Субару 1. Глава 4. Полнолуние

Теперь всё  казалось еще страшнее. Как-то он примет ее?   Вдруг сделает вид, что ничего не было?   И вообще... она мучительно пыталась понять, кто же все-таки кого соблазнил. Или - оба? А если это была лишь жалость? Всем известно, что это самый лучший способ утешить женщину... В то же время - его слова,   его желание,   которое, казалось, слишком долго было заключено в рамки "возраст", "респектабельность", "известный доктор", "репутация".   Во всяком случае, ей так казалось...   Или он настолько хороший актер...   Но Стрельцы же не умеют играть, да?   Она вот не умеет. (К слову, как же ей не нравится то, что когда-то то кто-то... в основном женщины, как говорят, - придумали эту игру. Изображать что-то в сексе. Она даже представить не может - как такое возможно. Если не нравится или ничего не чувствует, - прямо скажет, или даст понять, что это так. Случается такое... крайне редко, практически в качестве исключения. И что особенного в этом?   Другое плохо. То, что из-за этих актрис, чисто теоретически, и ее могут такой считать. Наверное? Хотя... Неужели можно не заметить судорожные волны, пронзающие все тело, которое ты сейчас прижимаешь к себе так, что вы становитесь единым целым, неужели можно изобразить звериный вой специально? Стыдно же. И так то после такого стыдно...)

Нет, конечно, Стрельцы умеют  играть. Еще как. Когда спасают свою шкуру. Но не в любви...

Робкий стук в дверь. Открывает. Как обычно: "Проходи, раздевайся..." Кажется, или все же немного смущен?

Свет в кабинете гасится, вместо того чтоб включить  еще и лампу.   Но освещения из подсобки вполне хватает.

- Девочка моя... я скучал... - он обнимает ее на пороге кабинета. - Чай, виски?

- Сейчас? До лечения? Так разве можно?

- Да все можно...

- Но стерильность нарушится?

- Да, - доносится голос из подсобки, вместе со щелчком вскипевшего чайника. - Нарушила ты мою стерильность...

Она медленно пьет чай и виски. Еще осторожнее кусает шоколадку. Он непривычно молчит...

- Ну что ты так смотришь на меня? Я же подавлюсь шоколадкой!

- Господи, какая ты красивая! -  шёпотом. -  Я всю неделю... смотрел...

- В смысле? Смотрел?

- Ну, вспоминал... представлял.

Волосы ее теперь свободно струились черными волнами... Она совсем не стеснялась наготы,   что было парадоксально при ее исключительно робкой в целом натуре. В этом она напоминала животное, для которого тело естественно, и непонятно, - почему нужно ойкать и смущаться, если вдруг оголилось плечо или бедро. Разве что так положено в человеческом обществе. Даже если есть какие-то мелкие несовершенства... не важно. В целом она прекрасна, и знает, что он любуется ей, когда она разгуливает по кабинету в одних туфлях или без них; когда ее сливочно-нежная кожа светится,   резко контрастируя с чернотой дивана...

Бесконечные,   обжигающие поцелуи прямо в этом же кресле... Как это в прошлый раз они обошлись без поцелуев в губы? Она думала, что это значит. Потом, разумеется, когда уже могла думать. Не хотел, потому что стеснялся возраста?   Или потому что совсем недавно видел ее зубы, хм... в слишком раскрытом виде? Или потому что, - как ни странно, -  поцелуи означают гораздо больше чувств, чем секс, и зачастую более значимы...   Или же просто случайно так вышло?

Теперь вопросов не осталось. Последнее. Сейчас он целовал ее,   как влюбленный подросток. И она... Господи, она ведь тоже грешным делом думала, а захочется ли ей этого с ним. Оказалось - захочется. Захочется так, как хотелось, может быть, лет двадцать назад... Но тогда она  лишь подставляла губы, - то ли не умела,   то ли стеснялась (разве вспомнишь уже?) А теперь... теперь ее руки нежно и жадно притягивали к себе его голову, ее язык сплетался с его...   Не разреветься от счастья позволяла лишь эта напряженность, непрерывность движений.

Они уже освободились от такой ненужной, лишней сейчас одежды.   Но дойти до дивана... это так далеко.

- Девочка моя, любимая... как я ждал тебя... о, господи!

Она не знала прежде, что у мужчин бывают настолько чувствительные соски...   Он стонал под ее губами, а затем поднял на руки и уложил на стерильный (бывший стерильный) стол. Затем всё же на диван. А между этим ещё и просто стоя... или двигаясь к дивану... Она не помнила. Мозг был отключен. Лишь периодические вспышки яркого блаженства,   переходящие одна в другую, и невозможность сдержать или хоть слегка приглушить крики, кусая  собственную руку...

