Кокаином распятые в мокрых бульварах Москвы

«Что Вы плачете здесь, одинокая глупая деточка,

Кокаином распятая в мокрых бульварах Москвы? »

(Татьяна Кабанова – «Кокаинетка»)

Машка Белоносова сидела на мокрой скамейке и, отчужденно глядя вдаль, крутила в руках копейки. Этих жалких монеток ей не хватит даже на стакан водки в ближайшей забегаловке, не говоря уже о баночке кокаина*. Девчонка смотрела на свет в аптеке напротив и мелко дрожала не то от холода и моросящего дождя, не то от приближающейся абстиненции**. Втянув голову на тонкой шее в потрепанный и облезлый воротник пальтишка, Машка вновь и вновь пересчитывала свои копейки, будто верила, что от этого их станет больше. Однако ничего не менялось. Одна, две, три, четыре... Белоносова втянула в себя сопли, что уже начали собираться в носу, и вытерлась засаленным рукавом.

Пустое серое небо низко нависало над Москвой и над маленькой Машкой, которая, пытаясь согреться, подняла воротник и опустила внутрь покрасневший нос. Октябрь выдался в этом году дождливым и холодным. Вот-вот должен был выпасть снег, но каждый раз вместо белых мух на землю падали мелкие и противные капельки.

«Замерзну! Вот как есть замерзну и умру на этой скамейке, – думала Машка, крутя в руках монетки и хлюпая оттаявшим в воротнике носом. – Утром дворник придет, а тут я – сиреневая такая. Нет, ну копейки он, конечно, заберет. Еще бы! А вот потом и позовет полицию», – Белоносова поежилась – вот кого-кого, а полицию она точно не любила. Узнавала их какой-то внутренней чуйкой даже в гражданском, а они, в свою очередь, обязательно докапывались до нее, даже если она просто шла по улице и никого не трогала. Что уж говорить, когда Машка попадала в облаву, сомнений не было – побегут именно за ней.

Почему-то от таких перспектив встречи с полицией, даже в неживом виде, умирать тут же расхотелось. Пойти, что ли, напопрошайничать на дозу? Или стащить что-то... Машка не умела нормально делать ни того, ни другого. Белоносова была кем-то вроде совсем уж искалеченной, и оттого уродливой, кошки – хотелось не пожалеть и приласкать, а пнуть, кинуть вслед камень или просто обойти подальше, лишь бы блохи не перепрыгнули. Прохожие, как и полиция, остро реагировали на Машку, приметив в ней потенциальную воровку. То ли выражение лица, то ли просто общий вид отталкивал людей, а то и заставлял вообще отпустить какую-нибудь грубость, вместо того, чтобы кинуть хоть копейку в раскрытую ладонь.

Пойти ли на панель? Но Белоносова еще не оправилась от прошлого клиента, который помимо всего прочего еще и оставил ее без денег. «Что ж, сама виновата, – думала тогда Машка, шагая по улице со здоровенным фингалом и с пустыми карманами. – Надо сначала деньги брать, а только потом работать. И валить быстро, чтоб не отобрали... » На панели Белоносова была совсем недавно, но с подсадкой требовалось и больше денег. Редкие и мизерные наворованные или выпрошенные деньги уже не покрывали расходов.

Желание умереть снова отчетливо нарисовалось на горизонте. Машка, вздохнув, легла на скамейку, сложила руки на животе, натянув посильнее рукава, и повернула голову в сторону аптеки, где на полке стояли ровные ряды баночек с кокаином. Девочка прикрыла глаза, приготовившись покинуть этот мир, но неожиданно на нее опустилась чья-то тень.

Опять вздыхая, она открыла один глаз, чтобы посмотреть, кто же хочет помешать совершить задуманное. Рядом стояла женщина. Не молодая, но и не старая. В слегка изношенном тяжелом пальто и с папиросой в зубах. «Интеллигентша... » – решила для себя Машка. Подумав, что дама все-таки уйдет, она снова закрыла глаза и попыталась отстраниться от всего.

