Я быть хочу маркизой дю Плесси. Серия: Хочу стать шлюхой

Однажды я случайно узнал о подробностях жизни маркизы дю Плесси, будучи по работе в командировке в Суринаме, бывшей голландской колонии в Центральной Южной Америке. До этого момента, пока на меня не обрушилась липким потоком загадочная мерзость этой непонятной для меня женщины, ничего подобного в моей жизни не было. Ничто меня так не отвращало и не притягивало одновременно, и я никогда не испытывал столь противоречивых и подозрительных эмоций.

Я бродил по грязноватым улицам Парамарибо, заходил то в одну, то в другую ювелирную лавку и , роясь в кучах золотых изделий, примерял кольца на мизинец, чтобы, наконец, по размеру и дизайну подобрать какое-нибудь красивое необычное кольцо с бразильскими камнями для своей жены.

У супруги не было никаких золотых украшений. Она вообще была чужда проблеме

самоукрашательства, такой естественной большинству женщин. У неё была только одна так называемая « драгоценность» - огромный, тяжёлый и ошеломляюще безвкусный браслет, доставшийся ей в наследство от тётки, у которой было все очень хорошо с деньгами, но очень плохо со вкусом. Я перебирал горы колец под бесконечный стрекот речей лавочников, уговаривающих совершить пустую нелепую покупку, и не мог ни на одном из них остановиться.

Мой скучающий взгляд иностранного туриста не оживляли ни неожиданные в данном контексте Латинской Америки многоцветные луковицы мусульманских минаретов, ни вялотекущий, скучноватый лепет гида о злоключениях и бедах народа Суринама, безмерно униженного и оскорблённого расчётливыми голландцами, работорговцами, просто бизнесменами, евреями-предпринимателями, вечно совершающими свой традиционный поход в синагогу, опрятно одетыми и умиротворёнными.

Я тут вспомнил смешную ложь известного шлягера:

« Парамарибо, Парамарибо! Город утренней зари!

Танцует море в ритме « румба-пасодобль... »

Ну, и так далее...

Я вам честно скажу, надо врать грамотно!

Парамарибо стоит на реке, а до моря - час езды на машине!

Представляю, что об утренней заре, пасодобле и людях как таковых подумали бы бедные животные местного зоопарка, когда помирали один за другим от голода, потому что их перестали кормить в связи с отсутствием денег для содержания зоопарка.

Так что - не город, а дрянь. Только и остался один пшик - звучное для русского уха название!

Голландцы, обосновавшиеся там, вертели супер доходным бизнесом и наживались на торговле черным добротным мясом из Африки, а потом завершали карьеру и удачливую жизнь в уютных домиках Амстердама с окнами на канал, посещали очередные ультрамодные музыкальные вечеринки или вернисаж, посвящённый каким-нибудь

« Подсолнухам» Ван Гога или картине Вермейера, внезапно вернувшейся на родину, или вечер памяти холокоста с размышлениями о трагических интонациях дневника Анны Франк, то и дело, вне рамок мероприятий, посылая в интернет объявления типа:

«Познакомлюсь с конюхом с конюшни. Приеду на секс. Пиши «смс» - Конюх. Созвонюсь! »

или:   «Встречусь с вашей женой и дочерью, ваше присутствие обязательно! ».

Извращенные благополучием, любители сладко поесть, отвлечься от скуки бытия хорошим пивом с полусырой голландской селедкой и белым сладковатым луком, вкусно и комфортно потрахаться, неспешно отойти от мировых проблем, посетить самые удаленные уголки своего сознания, удовлетворить тайные желания, совершенно не ведая или не желая ведать корни и происхождение своих состояний и благополучия!

Какая прелесть! Какая благодать! Прямо рай земной!

Сидят там себе у каналов, вдыхая терпкий запах корицы и кокаина, мягко вытекающий из соседних кофе-шопов, свободные в желаниях и поступках, вне политических или иных волнений и интересов, в каком-нибудь Джордане, вглядываются в вечное и безупречное зеркало воды, потому что вода, это течение чёрного потока, даёт им спокойствие и уверенность, что они всегда будут беззаботно наслаждаться жизнью, пописывая мемуары в комфорте и безразличии к чужим бедам, будут прогуливаться взад-вперед по кварталу «Красных фонарей» по субботам, всегда будут пить кофе с желтоватой пенкой или кисловатый, с горчинкой, « Хейнекен», заглядывая в газетку, осведомляясь, кто там в футболе первый “Эйдховен” или “Аякс”.

Все так, а не иначе! И кажется, на века!

Это не то, что мой добрый знакомый, профессор Цифман, день за днём взирающий на один и тот же пыльный фикус, едва не погибающий от унылости и однообразности существования, глядящий на скучный пейзаж за окном с бесконечно удручающим дождём и постоянной мерзостью непогоды, который он вынужден наблюдать, хочет того или нет!

Многоцветие полей голландских тюльпанов - это не для вас, преподаватель сопромата, серый и мятый пиджак и рваный берет!

