Осознанная необходимость plus 18

18+

Attention: это грубое грязное произведение с элементами порнографии, поэтому заранее осознанно подойдите к вопросу, нужно ли это читать.

Автор.

I.

В последние два месяца Вейко было особенно не по себе. С любимой Кати постоянная недоговорённость, да и к слову «любимая» он невольно мысленно прилаживал кавычки. Потом тряс головой, дабы изжить дурные мысли, да так, что шея трещала как горящий бикфордов шнур.

Всё больше сомневался. Но жить один категорически разучился.

В минуты приступов саморазоблачений он так и твердил, старомодно заламывая руки: «Быть один я слишком слаб, жить с кем-то – безответственен. Что меня ждёт дальше? ». О Кати он думал в последнюю очередь. Скорее она была неким элементом его умозрительных операций, который он был волен двигать по своему усмотрению. «Ну не мразь ли я? », – колотил в стену Вейко, полный тошноты по отношению к себе. В стене образовалась приличная дыра, и теперь было слышно по ночам, как осыпается штукатурка. Наркотиков он боялся, алкоголь не действовал вовсе. Единственное, что погружало в забытье – неистовая мастурбация до полного обессиления.

Он дрочил, когда думал о себе плохо.

Гладил одноглазую кобру, когда, напротив, был лучшего мнения о себе: «Нет, просто мир вокруг ****улся, но не я, не я…», – напевал.

Полировал нефритовый стержень в минуты полного безразличия: «Всё едино, всё – диалектика. Эгоизм – филантропизм. Один хер-р».

Кати работала в банке кредитным консультантом. Она ненавидела свою работу, а по ночам, в беспокойном сне, скрипела зубами. Она, что бы там он про неё не думал, чаще оправдывала его, чем осуждала. Но порой терпение иссякало. Они уже редко справляли бурные ночи, редко воздавали дань Эросу, редко трахались что есть мочи, секс перестал быть компасом.

Компасом. Отдушиной. Наркотиком. Отрадой. Лекарством. Спасением. Утешением.

Вейко устроился официантом в кафе, что располагалось в аэропорту. Работал ночами, она – днями. Виделись они редко, что создало в них иллюзию потребности друг в друге. А может, так оно и было, может ещё нуждались друг в дружке – не мне судить. Я приходил к Вейко, чтобы попить пива. В конце концов, я служил его жилеткой, и уже знал всю подноготную их личной жизни. Не знаю, уж чем я вызвал доверие. Единственная моя заслуга – приучил Вейко пить пиво после трудовых ночей. В своё время он мне здорово помог.

Познакомились при странных, а для кого–то – романтичных обстоятельствах. В отделении полиции. Вейко лоханулся с бутылкой вермута, который ему подарили на день журналиста. Да-да! Он учился на журналиста. Я тоже когда–то учился, писал что–то, потом бросил всю эту бессмысленную тягомотину. Впрочем, речь не обо мне.

Пристроился, значит, в кустах, да ещё в центре города! Хлестать этот вермут. Мутно-розовый… Отошёл за памятник Великому писателю, ещё и нассал там. Мне клялся и божился что прочёл три его романа, пять повестей, а в детстве очень любил его цикл авторизованных сказок.

Впрочем, не о том речь. Загребли его, цуцика, мусора.

Шпики. Фараоны. Полицаи. Как там ещё говорят? ПэПээсники…

Я-то у них частый гость, а Вейко – нет. Хмель сошёл с него. Сидит, задумался. Я к нему: «Слышь, чувак, чё так напрягся–то, а? Отпустят скоро. Не бог весть что. Ну, административный штраф впаяют, вот и вся недолга». А с нами в обезьяннике натуральный зоопарк сидел. Какой–то великовозрастный панк в занюханной косухе. «Я, – говорит, – Циклодол. В олдовом движе один из основных, с такими пункерами бухал, Ватти Бьюкэн* нервно курит козью ножку». Другой в каких–то зековских татухах, поминутно стирает пот с лица, тяжело дышит, всё время что–то смахивает с окружающего его воздуха: «Бля, да сколько тут у вас паутины! ». А весь прикол в том, что никакой паутины–то и нет. У третьего еблет весь в крови, уже запеклась. Какой–то колдырь достал фунфырик, спрашивает шепотом, нет ли у кого воды, чтобы разбавить эту самую настойку боярышника, или что у него там. Некая Натали прокуренно голосит: «Начальник, неужели ты позволишь девушке обоссаться! ». Главное, с какой–то долей кокетства промолвила даже…

Ну, Вейко отпустили раньше, потому как он ещё ни разу сюда не попадал. Сломали целку законопослушности, так сказать. Ну, он и поковылял. Думаю – разошлись наши пути–дороженьки. Ан нет! Дождался меня.

Слово за слово. Узнал, что я безработный, предложил работёнку. На завод, обтачивать какие–то детали, убирать с них заусенцы. Сам с него сваливать собрался. А он же совестливый – пока кого–нибудь себе взамен не приведёт – ни в какую не уволится.

День–деньской сидишь себе, жужжишь приборчиком – снимаешь стружку. В ушах – беруши. В голове мысли какие–то колобродят. В общем – не худший вариант. Не работать востократ сложнее. Я не понимаю, почему у нас трудовой стаж считают, а бездельный – нет. За вредность ещё должны платить. Пока народ безмятежно впахивает, ты с ума сходишь, думая за них за всех.

***

Я ему несколько раз предлагал – снять девочку, расслабиться, отвлечься от бытовухи, а то на парня смотреть страшно. Совсем загнался. Неудовлетворён, недоволен, чувства какие–то, вина там. Мужчина – то, мужчина – сё. Кати давать стала редко, да и здесь кайфа мало стало. Проще – действительно… дрочить.

Я его иной раз одёргивал – ну ты мне всю–то подноготную не выкладывай, третьим в постели как–то несподручно мне.

Выпивали мы как–то. Кати подругу пригласила, Вейко – меня. И спор зашёл у нас. Началось с шутки, а потом все встали в амбицию. Она мне: «Мужчина – должен! ». Детей зачинать, детей растить, детей кормить, подыхать там, воевать и прочее. Деревосындом. Всю это патриархальную ботву. Сындереводом. Я не отрицаю, что избалован изрядно. Домдеревосын. Это не значит, что в шоколаде всю жизнь рос, но как раз–таки ***вый климат в моей собственной семье и подтолкнул меня к мысли, что ячейка общества не так уже обязательна стала. Пожил с одной годок – с меня хватило. Накаченный вискарём, я начал высмеивать эту парадигму. А бухой Вейко сначала что–то плёл про «осознанную необходимость». Мол – если осознаешь, что должен, то и гнёт – не гнёт. Бормотал–бормотал, а потом махнул рукой.

