-х годов Индия занимает первое место в мире по производству фильмов. В 1990 году было выпущено рекордное количество лент – 948, и индийская кинопромышленность оказалась в Книге рекордов Гиннесса (для сравнения: в Голливуде их выпускается в среднем около 500).

Для обычного провинциального паренька, мой кинематографический опыт довольно пестр. Лет пять назад я написал сценарий фантастического блокбастера для Голливуда и отвез его на «Юниверсал пикчерз». Но он отчего-то до сих пор не поставлен. Объяснить это промедление можно лишь отсутствием у американцев тонкого вкуса и финансовым кризисом. Но я не теряю надежды. Чтобы поддерживать форму, время от времени снимаюсь в эпизодах российских телесериалов. Но после ошеломляющего триумфа «Миллионера из трущеб» я понял, что моя настоящая судьба – в Боливуде.

1.

В Индии каждого белого человека ошибочно считают сказочно богатым, поэтому норовят обобрать как липку, по полной программе. За тесную каморку в дешевом одноэтажном отеле с претенциозном кинематографическом названием «Санрайз», мне предъявили счет, как за президентский номер в Хилтоне. Такой халатной расточительности я не мог себе более позволить. Я сложил в свой рюкзак все свои сокровища: видеокамеру, фотоаппарат, банковскую карточку, ноутбук, и отправился искать себе по Сеньке шапку. Я брел по пестрым, кричащим, цементным джунглям Бомбея, ошалело оглядываясь по сторонам. Машины и моторикши (их насмешливо называют здесь chicken-taxi) приветствовали меня резким бибиканием со всех сторон, предлагая свои нехитрые услуги. Встречные и поперечные улыбались мне (или смеялись надо мной?), норовили втянуть меня в беседу. «Как дела? Откуда ты? Зачем здесь? Ты женат? Как тебя зовут? Россия? Москуа! Гуд! Горбачев! » Толпы веселых, чумазых, оборванных, нищих бежали за мной с протянутыми руками и кричали «Банама! Банама! Банама». Горластая, bare-foot, apodal, and bare-assed, детвора, с очень активной жизненной позицией, бегала прямо по проезжей части на перекрестке, стучалась в окна автомобилей, требуя подаяния. Какой-то пожилой маргинал, сидел без штанов возле автобусной остановки прямо на асфальте и, напевая жизнерадостную песнь, мылся с мылом в тазике. Другой, уже намыленный, добросовестно тер ему спинку. Какой там кризис, друзья! Они живут в раю! 27,5% населения живет ниже прожиточного уровня, который в Индии равняется 40 центов в день.

2.

В Индии белому человеку познакомиться с индусом не представляет труда. Индусы сами подходят к тебе на улице. Улыбаются, представляются, пожимают руку, осведомляются о здоровье и финансовых делах. Именно такое и произошло в жизни индуса Кедера. Он подошел ко мне из-за угла с кривой ухмылкой человека, жаждущего денег. Слово за слово, через полчаса за кружкой пива сговорились, что я пару-тройку дней поживу у него за 40 долларов в день. Кедеру 28 лет, вкалывает в магазине подержанных авто, которым владеет на пару с братом. Зарплата 20000 рупий в месяц, или 12000 рублей. Не женат, поскольку не встретил еще той единственной, ради которой можно было бы расстаться с чувственными прелестями холостяцкой жизни. Он звонит с моего мобильного своему приятелю и через десять минут мы уже мчимся на машине по ночному Мумбаю в неизвестность. Приятель Кедера – Нумбаер неблагонадежностью своего лица похож на убийцу маленьких детей. В России он был бы уже давно арестован за такое лицо. Мы мчимся по хайвэю уже полчаса. Огней становится все меньше. Шум автострады стихает. Мы съезжаем на проселочную дорогу. С обеих сторон темнеет чаща урочища.

— Это уже не Мумбай, что ли? – тревожно спрашиваю я, вглядываюсь я в пугающую темноту леса. Мне становится немного жутковато.

— Мумбай, Мумбай! – жутко, по вампирски, хохочет Нумбаер, – тут везде у нас Мумбай!

Я потихоньку достаю из рюкзака ножницы и сжимаю их в руке.

3.

Но, слава Кришне, Вишну и Шиве, мы снова выезжаем в светлое пространство. Снова вокруг раздаются суматошные несмолкаемые автомобильные сигналы, на этот раз показавшиеся мне чудной, жизнеутверждающей музыкой. Апартаменты, куда привезли меня мои новые друзья, расположены в приличном по индийским меркам районе. Это «ту-бедрум», квартира с двумя спальнями. Ее снимают трое неразлучных друзей: Кедар, Суниль и Раджа. В квартире довольно чисто. Раз в неделю ее убирает уборщица, тетенька в сари. Правда, если открыть окна, комнату заполняет зловонное дыхание улицы. Прямо под окнами находятся те самые трущобы, с огромной трубой, проходящей вдоль всего города, прославившийся участием в фильме «Миллионер из трущоб». Каждый день, едва только первые лучи солнца позолотят верхушки пальм, мужское население трущоб, с пластиковыми ведерками в руках, удобно и равномерно рассредоточивается по трубе, словно курочки на жердочки, и, задумчиво справляют простую человеческую нужду. Они даже не подозревают, что где-то рядом, в десяти милях от трубы, другие индийские мастера, не менее усердно, создают шедевры мировой кинематографии.

— Тебе не попасть в Боливуд! – повторяет мне уже в который раз скептик и пессимист Кедер, – Он окружен забором, там серьезная охрана с собаками. Нужно приглашение режиссера или рекомендация влиятельного лица из кино!

К вашему сведению: Ежегодно на киностудиях Болливуда выпускается порядка 200 фильмов, в основном на языке хинди, но также и на пенджаби. Но апогеем славы Индийского кино стал фильм «Slamdog Millionaire», снятый в Мумбае и взявший 8 Оскаров.

4.

Кедер с каким-то подозрительным упорством отговаривает меня ехать в Боливуд.

— Ты думаешь, тебя там ждут? Ура! Наконец-то! Сашка приехал! Ты просто потеряешь день. Поехали лучше рыбу ловить с деревенскими рыбаками. У меня есть знакомый капитан. За пятьдесят баксов он научит тебя расставлять и вытаскивать сети. И рыбы с собой даст и омаров.

— К черту рыбу! Я не рыбак! Я - актер! И приехал в кино сниматься! – гордо отрекаюсь я от своих любимых омаров.

— Хорошо! – Кедер рубанул по столу ребром ладони, – Вот скажи: если бы я, приехал в Москву, меня бы пустили на вашу киностудию?

— Думаю, нет. Но я все-таки попробую!

Мы ловим чикен-такси (мотороллер с крытой коляской) и едем на север – в Фильм-сити, огромный кино-город обнесенный бетонной стеной. Возле шлагбаума – в самом деле – настоящие полицейские с карабинами и с собачками. Они проверяют документы и багажники автомобилей, проезжающих на территорию объекта. Кедер победоносно улыбается. Худой, как узник Бухенвальда, по-видимому, голодавший пару недель, полицейский, пошатываясь, встает нерушимой преградой на моем пути.

—  Вы куда прете, сэр? – спрашивает он слабым голосом.

— Я приехал из Москвы сниматься в кино, сэр. – заискивающе улыбаясь, отвечаю я ему.

— Москва? Где это? – напряженно старается припомнить полицейский. – В каком кино вы собираетесь сниматься? Вас вызывали?

— Да! – нагло заявляю я, – Мы договорились с Шакрукх Кханом. Он ждет меня.

— Его тут нет, – смеется мне в лицо полицейский. – И не было года два!

Я достаю мобильник и начинаю якобы нервно набирать номер телефона Шакрукх Кхана.

6.

– Недоступен! – сокрушаюсь я, но, будучи абсолютно уверен в всесокрушающей силе злата, незаметно протягиваю полицейскому хрустящую банкноту и тихо-тихо добавляю – Послушай, приятель, вот тебе деньги. Тут много! Купишь себе еды. А мне всего лишь нужно попасть на студию. Это дело жизни:

– Извини. Не могу, – так же тихо отвечает полицейский, отводя руку с мздой, жадно сглатывая слюну и с тоской глядя на бумажку. 5 долларов – серьезная сумма для Индии. Он, наверняка уже представил себе жареного барашка, плов, рахат-лукум, вино, трик-трак, девочек.

—  Ну, что, артист! – успокаивающе кладет мне руку на обгоревшее на солнце плечо Кедер. – Поехали в деревню, омаров ловить! Из тебя получится отличный рыбак.

Я, стиснув зубы, сбрасываю с плеча его руку, и снова иду к полицейскому. Не может полицейский не взять на лапу! Я не верю в это! Мы же не в кино! Я решительно протягиваю ему бумажку, с изображением Бенджамина Франклина, имя которого теперь, благодаря фильму «Миллионер из трущоб» знает любой индус. (Один из вопросов, ответ, на который угадал герой фильма, был про этот самый портрет на стодолларовой купюре)

—  Нет и еще раз нет, – чуть не плача от жалости к себе, говорит полицейский. И, как бы извиняясь за свою абсурдную и нереальную неподкупность, добавляет, – После террористического акта в отеле:. у нас здесь все очень строго!

(В августе террористы захватили отель: в Мумбае. И теперь возле каждого, даже самого маленького отеля, постоянно дежурит полицейские или военный патруль)

Мы с Кедером молча плетемся назад, к трассе: ловить чикен-такси. Ну что ж, придется переквалифицироваться в рыбака!

Чтобы не было мучительно больно

Я был настолько удручен конфузом, настолько разочаровался в магической силе денег, что на время лишился дара речи. Мы уже отъехали на сотню метров, как сознание вновь вернулось ко мне, и я во всю глотку гаркнул сонному рикше: «Тормози! », отчего тот вздрогнул, и чуть было не врезался в старый грузовик. Моя доктрина резко изменилась. Я, в прошлом году проник на территорию военной базы в предместьях Каракаса, а тут не смогу попасть в какой-то игрушечный Боливуд?! Это даже не военный объект! Краска стыда бросилась мне в лицо, в спину, в уши, и даже в пах. Да мне потом будет просто всю жизнь мучительно больно за свое малодушие.

— Пошли! – театрально твердо скомандовал я Кедеру, – Я покажу тебе, как надо преодолевать жизненные препятствия.

— Зачем тебе проблемы? – заволновался тот. – Ты не в России! Здесь у тебя будут серьезные неприятности! Ты хочешь в тюрьму?

— Ладно. – сжалился я над ним. – Ступай домой. Если что – я позвоню. Принесешь мне зубную щетку. А мой рюкзак передашь нашему консулу.

Я отдал ему свою сумку, оставив себе лишь видеокамеру, фотоаппарат, деньги и документы.

7.

Я шел по буеракам и оврагам, продираясь сквозь колючие кусты, вдоль высокой и абсолютно неприспособленной для преодоления стены, за которой коварные индусы спрятали от меня фабрику грез. Я прошел пару миль, но забор ниже не стал. Наконец, вдали я заметил высокое дерево, торчащее достаточно близко к стене. Если хорошенько рассчитать, то, раскачавшись, можно с него сигануть за стену. Словно гамадрил, я довольно ловко для пожилого жителя мегаполиса залез на дерево. Однако сигануть с него за забор не смог бы даже Бубка. Но зато с высоты дерева я увидел другое, сухое дерево, лежавшее в метрах ста от меня. Я слез на землю, и поволок сухое дерево к стене. Прислонив его к ней, я забрался на стену. С высоты сооружения, я увидел дивной красоты дикий пейзаж, поросший первозданным лесом. Я спрыгнул на землю Боливуда и быстро, озираясь, словно тать, побежал прочь от стены. Я несся ланью по лесу минут тридцать, ломая сучья, спотыкаясь о корневища, изредка переводя дух, пока не увидел просвет. Я явственно слышал чьи-то громкие человечьи голоса. Осторожно подкравшись, словно вождь Оцеола, раздвинув кусты, я увидел околицу небольшой индийской деревеньки. Несколько аккуратных, беспорядочно разбросанных домиков. Возле стогов сена, правильной четырехугольной формы стояла священная корова и лениво жевала. Она медленно повернула голову в мою сторону, презрительно посмотрела на меня и отвернулась. Я смело вышел из своего укрытия, привел в порядок свои одежды и пошел к хатам, откуда доносились громкие гортанные мужские крики. Возле домиков сидели три селянки в ярких сари и два крестьянина. Я сложил руки на груди, поклонился и поприветствовал их:

—  Харе Кришна!

8.

— Откуда ты, бледнолицый сэр, взялся? – спросил меня вышедший из крайней хаты чернющий селянин в красной чалме.

— Русский я! Артист! – ответствовал я. – Вот приехал к вам, в Боливуд в фильме сняться!

Селянки весело засмеялись. Они стали живо обсуждать мое загадочное явление, поглядывая в мою сторону. Селянин тоже отсмеялся и сказал:

— Ну что ж! Айда со мной, паря, до режиссера!

Я последовал с ним через деревню. Уже метров через сто я заметил стоящие возле домов прожектора, стойки, металлические вышки с камерами.

— Осторожно! На провода не наступай! – предупредил меня запоздало мой проводник. Я запутался и чуть не ударился лицом в индийскую землю. Под ногами черными змеями извивались кабели. Мы вышли на настоящую съемочную площадку. Юный паренек, словно капитан «Титаника» громко и четко, через микрофон отдавал команды. Снималась очередная сцена индийского сериала. Я, замер, очарованный волшебной мистерией рождения кино.

— Экшен! – крикнул в микрофон режиссер.

Героиня фильма, сказочной красоты девушка с распущенными волосами, в зеленом сари, стояла на грунтовой проселочной дороге, глядя вдаль. Навстречу ей ехал легковой автомобиль со скоростью 10 миль в час. Лицо красавицы выражало ярость. Глаза ее горели гневом, брови были насуплены, что делало ее еще прекраснее. Видимо у нее были веские основания для гнева, иначе, чем объяснить ее дальнейшие действия, попадающие под статью «хулиганство». В руках она держала камень размером с яйцо страуса. Красавица и не думала уходить с дороги. Как только машина остановилась перед ней, она кинула камень в лобовое стекло. Камень оказался из губки и легко, словно мячик отскочил от стекла. Зато в ту же секунду, словно черт из табакерки, сбоку выскочил ассистент с битой, и со всего молодецкого размаху саданул ею по лобовому стеклу автомобиля, причинив ему тем самым материальный ущерб.

— Стоп! – крикнул недовольно режиссер.

Ты сними меня, сними кинематограф!

— Вот этот парень – режиссер! Господин Шан, – указал мне на паренька селянин, а на самом деле – актер массовки Кунах. Воспользовавшись перерывом, я подошел к Шану уже с включенной камерой в руках. Он не возмутился и не стал меня бить по камере, а лишь приветливо улбынулся.

—  Я Мешков из Москвы, – дружелюбно представился я, – Мечтал сняться у вас! Хотя бы в эпизоде.

Шана эта просьба заморского гостя ввергла в задумчивость. Он даже почесал репу.

— Сняться не проблема. Видишь ли, в чем загвоздка: у нас фильм о жизни индийской глубинки, маленькой традиционной деревеньки. А ты, как бы это сказать, меньше всего похож на аборигена, жителя индийской деревеньки.

— Да брось ты! А что, там не может родиться альбинос? – резонно возразил я, – У нас, например, в Российской глубинке очень даже часто рождаются черненькие детишки. Зато, представь, какая неожиданная интрига образуется!

— Извини, приятель, не могу ломать сюжет! Ты иди на студию к Кауру. Он сейчас тоже снимает сериал. Может, у него что-то есть.

Шан перстом указал мне верный путь, и я, не медля ни минуты, поспешил на другую площадку, навстречу своему кинематографическому триумфу.

Новый индийский актер

Я шел минут двадцать, в направлении, указанном мне добрым режиссером. Я топал мимо декоративных домиков, минуя реки и озера, через аккуратные мосточки, мимо коров и дружно приветствующих меня индийских рабочих, созидающих какой-то дивный храм из фанерных щитов. Наконец я увидел мощное сияние прожекторов и софитов. Народу на площадке была тьма тьмущая: индийские мужчины в старинных традиционных индийских одеждах беседовали про меж собой в ожидании начала съемки.

— Который тут Каур? – спросил я старца в чалме.

Он только улыбнулся в ответ и беспомощно развел руками: дескать – извини, не знаю я вашего тарабарского языка. Я показал ему большой палец и сказал, что он замечательный актер. Другой паренек подвел меня к мужчине в тертых джинсах и, что с головой выдавало в нем режиссера.

— Я Мешков. – сказал я ему откровенно, – Понаехал сюда из холодной Москвы, с мечтой сняться в Боливудском фильме.

Меня сразу окружили другие кинематографисты. Режиссер печально улыбнулся:

— Действие нашего фильма развивается в глубокой традиционной деревеньке. Там не может быть европейца.

— Да что ж вы, индийские режиссеры, такие некреативные! Ведь я мог родиться здесь от преступной связи селянки и русского атташе, который был проездом тут и заночевал у нее. Ведь это же жизнь!

— А пусть будет афганцем! – предложил какой-то смышленый коллега, наверное, сценарист. – Ты пушту знаешь? – спросил он меня.

— Нет. Но могу выучить, если надо.

— Афганец у нас только на следующей неделе появляется. – напомнил коллеге режиссер. – Хотя, ладно, пусть он на заднем плане стоит, когда все выйдут на площадь. Дайте ему одежду!

Я не мог себе представить, что так легко можно стать звездой Боливуда.

— Только учти: денег мы тебе не заплатим! – предупредил меня ассистент, вручая мне синюю, расшитую, длинную рубашку и белые просторные портки с тесемками вместо ремня и чалму. Этот дивный наряд у них называется «курта пейджама». Его надевают на праздники: свадьбы, похороны и вручение Оскара. В нем я почувствовал себя неотъемлемой частичкой индийского актерского братства и слился с коллегами. Мне налили чаю с молоком, и мы стали ожидать начала съемок.

9.

Я ходил по Болливуду, в индийских одеждах, как по своему дому. Деревенька, в которой снимался фильм, была густо населена. Возле одного дома, украшенного свастикой, лежала на низких нарах, молодая женщина и, по-видимому, собиралась умирать. Вокруг нее собрались другие селянки, чтобы проводить ее в последний путь. Снимали эпизод, когда ее маленькая дочка, не понимающая сути происходящего, выбегает из дома с радостным криком: «Мама! Мама! Гляди, какая у меня кукла! ». Но, заметив слезы на глазах окруживших ее матушку женщин, она начинает осознавать, что происходит что-то страшное, непостижимое. Бессмысленная улыбка сходит с детского лица.

— Стоп! Снято! – кричит довольный режиссер.

На площадке выделяется один актер, в сверкающей в лучах софитов курта пиджаме из дорогой парчи. Пока у группы перекур мы с ним знакомимся и мило беседуем. Это Ронит Рой. Ему сорок лет. Он звезда индийского кино. Снялся в более чем пятидесяти фильмах.

— Ты не в курсе, коллега, как называется фильм, в котором мы с тобой снимаемся? – как бы, между прочим, спрашиваю я. А то неудобно как-то получается. Снимаешься неизвестно где.

— Это сериал «Bandini». – улыбается Ронит Рой.

— А ты в нем хороший человек?

— Не всегда. Но чаще всего – да.

— Судя по одежде, ты зажиточный деревенский кулак?

— Очень зажиточный. Я типа деревенский староста и судья в одном лице.

— А по жизни?