Цифман читает и чётко следует смыслу грамматической конструкции « иметь обыкновение делать», и, как бы в отместку, отмечает и сообщает всему окружающему миру эротические литературные новинки, без разбору, чисто так - наугад, без упрёков авторам, просто по доброте души, для сердца, ища в этом что-либо человеческое, роясь в литературном хламе, где одна девушка-писательница ловко описывает свою «милую розовую киску» в первой главе, а во второй целует большой член героя, которого в третьей главе изгоняют из дома за проделки на стороне, делающего честные и ясные глаза перед главной героиней и трагически не знающего, куда же и где, наконец, свой уникальный предмет приспособить.

Цифман выбирал десятку лучших опусов и составлял свой необычный в своём роде рейтинг, « список Цифмана», сопротивляясь всем своим естеством занудству сопромата - предмета, который преподавал, и тупой, запрограммированной до мелочей, детализированной до бесконечности, скучной жизни.   Он понимал, что этих жизней у него в запасе нет, и  в домовой кладовке  не хранилась ещё пара штук, точно пыльные банки желтых огурцов на зиму! Его бесило существование без порока, инцеста, сумасшествия запрещённой любви, отсутствия необычных приключений. Он ненавидел всей душой математическую точность, правила и теоремы, а также монументальный образ жены Цили, в рваной подмышками ночнушке.

О, Циля!

Вечная ценность, которая ему была дана неотвратимо и навсегда- ежеутренне, ежедневно, ежевечерне. Она возникала перед его глазами, как что-то бесконечно  нелепое, как персонажи русского балета, где непонятно почему и по какой такой причине, неведомой человеческому разуму, появляется то грозный гном с картонной саблей в странном и пугающем наряде, который ошеломляет не очень умную публику, пришедшую в театр для развлечения- выпить шампанского в буфете и полакомиться бутербродиками с икрой, то ведьма в чёрном пыльном парике, взятом из запасников оперного театра, обещающая вечное проклятие и бесконечный  ужас бессмысленной жизни.

- Мой милый Цифман!

Ты все равно бесплодно искал в своём чудеснейшем и тонком, нежном сознании что-то ещё, хотя бы одну живую прозрачную каплю, хотел ощутить лёгкое касание ветерка на лице. Ты жил и был воспитан в бесконечном интеллектуальном поиске, где нет и не может быть финальной точки, как и не может быть конца познанию и науке.

Ты, к сожалению, понимаешь, что нам, русским людям, дан взаймы весь этот культурный слой- эта громада литературы и искусства, живописи- который мы не в состоянии до конца понять и толково распорядиться!

К чёртовой матери англо-саксонский взгляд на вещи! Гори он огнем!

Тебя он абсолютно не касается, не тревожит, не возмущает, не бередит и никак не волнует сознание, если рядом, совсем близко, в двух шагах, есть маленькая белая и нищая церковь с намоленными иконами и белеными стенами, где ты можешь , наконец, упасть на пол, зарыдать и сказать, что же ты наделал в жизни и какая же ты все-таки падла!

Ты уже охренел, Цифман, (чуть не сказал то слово), безмерно устал от бессмысленной, неправдоподобно глупой, интеллектуальной борьбы

между многоголосием своих бесполезных и прекрасных идей - о том, как исправить мир и сделать его лучше и добрее, при этом, самое главное, чтобы тебе, Цифман, за это ничего бы не было, и оглушительной правдой естества, что висит мучающей гирей у тебя между ног и, в некотором смысле, ты это чувствуешь, как бесполезную, ненужную ношу. Найти искомое соответствие в несоответствии не получается.

Типа хочешь найти хорошую, простую и заботливую, русскую девушку Машу, которая любит стихи Есенина, а не правильную, но занудную, педантичную Соню, мило брякающую на фортепьянах, пролистывающую без ума модного Бальмонта или Кузьмина, не подозревающую, что есть высший разум, что мы пришли ниоткуда и уйдём в неизвестно куда. Соня не размышляет о конце вселенной, тайнах мироздания, но наверняка знает, чем отличается Шуман от Шуберта.

Ты еще ищешь правды, Цифман?

В стране хорошо организованного беспорядка? Смешно! Как ты достал!

Как твое там имя-отчество по паспорту? Признайся, - Хаимович?

Что, не сумели вовремя переделать свою фамилию на какую-нибудь понятную русскому мышлению - Мойву Карповну Путассу, названную, как та рыбка, купленная за сто рублей в ближайшем универсаме?

Когда же ты, наконец, успокоишься и перестанешь корчить из себя какого-нибудь Фолкнера с рюмочкой виски в руке, толстой сигарой , с осыпающимся на рваный халат пеплом, и задумываться о судьбе Родины?

И вообще, послушай, почему от тебя всегда исходит стойкий запах деревни и коровника?   Вроде ты из интеллигентной семьи и в колхозе был только по разнарядке в своём научном институте?

Или это твоя суть, которую ты так искусно прикрываешь эстетическими пассажами? Почему ты все понимаешь, но безвольно следуешь чарующим звукам рожка, которые издалека тебе подает хитроумный пастух?

