Подарок ко дню рождения aka Рождение шлюхи

Серое небо ползет надо мною,

Пушки стреляют, град не хотят.

Снова играю я в прятки с судьбою,

Смело вперед и ни шагу назад.

Из  забытого.

1 Несколько лет назад

Телефон отключили еще днем. Максим не сразу понял причину, думал, что это просто неполадки со связью. Но потом все разъяснилось. Телефон был корпоративный, и его отключили намеренно, чтобы вывести Максима из игры. Его увольняли в самый ответственный момент, уволили подло накануне сделки. К этой сделке Максим шел почти два года: работал за копейки на результат, ездил в командировки, оставляя молодую жену одну, посадил не одну печень на переговорах с людьми, которые ему даже в подметки не годились. Но что было делать? На тот момент ему было двадцать пять лет. Он работал торговым представителем в московском офисе одной международной компании, продавая трансформаторы для ТЭЦ. Трансформаторы были надежными, но очень дорогими, и часто российские предприятия в них очень нуждались, но испытывали сложности с их закупкой. В то время кредиты были редкостью, а лизинг звучал как неприличное слово. Поэтому в ход шли всевозможные хитрости, основанные на личных договорных отношениях между представителем продавца и представителем покупателя. В этом случае откат был на полмиллиона Евро и распиливался между представителями покупателя и верхушкой российского представительства компании, где работал Максим. В это время он был ангелом – искусителем: имел презентабельную внешность и подвешенный язык, носил дорогой костюм, умел расположить к себе любого, от кого зависело то или иное решение. В общем, был не плохим менеджером, и если бы не сложная экономическая ситуация в стране, давно бы поднялся по карьерной лестнице, провернув пару отличных сделок.

Ему, наконец, повезло. Максим выбил сертификацию на соответствие российским аналогам, получил добро от главного инженера, вышел на нужных людей, собрал все документы и победил в подставном тендере. Но в какой-то момент он совершил ошибку, сведя свои полезные контакты напрямую со своим боссом, вел себя на всех этих переговорах дерзко и уверенно и, тем самым, дал понять, что и он – парень не промах и с ним тоже надо делиться. Он никогда не думал, что его могут так попросту кинуть, уволить в один день без объяснения причины. Теперь все объяснялось, почему в этой компании была колоссальная текучка, а начальство разъезжало на дорогих иномарках.

«Ну что ж! Война так война! », - подумал Максим и ворвался в кабинет к директору.

Максим был молод и горяч, не мог контролировать свой гнев. Ему казалось, что он несет свет справедливости этому миру и отступать нельзя. Директор был стар и хитер. Он ждал его с улыбкой на лице, понимая, что Максим ничего не сможет сделать, что контракт уже подписан и предоплата внесена. У директора на руках были какие-то козыри, какие-то сфабрикованные доказательства того, что работник некомпетентен, заслуживает увольнения и что он должен даже быть благодарен компании за ту любовь и доверие, которые ему оказывали эти годы. Но не тут-то было. Тогда Максим на эмоциях, оскорбленный своим положением, прямо в глаза сказал, что об этой теневой части сделки узнает центральный офис в Цюрихе, что им уже составлено грамотное письмо с грязными подробностями на английском, готовое в любой момент отправиться по назначению. Конечно, когда вокруг него стали собираться наглые, лоснящиеся от легкой зажиточной жизни морды, уволенный сотрудник чуть не спасовал. Он был тогда слишком молод, чтобы оценивать реальную угрозу, которая от них исходила. Эти всевозможные проходимцы и чьи-то ставленники в предвкушении жирного пирога, который он им принес на блюдечке, готовы были пойти на все, лишь бы урезонить выскочку, осмаливающегося бросить им в одиночку вызов. Они откровенно угрожали последствиями, матерились и кричали, говорили, что он сейчас отправится прямиком в тюрьму за шантаж или вообще не выйдет из этой комнаты, но Максим не дрогнул, настаивал на своем. В результате стороны договорились, что он увольняется по собственному желанию, причем вчерашним числом, что компания после передачи дел выдает ему на руки трудовую книжку и никаких претензий к нему не имеет. В обмен на молчание и, так сказать, моральную компенсацию ему дали тысячу Евро, хотя Максим просил десять. Но он прикинул, что лучше получить хоть немного, чем потерять все. Бороться с ушлыми и матерыми ворами, в глазах которых он являлся еще одним мальчиком для битья, было одному не под силу. Он и так сыграл на блефе, на эмоциях, и когда он под вечер вернулся домой, то почувствовал сильное облегчение, что все более или менее закончилось для него благополучно.

Деньги, полученные кровью и потом, он отдал молодой жене, точнее бросил ей небрежно, и она, взяв их, словно это были обыденные деньги, которые он приносил чуть ли не каждый день, убрала к себе в сумочку.

- Я не могла до тебя дозвониться сегодня целый день, - сказала она немного обиженно.

- Можешь выкинуть этот номер в помойку. Меня уволили, - огрызнулся он, ставя на стол перед собой три бутылки пива.

- Опять? – совсем не удивилась она. – Этого следовало ожидать. У тебя несносный характер.

Максим промолчал, уже обдумывая свое новое резюме для соискателей. Сидеть без дела он не любил, да и жена не позволит расслабиться. Завтра, послезавтра его ждут новые приключения, новая карьера, новые возможности. Ему непременно повезет, непременно…

Он бросил взгляд на молодую жену. Она собиралась выходить на улицу и наводила макияж перед зеркалом. Что-то в ней не нравилось ему, может, чересчур дерзко нанесенная на лицо косметика.

- Ты куда? – спросил он, откупоривая одну из бутылок. – Я думал, мы проведем сегодня неплохой вечер. – Как ни крути, я вышел сухим из воды, и принес тебе деньги. Не каждый так может.

- Ты совсем забыл, что у меня уроки, милый. Приду поздно.

За окном уже темнело. Максим нахмурился. Он открыл одну из бутылок и сделал глубокий глоток. Пиво оказалось теплым и безвкусным. То, что жена уходит в ночь также не понравилось ему, но он смирялся с этим, потому что считал, что во всем виноват только он. Именно он мало зарабатывает и каждый раз убеждает ее потерпеть, когда на их головы посыплется золотой дождь. Но она, очевидно, уже не верит в него, ей приходится давать частные уроки испанского.

- Ты чем-то не довольна? – он вдруг почувствовал ноющую тоскливую боль в сердце. - Между прочим, я рисковал.

Он как будто обиделся на нее, уставился в какую-то точку. Ему захотелось, чтобы она осталась, чтобы они могли поговорить по душам, как прежде, о Боге, о бесконечности вселенной, о каких-то интересных и духовных вещах. Но за его спиной раздался торопливый стук каблуков, и Максим уловил витающий по комнате легкий, цветочный парфюм жены. Она явно опаздывала и совсем, казалось, не замечала его состояния.

- Ты у меня молодец, - быстро сказала она уже в дверях. – Но тысяча Евро – это не деньги. У Ольги Ковальчук муж недавно трешку купил в Марьино, и, всего-то, барменом во Friday's на Тверской работает. Она мне только что звонила, говорит семьдесят квадратов, не то что у нас лачужка, приглашает нас на новоселье, а  у меня даже платья нормального нет. После занятий я как раз зайду в торговый центр. Не скучай.

На прощание она его даже не поцеловала, сильно спешила выпорхнуть из квартиры, лишь бы не видеть его подавленным и опустошенным.   С Максимом она жила в браке чуть меньше пяти лет, и каждый раз ожидала, что он заработает свой миллион, но время шло, а денег все не было и не было. Она была единственной дочкой богатых родителей, и те с детства ей внушили, что нужно искать себе мужа успешного и предприимчивого, такого как ее папа. Но быть, как папа он не мог. Максим итак прыгал выше головы. То, что он заработал в двадцать два года на однушку в Москве, а также совсем недавно отдал жене новенькую Мазду, чтобы она не чувствовала себя ущербной среди своих подружек, уже было большим достижением. Да, он признавал, что его жена достаточно избалована и капризна, что она имеет большие запросы и часто находится в иллюзиях, что большие деньги так легко достаются. К тому же, она сильно попадала под влияние матери, которая откровенно не любила Максима и всегда считала его не достойным своей дочери. Все это усугублялось еще тем, что теща имела проблемы в личной жизни, отец семейства, судя по всему, нашел на стороне молодую любовницу, и оскорбленная этим она срывалась на семейном счастье своей дочери. Максим ей был, словно кость в горле. Она словно ревновала, настраивая дочь против своего зятя, и каждый раз била всегда по больному – указывала на его заработок, который в последнее время оставлял желать лучшего.

Молодые относились к ее словам терпимо, и если Максим выходил из себя, то жена ласками и поцелуями просила его не реагировать на слова мамы, объясняя это трудным положением в семье. Но Максим справедливо срывался, даже дерзил своей теще, чем доводил обеих до слез и истерик. В конце концов, он был даже рад, когда жена занялась репетиторством.

Она с детства неплохо знала испанский язык. Но вся эта работа не приносила много денег, а была лишь поводом, чтобы проводить как можно больше свободного времени друг от друга. Детей они уже не хотели, хотя иногда в их скудной сексуальной жизни вспыхивали вялые попытки склеить их расшатывающийся союз, но беременность все равно не наступала, и это еще больше угнетало Максима, снижая ему до минимума мужскую самооценку. Он уже боялся забить гвоздь в стене, чтобы повесить картину, так как ему наперед говорили, что забьет он его как-то не так, и пусть лучше приедет папочка и все правильно сделает. Все шло к разводу, хотя Максим отказывался в это верить. Он верил в любовь, в то, что ничто не способно разрушить их брак. Но это были иллюзии. То давнишнее увлечение Максимом до замужества, когда они оба были еще девственниками, молодая девушка расценивала лишь как естественный первый опыт. Она никогда не любила своего мужа настолько, чтобы связать с ним всю свою оставшуюся жизнь, любовь была ей еще не знакома. Ее девичья влюбленность впервые разбилась о быт, и молодая девушка ничего не могла с этим поделать. Теперь она лишь ждала удобного момента  расстаться с мужем, хотя прекрасно понимала, что он любит ее и ему будет очень тяжело это расставание. Она все откладывала на потом, в душе надеясь, что Максим вдруг мистическим образом исправится и станет настоящим мужчиной, за которым бы она чувствовала себя, как за каменной стеной, обеспеченным, сильным, успешным. В последние дни она вдруг поняла, что ждать уже больше бессмысленно, и в этот вечер решилась поговорить о разводе и даже о том, чтобы он оставил ей квартиру с машиной.

«Ну, если ты так веришь в себя, то оставь мне все, свое ты еще заработаешь, - думала она, представляя разговор с мужем. – К тому же, все, что ты заработал, это было для моего счастья, и, значит, ты должен быть честен со мной. Мы всегда будем друзьями, а, может, быть, когда-нибудь, когда ты станешь по-настоящему тем, кого я хочу в своей жизни, мы воссоединимся, и это расставание будем вспоминать с легкой улыбкой на устах».

Потом ее начинало злить от того, что какая-то другая девушка будет жить с ним рядом и, возможно, любить его, что у него могут даже родиться дети, и все эти представления о том недалеком будущем, еще больше отдаляли ее от Максима. Она плакала и представляла, что уже это произошло, что ее единственный Максим, которого она слепила из того, что было, женат на другой и нянчит не ее детей. Все это вызывало в ней приступы жестокости к нему.

Когда же она вернулась домой, на душе у нее было скверно, но не потому, что она купила не то, что хотела, а потому что произошло то, чего она не ожидала, но в глубине души всегда мечтала об этом. Она поспешила в душ, чтобы смыть с себя всю эту грязь города и чтобы муж не видел ее размазанных от жарких поцелуев губ и растрепанных волос.

Максим еще не спал, он ждал ее до самой ночи, и тревога и беспокойство отражались на его бледном от переживаний лице. Когда он услышал звон ключей и открывающуюся дверь, он вздрогнул, словно услышав свой смертный приговор, и ему вдруг захотелось притвориться спящим, чтобы все это прошло, как страшный сон, и наутро проснуться обновленным и сильным. Какое-то время он даже дремал на самом деле, но когда молодая девушка вышла из душа, он вдруг почувствовал, что произошло нечто уже непоправимое. Он сжался в диван, его затрясло от гнева. И когда жена, холодно и таинственно улыбаясь, прижалась к нему своим прохладным мокрым телом, он вдруг понял, что она еще час назад была не с ним, что кто-то другой ласкал ее, и жгучая боль пронзила ему сердце. Он даже застонал и заплакал, как ребенок, отстраняясь от нее, словно от прокаженной, не зная в чем искать спасения. Такое брезгливое и паническое поведение оскорбило ее до глубины души. Она надеялась на конструктивный разговор, но, услышав его жалкие всхлипы, привстала, обвертываясь в белое полотенце, гордо взмахнула головой, и капли с ее волос упали на его лицо.

- Да, Максим, я тебе изменила, - призналась она, видя, что он интуитивно  догадывается в этом, а врать и притворяться верной женой она больше не могла.

- И с кем? – переспросил он еле слышно, не узнавая свой голос.

