Часть 1 Любви все возрасты покорны. Глава Истории о любви и сексе

“Любви все возрасты покорны”

(Французский поцелуй.)

Вступление.

В этом романе-поэме нет места пошлости, откровенного секса, здесь только любовь, любовь, любовь. Когда хочется отдать всю теплоту души, окружить заботой и лаской и не требовать ничего взамен. И возраст над любовью не властен. Она возрождается из подсознания, она пробуждает лучшие чувства и хочется летать на крыльях в синеве неба и солнечных лучах, а не ползать по земле, не поднимая головы.

Роман-поэма не автобиографичны,   всякие совпадения случайны.

Автор.

Женщины России,

это роман-поэма о том,

как мы с вами еще умеем

любить.

“ Два процента людей – думает,

три процента - думает, что они думают,                

а девяноста пять процентов людей лучше

умрут, чем будут думать."               

Бернард Шоу.

Французский поцелуй.

Немного перефразируя Бернарда Шоу, скажу: два процента людей – могут любить, три процента – думают, что они любят, а остальные принимают за любовь все, что угодно, но только не любовь.

“Любви все возрасты покорны”.

Я расскажу историю любви женщины за шестьдесят лет к молодому и обаятельному мужчине, короткую историю любви.

Некоторые современные женщины – это совсем не дряхлые старухи. В большинстве это -  творческие личности. Они не сидят на лавочках и не перемывают кости своим соседям, они не стонут от болезней и скуки. Им еще бы век на воплощение своих творческих замыслов.

Электроника  вовлекла и их в свой круговорот. Они владеют компьютерами не хуже молодых.

Они молоды душой и телом, именно молоды, а не молодятся. И даже оставшись одинокими, к сожалению, мужчины, наши дорогие мужья, уходят из жизни, как, правило, раньше, не кидаются в поиски сильных мира сего. А сильные ли наши “сильные мира сего”  - это еще очень большой вопрос в нашем мире, сошедшем с ума.

Вот, ведь парадокс.

Совсем не редкость, особенно среди бомонда, что глубоко пожилые мужчины обзаводятся молодыми любовницами и женами. Часто на телевидение  в скандальных передачах мы подглядываем в замочную скважину все их жизненные радости и разводы, обогащение за счет женитьбы, браки по расчету. Охи, и вздохи.

А женщинам сложнее. Само собой, как-то считается, что в возрасте женщина – уже и ни на что не способна, и смотреть-то на нее никто не смотрит, а, уж она-то готова, броситься в объятия любому, лишь бы нашелся.

Глубокое заблуждение мужчин.

Любовь – это когда любит мозг, когда любит душа, когда необъяснимо влечет к телу.

В загородном доме жила большая семья со всеми своим радостями и горестями, жила полвека. Ушли из жизни муж и  сыновья, осталась женщина одна. Муж и сыновья были на редкость обаятельными мужчинами, статными, высокими. Жить, ощущая около себя  таких мужчин, подарок судьбы. Приятно было даже просто пройти по улице, когда знакомые и незнакомые люди оборачиваются вслед.  

Однажды,   освещенные солнцем на закате, шел мой младший сын с девушкой, взявшись за руки. Он, спортсмен волейболист, высокий, сажень в плечах, в длинном белом модном плаще, она тоже в светлых одеждах. Приглядевшись, я узнала своего сына.

Вся жизнь  моя была посвящена заботе, заботе о  самых близких, до боли близких людей.

И тут – пустота!

Нет, жизнь моя не  остановилась, на диван со слезами не села, как моя соседка, которая ушла из жизни вслед за своим сыном, через год.

Сад, огромный сад  не давал время на слезы, звал, просил ухода, столько в него было вложено труда, почти за тридцать лет. Уже в мае зацвели калины, вслед забушевали бело-розовым цветом яблони, груши, сливы и вишни, рассада помидоров и огурцов требовала ухода.

А пес, любимый пес мужа, заставлял ежедневно выгуливать его по пять  километров в день.

И так прошло 7 лет.

Очень раздражала меня бывшая теплица, от которой остались только полусгнившие доски, выкорчевать которые из земли, представлялось очень трудным. Пришла мысль, как облагородить этот участок: выкопать на половине площади неглубокий водоем, а глину сложить на вторую половину.

Мои помощники лихо взялись за эту работу, но быстро выдохлись. Не так-то просто оказалось выкорчевывать полусгнившие доски, да еще с гвоздями.     

И  предложили мои помощники призвать на помощь их приятеля: уж, он-то быстро выкопает этот водоем. Не очень мне нравилось, когда появлялись у меня на даче новые люди, и я ответила отказом. Но, вернувшись через некоторое время, увидела, что появился третий.

Высокий, аршин в плечах, загорелый до негра,   волосы короткие  темно-каштановые, напомнили мне чем-то Спартака из одноименного фильма. И работал, как негр на плантации. Его лопата, наполненная глиной, буквально мелькала у меня перед глазами. Лето стояло жаркое, на солнце  до 40 градусов, капли пота стекали по обнаженной, цвета шоколада, спине и груди.    На правом предплечье крупная татуировка – рисунок. По прикидке ему было не более 35 лет.

Работал он, не поднимая глаз. Лишь после работы, когда  из ковша поливала его спину прохладной, чистой  водой из колодца, я поймала его взгляд, взгляд измученного и не очень трезвого человека.

Сердце мне прокололо, что не очень-то ему сладко живется.

Из расспросов моих приятелей – землекопов узнала вкратце его историю. Родился в Ленинграде, жил на юге, служил в Афганистане, выжил, приехал искать родственников, отца не нашел, отец умер, нашел деда, прожил у него в нашем поселке около месяца, перелопатил весь огород. Но, видно, дед перепугался за свое наследство, уж больно много трагических случаев в нашей жизни сейчас, и выгнал внука.  

В поселке не пропадешь, у магазина всегда кучкуются любители выпить, пожалеть и угостить спиртным. Особенно, если еще почуют у новичка деньги. Но, больших денег уже не было, запасы от работы вахтой были растрачены, жить негде. Пригласил пожить в бане, за работу, местный алкоголик. Баня старенькая, покосившаяся, но крыша целая, дождик не капает. Электричества  нет.   Так  и пошло: днем пытались где-то подзаработать, вечером пропить. Если удавалось что-то купить из продуктов, варить приходилось на костре,   благо стояло жаркое лето.