Да только меня всем этим не проведёшь. Крепко мы повздорили с его подругой. Напоследок я обозвал её «недалёкой самкой», хлопнул дверью, и был таков.

***

Теперь мы встречались вне их «гнезда».

Он старался не афишировать это дома, хотя Кати, к её чести, при всей ненависти, что она питала ко мне, никак эти наши встречи не осуждала, не обсуждала, не препятствовала, но и не поощряла.

Засели мы как–то раз в пивнаре одном, и я поделился с Вейко своими планами. Не бросая пролетарскую работу, решил я осторожненько в жиголо податься.

Сначала он на меня недоверчиво как–то посмотрел, скептически даже. Очки снял, протёр уголком рубашки, надел.

– Нет, ну серьёзно, брат. Нашёл базу данных таких эскорт–услуг. Именно мужики–шлюхи требуются. Вдовам, недотраханным. Но самое главное – небедным. То есть солидный прайс.

Я оформился, фотографии свои выложил, о своих притязаниях интеллектуальных, о тяге к экзистенциализму и русскому авангарду, к поэзии битников и живописи ранних фовистов и пуристов. Ну, а заодно – и про то, то обожаю слово «пр-р-р-р-отуберанец», а вот «тубер-розы» не люблю. Как зарифмовал их Маяковский с «тубер-ркулёзом», так и въелось.

Он меня спрашивает – звонил ли мне кто-нибудь за это время.

– Ты что, чумной?!))) только вчера анкету заполнил…

II

Таким дундуком Вейко себя давно не чувствовал. Всё к чертям, в пыль, в крошево.

Обломки радостей, мечт, зубов. Ну, разве что в последнем есть доля преувеличения. Если Рим после низложения Ромула Августула вандалами смотрелся руинами, варвары пялились на водопроводы и акведуки как бараны на новые ворота, то Вейко, сам себе варвар, пялился на обрывки проектов.

Караул! И не Бог весть какие амбиции ведь строил. Всё звучит смешно, наивно и рассыпчато. Стать рок-музыкантом и писателем (ну, может, ещё журналистом, что отчасти удалось). Многие юноши об этом мечтают, если не пропьют вконец мозги или не сольются с прекрасной мечтой о судьбе банковского клерка. Пружинистого, услужливого, безотказного. Очень гордого и целеустремлённого. Наверное, проще тем, кто и не мечтал никогда. Одногруппник Меркуриев, друг детства Кантонов. Личину солидности они  напялили раньше, чем обрели лысину и пузцо.

Впрочем, романтизм… он такой разный. Когда-то и Вейко мечтал стать крупным предпринимателем со здоровенной мобилой. Собранные совместно с родителями на даче чабрец, зверобой и листья (кое-где оставались и ягодки) земляники, он превращал зимними вечерами в травяные смеси, упаковывал в конвертики из разлинованных листков, для надёжности скрепленных степлером, а потом продавал. Чаще всего своей двоюродной тётке, которая и без того его баловала. Редко, но метко.

Лет до тринадцати мечтал о карьере бизнесмена, а потом, на рекордно короткое время, превратился в милитариста. Ходил в камуфляже, мечтал об  армии. С какого, интересно, рожна? Может оттого, что дядька, откосивший от службы, являл собой отвратный пример для подражания? Казарма довольно быстро стала вызывать тошноту, не успев начаться.

В любом случае, милее мечты о девках, мастурбации, вовремя попавших в руки записей Цоя и первых робких бутылочек пива, не было тогда ничего. Дебильные стихи, положенные на два аккорда, записанные на китайскую погремушку, первые зарева мечты о рок-группе. Одинокие колоброжения по осеннему городу, когда пряная прелая листва щекочет нос получше всякого табаку.

Кати Первая, отшившая его после третьего свидания. Вероломная Натали. По-матерински заботливая Ольга… Загадочная Татьяна, наконец. Одни его презирали, другие пользовались, третьи – любили до умопомрачения, но тем скорее опостылевали. Но это были real feelings! Трогало, заводило, пьянило, убивало.

Сейчас всё это и прочее-прочее-прочее носится по скукоженным пространствам осатаневшего мозга и не находит себе выхода.

Иногда Вейко кажется, что все мечты и стремления были надуманными, и только одно реально – вылизать чью-нибудь ****ёнку. А уж коли цель достигнута, то о чём ещё мечтать?!

В газете поработал – штамповщина, тупизм и рутина. В другой – не платят. В третьей – всё в одном флаконе.

Теперь пошёл в бармены, точнее – в баристы.

Тяжёлая башка от выпитого за день пива. Слякоть и холодина. Пустой автобус (единственный плюс). После автобуса – обязательно покурить. Две-три, чтобы прокоптиться вконец. Внутрь кафе-бара идти не хочется вовсе. В первый же день стажировки достал жирный менеджер, очень похожий на Толстопуза из «Чип и Дейла».

– Принеси то!

– Принеси сё!

– Работаем, не прохлаждаемся!

– Какой работаем? Посетителей нет, всё протёр, помыл, почистил. Что ещё надо?

– А, так ты от безделья маешься? Тебе найти работу?

– Кто тебе сказал, что я маюсь? Я стою себе спокойно, попиваю кофе.

Подошёл клиент. Что-то долго и пристально рассматривает в витрине.

Наставник шипит:

– Вот видишь – клиент подошёл, а ты даже не видишь. Иди, предложи. Может, чего возьмёт.

Самое дурацкое – это внутренне сопротивляясь, изображать покорность.

– Здравствуйте! Кофе, чай? К чаю что-нибудь?

Мужчина лет тридцати в стильном плаще тёмного цвета растерянно–снисходительно но вежливо отмахивается.

– Я сам, спасибо.

Заказывает в конце-концов капуччино.

«Кто бы мог подумать, что я так буду ненавидеть капуччино?! ».

