Подлокотник

В одной из групп социальных сетей проводился опрос "В какой позе лучше пороть", в какой позе лучше я не знаю, но прочитав ответы вспомнил, как отец меня впервые по-настоящему выпорол, выпорол на подлокотнике кресла. Были у нас два широких югославских кресла-кровати. И подлокотники тоже были широкие, мягкие и полукруглые. Не то, чтобы меня раньше не пороли, пороли, но мягко и нежно: шлепали по попе, а если доходило до ремня, то тоже было не больно и не страшно.

Так случилось, что я тогда учился во вторую смену, и отец работал во вторую, и дома утром мы были с ним одни. Он смотрел телевизор, я собирал учебники и тетрадки в школу, вдруг он спрашивает:

- Как дела в школе?

- Нормально, - отвечаю, обычно он редко спрашивал про мои дела.

- Двоек-то много наполучал?

- Нет, - говорю, а внутри все слегка похолодело.

- А то б мы с тобой разобрались.- Он посмотрел на меня и улыбнулся.

Эта улыбка и сбила меня: двойки у меня конечно были и даже много, но он улыбнулся, и я решил раскрыться, все равно узнает, подумал я, а так я сам признаюсь, он и простит. Как я ошибался!

В общем, беру дневник, подхожу к нему и говорю:

- Ну, у меня не все так хорошо, но я все исправлю. - И протягиваю, улыбаясь, свой раскрытый дневник. Он взял, молча начал листать, вперёд пролистнул, назад до начала пролистнул, вздохнул:

- А ты говорил, что у тебя все хорошо, что все нормально?

- Да, так я же все исправлю, - улыбка моя растаяла, я понял, что зря я это сделал.

- То есть и двоек нахватал и соврал?

Я промолчал.

- Мать знает?

Я отрицательно помотал головой.

- А ты знаешь, что бывает за двойку?

- Знаю.

- И что?

- Наказывают.

- Как наказывают?

- Ремнем.

- Правильно. А за вранье, что бывает?

- Тоже... ремнем.., - я стоял опустив голову, и уже бормотал эти слова себе под нос.

- Снова правильно! Значит, ты заслужил порку?

- Я все исправлю!

- Заслужил? Ну?

- Дааааа, - и слезы сами потекли из глаз.

- Тогда спускай штаны, и ложись.

Я начал теребить край трико, боясь их спустить, и боясь их не спустить. Отец встал и начал растегивать пряжку ремня, и я завороженно следил за тем, как ремень освобождается из дырок, как его конец вытягивается из железной пряжки, и как он выскальзывает из петель, складывается вдвое и повисает, готовый меня пороть, в руке отца.

- Что встал? - Отец взял меня за плечо и подтащил меня на ватных ногах к креслу.

- Ложись!  

Он надавил на плечо, и я лег поперек подлокотника.

Он сам, молча, одним движением спустил трико и трусы, обнажив мой зад.

- Если сам штаны не снимаешь, то добавку получаешь!

Страх порки охватил меня всего.

- Папочка, - сквозь слезы, тонким голосом, запросил я, - я все исправлю, не надо, пожалуйста, не надо...

- Я знаю, что тебе надо, и я тебе дам!

И первый удар ремня влепился в мой голый зад.

- Не надо, папочка!

- Надо! - И еще удар.

Я почувствовал резкую, прожигающую боль, и вскрикнул, но пока еще не громко. Третий удар ожог меня и я схватился руками за зад, и тут же получил по ним ремнем.

- Руки убрать!

Но я уже отдернул их, и тут же получил новый удар сильнее предыдущих. Он завел мои руки за спину и стал одной рукой их держать, а другой пороть.

- Оооооуууууу! Больнооооо.

- Это правильно! Так и должно быть!  

И снова - хлесть!

- Не нааааадооооо....

Хлесь, хлесь, хлесь - хлестал безжалостно ремень по попе!  

- Простиииии! Пожааааа.... аааалуйстааааа!

- Прощу! Допорю и прощу! А пока - получай! Получай!

И снова: хлесь-хлесь-хлесь-хлесь, подряд, без передыху шли удары.

- Я все исправлююююююю...

- Конечно исправишь!  

Хлесть.  

-А что мне с твоим враньем делать?

Хлесть, хлесь.

- Что?

Хлесь-хлесь-хлесь.

От боли я согнул ноги в коленках, и удары ремня стали звонче.

- Что?

- Я больше не будуууууу...

- Надеюсь, не будешь!

Хлясь-хлясь-хлясь-хлясь.

- Мамаааааа!

- Нет здесь мамы! А была бы сама бы добавила!

Хлясь-хлясь-хлясь.

- Простиииии меняяяяяя, папочкаааааа, я больше не будууууууу!

- Слышал!

Хлясь.

- Знаю!

Хлясь.

- Проверю!

Хлясь.

- И накажу!

Хлясь.

- Ты запомнишь, как врать!

Хлясь-хлясь-хлясь-хлясь-хлясь-хлясь

Он отпустил мои руки, отступил на шаг назад, сделал ремень подлиннее, и нанёс мне последние удары сильно, подряд, выхлестнув из меня крики боли перешедшие в вой.

- На этот раз достаточно, - услышал я, но не понял, что порка закончилась.

Отец заправил ремень в брюки и ушел в ванную, я услышал, как побежала вода в раковине, положил обе руки на раскаленный и вздутый зад, потер его, но боль не проходила, слезы и сопли лились сами собой. Я еще тихонько подвывал, когда отец вернулся.

- Что разлегся? Вставай, иди приведи себя в порядок!

Я с трудом поднялся, подтянул трусы не до конца, и с голым выпоротым задом поплелся в ванну. Высморкался и умылся там и только потом повернулся к зеркалу спиной, и осмотрел свою бедную попу. Темно-синие рубцы-полосы покрывали ее. Снова слезы навернулись, но я осторожно подтянул трусы и трико, но даже малейшее прикосновение было болезненным. Я снова умылся и вернулся в комнату к отцу.

- Ну, все понял?

- Да.

- Врать еще будешь?

- Нет.

- Ну, молодец!  

Не скажу, что я больше не врал или исправил все двойки, как обещал, нет, конечно, нет, но отец с тех пор стал проверять мой дневник, и после первой же проверки через неделю, вновь уложил меня на подлокотник.