Джонни и Кот

Автор: Таэ Серая Птица

Рейтинг: R

Жанры: Слэш, Hurt/Comfort, Повседневность, Романтика

__________________________________

«На ручки и мур-мур-мур»

«На пары не приду, скажи Нептице».

Джонни посмотрел пришедшее сообщение, хмыкнул и пошел предупреждать кураторшу их курса, Курицыну Марью Федоровну, что староста заболел. Заболевал Кот всегда одинаково: еще вечером ничего не предвещало, а утром несчастный просыпался со страшно распухшим горлом, соплями и самой мерзкой в мире температурой. К вечеру становилось полегче, но зато уже следующим утром зараза опускалась в бронхи — и Кота начинал убивать кашель. Значит, после пар Джонни надо ограбить аптеку, потом найти любимый Котовий сок — один из — или гранатовый, или томатный. И если в киоске будет гранатовый, то в «пятерочке» надо будет купить печенек, а если томатный — то сметаны.

— Привет умирающим котикам! — проорал Джонни еще с порога.

Предсказуемым ответом ему прозвучал только глухой, в платок, кашель. Ага, ясно. Заболел Кот вчера, гордая птичка, вместо того чтобы позвонить — превозмогал. Джонни прошел на кухню, оценил батарею лекарств на столе. Ну так и есть, все, что можно, от горла — и ничего от кашля.

— Кот, ничему тебя жизнь не учит.

Замаячивший в дверях болящий ответить предсказуемо не смог, скрученный очередным приступом кашля, но невербально показал, куда Джонни может пойти со своими нравоучениями. Джонни не обиделся: обижаться на больного Кота было бессмысленно, как на любого кота. Эта бессловесная (в данный момент времени) скотина могла только укусить руку, ее лечащую. Жив-в-вотное.

— Чего встал, тушка? Иди в кровать. Я сейчас соку подогрею и принесу.

— Я еще не... — Кота снова согнуло в приступе.

— Да я вижу, вижу. Но уже почти да, так что марш в люлю.

Джонни посмотрел вслед стесывающему стены коридора плечами, шатаясь, парню, покачал головой и достал любимую Котовью кружку на семьсот грамм. Сок, бутерброд, который в Кота надо еще умудриться запихнуть, лекарства. Потом поставит бульончик вариться.

Джонни иногда с юмором говорил, что ему надо бросать эту чертову электротехнику и переводиться в ветеринарный колледж. Опыта в лечении котиков, мол, уже столько, что с любым, самым царапучим хвостатым он сумеет справиться. Кот жмурил свои невозможные синие, как у сиамца, глаза, скептически кривил сухие, в корочках, губы и утыкался в его колени носом, пережидая очередной приступ кашля. Джонни гладил тварюку по худой спине, согревая широкой ладонью. Никуда он, конечно, переводиться не собирался. Иначе к кому же тогда Кот будет заползать на ручки с видом одновременно независимым и гордым, как полагается котикам, и умирающим, как полагается больным? А хрипы в больных бронхах вполне сошли бы за то самое «мур-мур-мур».

«Котячья нямка»

Кот — животное капризное. Впихнуть в этого гада нормальный суп было так же трудно, как в обычного кота — лекарство. Кот шипел, хрипел и дергал носом. Джонни не составило бы особого труда спеленать его одеялом и накормить с ложки, под угрозой уделанной в супе постели Кот затихал и становился недовольно-покорен. Но Джонни предпочитал сперва поуговаривать — заодно и суп подстынет, чтоб Кот не обжегся. Горячее он не ел и не пил — слишком чувствительные зубы.

— Я грудку сварил.

— Кха-кха-кха...

— Без кожи, как ты любишь.

— Ы-ы-ы... Кха!

— И морковку на мелкой терке тер.

Смотреть на Котовью мимику можно было бесконечно — у него подвижное лицо, скуластое, сердечком, густые, но не сильно широкие брови с капризным изломом — цвета молочного шоколада, а длинные ресницы — угольно-черные. Вкупе с почти белыми волосами и тонкими, светло-золотистыми волосками на руках, ногах и в паху все это создавало впечатление, что шерсть для Кота собирали по всем его предполагаемым родичам, друзьям и знакомым. Предполагаемым — потому что Кот вообще-то детдомовский.

Так вот, о мимике. Джонни иногда так и подмывало научиться рисовать, чтобы зарисовывать все эти гримаски. А лучше — купить хороший фотоаппарат и таскать всегда с собой, как советовали в той допотопной передаче «Сам себе режиссер». Пока что хватало камеры на смарте, и дома на компе уже безобразно пухла папка с фотками Кота.

— Оно остыло, Кот. Сам поешь, или как всегда?

Кот откашлялся, с отвращением сплюнул в платок и позволил себя усадить в постели. Тарелку Джонни держал сам и повыше, у Кота от слабости дрожали руки. А от сытости и того, что съеденное было теплым, вообще начали закрываться глаза. Джонни отставил наполовину опустевшую тарелку — он иногда не мог понять, на чем Кот вообще живет, если ест так мало? — уложил Кота поудобнее и укутал в теплый двойной плед. Нужно было приоткрыть окно и проветрить, пока он спит.

— Джонни?

— Спи давай, зараза.

— От заразы... — Кот закашлялся, снова сплюнул в подставленный платок. — Там яйца и молоко...

— Поспишь, будет тебе твоя любимая котячья нямка, — улыбаясь, пообещал Джонни.

А что за мукой и изюмом для оладий придется сбегать до магазина, он не переживал: накормленный Кот проспит часа полтора-два, успеет, да и «пятерочка» буквально в соседнем дворе.

«Кот в маринаде»

Джонни держал в руках плошку с растопленным медом и смотрел на Кота. Кот смотрел на плошку с ужасом в круглых глазах и периодически заходился жутким кашлем.

— Кот.

— Ни за... кха-кха-кха!

На четвертый день Котовьей болезни Джонни понял, что все пошло по звезде, и болеть Кот в этот раз будет долго и упорно — мокрота перестала отхаркиваться, и от непродуктивного кашля Кота уже просто тошнило и скручивало в рогалик. А значит, помимо традиционной медицины, которая нифига не помогала, пришло время нетрадиционной. А значит, «привет леченья маета во все отверстия Кота», как сказала великолепная ВБП. А самым действенным методом, по авторитетному мнению бабушки Джонни, которому он доверял целиком и полностью, было лечение медом. У Кота на мед аллергии, слава всему сущему, не было, так что отговориться ею не получалось. Он просто сделал такой вид, какой бывает у нервного котика при виде пылесоса.

— Кот, я все равно это сделаю. Ты меня знаешь. И не надо делать глазки, как у анимешного героя.

— Черствая ты скот... — Кот опять зашелся в кашле, потом в спазмах тошноты, потом Джонни пришлось срочно ставить плошку на стол и ловить его, потому что Кот чуть не свалился на пол.

— Может, я и черствая скотина, но пока ты у нас скотина больная, я тебя буду лечить.

Кот страдальчески заломил брови, но брыкаться не стал ни тогда, когда Джонни нес его на кровать, ни когда намазывал липким, теплым медом, ни когда укутывал в шерстяной платок, под честное слово выпрошенный у бабушки.

— Все, ночь проспишь, утром сам увидишь, насколько легче станет.

Кот сонно моргнул. Было в этом что-то такое умилительное, что Джонни в очередной раз залип на его лице, на том, как теряют фокус синющие глаза, как медленно кончик розового языка ведет по пересохшим губам...

— Я тебе нравлюсь?

