Хроники брошенной женщины или Женщины извращенки порно

(из цикла «Госпожа Журавлёва»)

Любовь Петровна:

- Конечно, я сглупила. Не надо было идти на арендованную квартиру, где Ромка Великореченко назначил мне тайную встречу. Но припёрлась, дура, по старой дружбе. Вместе мы уже проворачивали мелкие финансовые махинации в компании, где я вела бухгалтерию. Всё проходило безупречно, выручку мы делили по-честному. Великореченко действительно головастый хакер и программист.

Но потом его уволили, и Ромка Великореченко счёл, что уволили несправедливо. Вышел на меня и сказал: надо встретиться, есть тема. Я пришла в неизвестную квартиру в «хрущёвке», где сидел Ромка и его сопливый приятель Семицветов. Семицветов тоже программист-айтишник, но пока молод и туповат.

В квартире Великореченко принялся меня охмурять, дескать, турнули его из нашей конторы не по понятиям, и даже недоплатили при уходе за то и за это… Короче говоря, он попросил мой уникальный логин, чтобы влезть в нашу бухгалтерию и малость там порезвиться. Ромка хотел стырить с фирмы денежки и сразу их обналичить, пока никто не хватился. Он уверил, что даже тени подозрений не возникнет, будто я, бухгалтер Любовь Петровна Журавлёва, к этому как-то причастна. Всё укажет на технический сбой или случайный вирус.

Я знала, что Ромка – компьютерный ас, стало быть, дело стопроцентно верное. И начала торговаться, прежде чем назвать ему логин. А Семицветов крутился вокруг, это меня нервировало. Но он каким-то боком тоже участвовал в замысле гения Великореченко. Может, открыл на себя счёт, куда требовалось перегнать деньги.

После торга мы вроде сошлись на том, что мне полагается пятьдесят процентов прибыли, а Великореченке с Семицветовым отходит другая половина денег. Но я здорово лопухнулась, поверив этим жуликам. Едва я назвала логин – это всего-навсего мой личный сотовый номер задом наперёд, - как выяснилось, что больше я компаньонам не нужна. Лишнее доказательство мужской подлости и двуличию.

- Садимся в твою тачку и едем в ближайший банк, - сказал Великореченко Семицветову. - По дороге я с ноута влезаю в систему по логину Журавлёвой, и всё шито-крыто. А вам, Любовь Петровна, с нами светиться нельзя. Будете ждать нас здесь.

- А вдруг она подляну отмочит, пока мы ездим? – брякнул сука-Семицветов. – Не верю я Любови Петровне! За каждую копейку торгуется. Позвонит кому-нибудь или сбежит, и подставит нас в банке к хренам собачьим! Караулить её, что ли?

Ни Великореченко, ни Семицветов не захотели оставаться и сторожить меня в квартире. Каждый боялся, что компаньон смоется вместе с деньгами. Тогда они собрались ехать вместе, а меня для собственного успокоения - связать и запереть! Нормально, да?

Я была убеждена, что это неудачная шутка. Даже не сопротивлялась, когда они вынули моток нейлоновой верёвки и завернули мне за спину руки.

- Зачем меня связывать, куда я денусь? – говорю. – Я не ниндзя, я бухгалтер-экономист. На высоченных шпильках, в узкой юбке, а без очков и дверь-то не увижу. С третьего этажа в окно тоже не сигану! Заприте, если уж приспичило, и проваливайте, только выпустите потом. Стелла к двенадцати часам записала меня на горячий маникюр. Вы видите мои ногти? Это страх Божий. Хочу акрилом нарастить…

Но меня грубо оборвали на полуслове, не дав досказать про ногти, повалили на диван, заклеили рот скотчем и стали основательно связывать.

- От Журавлёвой всего можно ожидать, - говорит плюгавец Семицветов. – Совсем за дебилов нас держит. Вдруг с кодом наврала, или сейчас втихомолку позвонит, чтобы банк его заблокировал? Обезвредим её, посидит полчасика связанной, не рассыплется.

К слову, на мне были ярко-малиновая полупрозрачная блузка, красная мини-юбка и тёмные искристые колготки цвета конфет-ирисок. Не самый практичный выбор одежды для заложницы у двух психов. Знай я заранее, чем обернётся дело, - предпочла бы менее облегающий и более скромный гардероб.

Юбку мне задрали кверху, оголив ляжки до трусов, скрутили запястья, локти, плечи. Крепко стянули груди и живот. Всё произошло гораздо быстрее, чем я рассказываю. Интересно, на ком они тренировались, сукины дети?

- Давай между ног её для верности свяжем, а потом ножки, - говорит Великореченко. – Тянем узлы, пока не заорёт!

Услышав столь хамское заявление, я протестующе зарычала, глядя на мучителей с дивана снизу вверх. Во-первых, с Великореченко у нас не те отношения, чтобы лезть мне между ног как к себе домой. Во-вторых, наверняка будет больно. У женщин под юбкой всё деликатное и нежное! В-третьих, - стыдно сказать! - после душа я второпях не сменила свои чёрные лайкровые трусики и колготки. Ладно хоть прокладку свежую прикрепила. Обычно меняю бельё дважды в день, а тут поленилась. Вот неряха. Мои колготки под подолом прямо зверски пахнут, хоть святых выноси. Меня сочтут нечистоплотной?

