Они среди нас

18 –

Сила обстоятельств ли, желание улучшить дикарей стало причиной поселения у них ангелов? Неведомо. Возможно, остались добровольцы-энтузиасты. Но когда спустя время за ангелами вернулись, то выявить их не удалось. Правда, говорят, спустя поколения, то тут, то там появлялись похожие на них, но уже далеко не ангелы…

Ааабэлла «Новые слова»

Вместо предисловия

«И это – эротика? - удивится озабоченный эротоман, предпочитающий читать о том, что куда приятнее делать, – Если это – эротика, то я – Папа Римский».

«Это – порнография! » - заявит один ханжа, ищущий в текстах исключительно постельные сцены, а второй усугубит обвинение, пробасив в бороду: «Порнография духа! Богохульство! »

«Нет, это, скорее, мистика, - мягко возразит им романтик, - я бы сказал… коктейль из неё и фэнтези. Насколько приятный и удобоваримый? Это – вопрос».

«Сказка…» - недовольно скривится неизвестный читатель №567.

«Пасквиль! » - пыхнет злобой патриот-модератор и возжаждет забанить, наводя курсор на кнопку.

Зависимый геймер презрительно скривится: «Ну, зачем книга, если из неё нельзя сделать «Танчики» и сыграть в войнушку?

И каждый из них будет по-своему прав и не прав.

Ибо вычитает то, что пожелает увидеть.

А каждый судит в меру своей испорченности…

Но тогда спросите: для чего же она написана?

Очень просто. Любая книга пишется для того, чтобы автору прожить в ней иную жизнь.

И ещё одно.

В этой истории, поскольку она – о молодом человеке, немало текстов песен рок-ансамблей, которые он слушает. Эти песни утешают его в тяжёлый момент, придают силы, служат ему аргументами. Тот, кто их не слышал, может, читая соответствующее место в повествовании, набрать в поисковике первые строки и параллельно слушать исполнение, как бы присутствуя, находясь на одной волне с героем.

Книга первая

«Эти злодеи – не люди! Но, к сожалению, столь похожи на людей, что не отличить…»

Неизвестный автор

Пролог

Пытаясь понять, что за игру со мной ведут, я вспоминаю события с самого начала.

Потому что рассчитываю обнаружить в них ходы, как минимум двух игроков.

Ходы событиями, ведущими к разным целям.  

Ведь если первый играющий ставит перед собой одну цель, то противостоящий ему – прямо противоположную, мешая ему достичь своей, не так ли?

Но как понять, что событие – умысел, а не случайность?

Я долго над этим размышлял, придя к выводу, что Жизнь не вмещается в рамки чего-либо, будь то чем угодно – игрой, творчеством, войной или любовью –  то есть, чем-то одним.   Нет, Жизнь вмещает в себя всё, перемешивая это и совмещая, а потом исключая из себя по своему капризу или случайно что угодно. Даже саму себя.

Поэтому, проживая в ней, мы не можем знать к чему идём, обманчиво считая, что знаем.

Я люблю стихи, и встречал откровения именно в них, а однажды наткнулся на признание поэта, которое тот сделал в своей Нобелевской речи. Его слова – о творчестве, и быть может, неявных подсказках свыше (ведь настоящие поэты переводят с небесного на земной, подслушав там разговоры), но они удивительно созвучны моей мысли о непредсказуемости жизненных событий, невместимости стихии жизни любыми берегами-рамками.  

Вот что было сказано в речи:

«Начиная стихотворение, поэт, как правило, не знает, чем оно кончится, и порой оказывается очень удивлен тем, что получилось, ибо часто получается лучше, чем он предполагал, часто мысль его заходит дальше, чем он рассчитывал».  

То же происходит и в жизни, добавлю я.

Ничто подобное в Игре невозможно.

Игру (после) можно разбирать, ища логику ходов-событий противостоящих друг другу.

Если мне удастся вычленить их в моей жизни, то я пойму какую партию со мной или мной ведут, и какие цели преследуют.

Для этого сначала я вернусь к своей попытке некогда увидеть в реальности встречу, о которой мне было сообщено во сне.