Пока Джонни соображал, что на это надо ответить, зараза-Кот преспокойно задрых, сунув себе под щеку его ладонь.

Пришлось просидеть истуканчиком еще с полчаса, пока Джонни не уверился, что Кот спит. Впрочем, домой он сегодня всяко не собирался: проверенные временем рецепты — это, конечно, хорошо, но проследить за тем, как на лечение медом отзовется Котовья тушка, было нужно обязательно. Не просто же так Джонни тащил с собой спальник.

А на всякие провокационные вопросы он Коту будет отвечать тогда, когда оный Кот будет в здравом уме и твердой памяти. Чтоб наверняка.

«Как вы Котика назовете... »

Джонни познакомился с Котом в приемной комиссии. Кот сидел на узком подоконнике с таким видом, с каким может сидеть на тоненькой веточке в десяти метрах над землей царственный сиамец, презрительно поглядывая на мечущуюся внизу хозяйку. Под Котом, конечно, ничего такого не наблюдалось, но выражение глаз было один-в-один. Подошедшего поинтересоваться очередью Джонни он смерил своим синющим взглядом, как лучом сканера просветил, лениво откинул в сторону белый локон и снизошел до ответа:

— За мной будешь.

Джонни посмотрел на то издевательство, которое строители почему-то сочли возможным наречь подоконной доской и использовать здесь, вздохнул и прислонился к стене. Спать хотелось неимоверно, так что глаза, стоило обрести точку опоры, закрылись сами. Он, в общем-то, не надеялся на то, что кто-то из абитуриентов снизойдет его разбудить. И в первое мгновение не понял, кто хлопает его по плечу и зачем.

— Твоя очередь, эй.

Ладонь у парнишки была узкая и твердая, и очередной хлопок получился почти болезненным.

— Понял, понял. Уже проснулся, не надо меня бить, — пробормотал Джонни, который тогда еще звался вполне себе цивильно Андреем Сергеевичем Витебским, воздвигся на ноги и пошел поступать.

Результаты надо было ждать, так что Кота Андрей увидел только через две недели, в коридоре перед стендом со списками. Кот невозмутимо взирал на толпящихся перед стендом абитуриентов со все того же подоконника и явно не собирался пихаться локтями.

— Привет, — Андрею тоже пихаться не хотелось, так что он остановился у окна и принялся разглядывать соседа.

Тот, скосив на него глаз, тихо фыркнул, но все-таки ответил, когда Андрей уже и не ждал, восприняв ответом этот самый кошачий всфырк:

— Здравствуй, маленький братец. Что ты ищешь в джунглях?

Андрей подавился смешком: надо же, как похоже, правда, не на тигра из «Золотой антилопы», а на Багиру из «Маугли».

— Я ищу поступления на бюджет, — попытался спародировать героя старого советского мультика Андрей.

— Чего же не идешь смотреть результаты? — вздернул бровь Кот.

— Толкаться неохота. Да и пока я не посмотрел, надежда жива в моем сердце.

Кот прищурился и протянул, напоминая теперь уже героя какого-то боевика или вестерна:

— Надо же, какая живучая тварь. Пристрели ее, Джонни!

Собственно, с легкого языка Кота прозвище «Джонни» к Витебскому прилипло намертво. А имена друг друга они узнали только в первый день учебы. И Андрею пришлось затыкать себе рот кулаком, чтобы не ржать на всю аудиторию, потому что Кота звали Мартом. Не Маратом или как-то еще, нет. Просто в марте новорожденного в коробке из-под водки подкинули на порог приемного отделения местного роддома, отчество «Алимович» дали в честь нашедшего его врача, фамилию «Бауман» — в честь того самого роддома. Но об этом Джонни узнал уже гораздо позже.

«Еще немного о Коте»

— А старостой мы назначим... — кураторша обвела взглядом над узкими очочками притихшую группу и снова уставилась в журнал. — Назначим... Баумана.

Тишину, вернее, тихие облегченные выдохи, шорохом поползшие по аудитории, разорвал поистине кошачий горестный стон:

— Не-е-ет, ну почему меня?

Марья Федоровна снова посмотрела на него поверх очков.

— Бауман, вас что-то не устраивает?

Кот тяжко вздохнул и светски поинтересовался:

— Даже если и нет, то проблемы индейцев шерифа не... волнуют?

— Не сомневалась в вашей понятливости, Бауман.

За скинутую на его хрупкие плечи допнагрузку Кот кураторшу невзлюбил, и язвительное «Нептица» пошло гулять в народ. Джонни не сомневался, что Марья Федоровна прекрасно осведомлена о том, кто ее так «ласково» нарек, но за три года учебы к Коту так никаких санкций и не применили. Или скрытный Кошак просто не распространялся об этом, что тоже возможно.

Кот вообще о себе особо не рассказывал, даже на первой студенческой попойке, устроенной традиционно после сдачи первой сессии. Собственно, вся группа Марта после сессии зауважала и чуть ли не начала побаиваться: старостой тот был жестким, не стоило обманываться его внешним видом. Лентяев он гонял в хвост и в гриву, к тупым приставлял тех, кто мог объяснить, да и сам помогал. Первые строки рейтинга в группе делил с Джонни и еще парочкой энтузиастов-трудоголиков. Ну а на практике...

На практике Коту равных не было. На то, что он вытворял с транзисторами, резисторами и прочими конденсаторами, препод по ТС смотрел подозрительно и спрашивал, за каким таким чертом студенту Бауману понадобилось чему-то учиться, если он и так все знает. Вот тогда-то Кот и обмолвился, что знать-то он может, а без бумажки даже самого талантливого самоучку-гения на работу туда, куда он хочет, не примут. Джонни потом из него потихоньку вытянул, что замахнулся Кот не на абы какой завод или НИИ, а на тот самый «Буран-Русь», куда попасть можно было... да почти нельзя, если у тебя не золотые руки сверхточной калибровки.

Сам Джонни на такие высоты не замахивался. Его прадеды, деды, отец — все работали на родном «Электроне», и сам он собирался продолжать сию славную традицию, тем более что рабочие руки требовались всегда: завод расширялся и наращивал мощности. Кое-кто из группы на той самой попойке высмеял Джонни за отсутствие амбиций, а вот Кот — понял, молча хлопнул своей твердой узкой ладонью по плечу, одобрительно сощурив кошачьи глазищи.

Когда расползались по общагам и домам, выяснилось, что им вообще-то в одну сторону и чуть ли не в один двор. До этого Кот почти постоянно задерживался то на кафедре, то в библиотеке, то еще где, и они умудрялись не пересекаться по пути домой.

Джонни чувствовал, что слегка перебрал. Последняя стопка была явно лишней, а то и две.

— Кот, ты сыни... снн... нимаешь? — поинтересовался он у неторопливо шествующего рядом парня.

— Нет.

— С пред... ик... ками живешь?

Кот остановился, огляделся и пихнул его в плечо, задавая направление к ближайшему скверику с лавочками и урнами. И уже там выудил из сумки две поллитровки с водой, непререкаемо велел одну выпить, а потом с неожиданной силой нагнул Джонни над урной и ловко сунул ему в рот два пальца. И так же ловко успел их вытащить, когда охреневший от такого поворота организм Джонни принялся стравливать лишнее выпитое.

Вторую бутылку пришлось поделить на то, чтобы умыться и прополоскать рот.

— Лучше?

Джонни несчастно, но утвердительно промычал.

— Вот и отлично. Возвращаясь к твоему вопросу — нет, я живу один. Выпускникам детских домов полагаются квартиры от государства.

