Блуждание во снах. Отрывок 3

Отрывок из романа "Блуждание во снах"

- Ах, вы не можете вообразить, как сложно подобрать нужный вариант. Бывает, из тысячи не найдешь. Я одну обхаживала еще при жизни последней на земле. Было это около трех веков назад, в пригороде Кёльна. Соблазняла, как могла: и инкубов, и суккубов ей во снах подсылала - красивых, отменных «нежитей». И слова любовные с утренним ветерком нашептывала, и нежным шелком по грудям маленьким водила, и перышками павлиньими писеньку нетронутую ласкала. А она вскочит среди ночи, глаза сумасшедшие, карие, вытаращит и шепчет горячечно: «Кто тут? Кто? Прочь, нечистый! ». И молиться начинала. Босая, в одной тонкой рубашонке, сядет на краешек кровати и смотрит в темноту по углам. Хнычет от страха… Я зверела от страсти, когда слышала ее тоненький плач.

- А ты показывалась?

- Нет, нельзя было мне. Она девственницей была. Ее сильно охраняли. Я лишь однажды, ночью, когда «белокрылые» бдительность потеряли, обернулась кошкой и на кровать ее прыгнула, аккурат меж ножек стройных.

- Кошкой-то черной?

- Ну, неужели же белой? Брр... Что вы меня перебиваете?

- Продолжай, - хохотнула одна из дам.

- Так вот, в образе кошки я принялась ей так истово облизывать пухлые губки… et clitoris, что девочка моя сначала испугалась и крикнула: «Тетя, откуда эта кошка? Прогоните ее. Видно, она со двора прибежала! » И понять ничего не может: отчего ей так хочется этой погибельной ласки?

- А тетка что? Прогнала тебя?

- Как бы ни так. Я девочке рот-то смолой колдовской залепила. Она кричит, а звуки-то и не идут. Она на помощь зовет, а не слышит ее никто. Она руки тянет, чтобы шугнуть непрошеную гостью, а пальцы онемели – сонной паутиной пауков-птицеедов тело опутано. Особенно ноги… Я раздвинула и опутала ей ноги… И вот заструилась у нее влага пряная - я усилила свои ласки. О, как я алкала ее первый оргазм. Она  выгнулась дугой, да и кончила так сладостно, что чуть в обморок не свалилась. А как пришла в себя, так и зашептала: «Господи, помилуй! Что это было со мной? Как хорошо-то, господи! »

- Видать, не так уж сильно ее охраняли, раз ты, Мегилла, смогла выследить эту недотрогу, - раздался ехидный смешок. – И как это, при твоих способностях, ты упустила такое сокровище?

- Да, я сумела бы рано или поздно ею овладеть, если бы не отец Эверт.

- Что, такой праведник оказался?

- В том-то и дело, что нет! Отец Эверт был известным греховодником. И все бы у меня получилось, если бы не случай.

- Ах Мег, все «случайности» так тщательно готовят. Уж кому, как не тебе об этом знать.

- Возможно…

- Ну, расскажи ты толком о своей возлюбленной.

- Отец Эверт был, так сказать, финальным аккордом всей этой грустной истории. А до того… Долго рассказывать… - хотела отмахнуться Мег, но передумала. - Ну ладно, так и быть – расскажу. Как вы уже догадались, моя возлюбленная была истовой католичкой. Звали ее Эмма. Она была сиротой и проживала со своей старой теткой, сухощавой воблой. А ту и хлебом не корми, дай лишь помолиться, да на исповедь сбегать. Она и племянницу воспитала в том же духе. Но больно хороша была Эмма, чтобы я от нее отступилась. Впервые я повстречала эту черноволосую прелестницу на берегу Рейна, в конце зимы. Она возле старого мостика белье полоскала.

Склонилась, ручки тонкие, словно веточки, покраснели от ледяной воды, черные пряди выбились из-под чепца на мраморный, высокий лоб, карие глазищи на темную черешню похожи. Полощет свои тряпки жалкие, а губки пухлые что-то шепчут.

Прислушалась – немка песенку незамысловатую поет: «meine liebe» или что-то в этом духе. Фальшиво, но так мило и трогательно. Я залюбовалась на то, как она ротик округляет. «Ну, погоди, красавица, ты у меня узнаешь meine liebe». Я тут же поцеловала ее. Но Эмма ничего не поняла – только губы дрожащие сомкнула, да рукой за куст ухватилась, чуть в воду не упала. Смотрит по сторонам испуганно. Но нет никого. Я туманом по воде холодной изошла, а потом птицей обернулась и улетела в небо.

- Немка и вдруг черненькая. Разве они не все рыжие и блондинки?