– Эй, деточка! – громкий голос нарушил тишину, перебиваемую только каплями дождя. – И не холодно Вам тут, дорогуша?

Белоносова оторопела. Деточка? Дорогуша?! Ну нет... В который раз открыв глаза, она посмотрела по сторонам. Никого, кроме нее и той самой женщины, не было.

– Вы это мне? – переспросила Машка на всякий случай. Мало ли.

– Тебе, тебе, крошка, – дама переступила с ноги на ногу и выдохнула огромный клуб дыма. Голос ее был довольно низким и с заметной хрипотцой – прокуренный. Словно дымила она с младенчества. А, может, так оно и было... – Как тебя зовут, дорогая? – она внимательно, словно оценивающе, оглядывала лежащую на скамейке Белоносову.

Та сообразила наконец встать – верх неприличия разговаривать со старшими сидя или, тем более, лежа. То, что Машка не могла забыть даже после того, как ушла из приюта. От резкого движения закружилась голова, и девочка подалась вперед, норовя упасть, но вовремя оперлась на подставленную руку.

– Ну так все-таки? Есть у тебя имя или как? – она усмехнулась, глядя на широко распахнутые Машкины глаза.

– Маш... То есть Марианна, – Белоносовой нравилось это имя. Как-то давно она услышала, как какая-то девочка называла так свою куклу – нарядную, большую, в пышном нежно-голубом платье с рюшами и блестящими золотистыми волосами. Уже тогда маленькая, грязная и оборванная Машка решила, что она обязательно станет такой же красивой, как та кукла. Потом прошло несколько лет – Белоносова худела и худела от недоедания и болезни, волосы редели. Она стала похожа на тоненькую, дрожащую от малейшего ветра былинку, но в сердце все еще теплилась детская мечта.

– Марианна... – повторила женщина в задумчивости и усмехнулась.

Эта улыбка заставила девчонку съежиться и покраснеть. Ага, как же – Марианна! Имя то какое! Поняла она уже, что Машка наплела, ей богу поняла!

– Ну что ж, Марианна, ты тут помереть собралась, что ли?

– Да, – резко бросила девочка, хлюпнув носом. От такого прямого вопроса ее бросило в дрожь – неужели все так очевидно? Можно было бы соврать, что все в порядке и уйти подальше, но что-то цепляло ее в этой женщине. Вернее, цеплялась... Белоносова хваталась за нее, как за последнюю надежду, может, хоть на этот раз повезет что-то выклянчить, а то и вообще на дозу хватит.

Машка снова втянула в себя сопли и снизу вверх покосилась на даму. Та неподвижно стояла, вытащив папиросу изо рта, и тоже внимательно глядела на Белоносову.

– Сколько денег тебе нужно? – девчонка не поверила своим ушам. Вот так вот, сразу, в лоб?.. Машка слишком долго жила на улице, чтобы понимать: «Бесплатный сыр только в мышеловке». – Что опять молчишь?

Девочка поежилась и в который раз уже хлюпнула носом.

– М-мне... рубля четыре. Не хватает... – она снова плела – ей нужно было почти вдвое больше. Белоносова вжала голову в плечи, ожидая чего-то обидного, но женщина только пристальней смотрела на нее.

– Не хватает?.. – она снова усмехнулась, затянувшись папиросой. – И на что же ты копишь, деточка?

Машка почесала нос, а потом снова хлюпнула:

– Н-на кокаин... – она вздрогнула от очередного порыва ветра, который прошил ее насквозь.

– Боже, дорогая, у меня есть. Пойдем ко мне, примем вместе.

Девочка не верила своим ушам. Посторонний человек просто так пригласил к себе «на дорожку кокса». Поверить на слово и пойти или убежать? Вариантов немного, и один из них явно перевешивал – доза была нужна и даже очень. В сотый раз втянув сопли, Машка мотнула головой и сделала маленький шажок в сторону женщины.

– А как Вас зовут? – не поднимая головы, спросила Белоносова, пройдя вслед за дамой уже пару улиц.

– Лида, – не оборачиваясь, ответила она. Машка не видела ее лица, но была уверена – дама усмехнулась.