Тон у Кота был ровный, даже, скорее, холодноватый и предупреждающий: засунь свою жалость в те ворота, откуда ты вышел. И Джонни засунул.

В ту ночь он все-таки напросился к Коту на вписку. Не хотелось идти домой пьяным, аж край. Не то, чтобы у него в семье были сплошь трезвенники-язвенники, но меру все знали, а Джонни все-таки изрядно перебрал. Было стыдно. Он ждал, что Кот, уяснив причину, засыплет его ядовитыми иголками из-под языка, но опять ошибся: Кот просто молча вручил ему полотенце и указал на дверь в ванную. И постелил на раскладушке.

Наутро Джонни решил, что если доведется ночевать в этом доме еще разок, лучше притащит свой спальник или поспит на полу, чем ляжет на это прокрустово ложе. А еще, пользуясь тем, что проснулся рано, и хозяин еще безмятежно дрыхнет, вывернувшись совершенно кошачьим манером поперек разложенного дивана, полюбовался им, тайком щелкнул на смарт и рванул в ближайший магаз, самовольно свистнув брошенные на тумбочке в коридоре ключи.

Кот проснулся на запах оладий.

«Не кидайте тапками в поющего Кота»

На что у Кота был приятный голос — Джонни сказал бы, пожалуй, сексуальный, если б не был уверен, что так должны оценивать мужчин или женщины, или геи, а он не гей, — а вот петь Кот не умел. От слова «совсем». Вернее, что там уметь-то, по сути? Просто у Кота не было никакого музыкального слуха. Вообще. Летом, отрабатывая две недели обязательной практики «на картошке», после которой должна была идти практика уже настоящая — производственная, Кот был единственным, кто у костра и под гитару даже рта не раскрыл ни разу.

— И не просите, мне по ушам вся фауна планеты протопталась, — смеялся он.

Зато после первой же местной «дискотеки» Кота уже в самом деле попросили, только о другом — не выходить на танцпол. И просил его об этом лично Джонни, запрокидывая на Котовьи колени голову и прижимая к сломанному носу мокрое полотенце. Единственная более-менее приличная рубашка, взятая с собой в эти гребеня, была безбожно залита кровью, стремительно заплывали глаза, но искреннюю вину и беспокойство в сиамских Котовьих глазах Джонни разглядеть таки успел.

Вышло все на изумление глупо. Джонни честно не ожидал от местного населения такой дремучести. Ну, или такого прискорбно низкого интеллекта. Сон разума, как известно, рождает чудовищ, а одно из самых злобных и разрушительных чудовищ человеческого сознания — ревность. Кто-то из парней просто приревновал свою девчонку к Коту. Возможно, и не один. Возможно, что все, кажется, пятеро или шестеро, отмудохавшие Джонни, задвинувшего субтильного Кота себе за спину.

Короче, все вышло донельзя глупо. Кто-то вместо набившей оскомину попсы внезапно поставил какой-то первобытный трайбал с мощными ударными, Кот, которому, несмотря на собственные шутейки про оттоптанные уши, было все-таки малость обидно, выскочил на покрытую оргалитом сцену и... И все. Пропал деревенский клубешник, пропала прокуренная и полупьяная толпа, даже комары — и те пропали. Джонни слышал только музыку и видел только взлетающее в каком-то сумасшедшем танце тело, мечущиеся над хищно горящими глазами белые локоны, темнеющие и завивающиеся от пота, то ли кошачий, то ли змеиный изгиб спины, к которому липнет тонкая ткань рубашки... Прервать это колдовство никто не осмелился, даже ошибшийся с дисками диджей. И, когда музыка кончилась, Кот замер на сцене, бурно дыша и часто моргая, как проснувшийся. А потом спрыгнул и вышел, пошатываясь, отдышаться. Джонни, как приклеенный, пошел за ним. И хорошо, что пошел. Потому что он, Джонни, парень крупный и крепкий, а Кот — это Кот, он, конечно, сильный, но хрупкий. Удар, который сломал Джонни нос и заставил покачнуться, Кота унес бы куда-нибудь в окружающую флору. В общем, Джонни ни о чем не жалел, особенно — о танце. Но все равно попросил Кота так больше не рисковать.

— Джонни, ты эпический долбоклюй, — сказал Кот. Посмотрел на заливающего кровью рубашку защитничка, вздохнул и поправился: — Герой. Неэпический.

Потом Джонни лежал башкой у него на коленях и тихо млел. Не мешали ни боль, ни головокружение, все просто отступало перед накатывающим блаженством: Кот осторожно гладил его по вискам и, кажется, очень тревожился от того, что получивший по башке защитничек, вместо того чтобы страдать, лыбится, как дебил, и сейчас пустит слюни.

А как Кот поет, Джонни узнал чуть позже. Что сказать... Кот — он и есть кот, особенно мартовский. Пришлось постараться, чтобы подавить тапкометательный рефлекс.

«Жопа в квадрате»

— Кот.

— Я только посмотреть!

Джонни закатил глаза и сдвинулся, чтобы Кот, укуклившийся в плед, забравшись с ногами в свое шикарное кресло на колесиках, мог нормально сесть рядом и смотреть в монитор. Знал же, гаденыш, как он не любит, когда мешают, но эта кошачья привычка лезть под руки работающему за компом была неистребима. Или просто выздоравливающему Коту было скучно, вот и отвлекал Джонни от написания курсовика. Ну, а то как же — все внимание в этом доме должно было принадлежать только ему.

— Допишу — прочитаешь, шел бы лучше в кровать.

— Неа, я належался на полгода вперед.

Джонни только вздохнул. Кот, несмотря на свою стойкость и внутреннюю силу, был созданием болезненным, в чем, скорее всего, была виновата не лучшая наследственность и перенесенная в самом нежном возрасте серьезная болезнь. Все-таки подкидыша обнаружили далеко не сразу, и вообще чудо, что младенец выжил после переохлаждения и явно далеко не в больничных условиях случившихся родов. Джонни был уверен: жизнелюбие Кота безгранично, и только оно позволяло ему выкарабкиваться из многочисленных болячек и проблем. Оно, и его, Джонни, помощь — в последние три года.

Кот долго дичился и не подпускал к себе поближе. А Джонни почему-то было важно приручить сурового старосту, и вовсе не затем, чтобы пользоваться какими-нибудь ништяками, учеба ему давалась, может, не так легко, как Коту, но он все-таки был почти отличником сам по себе, без чужой помощи. Он просто чувствовал: Кот — именно тот человек, с кем он хотел бы дружить. Приятелей у Джонни было много, но назвать его «рубахой-парнем с душой нараспашку» было нельзя. И настоящих друзей, таких, чтоб в песочнице вместе грязь ели, в школе одну домашку делили и девочек за косички дергали, курить за гаражами пробовали, в общем, пуд соли и вот это все — было всего двое, и те, так уж вышло, были сыновьями военных. Серега Кононов уехал еще в десятом классе вместе с родителями куда-то аж в Мирный, Жека Воробьев — в позапрошлом году, хотя и грозился выкопать себе дзот в парке возле универа и цепляться зубами и всеми конечностями. Теперь вот списывались, но Джонни сомневался, что дружба останется нерушимой. Жизнь уже развела, а дальше пойдет взрослая жизнь, свои интересы и все такое.