Итак…

Часть первая

1

Я следил за встречей двух, с виду незнакомых мужчин.

Если смотреть на город сверху, то можно разглядеть, как по набережным Невы – в удивительно тёплый для наших мест майский день – со стороны Дворцовой идёт через мост человек в голубой бейсболке. Много ли заметишь с высоты? Уверяю, вполне достаточно, чтоб проследить чей-то путь. Особенно, если вооружён биноклем. Правда, театральным, доставшимся мне по наследству, но, учитывая, что я знаю, кого высматривать… 

Конечно, поднявшись ещё выше (чего питерское небо чаще всего не позволяет, нередко вообще лёжа на тротуаре, будто подшофе),   однако когда это удаётся – из иллюминатора, к примеру, – то местность представится картой, а уж за облаками Небеса могут вообразить, что внизу ничего больше не существует. А значит, тот, кто верит во влияние на нас оттуда, должен знать: у высших сил имеются внизу помощники-информаторы…

Но я в ангелов не верю. Не встречал.

Так размышляя, я перевожу окуляры на второго человечка, откинувшегося на выгнутую спинку белой скамьи на стрелке Васильевского острова под сенью подстриженных дерев. Этот, на вид, молодой мужчина, но с длинными седыми волосами, с прищуром разглядывает поток праздных туристов и озабоченных горожан. Отчего я считаю, что между «Голубой бейсболкой» и «Седым» возможна связь?   Однажды я уже видел их вместе, но, главное, сегодняшняя встреча мне снится несколько ночей подряд.   До проверки осталось всего ничего.   Скоро это выяснится, ибо тот, что в бейсболке подходит к ростральной колонне и должен будет проследовать мимо садика, где развалился «Седой», а там свернуть к нему, словно притомившись, и как бы случайно опуститься рядом.

В ожидании я впиваюсь глазами в типа в бейсболке, сдвинутой почти на нос, так что лица не разглядеть. И во сне лица его не видно. Странно. Сейчас не то солнце, чтоб погибать от его лучей. Этот, в бейсболке, неспешным шагом проходит мимо ростральной колонны, и не  подумав поглазеть на свадьбу, чей взятый на прокат белый лимузин невозможно не заметить. Невеста, конечно, в утягивающем белье под платьем, иначе обладательнице двух подбородков не приобрести подобные контуры. Об этом я узнал от Матильды, которой не помогло бы никакое утягивающее. Жених… Он отвернулся и болтает со свидетельницей, о статусе которой сообщает её красная лента через плечо. Контуры у подружки невесты, пожалуй, привлекательнее. А вот свидетель с его стороны выглядит инородным телом в напяленном на него костюме и удерживающая лента ситуацию не спасает. Голова с маленькими усиками словно желает выскочить из воротника рубашки, а узкая шея едва поспевает за ней. Узел галстука слегка ослаблен, будто душил, мешая сбежать голове, которая пялится на мир вытаращенными глазами. Сколь ж он принял уже…

Э, я совсем забыл о своей парочке! Вечно я отвлекаюсь, забодай меня комар! Уф… как будто ничего не пропустил. «Бейсболка» продолжает следовать по тротуару. Останавливается и оглядывается. Подходит троллейбус. Какой номер? Семёрка. Входит в него. А где же седой? На скамейке я его не обнаруживаю, как, впрочем, и в скверике, у колонн или на набережной. На другую сторону он не мог перейти – я бы увидел. Он… пропал. Заметил слежку? Вряд ли. Подумаешь, кто-то смотрит в мини-бинокль из-за колонн Биржи. Приезжий разглядывает город и Неву. Если заметил меня и смылся, то совесть у него явно не чиста. Но куда он мог исчезнуть? Разве что спрятаться за дерево. Идти туда не стоит, открывая свой интерес. Подожду. Не будет же он там до ночи скрываться.  