Мое детство до 6-ти лет было, можно сказать счастливым. Родилась я слабенькой, бабушка выкармливала меня козьим молоком. Как только бабушка подоит козу, кричит: “Внученька, неси кружку”. И вот, идет мама с кружкой, а я, бегом ее догоняю. Картинки детства. Отец. Только нежные воспоминания: я на руках у отца, очень он меня любил. Хотя, отец, упрямый был, наполовину хохол, не пришел встречать маму из роддома, потому что родила она меня, девочку, а не сына. Может быть, испытывая угрызения совести, что он так поступил, он и любил меня так отчаянно. А может, предвидел, что его скоро не станет. Когда мне было шесть лет, отец умер. Мама осталась с двумя детьми, мной и моим братом.

Жизнь была трудная, хотя в те годы государство заботилось о своих гражданах, не в пример нынешним временам. И детсадики были бесплатные, и летний отдых в пионерских лагерях – бесплатный. А какие счастливые воспоминания о пионерских лагерях. В Карелии, на крутом берегу озера Суходольского, в которое впадает река Вуокса, был построен после войны пионерский лагерь. Кругом северные леса с елками и соснами, с мягким мхом, огромными валунами, может быть тысячелетней давности, нетронутая природа с лесными ягодами:   земляникой, черникой, брусникой. А осенью на мягком мху в бору сосновом можно было без труда собрать не одну корзину белых грибов. В те годы туристов было мало, добраться до нашего пионерского лагеря можно было только на паровозе, который ходил едва ли раз в день.

В двух километрах в одну сторону  от пионерского лагеря был, так мы его называли, Старый сад, разрушенное в войну, финское имение. Хорошими хозяевами были финны. Спустя десятилетие на крутом берегу реки все цвел и плодоносил сад: яблони, вишни, черная и красная смородина, а в оврагах было столько ландышей! Лишь от жилья остались старые, поросшие мхом, фундаменты. Спустя много лет, я написала стих о счастье моего детства:

Финляндия.

Меня тянет к тебе, Финляндия,

Может, крови частичку твою

Я впитала с красной ягодой,

Что росла на крутом берегу.

Буйство красок в далеком детстве,

Бег – полет с кручи наяву,

Тихий ландыш в овраге дремлет,

Я его не сорву, сберегу.

Мхом покрыты фундаменты старые

От порушенного жилья.

Иван чай полыхает пламенем.

Мальвы белые – чья-то мечта.

Нет уютного бывшего дома.

Бывших теплых и мягких сеней.

Не гонит сыночек корову

Нет и сытых довольных гусей.

Бывшего шума детишек,

Бывшей струи молока,

Бывших надежд на лучшее,

Но все так  же течет река.

Вуокса еще клокочет,

Вуокса еще ревет.

Знать ничего не хочет

Вечностью проживет.

Нас не трогали камни былого.

Помню игры, костры, тепло.

Лишь со временем снова и снова

Вспоминаю, что жизнью смело.

Иногда так душа томится

О далеком зеленом детстве.

И смородина красная снится,

Как прощение в воскресенье.

Но, было не одно счастье. Маме было трудно, да и женщина она еще была молодая, и через семь лет она вышла  замуж. Почему, именно он, изверг, стал ее мужем, я не знаю. Но, он принес мне столько горя, так страдала моя ранимая душа, что осталось и заложилось в подсознание это на всю оставшуюся жизнь.

Может быть, поэтому, я жалею людей, животных и даже насекомых. На своем участке я не вывожу, не шпарю кипятком, даже муравьев. Много о них читала, это высоко организованные твари земные.   Если уж, они  совсем не на месте, то могу побрызгать или порушить их муравейник. Нехорошо, но не жестоко. Муравьи найдут новое место для своего муравейника и перетащат туда даже все свое потомство. Придешь на следующий день и не найдешь ни одного муравья.

А это небольшая история, как появился у меня котенок. Вхожу после прогулки с моим псом Тарли, ослабив поводок. Пес бросается в сторону, раздается дикий  визг котенка и, я смотрю, как что-то летит в канаву и плывет на противоположную сторону. Тарли – на привязь, сама бегом к канаве. Вылавливаю мокрое существо, которое оказывается … месячным котенком. Уж, зачем его кошка мама привела на мой участок, не почуяв запаха собаки, я не знаю.

Тарли схватил котенка за задние лапки и повредил их. Из распухшего животика котеночка  вытекала жидкость, и моя старенькая мама держала его на бумажных полотенцах, меняя их каждые полчаса.

Но, все-таки пришлось везти котенка в ветеринарку и всего три укола поставили его на ноги. Позже пес Тарли подружился с подросшим котом. Напоминанием осталось лишь приволакивание задних лапок, но шустрым он был необыкновенно, взбирался на десятиметровую облепиху лихо.

Глубоко запал мне в душу рассказ о мытарствах этого необыкновенно обаятельного и мужественного на вид молодого мужчины. И когда он прислал мне сообщение по телефону с просьбой “взять его на постой”, я не смогла отказать.

Сейчас в нашем новом перестроечном мире люди с большим недоверием относятся друг к другу. Почти вся телевизионная индустрия – это убийства, расследования, обманы, конфликты на почве наследства, убийства за недвижимость, изнасилования, убийства и опять убийства.

Я знала, что вряд ли найдется человек, который одобрит мое решение. Но, я иначе поступить не могла. Вероятно, на подсознательном уровне, почуяв душой, как плохо этому человеку, так напомнившему мне моих любимых сыновей, которые уже давно в мире ином.

И имя у него было, как имя одного из моих  сыновей, и фигурой и ростом он мне их напоминал. А когда он написал свой адрес, я помогала ему восстанавливать украденные документы, почерк его был похож на почерк моего сына: с ровными буковками, одна к одной и наклоном влево!

Я не ношу креста, мы воспитаны были атеистами, но все более и более я прихожу к мысли, что Бог есть. Бог у меня в душе и я ему верю. Когда укрепилась эта вера, сказать трудно. Может быть, когда уверяли меня, что скоро конец нашей прогнившей, уничтожающей всю природу без оглядки на будущие поколения, цивилизации, девиз которой “после нас, хоть потоп” и “деньги, деньги, деньги”, любой ценой и чем больше тем лучше.

А Бог, якобы, сейчас забирает к себе лучших в четвертую цивилизацию.

Может быть, когда конфликт с родственниками, измотавший меня и заставивший поселиться в коммунальной квартире со старенькой  мамой, разрешился с таким положительным результатом, что внес в мою жизнь чувство успокоения и защищенности.

Что никто меня не оскорбит, что мой дом – моя крепость. Меня окружили добрые и чуткие люди. А родственники понесли значительный и материальный урон, и моральный.

И еще не раз  я в этом убеждалась, Бог испытывает, но он и помогает, в конце концов.

И всю свою нерастраченную любовь к своим сыновьям, я неосознанно вложила в это с виду такое сильное, а на самом деле, такое неустроенное человеческое существо.