Кот в его жизни тоже вряд ли остался бы навсегда. Учитывая его честолюбивые мечты, через пару лет он должен был уехать за Урал и начать карьеру уже там, на предприятии своей мечты. Зная его — так и будет, чего бы это Коту ни стоило. Джонни только боялся, что стоить будет дорого, и вовсе не в плане денег. Кот был... неприспособленным? Нет, это слово тут совсем не подходило. Кот был вполне способен позаботиться о своем быте и даже о вполне комфортном существовании. Но это с его точки зрения. С точки зрения Джонни комфортом тут и не пахло. Кот, к примеру, умел готовить бутерброды и яичницу, покупные пельмени и, возможно, всякие там полуфабрикаты, которые нужно было или бросить в кипяток, или на горячую сковороду. Но он не умел варить супы, каши, строгать даже самые обычные салатики из овощей и зелени, не говоря уж об оливье или селедке под шубой. Его знания о стирке ограничивались «закинуть в машинку, насыпать порошка и закрыть дверцу». Джонни помнил, как однажды Кот явился на пары в нежно-розовой рубашке и просто пышущий злостью. Оказалось, что на рубашку полиняли новые труселя. В общем и целом, у него было недостаточно житейской смекалки и знаний о выживании вне стен родного детского дома. Не было того, что могла дать только жизнь в семье, даже неполной. Джонни отдавал себе отчет: последние полтора-два года он занимался тем, что старался дать Коту вот это все. Он не знал, получилось ли, но точно знал, что Кота он приручил. И расставаться после диплома им будет... тяжело.

А еще в голове назойливо бился тот самый, так и не получивший ответа, Котовий вопрос. Вопрос, ответ на который огненным бутоном цвел под ребрами Джонни, пустив корни куда-то существенно ниже солнечного сплетения. Год назад Джонни не принял бы этот ответ, наверное, и сам. Год назад он думал, что не может смотреть на парня иначе чем на приятеля, друга, сокурсника. Тот танец — один единственный, какие-то пять минут пляски живого огня в человеческом теле, — все изменил. Но все равно понадобилось еще время, чтобы до Джонни дошло и прочно угнездилось в его разуме понимание: на Кота он смотрит как-то иначе, чем на других парней. Потому что другие — это другие, а Кот — это Кот. Это шестьдесят пять кило ехидства, колючек, вечно холодных рук, острых скул, выгоревших, мягких кудрей, кинжальных или царственно-безразличных взглядов из-под ресниц, гордости, самолюбия и амбиций, частых болячек и плохо сочетающегося с ними трудоголизма.

Кот может выжить сам. Несомненно, он выживет сам. Как и любой кот, если только он не изнеженный породистый комок меха. Другое дело, что Джонни вовсе не хотелось, чтобы Кот выживал, тратя драгоценный ресурс на это самое выживание вместо исполнения мечты.

— Кот, ты жопа в квадрате.

— О? Почему не в кубе?

— Потому что куб — это коробка, а где я тебе найду такого размера коробку в одиннадцать вечера?

— А квадрат? — Кот, незаметно переместившийся практически к нему на руки, стек на колени головой, что грозило ему неминуемым падением, если кресло еще немного отъедет в сторону. Впрочем, это же был Кот, иногда Джонни казалось, что позвоночник и кости у него гуттаперчевые, потому что он гнулся в любую сторону, а во сне принимал такие позы, в которых сам Джонни уже давно бы сломал себе что-нибудь все.

— А квадрат, в нашем случае — прямоугольник, это твой диван, куда ты сейчас отправишься спать.

— Ы-ы-ы... кха!

— Именно поэтому. И потому, что мне надо закончить главу курсача и проветрить в комнате, а тебе — укуклиться под одеялко, выпить лекарства и продолжать выздоравливать.

Кот закрыл глаза и состроил морду царственного сиамца, который с рукава Пророка слезать явно не собирался даже ради вечернего намаза.

— Кот. Ко-о-от.

Джонни вздохнул и сноровисто поднял его костлявую тушку на руки, чего, кажется, эта зараза и добивалась. Нужно было поговорить с ним. И поговорить как можно скорее. Потому что Кот уже в адеквате и без температуры, а значит и ответ на свой вопрос будет способен воспринять адекватно.

— Спи, Кот. Завтра у меня к тебе будет один серьезный разговор.

Кот сверкнул на него глазами, но промолчал.

«Волнующая прелюдия»

— Зря я сказал тебе про разговор, да?

Кот извертелся весь, то скидывал плед, то, после рыка Джонни, снова в него кутался, переворачивал подушку и вообще всячески намекал, что котикам любопытство противопоказано — они от него дохнут.

— Я же не усну, — жалобно пробухтел он, высунув из-под пледа встрепанную голову и узкую розовую пятку с другого конца.

— А придется.

— Вот ты жыстокое жывотное, Джонни! Гад натуральный!

— Разговоры разговаривать я предпочитаю на свежую голову. Завтра всего две пары, вернусь — и поговорим.

— Ну хоть намекни!

Джонни встал из-за стола и перебрался на диван, легко сдвинув Кота к середине. И так же легко завернул его в плед, как длинную тощую гусеницу, укутывая своевольную пятку и голые плечи. Припечатал ладонью, прислушиваясь, но хрипов, вроде бы, в худосочной Котовьей груди больше слышно не было, а остаточный кашель должен был пройти в течении максимум дней пяти. Кот, недовольно поворчав, как-то очень быстро затих, угревшись под рукой. Джонни подождал, пока он точно уснет, и вернулся к курсовику. Все равно за него никто не напишет, до сдачи — две недели, а настрочить, как Кот, за два дня он не сможет.

Кот — тот еще совух. Нет, на пары он всегда приходил вовремя, пунктуальность — его второе имя. Но в выходной или на больничном разбудить Кота раньше полудня значило нарваться на гневные вопли. Это если проявить недюжинную настойчивость и упорство. Но зачем, если сон — лучшее лекарство, а вернуться Джонни должен был как раз к моменту, когда Кот будет способен встать самостоятельно и при этом остаться в добром расположении духа? Уходил он тихо и даже не готовил себе завтрак, так, закинул в желудок пару бутеров и чашку кофе и вымелся.

Кот любит мясо и морскую рыбу. Не всю — он не гурман, просто всеядная тварь. И вообще до недавнего времени считал, что лучшая рыба — это колбаса. Но Джонни просто нравилось готовить для него что-нибудь вкусненькое, и готовить он умел и любил. Бабушкина наука, а у бабушки — золотые руки и в памяти неисчислимые рецепты вкуснятины, потому что бабушка Лида — бывший шеф-повар ресторана «Строганов». Не перенять у нее хоть что-то было бы преступлением, вот Джонни с детства под руками у нее на кухне и крутился, смотрел во все глаза сперва за тем, как к новогоднему, да и любому праздничному столу из овощей нарезаются цветы и звезды, спиральки-пружинки и всякое такое. Потом, став постарше — учился готовить, потому что «мужык должон уметь».

«Мужык», в бабушкином понимании, вообще много чего был «должон уметь». Заштопать носок, пришить пуговицу, связать шарф или варежки, постирать и погладить все, от трусов до выходного костюма, рубить дрова, охотиться, рыбачить, заниматься огородом и дачей, приготовить пожрать, устроить своей женщине романтику, сделать массаж, отлюбить так, чтобы ни про какие «лево» оная женщина и не помыслила, зарабатывать и обеспечивать. Справедливости ради, список, что должна была уметь «настоящая баба», тоже был немаленьким, как бы и не подлиннее. Джонни, конечно, кое-чего из своего списка не умел, к примеру, охотиться, кое-что делать не любил — гладить и вязать, оба занятия наводили на него тоску. Но все остальное — да. В том числе и романтику, и секс.

