Не верь

– Меня трясет и не могу сдвинуться с места, –скороговоркой проговорила Диметра ответившему на телефонный звонок Олегу.

– Ты только не волнуйся, – релаксирующе прозвучал его голос почти перед завершением звонка. – Я приеду за тобой.

Она стояла у бетонных ступеней, скованная беспричинным страхом настолько, что невозможно было сдвинуться с места. Прохладный весенний воздух проскальзывал по лицу, теряясь где–то у бетонно серых стен. Вскоре, на фоне непроглядной темноты, появилась энергетично мощная фигура Олега.

– Ну что ты? – Он подошел к ней и ощупал руки, ноги как родители ощупывают детей, после чего обнял, ощутив резкую дрожь ее тела. – Зай, с тобой все в порядке?

– Нет, – ели ответила она.

– Ладно, пойдем потихоньку, – успокаивал он. – Ну вот, пошли, мы уже не далеко от дома.

На протяжении всей дороги он не отпускал ее руки и дома, зашедши первым и раздевшись, он снял и с нее верхнюю одежду, после чего не выпускал ее из своих объятий часами. Чувствуя ее более–менее успокоенность он зачесал руками ей волосы назад и, направляясь к ящикам письменного стола, заключил:

– Ну вот, Милая, тебе уже лучше. Садись на диванчик.

Она покорно повинуясь села, кивнув головой.

– Смотри, что у нас есть! – Он достал с желтой этикеткой пузырек с каплями и сел рядом с ней.

Положив ногу на ногу на боковину дивана она легла на его колени, улыбнувшись в ответ открыла зубами пузырек капель и медленно инстиллировала их себе в нос: сначала в правую ноздрю, потом в левую. Разлившпяся по дыхательным путям и попавшая в рот горечь вещества дала незамедлительную реакцию. Ее напряженное тело сразу же обмякло, наполненные страхом мысли приобрели характер бессвязности при приливе, хотя это слово не очень уместно. Приливами она страдала: без причин ее в любое время прошибало потом, бледнело лицо и холодели руки. Часто после прилива мог наступить ни чем не мотивированный страх. А что, что происходило сейчас, было сродни волне, добро и заботливо укрывающей ее от всего ужаса реальности.

Теплыми и сильными пальцами Олег утонул в ее волосах. Он видел снижающуюся дрожь ее тела, становящиеся размером с копеечную монету зрачки и теряющий точку взор.

– Ц–ц–ц. Тихо, моя Радость, – гладил он ее по голове. Моя ты Милая, все пройдет. Все будет хорошо.

– Курица не мокрая? – Спросила она, сев чтобы не уснуть и протянув ему капли.

– Да я смотрю, тебя уже вставило, – засмеялся он. – Нет уж, спасибо. Я лучше пивка – не хочу в каждом незнакомом лице видеть твое.

На самом деле она спрашивала о том, не кончилось ли курево. При опьянении каплями речь становилась со стороны бредовой при том, что опьяненный человек чувствует что спросил правильно и если собеседник в той же стадии, то беседа становится полной веселья и радости, выглядящая со стороны как полностью бессмысленный разговор двух шизофреников. Олег имел в виду побочный эффект, который может держаться после приема капель две–три недели. Внезапно возникающие зрительные галлюцинации имели эффект шибки узнавания лиц – Олег или Диметра в моменты разлук часто видели в лицах прохожих друг друга или даже давно умерших людей, а слуховые галлюцинации имели еще боле курьезный характер. Например, однажды Диметра спускалась по эскалатору в метро и, слыша в динамиках объявление: «Состоится турнир по настольному теннису» , слышалось: «Состоится турнир по настольному пенису». Так же на штендерах виделись вовсе другие слова.

Отодвинувшись от него она проложила дорожку поцелуев по его теплой шее, плавно приближаясь к мочке его уха.

– Извини, зай, я не хочу сейчас. Знаешь, намотался так за день, сил нет.

– Ну вот, – немного отошла от опьянения она. – А расскажешь что–нибудь?

– Расскажу. Он наблюдал за спускающей трусики Диметрой. – Садись поудобней.

Угу, – села она рядом, обняла и прижалась к его сильному любящему телу, левую руку положив на свои гениталии.