Поселила я его в гостевом домике, с виду – сарайчик, а внутри – уютно. Стены и потолок оббиты щитами, обтянутыми серо-серебристой тканью, а часть – материалом под дерево. На окне -  в тон занавеска.    Когда-то привезенный из города, диван, тоже, кстати, в желто-коричневых тонах. На полу  -  в тон ковер. Стол, два кресла, две полки.   Свет, микроволновка, электрический чайник, чистое постельное белье – дополнили  интерьер.

Надо сказать, что после покосившейся бани без света, где он жил до меня, – это было роскошно.

Этот огромный, обаятельный, но душевно травмированный человек – оказался очень трудолюбивым. Так работал у меня только мой муж, спокойно, ровно, и легко.

То, что для меня казалось неподъемной работой, он выполнял слегка. Поручила я ему вскопать гряду, где росли клематисы. В одну из морозных зим ряд клематисов погиб. Гряда заросла снытью. Садоводы хорошо знают эту травку, которая своими белыми многочисленными корнями  образует такую дернину, что справиться с ней, не так-то и просто. Руки у меня до этой гряды не доходили.

Землекопом он оказался великолепным. Не успела я оглянуться, как гряда была перекопана. Солнечный жаркий день, шоколадный молодой мужчина и свежевскопанная  гряда с хорошим черноземом. Это ли не бальзам на душу.

Родом он оказался из деревни, где ему приходилось работать и на земле, и даже скотником, ухаживать за животными. Это тоже, мне кажется, сказывалось на  его стеснительности. В его действиях не было раскованности. Он не ощущал своей обаятельности, поймать его взгляд – было большой редкостью.

Это было удивительно еще и тем, что в армии он служил в войсках ВДВ. Только по наслышке мы представляем, что это за войска, какую сверхчеловеческую подготовку проходят восемнадцатилетние мальчики, после чего их отправляют в горячие точки, где приходится им  убивать и гибнуть самим.     

Уже позже, когда у нас сложились доверчивые отношения, и когда ему было очень плохо после принятия горячительных напитков, он рассказывал, как их проклинали женщины того народа, куда их послали убивать.   При выводе войск из этой страны, женщины посылали вслед проклятья и мели метлами дорогу вслед уходящим.

Меня  ежедневно радовало присутствие его в моем саду. Своих сил не хватало, сад зарос травой выше пояса, тропинки потерялись, бушевала сныть, иван-чай, крапива.

Тано с моим садом сотворил чудо. Скошена трава под плодовыми деревьями, выкошены дорожки, прополоты гряды с цветами. Я уже не ходила, а летала по своему саду, наслаждаясь ухоженностью.

А тут еще радует глаз водоем, постепенно наполняющийся дождевой водой, рядом горка с хостами и гейхерой, барвинком и цветущим львином зевом. А из каждой поездки в город я стала привозить еще редкие сорта хост. Тано приволок в основание горки большой валун, а по периметру  я посадила разноцветные примулы, весной зацветут и напомнят мне о нем. Хотя я вряд ли его уже когда-нибудь забуду.

С той стороны, где водоем, посадила плакучую иву. Разрастется, и ее ветви будут отражаться в глади воды водоема.

За сходство в облике я назвала его Челентано. А потом ласково и кратко стала звать Тано. Очень он походил на него и фигурой, и образом, созданным в фильме “Укрощение строптивого”. Но, укрощать его не надо было, надо было лечить его душу.  

Почему люди пьют? Вопрос один - ответов много. Один из ответов: уйти от действительности, которая гнетет и не отпускает. Человек в подпитии становится раскованным. Можно быть раскованным – прилично, можно быть - не прилично.

Завтраков, обедов и ужинов в гостевом домике не получилось, как-то сразу Тано стал есть

в доме на веранде, где летом у меня – летняя кухня, столовая.

Я стала относиться к нему так, как к своим детям. Мне не о ком было заботиться все последние  годы, и моя забота просто поглотила его.

Я по делам частенько ездила на машине в ближайшие поселки. И я Тано брала с собой.

Он терпеливо ходил со мной по присутственным заведениям, мы покупали корм для моей собаки Тарли, на местных рынках я обязательно покупала какое-нибудь редкое растение, покупали местные продукты. А потом обязательно шли в кафе и наслаждались:

я – кофе капуччино с блинами со сметаной, а Тано, мне хотелось его покормить вкусненьким, и я заказывала ему блины с мясной начинкой  и кофе американо.

Я наслаждалась, что могу сделать ему приятное, после его житья в полуразвалившейся бане.

Мой пес Тарли очень быстро признал Тано своим. Прогулки стали  обязанностью  Тано.

Часто мы ходили втроем: я, Тано и Тарли. Утром четко в 7.45 я выходила с Тарли из дома, а Тано уже ждал нас у калитки. В беседах мы узнавали друг о друге многое. Но, скованность его не оставляла. Себя он не ставил не во что, считал, что жизнь катится мимо и нечего ему уже не достичь.

Хотелось дать ему почитать Карнеги, как стать и чувствовать себя счастливым. Помню из его книги один момент (в пересказе): если ты чувствуешь, что все плохо, что ничего у тебя не получается, и ничего не получится, выйди  и пройдись по улице. И ты можешь встретить инвалида в инвалидной коляске, продающего цветы с улыбкой на лице.

Он счастлив!

А теперь посмотри на себя. Руки, ноги, голова целы, рост спортсмена волейболиста, загар, как будто бы только что вернулся с Мальдив, а небольшой акцент и скромность – интригуют женщин.

Но, читать он не хотел. У Тано было два айфона и постоянно наушники в ушах.   Часто он подпевал.

В утренние и вечерние прогулки я и начала ему повышать его самооценку и объяснять, что в 33 года жизнь еще только начинается, что у него есть самое главное, чего нет у многих: великолепный рост, великолепная спортивная фигура, обаятельная мужская красота. А некоторая стеснительность и скромность делают его более привлекательным.

Но, познакомившись с женщиной, тем более современной, надо еще, по крайней мере, хоть в кафе пригласить. А для этого надо иметь деньги, а чтобы иметь деньги, надо работать. Простые истины.

Подработать в нашем поселке нетрудно. Во многих домах престарелые одинокие женщины, да старушки с немощными стариками, которым и покосить надо, и дрова поколоть надо, и забор поправить тоже.

Решили, что Тано в летний период скопит некоторую сумму, которой хватит в городе, чтобы снять комнату и устроиться на работу.

Мои подруги и знакомые старушки с радостью давали ему работу, тем более, что работал он не отлынивая, пойди, найди такого работника. Не пил, только курил.

Некоторая сумма была уже собрана, но тут… у колодца встретил Тано местный алкоголик и пригласил к магазину. Почуяв недоброе, пошла и я в магазин, к нему не подошла, увидев, как  налили ему пластмассовый стаканчик водки и под  “Ты меня уважаешь?”, заставляли выпить.

