Её звали Инга

Её звали Инга

1.

У неё было красивое, непривычно звучащее для меня, имя – Инга…

Я встретил её случайно. Многие такой случай называют пафосно – Судьба. Пожалуй, они немного перебарщивают. Но – всё же…

***

Ленка и через десять лет после первого нашего знакомства в столовке МГУ выглядела всё так же обворожительно и сексуально. Даже более сексуально, чем в юности.   Потяжелевший со временем, но по-прежнему упругий и высокий, бюст, узкая талия, плавно переходящая в чуть более широкие бёдра непременно вызывали безнадёжные вздохи и завистливые взгляды мужчин от 20 до 50 лет нашего Департамента.

Когда она изредка приезжала по делам в наш офис и, гордо подняв голову с тяжелой копной разметавшихся по плечам каштановых волос, в своей жизни ни разу не ведавших шпилек, невидимок, различных зажимов и прочих женских ухищрений, дефилировала по коридору в сторону нашего с Толяном кабинета, то за ней невидимым, едва слышным шлейфом тянулись стоны восхищения, а подтёки слюны после её ухода клининговые мастера удаляли с паркета почти целый час…

Толян – мой друг ещё со школьной парты и непосредственный шеф нашего Аналитического отдела в Департаменте, был, наверное, единственным, кто ни разу не поддался Ленкиным чарам. Ещё в 9-ом классе, безоглядно влюбившись в свою будущую жену и будущую мать своих троих сорванцов Маринку, он до сих пор не обращал ни малейшего внимания ни на одну женщину. Будь то наша секретарша Элечка, которая в первую же неделю работы на своей должности охотно продемонстрировала всем  имеющим глаза, что под её сверхкороткой юбочкой нет больше никаких лоскутков материи – а слепых у нас сроду не водилось. Или старший финансист Департамента Тамара Петровна, в свои тридцать с хвостиком дважды разведённая, и носившая в любое время года белые, голубые или  черные ажурные обтягивающие блузки и кофточки, сквозь которые постоянно двумя бордовыми конусами просвечивали её перманентно жаждущие грубой мужской ласки нереально толстые большие соски…

Толян только посмеивался в свои усы, глядя на бесплодные потуги этих, да и других дам нашего отдела – или из самого Департамента, завести с ним хоть какой-то романчик, или, в крайнем случае – лёгкую интрижку.

Что же касается меня, то все, кто хоть раз видел Ленку и общался с ней, прекрасно осознавали все последствия заигрываний или флирта со мной и понимали, что шансы заполучить в постель рослого состоявшегося самца у них «ноль» со знаком «минус»…

2.

В первую нашу встречу с Ингой я слегка оробел.

Вспомнились так некстати, наши с Ленкой бурные полгода после свадьбы, её слегка безумные к утру серые, засасывающие в себя, глаза и полные, чуть припухшие от многочасовых поцелуев и покусываний, тёмно-малиновые губы, отчего-то постоянно и непередаваемо пахнущие слегка забродившей вишней…

Губы Инги каждый раз пахли по-новому. И никогда не были обжигающе-горячими…

***

Через два месяца после нашей первой с Ингой встречи я заметил вдруг, что Ленка стала украдкой, стараясь, чтобы это не бросалось в глаза, и как бы невзначай обнюхивать меня, мою рубашку и пиджак. Утром, засовывая руку в карман брюк, находил там квитанцию об оплате бензина, которую ещё вчера засунул во внутренний карман пиджака. Или брелок с ключами от машины лежал почему-то не в брюках, а в барсетке.

Ещё она стала часто звонить мне в отдел – раза по три на дню. Вернее, звонила всегда Элечке, и как бы между делом, спрашивала о том, где я нахожусь. Элечка охотно щебетала в трубку, что Дмитрий Иванович сейчас у себя анализирует итоги вчерашней конференции, или в переговорной с партнёрами из страхового банка, или с Анатолием Викторовичем и Глебом Павловичем – начальником СБ – слегка обмывают в кабинете шефа очередную успешную сделку. Или все поехали – как обычно, по вторникам и четвергам – к смежникам в «Москва-Сити» тыкать их носом в понаделанные за пару дней косяки. Или только что отъехал домой. В последнем случае, как не старалась Ленка, трафик моего вояжа из офиса в наш дом не выбивался из устоявшегося многолетнего графика…

Но Ленка была фантастически упёртой женщиной – вся в своего отца, бывшего главного инженера одного известного машиностроительного концерна, Героя СССР и Героя России… Недаром она уже два года возглавляла гламурное рекламное издательство, куда после МГУ пришла никому не известной журналисткой – притом что под моей, а не отцовской, фамилией. Её целеустремлённости, воле и железной хватке позавидовали бы многие мужчины.