- Так спокойней и ответственности нет! Кроме того, этого хоть знаем, а кто там еще за лесом, в другой деревне живет-водится , неизвестно.

-Ладно, Цифман! Все проще!

Вглядись в глаза своей старой собаки, покрытые синевой, и ты все поймёшь! Там вся правда!

Все гораздо примитивней, чем кажется!

Думаю, что у нас ещё все впереди! Мы ещё сможем покуролесить! Дадим всем дрозда!   Мы ещё будем свободными и, наконец, поймём это необъяснимое завтра!

Мы ещё опрокинем в грязь глупые предрассудки, отвергнем ненужные формальности своим неадекватным поведением. А, может, и нет?

Ведь мы всегда чего-то стесняемся! И более того, мы все хотим, но боимся, что нас, приличных мальчиков, осудит соседка по лестничной клетке с "халой" на голове и жаркой алой помадой на сухих мёртвых губах, давно забывших вкус настоящего поцелуя.

Послушай, Цифман,

может, проблема в том, что надо заменить Цилю, в ее скучном однообразии, пахнущую чесноком и луком, и в мелочности одалживающую соль у соседей, на что-нибудь более приличное?

У нас есть варианты! Я тебе помогу!

Есть милые, с приятными формами блондинки, продавщицы из супермаркета, с крашеными под модный цвет губами , как у моделей из журнала « Вог», который они изучали, как библию, пуская слюни, обдумывая, что жизнь к ним совершенно не справедлива и не расположена, и этот мерзкий журнальчик воспринимали, как сладкую булочку с заварным кремом, выданную им на ужин в качестве комплимента от повара. И кроме того, Цифман, есть симпатичные розовощекие мальчики с кудлатыми чубчиками, стоящие рядом!

Выбирай, что тебе больше нравится?

Цифман отвечает, очень внимательно смотря на меня бесконечно грустными еврейскими глазами:

- Понимаешь, Циля - как старые ржавые «Жигули», которые нельзя ни на что менять!

Плохо ли, хорошо ли это хозяйство, но оно работает без сбоев, хотя храпит, как броненосец, по ночам, пыхтя всеми трубами и пугая собаку.

Только иногда хочется поменять детали, так сказать, сделать рестайлинг!

Но как ей об этом сказать? Циля - это надёжно и понятно. Это не какие-то неизвестные страсти и ужасы из балета!

Но обычно не получается - она меня не слышит!

Да, тут нет эстетического разнообразия, нет поэзии, но зато всегда есть простой суп из курицы с зеленью или борщ с пампушками!

Это не годится! Это не выход!

Тупица, это вообще не тема- менять Цилю на « Мерседес! » Это невозможно!

Знаешь, я бы создал памятник ничтожности! Какая несправедливость монументального искусства! Какие-то цари? Какие-то герои?

Даже не знаю, в каком виде он должен быть? Предположим,

большой гранитный памятник, притащенный кораблями Гром-камень, в стиле « Медного всадника» Фальконе или Вандомской колонны, хотя не знаю, как там было бы пристроится поудобнее, но обязательно с фаллическим символом, к члену которого все желающие прикладывали бы записки о бездарности, пошлости, алчности и глупости людей, с указанием домашнего адреса и конкретными должностями ими занимаемыми, и, более того, с именами их детей, записками о подлости, которую мы почему-то выдерживаем и лелеем  до сих пор!

- А зачем? Вот и вопрос!

- Пусть влюблённые  женихи , в купленных на последние деньги родителями костюмах и галстуках, и невесты в белоснежных фатах в присутствии гостей совершали бы торжественный матримониальный церемониал, и мамы с будущими невестками , примерно на шестом или более сроках беременности, выглядели бы модно и престижно, презентабельно проливали слезы и следили куда полетит букет невесты , и кому он достанется!

И, в конце концов, положили бы к этому памятнику бездарности записки, что этот бездушный человек отравил маленькую безобидную бездомную собачку во дворе, потому, что она раздражала его назойливым лаем или дал ей сосиску с иглой внутри  или - чего хуже - не помог соседу в беде и просто не подал стакан воды, когда старику стало худо, или не сходил в аптеку за лекарствами; что эта жирная самодовольная чиновница с модным мелированием, которая отказала бедной старушке в какой-то надбавке к ничтожной пенсии просто потому, что у нее были женские дни, и ей было лень и томно  листать бумаги, отказала в грошах, которые старушка не украла, а заработала всей своей жизнью, своей бессмысленно глупой, бесконечной любовью и преданностью к этой стране.

И знаете, эти записульки "молодых голубей" должны носить конкретные имена  конкретных адресатов, чтобы все знали, а не догадывались, не искали в прессе и в сводках криминальных новостей, что эта тварь живёт с тобой рядом и также , как ты, топчет ту же нашу святую землю под ногами!