Да, видно в работе накопилось напряжение души и тела и захотелось расслабиться.

Ведь почти полмесяца общался он только со мной, да с теми бабушками, да тетушками, у которых работал.

Какая уж работа на следующий день. И пошло, поехало.

Сначала у магазина, потом уже в одиночку, лежа на диване, через каждые полчаса глотки, глотки вина, пива, вина, пива. Оно назад, а он снова.

Не могла я посторонне на это смотреть и пыталась помочь, чем могла. Залезла в интернет, в народные методы, пробовала дать и лекарство  и заставить пить мед, насыщением организма калием можно снять запой.   Но, ни то, ни другое он не стал принимать. Почти ничего не ел и без перерыва курил.

Странное течение у Тано запоя. Вообще я алкоголиков боюсь. Помню, когда мама отправляла нас на каникулы в деревню, рядом у соседки муж часто запивал. Руки были золотые, не одну избу смастерил и в округе, и в ближайших деревнях. Но, пьяный был страшен: бегал за женой и детьми и кричал, что они немцы и он их убьет. Пряталась в эти дни соседка с детьми, то у родственников, то в подвале закрывались. Жалела соседка своего мужа. Рассказывала, что во время войны трижды он бежал из плена, ловили его, избивали до полусмерти, а он опять.

Много горя испытала и я  от отчима, который частенько пил водку, убегала   к соседям по квартире, часто делала у них уроки. А каких оскорблений только не наслышались от него и мы с братом, и мама. Почему она его терпела, я до сих пор не могу понять.  

Тано не мог быть один в запое. Днем  мне все-таки удавалось сделать какую никакую работу в огороде, вечером погулять и накормить собаку. Но, уже к вечеру он звонил и спрашивал: “А, вы, ко мне придете?” Помню, в один из вечеров, наконец-то после изнурительной жары, пошел дождь, хороший дождь. Я надела плащ и пошла, уставшая, но пошла, не могла не пойти. Зовет. Значит – очень плохо, может быть, одиноко, может быть страшно.   Сняла плащ, сняла обувь, прошла по ковру, присела на край дивана. Боялась:   вечер, вокруг никого, схватит, не вырвешься. А он, взял мою руку в свою, так я и просидела у него больше трех часов. О чем-то говорили, не помню. Дождь хлестал по крыши, от порывов ветра стонали деревья, от щели в форточке, колыхалась занавеска, от настольной лампы – рассеянный свет, моя рука в его руках. Жду, слушаю дыхание, пытаюсь вынуть руку и уйти, завтра ждет неотложная работа, но его руки не отпускают.

Второй рукой нащупываю маленькую диванную подушку, прислоняю к его рукам, и  головой на эту подушку. Свертываюсь клубочком. Так, не шевелясь, и проспали до утра.

Деваться утром некуда, слышу поскуливание, переходящее в лай, это Тарли требует прогулки. Осторожно освобождаю свою руку от объятий и бегу с Тарли на прогулку.

Солнце уже встало, трава еще не просохла, на дорогах лужи, а канавы полны водой.

Умытая природа, новый день начался.

Таких ночей было несколько. В последний день запоя было ему совсем погано. Пил без конца, курил сигарету за сигаретой. Пьет, а его рвет, вытравливает все, что выпил.

Мне пришлось отложить все дела и быть около него. К вечеру стало видно так невыносимо, что он прокричал, чтобы я вызывала врача. Нелегкое дело в поселок вызвать скорую,   должен приехать нарколог, да еще и платно, что-то около 6-ти тысяч рублей. Сумма Тано отрезвила немного, и рвота поутихла. Обмыла ему лицо и губы, руки.

Напоила минералкой. Но, спать опять же пришлось у него, в той же позе клубочком.

Сильные его руки не отпускали мою руку. Сквозь тревожный сон я почувствовала, как кончики моих пальцев целуют его губы. Во сне я пыталась отнять руку, но, опять же, во сне, поняла, сопротивление невозможно. Да, мне почему-то и не хотелось сопротивляться. По всему моему телу разлилась необъяснимая для меня

нега. Мне было тепло, уютно и надежно. И уже совсем не хотелось, чтобы это кончалось.

Это проснулось и зародилось с новой силой женское начало: от ласки к любви.

Очень странное и пугающее  меня.

Как не трудно в это поверить, но прожила я всю жизнь с одним  мужчиной, с моим мужем, и был он для меня единственным мужчиной в жизни.

Не думайте, что я была дурнушкой. В моего мужа был влюблен поголовно почти весь женский коллектив на его работе, а женщины шептались по углам и мечтали хоть краем глаза взглянуть на женщину, покорившую его сердце.

И по мне, даже когда у меня было уже были дети, страдал не один представитель сильных мира сего. Даже умоляли уйти от мужа с детьми и обещали любовь, заботу и благополучие. Но, я была, как  жена Цезаря, вне подозрений, и мой муж даже не ревновал меня. Такому, как он, изменять было нельзя.

Однажды, тогда еще не было мобильных телефонов, раздался звонок и мужу стали объяснять, что за мой ухаживает один очень важный мужчина,   и что я могу ему, мужу, изменить. Муж ответил, что нет на свете такого мужчины, с которым его жена могла бы ему изменить. Да, еще прибавил, что ему льстит, что его жена настолько привлекательна, что мужчины влюбляются в нее.

На работе в институте, где я работала, проводились предпразничные вечера, по ново русскому, корпоративы. Муж меня на них отпускал. Сначала небольшое застолье, потом в огромном зале танцы. Я очень любила танцевать. До рождения детей я занималась спортом, и у меня был первый взрослый разряд по художественной гимнастике. Конечно, я танцевала и танцевала с мужчинами. Очень хорошо запомнила, как кружилась в вальсе. А потом, в одной из комнат отдела, где собралась небольшая компания сотрудников и друзей, один из моих поклонников, пел под гитару песню Валерия Ободзинского “Эти глаза напротив…”. Лишь я знала, кому поется эта песня. Но, дальше легких знаков внимания, отношения не продолжались. Я всегда умела одним взглядом, одним словом остудить горячие головы и сердца.

Прошло семь лет со дня скоропостижной для меня катастрофы, смерти моего мужа.

Я занималась его наследием, издала книгу его стихов, я даже не допускала  мысли, чтобы продать дачу, или часть нашего большого участка, я работала, я трудоголик.

Именно труд позволяет мне перенести все мои утраты. А уж, о каких-то сердечных делах, у меня и мыслей не было.