Но они завидовали мне…

Как-то в выходные, когда Ленка делала свой очередной, но не обременительный – скорее, из профессионального интереса, шопинг, посещая в сопровождении своей неизменной подруги Маринки – Толькиной жены (благо – наши дома отстояли друг от друга на каких-то триста метров, а между ними был небольшой уютный скверик), различные салоны и бутики, я вдруг затеял переставить в нашей спальне на полках сувениры, чтобы найти там место для ещё одной оригинальной безделушке – подарку от японской делегации. И случайно нашел на одной из полок какой-то маленький разноцветный кубик с блестящим стеклянным кружочком на одной из его граней…

Через три дня, загнав свою Ауди на очередное ТО, получил от проводивших обслуживание ребят малюсенькую непонятную штуковину, которая была закреплена в салоне над зеркалом заднего вида…

Ко всему прочему, вдруг обнаружил, что нижняя пуговица моего пиджака  необъяснимым образом слегка потяжелела на ощупь, хотя больше ничем не отличалась от двух других…

И кубик, и эта штуковина, и срезанная пуговица были опознаны Глебом как «шпионские»  автономные высокотехнологичные забугорные видео-аудио устройства. Выказав закономерную тревогу и озабоченность наличием их у меня, он начал допытываться, откуда и у кого я это «добро» взял.

Я соврал, сказав, что, зная о высокой компетентности Глеба в этом вопросе, мне эти устройства дал один знакомый бизнесмен для оценки и перспектив дальнейшего применения. Глеб слегка успокоился, заметив однако, что по законодательству использование такого оборудования карается по всей строгости. И посоветовал побыстрее вернуть эти «горячие штучки» хозяину.

И я вернул их на место.

Впрочем – напрасно. Через несколько дней они исчезли…

3.

Не смотря на то, что Инга реально выглядела восемнадцатилетним, немного угловатым, подростком, опыта, казалось, у неё было намного больше, чем у Ленки. И, даже подозреваю, больше, чем у Элечки или у той же, дважды бывшей замужем, Тамары Петровны.

Инга позволяла делать с ней всё, всегда ухитряясь  оставаться в любой ситуации наивной и беззащитной девочкой. Притом, что все эти «ситуации» неизменно случались на её огромнейшей кровати, ярким алым пятном дорогого шелкового белья выделявшейся на фоне кипенно-белых стен спальни с чёрным потолком, на котором в кажущемся беспорядке были вмонтированы разного размера и конфигурации зеркала…

Да, она вызывала во мне непреодолимое желание не только обладать ею, но и уберечь, защитить от чего угодно. При этом, впечатываясь в очередной раз всем своим разгорячённым до точки кипения телом в её бархатисто-прохладное розовое нутро, я чувствовал себя, наверное, так же, как чувствует раскалённый докрасна булатный клинок, прямо из-под тяжелого молота вонзающийся огненной стрелой в живительную, обжигающую холодом, воду.

И вода закипала…

***

В первый раз слежку за собой я заметил дней через десять после исчезновения «шпионских» прибамбасов, на проходной в одной из башен «Москва-Сити».

Толян уже прошёл к лифту, а я замешкался у одного из киосков, покупая жевательную резинку. И увидел, как молоденький паренёк в серой футболке и драных джинсах что-то спрашивает у секьюрети, стоявшего у турникетов, и периодически, как бы случайно, бросает взгляды в мою сторону. Всё было бы ничего, но, заметив то, что я проявил к нему интерес, этот горе-филёр с преувеличенной горячностью стал что-то говорить охраннику…

Я пожал плечами и пошёл к лифтам.

В течении почти целого месяца эта или подобные им сцены повторялись регулярно, стоило мне только появиться в холле первого этажа «Москва-Сити». Один паренёк сменялся другим, но все они вели себя примерно одинаково. Расспросы охраны ничего не дали. Эти молодые сыщики представлялись то рекламными агентами, то менеджерами рекрутинговых компаний, то просто любопытствующими людьми.

Не желая больше напрягать Глеба, я рассказал о пристальном внимании к своей персоне Толяну. Но тот только хмыкнул, и сказал, чтоб я на это плюнул, занимался своими делами и не обращал внимания на этот доморощенный детективный фарс…

И я перестал оглядываться украдкой или смотреть в стеклянные двери, как в зеркала, выискивая моих шпионов…

Тем более – дел и так было невпроворот.

К тому же на 27 этаж небоскрёба, отведённый специально под конфиденциальные переговоры с максимальной гарантией обеспечения их секретности и безопасности, этих дилетантов-сыщиков никто бы и не пустил.

После окончания очередной деловой встречи я, с молчаливого согласия Толяна, поднимался на два этажа выше – к Инге.

А Толька оставался в кабинете анализировать итоги переговоров со смежниками. Или шёл в маленький уютный бар на этом же этаже, где за рюмкой коньяка терпеливо ждал моего возвращения.

И потом водитель отдела Виталий отвозил меня с Толькой в небольшой посёлок в 10 километрах от МКАД – к нашим семьям…

Через месяц горе-следопыты исчезли с моего поля зрения. Может быть, на замену им пришли другие, более опытные. А, может, поняв бесплодность своих изысканий, они бросили это гиблое дело.

