Хай живе. И вырастает

Как известно любому, кто мало - мальски знаком с бессмертной классикой нашего забавного народца, у Чехова была лошадиная фамилия. Правда, она оказалась не совсем чтобы совсем лошадиной, но говорящей сама за себя, как у папы моей Алисы, неведомого мне Михайлы, хотя, уверен, был он просто Мыколой Курелехой, зажиточный мужик, пока не грянула в восемнадцатом году революция и переименовала указом одесского мужичка в более пристойное состояние, а уж бабу он позже нашел и сварганил Светлячка, за что ему мое твердое и мужественное  " спасибо, батяня ", ибо без Эльки скушно, она, в отличие от зарубежной Куриленки и бандеровки Готфрик, чтет меня без перевода, а это, на безрыбье сдувшихся в оконечный аут тупиков мироздания и кошерных насельников ВКонтакте, внушает. Потому, помолясь Дитушке о ниспослании, улегся я на пузо перед ноутом и начал подгонять очередную недостоверную историю.

- С новой строки, - уже совершенно привычно диктовал актер Конкин, расхаживая упругим подпрыгивающим шагом по кабинету главврача сумасшедшего дома, - Лев Кассиль ...

- Его именуют Иван Яковлевичем, - вежливо поправил фронтовика Лев Кассиль, неизбежно улыбаясь с портрета.

- Знаю, - не стал спорить Шарапов, присаживаясь на краешек стола и доставая смятую сигарету из - за уха, покойно и смирно лежавшего в грудном кармане гимнастерки, - но человек я - новый, демобилизованный по общей контузии разума, всячески возникающей у любого, кто восемнадцать лет кормит говном сто сорок мильонов животных, стадообразно объединившихся перед лицом грядущей провокации Яся, известного как Порошенко, поэтому Лев Кассиль, - уже не сдерживаясь заорал Конкин, брызгая слюной на полированный стол, - сука !

Он подбежал к стене и ударил по портрету кулаком, вшибая костяшки трудовых пальцев внутрь ладоней.

- Вредительство, - тихо заметил вошедший в кабинет мертвый Зельдин, глистообразный орденоносец, оживленный чарами ничтожных Габена и Дитрих, принесших дань данайцев и мое почтение, граждане, ушлому Тархуну, по уму оценившему мое восхищение его женой, чудесной Богиней планеты Саркой, где я как автор ежедневно самоотравляюсь чепухой русскоязычного пространства, бормоча  " Тройа " и любуясь настоящими скотами, ходящими в оперу, Госдуму и Совет Федераций, мечтая о таком времени, когда детей станут снова называть Ермолаями, а ликбезную грамотность Ленина, наконец, отменят за ненадобностью. Зачем нам грамотность, Эли ? Чтобы узнать про кота Ахиллеса ? Или вычитать имя  " Фемистоклюс " и порадоваться за Павла Иваныча, оказавшегося еще одним Борисычем или Ефимычем ?

Не поворачиваясь на голос, Конкин застонал, понимая по резкому и глуховатому тембру еврейского дисканта, что в кабинет внеслась его персональная Немезида, преследующая актера и во сне. Свинарка ! Сучья свинарка из величайшего киношедевра Совдепов, прямо и недвусмысленно указавшего в свое сложное время всему советскому народу, что русские - гады, хотя Конкин никогда сам не был русским, но как и Верещагин неизменно огорчался, видя оскорбления государственных держав, попранных пренебрежением и развратом. Крутнувшись на каблуках, Шарапов обернулся, хитро и ловко не открывая глаз, подобрался крепко сбитым телом и подошел, сцепив хрустнувшие зубы, вплотную к Зельдину, протянул дрожащие от ужаса руки и растопыренными пальцами потрогал его за неживое лицо.

- Га, - захохотал Зельдин, раскачиваясь молитвенно под нежными прикосновениями соратника по производству говнопродукта всегда, - я тут вычитал у Алешки Толстого, что у князь - кесаря Ромадановского был ученый медведь, подносивший чарку гостям на пиру, а если кто не бухал, то медведь охватывал его лапами и сосал лицо.

Конкин тонко заскулел сквозь побледневшие губы, враз представив, как премьер - министр великой в кучах России сосет лицо, например, Лаврова, сложноподчиненного напрямую Самому восемнадцатилетнему мудаку. Потом отпрыгивает, как попрыгунчик, к Рагозину и во имя космоса сосет лицо уже ему.

- Вот почему у Кадырова борода ! - догадался не вслух Шарапов, открывая глаза. Долгий и стремный даже после жизни Зельдин стоял посреди кабинета главврача сумасшедшего дома, пышной грудью великолепнейшей трансгел отвернувшейся от творимого по жизни на бровях ахуя. Она сидела в кресле, развернутом к окну, за которым в малярной люльке висел вниз головой Чичваркин, шершавый и гадкий.

- Мы все сумасшедшие, - беззвучно кричал Чичваркин в стекло окна, приблизив безумное лицо к фрамуге.

- И вот почему, - шептал Зельдин за спиной доктора Бэйли, - никто и никогда не отказывался бухнуть с папой Эльки.

- Ё... й в рот, - стонал Шарапов, ощупывая уже шею Зельдина.

- Чо там с фамилией ? - спросила главврач.

- Крюгер, - прожестикулировал Чичваркин за окном.

- Ладно, - вздохнула Бэйли, снаряжая атомную бомбу, - я понимаю, когда к перчатке приделывают свинорезы, или наперстки заостряют для Роуз Макгоун, или пальцы отрубают, или кольца носят на пальцах же, но я никогда не понимала, как чеченца - свинопаса умудрился сыграть еврей и еще получить за это Сталинскую премию ? А ведь тот был грузин, - задумчиво произнесла врач, щелкая бомбой.

- У кельтов был Броунжер, - хихикнул несносный коала, ворочаясь на груди врача и Богини, - карлик с ослиными ушами, наводивший морок на моряков. Бывало, свисает с мачты и по двадцать лет водит судно по таким буеракам, что матросы сами спрыгивают за борт, превращаясь в дюгоней.

- Думаю, - неожиданно поняла врач, - это очень хорошо, что я в Америке. По крайней мере, - вставая и выбегая в дверь говорила она, прижимая коалу к груди, - в одной из них.