- Сегодня полнолуние... Хирургические манипуляции могут быть опасны...

- Да? Ну и ладно, тогда не будем ничего делать сегодня. Лучше ещё раз...

- И пошли покурим...

- Ну пошли... правда прямо здесь, на крыльце... могут увидеть. Да ладно, черт с ним...

- А луна правда громадная сегодня.

- И мороз...

"Что же это? Я врастаю в него. Или он в меня... Или всё это только: "кажущееся отражение кажущейся луны"? - к слову о луне..."

-  Когда теперь приходить?

- Завтра, - улыбается. - А лучше не уходи. Запру тебя здесь, скажешь: это он во всем виноват...

Сумасшедший кураж заставляет ее схватить телефон:

- Завтра? Будет тебе завтра!

И в трубку:

- Елена Сергеевна, здравствуйте! Вы не могли бы прийти завтра на пару часов, к шести?   Да? Спасибо большое!

- Все! Завтра так завтра!

Он смеется. А она знает, что это перебор. Завтра будет хуже. Ну просто знает. К тому же... Завтра четырнадцатое февраля. Он наверняка не признает таких праздников. Как и она, впрочем. Но... Когда ты женщина... Ты можешь не признавать их, но тебе все равно будет страшно обидно, что не поздравят тебя...

Субару несется по заснеженным улицам ночного города... Теперь уже под ее любимые песни. С которыми она неразлучна: "шерше ту жур... ля фам... жё тэм", чередуются с современными страстными и ритмичными. Теперь она помнит и номер, и эмблему субару, и что она означает...   И каждый раз вздрагивает, если видит в городе эту эмблему...

Конечно, она была права. Она знала, что завтра все будет хуже. Она всегда знает все наперед. Ну, почти всегда... Но всё же безумие продолжается...

- В конце концов,   хватит уже тупо смотреть на этот рентген и молчать! Кто из нас стоматолог?

- Сейчас я уже не стоматолог... Я ничего не соображаю...

- Дурак ты и не лечишься...

- Почему же это я дурак?

- Ой, а там тампакс валяется...(из скромности не уточнила: "В твоем тапке").

- А я как раз за ним и пришёл. Я крови не боюсь...

- Вот, послушай эту песню из "Нотр Дам", вроде дурацкая, на одном аккорде, но так завораживает...

- Да, завораживает...

- А вот твоя любимая, и в английском варианте, и во французском. Я нашла, как ты хотел...

- С ума сойти... Девочка моя...

"Теперь уже без "любимая"... Или сказанное один раз повторять не нужно? Или потому что я молчу? Но я шептала... Так тихо, что ты не мог услышать. Шептала между вскриками твое имя, но не смела громче... Плакала... Один раз ты это заметил, спросил. "Ничего, просто реакция", - разумеется... Что я могла еще сказать?"

- А у тебя в туалете бумага закончилась!

- Ну надо же, как же я так? Сейчас... Да ну, не могу я ее распаковать, - на тебе эту, с ароматом...

- Давай сюда! А я обожаю ее распаковывать! У меня это получается лучше всех! Видишь, какая от меня польза?! Я тоже маньяк красивой туалетной бумаги...

Два огонька возле машины. Надо спешить, как всегда, но все еще что- то недоговорено...

- А Михайлова ты знаешь, начмеда?   А Бараева? Должен знать. Он у нас хирургию вёл.   Да, и он тоже меня любил, - спохватывается, - то есть, платонически конечно...

- Да как тебя не любить-то можно?..

("Но ты ведь можешь. Вернее, сейчас ты вкладываешь в это слово совсем другой смысл... Так и они любили. Как музу.   Но преспокойно могли без меня жить. И неизвестно, как быстро им надоело бы, если б это было не платонически... Хотя ты говоришь мне обо всем, держа за руку, когда мы сидим на диване, и моя голова лежит у тебя на плече. Конечно, тебя радостно слушают все, когда ты шутишь и балагуришь, но разве кто-то стал бы слушать другое? О проблемах, о депрессиях, о той, которую любил очень давно, и чью память бережешь... И если сейчас, со мной, - о ней... Хоть мне и неприятно это, но я хочу знать... И ценю доверие... И все же... Надо прекращать все это.   Возможно, ты сознаешь это лучше меня. Даже не исключено, что ради меня.   Потому что моя жизнь другая, в ней нет места тебе.   Совсем нет. В отличие от твоей, где маленький кусочек возможности был бы...

...

Субару едет медленно, объезжая ямы на летнем асфальте.   И все равно приезжает слишком быстро...