— По жизни я скромный, бедный актер.

— Лукавишь! А это не твой ли «Хаммер» стоит вон за тем домом?

Ронит со смеху чуть не падает на землю, настолько абсурдным ему показалось мое предположение. Вместе с ним смеется вся съемочная группа.

— Конечно же, мой! Уф! Уморил! Я же тебе не Шакрукх Кхан и не Амитабх Баччан! – говорит Ронит, – У меня скромные гонорары. А какие, я тебе ни за что не скажу!

В сериалах много не заработаешь. Это факт. Из женщин самой высокооплачиваемой актрисой Болливуда считается Айшвария Рай: за роль в фильме она получает два крора (крор – 10 миллионам рупий, или 250 тысяч долларов). Мужики получают больше. Шахрукх Кхан получает за фильм по 6-7 кроров за фильм (свыше полутора миллионов долларов). Ронит Рой получает в десять раз меньше чем Айшвария Рай. Я вообще внес свой вклад в индийский кинематограф лишь из уважения к Кришне.

10.

Наконец звучит команда и вся наша деревенская братия располагается на заднем плане деревушки. Меня ставят между лежащей коровой и беззубым стариком, тем самым, который ни бельмеса не знает по-английски. Да ему это и не нужно. Он просто дружелюбно улыбался щербатым зевом мне, режиссеру, небу, солнцу. Улыбка практически не сходила с его лица, несмотря на то, что где-то там, вдали, на переднем плане, умирала лежащая на нарах женщина. Мимо меня, кряхтя прошли три селянина, скрутив руки какому-то оборванцу. Они подвели его к старосте, Ронит Рою. Я примерно догадывался, о чем они гутарили на хинди.

— Вот он, негодяй, староста! Это он избил до смерти Манияту- сказали они старосте.

— Ты пошто, смерд, Манияту избил? – строго спросил староста, не глядя на лиходея, и не вставая с дивана.

— Она моя жена. – напомнил дерзко оборванец.

— Этого не достаточно чтобы бабу избивать! – вскричал староста. – Убить его!

В общем, на площадке происходила обычная деревенская жизнь, с ее трансконтинентальным идиотизмом. Густые индийские сумерки постепенно опускались на Болливуд, пока окончательно не накрыли его. Мы работали до полуночи. Я, впервые снимался в роли индийского крестьянина. Я очень старался. Я как бы беседовал со стариком, не говорящим по-английски, и тот кивал мне в ответ. Я хотел перевернуть представление об актерах заднего плана. Ведь некоторые кинокритики недооценивают нас, считая наши роли второстепенными и не значимыми. Но порой именно игра актеров заднего плана и является основополагающей, несущей конструкцией фильма. Порой смотришь на игру актеров заднего плана и забываешь, о том, что происходит на переднем. «Без задника нет и передника», как говорят порой у нас в кинематографе. Конечно, мне не очень нравится само название «актер заднего плана». Но ведь не в названии дело. И если вдруг, когда-нибудь наконец-то будет учреждена номинация «лучший актер заднего плана», я буду гордиться, что внес посильную лепту в объективную оценку наших скромных актерских работ.

— Ты приходи на следующей неделе в среду. Афганца сыграешь. Там тоже без слов, – пригласил меня Шан, после того, как сняли последний дубль.

—  А можно мне оставить себе на память эту курта пейджаму?

Шан что-то крикнул на хинди в темноту. Ему отозвался мужской голос.

— Все в порядке. Она твоя, Алегзандер!

11.

Я вернулся домой в 3 часа ночи на рикше. Мои друзья не спали.

— Ты бы хоть позвонил! – справедливо корил меня Кедер. – Я уже звонил в полицию. Думал, что ты там.

Но после того, как я показал им свою видео-съемку они пришли в неописуемый восторг. Стали звонить кому-то по телефону. Попросили меня сбросить видеоматериал на флэшку. А на следующий день посмотреть на меня пришли уже друзья друзей. Мы устроили грандиозную кинематографическую вечеринку с пивом, креветками и крабами, на которой, я раз десять, каждому вновь прибывшему, пересказывал свои приключения в Болливуде. Ранним мартовским утром, едва только под моим окном индийские мужики удобно расселись на трубу, с пластиковыми ведерками в руках, чтобы по обыкновения справить свои нужды, я собрал свой рюкзак, написал благодарственную записку своим спящим друзьям, и тихо, по-английски, покинул этот гостеприимный дом. Я пошел в ашрам Саи Бабы. Это, конечно, не Болливуд, но все же интересно…

Как в Индии становятся звездами? Очень просто. Как я. Приезжают из Москвы, снимаются сначала в эпизодах, в сериалах, потом их замечают и продвигают на главные роли. Многие актеры попадают на экраны, окончив Национальную драматическую школу или другие актерские институты, но большинство – самоучки. Самый верный путь в Болливуд – принадлежность к кинодинастии или через знакомых кинодеятелей.

Одно из отличий от западного кино – привычка режиссеров и актеров работать сразу над несколькими фильмами. Этот стиль работы возник после краха в конце 1940-х старой системы студий: чтобы хоть как-то обеспечить финансирование, фильмы стали снимать кусками.

6.

Газета «Комсомольская правда» на протяжении своего существования постоянно менялась, в зависимости от политического и экономического и нравственного состояния страны. Меня взяли для того, чтобы развлекать читателей, смешить их, в общем – эдаким редакционным клоуном.   Я хулиганил, прикалывался, и  отрывался на полную катушку! Писал, порой, такое, отчего у традиционного, привыкшего к строгому, официальному, сухому, газетном стилю, читателя волос дыбом вставал. И не только волос. Да! Это Я, первый в «Комсомолке»  организовывал бордель в Иванове, снимал порно фильмы и возил их на фестиваль порно-индустрии в Барселону. Полина Варывдина, самый строгий  корректор страны, завидев меня в коридоре, сложив руки на груди, и едва сдерживая себя, чтобы не пасть ниц, восклицала: «О! Секс Символ Комсомолки! » И я рдел, как головка мака, как пенис мустанга. Я даже стал однажды человеком Года, ну, конечно, не за свои сексуальные похождения, а за материалы о них! Это большая разница!

КАК МЕНЯ В ДРЕВНОСТИ НАКАЗАЛИ ЗА АМОРАЛЬНЫЙ ОБЛИК

«После блуда Ялдою не машут»

(Святой Амвросий, скопец)

«Я с детства был испорченный ребенок. На папу и на маму – не похож. Я женщин обожал еще с пеленок. Жора! Подержи мой макинтош! »

(Аркадий Северный, песня)

Меня, как и Ленина, в юности тоже исключили из Университета. Правда, я не участвовал в революционном движении, и не призывал к свержению монархии или какого-другого политического строя. У меня в приказе была скупая формулировка: «За аморальное поведение». Это была эпоха развитого социализма, и многое, что сегодня считается мужским подвигом, за что меня назвали человеком года, в СССР в те нелепые времена называли «преступлением против нравственности» и строго наказывали за них!

А случилось вот что. После стройотряда, где я бездумно отдавал остатки своих сил побелке и штукатурке деревенской школы в Лискинском районе, мы с моим однокурсником, талантливым пареньком, Сережкой Ивченко, (к сожалению, очень рано ушедшим от нас) зависли у меня дома за бокалом, другим портвейна. Неожиданно мне позвонила одна не шибко близко знакомая леди, студентка РГФ, и позвала меня на рандеву. Я тогда по первому звонку любой дамы мог среди ночи отправиться хоть в Мариуполь, хоть во Владивосток. Смеркалось. Сережка остался у меня дома, почивать, а я, купив по дороге, как джентльмен, два «огняка» (я после стройотряда был сказочно богат) отважно отправился на свидание к даме. Их оказалось в доме сразу две. Радости моей не было конца. Но количество дам, почему-то не всегда определяло количество покрытий. В нашем случае оно их просто исключило. В полночь, я был выставлен за дверь, за шалое, близкое к распутному, поведение. Некоторые воронежские дамы, в те времена, были настолько целомудренны и чисты, что даже один лишь вид восставшего Приапа, приводил их в ужас, недоумение и негодование. И даже после двух бутылок портвейна и пачки «Родопи», позволяли кавалеру разве что легкий петтинг. Черт меня дернул заняться эксгибиционизмом с первокурсницами!

Так я оказался во мраке, в центре города, на площади Ленина, одинокий, изгнанный из уютной девичьей светлицы, и очень близкий к одному из главных событий моей жизни. Общественный транспорт уже досрочно прекратил свою работу. Но во времена студенчества пройти пешком с правого берега на Машмет, было для меня делом обычным, не лишенным даже некоторой романтики. Но что это? Я вдруг некстати почувствовал острое желание справить малую нужду. Но где? – кольнула мысль. Слева была библиотека им. Никитина, это святое место, духовный центр нашего народа. Справить там нужду – это кощунство. Справа – Театр оперы и балета, место средоточения мировой культуры. К тому же там пела в хоре моя матушка. Отлить возле театра – это оскорбить матушку, память Моцарта, Россини, Пучини, Мусоргского, и Чайковского. (Хотя, Мусоргский меня бы понял) Впереди – обком КПСС и памятник Ленину. Тоже в общем-то… Но, терпеть дальше уже не было сил. И я принял решение освободить мочевой пузырь между двумя этими объектами. Поровну. И потом, это все-таки, не могила. Но едва только первые капли желтой влаги коснулись асфальта, как, противно, словно ужаленная свинья, взвизгнули тормоза, и рядом остановился милицейский «бобик». Из него четко и слаженно выскочили милиционеры в количестве трех персон, и, в результате четких, слаженных действий, я был окружен, как Паулюс под Сталинградом. Наверное, эти стратегические объекты были под наблюдением? – поздновато догадался я.

- Как закончите, прошу в машину – сказал мне, с нехарактерной для своего чина, английской деликатностью, старший патруля. Менты не бросились на меня бесстрашно, отчасти, наверное, потому что боялись быть забрызганными. Я закончил свое «революционное» дело, привел одежды свои в порядок, и покорно, словно корова на бойню, полез в машину. В отделении был составлен протокол о «хулиганстве». Хотя Я страстно объяснил, что я совершил этот нелогичный поступок от безысходности, в противном случае, я мог бы просто лопнуть, как первомайский шарик. Наутро меня отвезли в суд, где мне в течении пяти минут зачитали приговор: «15 суток ареста».

Но дальше было намного страшнее. Бумага из милиции пришла в деканат Университета. Срочно было созвано комсомольское собрание, потом – бюро ВЛКСМ Факультета, потом бюро комитета ВЛКСМ ВГУ, потом еще бюро чего-то. Мне казалось, что всем этим лидерам замечательной молодежной организации доставляет какое-то неземное мазохистское удовольствие, слышать в который раз печальную повесть о том, как я пописал на памятник вождю мирового пролетариата. В то время, редкий комсомолец писал на памятник революционерам. Я уже не говорю о коммунистах. Хотя, педофилы среди них встречались во все времена.

Но моя учебная группа дружно подала в деканат прошение с просьбой оставить меня на поруки. Учитывая то, что я учился отлично, и был председателем профкома факультета и еще кем-то там еще, то меня оставили. Правда, как оказалось, ненадолго.

Близился Великий Праздник – очередной юбилей Великой Октябрьской революции. По традиции мы, студенты, вместе со всем народно страны должны были пройти с плакатами мимо трибуны Областных Партийных вождей, чтобы они нас приветствовали теплой отеческой улыбкой, а мы им кричали в лицо наше искреннее, радостное «Урр-р-р-р-а-а-а-а-а-а-а! ». И вот с 6, на 7 ноября, мы с моим другом Александром Саубановым, будущим заместителем главного редактора газеты «Молодой коммунар» получили официальное устное приглашение провести предпраздничную ночь в женской общаге университета в обществе двух очаровательных дам. (Перед праздниками многие студентки уезжали на свои малые Родины, и общага наполовину пустела) Отказаться от такого светлого, языческого приглашения – значило бы бросить вызов природе нашей, матушке и Создателю. Пойти на такое мы не могли. И мы, прикинувшись иностранцами, деловито прошли мимо вахтера. (Иностранцам почему-то, было кое-что позволено, в этой, советской, жизни, а нам – многое нельзя!)

И вот, вечеринка в самом разгаре. Горит ночник. Журчит нужник. Играет патефон. Бокалы источают аромат степи. Глаза девчат сверкают инфернальным блеском, слюни вожделения у зачарованных парней (у нас, то есть) стекают по подбородкам…. На озаренном потолке мелькают тени…. Еще секунда и дрогнувшее пространство замрет в чудном мгновении сплетенья рук, сплетенья тел, судьбы сплетении… И вот уже гаснет свет и слышится страстное пыхтение плоти…. Но что это??? Эту чудную мистерию прерывает требовательный, жандармский стук в тонкую дверь.

- Откройте! Комсомольский прожектор! – слышится императивный рык.

Это сейчас я работаю в газете «Комсомольская правда» и как-то привык к этому безобидному названию. Но тогда, прилагательное «Комсомольский» в сочетании с другими словами вызывал во мне тихий ужас. Мы, не сговариваясь, бросаемся по разным койкам и накрываемся одеялами с головой. Может, пронесет? (в хорошем, первичном, нефизиологическом значении этого слова) Но стук становится все настойчивее.

- Мы знаем, вы там! Мы будем ломать двери!

Мы с моим другом Александром панически провидим рекогносцировку местности под окном. Но это третий этаж! А сломать ногу перед самой праздничной демонстрацией, означало пропустить ее и, возможно, вдобавок - Новый год! Тогда я прячу под койку пустые бутылки, раскрываю первые попавшиеся под руку книги, разбрасываю их на столе, и иду открывать двери.

- О! Да это же - Мешков! – радостно, словно встретив земляка из Грибановки в далеком Габоне, восклицает один из видных комсомольских вожаков, возглавляющих облаву, увидев меня босоногого и всклоченного, - Опять ты!

- Я готовлюсь к лекциям, - пояснил я.

- В женском общежитии? – иронично спросил комсомольский босс.

- Видите ли, завтра, как вы знаете, демонстрация. И я боялся, что просто не успею приехать к ее началу. Поэтому решил переночевать здесь, в этом безопасном месте.

Мне показалось, что после такого объяснения все эти комсомольцы должны были растрогаться, как от индийского фильма, со слезами обнять меня, похлопать по плечу, налить стакан…. Но что-то не сработало.

Трех дней еще не прошло, с того времени, когда этот вожак с упоением слушал мой душещипательный триллер о Ленине и мочевом пузыре на бюро ВЛКСМ. Комсомольцы вошли в опочивальню и стали поочередно срывать одеяла с резидентов нашего маленького клуба по интересам.

- Да тут у них – групповое! – в ужасе и в торжестве, привизгнув от счастья, воскликнула член комиссии, девушка, похожая на революционного комиссара Землячку, увидев лицо Александра Саубанова, – Два парня и две девушки!

Случись это в 1918 году, не миновать бы нам расстрела. Знаете, если бы я был один, в девчонок – две, она бы никогда и не подумала, что у нас – «групповое». А вот когда двое на двое – это – верняк - групповуха! Тогда мы, комсомольцы СССР, не были избалованы немецким видео, поэтому многие из нас могли прийти в ужас только при мысли о гипотетической возможности такого варианта развития сексуальных событий.

Нас, незадачливых демонстрантов, званых гостей женской общаги, ненавязчиво заставили одеться и, с чувством выполненного долга и глубокого удовлетворения, выставили в сырую, промозглую мглу. На следующий день, во время демонстрации я горячо взялся нести самый большой плакат с самым видным политическим деятелем. Я громче всех кричал лозунги про нашу родину, партию, правительство, и комсомол, полагая, что меня заметят, и наградят (или хотя бы не накажут за предпраздничную ночь).

Но сразу, после праздника, меня вызвал декан факультета журналистики Гореслав Валентинович Колосов.

- Говорят, ты на 7 ноября бегал голый по коридору женской общаги и кричал «Полундра»?

Это был добрый, светлый и юморной мужик. У нас с ним сложились хорошие отношения. Мы оба были когда-то «мореманами». Он служил во флоте, а я окончил мореходное училище. Иногда мы могли просто поболтать о жизни.

- Просто комсомольский рейд позавчера ночью застукал нас в комнате женского общежития, – печально поведал я.

- Да я знаю. Девушки, хоть наши? Журналистки? – спросил Колосов сурово.

- Факультет романо-германской филологии, – ответил я, виновато пряча взгляд в карман.

- Предатель! Тебе что – наших мало? Ну, ладно, иди. Все будет хорошо. – сказал он. Но ошибся. Вскоре состоялось партийное бюро факультета, которое приняло решение избавиться от меня, как от явления, разлагающего дисциплину студентов. «Мы должны покончить с «Мешковиной» на факультете! – сказала тогда образно Вельмира Ивановна, парторг факультета. Даже декан Колосов не смог пойти против ее страстного желания партии исключить меня из комсомола и университета.  

Мое исключение из членов ВЛКСМ напоминало языческий ритуал, или лобное место в программе «Дом-2». На эту мистерию пришли мои друзья (Мы отмечали день рождения, так что все были в прямом смысле «из-за стола». С бала – на корабль!) Я пришел в пиджаке, с комсомольским значком на груди, полагая, что этот факт, растрогает активистов комсомола, и они отменят суровый приговор. Секретарь комитета ВЛКСМ, словно верховный жрец, торжественно, дрожащим, загробным голосом, зачитал постановление комитета об исключении меня из рядов организации.

- Положите ваш комсомольский билет на стол! – провозгласил он.

Я думал – грянет гром, разверзнется паркет подо мною, и мы все провалимся в Тартар, на первый этаж!

- Снимите комсомольский значок с пиджака! Вы теперь не имеете на него права!

Блять! Это было намного страшнее, чем расстаться с комсомольским билетом! Я дрожащими с похмелья руками, отстегнул комсомольский значок и бережно положил его на стол. Прощай дружок! Не судьба нам более быть вместе!

Вскоре, в газете «Правда» была небольшая заметка об досадном недоразумении с памятником Вождю. Слава диссидента, смутьяна, революционера накрыла меня с головой. Иностранные студенты с большим почтением стали относиться ко мне, и я был всегда свадебным генералом на их многочисленных ивнинг-пати. Для них я был бесстрашным диссидентом, непримиримым борцом с системой, человеком, бросившим перчатку и свою революционную и оппозиционную мочу в лицо бесчеловечному режиму. А одна девочка из Швейцарии предложила себя мне в жены. Я дал согласие. И мы даже ездили в посольство Швейцарии, подавали заявление жениха и невесты. Но вмешалось наше советское КГБ, меня вызвали в серое учреждение, и сторго настрого приказали не жениться на швейцарках.

Исключение из университета и комсомола меня так больно шарахнуло пыльным мешком из-за угла, что я надолго засел в библиотеку, и вышел из нее через пять лет обновленным, образованным, просветленным и мудрым. С тех пор я никогда больше не спавлял свои естественные нужды (впрочем, как и противоестественные!) на памятники вождям, на обкомы КПСС, и не женился на швейцарках, только на русских, хохолушках и татарках. Стресс был настолько велик, что в мозгу моем произошел большой взрыв, сильная химическая реакция, и я стал писать рассказы. А потом «Мешковиной» назвали рубрику, которую я время от времени вел на телевидении «Комсомольской правды».