В его жизни случались и мимолетные интрижки, на пару встреч, и довольно долгие отношения. Со своей последней пассией, Галенькой Лопатиной, он встречался почти год на втором курсе, и расстались они друзьями, когда Джонни понял, что у них слишком разные характеры и цели в жизни. А потом случился тот танец Кота, и Джонни решил взять тайм-аут в личной жизни, чтобы разобраться в себе и своих предпочтениях. Ну, что ж, разобрался. Теперь только осталось понять — насколько серьезно Кот задавал свой вопрос.

После пар Джонни зашел в «пятерочку» и купил кусок красной рыбки. И самому захотелось, и Кота побаловать. Ну и житейская мудрость же не зря гласила, что на сытый желудок вести серьезные разговоры легче. Подумав, прикупил еще бутылку белого, любимую Котовью «Тамянку». В случае чего можно будет и разочарование запить, и радость отметить. В общем, все будет зависеть от того, что скажет Кот. С такими мыслями и шел, искренне не зная, что там по лицу можно прочитать такого, что люди шарахаются. В лифте понял: в зеркальной стене отражалась такая зверская рожа, что удивительно было, как только на него наряд не вызвали.

«Так, лицо попроще. А то рыба прокиснет».

Кот еще дрых, как он и надеялся. И проснулся только к тому моменту, когда из кухни запахло сытно и заманчиво запекающейся под сырной корочкой рыбой и картофельно-морковным пюре.

— Блин, Джонни! Я ж чуть во сне слюнями не захлебнулся!

— И тебе доброе утро, — усмехнулся Джонни, прикрывая духовку. — Иди, давай, зубы чисти, марафет наводи. Как раз рыбка дойдет, я вытащу и тебе положу остывать.

Кот прошлепал тапками по плитке, еще сонно зевнул и ткнулся ему в плечо лбом.

— Спасибо. И что бы я без тебя делал?

Джонни слегонца подзавис. Подобные сентенции были немного не в стиле Кота. Он обычно воспринимал все, происходящее вокруг, как само собой разумеющееся — если это происходящее имело положительный результат, или как неизбежное зло. Но чтоб Кот признал заслуги Джонни в собственном комфорте? Это, наверное, что-то большое в лесу сдохло. Мамонт, к примеру, реликтовый.

Но, видимо, вопрос для самого Кота звучал риторически, потому что он, не дожидаясь ответа, так же полусонно пошлепал в ванную. Джонни выдохнул и занялся рыбой. Нет, нафиг! Сперва — пожрать, а судьбоносные и мозголомные разговоры — потом.

Джонни глянул на часы, потом за окно и мысленно выругался: день стремительно перерастал в сумерки, потому что на город опускалась гигантская снеговая туча. А да и ладно! Вот и повод зажечь свечи и открыть вино. От последнего приема Котом антибиотиков прошло три дня, значит, уже можно. Но главное — соблюсти ту меру «пацанской» романтики, которую ценил сам Кот. У него, например, в доме вообще нет никакого хрусталя или хотя бы стекла в смысле бокалов. Зато есть низкие толстостенные стаканчики, оставшиеся от ароматических свечей. И свечи эти Кот обожает какой-то исступленной любовью, но при этом запахи выбирает сплошь хвойные или резкие и несладкие цитрусовые, типа лайма или лимона. Джонни повезло наткнуться на свечу с запахом полыни и лемонграсса. Вот ее и выставил рядом с широкой низкой плошкой с другой свечкой — самоделкой с шестью фитильками.

Джонни помнил, как они с Котом, насмотревшись в сети всяких мастер-классов, загорелись идеей. Вернее, загорелся, само собой, Кот, а Джонни просто поддержал его желание порукодельничать... В растопленном парафине они тогда уделали всю кухню, плиту, стол, пол... Было весело. А еще Джонни знал, что иногда Кот греет свои вечно холодные лапки об эту свечу.

— Вау... — растерянно прозвучало от дверей.

«Заноза. Первая часть Марлезонского балета»

— Как-то мне неуютно без пиджака. Может, я хоть белую рубашку сбегаю надеть?

Джонни пару секунд смотрел на Кота, пытаясь понять, о чем он. Потом дошло: Кот язвит и пытается скрыть замешательство за неуклюжей шуткой. А это точно его Кот?

— Кто ты и куда дел моего Кота?

Март, словно оправдывая подозрения в подмене, почти неловко плюхнулся на табурет, и это было совсем непохоже на его обычное, бытовое, так сказать, изящество движений.

— Вино и свечи, да это же просто свидание какое-то!

За дурашливо приподнятыми бровями, за ломким движением передвинувшей стакан руки пряталась неуверенность. Она же сквозила в наигранно-сердито прищуренных глазах. Или не сердито? А может, и не наигранно? Джонни понял, что или он сейчас заткнет Кота и начнет говорить сам, или все пойдет любимым Котовьим маршрутом — по звезде. Именно поэтому он подхватил тарелку со специально отложенным для Кота кусочком рыбы, быстро выложил рядом с рыбой пюре и поставил Коту чуть ли не под нос.

— Ешь давай, пока совсем не остыло. Ты, Кот, такая язва, что просто край.

Кот, вцепившийся в вилку и край тарелки, вздернул бровь и открыл рот. Джонни, отказываясь оценивать собственные поступки сию секунду, стянул из миски с салатом кусок огурца и сунул его по назначению, как укротитель — лакомство тигру за хорошо выполненную команду.

— А еще ты просто великолепно умеешь перекладывать с больной головы на здоровую. Но это ты вообще-то правильно сделал. Правда, вопрос ты мне неправильный задал.

Кот, прожевавший огурец и тут же получивший кусочек редиски в зубы, только нахмурился, но продолжил жевать и слушать. Видимо, дошло, что лучше переждать, пока Джонни не прекратит нести пургу, и, возможно, даже получится вычленить в ней смысл. Так что он внял предупреждению, что еда стынет, и принялся неторопливо и уже с привычным изяществом есть, временами поглядывая на все еще пустую тарелку Джонни.

А Джонни просто боялся заткнуться. Потому что на вторую попытку решимости могло и не хватить, и это у кого! У человека, который не боялся встать против пяти пьяных драчунов, без страховки влезть на отвесную скалу или первым выйти отвечать на экзамене преподу по материаловедению!

— Ты, наверное, думал, что я делаю вид, что не слышал вопроса. На самом деле, мне просто нужно было время, чтобы сформулировать его правильно. Потому что «нравишься» — это немного не та категория.

Кот отложил вилку и, не поднимая на него взгляда, принялся облизывать пальцы. Джонни резко охрип и вцепился в край стола.

— Ты мне не «нравишься», Кот.

Кот вскинул голову, но снова не успел ничего сказать.

— Ты мне под кожу влез. Глубоко, больно... Не вытянуть тебя уже, заноза ты моя. Я и не стал бы. Знаешь, как иногда осколки снарядов из раненых извлечь нельзя, чтоб не убить? Из меня так же. И только от осколка зависит, воткнется он в сердце насмерть, или просто будет рядом всегда...

Джонни выдохнул последнее слово и отпустил, наконец, многострадальный стол. Не удивился бы, увидев на пластике лунки от ногтей — кончики пальцев тупо болели, но искать следы не стал — не мог отвести взгляда, связавшего с Котом, как высоковольтная дуга связывает два электрода. Казалось, что воздух между ними сейчас так же гудит. Или это просто кровь шумела в ушах?

