Мой несносный гений

Он не поддавался никакой, даже самой точной, классификации, выбиваясь своей душевной бесформенностью и нестандартностью из любого отряда особей мужского пола. Эта классификация - моё личное изобретение. Занимаясь мужской психологией на практике, я составила (нет, не в своей картотеке, а в своей голове) небольшую табличку поведения мужчин определённого возраста, социального положения и внешности и ещё с уймой различных слагаемых. Как они относятся к одинокой женщине? В зависимости от их психологического типа, я выработала свою собственную стратегию  и  механизм поведения. После этого моя жизнь стала значительно проще. Не надо ломать голову над их душевными особенностями. Каждый мужчина легко умещался в рамках какого-либо разряда. А как быть с тем, кто не вписывался в мою табличку? И я открыла новый раздел - «нестандартный». Он, заняв своё место под этим названием, ещё долго оставался в одиночестве...

Чудной, ненормальный, он звонил мне по ночам и просил послушать его новые стихи. Нет! Он даже не просил, потому как не умел этого делать, а, повелевая, вещал:

- Слушай, это новое!

И читал, выпустив из виду, что на том конце провода два, три, четыре часа ночи, а женщина, никак не ожидавшая ночных звонков, очень хотела спать. Я прижимала трубку поближе к уху, надеясь ощутить близость его тела через далёкие сотни километров.

- Ну как? снова врывался бесцеремонным вопросом в мой полусонный покой.

Ночью я не могу быть восторженной поклонницей его творчества, хотя он и «дрессировал» меня практически год. Я сонно-размягчённым голосом отвечаю:

- Нормально!

- И это всё? За этим прохладным, пустым, ничего не значащим ответом я бежал в ночи? А ты знаешь, что у нас, в Пангодах, сбивающий с ног ветер, и телефонная трубка, из которой  выплывает твой безучастный голос, не покоится на моей прикроватной тумбочке? Ох, я глупец! Я думал: ты, ты одна можешь разделить мой восторг, ведь я подобного ещё не писал. Правда? Ну, что ты молчишь?

-Да, наверно, это здорово, но я хочу спать, - вновь вялым голосом отвечаю я.

-Ты открой глаза, отвори душу, слушай, подруга, дай рифму. У меня последние строки не идут, - настаивал он в творческом энтузиазме, более напоминающем угар.

Дай ему рифму! Да, было и такое в истории нашего содружества. Я подхватывала и «допевала» его стихи, а он - мои. Иногда придёт несколько начальных строк: мелодичных, оригинальных, почти уникальных, а окончание - серая банальность. «Вот, - думаю, - Сережка бы сделал из этого очередную «сенсацию века». И он делал, а взамен я подбрасывала несколько строк, жаждущих его завершения.

Мы не только в поэзии дополняли друг друга. Я спокойно, без особых энергетических затрат, могла умерить его гнев. Это, в полном смысле, и гневом-то нельзя назвать. Просто импульсивные нелепые движения, превращавшие серьёзного мужчину в смешного, взъерошенного, порывистого подростка. Я подходила к нему, поглаживала торчащие волосы. Он их вновь растрёпывал, продолжая нести всякую бессмыслицу. Я делалась настойчивой и вновь приглаживала волосы моего раздосадованного друга. Второй раз он уже не сопротивлялся, начинал улыбаться, приговаривая:

- Я не мальчишка, не надо гладить меня по голове.

Зная надобность этой процедуры, я всё же проделывала её ещё раз, и Сережка «отходил». Однажды то же самое попытался повторить один из его друзей.…Ой, что тут началось!

Когда моя душа металась в замкнутом пространстве околоземной орбиты, я знала - наступило время встречи с моим несуразным другом. В эти моменты я становилась похожей на него, придавая особое значение и воющему ветру, и полной луне, и шелесту листьев за окном. И рождались строки:

Шепот ветра за окном,

Стук в стекло рябины.

Не пойму я: это сном

Или явью было?

Руки, губы и глаза,

Мягкие ресницы...

По щеке моей слеза

Пляшет пьяной птицей…

Однажды он пришёл с бутылкой хорошего вина, хотя позволяла я подобное крайне редко, зная его страстно-неконтролируемую натуру. Но он пообещал:

- Давай по чуть-чуть, и я буду для тебя петь!

Так и случилось.

…Ты поёшь, а я молчу,

Комкая подушку,

Рассказать тебе хочу

Про больную душу.

В ней бывает ливень грёз,

Рифмы-километры.

Иногда – сиянье звёзд

И шипенье ветра…

Серёжка всё пел и пел, а моё настроение портилось. И я, осознавая безысходность наших отношений, прогнала его. А потом ревела. Полночи.

…Вдруг на сердце налетел

Ветерок угрюмый.

Ведь чужая я тебе,

Что ещё тут думать?

Ты уйдёшь, я замолчу,

Обниму подушку,

Никому не расскажу

Про больную душу.

Пусть вой ветра за окном,

Клонится рябина.

Знаешь, милый, это сном...

Хрупким сном всё было.

Серёжка и сам был - словно из хрусталя. Не вписываясь в нормы даже нашей - нестандартной - российской жизни, этот пацан вечно вызывал чьё-либо недовольство. Он не мог быть умеренным и аккуратным. Его стихия - увлечённость до самозабвения: стихами, песнями, женщинами, водкой… Работая вышкомонтажником, он забывал, что очень скоро ему придётся взять в руки гитару. Один, второй, третий - сломанные пальцы срастались, но вскоре всё повторялось заново. Он не умел беречь рук, заставлявших плакать гитару как послушную женщину. Он, живя одним моментом, увлекался до самозабвения: работой ли, любовью, стихами,   песнями… Пожалуй, стихи и песни не позволяли ему превратиться в мелкого обывателя. Они и делали его жизнь. То гнали галопом, то погружали в длительный запой, то выводили и вновь заставляли плыть против течения.

Иногда он старался превратиться в простого человека. Вылизав каждое перышко поэтического крыла, умел быть степенным, серьёзным, рассуждал о полезности здоровья и правильном образе жизни, вызывая тем самым саркастические улыбки, едкие подкалывания, просто смех. Ведь, выдавая себя за человека серьёзного и стабильного, он никак не мог спрятать свою ершистую душу, до банальности детскую, абсолютно не защищённую. По возрасту и социальному положению - вполне солидный отец семейства, на деле - едва дотягивал до звания мужчины-подростка Он был вызывающим контрастом всем стандартам земного мира.

Где ж твоё место, Сережка? Где тот очаг, у которого должно греться мощное и натруженное тело с крылатой душой певца-поэта? Я скучаю по твоим, прежде - неуместным, ночным звонкам, по неоконченным, ждущим моей рифмы, стихам. Отзовись, прорвись ночной сиреной в этот унылый мир тишины.

г. Салехард, 1997 год