– Когда я был еще очень–очень молод и жил далеко отсюда с матерью и братом, – тоном чтеца начал он, – Тогда и не знал точных терминов и того, что я не один такие же люди, как я, не просто есть, а их очень много. Стесняясь собственных желаний я одевал перед зеркалом рубашку брата, как можно быстрее старясь с себя снять весь купленный мне матерью ужас.

– А потом? – медленно ласкала она себя.

– А потом в его широких штанах и кедах выбегал погоняться с мальчишками, побаловаться футболом. Это только потом, на первом курсе, появились деньги, не большие, но их можно было накопить и шататься по магазинам, зависать в примерочных и одевать толстовки, мерить строгие костюмы. Знаешь, как было страшно? Долго выбирал себе семейники и, подойдя к кассе, боялся не знаю чего. В итоге продавщица сказала «Спасибо за покупку, молодой человек» и упаковала мне их.

Диметра слушала, временами проваливаясь в сон и боясь забыть слова Олега. Она это называла эффектом забытого вечера, повторявшимся раз за разом при приеме капель. Заключался он в следующем. Если глубокой ночью принять капли мастурбируя дома или катясь по метро на улице, то перед последним провалом (характеризующим наступление глубокого сна) последние два–три часа не запечатлевались в памяти. Проснувшись она могла долго искать очки и находить их в странных местах, не помня куда их положила. Она долго могла искать вещи и, так же, находить их в неожиданных местах. При этом минуты перед сном не запоминались – как белый лист.

Неожиданно для Олега она открыла глаза, вернувшись из мира сна и продолжала слушать его голос, потеряв нить рассказа:

– В школьные годы я легко знакомился с новенькими, приходящими в наш класс. Все обычно спрашивали, мальчик я или девочка. Смешно было.

Диметра снова улетела в сон. В этот момент Олег аккуратно снял ее замершую на гениталиях руку и, отнеся ее в сторону, положил свою. Он начал с плавных поглаживаний ее эрогенной зоны, а после – к более настойчивым. Он резко и в то же время бережно ласкал ее. Помимо прочих препарат имел эффект потери ощущения конечностей. Не чувствуя ни рук, ни ног она вернулась в мир снова, открыв глаза и постепенно обретая чувствительность рук Диметра сначала продумала что ласкает себя сама, но позже увидела вовсе не свои руки, а настойчивые, сильные, чьи пальцы с ломаными и стрижены до мяса ногтями прикасались к ней. Повернув голову она увидела самое важное – его направленные в никуда огромные зрачки и ласкающую себя руку. И это было экстатично–психотропным единением души, духа, уводящим от вечно травмирующей и постоянно надоедающей своим однообразием реальности в поразительно удивительный мир необычайной красоты, добра, взаимных чувств, обоюдного экстаза, совместного полета души, возвышающего над собственным телом, миром, пространством, временем, расстояниями и границами между реальностью и иллюзией, полом и ориентацией, домом в городе и вселенной, ксенофобией и пониманием, фоном и цветом, контуром и фигурой, плотью и кожей. Только в этом полете приходит истинное понимание смысла сладкой горечи – поцелуя с ним вкуса капель и их больничного запаха.

– Видишь, я тоже решил полетать с тобой…

Дальше его голос терял смысл равно так, как границы комнаты теряли очертания, контроль пространственно–временных границ. Капли обладали еще одним важным свойством, действующим как на нее, так и на Олега. Если заснуть, приняв на обе ноздри целый пузырек (сон, как правило, накатывал всегда), то по пробуждении практически не возможно восстановить в памяти час–два перед снов – эти моменты абсолютно не запечатляются в памяти. Поутру можно обнаружить себе и свои вещи где угодно. Так случилось и тогда. Она проснулась на плече Олгеа, чувствуя что он тоже не спит.

– Я, прикинь, какой сон видел, – начал Олег , прорывая тишину и смотря на Диметру. – Будто я в космосе и могу без скафандра дышать и повсюду бесконечность.

– По твоему космос бесконечен? – зевая спросила она.

– Да. Дальше космоса только создатель.

– Создатель – метакосмическая величина – тот, кто выше космоса, – но нас учат с детства, что космос бесконечен.

– Ты думаешь, по–другому? – Он смахнул прядь волос с ее лба.

– Да. – Она поймала его руку и проделала дорожку поцелуев от его запястья до локтя.