Не скажу, чтобы мужчины не оказывали мне знаки внимания. Я проводила много работ по даче: надо было реставрировать теплицы, построить баньку, построить, наконец-то туалет, привести в порядок сараи и т. д. И все эти работы выполняли мужчины в полном цвете сил. А я, в начале работы, всегда предупреждала, что у меня могут возникнуть, либо деловые, либо дружески деловые отношения, и больше никаких.

И это было правилом и это действовало.

Никогда за семь лет у меня не возникала тяга к мужчине, не разливалась по моему телу

необъяснимая нега. Это меня сильно испугало. У нас разница в возрасте более 30 лет, до сих пор я относилась к нему, как  к сыну. Он рассказывал, что мать его родила в очень раннем возрасте, когда у нее еще не проснулись материнские чувства, воспитывала его бабушка. Много горя перенес в детском и отроческом возрасте. Были случаи, что и убегать из дома приходилось, и ночевать где попало, и голодать.

Дальше армия, служба в горячей точке. Домой не вернулся, там его никто не ждал. Покатился работать по России:   то, там надуют, то там обманут.

Испытывая мою обрушившуюся на него материнскую любовь, он попросил разрешения звать меня “мамой”.

Я думаю, почему я никогда не изменяла мужу? У меня сильный мужской ум. В группе в  институте, где я училась, получили дипломы только две девушки, из них одна – я. Остальные были мужчины. Во всех отношениях у меня всегда включались мозги и говорили мне “стоп”.

На следующий день эта странная приостановка запоя. Выставляются все бутылки со спиртным с просьбой вынести и вылить. Два, три дня обходится без сигарет.

Потом постепенно появляется аппетит, восстанавливается работоспособность.  

Может не пить совсем и 10 дней, и 15 дней, и 25 дней. Последний раз не пил 15 дней.

Работал, как всегда ровно, спокойно, с наушниками в ушах.

Глазами не встречались, о моменте “близости” не вспоминали.

Жизнь текла своим чередом: прогулка с Тарли, завтрак, работа у меня, или у окрестных старушек, обед, небольшой отдых, опять работа, прогулка с Тарли, ужин. У меня компьютер, у него – айфон с музыкой.

Меня томили воспоминания о поцелуях кончиков моих пальчиков и то, неизъяснимое чувство, которое меня охватило. Я почувствовала, что женщина во мне не умерла, она спала в моем подсознании и ни один мужчина до него, Тано, не мог ее разбудить.

На веранде не так свободно, и во время приготовления обедов, иногда он мне помогал, наши руки касались, иногда мы задевали друг друга, то плечом, то бедрами. И мне хотелось, чтобы он схватил меня и стиснул в своих объятиях, и чтобы мне было не вырваться.

В его объятиях я все же один раз оказалась. Во время грозы я выскочила  набрать воды из бочки, а он шел на веранду. А тут сильный раскат грома и молния, как будто вошла в землю около нас.

Инстиктивно,   от страха я оказалась в его сильных руках и, буквально, влипла в его грудь. Под проливным дождем под перекаты грома и сверкание молний он одной рукой крепко прижал меня к своей груди, поднял мой подбородок, наклонился и властно поцеловал меня в губы.   Я была напугана грозой, молниями, громом, неожиданным, но желанным поцелуем, о котором я даже себе не могла признаться, что хотела. Глазами не встретились, руки меня отпустили, и, промокшая,   я вскочила в дом, влетела по лесенке в свою комнату, чтобы переодеться.

Войти ко мне он не посмел, в раздумье сидел он на площадке лестницы между этажами и курил. До этого он никогда не позволял себе курить на веранде.

Позже у меня родился стих.

Гроза.

Мальчик мой ласковый.

Плечи в аршин.

Глаз не поднимешь.

Стоп. Не спеши!

Молния с треском

В землю вошла.

Губы сомкнулись.

Была, не была!

Ласковой силой

Сковала страсть.

Не вырваться, не крикнуть.

Пропасть, так пропасть!

Засветило солнце.

Теплый дождь омыл.

Ласковые губы.

Плечи в аршин.

И опять пошли дни за днями, в работе, заботе об урожае, в поездках в поселки, в город. Мы ходили рядом, работали рядом, завтракали, обедали, ужинали  рядом, но глаза свои он не поднимал, взгляд его мне удавалось перехватить очень редко.

Тано уже крепко подружился с Тарли, вдвоем они ходили на прогулки. Я стала ходить редко. Беседы наши почти прекратились, он разговаривал с Тарли, а я бормотала себе под нос, то навязчивую песенку, то, искала рифму к стихам.

Я не могла даже намекнуть ему о моих чувствах. Разница – более 30 лет.

В силу своей генетики  я – долгожитель. Тела своего я не стесняюсь. Занятия спортом, работа на участке, ежедневные прогулки с Тарли по 4, 5 километров в день, не дают телу дряхлеть.

Иногда в бане, я провожу руками по моей наполненной округлой груди, спускаюсь на линию талии,   ощущаю плотные бедра, ноги у меня сильные от работы на земле. И это, я еще не занимаюсь ежедневной гимнастикой, не беру пример с подруги. У меня скачена с интернета гимнастика под музыку, но, вот, загвоздка: как я только начинаю делать гимнастику, еще лежа в постеле, мой пес начинает отчаянно лаять,   и его громовой голос, как мне кажется, разносится по всему поселку.

Так что гимнастику отложила на лучшие времена.

Я старалась не встречаться с Тано взглядом, хотя и он отводил глаза. Когда он работал и меня не видел, я любовалась его сильным загорелым телом, мощными руками, его татуировкой, хотя раньше меня никогда не впечатляли татуировки. Он работал и подпевал в такт музыки, которую слушал, и это выглядело немного смешно, и я улыбалась.

Потом, позже он говорил мне, что чувствовал мои взгляды.

Однажды после ужина он попросил найти в интернете клип одной песни. Мы вместе ее прослушали. В этой песне были слова: “Что мы делаем с тобой, что мы делаем!”

Наши души и тела все ближе и ближе притягивались друг к другу какой-то неизведанной, непреодолимой силой.

Но, каждый думал об этом по своему.

Не могла же я признаться этому большому  ласковому зверю, что меня влечет к нему, что я хочу видеть, слышать и ощущать его присутствие каждый день, каждый час. Что я ложусь с мыслями о нем, и просыпаюсь с мыслями о нем. Что грезы мои становятся все смелее и смелее, а сны и того более.

Я боялась, что он усмехнется в ответ и скажет, что ничего не помнит, что это случайность, подумаешь.

А он… , я не знаю, что думал он.