Я долго ждал. Не одна свадьба сменилась. Но проклятый седой не появлялся из-за деревьев. Наконец, я спрятал бинокль в сумку через плечо, которую точнее было бы назвать сумой за жалкий вид, и решил спуститься по ступеням, чтоб перейти к скверу. Там я обошёл всё, даже саму стрелку – полукруглую, спускающуюся к волнам набережную за гранитным парапетом. Седого не было. Сон обманул. Но ведь седой мне не показался, и тот, в бейсболке, тоже. Почему же они не встретились? В первом сне эта парочка виделась мне весьма зыбко, ни черт не разобрать, ни, толком, контуров. Во втором уже стало ясно: каковы они и определилось место, где их можно увидеть – Стрелка. А третий сон показал их встречу: седой ждал бейсбольчатого, сидя на скамье, а тот шёл к нему от Дворцового моста. Но не срослось.

«Интересно, - думал я, направляясь домой, - что мне приснится сегодня? Опять эти двое? Причина – почему не свиделись? » 

Я ошибался. Спать этой ночью мне не пришлось, потому что дома меня ждала Матильда.

Это подозрение посетило меня сразу, как открыл дверь квартиры, в которой у меня была комнатушка-трамвай, где умещались кровать, шкаф, раскладной стол и две табуретки, да полки с книжками. Ах, да, ещё тумбочка. Ещё по шкафу для вещей стояли в прихожей у каждого соседа.

Присутствие Матильды я определил по запаху жарящегося мяса. Я не готовил, обе оставшиеся комнаты сдавались, и в одной жили два студента, а в соседней с моей крайней – две девицы. Они тоже не баловали подобным ароматом. Более чем уверен: в обеих комнатах принюхивались, выделяя слюну. Соседи и соседки были не богаче меня и столь же безалаберны. Они давно разбились на пары, и жили «в смешанных составах». Так как не следил за развитием их отношений, поэтому не знаю: поменялся со временем состав пар или нет. Я вообще без нужды не обращал на соседей особого внимания, даже называя их по-своему. Одного, высокого и заводного – Тристаном (которому полагалась Изольда, потому его девица носила у меня такое имя), а другого, среднего роста, смешливого, – Ромео (догадываетесь, как я звал его девушку?). Они не возражали против этого, видимо, считая меня слегка: ку-ку. По правде, так думали не они одни.  

Едва учуяв соблазнительный аромат с кухни, я понял: ещё одна моя работа накрылась. Ну, что ж поделаешь, такова моя судьба. С этим мне везло с завидным постоянством. Стоило отстать от меня моим дамам на время, и мне устроиться на новую работёнку, как одна из женщин непременно объявлялась, соскучившись, что требовалось отметить и вернуть медовый месяц. Как было после бурной ночи не проспать службу и не махнуть на неё рукой? Хорошо хоть, виновницы этого, зная моё экономическое положение, являлись не с пустыми руками. Собственно, женщин, навещавших меня, было две. К счастью, они ни разу не пересеклись. Сам я для этого ничего не предпринимал, полагаясь на судьбу. Если б они случайно встретились и оставили меня обе, постарался бы пережить. Ведь это они соблазнили меня, а не я их добивался. К тому же мои дамы, сами не подозревая, могли быть орудием тех сил, что желали удержать меня здесь.

На то, что судачили между собой, делая большие глаза, девицы-соседки, мне было наплевать.

Но, думаю, кривлю душой. Родных у меня не осталось, на друзей особо не везло, а Тильда и Лера были единственными, кто принимал участие в моей судьбе, не становясь ей. Прежде имелась ещё сестра, которая якобы поссорилась с мужем, как только умерла мама, оставив соседнюю комнату нам в наследство. Сестра переехала туда жить, плакалась, изображая муки от потери мамы и мужа заодно, пока я не отказался от своей доли. Тут она сразу успокоилась, быстренько оформила на себя комнату, что поболее моей, и укатила к благоверному, «помирившись». А это жильё стала сдавать. Тильда называла меня дураком, требуя запретить сдачу. Без моего согласия, мол, не сдадут. Я же только отмахнулся. Просто нет с той поры у меня сестры, раз она оказалась оборотнем. И пусть она забрала вещи и золото мамы: кольцо, серёжки, цепочку, но мне остались мамины фотографии и книги отца.  