4.

Почти три месяца назад, за полчаса до моего рокового знакомства с Ингой, мы с Толяном в арендуемом нашим отделом переговорном офисе на 27 этаже одной из высоток «Москва-Сити» собирали со стола подписанные бумаги, проекты, фотографии и графики. Их Толька укладывал к себе в сейф-кейс со встроенными миниатюрными камерой и видеопроектором. Закончив это занятие, он подошёл ко мне.

Я стоял у огромного, во всю стену, окна и любовался незаметно накрывавшим столицу апрелем.

- Слушай, Димыч, ты мне в последнее время что-то перестал нравиться. Сорванные на той неделе знаковые переговоры с голландцами, какая-то апатия к своей работе, пофигизм непонятный, что ли. Инфантильность… Элечка – и та это заметила, не говоря уж о других сотрудниках…

Я резко перебил его:

- Толь, не нравится – не ешь. Это так, хандра. Скоро пройдёт.

- Ага, скоро… – Толян вздохнул. – И месяца не прошло, как ты вернулся из отпуска. И что? Такое ощущение, что на тебе два года без передышки пахали… Может, что-то тебе не хватает? Может, надо чего?

В ответ я только махнул рукой.

Толян немного помолчал. Потом, поставив свой кейс на пол, взял меня за плечи и развернул лицом к себе.

- Слушай, как друга слушай. Мне Маринка давно уж говорит, что вы с Ленкой спите в одной постели так, будто находитесь в разных комнатах. Это, конечно, ваше личное дело. Тем более, зная Ленку и её фанатичную зацикленность на своём издательстве, я думал, что это должно было произойти намного раньше…

Я мотнул плечами, пытаясь сбросить с них Толькины руки. Но цепкие пальцы бывшего чемпиона Университета по самбо не выпускали меня.

- Не дёргайся. Что я, слепой что ли, не вижу, как ты с моими пацанами возишься, когда к нам с Ленкой в гости приходите. Почти все выходные у нас из-за них проводишь. Мне-то что, я только «за». Но вот Маринка мне как-то заметила, что порой у неё создаётся впечатление, что это твои с Ленкой дети. А ты же знаешь – глаз у неё как детектор с рентгеном вкупе. Всё замечает, фиксирует и выдаёт результат…

- Эх, Толян. Не сыпь мне соль… У нас, сам знаешь, с Ленкой договорённость – пока никаких детей…

- Да это «пока» у вас уже длится почти десять лет! Не долговато ли, а?!

Толян выпустил меня, подошёл к столу и по стационарному телефону набрал номер. Потом повернулся ко мне.

- Значит, так. Сейчас сюда войдет один человечек – пойдёшь с ним. А я тебя подожду здесь, заодно бумаги и записи ещё раз просмотрю…

Через пару минут в кабинет постучали.

- Знакомься, это – Максим, теперь твой персональный менеджер. Он всё тебе расскажет и покажет. Ну, идите. – И Толян махнул рукой.

***

Пятилетие нашей с Ленкой супружеской жизни мы, по предложению Тольки и Марины, отмечали у них в доме.

Толька мне как-то сказал:

- Димыч, ты не обижайся, но у вас как-то холодно и пусто. Целый дом. А в нём всего-то два человека. Маринке там неуютно что-то…

Приглашенных было немного.

Пришёл Глеб со своей женой Нелли – она работала в юридическом отделе Департамента. Как всегда, большой, шумный и неугомонный Шурка со своей, уже третьей по счёту, женой Галиной, ввалившись в прихожую, перетискал всех присутствующих в своих медвежьих объятьях. Потом, бросив свою молодую стеснительную супругу на наше попечение, укатил с Маринкой к ней в кабинет. Что ж – рыбак рыбака… Шурка заведовал у нас IT-отделом, а Маринка была признанным в определённых кругах компьютерным гением. Из-за неплотно прикрытой двери рабочего кабинетика Маринки в течении нескольких минут доносились их голоса – звонким колокольчиком Маринкин и басовитый, с узнаваемой картавостью, Шуркин. Специфические термины перемежались охами и ахами, иногда проскальзывало комично звучащее в Шуркином исполнении матерное словцо… В конце концов, этот непреднамеренный спектакль заканчивался и дверь распахивалась, представляя взорам всех собравшихся заставленную мониторами и серверными стойками Маринкину комнату. Выбежавший из комнаты Шурка демонстративно рвал на своей голове с запущенной шевелюрой волосы, подбегал к Тольке, хватал того за грудки и орал на весь дом:

- Толян, д’ужище! Ты даже не п’едставляешь, какое сок’овище тебе досталось! Я над этой п’облемой уже т’и недели ко’ячусь, а твоя че’това Ма’инка её в пять минут расхе’ачила! Да ещё в нескольких ва’иантах! Ты будешь полным ду’аком, Толян, если не будешь ценить свою суп’угу. Я когда-нибудь её у тебя отобью! Или – ук’аду! Вот!..