В-четвёртых… В-четвёртых, Великореченко с Семицветов всё равно связали меня между бёдер. Ядрёный женский дух их не отпугнул. Они без стеснения протащили мне верёвку через промежность, обвязали складки под ягодицами. Охамели!

С Великореченко всё понятно, он ботаник и сухарь. Ему что роскошную бухгалтершу на диване заламывать, что задачки по математике решать. В процессе связывания он проявлял не больше эмоций, чем кофемашина. Зато у Семицветова глазёнки разгорелись. Этот сопливый айтишник давно имел на меня виды. Общупал, как пубертатную школьницу. Если бы они не торопились, Семицветов охотно отведал бы моего связанного тела, не сомневаюсь.

Перевёртыши-коллеги намотали мне верёвку под юбкой, потом вдвоём рванули за концы в разные стороны, налегая всем весом. Я понадеялась схитрить и замычала в кляп дурным голосом, притворяясь, что мне уже жутко больно.

- Врёшь, шалашовка, - раскусил Семицветов. - Тянем ещё, пока глаза её бесстыжие из орбит не полезут!

И эти мерзавцы вздёрнули верёвки так, что мои тазобедренные суставы и бедный пах отчётливо затрещали! Глаза у меня действительно полезли на лоб, я задохнулась от адской боли, но серебристый пластиковый лоскут скотча на губах не позволил заорать. Потом верёвками мне обмотали бёдра, колени и лодыжки, и бросили валяться на диване. Щёлкнул дверной замок, я осталась одна. Перед носом на тумбочке мигал электронный будильник, и вот вам хронология моих злоключений, как они есть.

10.05. Первые три-четыре минуты лежать связанной было даже прикольно. Представьте себя без рук, без ног и языка. Червяк червяком. Я прислушивалась к новым ощущениям и ещё не сознавала, в какое дерьмо вляпалась. Верёвка в интимном месте исподтишка потирала меня поверх колготок, если я шевелилась. Немножко раздражает, немножко неловко, но в целом сносно.

10.08. Спустя три минуты я вдоволь насмотрелась на свои связанные ляжки в колготках цвета ириса. А куда ещё смотреть в такой позе? Чем развлечь себя беспомощной женщине? Ляжки напоминали пару лоснящихся китов, стянутых верёвкой за хвосты и за морды. Лезут в голову разные дурацкие сравнения! Потрогала языком изнанку заклеенных губ. Скотч держится плотно. Наверное, оторвётся только вместе с эпидермисом, а я не заказывала депиляцию нижней части лица. Бе-е!..

10.09. Лежать на правом боку надоело, хочется движения. Повернулась и попробовала сесть. Ага! Не такое-то простое упражнение, когда ты обвязана, как пшеничный сноп. Но хуже того, я поняла дьявольское предназначение верёвки, продетой между ног. Она врезается в мою женскую интимную мякоть сквозь колготки и трусики, словно проволочная авоська. Едва я трепыхну руками, плечами или грудью – промежность стонет от боли. Узел очень тугой.

10.10. Отложила попытки сесть, снова упала на диван и морщусь. Надо отдышаться. Волосы соскользнули на бровь, запутались в ресницах и щекочутся. Очки перекосились. Как бы их не сломать? Попыталась отдуть волосы, но нечем. Мешает заклеенный рот. Наклонила голову вниз и трясла, пока не откинула пряди со лба. С каждой минутой мне всё меньше и меньше нравится валяться связанной.

10.11. Засвербило в носу. Может, аллергия на скотч, которым мне залепили рот? Почесалась лицом о диван. Снова хотела сесть, но узел в паху реагирует на каждый чих. Верёвка елозит между ляжек, задирает кверху ягодицы и будоражит потайные дамские места, куда солнце не заглядывает. Против воли я испытываю сексуальное возбуждение, оно ужасно неприятное. Да что скрывать? За шесть минут верёвка натёрла меня до сырости в паху. Любовная смазка промочила ирисовые колготки. Никогда я так быстро не возбуждалась. Сто болтов за шиворот Семицветову! Придумал скрутить меня противоестественным способом, через гениталии. Связали бы попросту, без извращений, если на то пошло?

10.12. Начали затекать вывернутые руки. Потом попеременно чесались то левое колено, то ягодица под мини-юбкой, то щека. Верчусь ужом на сковородке, чтобы поцарапаться о велюровую обивку нужной частью тела. За каждый шорох жестоко расплачиваюсь болью в трусиках. Не могу выпрямить позвоночник. Узлы в глубине паха прожорливо кусают мои напряжённые половые губки. Жарко. Начала потеть. Это не улучшает моего настроения. Когда подонки вернутся и отпустят меня из плена? Не верится, что прошло всего семь минут. А до банка добираться минут пятнадцать, да столько же обратно. Они наверняка ещё и на проспект не выехали. Я тут просто умру.

10.16. Пальцы связанных рук стали неметь. Кисти слишком туго перетянуты верёвкой, нет тока крови. Когда пробую двигать локтями, петля под подолом снова вгрызается между ног. Это уже не смешно. Похоже на принудительный петтинг. Перекатилась на живот, чешу о диван подбородок, заляпанный скотчем. Пытаюсь отклеить скотч языком, надуваю щёки, но терплю фиаско и чуть не теряю очки. Без них я ослепну как крот, даже время на будильнике не разберу.