«Странная она вообще... – думала девочка. – И почему всегда так улыбается? Актриса, наверное... Ей богу, актриса! » – и тут же начала восхищаться ей.

Год назад Белоносова случайно зашла в парк. Там, среди деревьев и ровных дорожек, была поставлена маленькая сцена, на которой что-то играли две женщины и трое мужчин. Небольшая кучка людей сбоку от сцены громко разговаривала, почти не обращая на актеров внимания. Несколько молодых парочек смеялись, глядя на представление. Кто-то проходил мимо и свистел, выкрикивая, как говорили воспитатели в приюте, «богомерзкие слова». Но для Машки не было ничего вокруг. Не было никого, кроме маленькой сцены и наряженных пятерых людей на ней. Реплики «по сценарию» изредка прерывались явно не сценарным смехом и не сценарными восклицаниями. Разукрашенные дамы и господа с веселым задором тарабанили что-то, широко улыбаясь и так же широко пуча глаза. Взрослый человек, наверняка, назвал бы это дурачеством, безвкусицей и грубой пошлятиной, но Машка... Маленькая Машка влюбилась без памяти в их аляпистые платья, жирно подведенные глаза, до неприличия ярко-красные губы и грубоватый и заразительный смех. Никто из них не замечал стоящую в отдалении девчонку в коричневом платьице, как и не догадывались, что сейчас эта девчонка обещает себе когда-нибудь стать такой же. «Я буду выступать на сцене, и звать меня будут Марианной... » – мечтала маленькая Машка и втягивала в себя сопли, и вытиралась рукавом.

Сейчас, идя вслед за женщиной, Белоносова формулировала очередное свое желание: «Я буду актрисой по имени Марианна и обязательно буду курить папиросы. У меня будет грубый голос и... свой кокаин».

Лида подвела ее к большому двухэтажному дому. Стекла на первых этажах были  выбиты в некоторых окнах, а штукатурка местами отваливалась от стен огромными кусками. Они поднялись на второй этаж. Женщина открыла дверь в небольшую гостинку. Машка неуверенно пошла за ней, оглядываясь по сторонам. Квартирка была обставлена скромно: самые простые стул и стол, чернильница и огромный ворох исписанной бумаги. На полу стояли примус и маленький ржавый чайник, а в углу – кровать с железной спинкой, тоже – самая простая.

Лида прошла вглубь комнаты, повесила пальто на спинку кровати. Потом одним движением руки сдвинула в сторону всю бумагу со стола и взяла в руки пудреницу, погребенную под листами. Белоносова подошла ближе и снова хлюпнула носом, уже от нетерпения – она прекрасно понимала, что в маленькой круглой коробочке отнюдь не пудра.

Женщина ловко нарезала лезвием кокс, скрутила из обрывка бумаги трубочку и быстро занюхнула одну из дорожек.

– Подходи, не стесняйся, – подозвала она Машку.

Девочка несмело склонилась над столом и приложила ноздрю к столешнице – через трубочку она вдыхать не умела. От кокса в носу слегка защипало.

– Ну как, дорогая? – проговорила Лида, когда Белоносова разогнулась и вытерла нос рукавом.

Машка не отвечала. Вместо того потянулась к пачке листов и выудила оттуда исписанный огрызок. Почерк был крупным, с множеством завитушек, но вместе с тем резкий и рубленный. Женщина подошла к ней сзади и стянула с ее худых плеч пальтишко. Девочка осталась в коричневом платье, помятом и кое-где истрепавшемся, но все еще крепком.

Белоносова тяжело дышала ртом. Непонятное всегда было чувство после дозы. То ли жизнь, то ли маленькая смерть. Вот, кажется, будто разучился дышать, ан нет – глотаешь воздух, как самое вкусное пирожное. Или чувствуешь, как засыпаешь, но тут же бежишь куда-то сломя голову, и ничто остановить не может. Странная вещь – кокаин...

Лида обвила руками машкину тощую грудь и положила подбородок ей на макушку.

– Деточка... Эх, деточка, зачем ты так? – будто бы не Белоносовой, а самой себе сказала она. – Тебя любил кто-нибудь, деточка? Или ты? Ты любила?

