Допинг

ДОПИНГ

/ из записок тренера /

Июнь.   Полдень.   Духота, настоенная на дрожжах хамсина,   огромной неподвижной массой обрушивается на плечи, уничтожая самую мысль о движении. На стадионе ни души, только я и Мириам, единственная бегунья в Израиле,   женские  достоинства которой находятся в приятной гармонии со спортивными, при условии, что их удастся развить, в чём я почти разуверился.

– Мириам,–  без энтузиазма настаиваю я,– всего один круг. Совершим — и свободна. Преодолей себя ради нашего с тобой успеха.

Мириам лежит на пожухлой траве у края беговой дорожки, расслабленная и беспомощная.   В глубине души я осознаю, ни моя настойчивость, ни её показное усердие ничего изменить не смогут. Соревнования на носу. Соперницы опытны и быстры. Я как тренер снова остаюсь у разбитого корыта. Ощущение безысходности  лишь подчёркивает бессмысленность моего упрямства, но я продолжаю уговоры. И хотя в поведении моём больше безумия, чем логики, успокаиваюсь на том, что и в бреду случаются вспаханные плугом трезвости идеи.    

Мириам прерывает поток моего уставшего сознания.

– Достал ты меня, Борис, честное слово, достал,– она вздыхает, устремляя куда-то вдаль затуманенный взор, а я пытаюсь разгадать, что видится ей, пьедестал почёта или другая жизнь, в которой нет места ни мне, ни спорту.– Ты как раз тот случай, когда проще согласиться, чем отказать.–  Духота сплющивает слова Мириам в месиво неразличимых звуков, а мои до предела обострённые нервы не позволяют совместить их потаённый смысл с необратимой реальностью. – Отчего вы, русские, такие упорные и упрямые?   Согласна, согласна,– спохватывается она, уловив мой протестующий жест, не русские, нет, а эти, как бы помягче сказать, русскоЯзыкатые израильтяне. Так вот, усвой, меня не колышет, кто будет первым на финише, я или такая же дура, как я. Я хочу жить, а не побеждать. А потому твой девиз о необходимости большой победы даже в отдельно взятом маленьком забеге, вгоняет меня в такую тоску, что задолго до старта могу предсказать его результат. Не пора ли менять?

– Что менять?– скупо соображаю я

– Или девиз, или систему тренировок.

И волоча ноги, как я свои мысли, Мириам направляется к условной стартовой черте. Меня сводит с ума набрызг иронии на созданных для поцелуев губах, но время разбрасывать камни ещё не приспело, и я ограничиваюсь выражением восторга, напоминающим плач Иакова над Рахелью. Осторожно ступая по узкой языковой тропе иврита, невразумительно бормочу, что моря  покоряются смелым, а беговая дорожка — настойчивым, пытаясь тем самым удержать Мириам от бегства в спасительную иллюзию, будто мир прекрасен и без моих призывов к спортивному совершенству, чтобы с комфортом в нём обосновавшись, лишить меня не только смысла жизни, но и хлеба насущного.

В моей практике это третья попытка вытащить израильских спортсменок из болота самоуспокоенности. Предшественницы Мириам, сообразив, что можно зарабатывать ногами, нечрезмерно их утруждая, не оставили мне выбора, кроме как попытаться удержать последнюю мою надежду на коротком поводке тщеславия. Но даже несколько судорожных глотков из переполненной до отказа чаши лести не прибавили Мириам ни прыти, ни желания. И я по-прежнему был ближе к отчаянию, чем к той незабываемой минуте, когда надежды маленький оркестрик исполнит гимн страны-победительницы.

В тот роковой день, зажав в потной ладони секундомер и подавая команду глухим и отрывистым, как собачий лай, голосом, не ведал-не гадал, что мы с Мириам на гаревой дорожке запущенного стадиона ковыляем к самому высокому в мире финалу. Это казалось тем более невероятным, что плетущееся рядом со мной сухопарое  создание было на грани обморока, и я с ужасом осознавал, что через  сотню-другую метров она не просто остановится — упадёт.

– Я хочу тебя, Мириам,– слышу я собственный голос и, чтобы скрыть замешательство, ухожу в отрыв, спиной ощущая недоумённый взгляд, который не сводит с меня и после того, как мы снова располагаемся на отдых. В нём затаился вопрос, равносильный разгадке жизни, действительно ли я решился на признание или ей померещилось. Три вещи непостижимы для меня, хотя и других не понимаю: путь спортсменки к олимпийскому золоту и роли тренера в её успехе, а также пути мужчины к девице, рвущихся друг к другу, но не вполне осознающих этого.

– Продолжим! Решительно заявляет Мириам, возвращая меня от философской казуистики к насущным проблемам профессионального выживания. Я облегчённо вздыхаю. Причина, понятно, не в амбициях, ей совершенно чуждых, а в непредвиденном увеличении призового фонда, столь неосмотрительно мною обещанном.

Мы преодолеваем круг за кругом, и всякий раз на одном и том же месте, успокоившись и войдя во вкус, с упорством фонографа напоминаю ей о своём желании, а она оборачивается ко мне, чтобы не упустить ни словечка, не смея ни верить услышанному, ни сомневаться в нём. Моя неподатливая ученица преображается на глазах. В ней появляется свежесть, уверенность в своих силах, тело становится гибким, а шаг — стремительным. Но для меня важно не обретение ею второго дыхания, а осознание того, что только в непрерывном движении, а не в состоянии покоя, сможет разрешить одолевающие её сомнения.

Мы валимся на траву усталые, но счастливые. Мириам близко-близко придвигается ко мне, освобождаясь от прилипшей к телу майки. Грудь её волнуется, дыхание зыблется, а губы, перелистав любовный словарь, жадно приникают к таинственному источнику, неся успокоение душе, заплутавшей в пустыне страстей и честолюбий, именуемом спортом высших достижений.

Так продолжалось до самых соревнований.   На тренировках мы сливались в любовном экстазе, и хотя сомнения в успехе задуманного ни на секунду не покидали меня,   я, как часовая стрелка, упорно продвигался к поставленной цели. Уже первые старты подтвердили правильность избранной мною тактики. Едва я приспосабливался на облюбованном для сексуальных игр месте, как Мириам, не дожидаясь сигнального выстрела, стремительно набирала скорость на виду огорошенных соперниц и судей. Она жаждала отдаться мне, но ей была невыносима мысль, что при этом могут присутствовать посторонние.

Я ликовал: свершилось! Мой тренерский талант, основательно зарытый в каменистую почву израильского спорта, заявил о себе во всеуслышание. В этом, несомненно, утешительном выводе, черпал я силу и терпение, иначе бы не выдержал адского напряжения, связанного с каждодневным поддержанием спортивной формы моей подопечной. Но всему есть предел, и существуют известные границы. Годы славных побед  и достижений не отменяли для Мириам того непреложного факта, что рано или поздно перестаёт действовать самый надёжный допинг, и спортсмен, словно поверженный полководец, слагает своё боевое знамя у ног нового кумира публики.

Им стала моя ученица Лилит.

Борис  Иоселевич

;