10.18. Смертельно чешется там, где об диван при всём желании не потереть. Да-да, в трусиках! Бёдра у меня связаны, и раздвинуть их нельзя. Господи, за что мне такое наказание? Предприняла попытку что-нибудь сделать с верёвкой на запястьях, но между ног стало ещё больнее: верёвка-то общая. Дёрнешь с ближнего конца – отдаётся в дальнем. Мои интимные прелести скоро взорвутся. Им тесно.

10.21. Опять защекотало в носу. Начала биться на диване и тереться лицом. Узел в промежности врезался в клитор, перекосился, истязает и месит причинное место. Никогда не соглашайтесь сидеть связанными в колготках и душной комнате. Мои ирисовые колготки снабжены плотным сдавливающим поясом от бёдер до талии. Он зрительно уменьшает живот и придаёт ягодицам соблазнительную форму, но обладает существенным недостатком: не даёт коже нормально дышать. Воздух под ним не циркулирует, трусики мокнут и липнут. Фу, гадость. Наверное, я пахну самкой на весь этаж. Хоть бы по запаху кто нашёл. Ни крикнуть, ни позвонить, ни выйти. Плохо лежать связанной.

10.25. В паху так зудит и звенит, что думать больше ни о чём не могу. Вдобавок чесалось под коленками, подмышками и под вспотевшей грудью - повсюду, где Великореченко и Семицветов опутали меня верёвкой. Кручусь, маюсь, пускаю слюни, как дурочка. Двадцать минут почти полной неподвижности. Может, они уже добрались до банка? А вдруг на проспекте пробка? Гоню прочь такие мысли. Свихнуться с ними недолго.

10.26. Я всё-таки извернулась и села! Даже сохранила очки на носу. В отместку верёвочная стяжка в паху довела меня до белого каления. Вы когда-нибудь страдали зубной болью? В моих влажных трусиках будто зубной нерв оголился. Петля кошмарно мозжит и временами заставляет искать пятый угол. Когда это кончится? Сижу, тупо смотрю по сторонам, перебираю пальчиками за спиной. Выставила ноги в ирисовом капроне до середины комнаты. Мне связали их скрещенными в лодыжках. Как объяснил Семицветову знаток Великореченко, между скрещенными женскими щиколотками не остаётся зазора, поэтому пленница не ослабит верёвку. Ишь, какой умник! Вообще-то, правда. Мои полненькие икры слиты воедино, как в один чулок засунуты. Ни разомкнуть, ни кончик ножа протолкнуть. Да и где взять нож?

10.27. Не добилась никакого прогресса, мотаюсь на диване бестолковым кулём. Убавить натяжение верёвки невозможно. Локти затекли, колени тоже. Вернётся эта свинья Великореченко, расклеит мне рот – всё ему выскажу! Что за издевательства над женщиной, которая к тому же старше него? Воняю как скунс и чешусь как блохастая кошка. Скулы преют под непроницаемым скотчем. Узел между ног доведёт меня либо до оргазма, либо до травматического шока. Скоро размажет мои набухшие секретные губы в манную кашу. Под задницу набежало целое ведро пота. Даже выругаться не получается. Тихо скулю в кляп от боли, чесотки и безысходности. Покачиваюсь, словно глиняный Будда на медитации.

10.28. Сил моих нет! Я сырая, злая и взъерошенная. Почти полчаса со скрученными руками, ногами, ртом и задницей. Неужели опоздаю на маникюр? Все планы летят к чертям. С чего я взяла, будто после получения денег Великореченко с Семицветовым на крыльях понесутся освобождать глупую толстую бухгалтершу? Я им никто. Если сдохну здесь связанной и запертой – это лично моя головная боль. Извлекут денежки с банковского депозита и дунут курить бамбук на острове Пхукет. Я тоже хочу курить. Зажигалка и сигареты лежат в сумочке в двух шагах от меня, жаль, руки скручены назад. Не достать.

10.29. Нет, разумеется, они обо мне вспомнят, но с чего ради им торопиться? Это у меня в вынужденном бездействии каждая минута тянется по часу, а им привольно и хорошо. Плюс-минус сутки значения не имеют. Руки за спиной совсем закостенели. Чешутся подмышки и низ живота. О чём я думала? Не надо было вообще позволять себя связывать. Могла бы отбиться, да что теперь рассуждать? Партнёры бросили Любовь Петровну на произвол судьбы, получили доступ к финансовым документам, а когда вернутся – убьют или изнасилуют.

10.30. Я утрирую, убить меня у этих пай-мальчиков кишка тонка. Но моя задница сейчас отнимется от впивающихся верёвок. Реви не реви, надо что-то предпринимать. Вижу один путь: прыгать на связанных и скрещенных иксом ногах до кухни, искать острый мясницкий тесак и выпутываться из положения. В комнате ничего острого не наблюдается. Как я управлюсь – лучше не спрашивайте. Прыгунья из меня неважная. Тело ломит. Губы пересохли под скотчем, зато между ляжек под верёвкой всё течёт.

10.31. На каблуках мне не ускакать. Взбрыкнула спелёнутыми ногами, чтобы туфли слетели. Изготовилась встать с дивана. Петля страшно резанула в паху. Уй, до чего больно! Оторвала от дивана свою сырую могучую жопу в колготках с треклятым корректирующим поясом. Балансирую на скрещенных ступнях. Последний раз я прыгала тысячу лет назад, на скакалке в четвёртом классе. Подножки автобусов и лужи на тротуарах не в счёт. Я вешу девяносто два с половиной килограмма и последние годы напропалую обжираюсь фаст-фудом. Дома пылится цветной спортивный купальник и десять пар полиэстеровых лосин для занятий, но в фитнес-центре я редкий гость. Пока меня насильно не прикуют наручниками к беговой дорожке, не видать мне стройной фигуры как своих ушей или как связанных за спину рук.