Приготовить его – целая история. Сначала сделать «Эспрессо», смолов ровно на один холдер, либо двойной (на 7 грамм), либо на одинарный (14 грамм), вставив его в особый паз в кофемашине. Холдер – фильтр с ручкой, через который кипяток под особым давлением прогоняется, попадая в чашку в виде кофе-эспрессо (очень крепкий, для cool man). Но это ещё пустяк. Пока ты мелешь зёрна, совершаешь прочие процедуры, ты чувствуешь себя причастным чему–то важному. Ты счастлив, ты нужен. Машина приятно жужжит. Аромат первосортной Арабики щекочет нос и кружит мозг. Делать «Эспрессо» и «Американо» («Эспрессо» с добавленной на две трети чашки водой) – одно удовольствие. Настоящая морока начинается при приготовлении так ценимой любителями молочной пены! О-о! Это что-то! Сначала налей молока в специальную металлическую кружку. Умудрись налить столько, чтобы было ни много, ни мало. Тютелька в тютельку. Затем, под особым углом взбей горячим паром, бьющим из специального краника. Не перегрей! Не преврати холодное молоко в просто горячее. А потом ещё влей это в кофе правильно, чтобы сердечко нарисовалось сверху или какая другая милая поебота.

На всё про всё у тебя минуты три-четыре. Профи, просто созданные для кофемашины, делают это играючи, пританцовывая. Они сосредоточенны и парят в эмпиреях одновременно. В эти мгновения они – воплощенный идеал человека.

– Что за параша?

– Это по-вашему – кофе «Капуччино»?

– За что я плачу такие бабки?

– Извините, молодой человек, но чашка грязная.

– Ты куда смотрел? Переделывай!

Пф-ф…

После двенадцати часов ты идёшь по парку, отделяющему кафе от остановки, легко, не чувствуя тела, ты просто паришь. В эти мгновения здорово курится, не то что на работе, когда каждый перекур – как благословение в концлагере. Когда садишься в переполненный автобус (единственный минус), то, глядя на сонные лица соотечественников, думаешь: «А может – ничего? Прорвёмся? ».

Изумительная сволочь ты, Вейко. Соглашатель, любитель компромиссов.

Пару банок пива и полдня дурного сна перед следующей сменой.

Кати поддерживает тебя морально, и в эти мгновения опять думаешь: «А может – ничего? Прорвёмся? ».

Изумительно.

***

Как полный кретин он теперь жалуется мне на свою новую работу. Я ему: «А-а-а! Не нравится в холуях ходить? В пролетарии снова захотел? ». Он отмахивается, да так, что задевает бокал с пивом. Но, к его чести, виртуозно его ловит и, чтобы не искушать судьбу, осушает и отставляет на соседний столик.

– Ты понимаешь, – говорит, – осознанной необходимости не чувствую. Есть какая-то искусственность ситуации.

– В смысле?

Раньше он оправдывал всё опытом, который можно получить и впоследствии использовать в написании новых рассказов. Но, после того как ему пришлось занимать деньги на выкуп журналов, где напечатаны его несчастные опусы, начал чувствовать себя полным олухом.

– Значит, не там печатаешься или не то печатаешь!

– Ты что, там же Солженицын в своё время публиковался и много кто ещё.

– Ну, гордись-гордись… давай, я тебе что ли подкину темку. Помнишь, я рассказывал о моём намерении стать жиголо? Ну, так вот. Первую неделю мне какие-то пидоры звонили. Я их, естественно, посылал. Одна дамочка попросила подробнее написать об антропометрических данных, длине полового члена и толщине, конечно. Я вообще решил, что это – толстый троллинг. Ну, кому интересно будет тра… точнее – заниматься любовью с тупой горой мышц с большим хером?!

Короче – не важно. К одной я поехал. Она живёт в пятикомнатной квратире. Совсем одна. Всё занавешено. Преобладает синий цвет. Обстановка былой роскоши. Пьёт шампанское из горла, под глазами – синяки. Худющая, но не лишённая шарма. Муж погиб в автокатастрофе. Анимационная студия у него какая-то, которой сейчас управляет какое–то доверенное лицо.

Ну, вот так и так. Мы выпили, глянули фильм какой-то. Поели. Потрахались. Как-то скорбно мы это сделали… И, значит, я понюхал какую–то предложенную дрянь, от которой какая-то бестолковщина, активность странная напала.

Я зачем-то подмёл и вымыл полы. Ещё раз пять её трахнул. Потом вылизал её потайные места, в том числе – анус. Она мне ещё какую–то одежду подарила, не из дешёвых.

Трахаться с ней приятно, только она, как будто, в постоянном состоянии «присутствия отсутствия». Ну, то есть, ****ой со мной, а сознанием – далеко… Это, брат, гимнастика, а не любовь. Но деньжат подзаработал – факт. Полмесяца за станком вкручивать надо, чтобы столько поднять. Меня, кстати, до токаря повысили, эге. В профсоюз вступил. Подруга ко мне вернулась. Я теперь, как честный человек, могу выпивать дома. Заходи, если что! Хочешь спросить, гложут ли меня моральные принципы? Мне они всегда были до большого барабана, что крутит в «Поле чудес» усатый бес.

Я всегда был уверен, с самого детства, что если общество тебя осуждает, значит – ты на правильном пути. Меня часто бабушка упрекала, у которой я гостил часто, когда родители забухивали или работали плотно. «Одевайся как вон тот мальчик – видишь какой умница». Тьфу! Помнишь, мы с твоей сцепились? Кстати, как она там? Так вот. Я просто не выношу, когда меня лечат, что там должен делать или не делать настоящий мужчина. Я без них знаю. Он «должен» быть комнатной собачонкой, жить как пёс цепной и помереть, протянув свою нехитрую лямку. Что ты говоришь? Я слишком категоричен, слишком жесток? Добра нам желают? ***-то! Жизни они все боятся, цепляются за род, получают-передают эстафету поколений и всё. Я всегда мир видел шире, нежели мне навязывали. Вот у меня мечта была всегда – если и зарабатывать бабки, то каким-нибудь приятным способом – в порнухе сниматься или баб за деньги удовлетворять. По-моему, лучше так, так честнее. Я не пытаюсь из себя никого строить. Для них я исчадие ада. Анархо-индивидуалист, штирнирианец. Я и мир этот вонючий хочу лучше делать, просто не знаю, как. Мне близок Кропоткин с его идеей о сотрудничестве как первейшем законе природы, в противовес набившему оскомину социал-дарвинизму. Ты спрашиваешь, а зачем тогда мне подруга? Ну, ты даёшь. Я, конечно, индивидуалист, но не настолько же! Помнишь, как Довлатов говорил о том, что ему лучше жить с кем-то, но быть предоставленным самому себе. Ты Носсака читал? Немецкий экзистенциалист такой. Роман уже не помню, как называется. Повесть, точнее… эээ… так вот. Там герой является лютым мизантропом, социофобом, анархистом. Но он встраивается в это общество как лазутчик, он заводит семью, делает карьеру, ничем вообще не отличается от добропорядочного гражданина. Пожалуй, он делает это всё даже более рьяно, чем какой бы то ни было гражданин. С ухмылочкой, усмешечкой. Да, это называется «фигой в кармане». Можно это как угодно называть. Давай ещё пива возьмём? Да, не по бокалу, а сразу бидон на три литра, на закуску – анчоусов. Ага, ну ладно, давай ещё, эт самое… по куриному шашлыку. Как пожелаешь. Так о чём я?