– Прекрати, зай, я то я возбужусь сейчас.

– И что? Утренний секс самый лучший, энергия на весь день.

– Ах ты хулиганка! Значит, энергия на весь день, да? – Он играючи сдернул с нее одеяло, навис над ней, чуть спустился и поцеловал, чувствуя как на его спине смыкаются руки Диметры.

Они с легкостью перевернулись на бок, не отрывая губ друг от друга. Олег лег на спину.

– И где мои очки? – осмотрелась она.

– Да вон, на тумбочке лежат.

– Ооо, спасибо. – Она их одела, после чего контуры обрели четкость, а черты его лица – разборчивость.

– Коридор, – отрешенно сказала она, положив голову на низ его живота.

– Что–о? – Усмехнувшись, удивленно спросил он.

– Мало кто понимает цепочку познания космоса и метакосмоса. Через любовь к человеку мы познаем окружающий мир. Через окружающий мир мы познаем любовь к создателю. Через любовь к создателю мы познаем сущность бытия, – смотрела в потолок она. – Если бы меня попросили изобразить создателя, то я бы нарисовала коридор зеркал, похожий на гадальный, где лежащая на боку восьмерка – портрет создателя, а бесконечность – его имя.

– Угу, – согласился он. – А главное – ни во что не верить, кроме вложенных создателем истин.

Олег сел, потянувшись за стоящим на тумбочке стаканом воды.

– Истины – это и есть создатель. Ведь так? – Она поудобнее устроила голову на его коленях.

– Да. Именно так.

– А идеальная истина – любимый.

– Или любимая.

– Зай, слушай, а давай еще по капелькам, м?

– Ну я от тебя балдею! – Воскликнул он, гладя ее по голове. – Вчера два пузырька угрохала, а утром еще просит.

– Всего чуть–чуть.

– Ты пойми, – грубо и настойчиво начал он. – Мне не жалко капель – тебя жалко, твое здоровье. И вообще, это забава для подростков. Давай лучше пойдем прогуляемся, купим пива по дороге, будем пить, обсуждать извечные проблемы мироздания, шатаясь по парку моего детства?

– Давай, – охотно согласилась она, кивнув. – Только я думала, клей – это забава для подростков.

– И клей тоже. Нас один раз родители застукали, когда мы с другом в подъезде клеем дышали. Крика было ты не представляешь столько. Сейчас покурим и пойдем.

– Ты клей нюхал?!

– Ну да. Давай тут, прямо в спальне покурим.

– Давай, – достала она тонкую сигарету с ментолом из пачки и, щелкнув зажигалкой, затянулась дымом. – Ловлю себя на мысли о том, как хорошо что мы живем одни без родителей. Это такое счастье – спокойная жизнь.

– Да уж. Моя мать точно бы разоралась, видя нас, курящих в спальне. – Он потянулся к лежащей на тумбочке зажигалке и за открытой дверцей увидел лежащие на полочке ампула. – Во! Хочешь, Дим, почувствовать сея лучше?

– В смысле? – удивилась она.

– Я введу тебе вот это, – показал он ей ампулу с маслянистой жидкостью внутри.

– Что это? Я улечу?

– Нет. Ты молодая еще, ни разу по–настоящему не летала.

– Ой–ой, от кого я слышу!

– А что?! Я почти что до сорока лет дожил – столько всего попробовал!

Он взял две ампулы из одной пачки, вторую из другой, положил их в низкий стеклянный стакан и пошел на кухню. Из–за любопытства Диметра за ним.

– Подогреть надо, зай. Раствор–то масляный, иначе расходиться в тканях плохо будет, – держал под струей горячей воды он стакан.

– Мне чем дальше, тем интереснее.

– Ну вот, готово, – вернулся в спальню он, распаковал одноразовый шприц, открывая отломил ампулу и заполнил ее содержимым шприц: сначала одной, потом второй, наполнился двухкубовый шприц.

– Снимай трусики, Милая.

Олег обработал спиртом ее правую ягодицу, мастерски ввел иглу и густая жидкость растворенного в оливковом масле для инъекций эфира плавно и медленно проникала в ее ткани.

– А это для меня. – Он проделал то же самое, но с другой ампулой и столь же мастерски сделал укол себе. – А теперь пошли гулять! – внезапно огрубевшим голосом воскликнул он.