- Конечно, ты прав  и в моем возрасте уже пора любить свободу и показать, что человек рождён свободным, лёгким, независимым и чистоплотным и нежным, как попка новорождённого ребёнка! Обгаженные жёлтым склизким дерьмом детские пелёнки - ничто перед расчётливым методичным, планомерным оболваниваем нации, такой простой незатейливой штуки - сладким, самодовольным созерцанием того, как бредут миллиарды существ в глубинах океана - одноклеточные создания, не ведающие, куда и зачем они следуют, и что, и зачем это делают - ежедневно просыпаются, бредут на работу, растят детей , засыпают в душных постелях и плавают в темных водах, где их поджидают, алчущие прихода « наличными» вожделенного хруста денег, очень конкретные акулы.

Но, это уж нет ! И своей собственной задницей и мужским отростком , червяком спереди, мы как-то сообразим распорядиться без посторонних указаний, условностей, протоколов, разрешений партии и правительства, лживого маркетинга, наставлений церковников и фальшивых проповедников!

Мы двинемся вперёд - к революции, к креветочной независимости, к своей неумолимой и известной только нам цели, медленно переползая с одного маленького песчаного холмика на другой!

И это - наше дело, куда мы идём! Никого не спросивши!

Мы ещё вам покажем, коровьи головы, разъедаемые раком хорошо замаскированной лжи!

Придёт тот день, когда наши креветочные ценности станут реальностью, а не  имитацией- путём переноски мощей одного или другого святого.

Разве ценности можно переносить и таскать взад-вперед?

Что вам ещё от нас надо ? Куда же дальше? Вам недостаточно нашей холодной крови?

Вот парадокс! Ее уже попросту нет! Мы - креветки, у нас нет крови! Мы - бескровны!

Выходит - у вас нет шансов что-то от нас получить!

Где финиш этого безмозглого марафона, где нет ни выигравших, а есть всегда проигравшие?

Вы что, позабыли о наших дедушках, взявших Берлин и Париж!

У вас что, глаза застелило, или они сгорели и ослепли от глупости, косности, необразованного неведения!

О наших боевых дедах, о наших бабушках, ждавших их из военных походов, упорно делавших свои причёски, маникюр и покупавших у спекулянтов шиньоны и накладные ресницы, чтобы порадовать вернувшихся с фронта мужчин под песни ничего не понимающей, но любящей настоящий танец и блеск, ничем не напоминающее настоящее искусство, Марики Рокк, с плёнок, как трофеи, вывезенных из Германии, и смешных и трогательных песен Клавдии Шульженко.

Вы забыли о «Норильлаге», где тысячи людей , в жутком, удушающем, сковывавшим их до последней косточки холоде, безостановочно поднимались вверх-вниз на лифтах- без права, без слова, без надежд, извлекая из недр необходимый никель для быстроходных и неубиваемых «Тиграми» и « Пантерами» русских танков?

Это ради чего? Чтобы шобла разряженных девушек полусвета с мужьями, распихавшими по карманам, умыкнувшими по должности и существу своей природы, народное богатство, хвастались друг перед другом браслетами « Картье», рассуждали об искусстве и тенденциях моды в этом сезоне, устраивали аукционы в пользу бедного беленького мальчика из провинциального города, умирающего от рака?

А потом, с гордостью исполненного долга рассказывали об этом в интервью по телевизору? А милый, модно одетый и хорошо подстриженный ведущий, им мягко подыгрывал и восхищался гражданским подвигом дам?

Чтобы академическая дама, возглавляющая список всех мыслимых и бессмысленных академий, находящаяся в очаровании и мягких объятиях госбюджета рассказывала, как правильно говорить-

" ШОфер или шофЕр", расклеивая свое изображение в метро, со списком банальных рекомендаций? А господин Президент восхищался ее необыкновенной осведомленностью и знанием всего и вся, кроме одного маленького незаметного нюанса - желания продвигать русский язык, как основу культуры нации, как смысл ее существования?   99 процентов населения не знает, где находится последнее пристанище поэта?   А ведь Пушкин - не Сервантес и тайны никакой нет! Да, бог с ней, с этой дамой! Вреда, вроде, особого хоть нет! Ну так, побормочет и уйдет в бесславие и забытье! Кстати, господа, а вы знаете, где похоронен Пушкин? Даже стыдно спрашивать! И, похоже, я  унесу эту тайну в могилу!

Ах, Иван, не помнящий родства!

Есть менталитет креветки, и одна пугающая, жуткая неизвестность, то, что мы никогда не сможем откинуть от себя,- и эти « два на полтора» впереди, с кучкой друзей и весёлых, чуть грустных поминок, где будет много дурных закусок и водки, на которых все вздохнут:

" Он-она были хорошими мужьями-жёнами, заботились и водили в детский садик и школу, дарили дохлый букет тюльпанов на 8-е марта и  воспитали детей!"...

О ужас, воспитать себе подобных - без веры, без ума, без перспектив!

Почему мы так страстно, без удержи, переживаем за их иностранную постороннюю культуру, за их чужой менталитет, проблемы гомо и иной сексуальности, виденье вещей, если мы так самодостаточны и достойны?

Зачем нам это? Вроде бы все закончилось и определилось « Ледовым побоищем» и мыслями на ту тему Сергея Эйзенштейна.