Ему вдруг захотелось обозвать ее плохими словами, самыми дурными, которые он знал о женщине.

- Разве это важно? – спокойно ответила она. - Я изменила тебе и, скажу больше, впервые испытала настоящий оргазм. Мы с тобой уже пять лет хороводы вокруг елки водим и ничего подобного я не испытывала. Все произошло быстро, я даже не сопротивлялась. Я просто отдалась ему и все, понимаешь? А ты еще ребенок, все еще мальчик. Мы давно не пара, живем по инерции. Кому и что мы доказываем? И мама говорит то же самое, что нам давно надо расстаться. Я все от нее отмахивалась, надеялась, что у тебя получится, вся эта сделка, она была так реальна, и ты хорошо умеешь вешать лапшу на уши, но… Я реально устала, я хочу хороших условий и нормального мужика, хочу быть с ним как за каменной стеной. Не думать, кто будет менять колеса на машине, не задаваться вопросами, где взять денег на второе образование. Ну, скажи мне какие перспективы с тобой, какие? Тебя все время кидают, обманывают, ты слишком добрый для этого мира. Тут надо иметь острые зубы.

- Ну да, - ответил он с ехидцей, рассматривая чужие засосы на ее шее. – Такие зубы, которые только что тебя утащили в постель.

- Хотя бы такие! – возмутилась она. – И не смей обсуждать моих любовников!

Сказать, что ему было больно, выслушивая упреки жены и признание ее в измене, не сказать ничего. Он дрожал, ему хотелось покончить с собой, он даже заперся в ванной с ножом, и его остановило только то, что она не пыталась его остановить. Он понял, что сам виноват в этом, что нужно бороться и доказать ей, что он лучше всех. Он даже мысленно простил ее за измену, и она тоже заплакала, и они предались любви. Но даже в эти отчаянные моменты их последней близости, она делала ему замечания, злилась на его робкие попытки ласкать ее.

- Обязательно надень это! Такой растяпа! Мне неприятно. Почему ты так быстро кончаешь? Ты не так все делаешь! Ты никогда не наклонишь меня и не мечтай! – она пыталась руководить им, словно наученная каким-то шутником-гуру, и этот гуру присутствовал в их постели, посмеивался, мешал Максиму сосредоточиться.

Обманутый муж, наконец, понял, что им нужно срочно расстаться, что разбитую чашку уже не склеишь, иначе все будет только хуже. Он оставил жену в ту же ночь, впопыхах собрав какие-то бессмысленные вещи. Он вышел на улицу в надежде, что она побежит за ним следом, вернет ему кольцо, которое он сгоряча стащил со своего безымянного пальца и положил на полку в коридоре. Но она не бежала. Он все еще слышал, как она звонит в слезах кому-то, может, своей маме, может, любовнику и жалуется, что муж любит ее уже меньше или даже уже больше не любит.

Потом Максим потерялся, словно в тумане. Он оставил жене все: и квартиру, и свою Мазду, оставил даже одежду, золотое кольцо на полке, зубную щетку, рубашку, фотографии, все воспоминания, нажитые за этот долгий период. Он просто ушел в никуда, шел, пока хватало сил, а потом, утомленный, присев на парапет, долго и долго думал, куда идти дальше и чем заниматься, на что жить, и стоит ли жить?

2 Наши дни – жизнь в деревне

За окном закукарекал соседский петух.   Максим откупорил бутылку с мутной жидкостью и налил себе до самых краев в липкий, облюбованный мухами, граненый стакан. Его сейчас было сложно узнать: небритый, неухоженный, волосы едва тронутые сединой, отрешенный, печальный взгляд, но в руках еще чувствовалась сила. Стакан в его сжатых пальцах заскрипел и лопнул, словно был сделан изо льда.

- Carajo, mierda, mierda, mierda, mierda, - выругался он по-испански, облизывая сочащуюся по ладони кровь.

Он не сидел, как прежде, в деловом костюме с шелковым галстуком за сто пятьдесят Евро на шее. На его итальянской рубашке не было золотых запонок с нефритовым камушком.   Эта рубашка давно превратилась в тряпку и лежала на пороге, чтобы об нее вытирали ноги. Сейчас на Максиме были футболка и тренировочные штаны, купленные на местном рынке, все жутко и неприлично мятое, уже порванное в нескольких местах и запачканное грязью и навозом. Он сидел на скамейке у себя в хате, облокотившись о холодный саман, закинув прямо на столешницу одну ногу, с которой свисал черный, избитый шлепанец с протертой до дыр подошвой. Его уставшие и прищуренные от яркого солнца глаза смотрели отстраненно на экран старенького, дребезжащего ноутбука. Максим просматривал очередные ролики Ютуб на испанском языке и, судя по всему, как он спонтанно произнес ругательство, он делал успехи.

Хата, в которой он находился, была настоящая, саманная, с низкой черепичной крышей, маленькими окошками и деревянными рамами. В ней была небольшая кирпичная печка с треснутой и сильно ржавой чугунной плитой. На стенах висели меховые шкурки каких-то животных. Они еще пахли растопленным от жары салом и вяленным, проеденным жуками мясом.

Шел июль месяц. За окном горело, просачиваясь сквозь широкие листья винограда, южное кубанское солнце. Жил Максим давно не в Москве и даже не загородом. Полторы тысячи километров до столицы. Сюда даже если и захочешь добраться - целые сутки на поезде трястись, потом час на такси, да и не каждый отважится.

Жизнь сильно потрепала его, поизносила. После развода с женой он так и не женился вовсе, так и не нашел себя.  

С работой Максиму не везло.   Он все пытался поймать за хвост удачу и пару раз был даже близок  к цели, но увы… В какой-то момент он понял, что работать на чужого дядю, это не его привилегия, что нужно самому думать головой и ни на кого не рассчитывать. Но открывать собственное дело он не мог: свободных средств не было. Все уходило на съем квартиры и еду. Он делал несколько неудачных попыток наладить свою личную жизнь. Но образ покинувшей его жены мешал ему полностью отдаться чувствам. Он все еще любил ее и страдал. Чтобы не сойти с ума от боли, Максим стал встречаться с девушками для сиюминутных отношений, находя их обычно в социальных сетях.

Сначала он искал себе девушек помоложе, верящих в романтику и любовь. Он хорошо вписывался в этот романтический образ побитого жизнью, одинокого волка, и ему легко удавалось дурачить эти милые головки. Он брал от жизни все по полной, не чувствуя никаких угрызений совести, к тому же, он никого не обманывал и честно рассказывал о себе, о том, что он хочет, и что возможно в будущем их ждет непременное расставание. Но эти девушки, предупрежденные им, все равно летели на него, как мотыльки на огонь, и сгорали и гибли в тоскливом свете безответной любви. Но он, как хищник, был жесток с ними, считал, что те душевные страдания, которые он приносил своим жертвам этими короткими встречами, в порядке вещей, и что уж лучше будет он первым в этих делах, чем кто-то другой, более глупый и неинтересный.  

Когда ему это все надоело, он какое-то время залег на дно, даже всерьез подумывая о том, а не затеряться ли где-нибудь на Соловках, при монастыре, посвятив свою грешную жизнь служению Богу. Но судьба скоро преподнесла ему новый сюрприз в виде нескольких зрелых женщин, в большинстве своем замужних, ищущих на стороне лишь развлечений и сексуальных впечатлений. Такие женщины много дали ему в плане опыта, но в их обществе он стал чувствовать себя просто забавной игрушкой, неудачником и даже невольно альфонсом. В конце концов, в нем сыграла мужская гордость, и он продолжил искать уединения в затворничестве, и заброшенный хутор в предгорьях Кавказа оказался как никогда кстати. Друзья и знакомые вертели у виска. Особенно не понимали его эти взрослые женщины, получающие от жизни все так легко и непринужденно. Некоторые из них, особо дальновидные, сулили ему хорошую работу через своих успешных в этом плане мужей и готовы были снять ему квартиру и оплачивать ее, лишь бы он оставался в столице. Таких предложений было несколько, и Максим иногда упиваясь тщеславием, мысленно выбирал варианты между Тверской и Южным Бутово. Но он уже был не так молод, не так красив, чтобы это продолжалось вечно. Ему хотелось любви с одной единственной, и мысли о бывшей жене не покидали его, тоска усиливалась. Он страдал. Ему казалось, что еще не поставлена точка в их отношениях, что и она тоже, возможно, страдает по нему и ждет его звонка. Но куда звонить, где искать? Бывшая жена куда-то и вправду исчезла. Ему всегда была интересна ее последующая после развода жизнь. Какое-то время поначалу, он отслеживал эти движения, даже выражал соболезнование, узнав о скоропостижной смерти ее папы, но сейчас не мог даже позвонить ей, спросить о ней у ее прежних друзей. Все хранили какую-то зловещую тайну, открещивались от него, как от назойливой мухи, и даже бывшая теща так и сказала ему в последний раз его тщетной попытки, хоть что-то узнать:

- Больше не звони нам, Максим. Ты и так много сделал нам зла. Оставь нас в покое ради светлой памяти Александра Петровича. У Маши все хорошо, она счастлива. Наконец, она нашла свою любовь. И твое жалкое появление только принесет ей ненужные переживания. Иди своей дорогой. Забудь нас.

И он оставил столицу, добравшись до хутора на каких-то попутках с небольшой сумкой вещей. Там, в темноте ночи, он вручил деньги ошарашенному продавцу и, тем самым, начал для себя трудную, но интересную и насыщенную физическим трудом, полную новых надежд жизнь.

- Мне больше ничего не надо, - говорил он тогда, оправдывая свое бегство из столицы. – Крыша над головой и кусок земли, и чтобы мне не мешали. А прошлое свое я и вправду забуду. У меня его никогда и не было.

Ему еще по привычке звонили дамочки, но все эти болтливые, ни о чем разговоры истощали ему силы, и в какой-то момент, во время стирки, он случайно утопил телефон с их контактами.

Жизнь начиналась с чистого листа. Иногда он все же звонил своим пожилым родителям, которые жили в Подмосковье, звал их к себе, рассказывал о жизни на Кубани. Все эти редкие, раз в полгода звонки были единственными звеньями, связывающими его со столицей, где он провел свои молодые и довольно бурные годы. Теперь он сам словно очутился на пенсии, на заслуженном отпуске, и, наслаждаясь девственной природой, бродил по здешним предгорьям, общался с местными жителями, познавал быт кубанцев. Все его скромные накопления заканчивались. Надо было искать источники дохода здесь, как-то выживать на земле. Тогда он бросился с энтузиазмом в сельское хозяйство, решив засадить все картошкой, предвкушая большие урожаи, а также завел цыплят. Много сил и времени было потрачено на это. Огород после дождей быстро зарастал осотом и амброзией. Ему приходилось постоянно тяпать и окучивать рядки, утопая по колено в черной грязевой массе. Потом пришла жара, и земля превратилась в камень, но это было еще полбеды. Колорадские жуки, медведки и кроты, как он с ними не боролся, погубили весь его урожай.   Выкопав в конце лета жалкие остатки, Максим понял, что сажал по весне в три раза больше, чем собрал в середине лета.

- Может быть, я не угадал с сортом или культурой? – решил не отчаиваться он и следующий сезон посвятил кукурузе.

Кукуруза, действительно, росла лучше, тянулась к солнцу, сама заглушая любой сорняк. Следующий год был более дождливым. Сочные початки так и радовали глаз, Максим уже потирал руки в предвкушении прибыли. Сосед предложил хорошие деньги, но однажды на огород зашло станичное стадо, и все было съедено и загублено.

Что касается кур, то они даже не успели снести первые яйца, неопытный молодняк побили хитрые сойки, и последнего петушка, уже истерзанного, с выдранной печенью Максиму пришлось отбивать у коршуна.

Но Максим не отчаивался. Чем больше он терпел неудач, тем больше ему хотелось доказать себе, что он парень не промах, что это всего лишь временные трудности. Тогда начинающий фермер сбил из чего попало небольшие клетки и завел кроликов. Как раз в ближайшей станице была возможность купить недорого самца и три-четыре самки калифорнийской породы. В этих кроликов он вложил все свои силы и таланты, но все получалось не так, как хотелось. Однажды сосед покосил триммером у клеток, тем самым напугав только что окотившихся самок, и те подавили крольчат, а в следующий окот пришла инфекция, выкосившая самца, на которого он возлагал большие надежды, и всех только-только начинающих бегать по клетке крольчат. Пришлось обновлять стадо, делать специальные обработки, йодные поилки. В конце концов, Максиму с большим трудом удалось за два года с лишним создать устойчивое к инфекциям и стрессоустойчивое поголовье с хорошей кровью, но есть крольчатину он после этого уже не смог. Ему было сложно перестроиться, принять все, как есть. И если раньше мясо он покупал в магазине, уже разделанное, готовое к употреблению, то теперь он знал, как все очень тяжело дается, из чего и как все создается и как поддерживается, сколько нужно усилий и затрат, чтобы вырастить хотя бы килограмм здорового экологически чистого продукта. Он навсегда запомнил те моменты из сельской жизни, когда подходил с битою в руке к своим клеткам, и на него смотрели жалостливые и испуганные глаза зверьков, понимающих, что пришла их очередь. Все это было тяжело с моральной точки зрения, он напускал на себя непривычную для себя жестокость, оправдывал это насилие необходимостью выживания. Когда он забил последнюю самку, то заметил, как молоко еще течет по ее сдернутой шкурке и ему стало так плохо, что он почти неделю провалялся в кровати с высокой температурой.

