Плагиат. Из Абдуллы Коххара

- Все поле засеешь кукнаром !

Мирза Байдулло торжествовал, триумфально возвышаясь под притолокой саманного домика председателя. Тот ел кислое молоко деревянной ложкой с искусно вырезанной и червленой химическим карандашом звездой на изогнутом турецким ятаганом черене, привезенной по демобилизации три года назад. Служил председатель в краснопалочниках, гонял маленько украинских басмачей под Ровно, выслужил лычки ефрейтора и почетную грамоту от начпомснаба товарища Загоруйко за мастерски изготовленный по рецептам предков кулеш, столь понравившийся командарму, что тот, недолго думая приказом по фронту подарил своего солового жеребца Есаульчика комполка Мехмету Саны - Оглы, усами превзошедшего самого Буденного, а командарм терпеть не мог выскочку - вахмистра, у них иной раз и до драки доходило, когда Котовский, небрежно приглаживая блестящую, будто отполированную и навощенную лысину широкой ладонью с искусной моряцкой татуировкой, наколотой в пятнадцатом на каторге, подначивал горячего и легко взрывающегося конника смутными намеками  " Набатовского " вероучения, приводя к месту цитаты из князя Кропоткина и даже демонстрируя совсем из ряда вон выходящее, немыслимое любому краскому : книжицу Прудона, переплетенную полковым умельцем Гаем в настоящую кожу с польского хорунжего, умыкнутого лихим армянином при прорыве от Збруча. Тут уж Буденный натурально вспыхивал, топорщил усы и вот в этот - то самый момент хитроумный и ехидный командарм щелкал языком чуть слышно. Стоявший за дверью Мехмет, картинно откинув бурку, и придерживая серебряный эфес наградной шашки с двумя Орденами Красного Знамени, вживленных в гарду дивизионным латунщиком, неспешно входил в горницу, умаляя до кучи сомнения Буденного еще более красочными и ухоженными усами, на самых завитых кончиках которых позвякивали буддистские колокольчики, обменянные эскадронным Нягой на пулемет  " Льюиса " у трудящихся бурятов, немного досадивших упорством Аркадию Гайдару, но при виде пришедшего на смену расхлябанным полупартизанам Второго Ижевского эскадрона Няги, влетевшего в село, словно карательный отряд незабвенного барона фон Дрейдена, как известно, для начала просто вздернувшего шаманов на ближайшей осине, отдавшего женщин округа на поругание мадьярам, а посевы просто потравившего лошадьми, усмирили гордыню и наскоро присягнули мировой революции и лично товарищу Троцкому, чей портрет Няга приколотил железнодорожными костылями к груди наказного атамана, поставленного бароном неделю назад. Так и сникло все восстание трудящихся и перегибы на местах отошли в Лету, даже Поскребышев, печатая очередной рескрипт наркомнаца, долго чесал в затылке, с трудом припоминая, откуда взялась сама эта всеобъемлющая формула, не объясняя объясняющая все и еще чуть больше.

- Сволочь ты, председатель, - похрипывая от избытка чувств выговаривал мирза, стуча длинным пальцем по столу, - как есть гнида. Вот по кой хер ты мне все это гонишь, про Нягу и усы ? Мне не до п... ды ли, где ты и как воевал, сука рваная ? Смотри, - угрожающе снижал голос Байдулло, пугая первого и последнего партийца аила своей невидимостью и явной решительностью в голосе, - объявлю мушиный газават и кердык всем вам, всем месткомам и завгарам вашей шайтанской власти.

- В соседнем аиле отряд, - как бы между прочим сказал председатель, вытирая нарядным рушником вспотевшее лицо и сытно отрыгиваясь. Провел по пыльным сапогам другой стороной рушника и громогласно высморкался в оставшийся чистым уголок, бросил рушник в красный угол и уже громче и тверже закончил разговор. - Эзиз - хан с нукерами.

Мирза Байдулло охнул и открыл глаза. Он сидел, привалившись спиной к чадящей печке - буржуйке, а его приятель мулла Кабир торопливо обмахивал полой халата впавшего в забытье друга. Наутро они отправились в пустыню и бросили клич всем черепахам, что и привело в конце концов к строительству Асуанской плотины.

- Дичь какая - то.

Я перечитал получившийся плагиат и лишний раз убедился : действительно дичь, самая настоящая чепуха, как, примерно, любое публичное выступление президента, буровящего такую ахинею и вздор, что вспомнишь шамкавшего Брежнева, так же уныло долдонившего с бумажки, что и нынешний, но тот хоть бровями вышел, этот же ... Да ну на х... й всю политику, сестрицу надо радовать блестками таланта, да вот хоть расистским стихом, что ли, благо там рифмовать не надо, вставляй соответствующие словообороты и поминай Зиночку Гиппиус, тоненькую в талии ведьму и просто вумат - женщину, ведь если есть женщины - вамп или фэм фаталь, то должны же быть и вумат - тетки, глянешь на которых : сердце радуется, проникаешь им под одежонку взором и любуешься манкими изгибами и выпуклостями с частичной волосней по эпохе. А она была великой, это все знают.

Как Ангел Ада будочник - старатель тащил и не пущал, вгрызаясь в сталь невинных слов, аржакным терцем уростивших волоса, что внутри росли, смущая мозг нейтральных автохтонов, смирившихся уже со всем, хоть Чойболсан, хоть Ницца Биаррица, да по хер, куда ведет тот парадигм, что прихотливой и кривой на диаграмме непонятных цифр кричал и вопиял о п... деце, спустившимся и без Годохмы на эту мерзлую и затхлую землицу, имперской мощью стен, заборов, тюрем гниющую уж скоро тыщу лет. Проклятая и вечная, как неизменный ямб хорея, душить котов и железы внедрять в собачьи лица, разверсткой подверстав аршин и почвенный трактир, сменивший вывеску на ять. И не х... й взять, и дать не хочется, точнее, нету ни за душой ( она же пар ), ни на уме, ни в закромах лабазов ржавых тракторов, заросших вереском проселков, продутых стылым сквозняком. Что март, что осень, что первая зима с вторженья Гитлера и Трампа, Мамай и Тохтамыш, колхоза бодрая речевка, винтовки штык, сухарь и газ трубит на мир о силе воли, побед безумный караван, ткачихи шьют кроссовки, но выходит танк, морально устаревший, как все и вся, всегда и снова, все те же триста лет висят неприподъемной гирей, моля разбить кусками на осколки, а дальше : снова вой дружин, лязг траков, грохот взрывов и новый Ленин или Николай сбирают воедино нечисть, присягой камни  с неба и лопухи репьев, пылит дорога и шинель висит гвоздем в пробитом сердце. Ван Хельсинг пьет вино, качает головой и убывает, бля, устав от повторений спирали фарса и беды, цикличным тромбом завершивших еще одну эпоху. Аркаим, Санкт - Петербург, Норильск и Пустозерск, как было, будет, есть.