Закончив эту драматическую тираду, Шурка отпускал Тольку, бежал в зал к накрытому столу и, схватив ближайший графин с соком, почти полностью его выхлёстывал…

Со стороны Ленки к нам приходила её давнишняя школьная подруга Ольга со своим мужем Олегом, отставным полковником, который был старше её на 15 лет. Ольга в звании капитана работала в Генштабе и отвечала за связь.

Ленка всегда на наши юбилеи приглашала и своих родителей. Но её неугомонные, даже на пенсии, отец и мать, как обычно, разъезжали по всему миру, и всего раза два были у нас, причём, первый раз – на свадьбе... За время своего заслуженного отдыха они успели полгода пожить в скиту староверов где-то в Сибири, целое лето торчали на одном из стойбищ чукчей на Чукотке, ловя рыбу и гоняя оленей. Как-то умудрились целых полтора года провести в знаменитом Шаолиньском монастыре, изучая дыхательную гимнастику… Были даже в Антарктиде. И около года жили в плавучей хижине на высокогорном озере Титикака…

Сейчас, насколько мне стало известно из недавно полученной открытки – Ленкин отец принципиально не брал с собой современные гаджеты в виде смартфонов или ноутов, даже фотоаппарат у него был ещё советский плёночный «ФЕД-3» – они находились где-то на Дальнем Востоке…

Ленке на этот юбилей Толькины с Маринкой близнецы Сашка и Пашка, которым месяц назад исполнилось пять лет на двоих, подарили маленького черно-серого котёнка. Ленка сразу же дала тому имя «Сентябрь» – в память о месяце первого моего с ней знакомства… А Маринка, пока Ленка на руках нянчила это пушистое мурлыкающе чудо, прошептала мне на ухо:

- Это чтобы в доме вашем теплее стало. И уютнее…

И многозначительно посмотрела на Ленку, а потом – на меня…

5.

В презентационном ролике, который демонстрировал мне Максим, увидев Ингу в первый раз, я уже больше не смотрел ни на кого. Её огромные, почти как у японской анимешки, черные, широко распахнутые, глаза, чуть приоткрытый чувственный, и вместе с тем, миниатюрный ротик, и слегка угловатая, немного нескладная фигура беззащитной девочки-подростка вытащили из самых дальних закоулков моей души какие-то, давно уже запрятанные туда, чувства. Чувства защитника, охранителя, ответственного за будущее этого юного существа. Можно сказать, что и совсем ещё неизведанные – отцовские. И вместе с тем у меня вдруг стал возникать какой-то непреодолимый восторг от понимания того, что Инга будет моей – и только моей…

Сюрреалистичность и – я это чувствовал – какая-то неправильность таких мыслей заставила меня вздрогнуть.    

Заметив моё состояние, Максим понимающе кивнул.

-  Дмитрий Иванович, прошу Вас за мной…

Открыв в длинном, загибающимся дугой, широком коридоре, пол которого был устлан черным ковролином с высоким, почти в три сантиметра, ворсом, одну из дверей, он, пропустив меня вперёд, вошел следом.

- Здесь санузел и душевая комната, здесь комната для переодевания…

Я не слушал его пояснений.

Я смотрел только на сидящую на самом краешке огромного ложа Ингу.

А она своими неимоверными глазищами глядела на меня…

***

В постели с первых же дней нашей близости Ленка, когда я между поцелуями шепнул ей на ушко ласково «Малышка ты моя…», резко дёрнулась и слегка отстранила меня от своей роскошной груди.

- Димк! Никогда не называй меня малышкой, зайчиком, птичкой, рыбкой и другими такими же сюсюкательными  и животными кличками. Не терплю этого! Можешь – если я того заслуживаю, величать меня «Моя богиня», в постели – просто и коротко «Ленка» или «Ленок», а днём можешь даже кричать мне из кухни: «Эй, жена, пожарь-ка котлет! » или что-то подобное. Без проблем! У меня или у тебя на работе, будь добр, зови меня всегда Еленой Васильевной. И будет у нас с тобой счастье! Понял?

И она вновь прижалась ко мне своим пылающим от страсти телом.

- А вот тебя я, так уж и быть, буду называть «Мой малыш». Естественно, только ночью. В остальное время ты – «Димка» или «Мой Дим». Ну, и Дмитрий Иванович – в соответствующих обстоятельствах. Лады?