10.32. Мысленно перекрестилась, набрала воздуха, присела и порхнула вперёд ровно на воробьиный шажок. Буммм!!!

От моего порхания в шкафах у стенки что-то зазвенело, а журнальный столик с будильником заметно содрогнулся. Грудь тяжело бултыхнулась между верёвками. Я по праву горжусь своим бюстом. Он солиднее каменного утёса, женственный и сексуальный, но как порой его трудно на себе таскать!... Противная верёвка внизу в очередной раз взмылила мою измученную промежность. До кухни по моим прикидкам потребуется не меньше сорока мини-прыжочков. Выдержу ли я? Выдержит ли грудь? Выдержит ли пол?

10.34. Бум! Бах! Бум! Бах! Берегись народ, Любовь Петровна скачет за ножом и свободой. Всё моё телесное достояние трясётся и опадает, верёвки пилят руки и ноги, пот веером летит с лица, однако я достигла коридора. До входа на кухню осталось три метра. В этой арендованной квартире я не бывала и паршиво ориентируюсь. Где искать нож – без понятия. Навалилась плечом на косяк, поправила об него съехавшие очки, пытаюсь перевести дух. Проклинаю тесные трусы и колготки, проклинаю Великореченко и Семицветова, свою жирность и скользкий линолеум. Петля в женских трусиках – сущее мучение. Я согласна на всё, лишь бы её не стало. Мне случалось становиться объектом половых извращений, но настолько туго связывать женщинам интимные органы – просто верх садизма. Узел держит меня в постоянном сексуальном напряжении.

10.37. Бум! Бах! Бум! Бах! По дороге до кухни я вместе с потом сгоню полтора килограмма сала. Надеюсь, не на грудях, лучше бы на животе. Он тоже обмотан верёвками, но участвует в прыжках как может. Из-за его колыханий петля дерёт меня через колготки и трусики. В ходе нелёгкого путешествия строю разнообразные гримасы, пробую движением челюсти оторвать скотч от лица. Бесполезная затея, но я стараюсь.

10.39. Полюбовалась на себя в зеркало среди прихожей. Чудовище немытое! Всклокоченная, потная, одежда в полнейшем беспорядке, ярко-красная юбка задрана, очки набекрень. Перетянута верёвками вдоль и поперёк, словно связка польских шпикачек. Лайкровые трусики неприлично проступают под тёмными колготками, на капроне влажные круги. В треугольнике между ляжек биссектрисой утоплена кручёная верёвочная уздечка, причиняющая массу физических страданий. От неё косыми лучами расходятся вспомогательные верёвки. Они фиксируют ляжки и зад. Над кляпом из скотча безумно блестят мои воспалённые глаза. Вампир Дракула поседел бы со страху.

10.40. Бум! Бах! Отбыла в плену уже тридцать пять минут. Вваливаюсь на кухню с грохотом Первой конной армии. Вопила бы «ура», да рот замотан. Спасибо, Великореченко не догадался привязать меня к дивану. С диваном на плечах я бы никуда упрыгала. Дополнительное спасибо, что у них не нашлось для меня наручников. Я бы погибла, стальные наручники ничем не снимешь. С нейлоновой верёвкой ещё есть надежда спастись. Они, небось, принимают Любовь Петровну за жирную трусливую канцелярскую крысу, непригодную к героическим поступкам? Хренов им тысячу!

10.41. Кухонька очень посредственная, это я с порога заметила. Гарнитур - дешёвый, холодильник – убогий, без авторазморозки. За панели из серо-голубой плитки вообще расстреляла бы хозяина без суда и следствия. Полная безвкусица. Где найти нож или что-либо подобное? На своей родной кухне я даже в темноте любую вещь откопаю. Мои ножи испокон веков хранятся на подставочке с суздальскими видами слева от кухонного комбайна.

Кенгуриные скачки меня утомили. Болит и чешется везде, особенно между ног. Сердце плюхается под горлом. Аритмия, наверное. Руки за спиной отяжелели. От невроза, переживаний и возбуждения внезапно захотелось в туалет. Верёвки давят на мочевой пузырь. Мрак! Я ведь даже трусы с колготками снять не сумею.

10.42. Преодолевая слабость, прыгнула в центр безвкусной кухни. Сквозь очки и потоки пота вижу на столе два пустых стакана и салатник с недоеденным «Цезарем». Из «Цезаря» торчит вилка. Ножа нет.

Перебегаю близоруким, но пламенным взором на шкафчики. У газовой плиты висит дерьмовый китайский набор лопаточек из пластика. Не то. Стоит графин, стоит недопитая бутылка «Фанты». Я бы с радостью глотнула апельсиновой водички, но рот по-прежнему заклеен. К чёрту «Фанту», я без неё скоро уписаюсь себе в колготки.

10.43. В крайнем случае можно раскокать стакан или салатник, чтобы получились осколки, но это опасно, как бы вены вместе с верёвками не перерезать. Двигаюсь в направлении шкафчиков. Скотч не даст открыть их ртом, придётся становиться к каждому спиной, выдвигать, потом поворачиваться обратно.