Да, я работаю на своём заводе. Ты думаешь, я работягам как-то демонстрирую себя? Ни в коем случае. Ни-ни. Работаю хорошо, выпиваю иногда после работы с ними, анекдоты травим. Бывает, и тоска нападёт. Как там… один мой друг, Рэм Архатов, говорит. Смысл топливо заливать, если некуда и не с кем лететь? Скучные они, работяги, да. У всех одно и то же. У одного сын-рас****яй, двойки таскает, курит шалу, девок заживает на переменах. У другого… у другого «жена – сука». Но, если она сука, значит ты – мудак, не так ли?! Зачем ты с ней живёшь, спрашивается. Вот, третий кредитов набрал.

Компьютер сыну меганавороченный приобрёл, а тот в шутеры по сетке рубится. А, это как раз первый, у кого сын – рас****яй. Ай-я-я-яй, я я… рас****яй. Ай-я-я-я-я… ик… я – рас****яй. Вот… комп купил, ещё посудомоечную машину. На кой чёрт? Плиту, Вейко, плиту, плиту бытовую, которая стоит не меньше, чем шаттл. Ну зачем тебе посудомоечная машина, шляпа? Зачем твоей жене крутая плита, а сыну – суперкомп? Теперь всю жизнь, старый пёс, псина, дурак, будешь расплачиваться. Ещё возьмёшь кредит, чтобы первый погасить. Что ты смеёшься-то? У меня есть один знакомый, он по дурочке взял кредит, часть денег потратил на Айфон для своей подружки, а она от него через неделю ушла. А другую часть он с горя пробухал и проебал. В самом прямом смысле слова проебал! На шлюх потратил то бишь! Да, я ему немного помог потратить бабло. Ну а что? Он мне сам позвонил среди ночи, говорит – приезжай, с тоски подыхаю. Ещё и кот у него помер… К чему я это всё? Жизнь, Вейко, сложная штука. Каждый как может, так и выкручивается.

Послезавтра опять пойду к этой, депрессивной. Ты тоже зарегистрируйся! Там на сайте очень удобно. Есть бэкофис, ну такой личный кабинет, где твоя анкета. Тебе приходят запросы, заявки. С клиентом ты можешь встречаться бесчисленное количество раз. Всё от твоего мастерства зависит. Как ты понимаешь, не только от мастерства… эээ… владения членом, но и головой. Наши русские вани, они как правило только елдой махать и кулаками могут, ну, стаканом ещё. Для них же это какая-то самоцель. Выебать бабу и к стенке отвернуться. Нет, для меня это всё было всегда не более, чем наградой за увлекательное интеллектуальное состязание. Ага, ну вот, отвлё-ё-кся… Я плачу компании за подгон клиента мне, то есть первая моя с барышней встреча, первый гонорар, полностью уходит на оплату эту. Зато потом раз десять встречаюсь, и не отдаю вообще ничего, смекаешь? Потом, на одиннадцатый, опять отдаю бабки. Ну и всё. Как-то так. С завода уходить? Ну ты что! Незачем. А ты как там? Всё холуйствуешь? Айда в альфонсы!

III

Вейко в этот раз штрафанули на работе за испорченное какое–то блюдо, рассеян был. Помимо кофе, он ещё и всякие салаты готовил, бургеры и прочее. Форель некую запорол. Подкололи. Огрызнулся, пообещал менеджеру набить морду. Ну и получил выговор…

Дождь лил с самого утра. Небо заволокло такой пеленой, что Вейко долго не мог отделаться от впечатления, что попал в преисподнюю. Мельтешащие люди – не более, чем жалкие душонки грешников, страждущие, страдающие, жаждущие искупления, но не имеющие надежды его получить. Как не может напиться опустившийся алкаш, стреляющий копейки на фунфырик, как не может надрочиться конченный онанист, как потерявший всякую меру начальник не может насытиться бесконечно причиняемыми им своим подчиненным унижениями.

Хотел закурить – спички куда-то запропастились. Сел на автобус. Полный (один из минусов, но плевать). Ехать пять остановок, но из за какого-то правительственного чёрта перекрыли на целые десять минуть магистраль. «У нас – кортеж, а вы, быдло рабочее, да пусть даже креативное – вякать не смей». Так кричит вонючим своим ртом на рядового какой-нибудь прапор. Так дерёт генеральный директор менеджеров за невыполнение планов по продажам. Так отец-дуболом сына учит, как стоит жить. По столу – хрясь! Никто не выйдет, пока я не договорю. Деспотизм, дремучий лес, косность, убожество.

Наконец, автобус выплюнул Вейко из своего чрева.

На него с завистью, смешанной с сожалением, посмотрел оставшийся там, в людской толкотне, какой-то тщедушный очкарик с папкой под мышкой.

Им стоять в пробках, сидеть в офисах, вкалывать в литейных цехах и Бог знает, где ещё. А Вейко напьётся, Вейко забудется, ему всё будет до большого барабана, который крутит усатый бес из «Поле чудес».

Зашёл в родной магазинчик. Три дня не был, а продавщица сменилась. Мрачная какая-то, вот прошлая была – огонь. Мастерица веселиться.

– Два литра «Жигулёвского» и чекушку… нет, пол-литра «Финской». Ещё дайте селёдки, а лучше – салат «Селёдку под шубой», две упаковки. Так, две воблы взвесьте. Сок «Яблочный». И хлеб. Полбуханки. Ещё сигарет. Каких? Как обычно. Ах, да, простите. Давайте «Winston» красный…

И тут она выдаёт.

– Возраст-то позволяет?

– Бухать? Мне, любезная, возраст позволяет не только это. Паспорт? Пожалуйста.