- Нет, конечно. Представь, есть и замечательные брюнетки. Я как увидела ее, так и покоя навсегда лишилась… Стала следить. Она на базар - я тенью следую, в корзинку тайно штризели с изюмом, цветочки и пряники марципановые, колбаски чесночные подкладываю. Она приходит домой, глаза таращит: откуда, мол, такие щедроты? А тетка ей: «Видать, ухажер у тебя тайный появился. Смотри, блюди себя, как подобает! И близко никого не подпускай». Она ей: «Откуда же, тетя? Я шла и оглядывалась – на пять шагов ко мне никто не подходил! Ума не приложу: откуда сии дары? » А тетка – сколопендра, брала все желтыми, сухими ручонками и выбрасывала в мусорную корзину, для виду. А девочка моя лишь вздыхала и шла пустую кашку кушать.

Тетка же, втихаря, вынимала всю снедь из ведра и чревоугодничала по ночам в полнейшем одиночестве.

- Ты не отравила эту милую родственницу?

- Отравила, но не сразу… Так вот, приходилось Эммочке в кашку шпанскую мушку** подсыпать. Сыпала такие порции, что хватило бы и для десятка флегматичных одалисок.

- И что? Неужто не пробрало?

- Пробрало. Измучилась она вся. Так мне хотелось материализоваться перед ней, обнять, успокоить. Но пока она не согрешила, было нельзя. Мне и надо-то было, чтобы она отдалась какому-нибудь Зигфриду, Хартману или Гансу. Если бы Эмма потеряла невинность, я бы от нее никогда не отстала… Принялась я потихоньку ей таких молодцев подсылать, каким бы сама королева отдалась, без промедления. То на рынке с кем-нибудь сведу, то в роще, по дороге к реке. А однажды такого красавца прямо к дому привела, торговца булавками и платками. Уж он и глядел на нее пылко и ласково, обнять пытался,   руки сильные к талии тянул. А Эмма маялась от тяги телесной, но знай, про себя молитву читала и ловко увертывалась от ухажеров.

Однажды случилось так, что подогнала я прямо к тому мосточку, где она белье стирала, молодца на резвом скакуне. Он ехал в Кельн, но свернул к реке, лошадей напоить. И скажу я вам, что был этот мужчина красавец писанный, испанских кровей. Ни дать ни взять - идальго. Ну, думаю, дело слажено. Перед этим усачом она точно не устоит. Редкостный красавец – насилу такого сыскала. Всю дорогу его путала, с пути сбивала, к Эммочке своей вела. Думаю, вот оно… Сейчас он взнуздает  мою кобылку, ибо кобылка готова была – какую ночь не спала от тяги плотской. Казалось: позови ее – сама под мужчину бросится. Аж глаза от истомы закатывала, моя рейнская зазноба.

- Ну и?

- Терпение… Как глупа бывает жалость, глупа и недальновидна. Идальго наш, увидев Эмму, тут же воспылал к ней тяжким желанием. И нет, чтобы пригласить мою дурёху в трактир, поухаживать за ней, вином угостить. А уж потом и приступить к соблазнению.

- А он что же?

- О, иногда все происходит совсем не по намеченному сценарию: глупость и плохое происхождение путают все карты. Он начал скороговоркой ей что-то говорить по-испански, выкатывать черные глазищи, словно сумасшедший, ножками шаркать, плащом крутить. Навозом, лошадиным потом, нечистым телом от него пахнуло… Эмма испугалась, покидала свои мокрые тряпки в корзину и хотела улизнуть от кавалера.

- Вот как?

- Он, видя, что дама близка к бегству, не стал мешкать, но повел себя совсем не как рыцарь благородных кровей. Он схватил Эмму в охапку, закинул на седло и поскакал в поисках теплого жилища.

- Ого, какой прыткий!

- Ну, да. Вначале я возликовала. Подумала: дело слажено. Этот точно сделает из  Эммы женщину. Казалось бы, чего еще мне желать? Путь его был недолог. Увидел старую мельницу, а рядом домик заброшенный, бывший амбар с соломой – туда и поволок мою красавицу. Стал душегрею меховую, платок клетчатый, чепец вязанный с нее срывать. Юбка шерстяная, толстая была – завязок не нашел. Задрал подол по самые грудки маленькие. Я затаилась тенью на потолке и смотрю сверху на всю эту картину. Под юбкой у моей прелестницы оказалась холщовая рубаха и синие чулки вязанные. Я дыхание затаила, как увидела при ярком свете ее лобок черный и кожу на животе, белее снега январского. И этот синий цвет толстых чулок на фоне нежного, нетронутого тела, окончательно свел меня с ума…

- О, старая эстетка! А Эмма-то что?

- А Эмма моя от страху чувств лишилась. Без сознания девочка была. А этот мужлан достал свое грозное орудие и ноги ее мягкие раздвинул. Они распахнулись так легко, словно у куклы тряпичной. Дамы, увидев эту дубину, я поняла, что ею он проткнет мою худенькую возлюбленную насквозь.

- Что, такой огромный? – обе женщины рассмеялись. – Да, Мег, как это ты обремизилась… Надо было рыцаря-то с более скромным достоинством искать.