Но однажды после ужина, когда я убирала посуду, он рывком притянул меня к себе, так, что две чашки вылетели из моих рук и разбились. Он держал меня крепко, но нежно.   Его объятия говорили, вырваться не удастся. Он сидел в кресле и моя грудь оказалась на уровне его лица. Не совсем умело он расстегнул одной рукой верхние пуговицы рубашки и прильнул губами к шее. Нежные теплые поцелуи спускались все ниже и ниже. Вдруг резко отстранился и оба мои запястья сковали его руки. Он поочередно подносил к губам мои пальчики и нежно целовал их.  

От этих поцелуев  я потеряла власть над собой, мой мозг отключился, внутри все разрывалось, пылало,   жгло.    В эти минуты он уже мог бы делать со мной все, что хотел, я была вся в его власти.

Он опять, как тогда, в грозу, поднял мой подбородок и его губы нашли мои.

А потом он отстранился и сказал, что это был французский поцелуй и он меня ему научит.

А потом смущенно сказал, слова из песни: “Что мы делаем с тобой, что мы делаем.” 

И велел мне идти спать. И ушел в домик для гостей сам.

Ошарашенная таким исходом, я еще долго сидела на веранде, налила себе полбокала “Мартини”, поднялась к себе в спальню. Скинула с себя белье и надела свою любимую тонкую батистовую ночнушку.   Вино отпустило мой стыд и я как, в сексе по телефону, была такая услуга, представляла, как он отнес меня в спальню, закрыл рот французским поцелуем, потом начал целовать мои пальчики, именно от этого я сходила с ума. Как потом его руки с длинными мягкими пальцами стали ласкать мою грудь и спускались все ниже и ниже …. Мое тело содрогнулось раз, два, три…. Я уткнулась в подушку, чтобы он не услышал моего крика. Я была снова женщиной, я любила и могла любить еще сильнее.

Утром, я не пошла на прогулку с Тано и Тарли.   Мне хотелось еще раз пережить вчерашнее грешное счастье. Но, солнце не дало, его лучи приказали вставать и спускаться на веранду, готовить завтрак.

Все дальше потекло, как и раньше: работа, завтраки, обеды, ужины, поездки в поселки, в город. Мы  разговаривали об обыденных вещах, но в глаза друг другу не смотрели, работали рядом, но в глаза друг другу не смотрели, обедали, иногда невзначай касались друг друга, но в глаза не смотрели.

Я не находила себе места, я не отрывала от него взгляда, когда он меня не видел, но сказать я ему ничего не могла. Я думала, что он жалеет о том, что произошло.

Но, однажды, когда мы работали рядом, он вымученно сказал: “Не работайте со мной рядом: я не могу смотреть, когда вы наклоняетесь, я не могу смотреть в вырез вашей футболки, я не могу  спокойно смотреть на вашу грудь под футболкой.”  Он взглянул на меня, взгляды наши встретились  и я увидела желание  в его глазах.

Хотя я и редко ходила теперь на прогулки с ним и Тарли, но он все равно ежедневно спрашивал, пойду я с ним на прогулку. Так как наши разговоры во время прогулок почти прекратились, то уставшая за день, я оставалась готовить ужин.

Но, в один из вечеров, я согласилась. Сначала мы шли как всегда, у него в ушах наушники, у меня  в тот вечер родился стих, но одна строчка никак не удавалась и я пыталась подобрать рифму. Я шла метрах в десяти позади его с Тарли.

Вдруг он резко остановился, сдернул наушники, посмотрел мне прямо в глаза:

- Прости, у нас нет будущего. Я вижу, что ты уже не такая, как прежде, когда я пришел к тебе.

Он перешел на “ты”.

- Я сам не нахожу себе места, днем и ночью ты незримо рядом со мной. Но, я не знаю, я не могу решиться любить тебя, мне придется уйти когда-то, а я так не хочу делать тебе больно.”

- Милый мой большой и ласковый зверь. А кто тебе сказал, что я буду удерживать тебя?

- Мы же с тобой не раз обсуждали твою судьбу. Ты зарабатываешь здесь, в поселке, деньги. Осенью мы едем в город, ты снимаешь на месяц комнату, устраиваешься на работу. Пойдет все по задуманному, пойдешь на курсы водителей. Я тебе помогу.      Проработав шесть месяцев с белой зарплатой, возьмешь машину в кредит. Будешь успешным: не ты будешь искать женщину, а она тебя найдет.

-Огромного, ласкового, обаятельного. И у вас обязательно будут дети, мальчики, похожие на тебя.

- Но, это время до отъезда наше. Не мучай ни меня, ни себя.

Вечером у нас намечался  банный день. Банька у меня небольшая, но чистенькая и уютная.

Стены из бревен, внутри стены отделаны осиновой вагонкой. Печь, на ней бак с водой, черпать воду надо ковшом. Холодная вода из колодца рядом в баках. Одно мне было всегда тяжело: натаскать ведрами воды. Для мытья воду надо было брать дождевую из бочки, а холодную – из колодца.                

Тано молча, не говоря ни слова, взял эту обязанность на себя.

Первой пошла в баню я. Жарко натоплено. Занавеску все не могла повесить, да и не надо, наверное. Влажность большая и окно запотевает. Вымыла голову,   с наслаждением прикасаясь массажной намыленной губкой  к уставшему за день телу, услышала какой-то скрип в предбаннике. Ни защелок, ни замков в дверях у меня нет. Все свои.   Вдруг открывается дверь в мойку! Входит, как ни в чем не бывало, обнаженный, во всей своей мужской красе, Тано.   Смуглое загорелое тело, в меру мужская растительность на груди, крест на золотой цепочке, это я видела и раньше, он обычно работал полуобнаженный,   татуировка на правом предплечье, белая часть тела от трусов и обнаженные мужские прелести. В глазах искра смелости.

Что мне оставалось делать?

Я не выплеснула на него ковш с горячей водой, я не прикрылась тазом, я не стеснялась своего тела, рубенсовским красавицам до меня далеко.

Я сделала вид, что ничего не произошло, что это обычное дело. Улыбнувшись, я предложила ему  наполнить   таз горячей и холодной водой,   предложила потереть спинку. И хотя в моих  грезах я иногда представляла эту сцену, его порыв, страсть, но сейчас своим спокойствием и обыденностью, я остудила его пыл. А может он и сам еще  не решился.

Мы мило помылись, я потерла ему спину, что доставило мне большое удовольствие. Он предложил потереть спину мне, я согласилась. Потом  губка была перевернута мягкой стороной и прошлась по  моей шее, спустилась на грудь, живот. Он окатил деревянную скамью теплой чистой водой, велел сесть. Тано намылил ножную губку мылом и попросил поднять одну ногу.

Тщательно вымыл, затем другую. Наполнив тазы чистой теплой водой, мы поливали друг друга.

Одеться в предбаннике он мне не дал. На дворе уже был октябрь, холодно.