Господь с ними, они нам должны быть параллельны, как прогноз погоды в Африке, если нас неотвратимо тянет к белым зеркалам наших озёр и безупречному строю русских берёз и нам нравится сидеть с удочкой, вылавливая серебряную плотву или жирного леща? Научная проблема!

- Цифман, ты что- дурак?

- Частично!

Накинули на нас колпак экономической зависимости, власти ничтожных чиновников, которым тема « Россия - Вперед! » очень мила.

Обманули, обмишурили, обнесли, обокрали нацию под лозунгом « национальной идеи», «просвещённого православия» и искренне считают, что мы этого вообще не понимаем?

- кричит Цифман, выпучив глаза.

- Поганый семит и гад ты, Цифман!

Короче - сволочь!

- Ну, ждите!

Не дай вам, бог, увидеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный! -

орет Цифман мне,

прибегая в своей безумной аргументации  к банальной литературной цитате- для защиты, как будто бы я Цифмана мочу от души, хотя, с удовольствием дал бы ему по морде за вражеские выдумки.

-Чем вы отличаетесь от рабовладельцев? Хотя бы назовите маленькую деталь, хотя один бы намёк дайте. Скажите!

Только что черные, проржавевшие кандалы где-то в чулане затерялись? Объясните!

Огромная страна рабов, которых потчуют смешными сказками о зловредном Кощее Бессмертном с двойным сердцем и, колдующей над нами за рубежом, страшной Бабой-Ягой-иностранкой, приключениями телезвезды-наркоманки, священнослужителей,   превозносящих принесённые гроши старушек в храм, их золотой запас, извлечённый из чулка или вытащенный из-под матраса, невзирая на калейдоскоп сменяющих друг друга бездарных правителей, старушек, униженных ничтожными пенсионными подаяниями и все равно верующих в справедливость и бога.

Вы милостиво наслаждаетесь их единственным правом - правом на смирение и чистоту.

Но, как вы их не понимаете или не хотите понимать! Вы даже не вдаётесь в их безупречно чистый, но лишённый всяких человеческих благ, мир бедного существования у чёрной печки, но с иконой над головой!

Чем отличается это, в размахе, в развороте, в ужасе нового века, примитивное экономическое принуждение, зависимость от чиновника, недоумка-хозяина, иного другого пастора, такого же ничтожного и глупого, хотящего только одно - сладко и вкусно поесть и поспать?

Идиотский, тупой, провинциальный феодализм, известный лишь тем, что, нам желательно и целесообразно иметь более двух детей, за что вам дадут развлечения и хлеба с маслом!

Побольше пушечного мяса! Побольше трудовых ресурсов!

И западный разврат в России порождает ещё больший разврат, как все в России приобретает невоздержанность, неуёмность, громадность, сваливая все в один чудовищный круговорот, вопреки здравому смыслу, из-за величия и безмерности этой громадной и невозможной в своей красоте, неприлично огромной страны.

Англо-саксонская рожа то и дело высовывается, глядит туда-сюда, через пункты общепита "Кентукки-Фрай Чикен", экранов телевизора.

( А то! Отдыхайте, господа-товарищи! У Пети нет денег! Он очень голодный, но он очень хочет есть, он идёт туда в "Кентукки!"! Петя может! Петя-умный! Будь, как Петя!)

Какая низость! Какая мразь! Вот где отврат и развращение невинной души Пети, которому бы хорошо косой махать и ни о чем не размышлять, и лежать с потной девкой с огромными грудями на сеновале!

Англосаксы и их последователи из всея Руси, которых не приняли в элитный клуб миллиардеров, потому что рожей и происхождением не вышли, потирают липкими лапками, давясь от жадности, выпучиваясь на ресурсы необъятной Сибири и, разглагольствуя о тонкости русской души, превозносят белокурого Ванечку с гусельками в руках , прежде всего, за то, что он признает законным их наглое воровство!

Но что нам делать? Наша внутренняя глупость и безучастность делает эти попытки завоевания совершенно смешными и бесполезными. Вы считаете, что нас можно умиротворить гнусными, дешёвыми передачками по телевизору и подделками с артистками в стиле жалких копий Третьего Рейха и разглагольствованиями о необычных экономических успехах ? Не тот размах! Из ничего - чего не бывает! Фиг вам! Хреновый капитализм вышел!- настойчиво продолжает он, и глаза опять вылезают из орбит.

- Цифман, пора тебе сваливать отсюда. Ты - не русский человек. Говно, в общем!

Не наш. Одно слово, что Цифман! И фамилия у тебя, ***ь, предательская!

Я говорю, а он твердит и возражает:

- Сам вали отсюда, подонок!

- Ну, да, мы вообще-то с Цифманом на эти приключения не согласные!

говорю я,-

Мы тут тупо  по девушкам, в основном. Чего привязались! И они нам, пышногрудые, симпатные девки, нравятся, или по парням с пухлыми жопами - и то, на

что-либо сгодятся! Как Анне Павловой, нам все равно и удобно, как ей со своим вечным «Умирающем лебедем» и любовничком - банкиром Дереком,   взявшим ее  на содержание из-за красоты и понимания сущности искусства. Нам - кайфово, и девки - они тоже не против!