Кот протянул руку и чуть ли не на ощупь нашел бутылку с вином. Джонни ее уже открыл, дал вину подышать и заткнул пробкой. Джонни его понимал: выпить было не просто надо — крайне необходимо. Ему — чтобы успокоиться и промочить пересохшее горло, Коту — чтобы отойти от офонарения прозвучавшими откровениями. И торопить Кота с ответом он бы ни за что не стал. Контакт взглядов разорвали одновременно, чтобы сдвинуть стаканы и налить вина.

— Джонни, ты бы поел, — тихо заметил Кот.

— Ага.

Можно было ввернуть шуточку про тестирование приготовленного на котиках, но почему-то Джонни казалось, что сейчас она будет совсем не уместна. А как еще разбить повисшее снова молчание — он не знал. Да и надо ли было его разбивать? Сейчас Кот молчит и думает, а вот как надумает и скажет — тогда... тогда и будет видно, что делать. Пить или напиваться.

«Разрешение. Вторая часть Марлезонского балета»

Джонни никогда не считал, что знает Кота, как облупленного. Нет, он знал о нем только то, что Кот сам разрешил ему знать. Некоторые привычки, совсем немного фактов из биографии, кое-что о внутренних процессах — переживаниях, болячках, надеждах. По сути, это все составляло ну процентов пять-десять Кота. Остальное было тихим омутом с неизвестно какими чертями. Джонни это не отпугивало, наоборот, ему хотелось быть рядом и узнавать каждого черта и таракана в морду лица, анфас и профиль. Кот был дико сложной многослойной головоломкой, тысячегранным кубиком Рубика, который можно собирать всю жизнь. Кот был Котом, и Джонни ни на йоту не солгал, сказав, что он — та еще заноза, острая и опасная, угнездившаяся рядом с сердцем и периодически — часто! — напоминающая о себе покалыванием.

Сам Джонни был, как ему казалось, очень простым — как луковица. Да, у него были слои, и на каждом таком слое Джонни хранил-прятал что-то свое, и не до всякого слоя допускал окружающих. Коту он был готов вручить острый нож и позволить добраться до самой сердцевины. Он не понимал, почему. Почему именно этот — язвительный, холодноглазый, этот Кот из котов — почему он? Джонни не знал, как на изменение их отношений — если таковое будет, конечно, — отреагируют окружающие. Но было уже все равно, как Кот же и выражался — плоско-параллельно на всех... почти на всех. Почему-то Джонни был уверен, что его семья примет любой его выбор. Точнее, он даже не подумал бы сомневаться в своих родных. Это ведь семья. Сейчас важнее был Кот, а Кот явно о чем-то тяжко мыслил.

Глядя на гоняющего по тарелке одинокий кружочек редиски Кота, Джонни подозревал, что свиданий у этой тварюки раньше не было. Больно уж неуверенным и зажатым тот выглядел, совсем не свойственно себе. Джонни никогда б и не подумал, что вальяжного Кота можно будет увидеть вот таким. И мимоходом поклялся, что, если Кот позволит быть с ним рядом и дальше, сделает все, чтоб тот больше вот так не зажимался.

Собственно, поэтому Джонни закидал в себя еду очень быстро — чтоб не заставлять Кота мучиться еще дольше. Отставил тарелку, налил обоим еще вина и только тогда посмотрел прямо в лицо Коту, ловя его взгляд.

— Если тебе нужно еще время — я не тороплю. Если для тебя такие отношения неприемлемы...

— Джонни, заткнись.

Кот с шумом отодвинул табуретку, поднялся резко, порывисто, будто не полста грамм вина выпил, а изрядно поднабрался. Зрачки во всю ширь, движения слишком размашистые. Да что с ним?.. Додумать не успел, Кот почти свалился ему на колени, схватился за уши, как тонущий — за канат...

Он не умел целоваться.

Джонни с первого же движения сухих, в шершавинках, губ это понял. А еще понял, что Кота сейчас нельзя вспугнуть, потому очень, очень осторожно обнял, согревая ладонями его спину, но не пытаясь как-то направить или подсказать. Просто позволил ему творить, что заблагорассудится, мысленно махнув рукой на уши: подумаешь, красные будут. Уши, если так рассудить, были сейчас меньшей из проблем. Гораздо больше его сейчас занимала проблема несанкционированного, самовольно возникшего стояка. Напугать Кота ему вот совсем не улыбалось.

А Кот, кажется, ошалевший от безнаказанности, вовсю пытался то ли расширить свои горизонты, то ли выяснить границы дозволенного, наконец, решившись пустить в ход еще и язык. Джонни раньше не доводилось сталкиваться с таким напором. Девчонки целовались как-то деликатнее, нежнее. Раскрасневшийся то ли от выпитого, то ли от вседозволенности Кот не нежничал. Он уже почти кусался, прихватывая губы Джонни острыми, как у настоящего хищника, зубами, жадно толкался ему в рот языком и непроизвольно ерзал на коленях, притираясь ближе. Джонни понял: Кот поплыл и уже не испугается, даже если сунуть ему руку в штаны. Но пока что он настолько форсировать события не хотел — и сам не был готов, и не рассчитывал сегодня на что-то большее, чем разговоры. Поэтому ограничился тем, что запустил одну ладонь под байковую рубашку, устроив ее между острых лопаток, а второй осторожно придержал Кота под затылок, наслаждаясь лаской мягких вихров, оплетающих пальцы, как прохладный и теплый одновременно шелк.

С момента, как Джонни понял, что к Коту его влечет, он перекопал сеть в поисках любой более-менее достоверной информации о физической стороне проблемы. Форумы и паблики были просмотрены и изучены, кое с кем Джонни даже рискнул списаться и пообщаться вживую, попросив совета. Пусть в плане однополого секса они с Котом были равны в опыте — то есть, полные профаны, но Джонни все-таки девственником не был и кое-что умел. А уж перенести это умение с одного пола на другой было несложно. Сложнее было не отвлекаться на несоответствие ожиданий собственного тела и действительности. Джонни все-таки привык к мягким и округлым девичьим формам, а Кот ни в каких местах, кроме коленок, округлым не был, а уж мягким и подавно. Поглаживая его спину, Джонни мог пересчитать все позвонки и ребра. Несмотря на тонкокостность, ничего девичьего или андрогинного в Коте не было. Под его бархатной шкуркой прятались довольно крепкие, жесткие мышцы, пусть и не настолько развитые, как у самого Джонни. И ощущать, как они двигаются под кожей, было странно и волнующе.

Кот, исчерпав первый шальной запал, слегка отстранился, и Джонни подумал, что надо ему дать хоть немного прийти в себя, почувствовать и осмыслить то положение и состояние, в котором он сейчас находится. Да, что скрывать, они оба. Кот сейчас сидел так близко, влипнув в него бедрами и животом, что нельзя было не чувствовать всего. И под ложечкой тихо екало от этого: Кот хотел его!

И все-таки, несмотря на это, доводить сегодня все до чего-то большего, чем поцелуи и легкий петтинг, Джонни не собирался. Во-первых, он не озаботился всяким очень нужным вроде смазки и резинок. Во-вторых, Кота нельзя было пугать ни в коем случае, а слишком быстрое развитие событий его напугает, Джонни был уверен в этом. Ну и в-третьих, Джонни хотелось сделать их первый раз запоминающимся. А это еще стоило продумать.

— У меня от тебя крышу сносит, Кот, — пробормотал он, глядя в полупьяные глаза, чернущие от расширенных зрачков. — Молиться бесполезно, прогневал небеса я...

— Кто бы говорил, — голос у Кота был хриплым, с еще более явным раскатистым примурлыкиванием в глубине, чем обычно.

