Гудвин, великий и ужасный

Подарок для моей возлюбленной маленькой и светленькой Элины Свитолиной

Контуженный туловищем Штирлиц упорно полз сквозь навалы шлакоблочных обломков здания на ПринцАльбертштрассе, разгребая руками согнутые прутья арматуры, еще хранившие тепло рук скинхедов, расшибавших черепа китаёз и нигеров во славу Абаддона, мертвых немцев, расстрелянных в сутулые спины боснийскими легионерами вермахта и усташами, слезшими со своих гор покататься на фаристых  " Мерседесах " и лопоухих БМВ, недорезанных евреек, хрипящих вскрытыми глотками перед искаженным от остаточного ужаса, навеянного Клаусом в сцене у пруда, лицом Штирлица, какие  - то перья валдайской чепухи, проткнутыми подушками заполонившими подземелья берлинского метро с задохнувшимися там от огорчения фанатами  " Спартака " из остовцев, эвакуированных с мыз и фольварков перед угрозой с неба, сыпавшего бесконечными осенне - зимними грибными дождями, от чего неизвестные швабам сморчки буйно размножались в лесах и рощах, белесыми шляпками покрывая все видимое пространство. Грибы вечно сидели в темноте и их кормили дерьмом, как и подобает грибам, время от времени приободряя ростом тарифов и новой рожей фюрера, нашедшего неисчерпаемый резерв возможностей в использовании пробитых оленями тропок как светлых путей на х... й для любого желающего. Желающие толпились на опушках, нервно подгоняемые Кристиной Потупчик они переступали моржовыми ластами и скребли плавниками ротанов по тоненьким - как у кузнечика - ножонкам очень умной еврейки, блокчейнами разоблачившей всю пидеристечность режима, утопшим о прошлом годе сазаном воспрянувшим к терниям, навсегда укрывшим алые звезды рубиново - бутылочного стекла, возжигавшиеся еженощно службой ФСО, утерявшей все свои камеры с мостов и огородов, где орудовали какие  - то тени, охраняющие капустные огороды Сколкова от своего шеф - повара, рыжего и младшего. Старший ходил боком. Проповедовал революцию среди Диомидова, лежавшего на ступеньках царского потешного дворца Строганова, солеушного густомысла, приспособившего соль для ванн к внутривенному употреблению страждущими собратьями и сосестрами, громящими соперников Уимблдонами с криком несусветным, от которого содрогались облака, а я как потребитель плевался в экран и проклинал проклятых большевиков, не успевших пустить в расход в Салехарде прадедушку этого недоразумения.

- Штирлиц, - прохрипел аптекарь, белохалатной аморфной массой стекающий в подвал, - дорогой вы мой, Штирлиц.

- Чо ? - спросил Штирлиц, пробиваясь к небу Аустерлица через волго - донские степи с придурковатым Шукшиным и сражающимся за израильскую армию освобождения Колумбии Бондарчуком.

- Переименуйте меня в Аденауэра, Штирлиц, - попросил последним желанием умирающего мозгом человека аптекарь, - в Таню Аденауэр.

- Сука, - прошипел Штирлиц, прижимая кирпич к окровавленному лицу потерпевшего, - пол хочет сменить и это, когда эшелоны. Пидарасы, - бормотал Штирлиц, выбираясь к Рейну, - продали Германию за миску брюквы и цветной телевизор.

- Стоять повторно !

Прямо на Штирлица вышел из леса мужик на одной ноге и подошел, стуча деревянным протезом по сминающимся с жалобным потрескиванием грибам. Взял Штирлица за грудки и выбросил на х... й.

- Это, по - ходу, Сильвер был, - предположил маленький медвежонок, более известный как Пох, распереживавшийся сегодня до прединфарктного состояия, он даже кушать не мог от личной неприязни к Надьке Толокно, предназначенной в вечернюю жертву за теннисисток. Медведь закурил пару сигарет, протянул одну мне и предложил. - А давай ей бухую жену мексиканского гангстера подгоним.

Я был не против. Жену так жену, хоть Марису Томей с косяком или Уму с машинкой в сиськах. Но без стихозы - никак.

- Между нами лимон бананных морей,

Кальмарные рифмы боев за свободу,

Тим Рот и Мариса Томей,

Прилепин и шобла уродов,

Сидящих в земле, как арахис.

Рановыпавший снег российских полей,

Парадигм, надстройка и базис,

Кусумда. Сектым. Ерей.

И всякое такое. Не грусти и просто улыбнись, хотя, это уже было.