Мы по нашему, по-простому, по-человечески живём, ни во что не лезем, ни в каких выборах не участвуем, ничего такого в уме не программируем, но плохо-худо, но, ****ь, мыслим!

Что с головой-то делать?

По разуму по нашему, кухаркина экономика - самая правильная.

Надо бы обнаружить одну какую-нибудь дуру необразованную, разыскать и сделать министром, чтоб была ответственна и прилежна и все наладила!

Есть приход, а есть расход.

Две худенькие тощие куры получили- одну - в экономический кризис ощипали, другая - сдохла, но все равно на бульон сгодится! А если кур нет, чего придумывать? Министершу сослать на черный двор; все наворованное отобрать и вложить в фонд будущих поколений, чтоб остальным придворным было неповадно, но перед всем народом, если взятки брала и себе премии безразмерные выписывала, а не кур считала и не по назначению использовала - сволочь эту!

Я, говорю, может, профессор не правильно политически болтает, но вклад в экономику точно вносит - по своему предмету чётко все разъясняет, и павлинов с разноцветными перьями не обещает в каждом огороде, если дело, в целом, говно!

Система, к черту ее! Не система и была!

Тут Цифман неожиданно пропел своим писклявым и гнусным фальцетом:

- С добрым утром, тетя Хая!

Я насторожился и посмотрел на него с серьёзом, подумывая, что же эта вражеская гадина ещё задумала?

Цифман продолжил:

- Вам посылка из Шанхая, ай - я- яй!

Я встал в позу охраняющего дом дворового пса, ожидающего атаки ловких воров, проникающих в дом!

- А в посылке три китайца,

Ай-я-яй,

Три китайца- красят яйца,

Ай-я-яй!

- Слушай Цифман, уже понятно все с тобой, и тут политическая провокация наблюдается, и мне, как русскому мужику, это дурно пахнет. И демагогия одна!

Один вопрос:   А на х** им яйца-то красить? Это уже как и для чего? Для эстетического разнообразия? Если они и так уже в посылке прибыли, да еще и втроем!   Как хорошо было бы это для нашей необъятной страны!

Цифман был прямолинеен:

- А ты что хотел от них? Полётов Валькирии?

Ты что, не понимаешь важности решения вопроса демографии и трудовых ресурсов?

Я онемел от ужаса такой страшной перспективы - полёта Валькирии, да ещё и в китайском исполнении.

Цифман был временно прощён и помилован.

- Последний вопрос, Цифман:

А если война? Что будет?

- Ты что не знаешь, что у нас есть ядерный щит и триада?

- И чего?

- Так е***ем по супостатам!

- А если не попадём и промажем?

Куда нам-то деваться?

- Придётся пожертвовать Цилей!

Какой толк был!

Не жизнь и была!

- Нам что с тобой делать? А ?

- Да, ничего, мы будем там, на небесах! И я ее люблю, как ни странно, до

бесконечности ! И нам вместе будет хорошо на небе!

- Да уж, симпатичная компания - ты, Циля и я в безграничном пространстве и

навсегда!

Кстати, Цифман, может тебе клизму поставить?

- Это еще зачем?

- Чтобы твой кишечник прочистить и дойти до твоего загаженного мыслями мозга!

- Можно было бы- теоретически! Но в твоих руках обычная резиновая клизма

превратится в орудие средневековой инквизиции, а это уж перебор! Это хуже, чем

железный башмак католического суда!

- Ну да, - согласился я с Цифманом.

Кстати, забыл сказать, дорогой читатель, я был немножко нечестен с вами, говоря о Цифмане. Просто он так удобен и приятен в своей беззащитности для внутренних перепалок, критики и сарказма!

Все  эти диалоги связаны с Вовкой Петровым, моим давним знакомым по двору-простым рабочим в чёрной рабочей робе и дешёвой, неопределённого цвета шапке на голове. Он был свойский парень - пил, курил и ругался матом , каждый день ходил на работу на фабрику, читал какие-то странные книжки и раз в год выбирался прыгать с парашютом  с друзьями по бывшей армейской службе. Мы болтали так, по приятельски, как два соседа, с которым наши матери делили своё горе и маленькие радости и встречали детей из школы , мужей с работы или из тупых командировок, подносили им маленькую чарочку водки и готовили незатейливый ужин, и наряжались, как будто бы они самые яркие звезды Голливуда, и приносили друг другу пасхальные куличи по праздникам и пользовались общим туалетом в коммунальной квартире; но никогда ни о чем не жалели и не жаловались.

Пока я вёл внутренний спор с профессором и Вовкой Петровым о светлом будущем (такой же незадачливый и бесполезный разговор, как с продавцами фруктов из Азии, которые обещали бы мне, что завтра арбузы будут хороши!), гид незаметно привёл нас в дом маркизы дю Плесси.