Машка все еще сжимала в руках листок, пытаясь разобраться в написанном.

– Так любили тебя? – не успокаивалась Лида. – Скажи, Марианна...

Белоносову передернуло от такого обращения. Почему-то в такие моменты становилось противно от этого имени. Даже не от имени, а от себя самой. Может ли больная бродяжка, которая клянчит на углу, а потом спускает все наклянченное на порошок, называться Марианной?

– Нет, – пробубнила в нос Машка. – Никто... – она вдыхала горьковатый от папирос запах Лиды и все еще крутила бумажку. Читала Белоносова из рук вон плохо, хоть и учили ее.

– И меня не любили, дорогая. Трахали только, а вот любви... не видела я, – Лида крепче обняла девочку и носом уткнулась в ее шею.

Машка вздрогнула, но не отстранилась. Горячее дыхание, словно нежный ветерок, заставляло вспоминать о хорошем. Белоносова мечтательно прикрыла глаза и сильнее вжалась спиной в женщину.

– Давайте любить друг друга, – предложила девочка, осмелев. – Раз никто ни Вас, ни меня не любит.

Лида подняла голову и удивленно посмотрела на этого ребенка. Такое простое заявление и такая непростая тема. Это от кокаина так или... правда? Нет, глупости, она даже не знает, что такое любовь! Кто с ней сталкивался в ее-то возрасте? Машка обернулась и снизу вверх посмотрела на женщину. Грязно-карие глаза пересеклись с серо-голубыми и Лида почувствовала, как что-то ухнуло в ней вниз.

– Давай, деточка... – хрипло выдохнула она и, наклонившись, прикоснулась своими губами к обветренным губам девочки.

Через секунду поцелуй перестал быть милым и невинным, как дружеский поцелуй двух гимназисток. Лида заставила Машку пустить ее внутрь и наслаждалась растерянностью Белоносовой. Девочка стояла, позволяя женщине обнимать себя, хозяйничать во рту, но не принимала ответных действий. Лида отстранилась и посмотрела на нее затянутыми кокаином и похотью глазами. Широченные зрачки походили на бездонные колодцы, и Белоносовой стало не по себе под их взглядом.

– А... так можно? – неуверенно спросила она, когда Лида потянулась к пуговкам на ее платье, с намерением снять его.

– Конечно, деточка, конечно... – запальчиво шептала женщина. – Конечно... Кто же сказал, что нельзя?

– Просто... не видела я такого, – честно призналась Машка, поднимая однако руки, чтобы удобнее было стянуть платье.

– Ах, дорогая, много ли ты видела? Ты же маленькая, ребенок, – горько улыбнулась она. – И зачем ты так, деточка?.. – снова не то себя, не то Белоносову спросила Лида, помогая ей снять ботинки и чулки.

Она была худая и болезненно бледная. Короткие тонкие волосы неровными прядями обрамляли угловатое лицо с острым подбородком, а пальчики подрагивали, будто в нервном тике. Лида остановила взгляд на еще по-детски плоской груди девочки, но уже с торчащими сосками. Женщина взяла губами коричневую горошину и легонько потянула на себя. Белоносова охнула, но не отстранилась. Горячее дыхание обжигало тонкую кожу, пуская под нее стайки мурашек. Она выгнулась в спине, только подставив грудь женщине, которая уже обводила пальцами другой сосок.

Машка не понимала, что с ней творится. Внизу живота тяжелело, становилось жарко. Девочка снова подалась вперед навстречу Лиде, ее ласкам, от которых хотелось одновременно и провалиться под землю, и взлететь, как орлы над Кремлем***. Она тихо хныкнула, когда женщина неосторожно прикусила ее сосок, но тут же блаженно вздохнула, когда та нежно лизнула чувствительное место, будто извиняясь за причиненный дискомфорт.

– Подожди, дорогая, – Лида отстранилась и отошла в сторону, снимая с себя одежду и складывая на стул.