С Матильдой я познакомился в столовой, куда устроился кем-то вроде кухонного мужика. Разгружал продукты, чистил картошку, мыл посуду и так далее. Принимать товар запретили после того, как меня надул водитель. Недостачу вычли из жалованья, довольно жалкого, хватавшего лишь на коммуналку, проезд и дешёвую еду. Но на работе кормили.

Матильда была поварихой, а я находился в подчинении у всех. Она не одну смену ко мне приглядывалась, поддразнивая и называя вместо Виталия Иванушкой, явно с намёком на сказочного дурачка. Я отвечал, что, быть может, я и Иванушка, да она – не Алёнушка. Насупила брови и спросила: «Что ты этим хочешь сказать? »  Я возьми, да и брякни в ответ, без всякой задней мысли: «Говорю, что хочу». Она почему-то удивилась и, подобрев, сказала: «Хочешь, значит…» Больше в тот день она ничего не произнесла помимо работы, а после смены, когда остальные ушли (ей было закрывать), заперла дверь изнутри и предложила мне поужинать. Почему я должен был отказываться? С деньгами было не густо, дома никто не ждал. Наивный, я решил, что она меня пожалела. Сама говорила: тощий, длинный, в чём душа держится!

Матильда старше меня лет на пятнадцать, если не на двадцать. Слышал, что у неё сын около моего возраста. К тому же, она своеобразного телосложения. Если слепить крупного снеговика женского пола, то выйдет её подобие. Вся из шаров. Причём, как выяснилось, хоть из белых шаров, но совсем не холодных, а весьма волнующих и приятных на ощупь…

Сначала она со странной улыбкой глядела, как я уплетаю гуляш, а потом достала бутылочку вина. Спросила: «Откроешь? »

Чего не сделаешь, когда так просят.   Принимал подобное я редко, да и не на что, если б и хотел. В алкоголе разбирался слабо, пить не умел. Открыв, поинтересовался: не день рождения ли у неё?

Ответила загадочно:

- И да, и нет.

Принесла стаканы. Заметил, что вернулась, распустив волосы. Ей это шло и молодило. К тому же в помещении стоял располагающий полумрак. Я налил по чуть-чуть, но Матильда показала: ещё. В итоге, у каждого оказалось почти по полному стакану.

- Вино хорошее, - успокоила она, - Говори тост.

Я не придумал ничего лучшего, чем

- Хорошее вино за всё хорошее для хорошей женщины!

И чокнулся с ней.

Вино оказалось не только вкусное, но и крепкое. Не зная этого, я смело выпил весь стакан. В голове зашумело. Что было дальше, помню нечётко. Когда мы приговорили эту бутылку, откуда-то взялась вторая. Нам было весело. Матильда отбивала ритм на ложках, напевая: «Ах, Самара-городок, беспокойная я, беспокойная я, успокой ты меня! » И я заслушался. Люблю песни. Мне кажется, поэты не могут быть оборотнями.

Потом она затянула, озорно:

«Провожал ты меня из тенистого сада,

Вдруг взяла тебя нервная дрожь.

Ты скажи, ты скажи, чё те надо, чё те надо?

Может дам, может дам чё ты хошь.

Ты скажи, ты скажи, чё те надо, чё те надо?

Может дам, может дам чё ты хошь!

Не гляди на меня. Ой, не надо, не надо,

И коленки мои не тревожь.

Ты мне прямо скажи, чё те надо, чё те надо.

Может дам, может дам, чё ты хошь».

Вроде звучали тосты: «За Алёнушку, но не сестру, хотя не менее близкую – рукой достать можно! » и «За Иванушку, но не дурачка! »… При этом она хихикала. По-моему, сидя в обнимку, пели тихонько уже вместе, касаясь друг друга горячим дыханием и мне захотелось её поцеловать. Не переставая целоваться, Матильда повела меня в подсобку, опустила на матрац и, стоя на коленях, принялась расстегивать мой ремень на джинсах…

Так мы стали любовниками.