КАК Я БЫЛ ГВАРДЕЙЦЕМ ЧАВЕСА

«Путник, милый, бойся Бога, не бухай перед дорогой! »

(Агасфер Эйнц, ремесленник-лудильщик из Иерусалима)

- Полетишь в Венесуэлу, - сказал Сунгоркин по телефону, тоном, не терпящим возражений. Счастьем, не терпящим возражений, наполнилось мое сердце.

- Сейчас тебе позвонят из Министерства рыбного хозяйства, и все объяснят. Веди себя хорошо, - добавил он отеческим тоном. Мы оба понимаем, что он имеет в виду. Но, и на этот раз, я легкомысленно и неосмотрительно ослушался его рекомендаций.

1.

Мы, группа журналистов различных российских СМИ, явились в столицу Венесуэлы в тот день, когда у них, на границе с Колумбией шли бои местного значения. Колумбийцы, подстрекаемые американцами, вели себя вызывающе: хулиганили по-всякому, стреляли из автоматов и пушек, пытались перейти границу. А в это время на улицах и площадях столицы Венесуэлы Каракаса  царило необычайное оживление. Повсюду проходили многолюдные митинги протеста, концерты, пламенные речи, знамена, патриотические песни-декламации  в стиле рэп. В основном «гудели» члены молодежной организации активистов Juventud Comunista de Venezuela, молодые коммунисты Венесуэлы, что-то типа русских «Наших». Митинги продолжались целую неделю. В конце концов, колумбийцы испугались «наших», прекратили безобразничать, и ушли посрамленные восвояси.

Вы будете смеяться, но Каракос, чем-то похож на Москву. Небритые, неопрятные мужики, возлежа на травке газона, бухают какое-то пойло, согласно очереди, прямо из горла пузатой бутылки. Грязный бомж, со спутанными волосами, в поисках деликатесов на ужин, роется в переполненном мусорном контейнере. Босой нищий спит на лавочке, возле супермаркета, подложив под себя кучу зловонного тряпья (Блин! Я такого же видел в Бирюлево!). А мимо них торопливо проходят привыкшие к таким картинкам благополучные люди, проезжают замызганные грузовички, автобусы, ягуары,   порш-кайены и скутеры Судзуки.    

Но есть и разница. Много Чавесов повсюду на плакатах. У нас на плакатах другие лица. На каждом углу прохожим предлагаются свежевыжатый апельсиновый сок и почистить обувь, словно венесуэльцам больше ничего в этой жизни не надо, а только в чистой обуви соку попить. Соки вручную на ваших глазах свежевыжимают из разрезанных пополам, немытых апельсинов. Рядом – другие предприниматели предлагают позвонить по мобильному телефону – услуга пока еще в России не освоенная. (Мобильники пока есть не у всех венесуэльцев). Перед ними на табуреточке лежат пять-шесть мобильников, прикованных к ней цепью. Попробуй,   укради! По-английски здесь не говорят, как и у нас. Хотя в школах его изучают.

В прекрасном, фешенебельном отеле Alba, нас разместили по двухместным номерам, и Саша Савельев, председатель комитета по связям с общественностью  Госкомрыболовства РФ, который отвечал за наши судьбы, выдал нам командировочные боливары. Я тут же отправился в бар.

- Сбор через полчаса в фойе! – успел крикнуть мне вслед Саша.

Я заказал в баре две порции рома и стал проводить рекогносцировку полигона. За столиками чинно сидели смуглянки венесуэлки, и не стреляли в меня глазками. Усатый бармен, заметив тревожный блеск в моих глазах, поинтересовался откуда я, и что я ищу в земле далекой. Его звали Аугусто.

- Whether there are a sociable ladies at this hotel? – задал я ему в лоб, без обиняков, давно созревший, постоянно мучавший меня, вопрос.

- We have everything, - ответил он.

- And what is the price of one hour unbridled debauchery? (Сколько стоит час разнузданного разврата?)

- Two hundred dollars. – тряся шейкером, бросил Аугусто, как сдачу, и добавил поспешно, заметив в моих очах отблески скаредности, - But our girls are magic beauty queens!

Я попенял ему, что это неприлично дорого, но, если наша встреча произойдет в ее апартаментах, то я согласен на эту сумму. Бармен поспешно согласился.

Через полчаса в фойе нас встретил аккуратный, очень серьезный русский человек, без особых примет, похожий на работника спецслужб из художественных фильмов.

- Каракос – криминальный город, – невесело сообщил он жуткую новость, - Ежемесячно здесь происходит до 200 убийств с применением огнестрельного оружия. Грабежи туристов довольно частое явление. Поэтому не рекомендуется появляться на улицах после 6 часов вечера, когда на город спускаются сумерки. В город выходить только группами. По одиночке, вас непременно ограбят. Не провоцируйте население. Не носите золотых украшений: цепочек и перстней.

Напугал! Я отнесся к его словам с большой долей иронии (как выяснится позже – напрасно!), вспомнив, как в советское время мы получали точно такие же инструкции, когда отправлялись даже в дружественную Болгарию. И потом, по части криминала Москва, судя по сводкам, впереди планеты всей. Поэтому решил не следовать пугающим инструкциям чекиста. О чем вскоре горько пожалел.

2.

После суровых напутствий представителя российских органов, я, прихватив бутылку рома, отправился в номер, указанный мне барменом Аугусто. Убедившись, что в коридоре никого нет, постучал. И в ту же секунду, по волшебству, дверь открылась, словно открыватель, стоял в ожидании меня за ней. Аугусто не обманул меня. Открывальщица двери, девушка лет двадцати, оказалась и, в самом деле, прекрасна, как миллион долларов сотенными купюрами, в розовом свете утренней зари. Она была выше меня на голову, трезвее на полбутылки рома, и крупнее на три размера. Волнистые волосы, цвета вороного коня, ниспадали на плечи. Красное, короткое, трикотажное платье обтягивало ее нехрупкую, кряжистую фигуру.

- Ола! – сказал я

- Ола! – улыбнулась она мне перламутровой, обольстительной  улыбкой, и, пропустив меня в покои, стала что-то быстро говорить по-испански.

- Да, не волнуйся ты! Я сейчас помоюсь, - успокоил я ее, - Я только что с самолета, потому такая вонь. Вот, держи свои доллары.

Я быстро принял душ и, прихватив со стола свою бутылку, не одеваясь, голый, худой, словно Апполон после Бухенвальда, не скрывая срамот своих, прошествовал на одр.

- Como tu nombre? – продемонстрировал я свое полиглотство.

- Pilar.

- Иди ко мне, Пилар, пока я не набухался! – позвал я ее, потому что время любви истекало стремительным потоком, физиологическими соками бродячей, стельной собаки во время течки. Мои романтические ухаживания за волшебной, кряжистой боливарианкой стремительно перешли в активную фазу. В оплаченный час разврата я задал ей изысканную, сумасшедшую гонку с двумя перерывами между раундами. Раз уж на двести долларов, что чтобы, аккурат, на час хватило, - с истинно русской, крестьянской, рачительностью думал я. Она пахла какими-то медикаментами, аптекой. Похоже, на мускусную мазь от геморроя. Или мазь Вишневского? Наверное, в свободное от основной работы время увлекается фармацевтикой. Похмельный пот стремительным водопадом стекал с моего лица, на ее, казавшиеся мне, громадными, сиськи, на подвижное, мускулистое, справное тело.  

- Te Gusta? – спросила она, переводя дыхание.

- Си! – сказал я, выдыхая в пространство последние остатки кислорода и перегара.

Остаток вечера я превратил в алкопати.

- Ну как? – спросил утром Аугусто с лукавинкой, когда я пришел пропустить в себя бокал пива (Оно в Венесуэле безобразное!)

- Прекрасно, Аугусто! Спасибо!

- Еще сегодня?

- Посмотрим.

Красавицу Пилар я втретил на следующий день в  нашем бассейне. Она гордо возлежала на топчане, и ее надменный вид демонстрировал миру, что меня она видит впервые. Ни тебе, «Привет, Санек! », ни поцелуя в щечку.

5.

О! Нас пригласили на заседание национальной ассамблеи Венесуэлы, посвященное международному женскому дню 8 марта. Парламент – не музей, и не пивная, туда не каждого пригласят, - подумал я, наряжаясь в свои пасхальные камуфляжные штаны.    

Внешне Парламент Венесуэлы похож на советский черноморский санаторий, времен культа личности. Вычурные колоны, пафосные балюстрады, пальмы, клумбы, фонтаны во дворе. У ворот – красные береты, с автоматами. Чужие здесь не ходят. Но мы-то – не чужие. Нам не чужды нужды и чаяния братского венесуэльского народа.

В зале заседаний шумно и оживленно. Десяток телевизионных камер ведут прямую трансляцию заседания. Депутаты (среди которых неприлично много женщин) заняты всяк своим делом: кто осуждает вопросы инвестиций, кто-то играет в DOOM, кто-то пишет письмо по «мылу», кто-то звонит домашним по мобильному, чтобы не ждали к обеду, кто-то читает свежую прессу, кто-то даже рисует. В общем, все, как в нашем парламенте. А в это время с трибуны, не обращая внимания на невнимание, громовым  срывающимся на крик голосом, исполненным страсти, немолодая, но бодрая депутатка клеймит позором Америку и лично Президента. Она говорит, что он не прав и что получит, по заслугам от женщин Латинской Америки. И тут галерка, на которой присутствуют гости торжественного заседания – женщины стран Латинской Америки (среди них – прехорошенькие!) в количестве 20 человек, взрывается громом аплодисментов. Девушки добросовестно отрабатывают партийные деньги.   Они согласны с призывом, наказать главаря Америки. На большом мониторе, висящем на передней стене, возникают их осветленные праведным гневом лица.

В это время заседание неожиданно прерывается и торжественный, взволнованный голос спикера, объявляет, что сегодня, в трудные для Венесуэлы времена,   в зале присутствуют представители дружественной России, чтобы поддержать страну в справедливой борьбе с коварной Америкой. Идет перечисление фамилий и среди них – моя!

- Встань и поклонись! – легонько толкает меня в бок, сидящий рядом парламентарий. Я вздымаю над головой кулак – символ борьбы до победного конца. Зал стоя аплодирует  мне. На экране монитора на мгновение возникла крупно моя одутловатая, небритая физиономия, способная заставить содрогнуться любые вражеские ряды. В этот момент меня транслировали по всем каналам Венесуэлы, Колумбии и США. И, возможно Президент, сжавшись в комок от ужаса  в этот момент у телевизора, призадумался: «А, может, ну его, этого политического хулигана Чавеса? » Вся Россия в моем лице как бы дерзко бросала в лицо Американскому Президенту: «На-кося! Выкуси! Мы с Венесуэлой, а не с тобой! » Я невольно зауважал скромных венесуэльских парламентариев. Ни один парламент доселе, в моей многотрудной и противоречивой жизни не аплодировал мне стоя. Да и сидя тоже не аплодировал. Да что там Парламент! Ни один отдельный депутат мне не аплодировал! Хотя, если честно, то и я ни одному депутату не аплодировал. Так что – все по-честному.

- Хотите встретиться с вице-спикером? – спросил меня депутат Адель, президент общества Венесуэло-Российско-Иранской дружбы. Так точно на московских тусовках подходили ко мне директора не очень востребованных артистов.

- Очень хочу, – ответил я. Хотя, если честно, я не очень доверяю вице-спикерам, да простят они мне мою недоверчивость. О! Как правильно и дальновидно я поступил! О! Как пригодится мне эта встреча!

3.

Роберто Фернандес, вице-спикер Венесуэлы, а по-русски – говорун, оказался худощавым, суровым мужчиной, лет шестидесяти пяти. На лице его резко обозначились морщины от постоянных мыслей о народе.

- Наши-то спикеры потолще будут, - отметил я с некоторой долей национальной гордости. Мы прошли к нему в кабинет и стали говорить. Спикер был с нами иноземцами лапидарен, как и положено быть спикеру. Наша беседа выглядела примерно так:

- Какова средняя заработная плата в стране?

- Я, к сожалению, не располагаю точными цифрами. – туманно отвечал спикер, - Но правительство делает все возможное для последовательного роста материального благосостояния народа, для обуздания инфляции и стабилизации валютного рынка.    

Я хоть до сих пор и не вице-спикер, но к этому времени уже выяснил из неофициальных источников, что минимальная зарплата по стране 280 долларов. Этим гордиться надо, а он скрывает. Думает: у нас  больше.

- В Венесуэле очень высокий уровень преступности. Какие меры принимает правительство в этом направлении?

- Да, – согласился неохотно вице-спикер. – К сожалению, точных цифр, характеризующих преступность,   у меня нет. У нас есть некоторые проблемы в этом вопросе. Но правительство проводит последовательную политику по искоренению преступности. В последнее время проведен ряд успешных операций по ликвидации наркопритонов в различных регионах страны. По сравнению с прошлым годом уровень преступности значительно снизился.

Вот примерно в таком ключе  шла наша беседа. Точно так мог бы мне ответить и любой другой вице-спикер любой другой страны, в том числе и нашей. Я бы тоже так смог. Но зато я взял у спикера визитку, которая еще сыграет свою о-го-го какую решающую роль в моей судьбе.  

4.

Я не склонен обольщаться: только лишь моей поддержки Боливарианской республики в это нелегкое, нестабильное время было явно недостаточно. Думаю, что именно поэтому, в это же время поддержать Чавеса в Венесуэльский порт Ла Гуаира зашел всемирно знаменитый российский парусный фрегат «Паллада».

Фрегат «Паллада» («Паллада», кто не знает – «вечная девственница» (вот наказание-то!) – древнее прозвище богини Афины. Учебный трехмачтовый парусник построен в1989 году в Гданске. Занесен в книгу рекордов Гинесса, как самое быстроходное парусное судно в мире, развиващее скорость более 18 узлов в час. Принадлежит фрегат Дальневосточному Государственному Техническому рыбохозяйственному Университету.

Каракосцы, побросав свои дела, сбежались поглазеть на это чудо. Не часто фрегаты «Паллада» заходят в Венесуэлу. Эх! Кто из нас, мальчишкой не мечтал поплавать на таком красавце! Эти мечты лично меня однажды даже занесли в мореходное училище. Я бы и сегодня отправился в дальние края под парусами, да боюсь, что спутаю крюс-брам-стаксель с фор-бом-брамселем, бизань с бушпритом, камбуз с гальюном, отдам не те концы, продам швартовы и стану виновником катастрофы.

Едва только красавец-парусник «Паллада» встал на якорь, как мы были тут как тут. Мы это десяток журналистов во главе с Александром Савельевым, председателем комитета по связям с общественностью  Госкомрыболовства РФ. Тут как тут был и посол России в Венесуэле Михаил Орловец. Он был серьезно огорчен отсутствием в группе  журналистов людей с телекамерами.

- Где? Где первый канал? – в тревоге спрашивал он. (Как будто одного меня было недостаточно для полного освещения такого события). Мне казалось, что вот-вот от расстройства он плюнет на все и уйдет.

- Посидите здесь, - сказал мне дежурный офицер и усадил в какой-то маленькой, уютной каютке, похожей на КПЗ для ВИП персон. Прошел час томительного ожидания. Я сидел там одиноко, без книг, без дам и вина, да так бы и просидел там до заката, но какая-то тревога не давала мне покоя. В моем сознании рисовалась одна картина страшнее другой: мне казалось, что где-то рядом уже давно пьют и едят! Я впервые в жизни нарушил приказ офицера и вышел наружу. Мое чутье редко меня подводило. Побродив по баку, юту, корме, я, кроме камбуза, гальюна, обнаружил  светлую просторную каюту, где были накрыты столы. Так  есть! Какие-то прекрасные люди в белом, поднимали бокалы и говорили красивые тосты. И все это – без меня!

Я успел как раз к выступлению (или тосту?) нашего посла. Посол говорил долго и по-испански! Я не знаю испанского, но мне показалось, что он говорит о престиже России, как великой морской державы, об усилении влияния нашего государства во всем мире, о необходимости подобных визитов, для укрепления дружбы между государствами. По крайней мере, любой на его месте, так бы и сказал. С ответным тостом выступил начальник департамента военно-морской разведки Венесуэлы вице-адмирал Сальваторе Камарат – кряжистый мужик, в белоснежной форме с орденскими планками на грудях. Его тост был так же прекрасен и витиеват. Так, во взаимном обмене тостами  прошел этот незабываемый вечер. Я познакомился на фрегате с хорошими людьми: с российскими матросами, курсантами, с венесуэльским парламентским журналистом Луисом,   и  даже с начальником военно-морской академии адмиралом Бичо.

- А поехали ко мне в училище? – предложил мне адмирал, когда банкет подошел к своему логическому концу. Я с радостью согласился, тем более, что его сопровождал адъютант, прекрасная креолка, с карими, бездонными глазами, по имени Асенис.

5.

Командующий военно-морским училищем, Адмирал Бичо был одержим вполне понятным желанием продемонстрировать мне свое хозяйство (военно-морское). Он всего пол-года как оказался на этом посту, поэтому, ему хотелось в новом качестве проявить венесуэльское гостеприимство. Мы сразу нашли с ним общий язык. (Он неплохо говорил по-английски), ведь я, как-никак, тоже выпускник мореходного училища, о чем я ему тут же доложил. У нас была общая тема для разговора. Джип адмирала мчал нас по хайвею. По обе стороны дороги, склоны гор были беспорядочно усеяны крохотными домиками из красных блоков, с крохотными окнами или вовсе без оных. Домики громоздились друг на друге, как скворечники, образуя монолитную шаткую конструкцию. Казалось, что вся эта искусственная гора, того и гляди, в одночасье рассыплется, как карточный домик.

- Это самовольные постройки, - пояснял адмирал. – Люди сами строят себе дома, как им вздумается.

То-то я смотрю, что отсутствует единый архитектурный замысел.

- Бедно живется простому народу, - заметил я горестно.

- Как и везде, - мудро возразил адмирал. – Но у нас, в отличие от других стран, Чавес дает беднякам денежные пособия, социальные дотации и бесплатные продукты.

- Было бы вообще странно, если бы он этого не делал, обладая таким количеством нефти, – едко усмехнулся я.

- Но до него-то этого не делали! – не давал в обиду президента адмирал.

Мы проехали через КПП. Матрос с автоматом, стоя навытяжку, отдал на честь. Прошли по широкой лестнице главного штаба на второй этаж. В огромном фойе, на полу лежал лично Уго Чавес. Это был поясной фотографический портрет площадью 10х10 метров.

- Это мы вывесим на фасаде здания штаба. – пояснил смущенно адмирал. В кабинете на столе стояла фотография самого адмирала с Уго Чавесом.

- Вот это Чавес – он указал пальцем, кто именно, - поздравляет меня с получением звания, - не скрывая гордости, похвалился адмирал. Затем он распорядился чтобы принесли угощения: экзотические фрукты, папайи, мамайи, соки. Расспрашивал о России, но больше, рассказывал сам о своей жизни, об училище, показывал фотки семьи.

- Чавес очень хороший человек. – нахваливал адмирал, Президента. – Он глубоко верующий, и, редкий случай – он к власти пришел не из-за политических амбиций, а действительно с мечтой, сделать жизнь людей прекрасной.    

В финале нашей встречи я подарил ему майку «Комсомольской правды» втайне надеясь, что он, растрогавшись, подарит мне форму венесуэльского моряка. Адмирал и в самом деле растрогался, но форму не подарил, зато дал машину вместе с водителем в бессрочное пользование и обещал завтра свозить на океан.