Джонни поднялся, почти не замечая Котовьего веса, сейчас ему было море по колено, горы по плечо и земной шар — глобусом.

— Кот, разрешишь?..

Кот уронил голову ему на плечо и наконец отпустил многострадальные уши, обнимая за шею.

— Тебе — что угодно, Джонни.

«Нечестные приемы честных рыцарей»

Кот — яркий.

Он похож на стробоскоп: мгновение тьмы — вспышка, равнодушие — взрыв чувств, молчание — поток язвительных фраз. Невозможно привыкнуть, только принять таким, как есть.

Джонни принимал. С самого первого дня, с первой минуты знакомства он принимал Кота, как принимают стихию, море или горы. Морю нельзя приказать успокоиться, но можно вылить на волны бочку ворвани, как в древности делали моряки. Это, конечно, мера временная, даже, скорее, кратковременная, но может помочь уйти от рифов. Джонни понимал, что вот этот их поцелуй и был как раз такой бочкой масла в бурные воды. И у него есть немного времени, чтобы выгрести туда, где им обоим будет безопасно. На диван, потому что там — плед, в который Кота можно укутать, если ситуация выйдет из-под контроля.

За себя Джонни был спокоен, он, несмотря на собственные же слова, головы не терял. И вино только пригубил, что там тот глоток — с его-то конституцией? Да, крышу рвало нехило — но, скорее, от осознания того, что Коту он небезразличен, чем от его близости. В общем, очень двойственное состояние было, и Джонни всеми силами «выгребал», да только вот разве море замечает человеческие потуги? Кот и не подумал его отпустить, почуяв спиной родной диван. Кот извернулся так, что умудрился уронить Джонни почти на себя, и только хорошая реакция позволила тому упасть все-таки рядом: он не готов был сломать Коту ребра, пусть даже нечаянно.

— Кот... Ко-о-от!

— Перевернись.

Джонни послушно перекатился на спину, закусил губу, когда Кот немедленно оказался сверху, резкими рывками расстегивая молнию на его толстовке, словно не мог сосредоточиться на одном длинном, но плавном движении. Джонни поймал его запястья, потянул, вынуждая лечь.

— Тихо, Кот. Тихо. Я никуда не сбегу, клянусь. Не торопись.

Под ладонью Джонни, прижимающей Котовью спину, заполошно стучало сердце. Его собственное защемило от смеси нежности и умиления.

— Можно, я тебя поцелую?

Кот боднул его в плечо, выражая согласие, резко выдохнул, снова в мгновение ока оказываясь на постели — и теперь уже так, как хотел изначально, под тяжелым, хотя и старающимся удерживать себя почти навесу, Джонни. И вот теперь Джонни целовал его сам — как хотелось, мягко, успокаивающе, со всей той лаской, которую только мог выразить этим, в общем-то, нехитрым действом. Кот закрыл глаза и обмяк, только крепко сжимал его запястья, словно удерживая сам себя. Выходило так, что держал обоих, и Джонни тоже. Прохладные пальцы казались двумя стальными браслетами — наручники имени Кота. Джонни оторвался от его губ, поцеловал в острый подбородок, колючий от невидимой щетины, лизнул в нервно дернувшийся кадык, втянул, слегка прикусывая, кожу на горле, ткнулся носом в яремную впадинку. Будь у него чуть меньше силы воли — сожрал бы, наверное. Со всеми Котовьими растрепанными кудрями, тонкими узловатыми пальцами и прочими анатомическими подробностями. От Кота пахло травяным мылом, вином, потом — и оглушительно, пряно и крышесносно — мускусным запахом возбуждения. Джонни сдвинулся еще ниже и зубами принялся расстегивать пуговицы на его рубашке, мысленно проклиная того, кто придумал их, такие мелкие, пришивать к мужской одежде. Кот затаил дыхание и снова задышал резко и всхлипывающе, когда Джонни носом сдвинул ткань в сторону и сунул язык ему в подмышку. От его хватки кисти уже потихоньку немели.

У мужчин редко когда оказываются чувствительными соски, Джонни не ждал никакой особенной реакции, обводя один из них языком. Когда Кота тряхнуло, как под током, а потом выгнуло в дугу, это было как ничем не заслуженный подарок. Джонни прижал его к дивану чуть сильнее и повторил. Кажется, это было слишком, нечестный прием и все такое. Нет, Кот не орал, но выкручивало его в молчаливом оргазме долго. Джонни было жаль только одного: он хотел бы видеть в этот момент его лицо, но не смог отнять губ, продолжая ласку, пока Кот не распластался по постели совершенно обессиленный и мокрый. И никакой роли не играло то, что самому Джонни немного не хватило, чтобы кончить. Он мог и подождать.

Кот не сопротивлялся и вообще изображал из себя тряпичную куклу, пока Джонни его дораздевал, обтер и укутал, но потом снова ухватил за многострадальное запястье, на котором точно утром должны были вылезти синяки.

— Куда, бля?

— Э? На пол, — осторожно ответил Джонни, не пытаясь вывернуться — из такой хватки, пожалуй, только с отгрызанием лапы, то есть, кисти и можно было выбраться, как из капкана.

— Джонни, — полусонно нахмурился Кот, — ты или идиот, или представитель вымершего вида «рыцарикус благородикус».

— Тешу себя иллюзиями, что ни то, ни то, — сдерживая усмешку, пробормотал Джонни.

— Я уже знаю, как с тобой засыпается, — Кот посмотрел на него прямо, хотя ему явно хотелось тупо закрыть глаза и вымереть на часок. — Теперь хочу узнать, каково с тобой просыпаться. Намек ясен?

— Так точно, мейн либер каттер, разрешите выполнять?

Кот поерзал и сдвинулся к стенке. Более понятного указания к действию Джонни в своей жизни, кажется, не получал ни разу. На проблемы Джонни-младшего пришлось подзабить, пока Кот не уснет. А там главное будет управиться быстро, чтоб вернуться, пока он не проснулся. Или... просто дождаться Котовьего пробуждения и сделать вид, что спит сам? Джонни усмехнулся: так и сделает. Коту будет полезно изучить масштаб беды, которую он сам впустил в свой дом.

«Я тебе доверяю»

Кот — тварь безбашенная и любопытная. А еще дико упертая, и если он поставил себе какую-то цель, то трава не расти, вода не беги, а Кот своего добьется.

Джонни уловил, как изменился ритм дыхания спящего в его объятиях Кота и прикрыл глаза, притворяясь, что тоже спит. Полчаса, которые прошли с момента засыпания Кота, были для него достаточно нелегкими, но ничего сверхординарного. Даже возбуждение до конца не прошло, его подогревало само присутствие рядом предмета желания. Учитывая то, что спали они под одним пледом, и в какой-то момент Кот закинул на него ногу и руку, почти заползая на оказавшуюся рядом живую печку в лице Джонни, то немудрено, что в Котовье бедро упирался пусть и не каменный, но вполне себе ощутимый стояк. И проснувшийся Кот этот стояк должен был очень хорошо ощущать. Сам Джонни, будь у него выдержки поменьше, уже бы потихоньку ерзал, но выдержка, хоть и была на исходе, все-таки еще была.

Кот замер, Джонни чувствовал, как напряглись все мышцы его ладного тела. А потом расслабился и почти стек на постель, оправдывая теорию о том, что котики — это сверхтекучая жидкость. Вот только что Джонни чувствовал все его острые кости, а вот уже только ощущает рядом тепло согревшегося тела, и то потихоньку отодвигается. Правда, тикал Кот недолго, видимо, ровно столько, сколько понадобилось его мозгу, чтобы проснуться окончательно и обработать информацию. А потом снова придвинулся, Джонни из-под ресниц подсматривал и видел, как Кот приподнимается на локте, рассматривая его.

