Братский подгон

Как известно, у америкосов - во всем недостача. Убогие даже не знают, что дурь ( не синтетику, а чисто растительную ) лучше всего забивать в папиросные гильзы, не смешивая с вискарем и колесами, и будет тебе счастье, приколачивают в какие - то " козьи ножки " из различных видов бумаги, то приспособят древние книжки Мориса Тереза, говенного патриотского писателя девятнадцатого века, описывавшего необычайно проникновенно - между бутербродом с бужениной и дрочиловом на усы Гиркина - историю маленького оборвыша, спуливавшего ночью на рынке клубящимся теням предков желтофиоли, разрывавшего могилы и чистящего трубы герцогине Букингемской, а то и букварь с замысловатыми буквицами зряшной кирилло - мефодьевской выдумки, все, бывало, выдерут страничку - и понеслась п... да по кочкам. А от этого - путаница ( это не дефисы, а тире с точками, азбука Морзе, бля ), как во внутренне - внешней политике нынешнего фюрера, дурачка и вора, путающего личных баранов с освободительным движением под черным знаменем джихада, видящего окружающий мир из заплечной торбы носастой фигуристки, схоронившей коня не один уже раз, не единожды солгав и три раза по сто. Это надо понимать.

- Данилевского - то читал ли ?

Абрам Терц щелкнул китайской зажигалкой и налил в граненый стакан огуречного рассолу, снимая похмелье дедовским способом : пол - литра водки, косяк шмали и думы о Новороссии. Голова сразу прошла. Абрам хихикнул, поймав себя на зарождающейся игре ассоциаций. " Надо же, каков народишко, выдумщик гадский. Голова прошла ". Он прикрыл усталые глаза и представил странную картину : идет голова. Ни рук, ни ног, как ежик у голых ног Малахова, кокетливо выглядывающих из шотландского килта с шершавым рылом поганца Урганта, вылизывающего петушастому сморщенное колечко нечистого ануса. И тут - х... як ! - голова. Катится, минуя волосатые ноги баушки Урганта, гитаристой напевницы и укорененной петербурженки, выходицы и ушлепицы из мерзотного городишки, забитого изначально каким - то говном, сутулой достоевщиной, скорбящими шлюхами Мармеладовыми, ступившими на панель по обету перед невинно убиенными шахтерами, пушкинизмом и Собчак, которая на самом деле Нарусова, тюбетеистая тетка в тенетах украденных смыслов. Да один государь чего стоит, гад ! Право, лучше бы этого отвратительного городишки не было, а Петра смастырил бы свой хренов Кроншлот на хладных брегах Енисея и все выдающиеся торчали бы в Сибири и выносили мозг друг дружке, не выходя из гаража и не покидая оную Сибирь, прародину мамонтов и волосатых носорогов.

- Это какой Данилевский ? - Смутным баритоном поинтересовался Терц, длинными тонкими пальцами беря с ломберного стола стос и неторопливо тасуя его, все так же размышляя о русском мiре, гребаном Экибастузе и чорном иконостасе, слинявшем до состояния пыли, унылой пыли русского поля под копытами Епифанцева, козла долбанного, как и сучий Ургант заставившего возненавидеть некогда любимых. Пидарасы. - Который Данилка Мордовцев, что ль ?

- Нет, - злобствующий голос толстой обоссанной старухи с " Эха Москвы " вырвался из динамика, сводя отдыхающего Терца с ума с самого вот утра.

Он проснулся в кресле в своей каморке среди знакомых стен с раскалывающейся башкой и думами о прекрасной Н. Закурил " Бонд ", отметив, что вместо ботинок на скрюченных неспокойным сном ногах - кроссовки " Найк ", долго кашлял, изгоняя застоявшуюся атмосферу из легких, сморкался и постепенно нервничал, объятый извечной страстью к запропавшей Н., прекрасной трактористке с отрогов Дамбаса, фуфаистой гадине, настоебендившей за эти годы до вялотекущих мыслишек в сторону Масхадова в папахе, мусоров в сапогах, врачей с пулеметами и старшего сержанта Лаврова, машущего кулаками после драки, закончившейся со счетом " семь - ноль " в пользу проживающего под Сыктывкаром Овечкина, нападающего местного ТЮЗа для олигофренических детишек, упакованных в пластиковые пузырьки с пердящими старухами. Терц поморщился. Мысль была неприятна. Седастые, толстые старухи садились жопами на пузырьки, сквозь кривые стенки которых виднелись утомленные жизнью рожицы детей, и бздели, как лошади, заполняя малое пространство аптечной тары миазмами своего метаболизма, основанного на протухших селедках, Бродском и Минкине, бородатом гужееде в линялых джинсах Высоцкого, входящего в московский метрополитен с ухмылкой на запачканных хлористым аммонием устах, напевающим баллады рыцаря Ивангоэ и думающим о подтяжках Любимова, шикарных аглицких подтяжках, привезенных из творческой командировки Беллой Ахмадулиной под полой.

- Щи - добрые люди, - неожиданно сказал Терц, открывая глаза.

- Чево ? - Переспросило радио.

- Да ни х... я, - заорал Абрам в динамик. - Гоните х... ню какую -то, то у вас раки по три рубли, то по пол - кила в одни руки, а рук - то и нету, и ног нету, и мальчики кровавые в глазах, и Безруков в открытом космосе устанавливает пограничные столбы. А щи - добрые люди.

- Какие щи ? - Яростно запротиворечило радио, содрогаясь от гнева. - Я тебе про Данилевского, а ты мне пословицы с поговорками !

Абрам Терц выключил радио, зачесал волосы назад и рассмеялся, вспомнив княжну Тараканову, Тараканыча Бабеля, беспокоющихся тараканов Алешки Пешкова, заговорщиков Тараки и Бабрака Кармаля, воеводу Боброка, бобров и уток, всякую хрень, лезущую волей пославшей мя жены и игры ассоциаций, решительно тряхнул головой, изгоняя морок, и запрыгнул в постель, где под пуховым одеялом нежилась сестричка, раскинувшая тоненькие ноги от Доренки и до чеченских пидоров, выхлестнувших остатки здравого смысла накануне в направлении космического свинарника Любови Орловой, выщипывающей домкратом брови мертвого Зельдина, гамарджобистого кунака всякого жидовствующего еретика в твердом парадигме чугунного Союза с прокуренными кухнями, вином, колбасой по два двадцать и новогодними гирляндами из рулонов туалетной бумаги, висящих на манильском шпагате на каждой непреклонной шее трудящегося.