Целый день на адмиральской машине я осматривал достопримечательности Каракоса. Я посетил все храмы Каракоса, постоял у гробницы Боливара в Мавзолее, побродил по паркам и садам. Я был благодарен адмиралу Бичо за этот подарок. Но тогда я даже не мог себе представить, насколько может пригодиться мне случайное знакомство с простым венесэльским адмиралом.

6.

Итак: вопреки рекомендациям русского чекиста, я отправился в одиночку блукать по Каракосу. Поверьте, мне вовсе было необязательно, чтобы меня непременно ограбили или убили. Безусловно, материал от этого бы выиграл, засверкал бы свежими, яркими красками. Мне бы, наверняка, дали премию (посмертно). Но, я люблю одиночество. Блуждать в группе мне несвойственно.

Попутно, походя, на площадях и в скверах Каракоса,   я участвовал в манифестациях и митингах против вмешательства США во внутреннюю политику Венесуэлы вместе с молодежной организацией. Познакомился с венесуэльским медбратом Джонатаном и его братом. Они попеременно угощали меня венесуэльским пивом,

Потом наступила ночь. Я, как обычно случается с наступлением темноты, жаждал жарких дискуссий и политических дебатов с очередной девушкой с заниженным социальным уровнем ответственности. И вовсе он был не страшный, ночной Каракос, а очень даже симпатишный. Улицы оживленные, сверкающие огням рекламы, люди веселые, немного пьяные. На улицах было много грязных, обкуренных хиппи, свободных музыкантов, акробатов и жонглеров. Я, конечно, избегал темных закоулков, может быть, именно поэтому в эту ночь меня никто не убил. Рассвет я встретил в одном интересном баре. Там собрались праздные венесуэльцы и играли в странную, неведомую русскому путнику, игру. На экране нескольких мониторов шли компьютерные конные скачки. Посетители делали ставки, как на настоящих бегах. И когда компьютерные кони бежали по кругу они орали, стучали кулаками по столам. Было очень весело, потому что я выиграл 50 боливаров. Но когда на следующий день я снова пришел в этот веселый бар, чтобы погреть руки на венесуэльской лошадиной игре, громила на входе преградил мне путь, растопырив руки, будто хотел поймать курицу.

- Сегодня белым нельзя!

Я просто обалдел от такого оголтелого расизма и не мог произнести ни слова протеста. Я впервые в жизни почувствовал на себе, что значит иметь другой цвет кожи. Я был унижен и оскорблен. Мое человеческое достоинство было растоптано. Венесуэльцы! Вы же христиане! Опомнитесь! Христос был еврей. Вы что: и его бы не пустили в бар?    

7.

Один большой человек обещал устроить мне интервью с Чавесом. Но я хотел  встретиться с ним как солдат с солдатом: в такой же, военной форме, как у него. Поэтому случился у меня бзик: захотелось иметь венесуэльскую военную форму. Бзик, как бзик. Бывают и хуже. В центре Каракоса встречаю солдата 46-го размера:

- Продай, братишка, мне свою форму! Я тебе дам за нее аж 10 долларов!

Смеется.

- Не могу! За 10 не могу. Поезжай в Фуэрте Тьене, в военную Академию. Там много солдат. С кем-нибудь договоришься.

Кода я сам был курсантом, мы таким же макаром продавали тельняшки, бушлаты, «гады» (ботинки), а сами скромно ходили в старых. Сажусь на метро и еду на отдаленную окраину Каракоса, в Эль Вале, где расположен военный городок Фуэрте Тьене, окруженный огромным забором и колючей проволокой. Мимо КПП туда-сюда проезжают машины. Солдаты проверяют документы. Мне даже как-то стыдно соваться к ним без мандата. Мимо проходит  рядовой афровенесуэлец.

- Солдат! Можно спросить? – начинаю я разговор (на английском), как заправский цыган.

Афровенесуэлец с любопытством подходит.

- Мне нужна такая форма, как у тебя! Продай! Я тебе дам пять долларов.  

Солдат задумался. Почесал репу. Посмотрел в голубое бездонное небо. Посчитал что-то в уме. Наконец выдавил.

-  Там, на территории училища, вдали, за стадионом, есть военный магазин, где ты сам можешь купить себе военное снаряжение. Если есть разрешение.

- Проведешь меня внутрь?

- Без проблем, приятель. Двадцать боливаров.

Он поговорил с часовыми, сидящими на КПП, пришел к соглашению, и через минуту мы уже бодро маршировали по территории воинской части. Мимо нас по асфальту прогромыхал взвод курсантов в полной боевой выкладке.

- Ехать далеко, поэтому лучше поймать машину. Я тебе покажу, куда ехать. – сказал солдат Себастьян.

Мы подошли к стоянке автомашин и Себа, как я его просто стал называть, быстро договорился с водителем. Мы ехали минут двадцать по ухоженному военному городку мимо учебных корпусов, аллей и парков, больших ангаров, огороженных колючей проволокой.

-А что это за дома? – спрашивал я с нескрываемым любопытством дальнего провинциального родственника, оказавшегося в столице.

- Вон там – казармы курсантов, а там - солдаты живут, вот дома офицеров, - охотно пояснял мне мой проводник. – А в этих корпусах танкисты учатся.

- Ого! У вас тут и танк есть? – удивился я.

- Почему – танк? – обиделся солдат за свою Отчизну. – У нас много танков. Вон, за горами – полигон, там их до фига. Там и самолеты есть!

- Да ты гонишь, амиго!

Мы приехали в магазин. Но мне не везло. Магазин в этот день не работал. Я чуть не заплакал от досады. Заплатить 20 боливаров и остаться, мягко говоря, с носом!  

- У нас тут есть еще дно место, где можно добыть форму. – успокоил мня Себастьян - Типа склад-мастерская. Прямо, потом  налево и снова прямо. Там обмундирование военным по фигуре подгоняют. Ты можешь туда сходить. Может, там что-то подберешь. Только я не смогу тебя проводить, - он посмотрел на часы – мне в наряд заступать. Склад охранять.

8.

Я зачарованно бродил по военному городку, наблюдая неспешную военную жизнь. Здесь было все: супермаркеты, бары, примитивные уличные фитнес-центры,   открытые бассейны, где плескалась счастливая военная детвора и взрослые, парикмахерские и кафе, школы для детей военных и служащих, жилые дома и казармы, полигоны и склады горюче-смазочных материалов, гаражи и ангары для боевой техники. Был даже свой ипподром, где девушки-курсанты в этот день сдавали зачет по кавалерийской подготовке, демонстрируя курбеты, троп, мах, шанже, кантер, травес, курцгалоп. Целый час я с восторгом любовался искусством выездки. Я уже забыл о ничтожной меркантильной цели своей прихода, как вдруг неожиданно наткнулся на то, что искал. Это было небольшое, пахнущее обувным магазином, помещение, цейгауз, заваленный военной формой. Одна женщина строчила на машинке, подгоняя фору под нужные размеры, пришивая нашивки, другая принимала заказы. В помещение заходили курсанты, солдаты, старшины, офицеры, забирали заказы, и выходили восвояси.

- Мне нужна форма моего размера! – заявил я решительно. Женщины встревожено посмотрели на меня, как на лазутчика.

- Я же по-честному, - пояснил я, - Я заплачу, ежели что…

- Зачем вам форма? – спросила приемщица, оглядывая стоящего перед ней ледащего, бледного, небритого старичка (Ну, меня, то есть).

- Вы что не знаете? Колумбийцы перешли границу у реки! - неловко пошутил я. По-моему, им было по фигу, зачем мне форма. Женщина, пожав плечами, покопалась в шкафу и вытащила самый нижний комплект. Достала его из целлофанового пакета и приложила к моим костистым плечам зеленый  мундир. Он пришелся в пору мне.   Я прикинул штаны. Штаны пришлось немного ушить в бедрах.

- Мне бы еще нашивки. – сказал я, краснея от своей наглости.

- Выбирайте! – безразлично сказала приемщица, кивая на прилавок. Я предпочел нашивку «Национальная Гвардия Венесуэлы» и надпись на кармане «Meshkov». Женщина быстро набрала мою фамилию на компьютере, и  машинка сама стала выстрачивать мою фамилию на нашивке. Форма обошлась мне в 120 боливаров. И в тот самый момент, когда, расплатившись с добрым венесуэлками, я протянул руки за предметом своей мечты, за спиной весенним громом погрохотало:

- Документы! (Индетификасьен!)   

В дверях стоял патруль: сержант и два солдата. Я дрожащими руками протянул сержанту паспорт. Он долго изучал мой паспорт, потом спрятал его в карман.

- Один здесь? (Соло?) – спросил он, пристально вчитываясь в мое левое плечо.

- Да! – ответил я обреченно, поняв, что, как всегда, прокололся на мелочи. Я плохо продумал свой туалет, собираясь на военную базу Венесуэлы. Я был одет в майку без рукавов, а на левом плече предательски красовалась игривая наколка «Hollywood. Los Angeles. USA», нелепое последствие моего пребывания в Америке.

- Вам придется пройти с нами!

- Я член парламента, - неожиданно от страха, впервые в жизни, соврал я. Это случилось неожиданно, нечаянно, как приступ метеоризма. Пердуны меня поймут.

- Разберемся…

Выходя из помещения, я бросил прощальный, исполненный беспросветной безысходности, взгляд на свою новенькую, пахнущую складом, форму с надписью National Guard. Meshkov.

9.

Венесуэльский военный патруль по-человечески понять можно. Ходит по территории военной части какой-то бледный, хитроватый крендель с наколкой «USA» на плече, расспрашивает всех о вооруженных силах, да еще и военное снаряжение Венесуэлы скупает. Не по-людски это. С другой стороны и меня можно понять. Если на территорию военной академии так просто попасть, то почему я должен себе в этом отказывать. В общем, мы оба по-своему правы. Так думал я, пока меня этапировали в караулку. Я шел, гордо подняв голову, как легендарный Орленок. Мысль моя лихорадочно работала.   Я, конечно же, не думал, что меня ведут так вот сразу на расстрел, но мерзкий холодок в штанах я все-таки ощущал. Когда мы, наконец, пришли в какое-то одноэтажное помещение, я неожиданно для себя произвел перегруппировку мыслей и перешел в решительное контрнаступление.

- А знаете ли вы, сержант, что еще вчера я выступал в вашем Парламенте? – я протянул ему визитную карточку вице-спикера и еще Аделя Ель Лабайяра, председателя комиссии по топливной энергетике, с которым я давеча познакомился в парламенте. – Мне аплодировали стоя! – добавил я с пафосом и показал, как мне аплодировали стоя. Сержант насторожился, внимательно изучая визитную карточку. Все-таки, молодец я, что храню визитки ВИПов у себя в кармашке сумочки.

- С вашего позволения, я сейчас позвоню своему другу, адмиралу Бичо, командующему высшей военно-морской академией, и вы потрудитесь объяснить ему, за что я задержан.

Я протянул ему визитку адмирала и стал театрально, преувеличенно нервно, набирать номер на мобильном, который, (МТС его задери!), в Венесуэле вообще не работал.

- Угомонись, приятель, - успокоил меня, потрясенный общественным положением моих друзей, сержант, осторожно забирая мобильный из моих рук. – Выясним пару вопросов и, если ты ничего не нарушил, через десять минут уйдешь. – Он стал звонить куда-то, что-то быстро и взволнованно говорить, с выражением зачитывать мой паспорт. После чего, торжественно, как цеховой парторг членский билет, вручил его мне, и сказал.

- Пойдем, покажешь, через какое КПП ты прошел.

- Думаешь, я помню? – (Ага! Сейчас тебе! Русские своих не сдают, запомни, венесуэлец!!!!)

Сержант проводи меня на склад, где я забрал СВОЮ форму рядового национальной гвардии Венесуэлы и проводил меня за рубеж высшей военной академии. В душе моей играли гимны. Мне снова захотелось в Парламент, пожать всем руки. И хотя сержант прятал руку, я все-таки, чуть ли не насильно, поймал ее и с чувством, пожал.

- Вива Венесуэла! – воскликнул я, искренне гордясь тем, что вложил в военно-промышленный комплекс Венесуэлы 300 евро.  

- Никогда, слышишь, никогда не надевай эту форму в Венесуэле! – крикнул мне на прощание сержант. После демобилизации, я раз и навсегда перестал исполнять приказания офицеров, сержантов и старшин. Но не выполнение этого приказа венесуэльского сержанта мне дорого обойдется.

10.

О прекрасные тенистые улочки Каракоса! Я брел по Абрикосовой, свернул на Виноградную, и по Папайской улице прошел я не спеша.

Она сидела в тени каменой стены и стучала молоточком, создавая из кусочков металла и тонких полосок кожи, неповторимые произведения искусства. Была она чернее ночи, кудрявее овцы и прекраснее Вирсавии. Весь ее вид излучал свободу от человеческих предрассудков и условностей. Звали ее Ингрид. Она, прекрасно говорила по-английски, и как ни странно была из хорошего дома, с хорошей родословной. Ингрид закончила исторический факультет, но предпочла сомнительным прелестям сытой благополучной буржуазной жизни, непредсказуемую свободу улиц.

-  Ты очень близок к Богу. Но у тебя проблемы с твоим сыном! – окинув меня беглым взглядом, сказала она, когда я из любопытства присел чтобы получше рассмотреть диковинные поделки. Она была светлой колдуньей и  попала в точку. Я бываю, порой, очень близок к Богу. Я знаю все заповеди, и знаю: как жить. Но жить так, в соответствии с небесным уставом, я не могу! С Сыном у меня большие проблемы с тех пор, как он бросил Университет. Сейчас у меня, несмотря на мой легкий, игривый и веселый нрав, тяжелые, перерастающие, временами, во враждебность, отношения с сыном. Я добрых два часа провел возле ее уличной мастерской, зачарованный процессом созидания. Ингрид обстоятельно по полочкам разложила мне мое прошлое и будущее, дала множество рекомендаций, как не пропасть в этом мире. Подарила кучу амулетов, которые принесут мне счастье.

- У меня есть друг, - сказала Ингрид, - Он тоже раньше был журналистом. Он может рассказать тебе очень много интересного об обратной,   темной жизни Каракоса. Он может проводить тебя в самые криминальные районы. Познакомить с бандитами. С ним тебе будет безопасно. Если хочешь – приходи вечером, я тебя с ним познакомлю. Это очень интересный собеседник!

Я очень хотел узнать хоть немного, хоть чуть-чуть, о темной стороне жизни Каракоса, посидеть за стаканом рома с романтичными бандитами Каракоса. А то у меня все больше светлая, да светлая сторона жизни Венесуэльской столицы преследует. Аж тошно становится от такого светлого  доброго начала, когда вспоминаешь ежедневные криминальные сводки из Российской столицы. Ингрид не обманула меня. Более интересного собеседника я не встречал уже много лет. Прямо венесуэльский Вольтер какой-то! Его стремительный водопад мысли меня напрочь сразил! В результате нашей короткой встречи в моей бороде, на моей голове, в паху и в других волосистых местах,   значительно прибавилось седых волос.    

11.

В очередной раз я проходил мимо Ингрид, с мешком вещевых сувениров, купленных мною на площади Венесуэла. Завидев меня, она приветливо и призывно стала махать мне руками, словно матрос-сигнальщик «Титаника».

- Сейчас приедет мой друг, Карлос. Я тебе про него рассказывала.  

Друг Ингрид, кряжистый мужик с пегой оппортунистической бородкой, по имени Карлос, подкатил к месту встречи на скутере. Он был энергичен, бодр, свеж и в шлеме. Я поначалу  не распознал ботанической природы его необычайно бодрости.

- Ола! Ола! Россия? – восклицал он, энергично пританцовывая, как зайчик в рекламе «энерджайзера», с радостью, крепко, словно эспандер, пожимая мне руку,   – Москува! Мир! Дружба! Вива!

Мы решили сначала пойти в бар возле моего отеля, посидеть, покалякать о темной, обратной стороне жизни Венесуэлы.

- Только ты знаешь, я очень жрать хочу…. – смущенно сказал Карлос (он, кстати, так и сказал – guzzle - жрать!)

Это было очень даже кстати. Дело в том, что я сам только что вышел из ресторана в старой части города Эль Сентро, где предавался пороку чревоугодия. Я переоценил свой аппетит и не доел огромную порцию  «паррилья-криолья» - печеной на углях говядины. Я рачительно попросил официанта упаковать мне ее  собой. Теперь у меня появилась прекрасная возможность поделиться куском с ближним своим.

- Будешь «паррилью-криолью»? Она еще горячая. –  предложил я, умиляясь своему человеколюбию.

- О! «Парриью-креолью»? С радостью! – восторженно воскликнул Карлос, словно сбылась его заветная мечта. Наша беседа о темных сторонах жизни Каракоса продолжилась на ступеньках каменной лестницы, неподалеку от моего отеля. Карлос разложил перед собой пластиковую коробку с деликатесом, и стал уминать говядину, преувеличенно аппетитно чавкая.

- Бандитизма у нас, в самом деле, много. Но это от отчаяния и безысходности. Чавес – мудак. Он ведет страну к войне! – вел он светскую застольную беседу, руками разрывая мясо.

- Но ведь он помогает беднякам! – вступился я за, ставшего мне уже родным, Уго Чавеса.

- А вот это он зря делает. Вот я получаю от правительства, как бедняк, 100 баксов. Ну и скажи, зачем мне работать? На бухало и сигареты мне хватает. А жрачку я получаю в виде дополнительного пайка: крупа, масло, мясо. Он ведь покупает нас, дармовой жрачкой. Это, по-твоему, забота? Это обман! Ему нужна наша поддержка, сегодня, сейчас. Лучше бы он, шитхэд, жизнь нашу наладил, дома беднякам построил. Дал возможность зарабатывать! А эти подачки – унизительны. Чавес сидит на нашей общей нефти! И мы имеем право на долю!

Меня поразила политическая конструктивность экономической доктрины моего собеседника. Но тогда я еще не знал, на что способен беднейший венесуэльский электорат.

12.

- Очень вкусно! – сказал Карлос, завершив трапезу, сладко и громко отрыгнув, отчего с ближайшего куста испуганно взлетела сойка.

- Просто прелесть! – повторил он, поцыкал зубом, убирая изо рта остатки «паррилья-криолья». Потом отложил пустую коробку в сторону, на ступеньки, аккуратно вытер губы и руки платком, встал и, деловито достав из-за спины огромный, сантиметров 20 длиной,   нож, приставил мне его к горлу, вынудив меня задрать голову. Я сначала даже не понял, что происходит: отчего наши политические дебаты стремительно перешли в новую, острую, динамичную фазу-экшен? Давно я не испытывал подобного отвратительного чувства: острый металл противно давил на кадык. Одно неосторожное движение – и натянутая кожа на шее разойдется. Я не могу сказать, что вся жизнь пронеслась в моем мозгу, но мать я вспомнил. Несколько раз.

