Clair de femme

Посвящается Ромену Гари, человеку показавшему мне как перестать бояться и полбить слова.

Acte I

"В тот день я пил Бад: значит, к любви.

Похороны состоялись сорок дней назад, все прошло громко и гладко. Я не простился, в церковь не вошел, горсть земли на могилу не бросил. Как всегда, никакого уважения.

Бабушки, кроме одной, рыдали. Родители грызли рюмки и свои души - не уберегли. Друзья все не верели, обнимались, враги братались, сплетницы смотрели друг дружке в глаза - горе, сдобренное водкой, сближает.

Они направились в ресторан, недалеко от кончаловки, где все было готова для поминок каждый день. Я счел, что празднование смерти в банкетном зале, живущим за счет смерти сведет меня с ума и направился домой, прихатив пивка.

В квартире занавесил зеркала, поставил стакан на подоконник. Время пошло. Первые восемь дней прошли неплохо. Первые два я провел дома, читал письма, смотрел фотографии, смеялся и плакал, смотрел в окно и выходил выпить в город. На третий день я вышел на работу, натянул улыбку и приступил тратить свою жизнь. Никто ничего и не заметил. На все расспросы отвечал односложно: "был на похоронах, все нормально, спасибо!" и все были довольны. Я не нуждался в участии, а им не хотелось его проявлять, весьма честно. На выходных пил, позванивая дружкам и далеким подругам. Жить получалось! В сущности, кроме жуткого отчаяния и долгов за процессию, ничего нового в ней не появилось. Пару раз заходили ребята. Выпили...

Вечером на восьмой день я забежал в местную часовню освятить воду и прихватил кагор и свечу из церковной лавки.

На девятый день у меня был выходной, я расслабился. С утра налег на кагор и хлеб с оливками. В два отрубился на пару часов, затем сидел в тишине почти до семи, иногда калякал глупости в блокноте. К полуночи купил водки, решил помянуть. Сел за стол, налил полтос, опрокинул в себя и крякнул. Еще и еще. А потом свалился со стула и отрубился. Встал в 7 утра, жутко уставший. Отхлебал полбутыли через силу, написал пару страниц и уснул мирным сном, мне даже снилось, что я сплю и храплю. Проснулся в 10. Свежо и светло, заебись".

Acte II

Boris скомкал бумагу и выбросил в урну. Выходила херня, никакого лоска от шлейфа чужих стилей и открытки-автографа в последних двух строках, сплошные каталоги штампов. Не тот темп метафоры, не там рифма к аллюзии, не тот опыт во лжи. Вдохновение ушло вместе с музой, нити обрезали Мойры, туча повисла над домом, в небе полыхала гроза, она пугала стекла до дрожи. Boris получил ее письмо. Как оно могло так долго идти? В конверте две распечатанные эмоции:??,??. На обороте надпись забавными иероглифами. Boris пришел в ужас. Как это объяснить? Кто отослал письмо, откуда оно, как долго шло и почему именно он. На вопросы не было ответа и разумной зацепки, даже хвостика мысли не удавалось поймать. Ад разрастался: обои багровели, душ истекал рыжей кровью, чайник надрывно вопил, хрусталь костляво трещал, описывать было больше нечего и незачем. Казалось, Старуха уже за спиной, вот-вот и коснется лапой плеча и все, ****ец. Прощай, Москва, привет, Палестина. Сатана правил бал, умело настолько, что ни в одной детали его было невозможно раскрыть.

Злополучный день был 30 по счету, никакой мистики, выбор пал случайно. Следовало ли ждать угрозу на сороковой? Неизвестно, но Boris решил отделить себя баррикадами на 10 дней плюс еще пяток на восстановление. Закупил: две дюжины пива, полдюжины вина, полдюжины зелени, полдюжины водки, блок сигарет. Подготовил: отточенный до блеска нож и экземпляр "Прощай, оружие!".

Половина месяца в осаде - не так страшно умереть, как сойти с ума. Boris чуял гарь и ярость этого прекрасного мира. Хотелось жить, получалось пьянствовать. Началось.

Акт Третий!

Жизнь словно коробка конфет! Иногда непозволительная роскошь.

Кто ты такая, чтобы желать мне счастья, будучи счастливой вдовой? Я не хочу играть в стихопрозаические припадки, коими мы, спаси Господь наши души, регулярно страдаем и наслаждаемся. Смотри, в нас достает изящества не высказываться прямо, но не хватает прямоты, чтобы довести мысль до конца.

Б не мог уснуть уже много часов, второй раз за день светало. Солнце страдает эпилепсией, настоящее время раздробилось, осколки монолита покрыты иероглифами. Письмо пришло еще раз. Оно обещало обиду, смертельную.

Но как?

\

В дверь постучали поздним вечером, была суббота. Borux завопил заглянув ей в глазок. Очевидное перестало быть невероятным, став явью и человеком. Еще стук. Борис закрыл уши руками и кричал, чтобы утвердить право связок кричать, а тело дрожать. Легкие вывернулись, язык иссох, глотка сжалась, ужас выпил жизнь сначала из них.