Тогда никто не мог помочь ему, некому было подать даже стакан воды. Он уже бредил, его трясло от озноба, голова жутко раскалывалась, когда вдруг он услышал шаги каблуков по комнате. Этот стук каблуков напомнил ему тот последний вечер с женой. Он даже уловил ее цветочный сладкий пафюм, и слезы потекли по его щекам. Тогда он пытался открыть глаза, закрытые под тяжестью век, но ему было очень страшно. Ведь хата была закрыта, и никто посторонний не мог попасть вовнутрь.

- Неужели так умирают? – думал он. – Это она, она пришла за мной…

Он представил, как он умирает, как его мумифицированный труп, изъеденный мышами и крысами, находят через несколько лет случайно наткнувшиеся на его хату, заблудившиеся в зарослях заброшенного сада туристы, и нахождение здесь для него стало очевидно невыносимым явлением. Он стиснул зубы и затаился, выжидая, когда болезнь отпустит его, чтобы с новыми силами бежать отсюда, как можно скорее. Но когда кризис миновал, Максим посчитал прежнее волнение просто приступом слабости. Ему не хотелось признаваться себе, что попытка уединения была ошибочной, что столько времени и сил было потрачено впустую. И когда он бледный и еще покачивающийся от слабости вышел во двор и снова увидел это глубокое, бездонное небо, медленно плывущие облака в сторону гор, парящих высоко-высоко ласточек и еще выше над ними коршуна, то зажмурился от счастья и невольно улыбнулся, сам не зная кому. Ему хотелось дышать полной грудью, побежать по полю и убедить себя, что сельский труд – единственно честный путь к счастью для него, что нужно хотя бы прожить как минимум пять лет на земле, чтобы разбираться во всех тонкостях этой сельской жизни. Он лишь хотел съездить на неделю, чтобы навестить родителей, тоску по которым чувствовал с каждым разом все сильнее и сильнее. Они быстро старели, болели, нуждались в его заботе. Но пришла унылая пора, дороги намокли, их засыпало мокрым снегом. Вырваться в Москву не было никакой возможности. Автобусы временно не ходили. Максим долго до самого вечера сидел на лавочке у калитки и размышлял, как еще заработать, как сделать свой труд на земле достойным высокой оплаты.

За хутором рос старый колхозный сад. Колхоз развалился, и местность одичала. Летом туда приходили хуторские и станичные мальчишки, чтобы насобирать абрикосов и яблок для продажи на дорогах. Сезон давно закончился. Сейчас сад уже сбросил листву, и его покрыло тонким слоем мокрого снега, и Максим, взяв лопату, пошел туда, чтобы выкопать какие-нибудь саженцы.

Накопав целую охапку саженцев, он разбил свой собственный сад, удобряя каждую яму перегноем и ветками. Этой же осенью ему удалось выменять у соседей на ненужный ему инкубатор поросенка, только отобранного от материнского вымени. Максим рассчитывал прокормить животное в зиму и продать уже к следующей зиме на мясо. Но поросенок неожиданно умер. Он нашел его в хлеве уже околевшим. Еще вчера это веселое забавное создание бегало по двору, виляя своим крючковатым хвостиком, вспахивало розовым пяточком все, что попадалось под ноги. Судя по всему, ему попался в глотку осколок стекла или оброненный случайно гвоздь. Максим расстроился до слез. Ему не было жалко денег, и даже сил, ему было жаль себя, и он чувствовал, как бог смотрит на него сверху и тоже роняет слезу. И действительно в тот день шел мокрый снег, а Максим, утопая в глине и слякоти, копал могильную яму, проклиная все на свете.

Последней надеждой был молодой сад. Максим рассчитывал продавать через три-четыре года яблоки и абрикосы с дороги, выставив, как делают местные жители, ведра с фруктами у ворот для проезжающих мимо машин. Но и тут он потерпел неудачу. Зима была очень снежная, и саженцы погрызли пришедшие из леса голодные зайцы. Сад очень болел по весне, и большая часть деревцев вскоре засохли. И тогда у Максима опустились руки. Он уже был в отчаянии, глядя на зарастающий огород и погубленный сад, на пустующие кроличьи клетки, когда вдруг он подумал о пчелах. У него был старый улей, и местный пчеловод помог ему за бутылку с пчелами, и пчелы летали и даже приносили мед, но к лету завелся клещ, семья ослабла, а зимой вымерзла.

И тогда Максим реально затосковал по цивилизации. Он давно чувствовал себя в западне. Ему стало досадно от несправедливости, от того ужасного недоразумения, в котором он оказался по собственной глупости. Он бросился к утопленному телефону и пытался реанимировать контакты, хватаясь за них, как за спасительную соломинку. Но все было тщетно. Слишком много прошло времени, все изменилось, да и сам он стал другим. В таком состоянии он запил и даже закрутил роман с местной почтальоншей Юлькой. Его любовница была разведена, у нее был трехлетний сын, жуткий сорванец, которого она по привычке все еще кормила грудью. Бывший муж то ли сидел, то ли просто уехал на заработки и пропал с концами.

- А где муж? - спрашивал он, поднимая над собой тяжелый колун с длинной ручкой.

На днях к почте привезли с гор трактор грубо попиленных дров, и их нужно было поколоть на поленья. С мужчинами был дефицит на хуторе, и Максим согласился помочь.

- Объелся груш, - отвечала хитро Юлька, поднося ему тарелку с квашеной и уже закисшей капустой.

- А я груши не ем, - говорил Максим, опуская колун.

Раздавался оглушительный треск, и дерево раскалывалось на более мелкие поленья.

- А это не груши, а капустка, - улыбалась Юлька, показывая свои золотые, блестящие на солнце коронки. – Сама делала. Раз отведаешь, еще захочется. А там, глядишь, и останешься.

- Ну да, нужно мне тут оставаться, я в Европу хочу, в цивилизацию. Что мне с вами, босотой жить-то? Вот язык учу, хату продам и свалю отсюда.

- Ой-ой-ой, - качала головой женщина. – Прямо уж и продашь! Тут сто лет никто ничего не покупал, кроме тебя одного, дурака. Кому сюда нужно? Все, наоборот, бегут. Я б тоже, может, поехала в Париж или Берлин, походила бы там по бульвару, себя показала. – И она брала в руки свои наливные груди и одобрительно их приподнимала, ощупывала. – Возьмешь меня с собой, Максик? Я бы тебе носочки стирала, рубашечку. И Никитку иноземным речам научишь?

Никиткой звали ее трехлетнего сына, который при упоминании своего имени, схватил мать за подол и пытался нырнуть ей под ноги, чтобы спрятаться.

- Да не бойся ты, не бойся, - смеялась Юлька, глядя, как Максим прекращает работу и смотрит на нее с каким-то сомнением. – Куда мне ехать? У меня корова дойная, да еще хату растащить без присмотра могут. А ну, давай, вылезай, сладкий. Иди спроси, когда тебе дядя Максим меч выстругает.

Максим и вправду выстругал меч из палки и подарил мальчику. Он видел, как ребенок рад, как машет этим игрушечным мечом, изображая из себя казака, а сам тосковал. Максиму исполнилось уже сорок, а жены и детей так и не было. Родители постоянно спрашивали его о внуках, говорили, что хотят при жизни увидеть их, но Максим все отшучивался и отнекивался.

У Никитки на удивление была крепкая рука. Он держал меч, немного тяжелый для него, и уверенно делал им взмахи, словно всю жизнь срубал головы. Его первыми жертвами были высокие заросли крапивы.

- Хороший хлопец, весь в тятю, - хвалила его мать.

В ней происходили перемены. Она стала лучше одеваться, съездила в станицу и сделала себе новую прическу. Максим чувствовал, как она смотрит на него, как все время вьется вокруг и иногда признавался себе, что эта женщина интересна ему. Она не была в его вкусе, но инстинкт подталкивал его к ней, и он почти осознанно делал ей комплименты, чтобы не настроить против себя.

Как произошла потом вся эта неприемлемая для него близость, он точно не помнил, но зато навсегда запомнил приставучий запах квашеной капусты, которой эта женщина подторговывала прямо на почте. Вся эта нищая вокруг безнадега, все эти тщетные попытки вырваться из этой трясины совсем измотали бывшего столичного менеджера по продажам. Он погружался все ниже и ниже, на самое дно, и только чудом избежал новой женитьбы, сославшись на вымышленный хронический простатит. Он почти сбежал от всего этого и несколько дней не выходил за пределы своего участка.

Но долго прятаться ему не пришлось. Бывшего мужа почтальонши то ли выпустили, то ли он сам откуда-то взялся пьяный и агрессивный, и, придя к Максиму с голым торсом, пытался доказать, что он здесь главный.

Максим тоже вышел к нему с голым торсом и с деревянным крестиком на шее. Он не хотел драться и попытался поговорить с ним. Но тот был просто невменяем, держал угрожающе руки в карманах и напирал грудью. Возможно, он был вооружен, и Максим всеми силами своего коммуникативного таланта пытался урезонить разгневанного рогоносца.

- Зачем? – говорил ему Максим. – Зачем мы должны драться? Мы же с тобой русские люди. Нас итак немного в этом мире.

- А ты что нацист? – дышал на него перегаром тот, продолжая напирать грудью, которая была вся в наколках.

Потом он вроде бы успокоился, они пожали руки и побратались, обещали даже вместе выпить, но не сегодня, и когда Максим повернул к калитке, чтобы идти домой, этот «брат» резко нанес удар исподтишка в голову Максима. Удар был очень сильным, ведь нападающий рассчитывал с первого раза вырубить свою жертву, но Максим в последние доли секунды увернулся, почувствовав лишь касательное жжение на шее. Такая подлость так возмутила столичного гостя, что он уже не мог остановиться и, не помня себя от ярости, превратился в лютого зверя. Драка была жестокой. Физически оба противника были примерно равны. Максим был лишь выше на голову и имел длиннее руки, и это преимущество вскоре заставило мужа Юльки перейти в глухую оборону. Он выл от боли, получая удары по корпусу и в голову, но Максима это не останавливало. Еще немного, и он убил бы его. И только крики и визг сбежавшихся на потасовку баб остановили его. Потом была разборка с участковым, Максима хотели привлечь по 108 статье за превышение самообороны, и только плохая репутация потерпевшего сгладила углы.

- А что я должен был делать? Он был невменяемый, – оправдывался Максим в отделении, и участковый, хороший парень, весь в шрамах и с кобурой на поясе, наклонился над ним и шепнул тихо:

- Надо было прибить эту сволочь и незаметно закопать в канаве, я бы тебе потом руку пожал, а сейчас с этим дураком опять мучиться. Они же тут от сидки до сидки. Ни черта делать не умеют, кроме как воровать и грабить. Злые, как черти, жадные. Думают, что все им позволено. Над таксистами из города издеваются. Вызывают и не платят да еще до полусмерти избивают, если те возникают. Сюда уже никто и не едет. Я одному так и сказал, только сунешься ко мне, вот из этого пистолета пулю в лоб получишь, и никто не узнает, куда ты пропал. Только после этого успокаиваются. Пить им вообще нельзя, а пьют. Зачем ты сюда приехал? Тут дикие нравы, дикие места. Это так было, и так будет. Уезжай отсюда, пока не поздно.

После этого случая хату Максима все обходили стороной, а соседи предпочитали не здороваться, потому что уже сама Юлька стала настраивать против московского гостя местных жителей. Он стал чувствовать себя невольно изгоем, ему хотелось вырваться из этого ненавистного круга, но как, он еще не знал. Чтобы отвлечься от серых будней, он был вынужден заняться самообразованием, учить языки, в частности испанский. Родители единственные поддерживали его в эти трудные моменты жизни, даже прислали ему русско-испанский словарь, но он так и не сходил за ним на почту, не желая лишний раз попадаться на глаза брошенной им любовницы и не раздражать ее вернувшегося с зоны мужа.

На последние деньги он приобрел в станице модем, рассчитывая на выход в интернет. Ноутбук у него еще был с Москвы, старенький, но работавший исправно. Тогда Максим думал, что никакого труда ему не составит подключиться к сети. Но не тут-то было. Связь полностью отсутствовала, приходилось карабкаться на возвышенность, лезть чуть ли не на самое высокое дерево на холме, чтобы хоть как-то открыть страницу Яндекса. В хуторе никто не пользовался интернетом, в этих местах все было «вне зоны действия», даже телефон не всегда брал, качество связи сильно зависело от погодных условий. Максим звонил в компанию, ругался с милыми девочками, обвиняя их в недобросовестном оказании услуг, но ему сказали, что никакой связи тут не будет, и что надо было заранее смотреть карту покрытия. И тут он проявил смекалку, закинув модем с удлинителем на высокий четырехметровый шест и приставив к хате, чтобы его не снес ветер. И когда он увидел первые устойчивые сигналы, то закричал от радости. Теперь у него был выход в интернет, где можно было погрузиться в языковую среду. Он выбрал двух или трех подходящих блогеров и просматривал их ролики на испанском с субтитрами. Чтобы не умереть с голоду, ему пришлось есть сельдерей, который рос сорняком, продать все, что можно из вещей: и свои наручные часы, и старый холодильник и кучу ржавого металлолома, которую он насобирал по участку, и даже шиферный фронтальный забор.