- Пикнешь – убью! – свирепо прохрипел, еще недавно дружелюбный, горе-журналист, дыхнув мне в лицо духом великодушно и безвозмездно дарованной мною «паррилья-криольи». Глаза его округлились, налились кровью от злобы, рот, обрамленный бурыми волосами бороды, исказила очень кривая усмешка злодея, каковую безуспешно добиваются у актеров в криминальных сериалах многие режиссеры. Затем Карлос, выхватил у меня из рук пакет, полный замечательных подарков для моей любимой крошки, повернулся и рванул вниз по лестнице, в сторону метро Белло Кампо. Ах, как я вознегодовал!   Неблагодарная свинья! Я, с добрым сердцем, покормил этого чертенка, а он мне мачете тычет в лицо! Да еще сумку с подарками забрал! Я вскочил, едва только он убрал нож, и заорал диким, нечеловеческим голосом: «Держи вора! Суки! ****и! Пожар! Вперед! Пидарасы! В атаку! » К сожалению, из этических соображений я не могу привести всего набора лозунгов, которыми я сопровождал погоню. Я бежал за лиходеем Карлсом, словно укушенный в попу бладхаунд, твердо решив покарать его ногами за неблагодарность. Я уже не думал о ноже, но только о сладостном миге возмездия и о своей сумке с подарками для моей малышки. Охранники в белоснежных рубашках, стоявшие возле моего отеля, рванули вместе со мной за убегающим венесуэльцем. Карлосу мешала бежать моя сумка. Кроме того, маневренность этого позора венесуэльской нации оставляла желать лучшего, поскольку тот, видимо нанюхался некачественного, левого кокса, оттого бежал, путаясь в собственных ногах. Кто-то из земляков, соотечественников, ловко подставил ему ножку, и мерзкий похититель сумок с подарками для любимой, со всего маху рухнул на асфальт. Я, как Марадонна, с разгона дал ему крепкого тумака ногой в пах, с тем, чтобы навсегда лишить его возможности воспроизводить себе подобных. И еще один – контрольный в голову, за Чавеса. Подбежавшие охранники схватили незадачливого эксперта венесуэльских трущоб и скрутили его. Карлос, сдерживаемый крепкими парнями, что-то гневное бросал мне в лицо. Я слышал в его крике нелепые отголоски классовой ненависти. Хотя за что ему было сетовать на меня: «паррилью-криолью» мою он же съел на халяву? По странному совпадению, его повергли на венесуэльскую землю, как раз возле того места, где сидела добрая колдунья Ингрид. Она была свидетельницей фиаско своего друга.

- Что-то я не понял, Ингрид. – сказал я ей с укоризной, - Что это было? Как ты можешь объяснить вызывающее поведение твоего друга?

- Я сама потрясена, - изумленно пожала плечами чаровница, - Впервые его таким вижу. Обкурился, наверное. Прямо чудеса какие-то!  

Я буквально перед этим, утром посетил церковь, и было бы несправедливо после этого сразу умереть в мучениях на улице Каракоса, к тому же во время Пасхи. Я уверен, что Карлос уже осознал всю глубину своего падения. И, наверняка, уже нашел себе способ искупить грехи изнурительным трудом  на стройках социализма. Моя командировка благополучно подошла к концу.

13.

Я думал, что сполна узнал Венесуэлу, но я, как оказалось, сильно обольщался. В аэропорту нас неожиданно ошеломили не очень приятной, по международным меркам, новостью. Вылет нашего самолета задерживался на семь часов, а не на час и не на два, как принято в цивилизованных странах. Чем занять себя интеллигентному, зрелому мужчине эти семь мучительных часов: ни тебе Мак-Дональдса, ни игровых автоматов, ни фитнес-клуба, ни девочек с заниженным уровнем социальной ответственности, ни даже кинотеатра – только бары, бары, бары. Разумеется, за отсутствием альтернативы, я и отправился в бар со случайным знакомым сенегальским пареньком по имени Энн Морис. Он месяц назад прибыл в Каракос на международную конференцию по проблемам помощи голодающим. В один из знойных дней его ограбили на тенистых улочках Каракоса, и теперь Энн, ведущий специалист Сенегала по решению проблем голодающих, сам голодал в аэропорту в  ожидании денег, без документов, без друзей и подруг. Сенегалец томился в аэропорту уже вторую неделю. Денег ему отчего-то не высылали. Видимо, Сенегал исчерпал национальный бюджет, истратив золотой запас на конференции по борьбе с голодом. Уроженец Дакара Энн Морис попросил меня покормить его, обещая за это сделать мне вызов в Сенегал. Сделка показалась мне весьма выгодной, и я велел подать ему еду.

- Я уже десяти человекам теперь должен сделать вызов, – признался Энн. – Так и живу. Продать мне нечего.

Энн к этому времени был популярен в аэропорту Каракоса, как Сноуден в России. Его уже знали все сотрудники: с ним   здоровались кассирши, работницы справочной службы, продавщицы киосков, носильщики, повара, бармены и официанты. Я не зря тогда покормил Энн Мориса. Его присутствие в аэропорту Каракоса спасет меня раньше.

14.

Семь часов пролетели как длинный, жуткий, беспокойный  полусон коррупционера военно-промышленного комплекса. Я спешно истратил последние боливары на бесполезные сувениры, брелки, цацки, кулоны и ром (который постепенно испарялся в моем чреве), чтобы не везти ненужные бумажки в Москву. Я купил маленького глиняного Чавеса за 20 боливаров и Фиделя за 80. Наконец, объявили посадку. И тут неожиданно возникли проблемы. По мере моего шаткого приближения к посту, пограничники становились все более беспокойными и тревожно поглядывали в мою сторону. Когда пришел мой черед предстать перед этой внушительной комиссией, они, чтобы не мешать общему потоку, отвели меня в сторону.

- Что-то не так, капитан? – спросил я, пытаясь говорить отчетливее, чем в трезвом состоянии, льстиво завысив звание пограничника в пять раз.

- Что это на вас? – в свою очередь спросил пограничник.

Я, с неменьшим удивлением, обнаружил себя в военной форме рядового венесуэльской национальной гвардии. За беседами с застрявшим сенегальцем, я совсем забыл уже, что я вот уже часов десять, как являюсь гвардейцем. Погранец стал звонить куда-то.  

- Что тут у тебя? – спросил его подошедший коллега и оторопел, увидев перед собой худенького, бледного старичка-гвардейца, в новенькой, топорщащейся форме. Потом подошли еще четверо пограничников и трое полицейских. Состоялся небольшой саммит. Моей главной политической ошибкой было то, что я, разнервничавшись, от страха, не соблюдя субординации, сразу стал требовать встречи с Президентом Чавесом, минуя национальное собрание и кабинет министров.

- Он пьян! – сказал один.

- С кого ты снял форму? – спросил другой.

- Это подарок адмирала…. – я от волнения забыл все фамилии. А одно лишь звание адмирала без фамилии никого не впечатляло. Меня начали тщательно шмонать. Особенное внимание было уделено моей сумке. Они сгрудились вокруг нее и, судя по радостному оживлению, похоже, что-то нашли.

- Увы! Вам придется пойти  с нами, – с нескрываемой печалью сказал мне офицер. Впервые в жизни, в аэропорту Каракоса, меня, которому еще вчера аплодировало национальное собрание  Венесуэлы, сопровождал такой большой и представительный эскорт. Вообще, у меня с возрастом очень много чего случается впервые. На глазах изумленных пассажиров через всю огромную территорию терминала я прошествовал в отведенные мне покои. В мое распоряжение был предоставлен небольшой, аккуратный обезьянник. На душе стало тоскливо и тревожно. Где-то там, за стеною, на летном поле ревел турбинами запоздалый самолет Люфтганзы, унося моих друзей на мою любимую историческую Родину. В моих апартаментах, освещенных единственной тусклой лампочкой, была просторные, не застеленные нары, многоместная шконка, на которой я и прикорнул, предоставив судьбе, в немного пугающем лице полицейских, распорядиться моим дальнейшим перемещением. Проснулся я оттого, что кто-то теребит мой срамной ***. Поначалу я подумал, что это кряжистая красавица Пилар, но, открыв глаза, в полумраке увидел пред собой небритую, усатую рожу. Мужик! Шарит рукою своей пахабной в моих военных штанах!

- А ну, на ху-у-у-у-у-у-й! – вскричал я в гневе, и, что было мочи, врезал своей худенькой ручищей в район усов блуднику-извращенцу. Усоносец с глухим стоном свалился со шконки. Я вскочил, и, опасаясь, что тот будет меня сейчас бить, стал методично и точно наносить ему удары ногой в живот. Боливарианец заорал благим матом. Орал и я. Что – не помню.

Металлическая дверь отворилась. Ввалились два огромных военных гвардейца, и легко, словно пушинку, оттащили меня от лежащего в позе эмбриона мачо. Пару минут они что-то гневное бросали мне в лицо. Потом забрали под руки неудачливого соблазнителя и увели в другую камеру.

Томительно, словно годы на нарах, тянулись часы. Через некоторое время вошел давешний офицер вручил мне мою сумку.

- Все в прядке. – сказал он, дружески похлопав меня по френчу. В порядке? Странные, однако, у него представления о порядке. Пидора подсадили пахабного. Во-вторых, с Чавесом мне так и не удалось встретиться. А утром, в кассе Люфтганзы тетенька сказала мне с грустинкой:

- Ваш самолет улетел и билет недействителен. Так что вам придется покупать новый.

Легко сказать – покупать. А если денег нет, то, как ты его купишь?

- Ничего! – успокоил меня неунывающий сенегальский ожидалец денег Энн Морис, - Будем теперь вместе здесь жить. Сначала трудно, а потом привыкнешь, как я.

Перспектива провести остаток своих дней даже в таком прекрасном аэропорту меня не на шутку встревожила. Я бы мог позвонить в консульство, но МТС в Венесуэле не работает. Есть телефоны-автоматы, но они бесплатно не работают! А все деньги потрачены в баре, и на сувениры, которые я стал тут же предлагать отбывающим пассажирам. Удалось продать только маленького Чавеса за 5 боливаров. Пассажиры смотрели с опаской на странного бойца национальной гвардии, торгующего подержанными моими руками сувенирами и шарахались от него в стороны. Тогда на помощь пришел сенегальский борец за сытость во всем мире. Он просто и незамысловато попросил подаяния у людей, и за десять минут насшибал мне на телефонный звонок. Конференция по борьбе с голодом пошла ему на пользу. Через час приехал консул Валера Дербенев и договорился с Люфтганзой о моей быстрейшей отправке в России в интересах той же Венесуэлы. А еще через час самолет уносил меня в Европу. Во Франкфурте, меня, как бойца национальной гвардии Венесуэлы, таможенники заставили пройти в отдельную комнату, попросили разуться и раздеться. Проверили ботинки и трусы. Эх! Говорил мне сержант: не надевай форму! Прости, сержант! Прости Венесуэла! Я искренне хотел помочь тебе в трудный час. И хочется верить, что в наступившей стабильности есть частица и моего участия. Ну а если Америка и Колумбия не успокоятся – я снова приеду! Форма у меня уже есть.

МУЗЫКАНТЫ, БРАТУШКИ

«Хэй! Батыр! Чтобы вечно жить – надо музыку творить! »

(Комузчи Токтогул Секельбаев)

1.

«Комсомолка» подарила мне много нечаянной радости и счастья. Путешествия, приключения, открытия, театры, кино, праздники общения, знакомства, дружба с замечательными людьми, коллегами, любовь и благосклонность прекрасных дев. Но была еще одна радость, без которой жизнь была бы неполной. Я, по долгу службы, как обозреватель отдела культуры, ДОЛЖЕН БЫЛ посещать все рок-концерты, джазовые фестивали, и тусовки. ДОЛЖЕН БЫЛ! Представляете? Это была священная обязанность, о которой я мечтал с детства. Ведь все мы, дети развитого социализма были безжалостно обделены прекрасной музыкой. В то время, как мир наслаждался джазом, роком, мы были вынуждены слушать насаждаемые нам партийными чиновниками от культуры чудовищные хоровые произведения о партии и ленине, о счастье и труде. Все сегодня знают, что за рок музыку можно было и загреметь в места отдаленные. Но все это как-то забывается: как и все плохое.

Сегодня судьба ненароком делает мне много нечаянных подарков. Она дарит мне встречи с легендарными людьми. Об этом я, в своем уже далеком Воронеже, не мог даже мечтать. Встречался с гениальным гитаристом Ричи Блэкмором, беседовал за чашкой вина с великим клавишником Urian Heep Кэном Хэнсли, с Джо Линн Тернером, накачался пивом с парнями из группы Blood Sweet & Tears, встречался легендарным Элисом Купером. Очень простой, улыбчивый и скромный. Удивительный музыкант. Его друзьями был Джим Морисон, Дженис Джеплин, Джимми Хендрикс, Джон Леннон. Лет двадцать назад он, как и многие другие музыканты был конченным алкашом. С Эллисом Купером мне посчастливилось провести в беседах целый час. Он рассказывал, как однажды, лет двадцать назад, посреди ночи на улице его разбудил какой-то человек и спросил, как его зовут. Винсент (его настоящее имя. А по фамилии он - Фурнье) в тот день так и не смог вспомнить свое имя. И тогда он понял, что пора кончать бухать. И бросил. А многие его друзья так и не смогли этого сделать. И я среди них.

Я своей затянувшейся музыкальной юности я даже мечтать не мог о том, что когда-нибудь услышу живой концерт Deep Purple или Eric Klapton. Поэтому, едва переехал я в Москву, как пустился во все рок-тяжкие. Я не пропускал ни одного концерта своих кумиров, рок-музыкантов, увидеть и услышать которых, для меня было Великим Счастьем, как для любого музыканта. А уж поговорить с кумиром – это вообще было выше всякой мечты. Я встречался с Ричи Блэкмором, с Эллисом Купером, с Джо Линн Тернером, с Кэном Хэнсли. Я был на Концертах сэра Пола Маккартни, Аэросмит, непостижимого виоруоза, китариста Ингви Мальмстина.

И жизнь моя наполняется музыкой, я ее слушаю жадно, жру ушами, словно только что вырвавшийся живым из концлагеря еврей. Я не только с бесплатной радостью посещал все концерты мировых звезд, но и получал за это деньги! О! Ужас! О! Святой Мордухэй, покровитель рок-музыки! Благодарю тебя!

ГАРАНЯН      

Как-то раз, у Георгия Гараняна образовался круглый юбилей. И я пошел к нему в гости. Легенда российского джаза, композитор и дирижер, бессменный руководитель ансамбля "Мелодия" при одноименной студии грамзаписи, Георгий Гаранян, гордится своей новой квартирой не меньше чем своими произведениями. Дома он ходит в шортах и в ковбойке. Георгий провел подробную экскурсию, показал мне свою студию, полную всяческих электронных прибамбасов. Квартира и в самом деле хороша. Дом сталинский с высокими потолками. Он расположен чуть в стороне от Кутузовского. Тихий такой райончик. Красивый.

— Давайте, Александр выпьем с вами. Я накормлю вас чудесным борщем, — сказал Георгий и не скрывая гордости добавил,— Я сам готовлю.

Он споро накрыл на стол. Салат из помидоров, семга, икра. Выставил запотевшую бутылку водки.

— А я не пью водки. – нагло соврал я. — Только сухое вино. От водки я быстро угасаю и пропадаю, как собеседник.

Георгий огорчился больше, чем положено огорчаться по такому вроде бы незначительному поводу, хотя тут же, конечно, достал бутылку грузинского вина "Макузани".

— Плохо, — сказал он, с грустью, — а я так хотел сегодня как следует выпить. Думаю, придет Саша, мы с ним оттянемся как следует.

Тем не менее, мы выпили, каждый свое. Борьщ был действительно чудо как хорош. Георгий откровенно делился со мною своими кулинарными секретами, время от времени подливая себе водочки.

— Знаете, Александр, — сказал он через какое-то время. — Наверное, интервью сегодня у меня не получится. У меня язык что-то заплетается. Давайте просто я вам фотографии наших последних гастролей на Тайване покажу, а вы потом придете ко мне в гости еще раз. Я и сам почувствовал, что уже интервью не получится. К тому же прийти в гости к такому легендарному музыканту, и прекрасному человеку еще раз мне, честно говоря, очень хотелось. Георгий чудно комментировал фотографии, рассказывал о гастролях с мальчишеским восторгом.

— Тайцы такие непосредственные. Они не сильны в музыке, но они искренни в своем восприятии прекрасного. Они какие-то первозданные.

— Не собираетесь книгу писать? — спросил я, - Сегодня это так модно. Все пишут книги. Я бы помог…

— Нет. Сказал он серьезно. — Я еще поиграю. Наверное, пишут те, кто уже невостребован, как профессионал. У меня сегодня просто не хватает времени на книгу. У меня оркестр, который надо кормить. Они мне верят и надеются на меня. Я должен сделать потрясающую программу, чтобы нас приглашали во все страны. Хотя сейчас и так наш джаз бенд обеспечен зарубежными гастролями на год вперед. И это в то время, как многие замечательные джазовые коллективы сидят без работы.

Спустя полчаса пришла Нелли, жена Георгия. Высокая, красивая женщина с восточными чертами лица.

— А это моя жена, Нелли! — объявил Георгий.

— А мы тут с Алексндром напились! - сообщил ей радостно Георгий. Потом смущенно поправился.

- Вернее я напился…

Потом мы стали пить чай с тайскими конфетами.

- Он только на словах пьяницей прикидывается. — сказала Нелли. — Когда летели в Америку, всю дорогу мечтал, сейчас приеду к Володьке, напьемся! А приехали, одну бутылку за весь вечер не одолели.

- Чего это не одолели, — горячо возразил Георгий. — Одолели! Ты же не видела.

Попив чайку, мы спустились во двор, сели в Неллин "Оппель" и поехали за билетами в Краснодар. Георгий через пару дней должен был уезжать работать со своим краснодарским джаз бэндом. Эх! Жаль, что так и не нашел я потом времени, чтобы поехать к Георгию. Все откладывал, откладывал… Пока Георгия не стало на Земле. Прости меня Георгий… Друзья! Я понял одну вещь. Все можно в этой жизни отложить, посевную, уборочную, рюмочную. Все, кроме Любви и встречи с близкими людьми.

2.

В этот день нескончаемые потоки россиян стекались к СК «Олимпийский». Шли целыми семьями: деды, бабки, сыновья, дочки, внуки и правнуки.

В фойе один мужик переоделся было в Пола Маккартни времен альбома"Sergeant Pepper's Lonely Hearts Club Band", чтобы немного покупаться в славе великого музыканта, но его мгновенно разоблачали бдительные зрители (ведь он был рыжий и в очках!).

- Дамы и господа! - мягким голосом обратились к нам женский голос из репродуктора, - Сэр Пол Маккартни просит извинение за задержку концерта, которая произошла из за трудностей с доставкой необходимой аппаратуры! ». - Да кто он такой! - кипятился сидевший рядом со мной дородный мужчина, когда истек первый час, наливая себе водки в пластиковый стакан - Что он о себе возомнил! - с нескрываемым негодованием вливал он содержимое в глотку.

Вы когда-нибудь, друзья, видели, как пьют водку с негодованием? Этот был тот самый редкий случай.

Но сей мужик был один такой возмущенный. Большинство спокойно сидели и умиротворенно внимали кавер-версиям битловских песен доносившихся из репродуктора. Взять того же Андрея Макаревича: сидел тихо, не возмущался и водку не пил из пластиковых стаканчиков от отчаяния.

Фото: Евгения ГУСЕВА

Да и Иван Ургант отнеся к задержке концерта спокойно, подавая пример терпимости остальным россиянам. Никаких обличительных текстов с его стороны не было. А ведь мог бы призвать своим острым словом артистов к ответственности! Мог бы поднять под свои знамена партнера по программам, полемиста Владимира Познера, и эпатажную актрису, режиссера Ренату Литвинову, и прирожденного рокера Владимира Кузьмина, и Гарика Сукачева, и советского хит мейкера Юрия Антонова.

Но все обошлось! Такого сэра мы готовы ждать хоть вечность! Ждали же 8 лет! (В последний раз он навещал нас аж в 2003 году!) Через мгновение пространство вокруг меня всколыхнулось от радостного языческого рева и аплодисментов, а через мгновение в сиянии голубого света мы увидели Его, великого сэра Пола Маккартни.