Отсчитывая сдачу, она зачем-то сочла нужным поучить:

– Кто ж с утра пьёт, а ещё – молодой.

– Я всю ночь работал, двенадцать часов оттарабанил. И перед этим ещё три смены. У меня отдых, мила моя, о-тдых!

Хлопнул дверью. Закурил. Вейко стало даже совестно. При чём тут бедная, задроченная продавщица?

Кати часто стала упрекать Вейко, что его друг влияет на него не лучшим образом, что он и сам становится мрачным циником каким-то. Будто непонятно, что подобное к подобному притягивается. Мы ищем себе таких друзей, с кем бы нам было комфортно, кто бы закрыл глаза на наши слабости, с кем бы мы могли от правды, режущей глаза, расслабиться, свернуть со своего пути, снять сраный метафизический груз, совершить маленькое, комфортное самоубийство. Вот мечтал Вейко о стезе писателя, но что он делает до этого? Бухает. Ему нравится чувствовать себя Буковски. Ему это лестно. Но только писать ему в лом. Дневник – и тот забросил.

Все эти мысли надо срочно выгнать. Глоток водки, три глотка пива. Американо по-колдыриному. Пятьдесят, нет, лучше – сто грамм водки. Сто пятьдесят пива. Пожалуй, это уже даббл-американо, дюже крепко. Но хорошо, теперь присесть. Ах, какая досада, то мокро. Закурить. И домой. Лишь бы не слышать ничего.

А то как прижмёт всё в один момент: недоговорённость с Кати. Она жалуется, что они перестали совсем разговаривать. Хочет ласки – а он будто не видит. Хочет, чтобы он о ней заботился, а ему – наплевать. Так. Зуб поднывает, надо бы к стоматологу. Так, хотел написать роман – забросил. Так. Надо бы матери денег выслать, а он их пропивает. Зачем тратил на образование пять лет жизни, если не собираешься работать по специальности? Много, много всего, жуть, морок… Сердце кольнуло. Не помереть бы раньше времени. Господи, ну зачем поцапался с этой продавщицей, ну зачем так темно, почему…

Дома. Съёмная хата, хозяйка дома. Прошмыгнул по-тихому. Пусть катится к чёрту, старая карга. Не буди во мне Раскольникова. Бульк! Наушники в уши, какой-нибудь фильм. Может быть, братьев Коэнов? Большого Лебовски? Нет – чего-нибудь помрачнее. «Старикам здесь не место»? Точно!

Любимый эпизод. Бульк… Колдыриное эспрессо, а по-русски – ёрш.

«В орлянку играл когда-нибудь?

Сэр?

В орлянку. Играл. Когда-нибудь.

Я не знаю. Не могу сказать.

Выбирай.

Выбирать?

Да.

Зачем?

Просто выбирай.

Необходимо знать,

зачем выбираешь.

Тебе нужно выбрать.

Я не могу выбрать за тебя.

Это было бы нечестно.

Но я ничего не поставил.

Нет, поставил.

Ты поставил всю свою жизнь.

Ты просто этого ещё не знаешь.

Знаешь, какая дата на этой монете?

Нет.

1958.

Она путешествовала двадцать два года,

прежде чем попала сюда.

Теперь она здесь.

И это либо орел, либо решка.

И тебе придётся назвать. Выбирай.

Но подождите… Мне нужно знать,

что я могу выиграть.

Всё.

Как это?

Ты можешь выиграть всё.

Выбирай.

Хорошо. Тогда орёл.

Молодец.

Не клади её в карман.

Сэр?

Не клади её в карман.

Это твой счастливый четвертак.

А куда мне её положить?

Куда угодно, только не в карман.

Иначе она смешается с другими

и станет просто монетой.

Станет просто монетой. Хи-хи. Бульк. То есть если бы я был на месте этого несчастного продавца, то, наверное, в штаны бы напрудил… Ха-ха. Давай упадём ещё ниже, чтобы дальше некуда. Признайся себе, Вейко, ты всегда был трусом, всегда боялся жизни. Про кого бы ты мог написать в своих рассказах. Только про таких же лузеров как ты. Чтобы со знанием дела. Художественная правда, торжество вымысла, говоришь, что может родить твоя скудная фантазия, а? Бульк. Бля, что ж так тошнит. Ах, да – пожрать. Срочняк пожрать! Селёдка под шубой, а где ложка? Похер – можно и хлебушком черпать, ёпть, на кровать насвинячил.

Может, сразу затариться на весь день? В этот магазин идти как-то не очень, не хочется. Позвонить корешу!

Длинные гудки… трубку не берёт, сволочь. Друзей таких я на *** видал!

Видал-миндал… А ведь мог я быть хорошим человеком, но я упустил эту роль… из какой-то песни, из какой? Чёртова память. Зачем эти знания тебе, Вейко? Хотел стать музыкальным журналистом, а к чёрту ты никому не нужен. Вся твоя музыка в жопе, джазмены в ****е… Тьфу, заебал этот фильм. Хавьер Барден ****ый. Нахуй. Ещё накатить…

Блять, чуток поспать, у-ух, как хорошо-то!

Бла-го-дать!

Студенту не хватает на то, чтобы сходить сходить в кино с девочкой. Стипендии лишили за удовлетворительную успеваемость. Работать – не хочется. Идёт в надежде найти денег. Через сквер – к памятнику… коню… потом через овраг, какая-то деревня, река, плывёт лодка какая-то, подгребает, там никого, парус какой-то. Пригляделся – тыщща. Бабки на кино! Снимает, сует под мышку, идёт по воде, удивляется, как можно ходить по воде, проваливается, чертыхается, вылезает на берег, раздевается, пытается разжечь костёр, но обнаруживает, что спичек нет. Идёт через овраг, через сквер, через какую-то четырёхполосную дорогу, потом… а где тыщща? А, там… нужны спички… Голый? А может, и не видно никому, быстро прошмыгну, в ближайший подъезд. В ближайшую дверь… открыто. На кухню, как в детстве. Полтора метра на два. За столом – отец. Курит, молчит Студент садится рядом, закуривает. Молчат. Сейчас скажу, что наконец нашёл себе девушку… Только что ж так плакать хочется-то, а? Уже льются, льются на стол, на пол, на колени… Потоп… Душе… душе-то как щекотно. Приятно. Грустно. ***во…

Вейко проснулся весь в слезах. Во сне он начал плакать с тех пор, как умер отец. Мысли о нём он безжалостно отгоняет. Больно, неразрешимо, к чёрту. Минут десять провалялся? Ничего себе! Пять часов прошло.