Он занимался каждый день не менее трех часов, поставив себе цель свободно изъясняться и даже думать на испанском. Выбор в изучаемом языке он объяснял тем, что бывшая жена прекрасно знала этот язык и часто укоряла его, когда они были в браке, что он неизлечимый лентяй и не способен к языкам. И хотя Максим был вовсе не лентяй, трудясь на благо семьи все рабочее и нерабочее время, и знал неплохо английский, она все равно находила повод упрекнуть его. В какой-то степени она оказалась отчасти права, и это досадное чувство, что он опустился на уровень обычного хуторянина, толкало его как пробку из бутылки шампанского.

- Pues d; jame demostrarte que est; s equivocado (Я докажу тебе, что это не так), - говорил он сквозь зубы, уставившись в монитор.

Максим даже нашел специальный сайт по обмену языками, и с каким-то мексиканцем Чавесом оттачивал навыки разговорной речи. Мексиканец был необязательным, но те немногие часы по Скайпу все же здорово помогли Максиму убрать акцент и лучше думать и говорить на испанском. В свою очередь он научил знойного мачо в сомбреро нескольким полезным фразам, чтобы «закадрить» красивых россиянок. Через год в России планировался мундиаль, и иностранцы проявляли большой интерес к русскому языку. Все это самообразование чудесным образом отвлекало Максима от тоски, давало возможность держаться на плаву и ждать удобного часа, чтобы оставить хутор. У него появилась надежда.

Однажды поздно вечером Максим вышел во двор, чтобы посмотреть на звезды. Погода была чудесная. С гор дул легкий, прохладный ветерок, всюду трещали цикады. Небо сверкало бриллиантами звезд, словно их кто-то специально отполировал для этой ночи. Звездное молоко разлилось прямо над огородом, и Максим невольно думал, как велика Вселенная и как мал и ничтожен в ней человек, который только пытается преодолеть законы земного тяготения. В этот момент он почувствовал, что кто-то смотрит на него. Он всмотрелся в темноту и увидел большую бородавчатую жабу. Она сидела в тени винограда, затаившись и ожидая добычи. Мимо нее пробегали жучки, пролетали мотыльки и ночные бабочки, и все это она молниеносно слизывала своим длинным языком. Максиму было грустно, и он, присев перед жабой на корточки, заговорил с ней. Этот разговор даже не был в шутку, ибо он был уверен, что животное понимает его или, по крайней мере, чувствует его настроение.

- Ну, здравствуй, ночная охотница, - обратился он к ней. – Как дела? Как поживаешь? Я вижу, ты тут тоже одна. Что случилось с твоею семьей, где твои близкие?

Жаба словно не замечала человека. Она совсем не боялась его, лишь иногда реагируя на тень и отползая немного в сторону. Для броска она отодвигала заднюю лапку назад и больше сосредотачивалась на охоте, нежели на монологе одинокого человека.

Максим решил поймать ей мотылька и, когда ему это удалось, подбросил его к носу жабы. Та моментально слизала его.

На следующий вечер жаба опять появилась, и беседа человека с земноводной гостьей продолжилась. Судя по всему, она жила где-то в камнях под виноградом. Максим даже изучил этот вопрос в интернете и выяснил, что к нему в гости приходит именно кавказская или колхидская жаба. Была она крупной взрослой самкой, так как ее тело заметно расширялось к тазу, и что эти жабы могут жить долго, даже до сорока лет. Кроме того, в древности считали, что прогонять или причинять вред жабе нельзя, так как она приносит удачу и богатство.

- Маша, дай денег, а! - улыбнулся Максим, подбрасывая жабе живых кузнечиков, которых он поймал еще накануне в поле специально, чтобы полакомить гостью.

Жабу он назвал в честь своей бывшей жены Машей. В последнее время он думал о ней. Не смотря на то, что она поступила с ним дурно и даже подло, он испытывал к своей бывшей супруге какие-то приступы нежности, вспоминал счастливые моменты молодости, и даже ловил себя на мысли, что все еще любит ее и прощает ей все.

Но жаба молчала, уставившись на стену хаты в ожидании, когда по ней пробежит какой-нибудь жучок. Где-то через неделю жаба и вовсе не пришла под вечер, и Максим, как сумасшедший с фонариком искал и звал ее в траве и ближайших зарослях калины.

- Ну, где ты? Маша, ты где? Иди ко мне! – шептал он в темноту, тем самым здорово напугав соседскую бабку, шедшую по улице вдоль забора.

«Все, кажется, я сошел с ума, если ищу ночью в кустах с фонариком жабу, - проносились сумасбродные мысли в его голове. - Может, ее схватила кошка? Или раздавили на дороге? »

Этой ночью он плохо спал. Ему даже снилось, что он выходит на порог и видит на коврике свою жабу, и как он радуется и смеется этому.

3 «Бывшая» в Барселоне

Когда Маше исполнилось восемь лет, ее предприимчивый отец, работающий в торгпредстве, повез в Колумбию БелАЗы, и взял семью с собой. Там Машу устроили в колледж Sagrada Familia. Это был, безусловно, знак судьбы, и Маша только потом осознала это. Отучившись там пять лет, она вместе с родителями вернулась в Россию. Страна в то время только-только встала на новые капиталистические рельсы, народ вертелся и выживал, как мог. Тоскуя по южному солнцу, Маша тогда решила, что такая серая жизнь не для нее, и ждала удобного момента, чтобы уехать вновь за границу. Девушка становилась взрослой. В юной головке маячили радужные перспективы безбедной жизни и грандиозные планы. Ей хотелось самостоятельности, излишняя опека родителей подавляла ее самолюбие. В этот момент она познакомилась с Максимом и после непродолжительного конфетно-букетного периода решила выйти замуж. Все шло неплохо. Максим был симпатичным и неглупым парнем. После окончания института он ушел в коммерцию, понимая, что только там можно проявить себя довольно успешно, и работал в международной компании менеджером по продажам. Он был постоянно в разъездах, на переговорах, бывал в заграничных командировках. Карьерная лестница шла в гору. Нужно было чуть-чуть подождать, но Маша, заведенная упреками мамы и своих завистливых подруг, все время торопила его, тем самым толкая в какие-то рискованные авантюры и проекты.

Долгое время они снимали квартиру на окраине Москвы, но потом Максиму удалось купить однокомнатную квартиру и новую иномарку. Это сильно подняло его статус в глазах вечно недовольных родственников жены, но в то же время амбиции Маши не знали предела, и все его достижения она считала как само собой разумеющееся. Сама она тоже пробовала себя в репетиторстве, давала уроки испанского с выездом на дом, но это было больше для нее отвлечение от проблем брака и не приносило ей морального удовлетворения. После развода с Максимом она также разочаровалась в любовнике и, вообще, в мужчинах и сделала ставку только на саму себя.

В это время судьба преподнесла ей сюрприз. Побывав с родителями в Барселоне в качестве туристки, она сразу влюбилась в этот южный город и решила для себя, что останется в нем. Уже через год она вернулась в Испанию по студенческой визе, и проблем с документами у нее не было. Там она проучилась в школе туризма и гостиничного бизнеса и даже получила магистратуру. Деньгами в первое время помогали родители, но потом ее отец попал в нехорошую ситуацию и залез в большие долги. Так что та самостоятельность, о которой мечтала Маша, явилась к ней неожиданно. Молодая девушка оказалась пусть и в комфортной для проживания, но все же в чужой стране без средств существования и с просроченной визой. У нее был выбор: либо возвращаться в Россию, либо как-то зацепиться в Барселоне. Возвращаться она не хотела. Первое время она давала объявления в интернете, что преподает английский язык и занимается переводами. Желающих было много. Но здесь девушка из России впервые столкнулась с устойчивым стереотипом, что многие местные мужчины воспринимают ее, как доступную проститутку. Ей это жутко не нравилось. К тому же она не была в восторге от щедрости каталонцев. В этот период у нее появился Марк, безработный маменький сыночек, с которым она иногда встречалась и делила общий счет в кафешке на Рабла (La Rambla), что недалеко от порта. Она жаловалась ему, что ее в любой момент могут депортировать, что чувствует себя какой-то отщепенкой, и он вдруг решил помочь ей, предложив сделать фиктивный брак. В начале такая перспектива для Маши оказалась заманчивой, и она быстро согласилась, расцеловав своего каталонского друга в обе лоснящиеся на солнце щеки. Как мужчину она его, конечно, никак не рассматривала. Он был еще тем нюней. К тому же, его мама была далеко не в восторге от этой затеи своего сына. Но с другой стороны возраст Марка уже подходил к пятидесяти, и он до сих пор был бездетным холостяком, повисшим у нее на шее довольно внушительной обузой в сто пятьдесят килограмм чистого веса. Вскоре Маша легализовалась и уже планировала найти работу в тысячу Евро в сфере услуг и снимать небольшую комнатку рядом с побережьем в районе порта. Но как гром среди ясного неба в городе начались митинги и протесты местных жителей против засилья туристов, в результате которых активизировались миграционные службы.

Эти работники вели настоящую борьбу с фиктивными браками и незаконной миграцией, выявляли нарушителей и депортировали их без сожалений и угрызений совести. Перед этим подозреваемым в сговоре молодым парам они назначали собеседования, разводя молодоженов по разным комнатам, и задавали частные и даже интимные вопросы в роде того, на какой части постели спит муж, какое нижнее белье носит супруга и бреет ли она лобок и подмышки. Все это не только унизило Машу, но так сильно напугало, что ей и вправду пришлось вступать в интимные отношения с Марком и жить в одной квартире с недолюбливающей ее свекровью почти целый год.   Это было колоссальной мукой для девушки с определенным чувством гордости, и как только угроза депортации отпала, она навсегда рассталась с Марком, забыв это мрачное время, как страшный сон.

Несмотря на то, что девушка официально легализовалась в Барселоне и никаких больше проблем с ассимиляцией не было, она никогда не смогла стать своей, каталонкой. Каталонцы были для нее своеобразным и закрытым народом. Многие демонстративно не желали с ней разговаривать на испанском, часто не скрывали презрения к ней. Чтобы как-то сгладить углы, Маша выучила несколько фраз местного наречия, которыми умело пользовалась. Она также специально заходила в спорт-бары и кафешки, подсаживалась к местным старичкам, посасывающим пиво и плюющим куриные кости прямо под стойку бара, и громко болела за команды Каталонии под их одобрительные взгляды. В результате ей удалось более или менее интегрироваться в это общество, но каких-то явных и настоящих друзей она так и не нашла. Одиночество и внутреннее чувство усталости от лести, которое она постоянно источала, начинали душить ее. Да, она обожала город, особенно его старую часть, но не самих мелочных жителей, а его узкие улочки, строгую римскую архитектуру XIV-XV века с каталонскими мотивами, базилику Santa Maria del Mar с памятником знаменитому Колумбу, собор  Святой Эолалии с великолепными фонтанами, красивые и обшарпанные дома, тихие и словно специально спрятанные от туристов площади и скверы. Она также любила бродить среди пальм, в тени террас по набережной Moll de la Fusta, растянувшейся на целых пять километров, и наблюдать за яхтами, невольно мечтая о своем принце. Но больше всего ей нравился Эль Борн (El Born), граничащий с готическим кварталом.

Здесь всегда можно было затеряться среди огромного количества баров, ресторанов и местных, аутентичных магазинчиков. В свободное от работы время она любила брать велосипедную рикшу за пятнадцать Евро и кататься на ней по этим кривым римским улочкам. Ей никогда не нравились протоптанные туристические маршруты Барсы, а Эль Борн стоял особняком и выгодно отличался какой-то нетронутой самобытностью. Здесь она какое-то время даже устроилась официанткой в арабском ресторанчике и получала чистыми тысячу Евро. Этих денег ей хватало обычно на съем комнаты и еду. Но в зимний период много средств уходило на отопление, и Маша реально мерзла, особенно вечерами, надев на себя два-три шерстяных свитера, пытаясь хоть как-то экономить на электричестве и обогреве, в пугающей темноте наступающей ночи. Она впервые чувствовала тоску по дому, по родителям, даже вспоминала свой первый неудачный брак и умиленно улыбалась.

Однажды такой ночью она вдруг услышала вскрик. Она только провалилась в сон, и этот вскрик, даже не вскрик, а болезненный стон умирающего, словно тронул ее за плечо. Маша открыла глаза и долго не могла понять, что происходит. Было темно. В окне мерцали редкие огни спящего города.

«Может быть, мне показалось? », - подумала она, все еще улавливая далекое эхо знакомого до боли зова.