10.44. Шоу начинается. Выдернула первый ящик от плиты, он чуть не вылетел на пол из пазов. Дура! С пола мне нож не подобрать. Удержала, выровняла наощупь. Скосила глаза через плечо, ничего не разберу. Волей-неволей повернулась всем корпусом. Меня уже шатает от усталости, от рези в интимных местах, от запаха, исходящего из лайкровых трусиков. Зачем я их напялила? Они сексуально смотрятся, но совершенно негигиеничны. Радуюсь, что утром не надела стринги. Вместе с верёвкой они бы пополам мою жопу раскроили. Несвежих лайкровых «танга» за глаза хватает. Кому на них смотреть? Великореченко с Семицветовым  заслуживают только самой лютой казни, а не облика Любовь Петровны в эротичном нижнем белье.  

10.45. Повернулась. Пустой номер. Какая идиотка-хозяйка хранит в первом ящике от плиты штопор, баночные крышки, открывашку и чеснокодавку? Ещё насадки для блендера и скомканный кулёк из гипермаркета «Попутчик». Ни единого колюще-режущего предмета. Хрюкнула от злости, перепрыгнула ко второму шкафчику. Отхвачу тут сердечный приступ, и пускай подонки меня откачивают, как хотят.

10.46. Второй ящик – джекпот! Выдвинула, повернулась и вижу целых два ножа. Сил сразу прибавилось. Снова отворачиваюсь и пытаюсь выудить тот, что подлиннее, с жёлтой ручкой и иероглифами. О`кей, я это сделала! Вцепилась в нож обеими связанными руками. Пальцы сильно затекли, не сгибаются. Смертельно боюсь уронить драгоценный инструмент.

10.47. Неловко перебираю ручку и хочу завести лезвие под петли на запястьях. Очень трудно. В идеале мне бы закрепить нож вертикально и повозить руками вверх-вниз. В каком-то кино связанная индейская девушка всадила мачете между корнями дерева остриём наружу и незаметно перетёрла об него ремни на кистях. Одна неувязочка: я не грациозная индейская скво, а на этой стрёмной кухне нет тропических деревьев. Вдобавок, той индеанке никто не пропускал скользящую верёвку во влагалище. Верёвка жёстко ограничивает радиус моих действий, я уже мозоль между ног натёрла.

10.48. Бум! Бах! Добумкала до табуретки и упала на неё. При этом сучка-верёвка полоснула меня так, что слёзы из глаз брызнули. Теперь я понимаю мужское выражение «серпом по яйцам». Несколько раз вдохнула и выдохнула. Придёт время, Великореченко мне за всё ответит. Икроножные мышцы сводит от непривычных нагрузок. Ляжки нудно гудят под облегающими ирисовыми колготками. Пытаюсь за спиной вернуть пальцам подвижность, разминаю кулаки, чтобы немного восстановить  кровообращение. Осторожно проверила лезвие подушечкой большого пальца - оно почти тупое. Ну и бардак! Вот у меня дома ножи всегда наточены. Ношу их мастеру по изготовлению ключей. Мастер запускает станок – и чик-чик, - лезвия тоньше бритвы «Золинген».

10.50. Мои полные запястья не слишком здорово сгибаются. Вожу лезвием наобум, пробую подцепить хоть одну петлю на кистях. Такое чувство, что каждый раз попадаю ножиком в другое место, так надреза не сделаешь. Сиди я на диване со спинкой – пристроила бы нож поудобнее, прижалась к нему задом, но прыгать обратно в комнату выше моих сил. Ширк-ширк… После двух-трёх заходов руки отказывают, нож гуляет вхолостую. Отдыхаю несколько секунд и опять поддеваю нейлоновую верёвку. Будь он по-настоящему наточен – давно бы руки в кровь изрезала. Ширк-ширк. В правом плече какая-то судорога. Пот струится по лицу, не переставая. Дышу тяжелее, чем кобыла на сносях. Скорбям моим несть числа.

10.55. Кухонные часы возвещают, что Любовь Петровна оттрубила в плену пятьдесят минут. Удивительно, как я до сих пор не сошла с ума и не грохнулась в обморок. Чувствую себя мокрой курицей. Дочь Ленка периодически связывает меня, пьяную, но пьяной бабе по фигу. Побрыкалась, поскандалила и тихонечко вырубилась. Сегодня я трезвая, свирепая и раздражённая. Ширк-ширк… Такими темпами можно до Нового года свои верёвки пилить. А Великореченко с Семицветовым до сих пор не возвращаются. Может, оно и к лучшему? Вспомню Семицветова, его пошленький взгляд – и трясусь от омерзения. Если не развяжусь, меня утащат на диван и изнасилуют, как пить дать. Кто откажется от сочной, симпатичной женщины, которая крепко связана и не в состоянии дать отпор?

10.59. Ширк-ширк… Я не сломалась исключительно благодаря природному упрямству и злости. Выработала более-менее приемлемый ритм. Нож вниз – нож вверх, нож вниз – нож вверх. Передышка, чтобы унять дрожь в руках. Снова нож вниз – нож вверх… Может, второй нож в ящике был острее, а я не проверила? Мне удалось пропихнуть лезвие между запястьями, однако нажим получается слабый, поверхностный. Налечь бы всем телом, как при разделке подмороженной говядины! Ширк-ширк… Верёвка в паху тоже привычно ширкает меня по колготкам. Наверняка будут потёртости или ссадины. Минимум три дня не смогу носить капрон и синтетические трусы. Ой, да хоть неделю обойдусь, лишь бы развязать руки, освободить рот и почесаться всласть.