Кати скоро уж должна прийти!

Стоп, а что это за бумажка?

«Вейко, мне всё это надоело. Я просто не могу заставить себя сегодня прийти домой. Я заночую у подруги, а ты подумай, что тебе вообще надо и надо ли… Иногда мне кажется, что лучше быть вообще одной, чем с тенью…».

***

– С тенью-с тенью… ты всегда был каким-то молчаливым. Бульк! Разберись в себе. Тьфу, то есть хватит копаться уже. Всё это – гнилое занятие. Трудоёмкое и неблагодарное. Денег много заработал самоедством? Интеллигент вшивый. Стоп-стоп-стоп. Нужно, наверное ей позвонить? Не хочешь? Ну ладно-ладно. Что-что? Хочешь? Но не можешь? Или наоборот? Разберись уже. Есть в человеке тяга к падению. То есть взять и сделать всё ещё хуже. А потом бегать, высунув язык, исправлять. Для тебя жизнь всегда казалась чем-то скрытым за пеленой, за «потом». Всё будет потом. Потом. А пока подготовка, пока осознанной необходимости нет. Только фикция. Принудиловка. А если жизнь началась с первого часа твоей жизни? А понять пытаешься, когда тридцатник скоро стукнет. Так, а если разобраться? Что ей нужно от тебя? Может быть, побольше внимания всё-таки? Ласки ответственности? А она тебе зачем нужна? Пф-ф… Любовь… А что такое любовь? Внутренний закон? Императив? Или биологическая закономерность? Или чудо, нарушение всех логических цепочек? Христианское смирение? Ну, то есть не смирение, а принятие креста? Всей тяжести бытия… Вот что такое бытие? «Само бытие, а также и последующие определения (не только бытия, но и логические определения вообще) можно рассматривать как определения абсолютного, как метафизические определения бога; но в более строгом смысле к этим определениям относится лишь первое, простое определение некой сферы, и затем третье, которое есть возвращение из процесса различения к простому отношению с собой…». Что он имел в виду, этот прусский любитель пива и тотальных схем? В каком-то смысле Кати – это есть и крест, и искупление, и награда. И.. ну а что… за разрешение внутренних вопросов никто человеку доплачивать не собирается. Как хочешь – так и возись. Только за социально полезный труд. От каждого по труду, каждому – по фиге в кармане. Меньше думай. Как там у Платонова? «В день тридцатилетия личной жизни Вощеву дали расчет с небольшого механического завода, где он добывал средства для своего существования. В увольнительном документе ему написали, что он устраняется с производства вследствие роста слабосильности в нем и задумчивости среди общего темпа труда». Можно из жизни на раз взять и уволить такого вот… Философ, блять…

IV

Кати не очень любила ходить к Марине, только в крайних случаях, когда хоть на стенку лезь. Когда поплакаться, потолочь ядовитую воду в ступе. Марине она до большого барабана, который крутит в «Поле чудес» усатый бес. У неё как бы и своих проблем хватает, но всем чужие проблемы кажутся меньше собственных. Ещё бы! Своя рубашка не только ближе к телу, но и больнее. Рубище, а не рубашка.

Взяли водки. Так всегда случается, когда Кати приходит к Марине. То есть, после первой выпитой рюмки и в процессе выкуривания первой сигареты, жаловаться первой начинает Марина. И что начальник мудак, и что сокращение грядёт. А новый парень – какой-то мутный. «Вот! Вот! », - силится вклиниться Кати, но оказывается под новым потоком информации.

Через какое-то время плевать уже на эстафету жалоб. Они просто изливают друг дружке всё, что накопилось. Смешиваются люди, обстоятельства, ситуации, и вот уже получается среднее арифметическое. Скинуть всё в ведро, хорошенько вымешать, и можно делить поровну.

– Не того я хотела, не так видела… Бывает же… у других… лучше… Разве нет? Я стараюсь, но… один. Одной тяжело. А может? Да ну к чёрту. Стерпится, говоришь? То есть наоборот? Это я говорю, а ты категорически против? Ну вот… никакого толку не будет с парня, который много, столько много думает о себе. Ну а я, я – чем лучше? Я почему сегодня записку оставила? Он вчера таких мне гадостей наговорил, говорит – я ни *** не понимаю. И ещё много всего, что я просто даже не хочу это всё вслух произносить. Просто с катушек слетает. Я уже просто боюсь, не знаю, то у этого человека в голове. В тихом омуте, знаешь… Но люблю, люблю подлеца…

– У меня появился один, так на втором же свидании у него не хватило денег расплатиться за нас в ресторане. А я и так от безысходности, ну не самый мой персонаж. А тут я его, значит ещё кормить должна? Ну, розы купил. Нет, это никуда не годится. Но я очень-очень хотела секса, к тому же симпатия всё-таки была. Мы поехали к нему. Он коллекционер старинных книг, все деньги на них тратит. Это, конечно, всё интересно, но если так и дальше будет, то кто на меня тратить будет? Взяли мы вина, значит, выпили, потом…

– Нет-нет… мы когда встречаться начали, вообще поровну платили за ресторан. Когда у него были деньги – он платил, когда у меня – я. Ты пойми, ну не дура я меркантильная. Нет-нет, что ты, я тебя тоже не считаю меркантильной дурой. Не в том дело, что деньги – главное. Главное, что они большую роль в нашей жизни, к сожалению, играют. С этим ничего поделать нельзя. А вообще… давай ещё выпьем, только мне с соком. Вот. Знаешь, мы когда не работали особо, на стипендии, какие-то подработки… Он там какие-то пластинки продавал-покупал, барабанную установку свою продал. Так вот. Мы и не ругались особо. Не ругались. Была какая-то беззаботность. Сейчас есть какой-то минимум, но жизнь даёт какой-то крен не туда. Я иногда боюсь какой-то точки невозврата. Да не разврата, а невозврата!..