И, не давая хоть как-то ей ответить, накрепко запечатав мой рот своим фирменным  умопомрачительным поцелуем, начала играть в его глубинах проворным язычком…

Если в наших отношениях днём было какое-то равноправие полов, а в редкие её посещения моего офиса она даже – перед окружением – выказывала некоторую подчинённость и, даже, как бы зависимость от меня, то, стоило только опуститься сумеркам, как Ленка преображалась. Буквально мгновения хватало, чтобы она превратилась из строгой и недоступной офис-леди в бешенную, стремящуюся ко всё новым и новым наслаждениям, фурию. Не утруждая себя ожиданием мужа в спальне, она хватала меня, стоило только мне захлопнуть за собой входную дверь, ещё в коридоре и буквально тащила в душевую комнату, по пути сдирая одновременно с себя и с меня всю одежду, полностью наплевав на присутствие на ней таких не очень досадных для неё мелочей, как пуговицы, застёжки, крючки и ремень.

В душ мы вваливались одновременно – и оба разгорячённые, возбуждённые до крайности. Об этом свидетельствовали набухшие и торчащие, размером с последнюю фалангу мизинца, Ленкины сверхчувствительные соски, и моё нетерпеливое желание как можно скорее войти в неё.

Но почти всегда в первый раунд я входил не манящий алый разрез между её шикарно расставленными при приседании ногами, а в её, не менее горячий и всегда жадный и ненасытный, рот…

И только потом, после душа, отдышавшись на прохладных простынях супружеского ложа, она уверенно седлала меня. Упершись руками мне в грудь, она, сначала медленно, а потом всё быстрее и быстрее, сидя на корточках, раз за разом поглощала своим, как бы светящимся в темноте, разгоряченным блестящим телом мою, вновь до самой крайности закаменевшую, восставшую душу…

Ленка умудрялась верховодить в постели даже тогда, когда кричала, извиваясь, под моей девяносто пяти килограммовой тушей. Буквально врезавшись своими пальчиками в мои ягодицы, она, подняв вверх широко раскинутые ноги, постоянно задавала свой собственный ритм, не позволяя мне совершать еще хоть какие-то, совершенно ненужные ей в данный момент, действия. Она плакала, хрипло и часто дышла, глядя на меня своими полуобезумевшими глазами. Ноги её дергались, тело билась в конвульсиях, а из широко раскрытого рта вырывались несвязные слова, из которых можно было различить только «ещё» и «глубже». И зрачки её глаз, казалось, пульсировали одновременно с этим задаваемым ритмом, так же упоенно и неистово заглатывая меня в свои такие же бездонные глубины, как и её лоно.

Но отцеплялась от меня только тогда, когда я, содрогаясь, без сил падал на неё, а она, с неимоверной силой выгнув спину в последний раз и слегка застонав, не проваливалась в мокрые и скомканные простыни. И, наконец-то, выскользнув из под моего тела и чуть отстранившись, благодарила меня лёгкой улыбкой и прикрывала длинными ресницами свои колдовские, полные слёз наслаждения, глаза…

5.

Инга каждый раз терпеливо, без каких либо комментариев, ждала, когда я, раздевшись и приняв душ, подойду к ней. Она вообще была немногословной…

Я осторожно, пальчиками и губами, начинал исследовать каждый изгиб, возвышенности и впадинки её бархатистого, всегда чуть прохладного, изумительного тела. Откинувшись так, что её голова почти свешивалась с подушек в насыщенный страстью воздух комнаты, она слегка прикрывала свои нереально большие чёрные глаза, приоткрывала ротик и начинала чуть слышно постанывать.

Когда же голова моя, опускаясь всё ниже, приближалась к её лёгким стройным ножкам и замирала, она медленно – мне постоянно казалось, что эти медленные движения сразу же оборвутся и ноги опять сожмутся в две напряженные струны, стоит только мне хотя бы вздохнуть – приоткрывала моему, уже воспалённому, взору своё самое сокровенное богатство – свой живительный источник, из которого можно пить бесконечно. И не напиться.

А в уши проникал её умоляюще-беспомощный шепот, по тембру и произношению неуловимо схожий с Ленкиным: «Прошу, аккуратнее... Не делай мне больно…»

Но буквально через несколько минут эти просьбы забывались и ею, и мной…

***

Ленка как-то осунулась и потускнела.

Раза три за последний месяц, сославшись на какие-то выдуманные болячки (при её-то непробиваемом иммунитете к любой заразе, трёхразовой в неделю работе над собой в элитном фитнес-центре, ежедневным утренним закаливающим процедурам, к которым она за время нашей супружеской жизни приучила и меня), она оставалась на несколько дней дома.

За ужином я уже почти и не слышал её длинные и увлекательные монологи о продвижении того или иного бренда или имени её издательством. Она с безразличным видом ковырялась в заказанных из ресторана блюдах, часто оставляя их почти нетронутыми, равнодушно касалась губами края бокала с вином и, сославшись на усталость, уходила в спальню…

Несколько раз ночами, просыпаясь и лежа с закрытыми глазами, я слышал за спиной совсем тихие всхлипывания. И это было для меня потрясением.