По всему было видно, музыкант ответственно подошел к встрече с россиянами. Он вышел на сцену стройный, подтянутый, без пузика, характерного для персон его возраста, в элегантном, ладно скроенном костюме (нигде не топорщилось!).

В таком впору под венец идти. (Хотя, куда уж теперь ему? Хватит уж!) И крикнул он нам на чистом русском языке: «Привет, чуваки! » Этого мы не ожидали. Крикни нам такое тот же Басков или Стас Михайлов, мы бы не обомлели нисколечко. А тут - Пол!

Он и так был нам близок, а теперь-то вообще стал нашим «братом». В руках у него была та самая, легендарная, знакомая по картинкам и фильмам, полу акустическая гитара в форме скрипки. У нее в районе соприкосновения с пальцами правой руки была видна даже заметная потертость на лакированной поверхности. - Я буду говорить с вами в этот вечер по-русски! - сказал сэр Пол.

И не обманул ведь! Балагурил с нами целый вечер по-русски (правда, заглядывал украдкой в бумажку на полу). Но  в свой незамысловатый конферанс он все же с добросовестной частотой вставлял бессмертные хиты. И благодарный зал, вообразив себя Маккартнями, усердно вторил певцу: - Hey Jude, don't make it bad Take a sad song and make it better...

Пели с сэром Полом Маккартни седовласые старушки, вспоминая свою грешную, бухую, хипповую юность, пели удивленные, безусые юнцы, пел чиновник, погрязший в коррупции, пел прогрессивный, но бедный, журналист, пел христианин, мусульманин и иудей пел. Всех объединил под одной музыкальной крышей в этот день Пол Маккартни.

- Естурдей! - кричал на ломанном английском языке, несогласный с репертуарной политикой певца мой мятежный сосед. Но убедившись, что строптивый музыкант не только опоздал, но и не исполнил его простого желания, он вообще встал и покинул зал.

«Ну, ну! Попой, дескать, теперь без меня, строптивый певец! » Маккартни был в этот вечер неутомим, как Энерджайзер, словно это не ему будет в следующем году 70 лет. Он разгорячился снял свой пиджак. Размахнулся и хотел кинуть его в публику.

Публика затаила дыхание. Но что-то остановило Пола. Больно пиджак был хорош. Пол остался в розовой срачице,(что, наверняка, не одобрили бы некоторые представители российской поп-культуры).

Он пел три часа подряд, отлучаясь только на мгновение, чтобы услышать наши не умолкающие, призывные аплодисменты из-за кулис. Он с теплотой вспоминал в этот вечер и о Джордже Харрисоне и о Джоне Ленноне.

Он исполнял наши любимые, знакомые нам с детства песни из репертуара и Beatles и Wings, играл на бас-гитаре, на фортепиано, на акустической, на укулеле, «поливал соляк» на электрогитаре. Он смеялся, подмигивал, призывал нас жестами и криком петь вместе с ним, радоваться вместе с ним жизни.

А ведь она, наша жизнь - прекрасна. Жаль, что не понял этого мой обиженный на жизнь сосед, покинувший зал.

Ведь сегодня не всем даже верится сегодня, что буквально каких-то двадцать лет назад мы не могли даже в самых сладких снах мечтать о том, что доживем до того времени, когда увидим великого музыканта сэра Пола Маккартни.

3.

Слава тебе, партия и демократия! Слава тебе «Комсомолка»!!!!. Я иду на концерт  Элиса Купера (по работе, разумеется). Скоро не станет в мире звезд, которые бы хоть раз не , был в Москве. На них, скоро будут показывать пальцами, как на монстров и говорить: Гля на него! (Look at him!) В Москве не был! He'd never been in Moscow! Ha-ha-ha-ha!

Мог ли я, простой провинциальный паренек, в своем босоногом детстве даже мечтать в самых похмельных своих снах, что когда-нибудь смогу в этой жизни увидеть настоящего живого Алиса Купера, пить с ним чай, кофе. Мечтать-то, конечно, мог. Кто ж запрещает. Мы и слушали-то его в те далекие времена в шипящих записях на хрипящих магнитофонах, передавая по кругу замусоленный косячок. Но шли годы. Справедливость восторжествовала. Не все же проклятым буржуинам слушать хорошую музыку. Им все, а нам только Кобзона? Неправильно это.

Сначала Купер как простой американский паренек Винсент Фурье предстал перед многочисленными корреспондентами на пресс-конференции. Добрый такой, улыбчивый и остроумный. Правда, лицо Винсента несет явные отпечатки сценического образа. Такое лицо сделало бы кассу любому фильму Хичкока. Да и в темном переулке такому лицу перечить не станешь. Но с лица Купера, как говорится, воду не пить. После пресс-конференции Купер автографы стал раздавать направо-налево. Всем раздал. Мне в записную книжку тоже какую-то хитрую закорюку поставил, из которой и не поймешь сразу: Фурье он или все же - Купер. Всем ее теперь показываю. Никто, правда, не верит, что это Купер сделал.

А на следующий день он уже появился на сцене "Олимпийского", уже как явный Элис Купер. Правда, почему-то опоздал на часок. "Сказать, что попал в пробку: так вы все равно не поверите!" (ВВП. Из выступления на Московском кинофестивале)

На сцене тут и там лежали полусгнившие скелеты людей (Бедные Йорики!) Телевизоры, какие-то приборы, борокамеры. Разбитые, обгоревшие остовы автомобилей. В общем: картина "Смерть переселенца"

В зале собралась довольно разношерстная публика: журналисты, музыканты, рабочие, колхозники, родители с детишками, дедки с внучатками, седые пузатые рокеры в кожаных жилетках, молодые парни да девчата со всех регионов нашей бывшей необъятной страны. Было там даже одно какое-то официальное лицо. В светлом костюме за тысячу баксов, в очках, (если не консул посольства, то на депутата тянет точно) Оно, казалось, чувствовало себя несколько неуютно в этом зале, настороженно озиралось кругом. Вроде бы своих искал.

Но вот раздались первые устрашающие аккорды. Соль минор. Фа диез мажор. Публика содрогнулась от ужаса. Таких ужасных аккордов еще не слахала страна. Потом два дюжих американца открыли створки какого-то буфета, а там - говорящая голова с ручками. И воскликнула тут голова злобным американским голосом: Everybody! Go on dick until Alice Cooper did not come! (Шли бы вы все отсюда на ***, покуда Элис Купер не пришел!)

Да! Так тебе и пошли! Билеты от семидесяти баксов и выше. А тут и сам Купер появился, страшный такой, злой какой-то, в красном плаще с кровавым подбоем, весь увешанный медалями "За отвагу на пожаре", "За спасение утопающих", "За Пирл-Харбор" "За взятие Вашингтона", словно ветаран какой. Что тут началось! Запел он, в общем. Чуть позже к нему присоединилась девица с нагайкой вся в черном, как олицетворение злых сил. Стала вокруг себя пространство нагайкою по-казацки хлестать. Элис Купер как ее заметил, сразу как-то напрягся весь, весь с лица спал. Ему отчего-то не понравилось такая самодеятельность. Подскочил он к девице, да как даст ей по жопе пендаля и сбросил ее в бездну, как наш Стенька. (На сцене была бездна небольшая специально приготовлена. Тартарчик такой, небольшой) Все! И не стало бабы. Почтенный вроде бы человек, отец семейства, владелец ресторанов, а поди ж ты! Но нашему зрителю такой исход пришелся по душе. Взревел зритель от восторга. Не каждый день наши певцы баб в бездну сбрасывают. Кобзон, к примеру, за всю жизнь не одной бабы не загубил. А мог бы! Ведь пел и с Сенчиной и с Зыкиной. Что-то ему помешало. Менталитет у нас другой. Не можем мы так вот... Пинком по жопе. Даму-с!

А тем временем санитарка привезла детскую коляску. Элис Купер санитарку задавил руками (не прекращая при этом петь! Во дает!) и запихал бездыханное тело в духовку. Вообще, бабам досталось изрядно от Купера на этом шоу. А сам он достал из коляски необыкновенного такого дитя о двух головах. "Не мышонка, не лягушку, а неведому зверушку" Одна головка у парнишки-мутанта была своя, а другая от шакала или кайота. (Следствие повышенной радиации, как вы понимаете. Мы аллегорию сечем!) Купер в каком-то исступлении бросил того больного пацана на пол и заколол его шашкой. А тут и санитары подоспели. Натянули на певца смирительную рубашку, но Купер упорно продолжал петь. Эту песню не задавишь не убьешь.

Потом он еще одну санитарку убил. Санитарки, однако, вскоре кончились, и Купер уже сам лег под гильотину. И что вы думаете? Гильотина резко опустилась и голова артиста, еще минуту назад беззаботно распевающая свои ужасные песни, безвольно покатилась по сцене. Раздался ужасный, жуткий, душераздирающий, нечеловеческий крик. Мне показалось, что орал депутат. Темно было. Да. Это тебе, брат, не в Думе заседать. Палач поднял голову бывшего Элиса Купера за волосы и страстно, взасос, поцеловал ее в окровавленные губы. Как в "Весне священной" Родена. Нет! Еще страстнее! Как Брежнев Хоннекера! И ничего! Никто не сблевал!

А зал все время подпевал Куперу на чисто английском языке. И ему было это весьма приятно. При этом все танцевали (даже сдержанный депутат притоптывал ножкой) Хотя, с таким же успехом можно было плясать под музыку Вагнера и Малера. Некоторые поклонники великого музыканта к концу представления от счастья изрядно нагвозились и у них началась падучая, а потом - вставучая.

А потом на сцену выскочил тогдашний президент Соединенных Штатов Билл Клинтон в трусах и стал тоже плясать. За ним выскочила Хилари. И они на радость публике начали потешно так, по-простому, дубасить друг дружку. А сам Элис Купер уже живой и здоровый над ними патриотично размахивал американским флагом, как бы олицетворяя торжество демократии и прогрессивных сил.

Все закончилось благополучно: никто не обделался. Победило добро. Как сказал сам Купер на пресс конференции: "Все наши надуманные ужасы - добрая сказка в сравнении с тем, что мы каждый день смотрим по ТВ!" А музыка была классная! Достаточно сказать, что с Купером работали музыканты, играющие ранее в Black Sabbath и Rainbow.

3.

Воскресенье. Электричка. Еду на концерт гениального гитариста Ингви Мальмстина. За окном мелькают подмосковные пейзажи, дачи, сельмаги, помойки, собаки. Безвольно покачивающиеся одутловатые физиономии сквозь дымчатый туман из щелок полузакрытых глаз. Народ безмятежно кемарит. В мерный шум поезда неожиданно врывается гортанный женский крик, от которого вздрагивает задремавший крестьянин с лукошком в руках.

- Доброе утро, дорогие друзья! Доброго всем пути! Разрешите предложить вашему вниманию следующие товары. Зеркальца карманные. Набор ножниц для обработки ногтей. Дешевле, чем в магазине. Шнурки ботиночные. Всех расцветок. Шоколад московский с арахисом. Вафли "Восторг". Крем от комаров. Шпингалеты оконные.

Немолодая, потрепанная жизненной бурей женщина, проходит по вагону, останавливаясь для демонстрации товара. Кто-то купил шоколадку. Уже хорошо! А в дверях стоит уже другой негоциант, аккуратный юноша с горящим взором:

— Зинаида Гиппиус! Осип Мадельштамм! Гесиод! Анакреон! Бессмертный "Улисс" Джеймса Джойса! Торнтон Уайлдер! Загадочный Рильке! Недорогой Ширванзаде! Меттерлинк в удобной обложке! Книги на любой вкус!

— Дайте Джойса! Две штуки! — попросила сидящая со мной старушка, доставая деньги из под бурой от времени юбки. — Соседка, Кузьминишна, просила взять! — пояснила она мне, заметив мой недоуменный взгляд.

— И мне! И мне Джойса! — раздалось со всех сторон. Неправда! Скажет читатель. И будет прав, как всегда. Книгоноша исчезает, не солоно хлебавши, и в мгновенье ока его место занимает пожилой дядька в очках, с коробом в руках.

— А вот — Пурген! Стрептоцид! Нитросорбид! Дезоксирибонуклеаза! Оксибутират натрия! Новое эффективное средство от выпадения волос! Вагинальные свечи в серебрянных шандалах! Купальники женские и мужские. Эффективный, абсолютно безвредный, корм для рыбок. Платки носовые, ротовые, анальные, многоразовые.

И так всю дорогу. Предлагают много. Покупают мало. Но открытого недовольства и агрессии не проявляют. А зачем? Все отлично понимают: не страсть к торговле, не призвание, вынудило этих людей взяться за этот нелегкий, и главное, неблагодарный труд. Конечно, многие из них предпочли бы заниматься политикой, писать стихи, консоны, бродить в сверкающих нарядах по подиуму или снимать фильмы. Но, увы! Места в политике уже разобраны, на подиум уже поздно, а фильмы у нас уже есть. Так уж сложилось в нашей экономике, что кроме торговле, нам уже больше, и заняться нечем. И стар и млад: всяк торгует понемногу.

Возле метро мне вручают парочку листовок в руки. Приглашают меня помолиться немного на какие-то религиозные чтения. Это "Евреи за Иисуса". А почему — только — евреи? Я что — против Иисуса? Я обеими руками — за. Жаль, времени нет.

Вагон метро. Рассалабуха. Затворяю глаза, чтобы предаться грезам. И вдруг, словно пыльным мешком по голове, мне является торжественный дикторский голос:

— Добрый вечер, дорогие друзья! Позвольте предложить вам авторучки шариковые и капиллярные, красные и черные! Эпилятор для носа. Бумага для факса.   Кроме этого в продаже имеется мыло душистое и полотенце пушистое…

- Эх! - думаю огорченно, жизнь наша — рынок импортных товаров! Если бы мы вот так же все любили производить! Сидели бы все дома и производили. Один — средства против тараканов, другой - косметику, а третий, кто-нибудь, староста, к примеру, продавал все это где-нибудь, в специально отведенном месте! Подальше от людей. И тихо, как-нибудь, что бы не мешать нам грезить в метро.

4.

«Это невозможно! Так не играют! », обиженно рявкнул мой друг - гитарист, когда я в 1990 году впервые поставил ему  альбом «Trilogy» Ингви Мальмстина. Да, действительно, скептику может показаться, что игра этого музыканта - лишь ускоренное студийное воспроизведение обычной гитарной игры. Но для того и существуют живые концерты, друзья, что бы убедиться, что так играют! Я давно мечтал, своими глазами увидеть, (да-да! именно увидеть!) игру этого уникального гитариста. И хотя Мальмстин уже не раз «на бис» приезжал в Россию, я, как назло, в тот момент – уезжал в какую-нибудь дыру. И вот мы встретились! Мальмстин приехал «по делам», в рамках турне в поддержку альбома Relentless, я пришел, как его непоколебимый фанат. Он выскакивает на сцену под рев нашего брата-фаната, молодой (49 всего-то!), подтянутый, русая грива по пояс, в кожаных штанцах, и, главное – с гитарой Stratocaster в руках! Чу! С другой стороны появился вокалист Тим Оуэнс, в бейсболке, и комиссарской кожанке, самый неволосатый музыкант нынешнего состава. Но горласт, харизматичен и неистов, чертяка. На клавишах чернобровый Дерек Шеринян. Мощь, натиск, шок! Затряслась в экстазе публика. А уж когда слабал нам старина Ингви свою знаменитую версию «Адажио» Томазо Альбиони, предательские слезы накатились на наши глаза. Вообще, Мальмстину памятник надо поставить, уже только лишь за то, что он своей игрой пробудил интерес легкомысленной молодежи к Баху, Вивальди, Паганини, Моцарту, и вообще к классической музыке, в таком вот, сногсшибательном виде. Поиграет-поиграет Ингви хряпнет из баночки напитка, и ногой высоко так - хрясь! Р-р-р-ра-а-а-а-з! Кий-я-а-а-а! И наносит удар вероятному противнику нео-классик металла. А то еще ка-а-а-к размахнется гитарой, раскрутит над головой, да и швырнет ее в сторону, где ее ловко ловит специально натренированный ловец гитар. А с другой стороны - специально подготовленный подавальщик гитар уже несет ему новую гитару, еще краше улетевшей. Сколько он сменил гитар, сказать трудно. Да и не  барское это дело, гитары чужие считать. Гитары летали по сцене, словно напуганные грохотом, трепетные птицы. Но не дна гитара не пострадала во время концерта (Риччи Блэкмор, бывалоча, пару-тройку гитар за концерт расшибал вдребезги). Но не только гитары бросал Мальмстин. После каждого виртуозного пассажа он швырял в публику медиатор (наверное, медиатор от пассажа стирался?). Но, как назло, медиаторы летели всякий раз мимо меня. Он их сотни две выбросил. Но нас было больше. Все равно всем не досталось.

Но не только молодежь нынче «прется» от классического хеви-метала. В зале много нашего брата собралось: седовласого, ой, да, пузатенького, лысого старичка. Не сидится сегодня дома старичку! Трясет наш седой братушка-фанат головой в такт музыке, «козу» пальчиками показывает Мальмстину, тащится от его игры! Его, нашего седо-лысого брата, понять можно: не дали ему в свое время коммунисты вдоволь насладиться металлом и тяжелым роком (впрочем, и легким тоже). Боялись коммунисты, что эта музыка отвлечет нашего брата от  любви к партии и от строительства коммунизма. (Сами-то шельмы, наверное, тайком слушали хэвви метал на своих закрытых афтапати после съезда партии!) Меня, помнится, всякие парторги волосы длинные заставляли стричь, под угрозой исключения из университета! Самое большее, что нам позволяли, это побуйствовать и пореветь под зажигательные ритмы Малежика, Толкуновой и Буйнова. Сегодня: слушай, сколько хочешь и кого хочешь, дружок! Все легенды мирового рока у нас уже попели! И я счастлив, что застал все-таки это время. Ура, товарищи по року! Ура, «Комсомолке»!

Вечером прихожу домой. Думаю, вот уж сейчас погрежу всласть! Ага! Погрезишь ты! Почтовый ящик до краев набит листовками, призывающими меня посетить магазины, шопы, киоски, палатки и торговые центры. Листовки и проспекты — на цветной глянцевой бумаге: сразу и не выбросишь! Мне на этот раз предлагают: длинную юбку-парео с двойной оборкой по вырезу, и топ из полиэстера цвета индиго. Декоративную тесьму с искусственным жемчугом. Шляпку из соломки из небеленого полотна. Агентство недвижимости предлагает мне выгодно для нас обоих продать и обменять мою квартиру. Да вы задолбали! Не надо мне юбку-парео с двойной оборкой! И бумагу для факса не надо! Мне бы только погрезить немного в тишине…

РОБЕРТ ПЛАНТ

Сцена концертного зала прибрана скромненько, незамысловато, без злата и серебра, без устрашающих декораций, в стиле пауперистского минимализма. Один плакат посредине с надписью «Band of Joy» с изображением шута горохового в клоунском колпаке. В Москву Роберт Плант прилетел с группой Band of Joy, с которой он в лихих 60-х годах скромно начинал свое звездное творчество.