– Так знаешь, чем вечер у нас закончился? Он полночи мне рассказывал про первых печатников. Про Гутенберга, про Ивана Фёдорова, про китайских изобретателей. Это всё дико познавательно, но мне хотелось, у меня просто чесалось там… жгло. Горело. Вот смешно. Когда есть возможность регулярно этим заниматься – как-то перестаёшь ценить, а когда – раз на раз не приходится, то, конечно… вот так выходит. Как нищий на корочку хлеба… как-то литературно выражаюсь, да? А он выпить любит, как оказалось, ещё вина достал, откупорил, потом начались какие-то шевеления, на меня полез. Вроде бы должно как-то унести… а у меня в голове какая-то хрень засела, выгнать ну никак не могу. Какая-то механика тел, и ничего больше. Забыться у меня всё больше одной получается. Так вот, он кончил… А я пошла в ванную, свет включать не стала. Реветь начала, воду включила, чтобы не слышал. Потом руку в трусишки и продолжила. И тут как-то потеплело, похорошело, ну ты знаешь… А потом, ещё полночи слушала про пергамент, папирус, большие котлы, логограммы, ксилографы какие-то. Про информационную революцию, про монастыри мне рассказывал как про культурно-образовательные центры. И так далее… Потом вырубились. А утром я спозаранку улизнула, он ещё храпел…

– Вот я иногда недовольна собой, но и его не понимаю. Угрюмый, молчит. Такое до добра не доводит. Я-то всё-таки делюсь. А он, бывает молчит-молчит. Потом возьмёт и дверь у шкафа оторвёт, телефон об стенку разобьёт, дверью хлопнет, да так, что побелка сыплется…

– Да брось ты его, мудака, зачем мучиться… тебе с соком?

– Может быть… не знаю. Да, давай… Бульк… ой, что-то мне как-то плохонько стало… погоди.

– Давай музыку что ли послушаем…

«На ковре-вертолёте. Мимо ра-ду-ги.

Мы идём, а вы – ползёте.

Чу-да-ки вы, чу-да-ки»

– О! хорошая тема.

***

Вейко надоело думать, он спросил у своего друга, как ему зарегистрироваться на ресурсе «alfons. off. net». Завёл анкету и забыл.

С Кати они как-то объяснились, помирились. Со своим другом он начал видеться реже, ушёл с головой в работу свою кофейную. Начал понемногу нарабатывать навыки, у него стал получаться сносный капуччино. Наловчился обслуживать быстро и качественно. Чаевых в кармане стало больше, оклад тоже вырос. Из ученика в подмастерья, а затем – и в старшие бармены.

Потом ему, когда он и думать об этом забыл, поступил первый заказ с сайта…

Он долго размышлял, стоит или не стоит… Решил всё-таки попробовать.

Клиенткой оказалась то ли вдова, то ли разведёнка какого-то экс-мэра. В каком году он занимал должность – она не поделилась но рассказала о нём массу интересного. И что бордель держал, и сеть алкомаркетов.

Представилась как Софи. Уже не первой свежести, хотя и следит за собой. Малость обвисшие бока, но грудь на редкость упругая. Там не брито… Ему не пришлось долго потеть, чтобы её раскочегарить. Она позволила «спускать» в неё, так как по каким-то причинам не боялась залететь. Норовила сверху… Много кричала, хотела его даже связать. Там у неё пахло земляничным мылом. Вейко думалось, что они занимались «этим» прямо в их экс-супружеской кровати. Всю ночь она не отставала от него. Был перепробован весь арсенал самых насущных и первостепенных способов и вариантов. Был один нюансик. Когда любезная Софи кончала особенно бурно, то могла и обоссаться...

Когда же она счастливо захрапела, не удосужившись даже прикрыться, Вейко вышел на балкон покурить. Счастливое состояние беразличия… сквозь пелену усталости пробивалось что-то вроде укоризны, но он только отмахивался.

– Бабла получу, потом ещё напишу как-нибудь об этом своём опыте. Действительно, какие моральные принципы? Много они все знают? Последнюю фразу он произнёс, видимо, вслух.

Потому как встретил на себе недоумённый взгляд усача с соседнего балкона. Он как-то озорно подмигнул: «Ёбнутый, да? ». Вейко спешно ретировался с балкона, как будто его уличили в какой-то его тайне. На тумбочке лежал гонорар…

***

Теперь их посиделки можно было назвать рабочими планёрками.

– Ты что, серьёзно не стал платить компании за первого клиента?

– Не-а…

– Совсем дурак? Но они же это так не оставят. Зачем лишние проблемы себе создавать? Работай себе спокойно и честно и всё.

– Я и так уже создал себе проблемы. Честно? Не смеши мои калоши, друг. Мне совестно теперь своей в глаза смотреть, хоть я тыщу подарков куплю.

– Ну а бабу эту окучиваешь?

– И окучиваю, и поливаю. Только как бы тебе это сказать… э-э-э… у неё какие-то наклонности наметились. Как бы выразиться, чересчур доминировать, даже ролями поменяться.

– То есть, ха-ха, блин, чувак, не смеши, ты серьёзно? Она хочет, чтобы ты, чтобы вы… Мать моя женщина. Чтобы ты стал на время девочкой, а она – мальчиком? Хо-хо… Выпей, чувак, сочувствую…

– Ну почему мне всегда везёт на всякую ботву, а?

– Судьба у тебя дурацкая такая. Кстати, у меня тоже дурацкая. Я со своей подругой-то расстался. Вот, теперь один. Ну и зашибись. И ты не печалься. Откажись, если тебе этого не надо. И отдай им деньги, слушай, ну отдай, ну что тебе, в самом деле…

***

Они начали звонить сразу. Сначала барышни с приятными голосами, потом юноши. Очень дерзкие юноши. Обещали вывезти куда-то, о процентах говорили, называли пидарасом и обещали убить и опустить.

Всё это было очень неприятно. Вейко попробовал было перевести деньги через электронный счёт, но Интернет выключили за неуплату. На улицу выходить не хотелось.

Пришла Кати.

– Привет, милый, а меня сегодня пораньше отпустили. Можем куда-нибудь сходить или ещё что-нибудь придумать.

Ни с того, ни с сего он на неё наорал, прогнал, сказал чтобы шла куда хочет.

Она в слезах скрылась в темноту.

***

– Софи?

– Да-да?

– Я надумал. Могу приехать?

– Да, мой мальчик, конечно…

У неё уже было заготовлено всё необходимое.

– Сейчас мы всё подготовим, мой мальчик, чтобы не было больно… Будь умничкой, потерпи…

Стыд, стыд, ****ый стыд…

Можно даже было сказать, что было приятно. Она, оказывается, своего муженька-мэра точно так же любила пользовать. «Теперь интересно… теперь интересно», – упёршись в стенку размышлял Вейко, – кто же это экс-мэр. Умора! Сильные мира сего предпочитают особые удовольствия. Ха-ха! Головокружительное падение. Нет, надо копнуть, ах-ха-ха. Ай! Эй, аккуратнее, тётя.

