Маленькие трагедии очень большого кубка кремля (Маленькая племянница секс рассказы)

Подарок для королевы Датской марки Каролин Возняцки

Лоренцо Медичи Великолепный, наследный Гурген Адриатских детинцев и дрожжиподобный преподобный тайного культа Солнечного Митры, придерживая спадающий на его шишковатый лоб шлем с конской гривой вырезанных из мореного дуба, томленого по двинским перекатам семь сот лет, шахматных фигурок академика Шашкина ( см.   " Собрание говноедных рукописей Императорской библиотеки одноногих балерин, бесталанных режиссеров и насквозь продутых карбидом прокурорш ", фонд Шумурдяка, список Никонова, лист минус ноль, абзац с той стороны Луны ), раскопавшего среди Москвы третий Рим с включенным в гостиную сотню тысячелетним Рейхом, за что был премирован красными штанами Стены Коммунаров и внеочердным офицерским званием тайного реестра подпрапорщиков Замоскворецкого приказа самобытных дел, ворвался на собрание нечестивцев, в этот нескончаемый раз проходившее в подземных чертогах Муравьиного короля, прямо под центральной кучей навоза, что в сорок втором наложила протопопица с фабрики Семи струн и одного фонарика в честь победы над здравым смыслом. Так с тех пор и повелось на матушке сырой Руси : отмечать всякое достойное упоминания событие здоровенными кучами, медленно костенеющими под лютыми ветрами с моря Карцевых, героических братьев матросов, летавших воздушным шаром к миклухомаклаевцам в Китай - город, за стену, великий земельный вал, насыпанный вагоновожатыми и кондукторами в кожаных тужурках вскоре перед революцией, за девять суток кандея потрясшей все мировое сообщество размахом и раздольем вольной киргизской песни.

- Ай, люли, караул, батюшки мои, разбой, - напевал герцог Медичи, усаживаясь по чину и старшинству за богатый стол, накрытый беличьими шкурками и скоровысушенной кожей Васи Векшина, снятого с костыля старшим будочником министерства культуры Тины Канделаки из гнусных. Так называлось ее родовое местоимение, гнусные. Отличались они непонятными похоронными обрядами, захоранивая бабушек живьем в проруби, вычурным убранством коней, чьи хвосты росли внутрь и весьма способствовали быстрому скоку по Дикой степи, зудя по слизистой желудка изнутри, а также очень быстрой и вздорной речью, которую никто не слушал, это даже вошло в народную поговорку северных станов Вогнистой впадины, мол, трещит баба, как х... й в коробке, и хер на нее, так с тех пор и пошло : трескливые бабы носили хер за полушалком, а поморские поговорники цитировали Пушкина.

- Отведай, герцог, уставшего бахрама, - с доблестью предложил олимпийский балтиец гимнаст Жимайло, возвышенный кесарем до подобия человеческого, водруженный на флагшток фриштык - палат Патриарха, - уловлен ешкиным скотом, засолен с ушами.

- Мне б икрама, - просительно вытребовал положенное по отеческому рангу черноморских флотов Медичи, вынув табакерку и заряжая щедрый понюх гимнасту, тот аж отудобел и зашатался, вкусив плодов науки и просвещения, дорогих сердцам и дешевых выколотым глазам цесарок, с клекотом шугавших змеевидных отроков, прислуживавших Союзу Композиторов, вразмах пировавших под соседним столом. - Икрамчику бы мне да с потрошками.

На огромном сфероиде оловянного блюда внесли озябшего ноздрями икрама, в папахе и бурке, с соком цикуты и гордыми пидроватым сидром потрошками, волоконнисто улеживавшимися в толоконной поплухе от дедов. Икрам дрожал и шмыгал, дрыгая сизой ногой под буйный напев распоясавшего узорчатый рушник композитора, влезшего на сапоги Старшого с возженным шандалом :

- С чево начинается ужин ? С театра ушатанных лестниц. И пусть он на х... й не нужен ...

Его сдернули с сапог сослуживцы, служившие веками дядями Ванями, черемшой и Немыми, мертвыми зомби Болливуда, отерли скупую мужскую щетину помадками Нильса Бора и усадили почетно в погреб, где он и засох рядом с Ефремовым. Но пир продолжался, ибо чума не спешила, как обычно для черной смерти, она сидела тихо - тихо в самом уголке пиршественной залы и ухмылялась довольной усмешечкой истинной ценительницы облупошенных коксом хвостастых бандерлогов иудейской общины Останкинского раёна, под коим и размещались на этот век покои Муравьиного короля.

- А у меня, как у коня, - гаркнул пресспапьешастый канцеляр, намазывая рачьи глаза стахановцев на скорбящий гренок Ильича, - и толстый - толстый слой шоколада.

Он отправил гренок в рот и ужевал бороду соседушки, мордвинушки, черемисисто хлебавшего луковый отвар из бобылей и сухостоя.

- Достойно есть, сугубо было, - произнес герцог Медичи, углядев скромницу Черную смерть в углу. Приподнял шлем, приветствуя долгожданную гостью и, отвалившись обессиленно в кресле, вспоминал вещие строки Эдгара Аллана По о вороне и Бальмонте, немного схожего с мужиком сбоку Миллы Йовович.

Сучий шаббат пришел астрономически тысячу лет назад и так и остался на святейшей Руси от Москвы до самых до окраин с лысым Скляром, в бытность свою человеком сочинявшим неплохие песни.