- Не то слово… Да и не рыцарем он оказался. Под обликом идальго скрывался грязный виллан. Мне жалко стало Эмму. Она к этому времени очнулась и пыталась бороться с насильником. Стоит ли говорить, что силы были неравные. Но нетерпеливый чужестранец вместо ласки и поцелуев, одарил мою девицу грубостью. Они возились в борьбе. А я летала под потолком старого амбара и мучилась от жалости. А после он совершил свою самую большую в жизни ошибку – он ударил ее по лицу. Вот тут-то я не выдержала. Я обернулась летучей мышью, упала с потолка на голову испанцу и выцарапала ему глаза. Он орал дико, размазывая кровь. Крик его во всех окрестных деревнях был слышен. Эмма наскоро оделась и убежала из сарая домой. Она неделю в чувства приходила.

- Вот те на! Ну, что за карамболь…

- Оправилась она от потрясения, да только моя любовь к ней за эти дни еще сильнее стала. Я пыталась всячески соблазнить Эмму и получить власть над ее телом и душой, да вышло все иначе… Почему и проклинаю себя за жалость. Моя дуреха в итоге побежала в католический храм, что в северной части города: храм святого… – рассказчица нахмурила лоб, будто что-то припоминая, - тьфу, забыла какого святого…

- Как посмела ты забыть его имя?! Не помнить имени святого отца – это же святотатство! Грешница! – Месс шутовски округлила глаза.

- А, это туда, где отец Эверт служил? – перебила ее Полин.

- Ну да… А отец Эверт был еще тот «святоша». Несмотря на целибат, не гнушался услугами «горячих» прихожанок, а также монашек из соседнего монастыря. Он за столом любил с молитвенником сидеть. А под столом, накрывшись черной сутаной, меж ног, всякий раз новая послушница таилась. А отец свои бесстыжие маленькие глазки к небу закатывал и кричал: «Отче! Спаси и сохрани нас, грешных! » - аккурат в пиковый момент, как его жирное тело от оргазма сотрясалось… Вот моя Эмма и пришла к нему в конфессионал на исповедь. Коленки острые на ступеньку деревянную поставила, юбочку шерстяную ручонками оправила, вздохнула протяжно и зашептала в решетчатую перегородку: «Отец, меня бесы искушают. На грех напутствуют. Я измучилась! Как мне быть? »

- Ха-Ха! И что этот святоша «утешил» несчастную?

- Если бы! Тогда мне, пожалуй, удалось ее наконец-то к себе забрать. И тут вмешался «его величество случай». Отец Эверт, конечно же, «положил глаз» на усердную католичку и по достоинству оценил ее красоту еще до того, как Эмма в кабинку зашла. Но! Он, как назло, в тот день сильно переел. Целого ягненка за один присест проглотил и штруделей творожных кучу. Моя зазноба кельнская не в урочный час к нему явилась. Он только рот открывал и отдувался – мучила отрыжка. А потому, страдая от собственного чревоугодия, он в тот день всех прихожан призывал к умеренности в пище и отказу от мясного. А когда полный желудок подпирал так, что тревожно ныло сердце, то и вовсе рекомендовал строгий пост.

- Вот, каналья! –  с жаром воскликнула одна из дам.

- Еще какой каналья! Так на чем я остановилась? Эмме, в ответ на жалобы, он дал четкие наставления: «Кайся и постись, дочь моя. Проявляй смирение и милосердствуй. Воздержись от мясной пищи не только во все пятницы Великого поста, но и ежедневно. А в «Пепельную среду» посыплешь голову пеплом и покаешься истово. А в «Страстную неделю» пей одну лишь воду, и бесы покинут тебя. Как проделаешь все это, сразу же приходи в церковь». А потом почесал пузо и добавил: «А, впрочем, будет тяжко, приходи пораньше. Можешь даже завтра, вечерком. И вот, еще что… Случай твой весьма серьезен. Как бы ни пришлось, заняться расследованием. Дева, ты постись, а ежели не поможет, то нам придется строгим дознанием и пыткой, повелеть нечистому покинуть твое бренное тело, дабы душа могла спокойно в рай войти», - после этих слов он рыгнул.

- И что твоя Эмма?

- А что Эмма? Она и так тощая до невозможности была. Но, как послушная католичка, вняв наставлениям священника, стала поститься еще истовей, а вернее голодать. Она до того допостилась, что ослабла и умерла от вульгарной инфлюенции. Весна в тот год холодная стояла. Продуло – много ли ей надо? Опоздала я. Понятно, что тут же «белокрылые» налетели целой толпой, ее под худенькие рученьки вмиг подхватили. Так щебетали радостно, наверное, нимб ей на голову приляпали. Вот так-то.

- Какая печальная история. Мегилла, умеешь ты тоски нагнать.

Повисла небольшая пауза. Каждая из трех дам думала о чем-то своем.