Она разошлась не на шутку.

Стыд, ****ый стыд.

Пьеса в трёх актах. Под названием «Теперь я – проститутка».

Но интересно, всё же, что это за мэр был… не тот  ли, что рок-концерт отменил в целях борьбы с мракобесием. Ха-ха! Содомит-страстотерпец. Борец за чистоту нравов, изгоняющий бесов, экзорцист… Может, Корытников, а? Или Колухов? Или Шаткин-Лейкин, тот, кто по слухам, замешан в травле на активистов экологического движения? Господи, неужели, Глыба? Тот, что реформу чудовищную муниципального транспорта провёл? Ой, умора…

Батюшки-светы, если она меня будет так ****ь полночи, как я её, то от меня живого места не останется. Милая, дорогая, дорогая тётя, давайте поменяемся?.. Уже всё болит.

Наконец, закончила…

– А мой-то бывший выносливей тебя был… ха-ха… за что только деньги плачу? Да ладно – не ссы. У меня от этого гуся столько бабла осталось, что на сто мальчиков хватит. Хочешь, я тебе машину куплю? Не любишь водить? Какая жалость. Ну давай, я своему мальчику что-нибудь этакое, домик в деревне или велосипед. Или что там ещё? Хочешь, уедем в деревню, будет коз доить? Господи, милый, я так от этого всего устала, кто бы знал.

И она, дорогой читатель, разрыдалась. Хочешь верь, а хочешь – не верь…

Я утешал сорокасемилетнюю бабу, когда Кати где-то там... что с ней? Я заснул, желая больше никогда не просыпаться.

V

Вейко ехал в метро в час пик, плохо соображая, что вообще происходит. Какие-то люди, уткнувшиеся в свои планшетики, какие-то хипстеры с велосипедиками, какие-то студентики, мамаши с детьми, бабки, мужики в засаленных комбинезонах, метросексуалы, колдыри, музыканты, какой-то молодёжный активист, уборщики, инвалид какой-то, примерные барышни, откровенные шлюхи. Кто-то ещё. На каждой станции в вагон заходили новые и новые люди. Стало настолько тесно, что хотелось выйти из вагона, но выйти не было никакой возможности. В вагон впускали, но не выпускали. Вейко заорал, но его никто не слышал. Он материл всех и вся, проклинал, но до него и дела не было никому.

В вагон заходили всё новые и новые люди. Заходили, заходили, заходили. Молчали, никто ни с кем не разговаривал. И так снова и снова, снова и снова. Молодёжные активисты, инвалид, бабки, хипстеры, колдыри, женщина с кошкой, мужчина с собакой, какой-то депутат в отставке, какой-то оппозиционер. Мужик с патриотическим флагом, мужик с антипатриотическим флагом. За присоединение Аляски, против присоединения Аляски. За вооружение, за разоружение. За свержение, за укрепление. За хлеб и воду, за свободу. За восстановление СССР, против восстановления СССР. За расследование дела, против расследования дела. Пили, ели, рыгали. Поезд ехал дальше. Дальше. Дальше. Заходили. Заходили. Заходили. Девочка с шариком, мальчик с самокатом и автоматом. Национальные меньшинства, национальное большинство. Снова, снова и снова. Фанаты команд-соперников затеяли драку. Вагон затрясся. Вейко всё это казалось надуманным. «Вот если необходимость, крест, сознанность, а тут – голимая инерция». Куда, что, зачем. Ничего не понятно. Сколько так можно? С кем я? Ни с кем? С серьёными лицами куда-то едут. Едут-едут-едут-едут-едут-едут… едут-едут-едут-едут-едут… едут-едут-едут-едут-едут… дут-дут-дут-дут… дут-дут-дут-дут… дут-дут-дут-дут… дут-дут-дут-дут дут-дут-дут-дут… дут-дут-дут-дут… дут-дут-дут-дут… т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т… т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т… т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т… т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т… т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т… т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т… т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т… т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т… т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т… т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т… т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т… т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т… т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т… т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т… т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т… т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т… т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т… т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т… т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т… т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т… т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т… т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т… т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т… т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т… т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т… т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т-т…

Вейко нащупал сигареты, спички и закурил. Все доселе безразличные к происходящему, насторожились, обнаружили источник дыма и кинулись на него… начали его давить, как будто он был всего лишь гигантским окурком.

Когда Вейко дотаптывали, а сознание потихоньку тонуло в боли, а боль – в безболии, превращаясь в дым, в остатки дыма. Вейко смеялся и радовался. Ему было очень хорошо ему было правильно. Наконец-то, наконец-то, наконец-то... Что наконец-то? А вот наконец. Дымить перестало.

ЭПИЛОГ

Вообще, по совести сказать, непонятно, был ли Вейко. Кати давно жила с его другом, который ходил на завод, был вполне приличным семьянином. Она припоминала какую-то ссору, но Вейко… Вейко. Была вроде такая фантазия, а может и был кто-то, но она упорно старалась чего-то там не вспоминать. Упорно старалась. А друг подмигивал ей, принося зарплату. Ему резко повысили ставку. Новый хахаль Маринки, айтишник, и тот не получал таких денег.

По телевизору объявили о единении нации, о растущих ценах, о том, что русский народ всегда закалялся в трудностях. Какой-то полоумный, не облеченный даже властью такой, начал окроплять святой водой телекамеры, что они даже задымились. Начался пожар, да такой силы, что сгорело полгорода. Телецентры, крупнейшие магазины, рестораны…

У экспертов, как всегда, было несколько версий случившегося. Главная – преступная халатность. Виновных не нашли, полоумного и след простыл, а меры по соблюдению безопасности ужесточили. Сказали, что теперь будет намного лучше, намного пожаробезопасней.

Кати с другом подобру-поздорову уехали за город, в домик, который остался ей по наследству от родителей. Разводить кур, доит коз и коров, выращивать огурцы, картошку, солить сало, валять из шерсти носки, рожать детей, укреплять двор, строить баню, печь хлеб, петь песни, читать книги, слушать музыку, воспитывать детей и вообще… заниматься тем, чем должен нормальный здоровый человек заниматься.

Подальше из этого Сатанинского города, подальше… В этом и была осознанная необходимость.

4-11 сентября 2015