За всё то время, что я знал Ленку, она никогда не плакала. Я не говорю здесь про слёзы радости и благодарности за наши ночные безумства, которые уже давно не происходили в нашей спальне. Ленка просто не плакала. Железной волей и не менее железной самодисциплиной она запрещала себе выставлять напоказ вне дома, да, практически, и в нём, свои внутренние переживания, волнения и неуверенность в чём-то, считая всё это неуместной слабостью и пережитком прошлого.

Она могла наорать, швырнуть в меня или в чем-то не угодившей ей сотрудницу издательства любым предметом, подвернувшимся под руку. Послать матом. Могла стукнуть по столу кулаком. Дать пощечину. Демонстративно хлопнуть дверью – да так, что расшатывалась дверная коробка… Но никогда не плакала, не хлюпала носом.

В издательстве её вполне официально называли «Наша леди из нержавеющей стали», проводя практически неприкрытую параллель с главным героем одного из романов Гаррисона «Крыса из нержавеющей стали». Ленка к своему прозвищу относилась с юмором, замечая, что «Леди» всё-таки намного лучше, чем «Крыса»…

Но то, что она была именно из стали, убеждались все, кто хоть раз общался с нею. От продавщицы в магазине или кассира в аэропорту до сотрудников и клиентов как её издательства, так и нашего Департамента…

По утрам, старательно пряча от меня припухшие и покрасневшие глаза под слоем макияжа и цветными контактными линзами (Ленка на дух не переносила очки, терпела только солнцезащитные – если рядом не было шляпы с широкими полями), она долго стояла в большой прихожей, словно собираясь с силами, чтобы начать новый день. Когда в прихожую выходил я, она нерешительно приближалась ко мне, минуты три стояла рядом, прижавшись щекой к лацкану моего пиджака. Потом тяжело вздыхала, отстранялась и, развернувшись, рывком открывала входную дверь. И уже через полминуты раздавалось приглушенное рычание её полуспортивного «Опель-Калибры»…

Как-то утром ко мне в кабинет влетела Элечка, без стука, даже без предупреждения по интеркому.

- Дмитрий Иванович! – с порога выпалила она. –  Вы только не волнуйтесь! Сейчас, вот только что, звонила Елена Васильевна. Она в больнице. Её в больницу привезли. С Ленинского проспекта. Там авария с её машиной. Но Вы только не волнуйтесь! Елена Васильевна сказала, чтобы Вы не переживали – с нею самой ничего серьёзного. Несколько ушибов и лёгкое сотрясение…

Номер больницы секретарша кричала уже мне уже вдогонку.

6.

Я пропустил три визита к Инге.

***

Из больницы я забрал Ленку через неделю.

Толян без разговоров дал мне две недели отпуска за счёт Департамента.

Перед тем, как привезти Ленку домой, я решил заехать к Инге.

Встретил меня Максим.

- Здравствуйте, Дмитрий Иванович. Кого на этот раз?

Я удивлённо взглянул на него:

- Максим, ты что, придуриваешься? Или с памятью что? Я же ведь только у Инги и бываю…

Менеджер смущённо развёл руками.

- Прошу извинить, Дмитрий Иванович. Инги нет. Её ещё позавчера техники из головной фирмы забрали. Сказали, что изделие нуждается в обновлении ПО и некоторых перенастройках речевого аппарата и двигательных функций. Но Вы, пожалуйста, не волнуйтесь, мы всё компенсируем. Абонемент на следующий месяц от фирмы совершенно бесплатно. Да и выбор у нас, сами знаете, немаленький…

Я больше не слушал Максима. Развернувшись, я пошёл к лифтовому холлу.

Пока я спускался на лифте на подземную стоянку, с моего внутреннего «я» с каждым пропущенным этажом снимался какой-то, как мне чувствовалось, чёрный, неприятно-скользкий, слой чего-то такого противного и чуждого мне – который когда-то, незаметно для меня самого, адаптировавшись, стал как бы своим. Слезал, казалось, вместе с кожей – да так, что голова начала раскалываться, а в затылок изнутри застучали молоточки…

Весь путь от «Москва-Сити» до больницы я прокручивал в голове мою с Ленкиной жизнь.

Да, со злостью прорывающего из затяжной болезни организма, я признавался себе, что был самым последним зажравшимся эгоистом. Позволив Ленке изначально взять на себя чисто мужской груз заботы о доме, семье, семейном благосостоянии, я потакал своим слабостям, привычкам, лени… Наверное, потому Ленка, разглядев меня таким, разумно решила отказаться от того, чтобы в нашем доме звучали детские голоса.

Со временем я заматерел, стал самостоятельным состоявшимся партнёром Тольки. И меня подспудно стала тяготить это Ленкино опекание, её верховодство в семье, и последний голос в принятии любых семейных решений. Притом, подсознательно я признавался себе, что таким, каким я сейчас стал, меня выпестовала и воспитала именно Ленка, как бы передав, привив мне часть своего неукротимого, несгибаемого и властного характера…

Как же я решил предать Ленку? Мою взбалмошную, мою выдумщицу, неугомонную и неутомимую Ленку? Мою самую любимую женщину?