Тогда что-то у них не заладилось. А мы, русские босоногие ребятишки-рокеры, тогда тоже не особо увлеклись творчеством группы Band of Joy. Не гонялись с безумством в очах за ихними дисками. Да, Плант с ними и ничего не записал. Так, поиграл немного и ушел в Led Zeppelin. А что сейчас? Сидим, ждем-пождем. И стар и млад. Слева девчонка в джинсовых шортах, жующая жвачку, справа - седовласый упитанный мужчина, похожий на министра, в очках, лет шестидесяти,   в галстуке и белой рубашке. (Будто только что договор подписал о крупных поставках силикона или пидры чернолистной)

Последний раз Плант приезжал к нам лет девять назад. Тогда-то он был красавец: стройный, кудрявый, энергичный, веселый, остроумный. Сказал тогда в интервью: «Больно мне ваши девчата нравятся! » и глазками «зырк» по сторонам, за девчатами. А как он сегодня, старина Плант? Так же озорно и пристально вглядывается в крупы и  перси юных рокерш? И вот под рев трибун и шквал аплодисментов выходит голосистый идол нескольких поколений Робер Плант. Вышел, огляделся по сторонам (все на месте, все в порядке!) и затянул он, чтобы вы думали? «Hey, hey, mama, said the way you move, gonna make you sweat, gonna make you groove.... »

Знакомые с детства слова, знакомой композиции Black Dog, раньше звучащие пронзительным, очаровательным,   неповторимым криком, теперь звучали спокойно и умиротворенно, словно утренняя молитва пастушка с гобелена. Вот что делает время с роком. Да и группа была под стать этому настроению: без шокирующих гитарных «запилов», без громового грохота ударных, как на свадьбе у падре. И все-таки это был Роберт Плант! Уже через пару минут, он запел, своим неповторимым резким голосом, как ему сам Бог велел когда-то. Сидящий рядом мужчина протянул мне мощный бинокль из арсенала разведчика:

- Дывысь, хлопче! Вин зовсим не измынывся!

Я взглянул. В самом деле: Плант такой же стройный, волноволосый, в черной рубашонке, синих джинсах, остроносых лакированных туфлях, по моде семидесятых. С ним - седенькие гитаристы, лысый барабанщик и юная, очаровательная девчонка с гитарой. Естественно, голосом она не Jenis Joplin и не Susi Quatro, но артистичная и симпатичная! Может на твчорчество вдохновить! Два  часа Роберт Плант ошарашивал нас своим неувядающим голосом. Да по сути, ему всего-то ничего: шестьдесят два.

Ему ишшо петь да петь! Мы, с мужиком, что давал мне бинокль (его бинокль гулял по всему нашему балкону), все-таки ждали главный хит, на который мы молились, и с которым широко и размашисто шли по косогорам жизни, сжимая зубы, преодолевая невзгоды, ангины, свадьбы, удары, разводы, океаны и моря, «Stieaway to Heaven», но Плант безжалостно «зажал» свою главную песню. Зато выдал Thank You, Misty Mountain Hop, Ramble On и Black Country Woman.

На этом концерте не было ни пиротехники, ни ошеломляющих лазерных спец-эффектов. Вы не поверите: но сам он не сделал ни одного сальто, ни одного прыжка, я уж не говорю о том, чтобы хотя бы незамысловато пройтись по сцене на руках! Он не корчил рож, не показывал нам фигу, не плевался, не ел змей и летучих мышей, не демонстрировал причинных мест (ни одного не показал!) Да и нужно это Планту, с его божественным голосом?

Правда, мне кажется Планту следует сменить хореографа и стилиста (прости меня, стилист!). Седая, профессорская бородка изменила прекрасное лицо нашего кумира. В нашем возрасте экспериментировать с седыми бородками рискованно, когда, к тому же, рядом поет очаровательная девочка с гитарой. Седина нам в ребро, в бедро и в пах! Хотя я думаю, что нет стилиста и хореографа у Планта! Слишком он самобытен и самодостаточен. Он, как и Джимми Пейдж (лидер-гитарист  Led Zeppelin) словно заблудившиеся инопланетяне. Им не подходит наша земная пластика и эстетика.

Роберту Планту все-таки не хватало Джимми Пэйджа – соратника по LZ.

Фото: Михаил СИНИЦЫН

Я, человек, скромного достатка, патологический жадина-говядина, соленый огурец, не пожалел четырех тысяч (рублей!!!) за билет на балконе (Ничего! Поем растворимую вермишель пару-тройку недель без хлеба). Но зато я запишу этот концерт в свой рейтинг главных, счастливых событий прошедшего года, возблагодарю судьбу за этот вечер, и буду время от времени смотреть запись концерта, сделанную мною впотай, вопреки запретам, и детям своим покажу, если будут хорошо себя вести (Да, ленивый только не записывал на телефон).

Скудная справочка «КП», для тех, кто пропустил  в своей жизни музыку Led Zeppelin. Образовались в 1968 году и почти сразу стали самыми успешными и авторитетными музыкантами в истории рок-музики. Общемировой тираж дисков превышает 300 миллионов. Они лауреаты Polar Music Prize (это типа Нобелевских лауреатов только  в музыке).

МОЙ ШАОЛИНЬ

Захожу с утра, перед планеркой, к Главному с коварным планом отправки себя в длительную интересную командировку. Захожу на цыпочках. В руках у него нет бутербродов, но настроение светлое, солнечное.

- Мощна?

- Что привело тебя ко мне?

- Я хочу поехать в Шао-линь. Побыть там монахом, овладеть боевыми искусствами.

- У нас, там Леня Захаров был лет пять назад. Уже писал.

- Но ведь не монахом он был!

- Ну, не знаю. Если только толстушка возьмет. Иди к Барабаш. В ежедневку точно не пойдет. Ты же мало писать не можешь: эпопею напишешь.

Иду к Наташе Барабаш, редактору толстушки.

- О! Классно! Давай! – обрадовалась Наташа, - Напиши, как они там по потолкам бегают. И сам побегай…

И я поехал. Так просто: наобум, без предупреждения. Не могут же мне китайские братья навек отказать  побыть монахом месяц-другой.

Чем хорошо мое положение в «Комсомолке», что никто не ограничивает тебя во времени командировки. Хочешь – месяц по потолкам бегай, а хочешь – два. Главное – совесть не потерять.

2.

Увы, друзья! Долгие мучительные годы мы, советские пацаны, жили в сумраке беспросветного «светлого будущего», без сурового и беспощадного Брюса Ли, без изящных китайских зонтиков с механизмом самоуничтожения, без китайских джинсов Adidaz, без дешевых часов Rolix. Но вот громыхнуло сумасшедшее цунами перестройки, «разрушив» Великую Китайскую стену, и обнажило перед нами суровые радости социализма с восточным раскосым взглядом и прелести буржуазного образа жизни. К нам пришла эпоха видеосалонов, легендарных ВМ «Электроника», с «кошмарами на улицах» и «пятницами, 13-го», с рябым лицом Фредди Крюгера, с ловкими прыжками и обезьяньими ухватками Джеки Чана, и неземной сноровкой неуловимых китайских мстителей, и сокрушающими ударами шаолиньских монахов.

«Ура» кричали наши восставшие ото сна души! Наконец-то разрешили материться в эфире, пить пиво из горла посреди улицы, слушать Pink Floyd, смотреть запрещенное кино! Нас перестали сажать за тунеядство, проституцию, пропаганду карате, кунг-фу, ушу и прочих «вредных» нерусских единоборств! Дети перестали играть в Чапаева, Ленина и Чингачгука и превратились в ниндзей. «Выход дракона», «Непобедимый боец с шестом», «Аббат Шаолиня», «Воины храма Шаолинь», «Смертоносные герои Шаолиня», Джет Ли, Ли Ляньцзе стали персонажами наших снов. Пусть сюжет у этих фильмов был примерно один на всех, но зато, друзья, как они прыгали, эти ¬шаолиньские монахи! Бубке и Исинбаевой такие прыжки и в праздничном кошмарном сне не снились! Шаолиньцы не только легко преодолевали гравитацию, но и убивали насмерть всех обидчиков и угнетателей трудящихся масс, разбивали головой каменные плиты и силой мысли гнули копья. Вся страна, включая меня, как один, нарядившись в кимоно, бросилась изучать восточные единоборства.

Именно тогда я твердо решил: я должен, должен стать монахом ¬Шаолиньского монастыря. Воплощение мечты, правда, в силу обстоятельств отложилось всего-то на  двадцать лет.

3.

И вот однажды темной ночью я прилетел в город Чанчжоу, что неподалеку от Шаолиня. Молчаливый, словно сталактитовый воин, таксист отвез меня в отель за 50 американских баксов. (Как выяснится позже, стоимость проезда всего-то 80 юаней! Для справки:1 доллар=6,7 юаня.) Да чего ему, собственно, было со мной балагурить, если я не знал китайского, как и он английского. А ведь в китайском в основу каждого второго слова входит корень из трех букв, самой популярной на Руси инвективной вокативы. (По-китайски это означает яшмовый стержень.) Я при всей любви к русскому языку и уважению к китайской культуре не мог себе позволить такого разнузданного филологического шабаша. Я назубок выучил только одно целомудренное слово - «нихау», означающее «здравствуйте». Можете представить, как трудно мне было в этой загадочной стране объясняться жестами.

На следующий день я уехал в уездный город Дэнфен. От него на такси доехал до деревни, где стоит Шаолинь. Огромный бронзовый монах, навеянный, видимо, гением позднего Церетели, встречал туристические автобусы суровым монашеским взором. Дыхание в зобу моем сперло от охватившего трепета. По обеим сторонам аллеи, ведущей к вратам в монастырь, многочисленные торговые палатки. Тут тебе и статуи Будды, и самурайские мечи, кинжалы, звездочки, монашеские посохи (О Великий Бодхидхарма! Эти посохи еще сыграют в моей судьбе зловещую роль!), нунчаки гламурные, со стразами, четки, браслеты, китайские вазы V века, носки, трусы и, конечно же, хит продаж: майки с надписью «Шаолинь». Гламурный меч со стразами можно купить за 2000 юаней. Простой - за 150.  

4.

И вот я внутри! Асфальтированная аллея ведет меня к замысловатым пагодам исторического комплекса. По дороге, в небольшом зале, на освещенной сцене я ¬посмотрел шоу шаолиньских монахов. Монахи были чудо как хороши! Они легко бегали по стенам (правда, невысоко, метра на два всего), гнули горлом копья и ломали головой металлические мечи... Как наши парни в полосатых тельнчшках в день десантника. Я вышел с представления ошеломленный и укрепившийся в желании самосовершенствоваться именно здесь. Позже я узнал, что эти парящие под потолком парни не совсем монахи. Вернее, совсем не монахи, а концертная бригада акробатов, своим шоу зарабатывающая деньги на содержание монастыря. А настоящие монахи прыгают значительно ниже.

Возле концертного зала я увидел позолоченную статую мужичка с клочной бородой, со свирепым взглядом выпученных очей, в каком-то бесформенном артистическом балахоне, словно взятом напрокат у Примадонны. Мужичок слегка похож на какого-нибудь безумного Диогена. Ба! Так это же Дамо! Вы не знаете, кто такой Дамо? Я тоже не знал. Дамо, или Бодхидхарма, - индийский буддийский монах, Патриарх чань-буддизма в монастыре Шаолинь. Трудно заподозрить в этом толстячке легендарного основоположника и мастера ¬боевого ушу. Но говорят, что Бодхидхарма умел вытворять другие чудеса. Он мог силою мысли изменять свой вес без всяких диет. Он и в Китай прибыл из Мадраса, уменьшив вес до 100 граммов, переплыв ¬океан в лапте. Поэтому его частенько изображают с утлой туфлею в руке.

5.

Неожиданно для себя я и сам стал достопримечательностью Шаолиня. Я ходил по лестницам и площадям храма в форме офицера национальной гвардии Венесуэлы, и все туристы смотрели на меня, как на древнюю пагоду, как на Царь-колокол, и старались сфотографироваться на моем фоне.   А самые смеолые, просили на могучем китайском языке жестов, сфотографироваться с ними.

Даже монахи смотрели на худого, изнуренного жизнью, белобрысого псевдоофицера, и я не преминул этим воспользоваться. Когда один из них, худенький и шустрый, подошел ко мне и стал на своем гортанном наречии расспрашивать меня о нуждах и чаяниях гордого народа Венесуэлы, ( я же в форме национальной гвардии Венесуэлы прилетел в Шаолинь) я стал объяснять ему красноречивым языком жестов, что я хочу стать монахом и делить с братством тяготы монастырской жизни. Я якобы ел воображаемыми палочками рис, я спал, подложив под голову ладошки, воображаемой лопатой рыл другому яму и, наконец, своими костлявыми кулачками, рассекая воздух, наносил удары многочисленным врагам Шаолиня.

Где-то далеко, в другом измерении, от зависти перевернулся в гробу великий мим Марсель Марсо и следом за ним и сам Чарли Чаплин. Вокруг меня сразу собралась небольшая, человек 300, толпа зрителей с видеокамерами. После завершения моей пантомимы юный монах с нескрываемым чувством благодарности пожал мне руку. История тронула его до глубины души. Глаза его предательски блестели. Он таки не понял моей просьбы.  

Другой  на моем месте прекратил бы попытки стать монахом, но только не я. У меня был главный козырь в рукаве, который я берег на крайний случай. Я знал, что монахи попадают с катушек, едва я только предъявлю его в конце игры. Они на руках внесут меня в лучшую келью и сочтут за честь каждые день на ночь мне петь свои знаменитые шаолиньские колыбельные и чесать мои натруженные пятки!

6.

Но сначала я вернулся в Дэнфен. Там я нашел переводчика, праздного китайца Лио, который перевел и записал мне на бумажке текст моего обращения к монахам ¬Шаолиня на языке Конфуция, Лао Цзы, Брюса Ли и Мао. В этом письме я выражал свое почтение Великому Шаолиню, его настоятелю Ши Йонгсину и просил его оставить меня в монастыре послушником на пару недель. Я умолял монахов помочь мне избавиться от многочисленных пороков (я их перечислил) и научить бегать по стене. Я сходил в салон красоты и остригся наголо согласно неписаной буддийской традиции. После чего я купил монашескую одежду сенг фу за 300 юаней, переоделся в нее и возвратился в монастырь уже готовым монахом. Я не сомневался, что на этот раз я останусь здесь надолго. Казалось, сам Бодхидхарма подталкивал меня к воротам монастыря.

В Шаолине прихожане ставят для Будды ароматические палочки и благодарят его за счастье.

7.

Стоило мне надеть монашеское одеяние сенг фу, как мой и без того высокий рейтинг возрос в сотни раз. Мой выход в свет в одежде шаолиньского монаха вызвал не меньший переполох, как если бы на Красной площади приземлился темнокожий африканский паренек с двумя головами в форме гаишника. Или если бы тот же самый темнокожий паренек в рясе Патриарха бродил по Сергиеву Посаду или голышом по Ватикану. Туристы ходили за мной толпами, любовались мной, как Джокондой, снимались со мной в обнимку. Потрогать меня выстраивалась очередь, как за водкой во времена «сухого закона». Моей востребованности позавидовала бы любая панда. Да что там панда! Николай Басков, прознав, что меня любят больше, чем его, в слепом отчаянии женился бы на каком-нибудь монахе, а Филипп Киркоров бросил бы напрасно петь и ушел бы в Шаолинь рядовым затворником. Случись мне в этот звездный час помутиться разумом и провозгласить себя президентом всея Китая, никто бы не стал возражать. Но я, непрактичный человек, не воспользовался ситуаци   ей. И даже не стал взимать плату за снимки с собой. А ведь если бы я брал хотя бы по юаню за каждую фотосессию, то к концу года мог бы купить этот самый Шаолинь.

В конце дня я сполна ощутил тяжкое бремя Славы. Рот устал улыбаться, тело утомилось позировать. Не завидуйте, ребята, фотомоделям! Нелегко им хлебушко достается!

8.

Я пошел на КПП, который перекрывает доступ посторонних лиц в кельи шаолиньских монахов, и показал свое письменное послание двум дневальным послушникам. Прочитав мое заявление, один из них отправился куда-то в сумрак и через десять минут явился с другим монахом, судя по суровому выражению лица наделенному особыми полномочиями. Сложив руки на груди, я приветствовал его как собрата. Он ответил мне поклоном и стал доходчиво объяснять что-то на китайском языке. Говорил он примерно полчаса. Как я понял, он дипломатично отказывал мне. А может быть, мантру читал. И тогда я позволил дерзость прервать его.

- Погоди, приятель, - сказал я. - Мы, похоже, говорим на разных языках! Так мы никогда не договоримся! Смотри-ка лучше сюда!

И я, со снисходительной, но не оскорбительной улыбкой, вытащив кошелек, достал из него главный козырь. Монах бережно взял в руки козырь, внимательно вгляделся в него. Глаза его округлились, как у Дамо….

Сегодня в монастыре Шаолинь 200 монахов и 20 монахинь. Иностранных граждан в монахи Шаолиня пока не принимают, но храм ¬постоянно посещают буддисты различных национальностей.

Шаолиньские монахи почитают три сокровища: Будду, его учение, дхарму и монашескую общину. Они свято исполняют пять основных запретов (усе): не убий, не укради, не прелюбодействуй, не лги и не бухай!

В VIII веке власти стали продавать удостоверения монаха Шаолиня, дающие право побираться. Поэтому появилось много подделок и, соответственно, фальсифицированных монахов. Их и сейчас немало. Я тому красноречивый пример.

«Шаолиньсы» переводится как «Монастырь молодого леса». Его основал в 495 году индийский шаман Бато. Бодхидхарма (Дамо) пришел сюда позже и с другими религиозными принципами. Он призывал учеников отказаться от чтения сутр и многочисленных ритуалов и объявил, что стать Буддой можно в акте непосредственного интуитивного восприятия Истины, свободно и полно входящей в разум человека.

Истина передается без всяких посредников, без слов, письменных знаков и наставлений. Однажды Бодхидхарма удалился в горную пещеру, где, обратившись лицом к стене, он провел в сидячей медитации (цзочань) почти девять лет.

(27 мая 2011) 2343

Шаолинь, я прошу: научи меня ушу

У нас нет ни старых, ни молодых! Чуть зазевался - удар под дых!

9.

Некоторое время Учитель недоуменно смотрит на фотокарточку, которую я настойчиво сую ему в руки, пытаясь идентифицировать персонажей композиции.

- Кто это? - спросил он наконец по-китайски (я уже начал его понимать), ткнув пальчиком в лицо человека, изображенного на фотокарточке рядом со мной. Меня-то он, похоже, узнал. Тут настала моя очередь удивляться.

- Вы в самом деле не знаете Его? - спросил я с некоторой укоризной, словно неузнанный сын лейтенанта Шмидта. Учитель что-то грустное ответил мне. Наверное, извинялся, что за недостатком времени пропустил что-то важное в этой жизни.

- Это Стивен Сигал, известный буддист! Мой друг! - сказал я, не в силах более испытывать терпение монаха, полагая, что уж после этого наставник должен преклонить предо мною колени. (Ну хорошо, хотя бы просто почтительно поклониться.)

- А он вообще кто? - вопросительно глядел на меня китаец.

Здрасьте! Приехали! Как я выяснил позже, ничего странного и постыдного в том, что здесь не знают Стивена Сигала, Брюса Уиллиса или Чака Норриса, нет. В этом отдаленном уголке Китая нет слепого преклонения перед американским кинематографом. По телевизору не увидите голливудских боевиков, впрочем, как и концертов западных рок-звезд. Кругом только все родное, китайское. Берегут они свою инаковость, свою культуру, однако. Не помог мне мастер Сигал.

10.