Белоносова послушно осталась на месте. Соски все еще горели от прикосновений. Это было так прекрасно и необычно. Такие ощущения... Когда ее трогал кто-то из клиентов, Машка либо чувствовала отвращение, либо ее настолько ломало, что она почти ничего, кроме головной боли и течения из носа, не воспринимала. С Лидой все по-другому. «Может, все дело в том, что она – женщина? – подумала девочка. – Поэтому все так... странно и приятно».

Тем временем Лида, абсолютно голая, подошла к Белоносовой и, взяв за запястье, повлекла за собой в сторону кровати. Пружины скрипнули, когда Машка упала на спину, доверчиво раскинув руки и предоставив женщине полную свободу действий. Та не стала медлить и, поглаживая одной рукой ее живот, снова поцеловала девочку. На этот раз поцелуй  не был осторожным, только страсть. Белоносова шевельнула языком в ответ и тут же была поглощена чувственной бурей. Лида не останавливалась ни на секунду. Ее сухая шершавая ладонь, словно горячий утюг, оглаживала Машкино тело, которое незамедлительно отзывалось на прикосновения дрожью. Женщина отстранилась и взглянула в ее глаза. Такие же зрачки-колодцы, такой же мутный взгляд не то от возбуждения, не то от дозы, а, может, и все вместе. И столько же детской наивности, сколько боли.

– Деточка, деточка, и зачем?.. – шептала Лида, словно в бреду, выцеловывая грудь девочки, бледную, увитую сине-зелеными венами, которые просвечивали сквозь кожу.

«Перебиты, поломаны крылья,

Дикой болью всю душу свело.

Кокаина серебряной пылью

Все дороги мои замело».****

Проговорила женщина, водя пальцем по дорожкам вен.

– Краси-иво... – протянула Машка, глядя в потолок. – А что это?

– А это стихи мои, Марианна, – грустно улыбнулась Лида. – Про тебя, про меня, еще про толпы народа таких же, как мы. Все дороги замело... уж правда – ничего нам не осталось кроме... – женщина коснулась уголка ее губ и аккуратно лизнула маленькую впадинку.

– Не называйте меня Марианной, – всхлипнула девочка. – Я не хочу... быть больше Марианной. Какая я Марианна? Я Машка...

– Не надо, дорогая, – Лида приложила палец к ее губам. – Не надо... Забудь все эти имена. Они не имеют смысла. Никакого, – она поймала языком слезу, стекающую по виску девочки.

Женщина поставила колено между тощих ног Белоносовой, заставив раздвинуть их, а одной рукой оглаживала ее ягодицы и щель между ними. Лида двигалась пальцами к влагалищу. Мокрая дырочка слегка пульсировала, давая понять, что медлить ни к чему. Женщина запустила внутрь один палец и согнула его. Машка выгнулась в спине и громко вскрикнула. Лида еще пошевелила пальцем внутри, обводя стенки и края. Снова вскрик, но больше похожий на всхлип. Из глаз девочки текли слезы. Женщина не остановилась. Добавив еще один палец, она стала уверенно массировать одну точку, заставляя Белоносову выгибаться и стонать.

Машка плакала. Не от боли и не от наслаждения. Слезы текли сами. Может, это такая реакция на что-то новое, а значит, возможно, таящее опасность? Она никогда не испытывала ничего подобного. Клиенты просто приходили и уходили, либо не оставляя о себе ничего, либо только злость, что за такое можно было бы и получше заплатить. Никаких эмоций, только голое тело, пыхтящее над ухом. Но так не было никогда. «Это все потому, что с женщиной», – снова повторила про себя девочка, но тут же снова вскрикнула, когда Лида добавила еще два пальца. Больно не было, но каждое движение внутри заставляло срывать голос и биться в экстазе. «Может, это от кокаина так? » – подумала Белоносова и тут же снова вскрикнула. Раньше она никогда не делала этого под дозой. Скорее, дорожка всегда служила наградой после тяжелого дня. Так что же сейчас? Еще пару часов назад она хотела умереть на лавочке напротив аптеки, а сейчас... Сейчас хочется только двигаться навстречу ласкающим ее изнутри пальцам, отдавать всю себя, но только чтобы это не заканчивалось никогда. Сама того не замечая, Машка стала насаживаться на пальцы, двигая  бедрами.