Она вдруг поняла, что это голос ее первого мужа, что Максиму где-то тяжело и больно без нее. Всю ночь она не могла заснуть, не понимая, что с ней происходит. На следующее утро она проспала на работу, и хозяин заведения в этот же день выгнал ее, показательно обругав, как какую-то дрянную девчонку, на глазах у испуганного персонала, и даже не рассчитал.

Все это было для нее хорошим уроком, и больше она уже не полагалась на излишние сентиментальности, решив заняться своим делом. У нее уже было хорошее испанское образование в области туризма, и она, зная хорошо достопримечательности Барселоны, стала предлагать всем желающим услуги русскоговорящего гида. Поток туристов из России зашкаливал, и девушка быстро погрузилась в работу. И уже вскоре могла позволить себе снять современную квартиру с двумя санузлами и отдельной ванной.

Жизнь в Барселоне была очень спокойной. Люди никуда не спешили, все жили по вечному правилу «ma; ana», когда никто никому ничего не должен и все откладывается на потом. И когда к ней в гости приезжали родители, ей приходилось даже притормаживать их суетной московский ритм.

- Доченька, когда ты нас порадуешь внуками? – спрашивала мама, но Маша отшучивалась.

Ей нравилась та жизнь, которую она ведет. Она работала в свое удовольствие, путешествовала, ходила на йогу. Кого она и хотела завести, так это маленькую собачку – болонку или йоркшира. Что касается своих детей, то женщина только ужасалась, представляя, с какими ограничениями и хлопотами ей придется столкнуться, и даже старалась сторониться мужчин, предпочитая самоудовлетворение в душе. Да и эти окружающие ее мужчины тоже не спешили создавать семью, и все их отношения к Маше были на уровне дружеских и безобидных посиделок. Поэтому ее вовсе не волновало, что о ней думают окружающие, она ужасно одевалась, подчеркивая свои не совсем прямые ноги черными лосинами, носила кожаную куртку ядовитого желтого цвета и черные очки. Длинные шелковые волосы, которые так прекрасно шли ее милому лицу, она давно состригла и «косила под мальчика», тем самым постоянно провоцируя местных лесбиянок и темнокожих парней, торгующих в закоулках Эль Борна всякой наркотической гадостью. Она не замечала их, гордо шагая по асфальту, иногда взмахивала безразлично рукой, не поворачивая головы в сторону цепляющегося к ней человека, и говорила:

- Atr; s! (Отвали)

В Эль Борне Маше нравилось поплутать. Причем она специально не спрашивала у прохожих, как добраться до того или иного знакомого ей места. Иногда она заходила в ресторанчики и кафешки, где обычно за кружкой пива сидели местные жители и обсуждали последние новости. В основном это были старенькие, ворчливые, никуда не спешащие старики, прожженные националисты, и, несколько случайно заблудших, как и она, туристов. Она разгадывала их грубую, каталонскую, совсем непонятную речь, также как и они кидала салфетки на пол в знак благодарности бармену, и ощущала себя каталонкой, иногда вмешивалась в разговор или демонстративно звала официанта и по-каталонски просила еще пива. Однажды, когда она сидела в таком заведении, ей позвонила мама и сказала, что папы больше нет. Не выдержав кредитного бремени и задолжав кому-то крупную сумму, он предпочел добровольно уйти из жизни, чем видеть свой собственный позор в глазах жены. Маша не сразу поняла, что говорит ее мать. Она даже попыталась рассказать ей, какая погода в Барселоне и что бронзовый кот Ботеро окончательного нашел свой последний приют в районе Раваля (Raval). Она говорила и говорила, но слушая, как мама плачет в трубку, вдруг тоже разрыдалась. Никто не мог понять ее горя. Завсегдатаи заведения продолжали болтать и ругать короля Филиппа. Никто не подошел к ней и не предложил даже платок, чтобы она могла утереть слезы. Она тихо расплатилась за пиво и ушла. В Россию на похороны отца она не поехала, сославшись на занятость на работе. Шел сентябрь месяц, бархатный сезон манил все больше и больше туристов, готовых отдать кучу денег, чтобы отдохнуть в одном из лучших городов Европы.

Однажды у Маши возникла мысль открыть свой блог на Ютубе, рассказывая о достопримечательностях Барселоны на русском и испанском языках. Она снимала короткие ролики и выкладывала их в сеть, и примерно за два года кропотливой работы у нее появилось много подписчиков по всему миру. Туристы заказывали ее в качестве гида, и она с радостью соглашалась. В конце концов, возник такой момент, когда она поняла, что живет не для себя, а для них, что большая часть ее времени посвящена добыванию денег, что нужно что-то менять. В день своего дня рождения, ей исполнялось сорок лет, она решила записать ролик и признаться подписчикам, что покидает Барселону и собирается в Латинскую Америку, где не мерзнут зимой, а люди более приветливые и родные. И когда она записывала этот ролик у статуи толстого кота Ботеро, в ее сумочке уже лежал билет до Боготы на ближайший вечерний рейс.

Чтобы сделать ролик поэффектней, она решила вскарабкаться на статую кота и сделать селфи. В этот момент к ней подошел бородатый индус и на характерном английском предложил ей помощь, а именно подержать ее телефон, чтобы она могла спокойно спуститься на землю. Маша не удивилась этому. Барселона - город приезжих, количество которых уже давно превысило количество местных жителей. Индус был высокого роста, худощавый, словно не ел несколько дней, в каком-то красном тюрбане. На ногах у него были новенькие кроссовки на босу ногу, а сам он был завернут в длинный кусок материи, один конец которой пропускался между ног мужчины, и этот нехитрый прием создавал впечатление каких-то спонтанных шаровар.

Маше индус не внушал доверия, но она была тронута его вниманием к ней, его лучезарной улыбкой и выразительным выражением черных глаз.

- Keep hold of your cat, not to fall down. – улыбнулся он и почтительно сложил перед собой руки, соединяя ладони. - Give me your phone, my dear friend. (Держись за кота, а то упадешь. Давай телефон, мой дорогой друг).

- That's very kind of you, (Вы очень любезны) - ответила она и передала ему телефон, а сама стала слезать с кота. Пожалуй, она впервые за долгое время почувствовала к себе проявление человечности со стороны совсем незнакомого мужчины. Она даже захотела угостить его в баре.

Но когда она очутилась на земле и повернулась к своему помощнику, то последнего уже не было на месте. Он бежал с большой скоростью в сторону закоулка, и его кроссовки быстро мелькали на фоне серого и гладкого, как лед, асфальта.

Маша не растерялась и побежала за ним следом. Если бы на ее месте была немка или француженка, все окончилось бы морем слез в отделении, а полицейский, потный от сиесты и постоянных жалоб, развел бы руками и сказал, что все бесполезно, и они не справляются.   Но на этот раз к нему никто не пришел. Русская бежала за индусом быстрее лани и, несмотря на то, что погоня длилась больше пятнадцати минут, никто не сбавлял темп. Судя по всему, индус плохо знал город, но ему чертовски везло, и каждый раз он успевал затеряться то в толпе туристов, то завернуть за угол. Но Маша интуитивно знала, что догонит его, что уйти от нее он не может, и совсем в пылу азарта даже не думала о безопасности. Наконец, погоня вывела ее к набережной Moll de la Fusta, и там, прыгая по стоящим в бесконечный ряд лавкам, Маша, наконец, настигла вора, схватив его за набедренную повязку. Индус вырвался, но с небольшой потерей. Вся его нательная одежда осталась в недоумевающих руках женщины, а он голый, в одних кроссовках и красном тюрбане с криками «Oh my Krishna! » кинулся в море. Плавать он, очевидно, не умел, но, благодаря высокому росту, зашел как можно глубже, и, чтобы не утопить телефон, держал руку высоко над собой. Вода была уже прохладной, и Маша рассчитывала взять его измором, ожидая на берегу, пока он сам не выйдет из воды и падет перед ней ниц с тысячами извинений.

Но ждать долго не пришлось. В этот момент и раздался звонок, настойчивый и дребезжащий. Звучала мелодия Луиса Фонси «Despacito». Индус сделал несколько танцующих движений головой под музыку, прося жестом свободной руки взбешенную Машу успокоиться и не шуметь, затем осторожно приложил телефон к уху и сказал в трубку:

- Hello, my dear friend.

Он это сказал таким тоном, будто телефон был давно его.

- Отдай телефон, сволочь! – закричала с берега Маша по-русски, бросая в воришку галькой.

- Wait for a while, - ответил индус кому-то, увертываясь от меткого камушка.

Затем он, понимая свое безвыходное положение, тяжело вздохнул и подбросил телефон вверх прямо к ногам хозяйки. Та, еще тяжело дыша от быстрого и долгого бега, быстро поймала его на лету и, прижав к уху, сухо спросила:

- ; Qui; n es? ( Кто это?).

Она не сразу узнала голос Максима и что он от нее хочет, все еще пребывая в какой-то прострации, она побрела в сторону набережной.

- My dear friend… - кричал ей индус вслед, выбираясь из воды. - Give me my clothes back! (Мой дорогой друг, верни мне мою одежду).

Но женщина не слушала его и уходила прочь, все еще по инерции волоча за собой по пляжу набедренную повязку индуса.

- Надеюсь, не помешал? – говорил бывший муж в трубку.

- Максим, это ты? – все еще не верилось ей. – Ты в Барсе? Как ты нашел меня? Я пока здесь, сейчас через полчаса буду в Равале… Что я там делаю? Да, я там каждый день коту яйца чешу!

4 Подарок на день рождения

Однажды, просматривая передачи о жизни русских за границей, он увидел блоггершу, чье лицо и чья речь показалась ему до боли знакомой. Женщине на вид было около сорока лет. Она носила короткую стрижку и большие, солнцезащитные очки. Речь у нее была уверенная, а стиль речи вальяжно-небрежный. Видно было, что прожив за границей более десяти лет, она чувствовала там себя, как рыба в воде. Он слушал ее внимательно и не сразу узнал в эмигрантке свою бывшую жену.

- Маша? – удивился он и впился в экран монитора.

К тому времени Максим неплохо уже разбирался в испанском, и этот блог показался ему довольно интересным. Маша рассказывала о достопримечательностях Барселоны, а также разбирала несколько полезных выражений на испанском и каталонском языках. Он подписался на канал своей бывшей жены и стал ее тайным поклонником. Его тянуло к ней. Он увидел, как она превратилась из почти капризной, двадцатилетней девочки во взрослую и уверенную в себе женщину. У нее было собственное дело в Барселоне: она работала гидом и приглашала всех желающих посетить ее город и воспользоваться ее услугами. Внизу блога были контакты, и Максим записал их. Теперь он знал, что еще сильнее хочет увидеть ее, услышать вживую ее родной голос, в котором угадывались нотки одиночества и нарастающей с каждым годом пустоты. Он даже позвонил ей, но вдруг испугался, что она бросит трубку или что-то в этом роде, и решил не спешить, а приготовить сюрприз. К тому же, в конце октября у Маши был день рождения, и ей исполнялось сорок лет. Она упомянула в одном из своих блогов, что собирается отметить свое сорокалетие в любимом районе Эль Борна одна и что уже выбрала одно неприметное заведение с африканской кухней. Просматривая ее последние ролики и видя ее упадническое настроение, он интуитивно почувствовал, что ему нужно спешить. В противном случае бывшая жена могла затеряться еще лет на пятнадцать. Столько он не мог ждать. Нужна была хоть одна встреча, чтобы посмотреть в глаза друг другу, чтобы взяться за руки и понять, совершили ли они ошибку несколько лет назад, что расстались, или то было преднамеренное стечение обстоятельств. Между ними всегда оставалась недосказанность, и он чувствовал вину за это. Сейчас он был другим, более мужественным, умудренным опытом. Оставался лишь вопрос, где взять денег на поездку в Испанию.

В это время дела у Максима на хуторе шли хуже и хуже. Приближалась голодная и холодная зима, запасы еды таяли, как на дрожжах. Из дикого терновника, росшего в низине за огородами, он сделал несколько литров вина и рассчитывал за него выручить немного денег, предложив местным алкашам, но на созревание требовалось время, а ждать он больше не мог.

- Где же взять денег? – задавался он каждую минуту вопросом и не находил ответа.

У родителей он не решался спрашивать, не хотел и так расстраивать стариков. В их глазах у него все было хорошо, и дела шли в гору. Оставалась одна надежда – Юлька.

- Ты что думаешь, я полная дура, - искренно удивилась она, опешив от такой наглости. – Поматросил и бросил, моего чуть не прибил, а теперь еще деньги выклянчиваешь. А ну пошел отсюда!

Он ничего не сказал в ответ, лишь тяжело вздохнул и направился к выходу, но Юлька его вдруг остановила.

- На что тебе так много?

- В Испанию хочу, устал от Вас всех, – признался он.

Он стоял в каком-то непотребном виде, небритый, перепачканный грязью, в распахнутой ватной телогрейке.

Почтальонша посмотрела на него и, пожалуй, приняла все это за шутку.

- Ну-ну… Испания…. – засмеялась она, показывая свои золотые коронки. – Мы бы тоже с Никиткой поехали, если бы не корова. Кто ее доить то будет, а?

- А твой, что, не доит что ли? – спросил машинально Максим.

Юлька засмеялась.