Мы добрых полчаса беседовали с Учителем на разные темы на разных языках. О чудо ¬Шаолиня! Мы начали понимать друг друга. И пусть! Пусть монахи отказали мне в крове и пище здесь, в таинственных кельях Шаолиня. Но зато при помощи знаков и схемы, нарисованной на листочке моего письма, они послали меня учиться. Да, да! Друзья! Я был послан не куда подальше, а неподалеку - учиться ушу настоящим образом! Здесь на громадной территории, принадлежащей Шаолиню, располагаются многочисленные школы традиционных китайских боевых искусств.

Тренировочный центр ушу Сонгшан Шаолинь - так называлась школа, куда меня послали. Небольшие бараки казарменного типа. Койки в два яруса. Во дворе на веревках сушатся спортивные костюмы, кроссовки. Китайская пацанва разных возрастов в мгновение ока плотным кольцом окружила странного лысого человека в одеянии монаха. Принимать меня вышел наставник китайской внешности лет тридцати. Для полноценной беседы пригласили Венду Янга, менеджера отеля. Он, по сравнению с другими шаолиньцами, которые вообще не знали иностранных языков, довольно бегло говорил по-английски.

- К сожалению, у них нет групп, подходящих вам по возрасту! - перевел мне Янг сообщение наставника.

- Отлично! - в восторге воскликнул я. - Больно мне надо со стариками тренироваться!

- Жить будете здесь, - указал мне Венда на маленькое помещение с двух ярусными койками внутри. Но мне – не привыкать. Такие были и в тюрьме, и в армии.

Здесь нет ни папы, ни мамы! Мы даже полы моем сами! (В этих уютных и чистых казармах мы по ночам вспоминаем о мамах...)

11.

Наставник Чанг Йог ознакомил с незамысловатым расписанием. Оно слегка насторожило меня, сибарита, пройдоху, бретера, дуэлянта, неженку, жадину и эпикурейца. Посудите сами (да не судимы будете).

6.00 - 7.00 - Подъем. Зарядка.

7.10 - Завтрак.

8.30 - 11.30 - Тренировка.

12.00 - Обед.

12.30 - 14.00 - Свободное время.

14.00 - 17.00 - Тренировка.

17.30 - 18.00 - Ужин.

18.40 - 19.40 - Тренировка.

20.30 - Отбой.

Это же шаолиньский беспредел какой-то! А где же знаменитая китайская сиеста? Где файв-о-клок, игра в шахматы, домино, китайский трик-трак? Где разгадывание судоку, хоровое пение хокку, духовное развитие, теологические диспуты, дискотека, на худой конец? Ничего такого не предусмотрено! И кем я в результате стану? Не случится так, что я неравномерно разовьюсь физически в ущерб духовному росту?

- Завтра ровно в шесть часов вы должны быть в строю! - перевел мне на прощание строгие слова Учителя переводчик.

На новом месте мне так и не удалось заснуть. Боялся проспать. Едва только первые сладкоголосые китайские петухи пропели свою утреннюю песнь, из динамиков раздался ужасный звук неведомого духового инструмента. Так должны были звучать трубы, разрушившие стены Иерихона! Я первым выскочил на тренировочный плац, взволнованный, лысый, молодцеватый. Из своих казарм выползали заспанные китайские мальчишки, курсанты тренировочного центра Сонгшан Шаолинь. Самому младшему курсанту было лет пять, самому старшему - 56. (И это был я!) Мой инструктор-наставник мастер Йонг определил мое место в строю. Я оказался самым рослым в моей новой команде.

- Равняйсь! Смирно! - звучали резкие команды (перевод мой). - Левое плечо вперед! Бегом!

Я с некоторым опозданием выполнял команды инструктора. Вот все побежали, и я побежал. Все повернули налево, и я за ними.

- Е-А-Е! Е-А-Е! - покрикивал бегущий сбоку отряда 14-летний парнишка по имени Вэй. Полагаю, что это означало: раз, два, раз! Вэй был помощником мастера Йонга. (Он был продвинутым парнем и общался со мной при помощи электронного переводчика.) Мы бежали мелкими шажками, чтобы малыши поспевали за нами. Мимо, обгоняя нас, пробегали отряды из других шаолиньских школ. Они выкрикивали в такт шагам какие-то стихи-речовки. Типа: «Мы ушуисты, ребята плечисты! Кто с нунчакой к нам придет, от нунчаки и умрет! »

Утренняя тренировка - самая лояльная. Мы прибежали на площадку и стали растягивать связки. Пацаны легко задирали ноги к головам и  легко садились на шпагат. Мои ноги не гнулись, а связки не растягивались. Мальчишки, глядя на мои потуги, иронично переглядывались, а иногда дерзко хохотали. Но у меня появился 10-летний друг, который взял меня под опеку. Звали его Во, по-нашему - Вовочка. Меня пацаны звали просто Са-Са, по-нашему - Саша.

12.

У меня началась новая, унылая до умопомрачения жизнь курсанта. Не скажу, что мне она была в диковинку: лет сорок назад я окончил Одесское мореходное училище. Правда, там не было таких изнуряющих тренировок, но в остальном - похоже. На завтрак, обед и ужин мы ходили строем с речовкой. Питались мы в курсантской столовой с пугающим казенным минимализмом интерьером. У меня, как и у каждого курсанта Шаолиня, была персональная металлическая посуда, состоящая из трех приборов: глубокая кастрюлька и две металлические тарелки, которые мы сами  мыли под краном и каждый раз несли с собой в столовую. На раздаче пожилой повар-китаец наваливал в нашу посуду жареных овощей. Мясо случалось редко, в составе рагу, пару раз в неделю. Вареные яйца - через день. Из большого чана мы уже сами черпали серо-бурую похлебку из риса. Хлеб необычайной белизны был в виде шариков. Пайку можно было повторять несколько раз, но почему-то не хотелось. Да я не замечал, чтобы кто-то из пацанов часто бегал за добавкой. Пища эта, похоже, была весьма полезна для моей плоти. Но я, словно по любимой девушке, тосковал по супу с грибочками, по яичнице дымящейся, ой да с помидорчиками, по картошечке с салом, по свиной отбивной, по креветочкам, омарам, да мидиям, да по селедочке солененькой, эх да со стопариком…

13.

Трехчасовые дневные тренировки были для пацанов настоящим праздником торжества юного тела. Для меня же - сущим наказанием. Мало того, что у меня практически ничего не получалось, а тело не слушалось меня, жило своей, особой, непостижимой жизнью. Другая беда - это многочисленные зрители. Да, да! После девяти часов в Шаолинь запускали посетителей, и нашу тренировочную площадку окружала толпа, чтобы поглазеть на тренировку нелепого лысого старца. Особую радость доставлял зрителям момент, когда я, кряхтя и громко постанывая, словно тенор-геморроик, садился на шпагат, а после этого меня со шпагата дружно поднимала вся группа. После таких тренировок я ходил враскоряку, словно раненная в пах уточка. Я был для зрителей как забавная зверушка. Они надрывали животики, глядя на мои нелепые телодвижения. Наиболее наглые китайцы могли прямо во время тренировки подойти и сфотографироваться со мной. Мой мастер их иногда грозно шугал, но чаще случалось так, что он из жалости позволял сняться со мной, словно от этого зависела их оставшаяся жизнь и благополучие.

14.

На трехчасовой тренировке мы занимались ударной техникой, работали с монашеским посохом, разучивали сложные комплексы упражнений. Это было сложное чередование невероятных поз, запомнить замысловатую последовательность которых мне никак не удавалось. Для человека, который никогда не занимался восточными единоборствами, сложность еще заключалась в том, что решающее значение имела даже такая «мелочь», как ты ставишь пальцы на руках. Мастер Йонг, впервые столкнувшись с подобной человеческой бестолковостью, явно маялся. Однажды он подошел ко мне и протянул бумажку, на которой было написано по-английски:

- Что вы хотите получить от тренировок?

Я ответил через Вэя:

- Мастер Йонг! Простите меня! Мне, похоже, поздно стать Великим мастером ушу! Я просто хочу определить: что же это такое? Какая тайна в этом учении?

После этого со мной стал индивидуально заниматься Вэй. Что интересно, друзья, в свободное от тренировок время мои товарищи по школе, вместо того чтобы предаваться безделью и праздности, валяться на койках, играть в  салочки, продолжали оттачивать  мастерство, тупо повторяя упражнения, которые на занятиях у них не шибко получались. Никто их не заставлял. Они были настоящие фанаты ушу и Шаолиня. Пару раз в неделю мальчишек сажали на занятия в классы. Там они изучали основы буддизма, историю Шаолиня и прочую теорию. Я один раз посидел на занятиях. Моей сообразительности оказалось достаточно, чтобы понять суть выражения: «Это для меня - китайская грамота». Но тогда я еще не знал, что таинственный и мудрый Шаолинь готовит мне жестокое испытание!

Цена за обучение в школе Шаолиня колеблется для иностранца от 7 до 9 тысяч евро в год. Для гражданина Китая это составит 10 тысяч юаней.

В голове моей «динь-динь»! Не забуду Шаолинь!

Когда я ноги свои к носу задирал, я, как роженица, неистово орал...

15.

Начались суровые курсантские будни. Подъем! Бегом, марш! Раз, два, три! Э-А-Э! Э-А-Э! Кия! Ой, блин! Отбой! Бесконечные тренировки с утра до вечера.

Однажды у меня на тренировке заклинило шею. Во время исполнения упражнения голова повернулась вправо, а назад не встала, а так и зафиксировалась в этом положении. Что-то там заклинило в поворотном механизме. Шея и раньше у меня при резких поворотах хрустела и трещала, как ствол старого баобаба. А сейчас я стал похож на фараона с египетской фрески. В таком неестественном повернутом положении я подошел к мастеру Йонгу и, поклонившись всем корпусом, хрипло проскрипел:

- У меня проблема, мастер! В таком положении я не могу продолжить тренировку.

Мастер Йонг стал разминать мне шею, стараясь поставить голову на место. Но шея была против. Тогда он повел меня к своему мастеру, известному целителю мастеру Джао, кряжистому китайскому мужику лет сорока. Тот повел меня в небольшой храм при школе. Там он осмотрел мою шею и приказал знаками снять обувь. Мы зажгли благовонные палочки, поставили их в вазу с песком на алтаре у ног статуи смеющегося золотого Будды и пару минут помолились. Затем он усадил меня на коврик и стал безжалостно мять, ломать и крутить большие пальцы ног. От боли я пару раз вскрикнул. Мастер Джао только довольно улыбнулся. Пальцы ног после этого еще долго болели, зато шея моя стала подвижнее, чем у молодого гамадрила. И посейчас ею ворочу, как хочу.

16.

Монахи Шаолиня в глубокой древности бродили по Китаю, проповедуя чань-буддизм, поддерживая свое скудное существование подаянием. Для защиты от разбойников, которых было в те времена не меньше, а, возможно, даже больше монахов, они умели использовать любые предметы, которые оказывались под рукой, превращая их в смертоносное оружие. Например, тапочки, цепочку, четки, пояс, палочки, чашу, куда кидали монеты, из которой они ели. Но самым любимым предметом, которым они убивали незадачливых рыцарей гоп-стопа, это был, конечно же, монашеский посох. Искусством владения этим оружием у нас в группе владели даже самые маленькие студенты, в чем я убедился на собственном опыте. Даже в свободное время они крутили посох так, что в глазах рябило. Как-то раз после дневной тренировки мы с моим десятилетним однокурсником Фаном шалили на полянке тренировочными посохами: как бы я разбойник, нападал, а он, монах, защищался. Во время одного из выпадов я наткнулся лбом на посох монаха. Удара я не почувствовал. Было совсем небольно, но у меня на лбу моментально вскочила огромная шишка. Я не замечал ее и вечером продолжил тренировки. А утром заметил, что опухоль увеличилась и стала сползать на глаза. Тут уж я перепугался и снова обратился к мастеру Йонгу. Он освободил меня на день от тренировок. Лицо мое утратило былую привлекательность и стало где-то даже слегка омерзительным. Меня водили к какому-то старичку-лекарю. Он что-то шаманил и колдовал над опухолью, но она упорно не покидала моего лица. И я ушел от людей в горы Сонгшань, чтобы не портить им настроение. И там, в горах, ко мне явилась истина. А ведь это не мальчик Фан ударил меня посохом в лоб. Это ¬Бодхидхарма наказал меня за лукавство. Ведь я совершил грех: не сказал Учителю, что приехал в Шаолинь не из праздного любопытства, а для того, чтобы написать материал. Я попросил прощения у Бодхидхармы. Через два дня шишка исчезла, будто ее не было совсем, и я стал чище и прекраснее, чем когда-либо прежде.

17.

В старину тот, кто возжелал покинуть монастырь Шаолинь и уйти в мир, должен был помериться силами со стражами и, преодолев 13 застав с механическими «деревянными людьми» - архатами, наносящими уходящему монаху мощные удары со всех сторон, - дойти до центральных ворот. Если ему не удавалось или он получал травму, не совместимую с дальнейшим передвижением, он оставался на второй год - до тех пор, пока не научится нормально драться. Меня почему-то отпустили без этой утомительной канители. Мне даже показалось, с некоторой радостью. Провожать усталого старца, пожилого однокурсника, вышла вся группа. ¬Вовка дергал меня за рукав и о чем-то настойчиво спрашивал. Мне казалось, что это был вопрос: «Когда ты снова вернешься? » А Учитель, мастер Йонг, сказал через своего сержанта Вэя:

- Приезжай на следующий год! Я буду заниматься с тобой бесплатно!

Да, друзья, я так и не овладел в совершенстве шаолиньским ушу. Я по-прежнему прыгаю вверх не выше полуметра и робею при виде шаолиньского монашеского посоха. Я так и не научился правильно разбивать головой кирпич, не ломаю ухом и носом алебард и мечей, не пользуюсь нунчаками и не бегаю по вертикальной стене. Да и по горизонтальной стене не помню, когда бегал. Слишком сложной оказалась для меня эта древняя оздоровительная боевая техника. Но теперь я с удовольствием делаю по утрам некоторые не очень опасные для костей упражнения. Мне даже порой кажется, что они помогают мне быть добрым (хотя куда еще добрее?), стройным и бодрым. А на шпагат я уже больше не сажусь даже за большие деньги... (Хотя мне и малых денег за шпагат никто не предлагает!) И нормально себя чувствую.

18.

Меня сегодня спрашивают некоторые скептики: ну хорошо, мастером ушу ты не стал. Но хотя бы пороки победить помог тебе твой Шаолинь? Отвечаю: еще как помог! Я там совсем перестал материться, метаться, тревожиться, копаться в себе. А чего метаться, чего копаться? Кругом монастырь! Мечись - не мечись, все равно завтра на тренировку! Пьянство? О нет! Только не это! На территории Шаолиня, конечно, есть и рестораны и продаются в буфетах и ларьках спиртные напитки для тех туристов, которые не могут воспринимать красоту исторических артефактов иначе как только через призму алкоголя. И многие покупают и воспринимают. Но наши интенсивные тренировки исключают алкоголь в любых дозах. Блуд? Какой там блуд? Тренировки - наш единственный и главный блуд! Хотя есть женщины в шаолиньских селеньях! Но для того, чтобы волочиться за ними, надо опять же очень много выпить. А какие тогда тренировки? Ты просто после первых же упражнений отправишься на постоянное жительство к Бодхидхарме!

Я думал, что страх перед пороками оставит меня за стенами монастыря. Но я поборол этот, постыдный сковывающий мои члены, страх и вышел в мир. Когда я все же, с какой-то непонятной радостью покинув стены Шаолиня, остановился на постой в маленьком отельчике в городке Донгфен, среди ночи меня разбудил звонок и нежный девичий голос спросил на трогательной смеси русского и английского:

- Вума хосес?

Вума? Хосес? Здесь? В социалистическом Китае? Далеко же шагнула демократия в этой глубинке! Страх Порока! Я больше не боюсь тебя! Уходи от меня! Вон! Прочь!

- Вума! Ес! Ес! Вума немедленно! Сию минуту, вума! – хрипло закричал я в отчаянии в трубку, словно радист тонущей подводной лодки, как и подобает человеку, только, что возвратившемуся от Бодхидхармы и пережившему мучительное воздержание и изнурительные тренировки тела и духа. По сути, я чувствовал себя дембелем, возвратившемся в отчий дом Порока. Видимо, нравственное учение Будды не на всех действует. Я вскочил с койки, как боец микс файта, после нечаянного нокаута, готовый принять на одр дюжину китаянок. Надел штаны (зачем, спрашивается?) пригладил редкие вихры, накатил стакан китайского бухла. И в этот миг раздался желанный, сладкий, словно пение Баскова, стук в дверь. Предо мной стояла   очаровательная девушка с прыщавым личиком. Еще утром она стояла на рецепшен, и записывая мои данные паспорта в журнал, и, как мне показалось, окинув меня оценивающим взглядом, подарила мне многообещающую улыбку. Значит, мне не показалось. Значит, есть высшая справедливость в этом, китайском мире.

- Проходи, милая! – сияя, словно медный таз Китайского Императора Цинь Шихуанди, династии Суй, гостеприимно обнял ее я с вызывающей нежностью монаха. Она натянуто улыбнулась, нервно оглянулась и вошла в номер. Вся прелесть этой ночи заключалась в том, что она совсем не говорила не по-русски, ни по-английски. Знаками и звуками, похожими на щебетание козодоя, она показала, что ей надо в душ, смыть дневную грязь и трудовой пот. Знаками показала, что не хочет раздеваться при свете. Я выполнял ее прихоти беспрекословно, словно раб. Мы любили друг друга в темноте на ощупь, и свет нашей любви освещал тесную келью бывшего шаолиньского монаха. На ощупь любовь была прекрасна: упруга, гладка и поддатлива. В темноте я не видел ее, китайских, знаков и не слышал трелей, лишь кряхтение и пыхтение. Может, она еще что-то показывала, не ручаюсь. Я ручался только за ее перси и лядвеи. Через пару часов я знаками показал ей, что у меня кончилось бухло и она знаками и трелями трясогузки показала, что у них ночью бухла не купишь.

Я не спал всю ночь, безумно и бесстыдно расточая свою мужскую силу, нерастраченную в моей, скудной на плотскую любовь, курсантской и военной юности. Но – почему так в жизни получается? Дома меня ждала прекрасная, любимая женщина, можно было бы и потерпеть пару дней. У каких-то мужчин это способ ложного самоутверждения. Кто-то делает это из-за гипертрафированного либидо. Кто-то из-за неудовлетворенности в постели с женой. Я знаю свою причину. У меня с моей девушкой  все в порядке. Но в моем мозгу еще живет та боль, неудовлетворенного мальчишки, курсанта, которому женщины массово отказывали в интимной близости. Или же он просто не умел соблазнять. Но факт остается фактом. Я, наконец, созрев и перезрев, не пропускал ни одной юбки (исключение составляют только шотландские килты. Их я великодушно пропускал), ни одного лифчика, ни одних панталон, ни одного турнюра, ни одного капора и пелерины, ни одной йони, ни одной перси.

Ушла прыщавая китаянка на рассвете обогащенная русским опытом и символическим гонораром в 100 юаней, знаками и щебетанием сойки показав, что завтра не прочь еще раз прийти, после работы. Днем я предусмотрительно позаботился об угощении и пополнил запасы вина. С последним я немного перестарался, так что утром восстал совершенно разбитый, и в таком прекрасном виде отправился в аэропорт.

(продолжение следует)