Не будь в этой истории вина, я более чем уверен, что ничего бы у нас не получилось. Дело не в том, что я слишком стеснителен или закомплексован, а в истинной причине моей стеснительности. У меня есть одна физическая особенность, скорее напоминающая патологию, из-за которой я всегда страдал, начиная со старших классов.

Из-за неё мне непросто было проходить медосмотры, мыться в бане с другими, загорать на пляже и ходить на физкультуру. Маме для последних двух целей пришлось сшить мне сверхсемейные трусы, почти до колен, с резинками внизу, всегда вызывавшие у сверстников насмешки.

Была и ещё одна особенность – слишком крупные лопатки, но эта не так обращала на себя внимание. А вот от первой мне пришлось натерпеться.

Попав в армию, я дополнительно подвергался издевательским шуткам, типа, что мне мешает быть хорошим солдатом…

С девчонками я боялся танцевать, уж не говоря о настоящей близости, будучи уверен: они меня засмеют или ужаснутся.

Но Матильда пришла в изумление, а потом в восторг от доставшегося ей трофея, и я понял, что моим недостатком можно гордиться, раз женщина считает его достоинством.

Так что я с удовольствием навёрстывал с Матильдой всё недополученное в юности, где сверстники обошли меня.

Теперь, не обращая внимания на шёпотки и шутки коллег, только она закрывала столовую, оставаясь со мной. Пить мы больше не пили, потому что нам было хорошо и без этого. Она, видимо, истосковалась по мужской ласке, а молодость бурлила у меня в крови, утоляя наш чувственный голод.

И всё же на третьей неделе я уснул на работе. Меня еле добудились. Дело было ещё в том, что в выходные мы занимались этим у меня дома, поэтому придти в себя к работе я не успевал. Я поражался, как она держится. К этому моменту наедине я уже называл её Тильдой или Тильдочкой, а она меня – Талькой. В отдельные моменты, когда, разметав волосы по подушке, она с нежностью смотрела на меня в полутьме, я видел, какой она была старшеклассницей, думая, что к такой девчонке не решился бы подойти. И мстил за это, для и для удовольствие, доводя её не просто до изнеможения, а до сладкого исступления, заставляя молить о пощаде, даже бояться меня. Дело нередко кончалось слезами. После Тильда долго приходила в себя, вся мокрая, без сил. Я лежал рядом ничем не лучше и, улыбаясь, вспоминал слова песни:

«В этой безумной любви мы, конечно, утопим друг друга,

И будем вместе лежать, как две морские звезды».

«Сексуальный маньяк! » - говорила она, чуть отойдя, и клала руку на моё причинное место, принимаясь дразнить: «Виталька, Виталька, твоя-моя деталька! » А я, вспомнив любимый роман Стругацких, отвечал словами оттуда: «Он, как цветочек аленький, в твоей ладошке маленькой…» Тильда смеялась.   А позже спрашивала, вновь захотев, «где тут наш аленький цветочек, исполняющий желания? »

Я в ответ шлёпал её, называл испорченной девчонкой, которую следует наказать, и её глаза светились. Наедине мы давно не чувствовали разницы в возрасте, дурачась и поддразнивая друг дружку. Стали вовсю экспериментировать в постели, применяя то, о чём только слышали или грезили. И я не зря полушутя пел ей: «Кто может сравниться с Матильдой моей?.. »

На работу я приходил весь в засосах, покачиваясь, она тоже, с синими кругами под глазами, похудев и похорошев, со слегка блаженным взглядом. Другие женщины столовой явно завидовали нам, поэтому осуждали «роман с ребёнком» - «у самой такой дома есть! », но в глаза ей сказать не решались, восполняя это шутками надо мной.

- Виталик, не пора остановиться? Сквозь тебя уже предметы видно! – заявляла одна, - Ещё немного и начнёшь последние известия читать!

Другая подхватывала:

- Да, ты уже тонкий, звонкий и прозрачный! Сегодня обещали ветер – не выходи наружу без двух кирпичей в карманах – унесёт!

- Не беспокойтесь, его скоро наша матрёна в сумочке носить будет, - включалась третья.