В комнатах хранились личные вещи: кремовое, вышитое бисером и жёлтым и розовым жемчугом платье, над которым трудились сотни сморщенных, выжженных солнцем негритянских рук, мягкие замшевые бежевые полусапожки, пояс с черепаховой пряжкой и перламутровый мундштук, который маркиза пользовала после ужина и вечернего чая с бренди, чтобы, утомясь от удушающего южного солнца и собственной вседозволенности,   побаловать себя, выкуривая длинную чёрную пахитоску и слегка охлаждая себя модными французскими духами.

Стояли какие-то фигурки, рюмочки, безделушки, шкатулки и всякая дрянь, бесполезная и очень дорогая.

Хотя никто не мог сказать, на самом ли деле эти вещи принадлежали маркизе - было это, или не было?- просто сон, видение, или гиды адресовали посетителя к той эпохе, где царствовала жестокая маркиза, которая могла себе все позволить, все, кроме одной маленькой, незаметной и ничтожной жизненной детали - любви!

Маркиза путешествовала по стране, тихо, надменно, спокойно взирала, как черные люди собирают урожай с банановых плантаций и только едва, от чего-то  беспокоясь, теребила рукой кулон  из белого золота и бриллиантов, доставленных ей голландской почтовой службой от фирмы «Де Бирз», нежно сообщавшей, что они свидетельствуют ей своё уважение и надеются на дальнейшее сотрудничество.

Маркиза подъехала к дому, прошла через сад, оглупляющий сознание возможностью так неприлично и пышно цвести в жаре Латинской Америки. Посмотрела как-то поверх кустов и деревьев, привыкших к бесконечному сопротивлению зною, потрогала пальцами раскрытые перед нею черные щербатые двери, почувствовала теплый деревянный аромат, который резко и неожиданно ударил ей в нос.

Мадам дю Плесси вошла в дом, где ее приветствовала услужливая служанка в белом фартуке и безупречно накрахмаленном белом уборе, не выражая никаких эмоций, поскольку к этому была приучена, лживо поклонилась хозяйке и сказала:

«S'il vous plat allez, madame, bienvenue! »*

Та прошла по коридору и медленно и внимательно осмотрела любимые картины «Малых голландцев », доставшиеся ей в наследство по недоразумению ее несчастного богатства. Картины изображали бытовые сценки из обычной жизни голландской буржуазии: пивные попойки, домашних животных, лица горожан, комбинации ярких фруктов, столового серебра и белоснежных скатертей и салфеток…

Она поднялась по лестнице особняка и зашла в спальню.

Ее муж, Фредерик, лежал, держа свой огромный член между черными грудями Алиды, ее помощницы по хозяйству, ласкал губами огромные розовые соски, а та беззастенчиво раскрывала свое маленькое розовое естество перед его, навеянными холодным морем , голубыми голландскими глазами.  

Черный раб с античным лицом стоял над ними с канделябром. Свечи оплывали желтыми, горящими и жгучими каплями ему на руки.   Безупречно красивое тело, как будто намазанное кокосовым маслом, блестело на солнце, отражалось в мутных витражных окнах  дома странным напоминанием , что жизнь - штука пустая и бесполезная!  

А она, Алида, кричала:

«Держи выше, выше этот чертов канделябр, черная морда! »,-

вдумайтесь, это говорила черная рабыня черному рабу!

Маркиза онемела, окостенела, почти что сдохла.

Она не хотела, но произнесла:

«Будь любезна, пройди со мной! Может быть, тебе это поможет! »

Рабыня почувствовала приказ и повиновалась, как приученная к маленьким радостям с руки хозяйки- вкусным орешкам, сладостям и бананам- домашняя ученая обезьянка, и пошла за ней, забыв о страсти Фредерика и его прекрасном теле, как видение, как набросок ее рабского существа без воли и осторожности.

Маркиза проследовала на черную кухню, располагавшуюся в подвале  особняка, взяла серый нож, блестевший острейшей голландской сталью, подошла к Алиде, которая, дрожа, робко ждала ее прихода, сорвала с нее одежду и сказала:

- Это тебе за Фредерика, за мою гадость и мою ничтожность! За то, что ты, поганая черная мартышка, уничтожила мир, который я создала собственными руками, который я любила!

Неважно, что я владею плантациями, и в моей власти вся эта страна с глупыми и жалкими людишками! Получай! Ты изнасиловала мою душу, сознание, мою бессмысленную жизнь, ты кинула мне в лицо мои поганые деньги!

Она вонзила свой нож и, молча, отсекла пышные негритянские груди.

Алида лежала в подвале, истекая кровью.

Маркиза накрыла ее лицо подручной холщевой тряпкой.

Затем она подошла к чугунной плите, ничего не соображая, - просто так подумала о Фредерике, которого по его мужскому естеству надо было бы чем-то накормить! Она взяла отрезанные груди Алиды, приготовила горячий бульон, сбавив его сладкими специями и травами, так просто, для завтрака, по обычаю держать своего мужчину в сытости, спокойствии, умиротворении.

Фредерик через час спустился в столовую безупречно одетым. Он пах жаркими  пряными духами и был ко всему равнодушен, поскольку ему просто удалось успокоить свои тревоги в объятиях Алиды.