Лида раскрыла пальцы внутри девочки веером, уперевшись в стенки влагалища и растягивая его, массируя при этом одним пальцем точку. Белоносова выгнулась сильнее, чем раньше и простонала что-то нечленораздельное. В ту же секунду женщина почувствовала на своих пальцах вязкую жидкость. Девочка откинулась назад и закрыла глаза. Тело все еще била дрожь, но это совершенно точно было наслаждение. Перед глазами плыли цветные круги, и не было уже сил думать, чем они вызваны: кокаином или Лидой, которая, уже вытерев пальцы и запустив другую руку в машкины волосы, перебирала русые пряди. Этот момент словно стал, какой-то ослепляющей вспышкой, которая выжгла все старое, чтобы на пепелище появилось новое. Машка больше не думала. Ни о том, почему все так необычно, ни о том, чем это вызвано. Если из-за наркотика, то это самый лучший кайф. Если из-за Лиды, то это самое лучшее, что могло произойти.

Женщина, коснувшись приоткрытых губ девочки, встала с нее и потянулась рукой к висящему на спинке пальто. Достав из кармана пачку папирос, она чиркнула спичкой и, затянувшись, откинулась на кровать рядом с Машкой.

«Я хожу, и хожу, и не знаю –

Есть ли счастье на свете иль нет.

Я девчонка еще молодая,

А душе моей – тысяча лет».****

Произнесла Лида.

Белоносова приподнялась и удивленно посмотрела на нее. Эти слова ножом резанули по сердцу. Задели за живое.

– Про тебя, дорогая, – женщина вглядывалась в глаза девочки, пытаясь найти отклик своим словам. – Только что сочинила...

Машка смотрела куда-то сквозь женщину. А в пустых глазах собиралась влага.

– Тысяча лет. Ребенок еще, а такая уже... – Лида замолчала.

«Сильная. Немотря ни на что живет. Засыхает, увядает, но все еще цепляется... »

– А Вам сколько лет? – неожиданно спросила Белоносова.

– Тридцать восемь, деточка, тридцать восемь... – женщина усмехнулась про себя. На свой возраст она себя давно уже не чувствовала. Тоже, наверное, «тысяча лет».

– А мне... – начала было Машка, но палец Лиды на губах не дал ей  продолжить.

– Не надо, дорогая. Я не хочу знать, сколько лет ребенку, которого я совратила. Ты же понимаешь?

Машка покрутила головой:

– Что такое «совратить»? – спросила она, когда женщина убрала палец и снова затянулась папиросой.

– То, что я с тобой сделала – это самое настоящее «совратить», – Лида засмеялась. И все-таки эта девчонка еще ребенок. Тысячелетний ребенок. А большее знать и не нужно.

Белоносова пыталась понять, как ее «совратила» женщина. То, что они делали в постели? Но так... ладно, не совсем так делали многие мужчины. Но все они говорили: «Раздвигай ножки, девочка. Деньги получишь после». И никто не «совращал». А, может, «совращение» – это поделиться кокаином? Машка никогда не слышала, чтобы это так называли. Может, быть среди знакомых Лиды так говорят... Скорее всего, так и есть.

Дальнейшие ее мысли прервал скрип кровати. Женщина встала и направилась к столу. Несколько секунд она искала в куче бумаг нужный лист. Нашлась пропажа около стула на полу. Быстро записав новое четверостишие, Лида оставила перо в чернильнице и обернулась к Машке, которая сидела, свесив ноги.

– Еще по дорожке? – спросила она с улыбкой.

Девочка кивнула и встала с кровати. Только сейчас она поняла, насколько в комнате холодно. Щели под окном пропускали уличный воздух и заставляли Белоносову покрываться гусиной кожей. Машка дошла до стула, где лежала ее одежда и быстро натянула чулки с ботинками.

– Стой! – крикнула Лида, перестав возиться с кокаином.

