Колумбайн боулинг

Подарок для моей любимицы Нади Толокно

Я отчетливо осознавал, что площадка детского сада для песочно - гламурных игрищ рано или поздно - скорее рано - по живости характера и замысловатости моей головы сменится Каталаунскими полями, где призрак Аттилы будет играть с римскими легионерами  " Интера " в зачаточный, как мозг адресата сказочки, ногомяч, катая отрубленные бошки игроков в сторону горшочка с базиликом Изабеллы Кастильской, симбиотически соединившей в своих точеных резцом Микеля ди Анджело чертах провожавшую с пирса каравеллы Колумба католичку, музу Китса, что ни хера не Йейтс, и, конечно же, принцессу рассвета Кларк, Изю Кларк, живой и непосредственный пример для подражания всякому еврюге, орудующему под лоскутным одеяльцем доктора Геббельса, мутировавшего через стадию Михал Андреича до унылой и говенной сурковщины, стремной, но, тем не менее, результативной, ведь нет никаких бунтов и никто не знает никакого Прохора, старика с ТТ и бородой, все жрут говно из рук шершавого пидора, даже блондинистые твари, все же выброшенные пирсиянкой за борт  " Летучего голландца " со шмыгающим покрасневшим носом Шубиным и обезбашенными немцами в исполнении прибалтийских актеров, лучшим из которых был Брынковяну, величайший Брынковяну, продавший Бессарабию большевикам и послуживший неисчерпаемым источником для многочисленных диссертаций народных академиков и научных людей растратчиков. Я лишь молил Бегемота, чтобы моя неудержимость в играх разума не напугала парочку спортсменок и целую кучу ярких и живых девчонок, одна из которых могла бы дать триста очков форы любому отеческому производителю, включая забытую на болотах Баскервилля Алину Ляксандровну, незаконную дочь лошадиного графа, также слившегося в трамвайчик, катящийся по извилистой круговерти ржавых рельс парадигма, диктующего некую несогласность при общем отсосе или блаужоб.

Сосать - не хером тыкать в хвост каурой кобылице протопопа, не штурмовать осенний лес, укрывший до поры сморчки, строчки и Чикатило, сутулого очкарика с портфелем, где вскрой лежат газеты, партбилет, бюджет Госдумы и оглобля, четыре ястреба, енот, Потупчик. Лихая девка с дыркой набекрень, пробитой детским доктором Морелем, мельдоний раздававшего с балкона, с сидящим скромно Лениным в углу и черным - черным Самуэлем, что килт носил как знак барыги, нацизм крушил Карлайлом и очком, блекджеком сизых ягодиц, топыримых на перекрестках под столпом, искать под коим легче любого, кто внутри. Внутри сидели тихо глисты, свивая кольца, мысля о планетах, опустошенных армиях и Роне Митре, сисястой, сочной и вумат.

- Мордвинушка, - приставал надоедливый неодинаковополезный Александр Филлипенко, оспаривая право Витухновской родиться мертвой у графа Невзорова, - отчего ты не весел, мордвинушка ? Биоматериалы утратил с доверием в битвах разума с умом ? Ответь или умри.

- Гы, - отвечал тупоумный мордвинушка, пугая мир кривой ухмылкой.

Тута Филлипенке и карачун, потому не балуй. Не балуй ! Так кричал Ефим, которому один конец. Пуля. Не, не Ефим, Ефим - суббота, а этот другой, но такой же, лесной житель и таежник. И вот думаю я до сих пор, почти без малого сорок лет : это как же у них концы пулями ? Сымает милок шкары, а там пуля. 7, 62. Клик - клак, бах или бэнг - бэнг. И Ума Турман скачет по полям на мотоцикле, машет мечом Хатори Хандзо, перепрыгнувшим волшебно к Морфеусу на другую планету с наемником Броуди и гадом Тактаровым. Это забавно, вообще - то, вот такие микроскопические эпизоды голливудского кино, необъяснимые совершенно, будто истории О*Генри про яблоко в бурю. Они там травили байки, решая кто съест яблоко, гнали истории, пока новая Ева тихонько грызла яблоко. Неплохо придумано. Не надкусить и отдать глиняному, а сожрать все. Новые времена, жена не убоится мужа, муж не ест груш, Груша - имя, более знакомое советскому читателю как Груня - партийка, тетка в кожане Терминатора и красной косынке старой сволочи Нины Ургант.

- Груня, глянь, с фронту - ту идут эшелоны ?

- Идут, гудят, шумят эшелоны. Пулеметы на крышах и чердаках, лакеи листовки читают в лесу, а там за увалом лежит Чикатило. В бинокль глядит, не зевай.

- Зевать - то нечем, Груня, рот закончился.

И смотрит Груня, видит правду : нету шустрого, отрубил палец и свалил туда, где глубже.

Сказка - чепуха, Надюш. Круги важнее. Свои, как эрекция.