Ему было все равно, все безразлично - он ни о чем не думал, был пресен и бездушен, неопределенным взором глядел на пылающие цветом, источающие волшебные ароматы, растения за окнами террасы.

- Дорогая, как приятно, что ты иногда не вызываешь кухарку!

И запах  - такой приятный! Ты все равно всегда готовишь лучше всех!

О! Это бесподобно!

Я чувствую себя как на небе!

Действительно, это - рай!

Его белые манжеты на рубашке с золотыми запонками со вставленными маленькими бриллиантами внутри излучали безупречность, джентльменство и всемирную чистоту.

- Скажи, почему сегодня такой вкусный и необычный утренний бульон?

Как ты его сделала, что ты туда добавила?

Кстати, а где Алида?

- Не знаю, я отправила ее за покупками! А почему это тебя так тревожит?- без запинки ответила маркиза.

"""

Дочка подошла и спросила кротко: « Почему дядя Паша стоял с мамой в позе  нашей собачки, когда та играет с другой собачкой, и почему  они лежали в одной постели? »

Я бы не сказал, что тут неожиданно заиграл романс Пуленка «Les Chemins de l’amour”.

Какие, к черту, дороги любви! Что такая за х**ня! Похабель!

Это было чудовищно! Необъяснимо! Неправдоподобно!

Консультации Цифмана были умны, подробны, нескончаемы, но бессмысленны и бесполезны. Он был очарователен и беспробудно лиричен, как проза Пришвина.

Маркиза не знала, как объяснить самой себе, то, что с ней происходило в этом мире и, чтобы скрыть это, она подолгу делилась со слугами рассказами и размышлениями о приключениях охотничьей собаки, которая хитроумно отслеживала очередную подстреленную охотником уточку или ловила игуану, потерявшую контроль за опасностями, разложив свое почти доисторическое тело на истомленных жарой камнях. Она торопилась сообщить что-то вроде бы важное, а получалась ерунда и безделица.   Все были чужды ее страданиям.

Я тоже пытался объяснить свою правду Цифману.

Чертов интеллектуал!

Он только и смог вяло прошелестеть словами, напоминающими осенние сморщенные листья отцветшего лета:

- Ты подумай, может, и ты сам что-то сделал не так?

- Интересное объяснение доктора технических наук!

Видно, я не туда вставлял,- подумал я примитивно.

Но, что с него взять - техническая интеллигенция!

Никакого воображения! Ни ума-ни фантазии!

Какая-то ходячая таблица Менделеева с веселыми картинками!

- В общем, Цифман, когда пьешь-закусывай, а уж потом рассуждай о высоком и вечном

и давай советы!

Или, может, тебе циркулем измерить череп, как в мастерской доктора Менгеле,

чтобы понять соображаешь ли ты в данный момент хоть что-нибудь или совсем

отключился от реальной действительности?

- Иди в жопу!

Или пойдем на кухню! Есть два выхода!

Там Циля приготовила роскошнейший салат!

Одно из двух!

- Предпочитаю - на кухню!

Мы сели, нам взгрустнулось, мы съели салат, какие-то странные кильки в маринаде, выпили по чарке водки и опять подумали о несовершенстве мироздания и нашей несущественной роли в нем.

Я пришел и посмотрел на жену. Это было смотрение в жестяную банку.

Холодно. Тошно. Дешево.

Жена смотрела гордо, независимо, презрительно и разве что не пропела мне прямо в лицо: « Режь меня, жги меня! », будто бы именно я во всем виноват.

И тут я опять неожиданно вспомнил о маркизе. Наверное, лучше бы взять по-простому, не взирая на все и вся, вне мнений, рассуждений и положений о том, что прилично, что жестоко, что нет, и, как маркиза, отрезать его член, перемолоть, раскладывая по частям на порции это мерзкое мясо в чугунной кондовой советской мясорубке, и с радостью получить желанное удовлетворения чокнутого маньяка. Приготовить жаренные желтые с блестящей корочкой пирожки и накормить всех, подав на тарелках с голубым цветочным обрамлением, а потом сказать, глядя глаза в глаза:

- Ты помнишь, как я любил тебя?

Как это было? Ты помнишь?

Я даже это не осознавал,

просто не знал, когда касался тебя, что люблю…

Ты, может быть, еще ощущаешь ту теплоту, ту бесцеремонную нежность моих рук,

проникающую до конца, до последней косточки скелета молодого тела, до

изнеможения и, до одури , запах чертовой сирени?

Ту весну, ту мокрую черную землю, те маленькие острые камешки, что врезались  в

твою маленькую попу, тот нависающий над нами, как вселенское счастье и будущее

проклятье скучной жизни, жирный сиреневый куст, до бесконечности пропитанный

нежностью …

Ждите!

Я к вам приду, если вы меня не оставите в покое, к вам, вы даже этого не ожидаете, и мы обсудим - что, почем и зачем!

Я быть хочу маркизой дю Плесси!

И я приду к вам обязательно, хотите вы того или нет!

*Пожалуйста, мадам, проходите, добро пожаловать! (франц.)