11.02. Провалиться мне, если не лопнула первая петля! От восторга я растерялась и выпустила нож. Он звякнул где-то под табуреткой. Кретинки кусок! В исступлении начала ворочать локтями за спиной. Натяжение верёвки чуть ослабло, но что-то мешает вырвать запястья. Небось, там навязана целая куча страховочных узлов. Встала, прыгаю к ящику за вторым ножом.

11.04. Сцапала нож, он вроде бы острее первого. Руки теперь ходят свободнее, поэтому следующая верёвка капитулирует быстрее. От волнения мочевой пузырь заявляет о себе в самый ответственный момент. В панике приседаю, тужусь, скриплю зубами. Если бы не плотно связанные ляжки – напрудила бы на пол. Чудом перетерпела. Мне не жалко марать эту задрипанную кухню, но согласитесь, сорокатрёхлетней даме не к лицу справлять естественные надобности в трусики, пусть не самые сухие и чистые? Даже в нестандартных ситуациях надо оставаться леди.

11.06. Час, проведённый в плену, ознаменовался счастливым событием: я распутала свои бедные руки! От восторга плачу и мычу сквозь кляп. Вынимаю их из-за спины – опухшие, посиневшие, с белыми следами на предплечьях. От внезапной свободы в них вонзаются сотни невидимых иголок. Рученьки мои, рученьки! Никому отныне не дам вас крутить! Скидываю остатки верёвки с локтей. Решительно срываю со рта надоедливый скотч. Нижняя половина лица вспыхивает от боли. На скотче остаются розовая помада, слюна, мелкие волоски. Облизываюсь, отплёвываюсь, бросаю смятый серебристый кляп в умывальник. Хрипло ору в потолок, как первобытный гоблин. О-о-о!...

11.07. Самозабвенно чешусь, скоблюсь, царапаюсь и не могу начесаться досыта. Переносица, щёки, груди, шея, спина, жировые валики на боках, мокрые подмышки… Я хватаю, мну и трогаю себя повсюду. Не тратя времени на развязывание узлов, спешно пластаю ножом верёвки на бюсте и животе, будто произвожу самурайское харакири. Скорей! Скорей! Выдернула узел из промежности. Сколько хлопот он мне доставил! Тру себя между ног так яростно, что от колготок искры летят. Ладонь мгновенно пропитывается густым запахом отсыревшей, распалённой плоти. Моё эксклюзивное дамское местечко в трусиках благодарно трепещет, освободившись от верёвочного пресса, я возбуждена, будто наелась женской виагры. Целую свои ненаглядные руки, вдыхая собственный милый запах.

11.08. Продолжая чесаться, падаю обратно на табуретку. Режу петли на ляжках и коленях. Осторожно, чтобы не повредить колготки, рассекаю узы на щиколотках. Ни с чем не сравнимый кайф – наконец-то раздвинуть слипшиеся, затёкшие бёдра во всю ширь! Машу между ними ладошкой, как веером, мечтаю сунуть туда ледяной кондиционер. Под жизнерадостный скрип ирисовых колготок чешу внутренние части ляжек, чешу ягодицы, голени, подъёмы стоп и каждый пальчик на ногах по отдельности. Вероятно, я похожа на завшивевшего Кинг-Конга? Вам бы влезть в мою шкуру!

11.09. Внезапно вспоминаю, что хочу пить, курить и в туалет. Мочевой пузырь тут же с энтузиазмом отзывается. Мол, хозяйка, ты уже освободилась, теперь моя очередь!

Заново учусь ходить. Почёсываясь, ковыляю к плите, забираю «Фанту», глотаю её на ходу, проливая за вырез блузки. Это классное ощущение! Заворачиваю в комнату, сгребаю сумочку с сигаретами, во всеоружии пулей лечу в уборную. Одновременно слышу в подъезде чьи-то шаги, звяканье ключа. Поганец Великореченко пожаловал проведать связанную и брошенную Любовь Петровну. А вот хрен ему, я всё сделала сама.

Запираюсь в туалете, сдираю с ног потный капрон и осёдлываю унитаз с сигаретой в одной руке и с бутылкой «Фанты» в другой. Из меня извергается подлинный водопад. О, мама миа!... Всё-таки есть рай на земле.

11.10. Не без злорадства прислушиваюсь к голосам вошедших Семицветова и Великореченко. Они уверены, что бухгалтер Журавлёва до сих пор жалкой кучкой валяется там, где положили, – в задранной юбочке, с кляпом во рту, зарёванная и обоссанная… Вурдалаков ждёт сюрприз, Любовь Петровна надёжно закрылась от мучителей в уборной. У неё развязаны руки, у неё есть немного «Фанты», водопроводный кран и личная сумочка. В сумочке сотовый телефон, полпачки сигарет, зубочистки, подтаявший шоколадный батончик, косметичка, фруктовые леденцы, запасные прокладки и множество других мелочей. Я выдержу любую осаду!

Хихикаю и сижу тише мышки. Критически рассматриваю свои модные лайкровые трусы. От них, облегающих и липких, мне сегодня нехило досталось, сколько жиру из меня вытопили? Жаль, не бросила в сумочку чистые трусики на смену. Может, эти сначала состирнуть в раковине?