- Да от него дождешься! Он так надоит, что потом хлопот не оберешься. Да и закроют его скоро опять. На днях поймали пьяным за рулем. Еще взятку предлагал. Суд через две недели.

Она вдруг стала серьезной.

- Слушай, Максим, - тихо сказала она, чуть наклонившись через прилавок почты. - А давай, правда, втроем махнем. Я, ты и Никитка. Никитка тебя любит. Он так и говорит мальчишкам, что меч ему тятя сделал и все время спрашивает, когда ты в гости придешь. Его мой за это уже раза три за уши таскал. Я корову продам, в станице МФЦ есть, там говорят теперь все документы можно быстро сделать, а?

Он вдруг заколебался. Никогда еще Юлька не была так откровенна с ним. Она, безусловно, была бабой видной, еще в соку, хозяйственной и домовитой женщиной. С ней он мог прожить довольно безбедно и даже, если постараться, в полном комфорте. Он задумался, и она, видя его замешательство, ласково, пока никто не видел, потрепала его по голове.

- Ну что ты так пригорюнился, котик? Или его боишься? Да его сейчас посодят, а потом мы уедем. У меня тетка старая в Крыму, зовет уже какой год. Там море, земля, черешня, инжир, персик. Гусей будем разводить, кур. Мне, если честно, мужик, такой как ты, нужен. Ну что ты приуныл? Соглашайся, такой шанс раз в сто лет бывает.

И женщина опять взяла свои наливные груди в руки и немного приподняла их, словно он был перед ней младенцем, и она пыталась напоить его грудным молоком. Он чувствовал, как близок к тому, чтобы вырваться из нищеты и одиночества, что у него может появиться семья, пусть и не та, о которой он мечтал, но он мог заботиться об этих людях и, может быть, даже и полюбить их, пусть не сразу, но потом. Грустно ему было лишь от того, что где-то вдалеке маячил образ Маши, его бывшей жены. Маша словно звала его, манила. Она была манящим маяком ему, и свет от нее притягивал его однажды уязвленное мужское самолюбие. Он все еще верил, что может исправиться, что и сама Маша не злится на него и даже скучает, что время лечит любые раны, и люди со временем в разлуке, может быть, меняются в лучшую сторону. О сколько он мог рассказать ей историй, как страдал без нее, как было ему тяжело, как близок он был к гибели, и даже как это искушение, которое стояло перед ним в лице полногрудой Юльки, разрывало его на части. Он реально страдал. Он вдруг почувствовал приступ жалости к себе. Это нехорошее чувство, которое он все время прогонял прочь от себя, и вот сейчас оно накрыло его истерзанную сомнениями душу, и чтобы не показывать слез, он вдруг поспешил домой. А запах кислой капусты с почты потянулся за ним следом.

- А ну тебя, а ну тебя, - спешил он прочь, чувствуя сверлящий спину взгляд обиженной Юльки.

- Ну и дурак, тысячу раз дурак, - кричала она ему, и проходившие мимо хуторяне останавливались и всматривались в сцену, ничего не говоря друг другу и не выражая на своих угрюмых серых лицах ничего, кроме злорадства.

Максим же спешил в хату. Он только сейчас понял, что теряет все, и эта холодная осенняя ночь, которая уже мерещилась на горизонте за дебрями леса, не предвещала ничего хорошего.

В тот вечер он сидел на пороге и думал, как быть, когда к нему из холодных камней выползла большая бородавчатая жаба. Она, казалось, не замечает его, подползла осторожно к его ногам и, повернувшись боком, уставилась в угол хаты. Там по отбеленной стене иногда проползали одинокие жучки и мокрицы, не успевшие еще забиться в щели от наступающих холодов, но сегодня вечером их не было, и жаба напрасно ждала их. Максим решил помочь ей и, отодвинув валявшуюся рядом черепицу, нашел под ней муравьев. Он собрал их и бросил перед сонным, казалось бы, безразличным взглядом ночной гостьи, и та расправилась с угощением, молниеносно слизав их своим длинным языком. Лишь одному счастливчику удалось убежать, и Максим подумал, что удача выбирает не всех, что большинству из нас просто не везет в той или иной степени так же, как и ему, Максиму. Как бы он не суетился, что бы он ни предпринимал, но всегда происходило фиаско, словно кто-то сглазил его, проклял.

- Ну, раньше же везло мне! – воскликнул он в сердцах. – Со мной была любимая женщина, у нас была квартира, машина, мы думали о детях. Ну что же такого случилось? За что меня наказали боги? Ведь я вел до развода вполне праведную жизнь, не изменял жене, все деньги отдавал в семью, делал все, что от меня зависит, чтобы она была счастлива, и сам я был счастливым, по крайней мере, первые годы брака. Да даже тот последний вечер я ждал ее, я хотел все изменить всего лишь одним нежным поцелуем…

Он зарыдал, склоняя голову себе на колени, а жаба продолжала сидеть и ждать, когда мимо нее кто-нибудь проползет или пролетит. Так продолжалось более часа. Максим стал замерзать и давно успокоился. Жаба решила сменить место дислокации и отползла под куст виноград, поближе к своей норе. Светила луна, и было видно, как блестят гладкие камни, наваленные у корней, как шевелится от легкого касания ветерка трава, еще недавно покрытая мокрым снегом. Максим привстал и собирался уже уйти в хату, чтобы согреться. Но ему вдруг показалось, что что-то блестит в камнях. Вначале это не удивило его, но потом он решил подойти и более внимательно рассмотреть это явление. Подойдя, он увидел, что блестят не камни, а что-то придавленное ими. Он наклонился, отгоняя в сторону жабу, которая неохотно отползла прочь, и приподнял тяжелый булыжник. Блеска стало еще больше, и руки сами потянулись к нему.

- О, Маша! – прошептали губы несчастного. – Неужели это ты откопала?

Он подумал, что жаба, когда вылезала из камней, могла зацепить лапкой что-то из глубины земли. В руках мужчины оказалась женская цепочка из розового золота, плетенная двойным ромбом. Вес ее был приличным, примерно 30 грамм. Откуда она взялась здесь, под кустами, и кто ее обронил и почему он, Максим, раньше не замечал ее? На цепочку был надет кулон из такого же розового металла. Максим мысленно представил, сколько денег он может выручить, если заложить все это в ломбарде. Больше всего ему нравился кулончик, который представлял собой форму скорпиона с погнутым жалом. Находка сильно вдохновила Максима. Он даже объяснял это мистикой, чудом и поблагодарил жабу всеми словами благодарности, которые знал. Он даже чуть не решился расцеловать ее, но вовремя остановился, поняв, что это будет уже слишком. До самого утра он разбирал завалы, приподнимая камни и валуны под виноградом, но, к сожалению, больше ничего не нашел.

«Может быть, жена от мужа прятала золотые украшения, все, что у нее было дорогого на память о своей молодости, чтобы тот не пропил их, не отнял у нее в периоды ломки? », - подумал Максим, вспоминая бывшего владельца, вдовца, у которого он приобрел эту хату.

Может быть, здесь была и другая история. Максим знал, что в годы Революции в поисках новой счастливой жизни из Прибалтики на Кубань отправились обозы зажиточных переселенцев. Многие хаты так и сейчас называются «эстонскими». Они сделаны по-добротному, с более толстыми стенами, хорошими полами и высокими потолками, с богатой черепичной крышей и удобной печкой. Переселенцев было так много, что они занимали сразу несколько сел и хуторов, селились кучно, обычно у рек. В те тяжелые времена земля пустовала, и власти всячески поддерживали их. Жили они хорошо, имели прекрасные пашни, красивых лошадей, лучшие стада скота, нанимали в батраки местное население, тем самым спасая его от голода. Именно переселенцы первыми завезли в эти степные и предгорные станицы грецкие орехи, сорта хорошего винограда, но в 37-х годах ситуация резко изменилась. Начались первые гонения, выявляли кулаков и сторонников капитализма. Под раздачу попали и зажиточные эстонцы. Людей стали «раскулачивать» без суда и следствия целыми семьями, кого-то расстреляли, кого-то погнали в Сибирь. Поэтому оставшиеся в спешном порядке ринулись обратно в Прибалтику, справедливо опасаясь репрессий и подстрекательств со стороны наиболее ярых сторонников строительства социализма за чужой счет. Бежали все налегке, оставляя все со слезами на глазах, за бесценок и даром отдавая все нажитое за многие годы. Многие боялись быть ограбленными по пути и прятали самое дорогое, обычно золото, в хатах, закладывая его в углы и подполы, в колодцы, до последнего надеясь вернуться в эти края. Возможно, женское украшение, которое нашел Максим, было частью той интересной, давно забытой, но оттого не менее трагичной истории.

Сейчас, глядя на неожиданную находку, он решил, что судьба дает ему еще один шанс. Цепочку можно было сдать в ломбард или армянам в ближайшей станице, и следующим утром Максим выручил за нее достаточную для разовой поездки в Испанию сумму. Кулончик он решил оставить себе, так как планировал его подарить Маше при встрече в качестве подарка на день рождения. К тому же, она была по зодиаку Скорпион, и такой подарок был очень кстати.

Настроение было приподнятое. В последующие дни Максим подал документы на новый загранпаспорт и узнал о сроках получения визы. И хотя время тянулось мучительно долго, особенно из-за задержки с туристической визой, все сложилось как нельзя кстати. Максим отправился в Барселону в самый день рождения своей бывшей жены. Денег у него оставалось очень мало, зато с таким подарком было не стыдно показаться Маше на глаза. Бывший муж осторожно выпрямил хвостик скорпиону, заботливо отполировал украшение тряпочкой и положил его в карман пиджака. Ехать заграницу ему было не в чем. Все приличные вещи давно износились, поэтому пиджак  этот пришлось позаимствовать у соседа, обещая взамен угостить того по весне отменным вином из терновника. Все шло как по плану. Правда, Максим переживал, что кулончик могут отнять на таможне, но все обошлось благополучно, и когда самолет приземлился в аэропорту Барселоны, мужчина сразу позвонил Маше.

Его сердце замерло в волнительном ожидании длинных гудков. Он боялся, что Маша не ответит или не захочет разговаривать с ним. А когда в трубке раздался слащавый, незнакомый мужской голос, он еще больше смутился. Он только почему-то сейчас понял, что прилетел на встречу после долгой разлуки не к своей жене, а к бывшей, у которой своя личная жизнь, в которой давно не место ему, Максиму.

Все эти годы он словно не мог смириться с потерей, считая, что жена просто ушла от него на время, в магазин, в кино или уехала отдыхать без него куда-нибудь на море. Но сейчас он неожиданно понял, что она ушла от него всерьез, что все эти иллюзии, которые он питал к этой долгожданной встрече, конечно, только его иллюзии.

«Ну, с чего я взял, что у нее никого нет? » - ругался он мысленно на себя.

Он уже хотел сбросить звонок или сказать, что ошибся номером, но посторонний голос в трубке проявил неожиданное понимание и даже сочувствие, попросив на английском подождать немного.

Потом Максим услышал недовольное ворчание Маши и ее учащенное дыхание.

- Кто это? – грубо спросила она на испанском, хотя для работы гидом такой подход к потенциальному клиенту был неприемлем.

Но ей было плевать на хорошие манеры, она этим вечером улетала в Колумбию. Он же все еще медлил, думая вешать трубку или нет, считал, что между этим чересчур вежливым и понимающим мужчиной и его бывшей женой существует определенная близость. Ему вдруг стало не по себе. Он вспомнил тот последний вечер, когда жена призналась ему в измене, как он хотел покончить с собой и обзывал ее нехорошими словами. Он вдруг заново пережил эту ноющую, нестерпимую боль. Его рука машинально сжала от злости телефон, и еще немного пластиковый корпус бы треснул, как граненый стакан, порушив последнюю надежду на встречу. Но тут Максим вдруг вспомнил о подарке, который он хотел подарить ей, вспомнил, что не смотря ни на что, ему надо сохранить достойное лицо и собрался.

«Кто я такой, что претендую на эту женщину? Она мне никогда не принадлежала, она вовсе не вещь, которую я где-то обронил, и не стоит злиться на того, кто никогда не любил и не ценил тебя. Зачем же я тогда приехал? Зачем, пролетев столько сотен километров на деньги удачи, готов вдруг развернуться и вернуться назад в этот проклятый хутор. Нет, нет, нет! Нужно встретиться, нужно еще раз посмотреть в глаза друг другу».

Все эти мысли, все эти размышления, все эти воскресшие ревностью чувства проносились в голове Максима молниеносно, не успевая оставить после себя след сожаления или сомнений.

Они договорились встретиться через час в районе Раваля. Он немного запутался в городе и пришел позже. Она с интересом ждала его и, чтобы не заскучать, завязывала на шею бронзовому коту бантик из какой-то длинной в восточном стиле материи.

- Hola, Maxim! (Привет Максим!) – сказала Маша, как ни в чем не бывало. - ; Qu; tal? (Как дела?).

Она узнала его.

- Привет, - улыбнулся он и интуитивно обнял ее, чтобы поцеловать в щеку.

Маша улыбнулась ему в ответ, слегка отстраняясь и отворачивая лицо в сторону.