Она в два шага подошла к девочке и, одной рукой обняв ее за талию, а другой  придерживая затылок, поцеловала ее. Женщина страстно сминала бледные губы, проводила по ним языком и снова углублялась. Машка подняла руку, порываясь ее обнять, но Лида перехватила тонкое запястье и покачала головой. В ее глазах блеснула грусть.

– Не надо, деточка. Зачем? – прошептала она, отстранившись.

Девочка растерянно облизывала покрасневшие губы.

– Ты девчонка еще молодая, а душе твоей – тысяча лет... – Лида смотрела на нее с сожалением. – Прости, я не удержалась. Одевайся, дорогая, а то замерзнешь, – снова тепло улыбнулась женщина, сама подрагивая от холода. – Мне тоже надо бы... Иди, я дорожки нарезала.

Белоносова подошла к столу. Две ровные полоски кокаина были похожи на снег. Белые, поблескивающие и такие же чистые... Девочка выдохнула и занюхнула порошок сначала одной ноздрей, потом – другой. Снова немного защипало, но это были мелочи.

Пока Лида поправляла чулки, Машка надела пальто и теребила рукав.

– Ты уже уходишь? – с ноткой грусти поинтересовалась женщина.

– Да, – тихо сказала Белоносова, не поднимая глаз. – Спасибо за кокаин и за... – она снова шмыгнула.

Лида наклонилась к ней, но тут же сдержалась и просто чмокнула в уголок губ.

– Прощай, деточка, – она открыла дверь и напоследок приобняла ее за плечи. – И прости меня...

Машка спускалась по лестнице и слышала вслед: «... а душе – тысяча лет... » Выйдя из подъезда, она оглянулась на дом с какой-то непонятной надежде. Чего ждать, Белоносова сама не знала.

Бегом она пустилась по улице. Снова не знала, от чего убегала и к чему бежала. Лида была удивительной, но... Новое ведь всегда пугает.

Машка бежала сломя голову, сталкиваясь с прохожими на узком тротуаре. Кто-то свистнул ей вслед, кто-то крикнул... Все равно! Белоносова бежала и думала, что вот-вот, через несколько секунд, она взлетит. Из спины, разрывая платье и пальто, вырвутся два крыла и понесут ее над Москвой. Только бы взлететь, только бы взлететь! А следом бы полетела Лида. Они вместе над городом, навстречу никак не желающему прекращаться дождю... «Вот вырасту и буду писать стихи, как она. Не буду Марианной. Нет! Просто Машкой, но со своим кокаином и папиросами... »

Девочка вскоре выдохлась. Крыльев не было, но вот совершенно дикая усталость завладела ее телом. Хотелось спать. Теперь Белоносова, пошатываясь и еле волоча ноги, пыталась найти, где можно прикорнуть. Такая резкая смена настроя ее не удивила. Кокаин – странная вещь...

На горизонте замаячил парк. В это время там никого не должно быть, а потому Машку не потревожат. С полузакрытыми глазами она кое-как дошла до первой скамейки и легла на нее. Голова тяжелела. «Я только вздремну немного и все... » Белоносова подняла воротник и натянула рукава. Сон окутывал ее хрупкую фигурку и затягивал, будто в трясину.

* * *

Утром в парк пришел дворник. На одной из скамеек он увидел сиреневую девочку. Маленькую и тоненькую. Припорошенную первым снегом, чистым, блестящим в отблесках фонарей.

Первым делом дворник полез в ее карман и тут же выудил оттуда несколько копеечных монет. Бережно положив их в свою телогрейку, он засвистел в свисток.

Примечания:

*Действие происходит в начале ХХ века. В то время кокаин свободно продавался в аптеках (форма выпуска – баночка по одному грамму) и даже не считался наркотиком в современном понимании.

**Ломка

***До прихода к власти большевиков на верхушке Спасской башни были не звезды, а двуглавые орлы.

****Песня из кинофильма «Заключенные» (1936г.) авторства Юрия Шапорина (музыка) и Сергея Алымова (текст). Впоследствии стала популярной тюремной песней. (Я понимаю, что у нас тут малеха пораньше действие происходит, но пусть будет).