Голоса становятся недоумёнными. Великореченко с Семицветовым увидели, что сексуальная связанная пленница таинственно испарилась. Вот они осмотрели комнату, приближаются к кухне…

- Роман Лазаревич, Журавлёва добралась до ножа и разрезала верёвки! – поражённо восклицает Семицветов. – Ни за что бы не подумал. А вы говорили: с её толстой жопой только асфальт укатывать!

Великореченко про меня такое сказал? От злости я едва не рухнула с унитаза.

- Я недооценил Любовь Петровну. Очень бойкая и гибкая женщина, - признаёт Великореченко. – Прямо иллюзионист Гарри Гудини, выходящий из цепей.

Другое дело. Это почти комплимент: «бойкая и гибкая». Я слегка успокоилась. Что такое девяносто два килограмма для такого очарования, как я?

- Надо было её в паху потуже стянуть, - добавляет Великореченко. – Можно было ещё задрать назад ноги и с руками за спиной ремнём соединить. Или коленки к груди пристегнуть, чтоб лежала крючком и не дрыгалась.  

Я представила картину, как мои руки и ноги вместе связаны за спиной, и скривилась. Хорошо, что ничего подобного не случилось. А куда было ещё туже стягивать пах – просто не знаю! Мне даже сейчас страшно надевать колготки, к  вечеру промежность наверняка распухнет.

- Пока мы Любовь Петровну вязали – у меня такой «стояк» был! – простодушно говорит Семицветов. – Аппетитная тётка. Вообще-то я толстых не очень, но что-то в Журавлёвой есть… когда лежит в чёрных колготках и рот у неё заклеен. Так и просится вжарить!

Он назвал меня тёткой? Тоже, племянничек нашёлся! Я самодовольно усмехаюсь потрёпанному отражению в блестящем кафеле. Несмотря на девяносто два килограмма веса, я всегда остаюсь чертовски привлекательной женщиной. Даже связанная и с кляпом во рту кого хочешь очарую. Какие мужчины за мной в молодости ухлёстывали!…

- Темпераментная дама, - рассеянно подтвердил Великореченко. – И в постели недурна…

Неприкрытая абсолютная ложь! Я чуть не крикнула это через двери. Мы не спали с Великореченко, пусть не врёт. Мне айтишных слизняков даром не надо.

- Вопрос: куда делась наша жирная пташка? – спохватился Семицветов. – Кто её выпустил?

- Сумочки нет, зато туфли у дивана лежат. Босиком Журавлёва далеко не уйдёт, - проницательно заметил Великореченко.

Ё-моё, о туфлях я позабыла! Но я спешила в туалет, мне некогда было обувать каблуки. Сейчас противники подумали бы, что коли я волшебным образом развязалась, то могла заодно и из-под замка слинять. Как на грех, туфли выдали меня с головой.

Я прикинула - прочна ли задвижка на туалетной двери? В сумочке есть маникюрные ножницы. Начнут ломиться – пусть пеняют на себя. Лимит приключений сегодня исчерпан. Хватит. Всем глаза выцарапаю. Достала зеркальце, подкрасила губы. Распаковала влажные салфетки, тщательно отёрла ноющее лицо с липкими следами скотча.

Ручка туалета повернулась и дёрнулась, как в фильме ужасов. Я затаила дыхание. Выбросила использованную салфетку, взяла вторую. С величайшей осторожностью принялась за интимную гигиену. Между ляжек по-прежнему всё саднит.

- Вы здесь, Любовь Петровна? – мягко спросил Великореченко. – Мы пришли вас развязать, как и собирались.

- Без г@внюков свадьба состоялась! – нагло отрезала я, закуривая. – По твоей милости я просидела связанной целый час! Шестьдесят четыре минуты, сукин ты сын, я не могла шевельнуть ни рукой, ни ногой, и верёвка резала мне такие места, о которых приличные люди вслух не говорят. Валите отсюда, оба, иначе в полицию позвоню.

- Вмешательство полиции не в ваших интересах, Любовь Петровна! – предостерёг Великореченко. – Вы тоже скомпрометировали себя в нашей сегодняшней шалости.

Раздражённо выпускаю дым из ноздрей, от унитаза на мою стонущую задницу веет успокаивающим холодом. Наверное, всё-таки постираю трусики и колготки в раковине, прежде чем надевать.

- Прикоснитесь ко мне ещё раз, я наберу «ноль два» и скажу, что вы связали меня на почве сексуальных домогательств. Я вся в рубцах. Экспертиза подтвердит, что меня насильно лишали свободы и связывали. Пока полиция разбирается с моим заявлением, у неё возникнет к вам масса параллельных вопросов. Деньги из банка вы забрали. Чего ждёте? Самое время уматывать из этой квартиры и из города, пока в конторе ни о чём не подозревают. Оставьте меня в покое.

Великореченко смущённо кашлянул. Интеллигент, блин! Когда вязал мне узлы на трусиках – не смущался? И когда Семицветову врал про наши отношения, тоже глазом не моргнул?

- Любовь Петровна, мы действительно обналичили деньги. Но я держу слово, данное вам. Мы вернулись, чтобы вас развязать и компенсировать, гм… моральный и физический ущерб.

- Не забудьте про мои пятьдесят процентов! – насторожилась я.

- Выходите, поделимся по-братски! – встрял Семицветов.