- Не, - измерив меня взглядом, не соглашалась первая, - в сумочке не поместится. Разве что самый важный узел от него…

Следовал их дружный смех.

Давясь от хохота, одна уточняла:

- Узлом, значит, завязанный… чтоб не изменял?

Чем вызывала новый приступ смеха у товарок.

Я молчал, не зная, что ответить зубоскалкам. Обижать женщин я, в принципе, не мог. К ним я относился куда лучше, чем к собратьям-мужчинам. И тут на выручку появлялась Матильда:

- Завидно? Или зубы жмут? Так это легко исправить! Были в ряд – станут в кучку. Или кого послать к той матери на самом лёгком катере? Того, кто давно её не видел… А то, старушка, небось, встречи ждёт и слёзы льёт…

Насмешницы умолкали.

Однажды мы проспали работу. Её только выругали, как важное звено в столовой, а меня уволили, как причину.

Она шепнула мне:

- Ты иди домой, выспись. Я вечером еды принесу. Не переживай…

Вечером она действительно пришла. Мы перекусили, и отправились в постель, где Тильда допрыгалась на мне до того, что ножки кровати не выдержали, и мы рухнули на пол, долго потом приходя в себя от смеха.

- Это – знак! – сказала она, поднимаясь, - На сегодня хватит. Тебе будет теперь чем заняться. До завтрашнего вечера…

И Тильда отправилась к себе, наводить порядок дома.

Повозившись с кроватью, я понял, что придётся отломать две оставшихся ножки, и прикрепить снизу к ложу бруски. Следующий день и ушёл у меня на это. Нужно было достать брус определённой толщины, чтоб уравнять наше лежбище по высоте с его дополнением. Полдня ушло на поиски подходящего материала и инструмента, но к вечеру задача была решена.   Теперь «траходром», как, смеясь, именовала его Тильда, стал куда устойчивее. Кровать ещё раньше была мной расширена за счёт длинной, на две доски, подставленной скамьи, припёртой постелью к стене. На скамью было уложено много мягкого тряпья, а сверху заправлена та же простыня. Иначе мы совсем не помещались. И всё равно, когда Тильда спала на спине, мне приходилось ложиться набок и наоборот.

Она не пришла. Правда, позвонила и сказала, что сын загулял и отбился от рук, в доме устроил чёрте что, компании водил, и ей нужно время, чтобы всё привести в порядок.

- Сколько это может занять времени? – спросил я.

- Бог его знает… - после непродолжительной паузы ответила Тильда, - неделю или больше.

- Вот как… - сказал я и добавил:

- Кровать я починил.

- Умница! – похвалила она, - Целую! Возьми с полки пирожок. Чао!

- Чао-какао, - машинально ответил я, но в трубке вместо неё уже были гудки. Как и не было пирожка на полке, или иного съестного. «Она больше не придёт», - подумал я и загрустил. Всё-таки первая моя женщина. Неистовая в своих желаниях, добрая. И оставила меня. Конечно, я – незавидное приобретение, одни убытки, нищета.  

И повалился на кровать, включив Сплин, чтоб утешиться. Зазвучало:

«Замер троллейбус в троллейбусном парке,

Спутал механик провода по запарке.

Выключив лампочки в сорок электросвечей...

Люди ночами делают новых людей...

В тонких стенах из цветного картона.

В светло-серых дворцах из стекла и бетона,

Доверяя всему, что плетут из дневных новостей...

Люди ночами делают новых людей...

Люди кричат, задыхаясь от счастья!

И стонут так сладко, и дышат так часто,

Что хочется двигаться с каждой секундой быстрей...

Делая, делая, делая новых людей...

Думают люди в Ленинграде и Риме,

Что смерть – это то, что бывает с другими,

Что жизнь так и будет крутить и крутить колесо...

Слышишь, на кухне замерли стрелки часов?..

Ну, ничего – погрустит и забудет,

Позже появятся новые люди.

Едут троллейбусы без габаритных огней...

Люди ночами делают новых людей...

Люди кричат, задыхаясь от счастья!