- Тут так не целуются, - сказала она. - Я тебя сейчас научу!

И она слегка дотронулась левой щекой его небритой правой щеки, а затем подставила под такое же движение правую щеку.

- Ну, вот, поздравляю, теперь ты в Барселоне!

Она была очень довольна собой, уверена и независима, а он все еще не мог прийти в себя от самолета, стоял как вкопанный и рассматривал свою бывшую жену, словно любопытный экспонат в каком-то музее.

- Ты немного изменилась, - заметил он вслух.

- Да? – наигранно удивилась она. – Постарела?

- Вовсе нет… Просто стала неотразимой и современной европейской женщиной.

- Может быть, - согласилась она. – Надеюсь, это комплимент. А вот ты совсем не изменился. И где ты откопал такой древний пиджак? Да и худой ты какой-то стал, - вдруг заметила она и, вглядываясь в бледность его уставшего лица, воодушевляясь, добавила:

– Пойдем вон в ту замечательную кафешку, здесь за углом. Ты пробовал когда-нибудь бутифарру (butiffara) и фидеуа (fideua)? Потом я тебе непременно покажу один магазинчик секонд-хенд, ты выберешь себе, что по вкусу. А этот пиджак сними. Oye, amigo? (Эй, друг.)

И она окликнула проходящего мимо темнокожего парня, который совсем недавно ковырялся в мусорном баке ресторанчика и, найдя там недоеденный гамбургер, аппетитно жевал его по дороге.

- Снимай, снимай! – стала стаскивать она с бывшего мужа пиджак, который не понравился ей старомодностью.

- Погоди, погоди, не надо! – отнекивался Максим. – Я за него еще не рассчитался.

- Ага, не рассчитался! Еще скажи в кредит взял, – засмеялась Маша. – Не противься, ведешь себя, как девочка на первом свидании. Хочу сказать, что без меня у тебя появился дурной вкус к вещам. Но ничего! Все поправимо. Тут классный шопинг! Вот посмотри, какая у меня курточка. А? Телячья кожа. Сделано в Испании. Это не фабричный Китай, и не твой «совок».

И она стала хвастаться своей кожаной курточкой ядовито желтого цвета. В это время темнокожий парень остановился рядом с ними и терпеливо стал ждать, пока Маша переубедит Максима, чтобы тот снял пиджак. Бродяга чувствовал выгоду и заискивающе улыбался.

- Gracias, gracias, muchas gracias, - подбадривал он Максима.

Наконец, женщине удалось стащить пиджак с плеч Максима, и она, обрадованная, отдала его бедняге. Тот поблагодарил еще раз русских за неожиданную щедрость и, предложив взамен свой недоеденный гамбургер, от которого те вежливо отказались, пошел к следующему мусорному баку.

- Тебе надо еще прикупить очочки, это придаст тебе стиля! – восторженно жестикулировала руками Маша. - А черт! Ладно! Вот держи, это мой подарок тебе, – и она сняла с себя солнцезащитные очки и сама надела на лицо Максима. – О… да ты пижон! Тебе здорово они идут. Да не волнуйся ты так. Тут все носят такие, они унисексовые… Ну что ты стоишь, пойдем!

И она подхватила бывшего мужа за локоть и попробовала сдвинуть с места, но тот стоял, как глыба, приросший к земле.

- Нет, нет! – вздрогнул он вдруг. – Я всего лишь на минутку. У меня дела в городе, понимаешь, важная встреча. Просто решил тебя увидеть, раз такой случай. И поздравить.

- Ты шутишь?! – удивилась Маша. – Давай почувствуем вместе настоящий вайп города! Я покажу тебе Эль Борн. До вечера еще масса времени. Мы возьмем рикшу. Всего за 15 Евро, но оно того стоит, и нас покатают по всем злачным и хипстерским местам. Ты мне что-то жутко не нравишься, что с тобой! Будто сто лет не ел. Максим, признайся, ты стал вегетарианцем? Вот так дела! И что за важная встреча тут в Барсе? Тебе плохо? На тебе сейчас лица нет! Да, не переживай ты за этот пиджак! Ему давно место на помойке.

Максим, действительно, побледнел. Он вдруг вспомнил, что в кармане пиджака, который они отдали бездомному, лежал подарок Маше.

- Погоди, погоди! – сказал он вдруг и побежал в сторону мусорного бака, в котором в поисках еды копался бездомный.

- Да куда ты? – крикнула она ему вслед, не понимая его поведение. – Одумайся!

Темнокожий узнал Максима и попытался спрятаться за мусоркой, очевидно, ожидая, что его сейчас будут бить. Вид бегущего к нему Максима сильно напугал его. Он виновато расплылся в улыбке и сам стал снимать с себя одежду. Но Максим остановил его жестом и, сняв с себя очки, нацепил их ему на лицо.

- Вот так-то лучше! – сказал русский. – А мне они ни к чему! Я в них ни черта не вижу. Все словно не настоящее какое-то, поддельное. Понимаешь?

Тот кивал и улыбался, пока Максим на словах и пальцах объяснял ему, что забыл кое-что в кармане уже не  своего пиджака. Потом бездомный догадался, что от него хотят, и стал рыться в карманах, выворачивая их наизнанку, но то ли хитрил, то ли и вправду ничего в них и не было.

- Es un regalo para… (Это подарок для…), - расстроился сильно Максим и взволнованно показал в сторону ничего непонимающей Маши.

Темнокожий посмотрел в сторону доброй женщины, и та ему сделала печальную мину, что мол ничего не поделаешь, пиджачок придется вернуть. Вдруг что-то звякнула об асфальт, и бродяга нагнулся, чтобы поднять это.

- Toma la maldita cosa, (Возьми эту чертову вещь) - протянул он Максиму кулак и разжал его с видом фокусника перед самым носом русского.

На его темной ладони блеснул знакомым золотистым светом заветный кулончик. Максим облегченно вздохнул, забрал свой подарок и подбежал обратно к Маше.

- У меня тоже тебе подарок, - нерешительно сказал он, вручая кулон своей бывшей жене.

- Подарок? – удивилась та.

- Ну, у тебя ж сегодня день рожденья!

- Ах, это…. Да я совсем забыла. Ну, спасибо. Славная безделушка, - и Маша бегло осмотрев кулончик, убрала его в свою сумочку. – Нет, ну право смешно! Мы столько лет не виделись, сегодня вечером я улетаю совсем на другой материк, и когда вернусь даже не знаю, и тут ты здесь в мой день рождения, как гром среди ясного неба… и говоришь, что заскочил на минутку. Какие у тебя могут быть сейчас дела, Максим? Отложи их. Ты понимаешь, что я сегодня вечером улетаю? Да, к черту Барсу, правда, я ее так любила… но всему есть предел. Я чувствую давно, что буксую тут, что моя жизнь течет в пустоту… Ну, мы идем? Правда?

Она уловила его невербальное желание пойти с ней, куда она хочет, и обрадовалась.

- Куда же ты именно летишь на этот раз? – спросил он бывшую жену, когда они направились по улице.

- В Колумбию! – ответила она. – Мне всегда туда тянуло. Там живут старые знакомые моих родителей…

Она вдруг запнулась.

- Прости, до сих пор не могу поверить, что папы больше нет…

У нее вдруг на глазах появились слезы, и он обнял ее и прижал к себе.

- Прости меня, прости, - сквозь слезы и всхлипы сказала она. – С годами я становлюсь все больше сентиментальной, а впрочем, к черту!

И она отпрянула от него, вытерла тыльной стороной ладони мокрые от слез глаза.

- Давай выпьем по бокалу кавы и вали куда хочешь! Нет, нет, что я говорю, ты же знаешь прекрасно, что я так просто тебя не отпущу, Максим.

И она вцепилась в бывшего мужа, словно вдруг провалилась в какой-то губительный омут и тонула в его пучине.

- У меня и вправду мало времени, может быть, еще пять или десять минут, - наконец сказал он твердо. – Тут есть укромное место, где нас никто не может увидеть? Ты же лучший гид в Барселоне, подскажи!

Маша все еще висела у него на плечах, вглядываясь в его прищуренные от солнца глаза. В них она видела смутное отражение какой-то беспомощной и несчастной женщины. Она не узнала себя, вздрогнула и медленно отстранилась.

- Ты женат? – испуганно спросила она вдруг.

Он неохотно кивнул.

- Дети?

- Мальчик, - сухо добавил он.

Она тяжело выдохнула.

- Это хорошо. По крайней мере, ты счастлив. Я рада, что ты нашел себя. А как с работой? Ты заработал свой миллион, как мечтал?

- Почти… - уклонился он от ответа.

Они незаметно для себя оказались в небольшом сквере в тени высокого экзотического дерева. Под деревом стояла разноцветная, раскрашенная во все цвета радуги, лавочка. Вокруг не было никого. В это мгновение город словно вымер. Может быть, было время сиесты, и многие люди просто сидели в барах и кафешках, а, может быть, мистическое стечение обстоятельств разогнало посторонние взгляды. Лишь невдалеке журчал маленький фонтанчик, и какая-то пожилая каталонка в шляпке набирала из него в пластиковую бутылочку воду. Под ее ногами ворковали несколько голубей. Очевидно, она их тут часто кормила, и птицы совсем не боялись эту женщину.

- Тут так тихо и спокойно, - сказала Маша, поправляя свою мальчишескую прическу. – Я часто бываю здесь, люблю бродить и плутать по этим узким улочкам, где тебя никто не знает… Даже не верится, что я скоро все это оставлю.

Она затихла, сжав ему с какой-то горькой ностальгией руку. Между бывшими супругами возникла долгая, мучительная пауза, и не было подходящих слов, чтобы заполнить ее. Максим ощущал сильное влечение к своей бывшей жене, и она угадала его порыв и приоткрыла рот для поцелуя. Ей хотелось почувствовать его губы. Она понимала, что этот безобидный поцелуй не воскресит ее чувств, но она желала забыться, пусть на минуту, но забыться, почувствовать себя любимой и желанной женщиной. Но Максиму хотелось больше, чем поцелуй. Он вдруг подхватил ее за низ бедер и опустил перед собой на эту расписанную всеми цветами радуги лавку. Маша едва вскрикнула от неожиданности, с испугом оглядываясь по сторонам.

- Что ты делаешь? Это общественное место, видишь цвета радуги, – недоумевала она. - Тут могут оштрафовать, если ты не гей.

Когда она пыталась остановить его, одновременно ей было совсем странно понимать, что она останавливает его только потому, что здесь общественное место, а не потому, что она не желает с ним близости. Напротив, она сама почувствовала сильное желание заняться с ним любовью, и это желание разгоралось все сильнее и сильнее от дерзких и настойчивых движений Максима.

- Плевать! – сказал он, не обращая внимания на ее слабое сопротивление. – Я хочу тебя здесь и сейчас! И пусть весь мир подождет.

Их губы соприкоснулись в жарком поцелуе, и Маша даже застонала, закрыв глаза.

- Tienen que pensar que est; s loco (они должны думать, что ты сумасшедший)… - прошептали ее губы.

- D; jalos pensar lo que quiran, (Пусть думают, что хотят), – ответил он ей тоже на испанском.

Она старалась ни о чем не думать, не отвлекаться на пугающие ее мысли, на посторонние звуки, на то, как бывший муж умело и уверенно руководит ее разжигающимся в страсти телом. Иногда она приоткрывала глаза и видела лазурное, чистое и прозрачное, как хрусталь, небо, и ей казалось, что она возносится вверх свободной птицей, что этот мужчина рядом с ней никогда не покидал ее, а она любила его всю жизнь. Ей даже стало страшно потерять его. Но та ревность, которая дремала в ней многие годы под маской безразличия и холодности к бывшему мужу, вдруг начала пробуждаться, словно прорванная плотина. И чем дольше он ласкал ее, чем больше она получала удовольствия от его нежных, поднимающих ее на самое небо движений, тем сильнее она начинала злиться и ненавидеть его. Этот коктейль ненависти и любви ей приходилось пить до дна, и она захлебывалась им, громко крича и постанывая, словно израненная и подстреленная.

- У тебя там огонь… - говорила она. – О, Господи, что я творю… Эта бабушка сейчас вызовет полицию. Мне сейчас не нужны проблемы. Ах, черт! Как представлю, сколько у тебя было баб, мне хочется тебя прибить.

Маша даже попыталась ударить бывшего мужа, поколотить, выплеснуть все, что накопилось у нее за все эти годы странствий по чужбине, но он поймал ее руки за запястья, и она беспомощно сдалась под его ласками.

- No te corras dentro. (Не кончай в меня), – простонала она, чувствуя, что он приближается к кульминации. - F; llame la cara, f; llame la cara… (Трахай в рот).

И говоря эти жутко неприличные слова, она ощутила себя последней проституткой Эль Борна, и это падение помогло ей сбросить последние оковы, мешающие ей полностью отдаться Максиму. Она вдруг вскрикнула, прикусив до боли губу, и еще чувствуя сладостную, пронизывающую дрожь по всему своему телу, выскользнула из-под мужчины, выставила свой открытый рот и высунула язык.

- Eres el rey, maldita sea.…(Ты король, черт возьми!) - призналась она, когда все было кончено.