Мысль о компенсации мне понравилась. Зря я, что ли, шестьдесят четыре минуты скакала по квартире со связанной жопой и кляпом во рту? Ну, пусть не шестьдесят четыре, а чуть меньше. Я заслужила и выстрадала право на приз.

Только слащавым речам брехуна Великореченки я теперь ни грамма не верю. Стоит мне появиться из туалета – они раздумают делиться. Свяжут пуще прежнего, уложат на диван, да ещё и изнасилуют на радостях.

- Положите деньги на комод и выметайтесь, - скомандовала я с унитаза. – Я могу позвонить не в полицию, а своему соседу по лестничной площадке, Рафису Хаджиеву. Он чемпион округа по кикбоксингу. Сколько раз говорил: «Любочка, будут проблемы – звони хоть ночью! »

Бог простит, я чуток перефразировала своего соседа Рафиса. Он реально бугай и спортсмен, и однажды сказал:

- Любочка, от тебя проблемы и днём и ночью! – потому что я дважды таранила во дворе его «Паджеро».

Но телефон Хаджиева с тех пор действительно сохранился. За ремонт с ним перетирала. Да какая разница?

И неожиданно для себя я перескочила на сленг программистов, вложив в него максимум презрения к двум компьютерным придуркам:

- Марахайки флудовые! Ламеры поюзанные! Он вам таски закислит, файло тюкнет, проги захачит и виндец наведёт! Крысодромы топтаные.

- Не надо звонить кикбоксёрам. Мы уходим, Любовь Петровна, - вдруг согласился Великореченко. – Совет директоров в лице Страхова с Абрамяном не обрадуется пропаже денег, но я сработал чисто. Если вы сами не проболтаетесь, они даже не поймут, откуда произошла утечка. Удачи!

- Мы пришлём тебе магнитик на холодильник из Куршавеля! – плоско пошутил осмелевший Семицветов, видимо, отложив мечту отыметь меня связанной.

Я услышала, как затворилась за ними входная дверь, но спешить не стала. Сначала сполоснула в раковине трусики с ирисовыми колготками, причём включила воду похолоднее. Очень славно было натянуть на себя влажные, освежающие вещи!

Подновив макияж, я ухватила маникюрные ножницы растопыренными пальцами и выставила перед собой. Изготовившись к бою, резко откинула задвижку и открыла туалетную дверь... Никого!

Обошла кухню, обе комнаты, стараясь ступать бесшумно. Мне то и дело чудилось, что сейчас из-за шторки вынырнет подлый Семицветов, скажет:

- Ку-ку, Любовь Петровна! – и треснет меня табуреткой по многострадальной голове, а там воплотит на практике свои извращённые компьютером сексуальные комплексы.

Но Семицветов ниоткуда не выглядывал и табуреткой меня никто не бил. Успокоившись, я обула туфли и тоже отправилась своей дорогой – прочь из квартиры, где провела шестьдесят четыре жутких минуты.

Сперва я изучила двор через окно. Ничего подозрительного внизу не было, однако я ещё раз перестраховалась и спряталась на площадке этажом выше, пока на прогулку не спустился какой-то местный собачник с громадным мохнатым колли на поводке.

Пристроившись за ними, я благополучно ушла в проходной двор. Собачник с любопытством посмотрел на меня, эффектную даму в красной мини-юбке и с распухшими запястьями, но вопросы оставил при себе. В конце концов, бомжихой я не выглядела. Пусть думает, что убегаю от любовника, исчерпав на сегодня запасы женской страсти. Главное, на горячий маникюр к двенадцати часам я успела! Стелла не любит, когда клиенты срывают график.

Такая вот кляпо-верёвочно-мучительная история. Ах да, чуть не забыла! Знаете, сколько эти суки оставили мне за участие в махинации и «на компенсацию морального и физического ущерба»? Жалких двадцать пять тысяч рублей. Это - вместо обещанных пятидесяти процентов навара! Я ведь потом увидела, сколько они скачали с нашей фирмы. Достаточно много, чтобы уволенный Великореченко счёл себя отмщённым, но достаточно скромно, чтобы не поднялся шухер.

По идее, другой на месте Ромки мог вообще ничего мне не оставить. И даже не приехать меня развязывать. Но Великореченко всё-таки не конченый негодяй.  

Семицветов ещё и записку приложил: «Дала бы нам, Любовь Петровна, – получила бы больше». Змей бессовестный! Надеюсь, он давно навернулся в Куршавеле с горных лыж и сломал себе шею.

Когда я в ролях живописала за мартини свои приключения Дашке Жигаловой, та только рот раскрывала да глазки закатывала.

- Ну Любка! Ну вообще!... Связали!... Заткнули!... Бросили!... Скакала?.... Резала?... Заперлась?... Пряталась?... И деньги оставили?... Ну Любка! Ну вообще!...

Из всего изложенного больше всего Жигалову поразило, что я стирала в раковине колготки, пока Великореченко с Семицветовым караулили меня под дверью.

- Эти г@внюки связали бухгалтершу в левой квартире, стырили бабло и хотели её изнасиловать, а она, бл@дь, посвистывает и колготки с трусами холодной водичкой полощет! Да вдобавок на маникюр боится опоздать! Ну, Любка, ты сама невозмутимость!...

Я лишь усмехнулась и наполнила стакан. Как ей объяснить, что Любовь Петровна при любых обстоятельствах остаётся леди? Я лучше выйду из дома в дёгте и перьях, чем в плохо пахнущих колготках…

(использована иллюстрация из открытого доступа)