Укутав в огромную махровую розовую простыню, он, обнаженный, унес меня в свое обиталище.

Там было жарко натоплено, но меня начинала пробивать мелкая дрожь.

Бра давала мягкий рассеянный свет, на столе  стоял бокал “мартини”, явно для меня.

Больше ни вина, ни крепких напитков на столе не было. Тихо звучала  музыка: “Что мы делаем с тобой, что мы делаем!”

Настолько для меня все необычно! Второй за всю жизнь обнаженный мужчина, равный по красоте Аполлону, рядом со мной, мужчина моложе меня на 30 лет, мужчина нечего мне не обещающий, мужчина, с которым у меня не может быть будущего, мужчина, при приближении которого ко мне, я вся дрожу внутри и готова отдать себя всю ему.

Я вино, если и пью, то маленькими глотками с перерывами.

Тано опустил меня на кресло, покрытое мягким пледом, поднес бокал вина, и я его выпила до дна. Легкая нега разлилась по всему телу, голова затуманилась, все остальное было как во сне.

Он перенес меня в простыне на теплую кровать, раздвинул края простыни и начал целовать от моей родинки на шее до пальчиков ног. Он поднес мою руку к своим губам и поцеловал один пальчик другой, третий. Эта ласка довела меня до женского счастья: я стонала от неги и искала его губы. Наши губы слились в упоительном   французском поцелуе.

Когда я улыбаюсь, у меня на правой щеке появляется  ямочка. Он целовал эту ямочку и родинку на шее.

Я была слегка пьяна от вина, я была пьяна от любви. Тано нежными, но теперь уже спокойными поцелуями покрывал мое тело. Они, его губы, как мягкие лапки котенка, то целовали родинку на шее, то вкрадчиво подбирались к  груди, то спускались на живот и возвращались обратно.    

Я не могла пошевелить рукой, я не могла даже поднять веки, мое тело сходило с ума.

Но, вдруг он поверх простыни  закутал меня в пушистое шерстяное одеяло, легко поднял и отнес в мою спальню. А из его наушников звучала музыка: “Что мы делаем с тобой, что мы делаем!”

И ушел! Я с трудом уснула в туманных догадках.

Проспала я до повизгивания Тарли. Это Тано с Тарли пошли на прогулку.                 Следующие три дня прошли по старому сценарию: работа, завтрак, обед, ужин, прогулки с Тарли, на которые я не ходила. И не одного взгляда.

Приближался переезд в город. Я была в полном смятении. Надо собираться, вещи, консервацию, бумаги. А мне рук не поднять. Хочется лечь, уснуть, провалиться и не думать ни о настоящем, ни о будущем, которого с ним не будет.

А женщина во мне проснулась, она полюбила это совершенное тело, она полюбила его, как любила своих детей, все перемешалось: женская любовь с материнской.

До отъезда оставалось пять дней. Вечером после ужина, когда стемнело,   он позвонил и спросил: ”Ты, можешь прийти ко мне?”

- приду.

- только надень халат.

- хорошо.

Я не могла к нему не пойти.

С замиранием сердца, страхом и неодолимой тягой  подходила я к порогу гостевого дома.

Он стоял перед дверью в полутьме, лишь луна освещала его высокую фигуру в расстегнутой, мягкой,   песочного цвета куртке. На груди в лунном свете – крест на золотой цепочке. Он курил.

В его обиталище было жарко натоплено, опять стоял бокал “мартини”, на кресле пушистый оранжевый плед, вместо света в глубокой керамической кружке горела маленькая восковая фигурка и свет падал только на потолок. Запах ароматизированного воска заволакивал  пространство. Кровать была распахнута. И опять мягко звучала все та же мелодия: “Что мы  делаем с тобой, что мы делаем!”

У двери он меня легко поднял на руки, внес в свое обиталище, сел в кресло, а меня посадил на колени. Я все еще боялась взглянуть ему в глаза.

Я! Сама! Пришла к молодому мужчине – это безумие для меня в моем возрасте и в той жизни, что я прожила до этого момента. Это говорил мой мозг.

Тебя влечет та невидимая нить-молния, которая необъяснимо приковывает людей друг к другу, не пытайся думать, принимай чувства такими, какие они есть, не думай о будущем.

Сейчас есть  только ты и он, и вас непреодолимо влечет друг к другу. Так говорила моя душа.

Так говорило мое тело. У меня холодело все внутри.

Я обняла его за шею, спрятала свое лицо, слышала, как выскакивает из груди мое сердце и как бьется его.

Он ласково, но сильно отстранил меня от себя, заставил взглянуть в его глаза. В них уже не было былой робости.

- ты, выпьешь вина?

- да.

Он заставил меня выпить бокал вина до дна. В мгновение тепло разлилось по моему телу, страх пропал.

Мелодия заканчивалась и начиналась снова.

Его теплые, мягкие, но, в то же время уверенные руки, расстегнули пуговицы моего летнего халатика.   Он стал нежно прикасаться губами к моей родинке на шее, по плечу спустился к ложбинке на груди. Вдруг резко отстранился и ласково стал целовать подбородок, за ушками, щеки, глаза. И вдруг неистовый французский поцелуй, от которого я чуть не задохнулась, столько страсти и любви было в нем.

Мне казалось, что я теряю рассудок, что я лечу в каком-то неведомом пространстве, и никакая сила уже не оторвет меня от его ласковых рук и губ.

Я не помню, как он раздевал меня, мне хотелось побыстрей освободиться от всего лишнего. Подняв меня, как пушинку, он мягко положил меня на кровать. Время, пока он снимал свою одежду, показалось мне вечностью. Я уже не могла  секунды прожить без его прикосновений.

Опять его  губы блуждают по моему обнаженному телу, добираются до моих пальчиков, а рука медленно, но настойчиво ласкает мои бедра, приближаясь к источнику наслаждения.

Когда он целует мои пальчики, я схожу с ума.

Дальше безумие: он шепчет, чтобы я не боялась, что он не сделает мне больно. Он входит в меня ласково, нежно, уверенно. Вот, он верх  блаженства любви между мужчиной и женщиной.    

Я ненадолго засыпаю у него на его могучем теплом плече, теперь уже таком родном и близком.

В свою спальню  я  вернулась только под утро, Тано с Тарли ушли гулять вдвоем. Я слышала  только счастливое повизгивание пса и напев песни: ”Что мы делаем с тобой, что мы делаем!”

Когда они вернулись с прогулки, я уже занималась своими привычными делами. Вместе на веранде мы выпили с ним по чашке крепкого заварного кофе, не отрываясь, смотрели в глаза друг другу, я была абсолютно счастлива в этот момент, а его взгляд уже был открытого, уверенного в себе мужчины,   мужчины, который любил.