И стонут так сладко, и дышат так часто,

Что хочется двигаться с каждой секундой быстрей...

Делая, делая, делая новых людей...

Людям так нравится делать новых людей... »

«Нравится», - согласился я и выключил музыку. Нечего себя растравливать. Неделя или больше? Это означает никогда. Не обманывайся.

Сколько денег у меня осталось?

Выгреб из карманов куртки расчёт, посмотрел в других местах и сложил в одну кучку. Поглядел на неё, соображая. На сколько этого хватит – зависело от того, какой выбрать способ существования. Я умел жить вообще без денег довольно продолжительное время. И даже без пищи. Когда долго голодаешь, то с тобой происходят удивительные вещи. Ты начинаешь слышать голоса других миров, расположенных по соседству и в иных измерениях, прозревать будущее, видеть незримое остальным и тебе в обычном состоянии. Наверно, похожие ощущения дарят наркотики. Но там – обманка, а мой способ использовали пророки, отец не врал. Ощущения действительно невероятные. Короче, как поёт Сплин в другой песне:

«Я наяву вижу то,

Что многим даже не

снилось,

Не являлось под

кайфом,

Не стучалось в

стекло».

Люблю песни. Всё-таки поэты искренни, потому не должны быть оборотнями. Они выдают тайны этого мира, за что он их частенько убивает.

В животе голодно заурчало. Желудок, в последнее время привыкший к калорийной мясной пище, явно протестовал. На худой случай, он призывал вспомнить песню Чайфа, но никак не голодать:

«Бутылка кефира, полбатона,

Бутылка кефира, полбатона,

А я сегодня дома,

А я сегодня дома,

А я сегодня дома один.

С утра я почитаю газету,

И, может быть, сгоняю в кино.

И, в общем, все равно,

И, в общем, все равно,

И, в общем, все равно какое.

А потом, стоя на балконе,

Я буду смотреть на прохожих.

На девчонок,

На весенних девчонок,

На весенних девчонок, и немного на парней-ей-ей-ей.

А потом, проходя мимо зеркала,

Я скажу: "А что, не так уж я и страшен!"

Я даже немного,

Я даже немного,

Я даже немного ничего-о-о-о-о.

А я похож на новый "Икарус"

А у меня такая же улыбка,

И как у него,

И как у него,

Оранжевое настрое-е-е-нье!

А кефир я допью ровно в десять.

А батон я доем чуть пораньше.

И перед сном,

И скажу перед сном,

И скажу: "Ах, мама, до чего хорошо!"

Бутылка кефира, полбатона

Бутылка кефира, полбатона

Бутылка кефира, полбатона

Бутылка кефира, полбатона

Оранжевое небо,

Оранжевое солнце,

Оранжевая мама,

Оранжевый верблюд

Оранжевые дети,

Оранжево поют! »

Но тут душа моя не согласилась с желудком. Она сказала:

- Во-первых, эта песня называется «Оранжевое настроение», а я тоскую.

Желудок не возразил. Что так, то так.

- Во-вторых, - продолжила душа, - сейчас не весна, а лето.

В ответ он жалобно пробурчал:

- «Лето – это маленькая жизнь…»

- Порознь! – закончила цитату душа.

Сказать ему на это было нечего.

- В-третьих, ты не похож на новый «Икарус», вот. И у тебя не такая улыбка.

Теперь уже в разговор вступил я:

- Тут вопрос спорный… Просто после смерти мамы я не помню, когда улыбался в последний раз. Разве что глазами.

Душа не возразила. Я не врал. Даже улыбка глазами у меня выходила грустной. А на кого я похож… Кажется, на меня обращали внимание девчонки небольшого роста. То ли им нравились дылды, то ли было не разглядеть – там, в высоте, в обрамлении длинных светлых патл – насколько я хорош внешне. Может, они были близоруки и стеснялись носить очки? Тогда если б все люди были близоруки, то общались бы теснее, легче сходились и не были столь привередливы. Окулисты, вот кто мешают единению человечества!

Совершив это открытие, я задумался.

(продолжение:)