На горе Арарат растет красный виноград

Я возвышался в углу, коричневой громадой лакированных дверец намекая и внушая потусторонний ужас любому, кто удосужится бросить мимолетный взгляд на шедевр мебельного искусства, став по обету шкапом, именно шкапом дебильного Корнея Чуковского, долговязого гебешного стукача и поэта, как и все они, впрочем, все эти кумиры миллионов, Любимовы и Швыдкие, Машковы и Пугачевы с Кобзонами и Гергиевыми, они всегда были и будут холопьим стадом лизоблюдов, мерзотной стаей кормящихся с ладони барина стукачей, готовых вцепиться в соседские глотки уже и не по приказу, а по доброте пара, по - собачьи сменившего их мертвые души. Они и родились уже мертвыми, учились, крестились, срали, сосали, живые мертвецы, нонкомформисты и стиляги, бриолиненными жопами твердо и с достоинством занимая положенные по номенклатурным спискам Навального места в ржавом трамвайчике, весело катившего под откос, он сто лет все катил и катил, под откос и в преисподнюю, эх, берегись, и ой, прокачу. На самом же деле настоящий ад был здесь и сейчас, вокруг, слева, сзади, сверху, в телевизоре, в глазах продавщицы, протягивающей тебе бутылку кефира, в картузе мусора, регулирующего потоки кредитных иномарок с решимостью Сарданапала и с такими же усами, ад высовывался из скользкого презерватива и икал голосом Венедиктова :

- Еще по стопятьдесят шампанского и все.

Преисподняя дымила сероводородом на концертах группировки Ленинград, клубилась полнейшей и конечной глупостью на совещаниях министров и заседаниях Госдумы, ни у кого не хватало смелости признать простой факт, повергающий в прах все философские построения, стройные, как ножки адресата сказочки, и столь же убедительные, если, конечно, к ножкам прилепить скотчем чугунные гири подогнанных под придуманные истины силлогизмов, парадигмов, еврейско - чухонских вывертов сознания, бросавших их носителей вдоль по кухонному столу к районной пивнушке, а потом в редакцию, а потом в эмиграцию, по горячим нефтью и обратом следам тети Юли Латыниной, претерпевшей от пранкеров, уставших жрать ее говно. Она искренне не понимала происходящего, как включающий семафор кондуктор не понимает тайных знамений в шелесте плаща и цоканье каблучков спешащей к Вронскому лошади, заплетающей гриву снобистскими веревочками, хранящими память о тысячах самоудавившихся от одних только их рож человеков, встававших на табурет и просовывавших бошки в витые петли, прикрепленные к крюкам и балкам. Некоторые ветераны Вьетнама отращивали себе бородавки под глазом, надевали куртки из распроданных запасов Бундесвера и шли валить всех подряд, спасая маленьких лесбиянок, е... я мозги избирателям, сводя с ума торговцев оружием, пока не натыкались итальянскими рожами на кругленький зад Бонни Роттен, насаженный крымским мостом на штырь дяди Дато, грузинистого подстрекателя и культуриста, давившего животом гетьманов, сажавшего в медные быки атаманов - молодцев и обещавшего навести порядок. И вот тогда все эти Де Ниро залезали в жопу к Бонни, будто роботы или черви, извиваясь по спирали, крутя головами и вихляя хвостами они лезли и лезли, в темную глубину кишечника, осознав, что нет никакой разницы между знанием и незнанием. Спрятавшись в слепой кишке, удаленной в госпитале Бельвью бухим врачом - индусом, они возжигали ритуальные семисвечники и видели шкап, стоящий в углу. И я падал на них, пидарасов. Давил. Расплющивал. И благополучно высирался татуированной сразу после ленча, вылетая со свистом с недопереваренной кукурузой, парой порций  Джека Дэниелса и непонятным комком, похожим одновременно на ногти и волосы, съеденные за ужином при свечах с очередным воздыхателем и поклонником, ходившим в твидовом пиджаке и омоновских берцах, сутулым, горбатым, хромым.

Стоя в куче говна я, шкап, простой шкап, не имеющий калош, не получивший образования в Бауманке, Гнесинке и Щепке, то есть оставшийся человеком, так и не возведенный в ранг лошади, сотрясался под ветрами, задувающими со всех сторон, мок под дождями, серенькими и вялыми, как струйки мочи вонючего трясущегося старикашки, лишь накануне разжевывавшего всем нежелающим о красотах и стилях сукиного сына Пушкина и его мамы Мариэтты Чудаковой, курил неторопливо и думал о вечном. Бля, ништяк было бы взорвать десяток нейтронных бомб. Или убить кашалота. Или отпилить голову Ксении Собчак и выстрелить дуплетом картечью в бок Потупчик. Или холокостом убить всех крымских татар. Или еще что, такое же бессмысленное и глупое, рождающееся по воле отравившего меня дока Геббельса. Стоял, пока не приходила Она. Орала, бегала, топала и выдергивала из скуки одной лишь фоткой. Иншалла.