Да, это всё хитрый гад Толян – умудрился подсунуть мне дьявольский соблазн. Ингу. А я и повёлся. Как телок, которому вдруг предложили молочную бутылку с соской вместо родного материнского вымени…

Передо мной вдруг без предупреждения тормознула «Бэха». Я автоматически вдавил педаль тормоза до пола, одновременно крутанув чуть вправо руль…

Пронесло...

Бампер моей Ауди оказался буквально в нескольких сантиметрах от бампера БМВ.

Из автомобиля вышла длинноногая раскрашенная куколка и поцокала ко мне. Не дожидаясь её подхода, я сдал немного назад, вывернул влево и дал по газам… На кой хрен мне нужны все эти слёзные оправдания, сюсюканья и предложения различных вариантов компенсации?! Я к Ленке еду! И времени у меня на всякую хрень нет!..

Поздно вечером, лёжа рядом с Ленкой в нашей кровати, я боялся прикоснутся к ней, боялся своим прикосновением осквернить её чистое, не знавшее никого, кроме меня, тело… И я лежал и просто тупо пялился в потолок, не замечая, что по моим щекам катятся слёзы…

Ленка вдруг повернулась ко мне, положила свою залепленную пластырем ладошку мне на грудь. Потом, уткнувшись носом мне под мышку, вдруг засопела и захлюпала носом.

- Димуль, прости ты меня, такую суку. Я знаю – это я виновата, что ты кого-то себе нашёл. Не знаю – кого. Просто знаю, что кто-то у тебя есть… –  Я непроизвольно напрягся, ожидая скандала и криков. – Ну, и ладно, и пусть. Только не бросай меня, а? Не бросай…

И она вдруг в голос заревела.

Я изумлённо повернулся к ней, посмотрел в её залитые слезами глаза: в них светилось та же Любовь, что и десять лет назад. Потом обнял её – крепко-крепко, и начал поглаживать по голове.

- Ну, Ленк, ну, успокойся. Не плачь, пожалуйста…  – Я нежно водил рукой по её роскошным волосам. – Никого у меня нет. И не будет… никого, кроме тебя, не будет.

Ленка подняла на меня своё зарёванное лицо.

- Правда?

- Да, правда, малышка ты моя глупенькая…

Ленка ещё сильнее прижалась ко мне. Моя рука скользила уже по ёё спине, ниже-ниже…

Учащённо задышав, Ленка вдруг жарко прошептала мне на ухо:

- Почаще называй меня так. Ладно, Димк? А хочешь,   я тебе ребёночка рожу, или двух, а?

7.

На следующий день, заперев за собой дверь в наш с Толяном кабинет, я подошёл к столу своего друга и шефа – и от души врезал. Коротко. В челюсть.

Потом потёр кулак.

- Всё, с сегодняшнего дня я здесь не работаю. Можешь увольнять меня, можешь – нет. Сюда я больше ни ногой! Вот заявление.

Я вытащил из кармана заранее написанное заявление, бросил его Тольке в лицо.

Толька умел держать удар. Что ни говори, а занятия самбо учат и выдержке, и хладнокровию.

Потерев челюсть своей большой ладонью, Толька зачем-то развернул свой монитор экраном ко мне. Потом так же молча постучал по клавишам. На экране, дёрнувшись, возник логотип «Скайпа», и через пару мгновений на меня строго и чуть печально глядела Маринка.

- Димк, извини. Это я всё устроила. – Я пригляделся. Было видно, что и Маринка ночью тоже поплакала. – Ты там Толика моего не обижай. Он делал всё по моему плану, хотя сам сначала был против, вот…

Я не заметил, как вставший из-за стола Анатолий взял стул и ткнул мне его под колени. Я механически сел.

- Ты ведь знаешь, – продолжила Маринка после недолгой паузы. Видно собиралась с духом. – У меня первое образование «Психология». А диплом защищала по теме «Психологический портрет в нестандартных и экстремальных ситуациях». Меня даже на кафедре хотели оставить. Но – я в программёры пошла. Там сама все эти ситуации и моделируешь, и наблюдаешь… И – исправляешь.

Маринка вздохнула. Потом обратилась к Тольке:

- Толь, объясни, пожалуйста. Я что-то боюсь… И – Димк. Приходите к нам на выходной, ладно?

И на мониторе вновь появился на голубом фоне известный логотип.

Совершенно ошарашенный, я повернулся к Тольке.

Тот немного печально посмотрел на меня.

Так же он смотрел на бездомных собак и кошек, бомжей, нищих и попрошаек.