– А я–то думала, это полет.

– Это другое! Сама заметишь: сиськи становятся больше, а голос – выше. Мимо моей старой работы пойдем – может получится что.

Он одел широкие джинсы, большие черные кроссовки, накинул кожаную куртку и ждал ее, наносящую на губы бесцветный блеск. Весенний воздух улицы ударил в нос прохладной свежестью пасмурного дня. Шли они молча, взявшись за руки. Круглосуточный магазин не радовал разнообразием: трое пьяных возле на лавке горлопанили едва разборчивые песни, дверь отторгала запахом разлившегося вина из разбитой бутылки. Олег вошел первым, попросил две бутылки пива и, к удивлению Диметры, две чекушки.

– А водку зачем?

– Увидишь, – хитро ответил он блеснув глазами.

Лента асфальта по бокам была украшена деревьями с голыми ветками.

– Вон, видишь корпуса больницы? – Он указал на здания с лева. – Я тут в хирургии раньше работал.

За забором все напоминало хитросплетение лабиринта корпусов, в котором разобраться было трудно.

– Здарова, Михалыч! – поздоровался и протянул руку он стоящему возле двери мирно курящему медбрату в зеленой медицинской одежде.

– Привет! – пожал ему руку тот. – Ты тут мимо проходил или по делу?

– Конечно мимо! – Он протянул ему две стограммовых бутылочки с водкой.

– Да вы как нельзя кстати! Представляешь, у нас же тут не выпьешь теперь!

– Что так?

– Да главная намешала спирт с хлоргексидином. А моя последнее из карманов вытащила. ****ец вообще! – Он выпил одну практически залпом, не запьянев. – Ну ладно, парочку ампул я вам спишу. На большее не рассчитывайте.

– Да нам и этих волшебных ампул хватит хватит!

– А Вы, дама, ничего, – бросил он на Диметру вожделенный взгляд.

– Моя – гордо обнял ее Олег.

Спустя некоторое время он, шатаясь, вернулся и дал ему две ампулы. Попрощавшись он и она медленно пошли вдоль аллеи по направлении к прудам, находящимся внутри огромного благоустроенного парка. Внутри, за огромной черной оградой парк начинался с детской площадки и тройки скамеек, на одну из которых они сели.

– Смотри–ка, свежий и пятипроцентный раствор, – смотрел на свет ампулу он.

– Настоящий полет?

– А то!

– Я всегда думала: и почему мы вынуждены искать окольные пути вместо того, чтобы просто купить в аптеке необходимый препарат? – Она положила голову на его плечо.

– Потому, что это мы такие, – медленно и тихо начал он. – А ты подростков представь. Общество настолько омерзительно, что направлено исключительно на порабощение человека, исключительно на стирание его личности, способностей к творчество. Общество топчет, ломает, душит, бьет, кусает и подростку не остается ничего кроме изменения состояния своего сознания. – Он пронзительным взглядом смотрел на неподвижные воды пруда. – И теперь представь: ни кем не понятые личности в бесполезной жизни будут снова и снова злоупотреблять препаратами если их легализуют.

– Ах, вот оно как.

– Угу. Но конечно есть одно НО, как я думаю. Вот имеет человек душевные проблемы, так ему обязаны дать доступ абсолютно ко всем препаратам списка А.

– Правильно, согласилась она. – Список А – это ведь прямое нарушение прав человека на свободу выбора!

– Это из–за наркоманов. Я вот готов поспорить: кинь я наш препаратик в воду – ты бы даже и не расстроилась.

– Конечно! Ведь есть ты и это самое важное. Вопрос отсутствия веры. Любимый – это истина в последней инстанции и доверять больше не следует никому.

– Молодец! Ну что, давай выпьем? – Он достал из пакета пиво и дал ей.

– За нас!

– Хорошо–то как, – сделал глоток он. – Всю жизнь так бы просидел.

– И я… Здесь… С тобой…

Холодно что–то. Давай пересядем? – предложил он, садясь на спинку скамейки и ставя ноги на само сидение. – Так теплее.

– Давай, – повторила за ним она. – Тоже замерзла. И домой хочется.

– А пошли! – Он спрыгнул и подал ей руку.

Пасмурный день не проявлял ни солнца, ни ветра, а они шли навстречу полету, таящемуся в кармане Олега.