Но, счастья не бывает много. Это миг, и опять пустота. Я знала, что приближается тот момент, когда я должна буду его отпустить, я должна буду заставить его уйти.

Он останется со мной навсегда в моих мыслях, моих воспоминаниях, но острота ощущения его прикосновений   со временем притупится.

Но, это будет потом, а сейчас сердце и душа будут разрываться от предстоящей разлуки, а я буду вымученно улыбаться и говорить себе, что так надо.

И настал тот день! Мы договорились, что он уедет завтра, за день до моего отъезда. Я не буду знать, куда он уехал, мы не будем звонить друг другу.

Завтра, завтра, завтра – стучало у меня в висках.

Конец октября, холодный дождь хлещет по крышам. С шумом водопада льется струя воды с крыши в бочку, холодный осенний ветер срывает последние листья с облепихи и клена, что растут вдоль дорожки, ведущей к гостевому домику. В домике сквозь занавеску пробивается слабый свет. Луны сегодня нет,   тьма. Тарли у меня в спальне, где он любит спать на меховой подстилке.

После ужина, я жду его звонка. Телефон молчит. От отчаяния, я срываю  с себя всю одежду, накидываю на обнаженное тело, куртку, и медленно, ведомая необъяснимой силой, иду к нему.

С волос под куртку бегут холодные струи дождя, мое лицо в мокрых последних листьях.

Я не заметила его у дверей, я даже не заметила огонька его сигареты.

Его руки подняли меня, внесли в очень хорошо натопленную комнату, сбросили мокрую куртку и обернули в розовую мягкую ткань. Присев на корточки, он вытер мои волосы, шею, поцеловал родинку, он вытирал мою грудь, руки, живот, ноги. Он вытер каждую точку моего тела. Откинул мокрую простынь и завернул  в тонкую ткань хлопковой теплой  простыни.  

Он ждал  меня! И простынь согревалась для меня! около печки. И бокал мартини был наполнен, для меня! И свет шел только от восковой свечи в керамическом бокале, тоже для меня!

Последний вечер, последний вечер, последний вечер – стучало у меня в висках под мелодию: ”Что мы делаем с тобой, что мы делаем!”

Я еле сдерживала слезы, а в душе и теле все у меня клокотало, заливалось теплой волной от его прикосновений.

Ждал, ждал, он ждал меня!!!

Последний вечер, последний вечер, последний вечер!!!

Я медленными глотками выпила стакан мартини до дна. Горячая волна пошла в кончики моих пальцев, мой мозг утонул в туманной неге, я уже не боялась ничего, я уже бесстыдно хотела его.

Последний вечер, последний вечер, последний вечер!!! – стучало в моих висках  под мелодию: ”Что мы делаем с тобой, что мы делаем!”

Я  хотела, чтобы он, мой большой и ласковый зверь,   целовал мои пальчики, чтобы я чувствовала, что из его объятий  мне не вырваться, что я полностью покорна  его мужской власти, чтобы  его руки ласкали меня до боли, до неги, до изнеможения, до женского счастья.

Я уже поняла, что мои словесные уроки не прошли даром. Он оценил свои достоинства, свою мужскую красоту, поверил в свою мужскую силу, поверил, что может добиться в жизни многого.

И в этот момент он был потрясающе красив и уверен в себе. Это был уже не тот большой зверь  с потупленным взором и пьяным отчаянием в глазах.

В этот вечер все ласки мира были нашими. От его поцелуев я сходила с ума, в благодарность я целовала его сильную грудь, сильные руки, плечи, спину и то, что можно, и то, что нельзя.     

Последний вечер, последний вечер, последний вечер!!! – стучало в моих висках  под мелодию  ”Что мы делаем с тобой, что мы делаем!”

Обнаженная, замученная ласками, зацелованная, заснула я у него на плече под утро.

Тано, по-моему, не спал.   Я несколько раз чувствовала, как он приподнимал мою голову, клал  на подушку, боясь меня разбудить. Курил. Потом возвращался и так же ложился рядом.

Он все подкладывал сухие березовые дрова в печку, и в домике было жарко.

Мы лежали обнаженные и счастливые.

Последнее утро, последнее утро, последнее утро!!! – опять застучало у меня в висках.  

А мелодия: ”Что мы делаем с тобой, что мы делаем!”- все так же  тихо звучала в комнате.

Утром он в последний раз пошел гулять с Тарли. Пес знал всё. Он не лаял весело, как всегда, он шел понуро, и печальными глазами, как бы говорил: “Что ты делаешь с ней, что ты делаешь!”

Завтракать Тано не стал.

Его судьба повернулась к нему лицом, он стал сильным, уверенным  в себе. Теперь все покорится ему: и работу он найдет, и женщину  молодую полюбит, которая народит ему детей.

Уже из своего окна я с затаенной грустью ждала, когда он выйдет к калитке.

Я видела, как он вышел из гостевого домика, как всегда подтянутый, со спортивной сумкой на плече, такой близкий, такой любимый, медленно пошел к калитке. Накинув куртку, я вышла его проводить.

Мы вышли за калитку, я привстала на цыпочки и поцеловала его в губы французским поцелуем, как он меня научил. Губы пахли коньяком, значит, не так-то просто дается ему этот отъезд.

Потом резко развернулась и сказала: ”Прощай Тано, иди, я буду молиться за тебя, мой милый и ласковый  зверь”. И он медленно пошел на станцию.

Когда перед поворотом он оглянулся, слезы хлынули ручьем, мне хотелось бежать, остановить, вернуть, зацеловать и не отпускать его.

Кричали и рвались за ним моя душа и тело. Но, я бросилась в его обиталище, зарылась лицом в оранжевый плед и рыдала от отчаяния.

А из айфона, который он оставил, звучала все та же музыка: “Что мы делаем с тобой, что мы делаем!” 

Я налила себе бокал мартини, выпила его до дна и провалилась в забытьи.

Я успокаивала себя, что теперь у него все будет хорошо, что он обрел уверенность, что моя любовь и материнская, и любовь женщины  оградит его от всех на свете проклятий, от алкоголя.

Однажды в толпе он поймает до боли знакомый взгляд, но не мой, а молодой обаятельной женщины, напомнивший  ему  меня. Он уверенно подойдет к ней и скажет:

- Милая женщина, можно с вами познакомиться?

В ответ она  улыбнется скромной, милой улыбкой и скажет:

- В моих правилах не знакомиться на улице, но я приду к вам на свидание, я тебе верю.

На правой щеке у нее обозначится  ямочка, как у меня. Вздрогнув, он взглянет на шею и увидит родинку  на том же месте, что и у меня.

И это будет его судьбой!