- Понимаешь, Димыч, Маринка ещё года два назад заметила, что ты стал каким то «самодовольным сибаритом с манией величия»  – это её выражение. Нет, работоспособность, конечно, у тебя осталась на уровне – здесь всё тип-топ. Но вот вне Департамента ты стал показывать себя этаким туземным царьком, сидящим на троне из золота и алмазов.   Да, конечно, твоей, да и моей, зарплате и бонусам завидует почти абсолютное большинство. И я вот сначала подумал, что это как-бы отрыжка нашего, детдомовского детства. Ведь ты же всегда в нашей группе верховодил. И я, и Маринка, да и другие наши ребята во всём тебя слушались. Ты был заводилой, выдумщиком, генератором идей! И ты же отвечал – не боялся отвечать – перед воспитателями и учителями за все наши выходки. Помнишь?

Толька пододвинул ко мне своё кресло, сел рядом.

- Маринка как-то мне говорит, что с тобой внутри что-то происходит. Какая-то гнилость в тебе завелась. Она так и сказала «Скользкая чёрная гниль, а Димка в ней тонет»…

Я вздрогнул. Вспомнились все те ощущения в лифте небоскрёба. Но как? Откуда?...

Толька заметил, что я изменился в лице.

- Что, дошло, наконец, а? Ленка твоя тащила всё – а ты эдаким победителем почивал на лаврах. Даже смотреть тошно было! Тьфу! Вон, Элечка своим нижним инстинктом сразу это учуяла. Начала чаще отираться возле тебя, заходить под разными предлогами в наш кабинет в моё отсутствие. Даже Тамара Петровна стала чаще приходить из Департамента в наш отдел. А ты довольным павлином, потакал своему самолюбию, вообразил себя неотразимым и всемогущим. Так ведь?

Я слушал своего друга, опустив голову, как нашкодивший первоклашка.

- Вот Маринка и составила программу твоего – да и Ленкиного тоже – лечения. Стресс. Подобное лечится подобным – слышал, небось.

Толька поднялся с кресла и начал ходить по кабинету.

- Мы как раз – ты тогда в отпуске был, и это прошло мимо тебя – купили контрольный пакет акций одной компании, специализировавшейся на изготовлении дорогих секс-игрушек – роботизированных секс-кукол последнего поколения. Их почти и не отличить от настоящих. Даже дышать и разговаривать, раскрывая рот и шевеля губами, могут. Ну, ты видел всё, знаешь, что мне об этом говорить. Идею же с приобретением акций мне Маринка подсказала – ей как раз из той компании заказали адаптировать ПО под нашу страну и наш менталитет. И уже после того, как пакет у нас оказался, она попросила одну из этих игрушек привезти к ней – для реализации её плана. Внешность подбирала она. Ну, слегка изменить Ленкин голос, и сделать совершенно противоположным поведенческие функции – для Маринки это задачка из учебника второго класса… Потом я сделал последнюю попытку просто поговорить с тобой. Но ты был полностью закрыт. И вот только тогда я и начал воплощать Маринкин план. И ты повёлся. Перестал обращать внимание на Элечку, Тамару и других наших дам. Но, что было плохо – ты так же начал стремительно отдаляться от Ленки…

- Подожди, Толян. – У меня закружилась вдруг голова. – Это что ж получается, вы надо мною эксперименты ставили, да?

Я вскочил со стула. С неуловимой кошачьей грацией тяжелый Толька вдруг оказался рядом и, нанадавив на плечи, снова усадил меня на стул.

- Дурак ты, друг мой Димка. Круглый дурак… Мы тебя спасали! Я контрабандой из Брюсселя провёз всё то шпионское барахло, что ты демонстрировал Глебу. Потом в гараже разбил всё это в хлам и выкинул, когда твоя Ленка обратно их Маринке отдала. Тайком от меня, заметь. Это Маринка подсказала Ленке адрес самого никудышного детективного агентства. И это я попросил своего знакомого директора автосервиса, чтобы он в течение последних пары недель сопровождал твою Ленку по всему её маршруту от дома до издательства, чтобы, изучив все подробности Ленкиной езды, спровоцировать относительно лёгкую, без жертв и крови, аварию. И Марк, бывший гонщик, ответственно отнёсся к заданию – и пожертвовал своей машиной, подрезав Ленкин «Опель» на перекрёстке. У него тоже сотрясение, а ещё, кстати, двойной перелом руки и трещины в рёбрах. Вот так… Смотри, сколько людей за тебя с Ленкой боролись, а ты так ничего и не понял… Эх, ты…

Толька перестал висеть надо мной тёмной глыбой, выпрямился и подошёл к своему столу.

- А заявление я подпишу. Прямо вот сейчас. Хочешь?

8.

Через девять месяцев у нас с Ленкой появился ребёнок. Девочка. Ленка назвала её Маринкой.

Маришка – если ласково…

Толька и Марина вместе со мной встречали Ленку из роддома. К нам мы ехали на Толькином мерсе. Рядом, положив мне голову на плечо, сидела моя самая лучшая женщина на свете. И я, держа нежно на своих руках кулёк с таким крохотным, родным, сладко сопящим, существом, счастливо плакал и совсем не видел дороги…