Он сел рядом с ней на лавочку, и пока женщина приводила себя в порядок, несколько голубей подлетели к ним и что-то стали клевать под ногами.

- Да нет, я обычный русский мужик, ты просто забыла меня, - сказал спокойно он. – Возвращайся, как только надоест тебе эта Америка. Только на Родине ты можешь найти свое счастье. Ну а что касается меня… - он тяжело вздохнул. - У меня прекрасная работа, есть даже вилла на юге. Да, я женат, правда, она не так красива и не так стройна, как ты, но зовут ее тоже Машей. Она нетребовательная, много ей и не надо, не упрекает меня. Я делаю все, что хочу. Правда, у моей женщины есть одна слабость. Обычно под вечер она одна без одежды, абсолютно нагая выходит из виллы, и я всю ночь со стаей собак и горящим факелом ищу ее в нашем диком лесу, а когда нахожу, мы предаемся любви. Примерно так, как сейчас, только мы никуда не спешим, ничего не боимся, у нас нет билетов на самолет… И это происходит довольно часто, почти каждую ночь, а не раз в пятнадцать лет. Правда, Маша… не ты, другая, не так горяча в постели. Ты знаешь, мне нужно много усилий, чтобы согреть ее, но разве это важно? Главное, она любит меня и ей хорошо со мной, ей хорошо, что есть я. Понимаешь? Она в отличие от нас никогда никого не предает. В целом я счастлив с ней.

Он поднялся с лавки, посмотрел на время на своем телефоне.

- Ого! – присвистнул он. – Мне, правда, пора, Маша. Адьес! Еще раз тебя с днем рождения!

Она все еще сидела со слезами на глазах, закрыв лицо руками, все еще ощущая во рту вкус его семени, невольно слушая, как воркуют под ногами каталонские голуби.

- Когда будешь в России, только свистни, – сказал он на прощание и поспешил прочь. - Я мигом.

5 Виртуозы судьбы

Он поднял с мокрого асфальта оброненную кем-то бейсбольную кепку. Под вечер стал накрапывать дождик, Максим начинал замерзать на холодном ветру. Такая кепка не спасала его, но в ней он выглядел неприметно и даже современно. Монтсеррат заволокло дымкой. Выныривая бесшумно из-за каких-то кустов, самолеты один за другим взлетали над пенящим морем и уносились вдаль в разные концы света. Борт до Боготы только что вспорхнул с взлетно-посадочной полосы и, сверкая серебреными крыльями, скрылся в сером тумане вечернего неба. Начинало темнеть, уже повсюду зажигались осветительные огни. Максим посмотрел на свое отражение в стекле витрины и поправил на себе кепку. Мимо него проходили люди с зонтами и чемоданами, с детьми и собаками. Они садились на автобусы, высаживались из них, кто-то заказывал такси. Суета большого аэропорта раздражала Максима. Ему невольно передавалось волнение пассажиров. Он сам куда-то спешил, но куда? Когда он выбрался из терминала, то невольно вздохнул полную грудь свежего и пахнущего морем воздуха, затем  немного прошелся вперед по тротуару и остановился недалеко от остановки. Рядом с ней росла высокая пальма со стриженными и завязанными от ветра ветками. Отсюда можно было видеть узкую полоску моря с бушующими пенистыми волнами, и он стал всматриваться вдаль с какой-то глубокой тоской и грустью. Он тосковал не потому, что отложил полет в Россию, билет на самолет еще лежал в кармане его брюк. А до отлета оставалось более часа. Вся его тоска была по Маше.

Как мог он упустить ее в эти дикие страны, оставить одну, в какой-то растерянности и в слезах, когда, казалось бы, луч солнца растопил лед непонимания и обид. Ему хотелось уйти красиво, казаться в ее мокрых от слез глазах успешным и счастливым. О, если бы она знала, как резал он себя мысленно по живому, как сдирал с себя эту грубую кожу с лоскутами кровоточащей плоти, как раскалывал вдребезги тот жестокий защитный панцирь, сросшийся с ним в одно единое целое за все эти годы страданий и унижений.

Жутко хотелось есть. Он вдруг вспомнил, как аппетитно жевал гамбургер тот темнокожий парень, которому они подарили пиджак, и его передернуло. Слюни предательски подступили к горлу. Он не ел уже более суток, в последний раз в самолете, летевшем в Барселону. Он рассчитывал перекусить на обратном пути, в этот же вечер, уже вылетая обратно. Сильно ограниченный в средствах, еще в России он специально выбрал для себя такую скорую дату отлета, оставив себе в распоряжение всего несколько часов.

Прибыв в аэропорт заранее, он долго шатался без дела, когда услышал объявление диспетчера, о том, что началась регистрация на рейс до Боготы. Он бросился туда и тайно наблюдал за потоком вылетавших людей, пытаясь отыскать в нем свою бывшую жену. Зачем он это делал, он не знал. Может быть, он не нагляделся на последней встрече, а, может, ему хотелось взглянуть на бывшую жену в последний раз. Но Маша, судя по всему, уже прошла регистрацию, и ему оставалось лишь горько ухмыльнуться.

Потом он представил, как возвращается назад в свою деревню, и ему стало так не по себе, что он решился и вовсе никуда не лететь, а стать нелегалом в Испании. Ему стало уже все равно, что подумают о нем на Родине, что станет с ним в чужой стране. Чувство самосохранения померкло, как спичка в ночи, Маши с ним больше не было.

«Неужели придется опускаться на самое дно? » – и он со злостью ударил ногой ни в чем невиноватую урну.

Та загремела от возмущения и опрокинулась, и из нее вывалилось несколько дымящих окурков. Несколько прохожих непонимающе посмотрели на Максима, и тот показал им жестом, что все нормально и он уже в порядке. Чтобы не привлекать внимания, он прошел мимо стоянки мотоциклов и по указателю направился в сторону электрички. В городе было легче затеряться. Он уже примерно прикидывал, как будет жить первое время. Первое что он сделает, это попросится чернорабочим в какое-то заведение, где будет бесплатная кормежка. Ну, живут же здесь как-то люди, оказавшиеся в сложной ситуации? Он даже слышал, что на какой-то туристической площади по утрам раздают бесплатные обеды. Зимы тут не холодные, может быть, он найдет какую-то невзрачную крышу над головой, может быть, под мостом или какой-то эстакадой, или ему дадут приют при заведении, где он будет работать? У него же есть преимущество. Он знает довольно неплохо языки, и если что, чуть позже, освоясь в городе, он может предлагать услуги гида всем желающим, а чтобы прилично выглядеть и не вызывать отторжения своим бродячим видом, нужно держаться поближе к пляжу. Там можно помыться в душевой кабине, привести себя в порядок, и на худой конец, само море. Он сто лет не купался в море. А, может быть, там, на пляже, будет работа какого-нибудь аниматора или надувателя мыльных шариков, хотя бы на двести-триста Евро. Нет, нет. Не все так плохо. Он выживет, непременно выживет, назло всем и вопреки всему. А что родители? Они поймут. Ведь это его личная взрослая жизнь. Он давно не маленький и может принимать решения без чьего-то совета. Все равно он может помочь им только добрым словом. Но если бы была сейчас возможность, он бы отдал своим старикам последнюю бумажку в двадцать Евро. И кто знает, какие виртуозы судьбы ждут его?

Может, еще пройдет пятнадцать лет, и он снова увидит Машу, снова поздравит ее с днем рождения. Вот она удивится! «Ты здесь? » – спросит она, открыв от удивления свой милый ротик, а потом заметит на его голове эту бейсболку и непременно скажет: «У тебя клевая кепочка». Затем, как ни в чем не бывало, они пойдут в ближайшую кафешку, закажут у окна столик, он сядет первым, пренебрегая этикетом, постарается держаться грубо и неотесанно. Она будет смотреть на него и молчать, пока он не наестся от души за все эти голодные годы, он будет есть в обе щеки и как будто совсем забудет о Маше. «Ну с днем рождения! – наконец скажет он и они чокнуться. Для такой встречи можно выпить и чего-нибудь покрепче. Интересно, у них есть там русская водка? Отличный повод выпить водку. Им будет уже далеко за сорок, но все же они еще не утратят блеск своих глаз, их чувства друг к другу воскреснут, и он возьмет ее руку и скажет: «Какими мы дураками были, Маша! Вся жизнь пронеслась, как ветер, а мы все также одиноки, где наши дети, внуки? Где детский смех, окружающий нашу беззаботную старость? Они могли радовать нас в эту минуту, сидеть на наших коленях и есть мороженое… Почему ты плачешь, Маша? Неужели ты думаешь, что если люди, которые жили в браке пять лет и в целом у них все было хорошо, не смотря на сложности, на те незначительные сложности, которые можно было как-то решить… И вот эти люди наговорили друг другу кучу гадостей, причинили своими поступками столько много душевной боли, что небо плачет над ними дождем… И вот они расстались, прошло пятнадцать лет. Им обоим казалось, что все у них впереди, что кто-то ждет их и любит там за горизонтом судьбы… Пятнадцать, тридцать лет… С ума сойти! И если за это время эти люди так и не нашли другого счастья, так значит, вся эта разлука была ужасной ошибкой? ».

К его остановке подошел бесплатный автобус-шаттл, и Максим зашел  в него, чтобы добраться до следующего терминала. Там он рассчитывал сесть на поезд и за полчаса добраться до центра. Вскоре он оказался в переходе с большим потоком людей. Впереди него в толпе китайцев вдруг мелькнула знакомая ядовито желтая куртка. Максим вздрогнул и попытался сохранить спокойствие. Это уже была вторая или третья женщина в такой или похожей куртке, которая встретилась ему на пути за время пребывания в Барселоне. И что теперь? Он будет реагировать на все ядовито желтое, и в каждой сеньорите будет угадывать свою бывшую жену? Вот бы Маша рассмеялась, узнав, как он помешан на ней. Максим виновато опустил глаза вниз, стараясь меньше думать о своей «бывшей».   Но когда он обогнал эту женщину, тянувшую за собой большой черный чемодан на колесиках, его окликнули.

- Ты еще здесь? – послышался родной голос.

Он оглянулся, и не поверил своим глазам.

– У тебя клевая кепочка, - улыбнулась Маша. – Но тут ее так не носят. Переверни.

Она подошла к нему и повернула бейсболку на его голове козырьком назад.

Максим все еще не верил, что Маша не улетела. Он своими глазами видел толпу туристов у регистрационной стойки на Боготу, слышал, как объявили посадку… Он помнил, как совсем недавно еще провожал тоскливым и обреченным взглядом самолет в небе, уносящий его безответную любовь в неведомые дали.

- Что с тобой случилось? – спросил он, недоумевая, беря ее чемодан. – Ты выпрыгнула через иллюминатор?

Они уже встали на эскалатор, везущий их к железнодорожной станции. Уже были видны платформы и кассы по продаже билетов.

- Представляешь, меня сняли с рейса, - объяснила Маша. - Был жуткий скандал. При осмотре ручной клади они нашли твой гребаный кулон. Я совсем забыла о нем и не декларировала, а они посчитали, что я ограбила Рабат (Rabat) на Пасео-де-Грасиа (Passeig de Gr; cia). Вызывали даже полицию, но ориентировки не сходятся. Хотя полицейский сказал, что я ему кого-то напоминаю и записал телефончик. Как ты думаешь, позвонит?

Она засмеялась. Они вышли из стеклянных дверей и встали у кассы. Максим вытащил свою мятую купюру в двадцать Евро и разменял ее, взяв два билета до центра.

- Я могла лететь дальше, но веришь… - продолжила Маша, все еще находясь под впечатлением скандала. - Просто изъяли, составили протокол. Я вдруг поняла, что не хочу лететь, что подарок ко дню рождения останется у них. Я закатила жуткий скандал, признаюсь, сегодня был слишком нервный день и еще такое. Они вызвали даже штатного психолога, успокаивали меня. Им ничего не остается, как вернуть его, но ты знаешь все эти бюрократические испанские проволочки. После оплаты штрафа процесс ускорится. Ты опять расстроен? Ну не переживай ты так! Через неделю, две. Может быть месяц, кулон будет висеть у меня на шее. Я даже цепочку одну присмотрела. Будет классно! Чему ты улыбаешься? Ты голоден? Я знаю один ресторанчик с африканской кухней. Я планировала там отметить праздник одна, надеюсь, ты на этот раз уже не спешишь? – она всмотрелась в его глаза.

В этот момент подошел поезд.

- Составишь мне компанию, а? – с мольбой спросила она под грохот вагонов. - Я угощаю.

Максим немного медлил с ответом. И только когда двери вагона открылись, он отставил чемодан Маши в сторону, пропуская мимо себя пассажиров.

- Ну, почему ты молчишь! – не выдержала она.

Между бывшими супругами проходили люди и, заходя в вагон, рассаживались на свободные места.

- Ну, почему ты молчишь! Почему!? – закричала она. - Ты не имеешь права так молчать. Я люблю тебя.

- У меня просто нет слов, - признался он ей вдруг.

Они бросились друг к другу в объятья и поцеловались, а в это время где-то в терминале объявляли посадку до Москвы.