Дверь нужно было окрыть.

\

Скрип пронзил мозг, образ убил Бога. Она стояла вся в черном. Скрывая за спиной кинжал, Boris видел его в отражении подъездного зеркало, залитого пивом. Он сверкнул янтарем и вонзился в правое легкое.

- Как ты жива? Почему? Это ты или кто?!

Боли не было.

- Данаахабдака, Лев.

Контекст разорвался. Я почувствовал привкус Карменера и нефти во рту. Сдавило глотку удушьем. Я записал.

- Сегодня было чудесное утро, вставая я видел рассвет, он не бил в глаза, но ласкал кожу. Окно было открыто, я вбирал воздух и хмельной ум прояснялся. Где же был сигнал?

- Имхотеп сейчас бы проклял меня.

- Ты думаешь, что ты ему интересна? Меня проклинает банк, зато он реален.

Кровь вытекала, он зажимал рану руками, но все равно жизнь протекала сквозь пальцы, оставляя следы на рубашке. Захотелось скушать жирную котлету.

- Слушай, я хочу котлету.

- We have no time to lose it.

- Kotleta. Дай.

- Подлец.

- Я умираю, сука! Ты убила! Все кончено! Уважь покойника, принеси, бля, котлету, пока я тут сдох, дура!

- А мы... Мы тут.

Я сходил с ума, текст убивал меня. Я не видел смысла писать, слишком много букв, слишком мало смешного, трагедия во плоти да без плоти, она должна бы вопить, но только хрюкает в рукав. Пока я не допишу трагедию, мы умрем, понимаешь? Суждено ли нам дописать наши Opus Magnum или так и будем дрочить специалистами в dead-end конторе?

- Да что ты понимаешь в поэзии. Она- чувство, ей не требует ни рифма, ни грани, ни язык вовсе. Поэт только умирающий. "Йааф, а-а, бляяя, с-су-у-уки, ньы-ы... Не, боольно, а-а-а-а, с-с-у-г. У-у-ы-а. А-ха, *хнык, хъа-а".

Он честен! Весь мир ему нипочем, плевавши на рамки, устои, он рыдает целуя смерть, это парень, понимаешь?

- Если б замкнулся круг, он бы разделся.

- Он голый! Истинный король положения!

- У меня есть другой.

- У меня есть другая, но какая разница, когда я умираю?

- Я тоже умираю.

- Ты никогда не умрешь. Ты слишком умеешь любить и слишком болезненно любишь. Будто бы трогать обнаженный нерв.

- Ты все знаешь. Только никогда не узнаешь зачем я тебе явилась. Я не Старуха, не галлюцинация, не бред. Я человек, смешная через драму, милая сквозь пургу, сбежавшая, словно бы хищник от отравленной лани. Ты сам убил меня, но забыл Ей прикрыть дверь и теперь она тут, в тексте и всегда будет во всех текстах. Она неподвластна тебе, как неподвластен Boris, потому что не нуждается в тебе. Она идеальна, потому что ты лишь один из творцов. Будь ты один, ты бы напортачил. Перепутал имя, дал бы ей слишком большой нос или лишил бы сочной задницы.

- Но почему ТЫ здесь?!

- Потому что я никуда не уходила. Что ты хоронил? Ты не прощался, ты не мог видеть с кем.

- Ты то откуда знаешь?

- Потому что я ведаю, что ты творишь, или ты так думаешь. Это важнее всего в тексте - как ты считаешь, представляешь, говоришь. Ты одержим потерей и пытаешься вернуть статус-кво.

- Да ты пырнула меня!

- А кого ты еще хотел бы видеть на моем месте? Это не месть, просто это закон искусства.

- Какой?

- Сначала ты сходишь с ума, затем умираешь.

- Там будет что-нибудь? Ну после. Наверху.

- Ты меня придумал, ты и отвечай.

И я понял. Я не могу просто быть честным, потому что во всех своих словах убежден. Правда не может существовать, если каждое слово ее подразумевает.

Boris закрыл глаза. Он задумался о предстоящем. Сколько еще букв ему предстоит пережить? Сколько еще раз ему начинаться с красной строки? Где он окажется в следующий раз? Кто такой автор? Кто будет читать? Придет ли она еще раз?

- Слушай, оно того стоило. Я бы умер еще раз, чтобы увидеть тебя, ну или убил бы. Ты вернешься еще разок?

Epilogue.

Он открыл глаза и обнаружил себя живым. В двери стояла хорошая погода и пустота. Boris поднялся, ощупал себя, ничего не обнаружил. Где нож, где кровь? Исчезла и пелена перед глазами. Вернулся в комнату. Страница закончена жирной точкой. Под страницей скрыла еще страница, а за ней еще и еще. Читать утомительно и по старой привычке он сдела вывод по последней строчке "Уйти - не подвиг. Подвиг не вернуться". Полное дерьмо. Без мертвой не пишется...