Сам Джонни Кота видел, как говорится, во всех видах — было дело, помогал больному и почти не стоящему на ногах парню вымыться перед визитом врача. А вот Кот его до сих пор в полной обнаженке не видел. И, кажется, вознамерился рассмотреть во всех подробностях. Джонни знал: сперва Кот изучит его так, а потом не утерпит и полезет трогать. Потому что Кот — безбашенный и смелый. И любопытный. И вот тогда Джонни было бы хорошо за что-то держаться, потому что просто так лежать будет пытке подобно. Потому что у Кота жесткие прохладные пальцы, которые умеют быть очень и очень нежными и чуткими.

Кот сел, кутая плечи в плед. Потом протянул руку, и Джонни затаил дыхание. Хрипловатый смешок Кота разорвал тишину:

— Хватит притворяться, я знаю, что ты не спишь.

Пришлось открывать глаза. Джонни в принципе не знал, что сказать и сделать — непредсказуемый Кот пустил по звезде весь продуманный сценарий. И еще добавил ему замешательства, вытягиваясь рядом снова, почти вплотную, и при этом опуская ладонь на живот, там, где у Джонни уже буйно курчавились жесткие черные волоски, сбегая от пупка к паху. Он, конечно, подготовился ко всему, даже с горем пополам более-менее подстриг эти заросли, так что колоться то, что осталось от кустистой растительности, должно было — будь здоров. Но Коту это, судя по довольной морде, нравилось, а уж как нравилось Джонни-младшему — было видно невооруженным глазом. Он воспрянул и встал по стойке «смирно», как гордый боец в карауле.

— В который раз сам себе завидую, — Кот перебрал пальцами, и Джонни с присвистом втянул в себя воздух сквозь зубы, но промолчал, давая ему продолжить. — Как мне повезло, что рядом есть такой ты. Рыцарь, заботливый, ласковый.

Своевольная Котовья лапа опустилась еще ниже, Джонни задохнулся, вцепился в плед, обреченно закрывая глаза. Это ж вообще невыносимо было, а главное — сам дурак, мог бы за эти полчаса в аптеку смотаться, идиот несчастный, там и надо-то всего — спуститься на первый этаж, дверь соседняя с подъездом Кота!

— Даже сейчас. Джонни, ты святой?

— Нет, — прохрипел «несвятой». — И терпение у меня кончается, Кот.

— Да ять же! Пусть оно кончится поскорее! — рявкнул Кот. — Мне какими тебе словами еще сказать: тра...

Джонни взвился с места, сгреб его, затыкая — жадно, не щадя ни свои губы, ни Котовьи. Оторвался, тряхнул гада за плечи:

— Кот, какого лысого ты нарываешься, ети тебя метлой!

— Не надо меня метлой, — глаза у Кота опять были шальные и пьяные. — Лучше вот той дубиной, которая тебе в пупок тычется.

— Порву, нах. Нет же ничего!

— Есть. В шкафу на полке с полотенцами.

Джонни пару секунд смотрел на Кота, в глазах которого не было раскаяния даже на грамм, потом сорвался с дивана, придерживая член, чтоб не размахивать им, как Чапай шашкой. Кот не соврал: между полотенцами лежал аптечный пакетик с тюбиком смазки и большой пачкой презервативов.

— Я резинки наугад брал, — сказал Кот. — И, кажется, повезло угадать?

Джонни повернулся к нему, позволяя посмотреть на себя во всей красе.

— И не страшно?

— Н-н-н... — Кот нервно облизнулся, отвел глаза и не стал врать: — Да. Но тебе я доверяю.

И Джонни знал, что ни за что не предаст этого доверия. Ни сейчас, ни в будущем.

«Откровения»

Когда два года назад они стали любовниками, Джонни прямо спросил Кота, чтоб расставить все знаки препинания в истории, и тот не стал отпираться.

— С первого прикосновения, Джонни.

— Это когда ты мне все плечо отбил?

— И очень жалел, что так быстро разбудил. Надо было потихонечку.

Шутки шутками, а Март явно настроился на откровенные задушевные разговоры, и Джонни не стал его останавливать.

— Я ведь тогда сам себя боялся, не говоря уж о том, чтоб кому-то там в чем-то признаваться. А ты по первому впечатлению далеко не ромашкой-лютиком кажешься, я думал: «если скажу ему, что он мне нравится, то, что от меня останется, проще будет закрасить, чем отскрести».

Джонни насупился, но Кот, устроивший свою костлявую тушку на его коленях и кресле пополам, только задорно рассмеялся.

— Джонни, ты сам не понимаешь, насколько брутально выглядишь. Мечта какого-нибудь древнеэллинского поэта. Я на тебя смотрел, слюни пускал, ночами дрочил — а в реале боялся подпустить поближе, все казалось, ты меня с полуслова раскусишь — и все, пишите эпитафии.

Джонни хмыкнул.

— А потом ты заболел, и я к тебе буквально вломился.

Кот прижмурился, млея от того, что Джонни запустил свою лапищу в его волосы и гладил.

— Мне тогда было так плохо, что я бы и черта лысого не испугался, лишь бы водички мне принес.

В первый раз Джонни вынес дверь вместе с куском косяка. Причем, даже не подумав о том, что Кот мог попросту выйти в магазин, загулять или что-то еще. Интуиция вела, не иначе. Кота он тогда нашел в состоянии подыхающей на камне медузы и с температурой под сорок. И выхаживал неделю, пока не удостоверился, что староста передумал отбрасывать тапки. В общем, можно было сказать, что сим деянием он себе подписал и карму, и судьбу, и приговор. И не сказать, чтоб это его пугало.

— Почему именно сейчас? — спросил Джонни, затаскивая Кота себе на колени целиком, и как раз вовремя: кресло все-таки откатилось к самой стене.

— Вообще-то, я б еще долго не решился, — хихикнул тот. — Бронхит опять спутал все планы.

— Ты же спросил?..

— Джонни, я был не в себе. Ляпнул, думал — мысленно, а оказалось — вслух. Я вчера так пересрал, когда ты про разговор сказал, аж трясло.

— То-то ты уснуть не мог.

Кот только кивнул. Ткнулся носом в плечо и замер, только лопатками под ладонью повел, мол, гладь меня, гладь.

— Я тебя с родителями хочу познакомить, — сказал Джонни.

Кот закаменел. Потом медленно-медленно поднял голову.

— Ты с дубу рухнул, что ли?

Его так и не удалось убедить тогда, что это хорошая идея и так и надо поступить. Джонни не оставлял мысли переупрямить Кота, и два года иногда об этом заговаривал, подбирая аргументы. И вот, наконец, Кот почти сдался. Только потребовал, чтобы Джонни не бухал в лоб, как он это любит, а как-то осторожно родителей подготовил.

Поэтому сегодня Джонни шел домой вместо Котовьего логова, хотя появлялся теперь там редко — Коту слишком уж нравилось засыпать и просыпаться на живой грелке. Родители, когда он все-таки появлялся, намекали, что хорошо было бы ему открыть причину, по которой он стал совсем уж самостоятельным. Ну... Джонни купил торт и маленькую бутылку коньяка. Лишним не будет ни то, ни то.

Двери открыла, как всегда, мама. Глядя на нее, вообще нельзя было сказать, что Джонни — ее сын. Скорей, младший брат, скажем, двоюродный. Было совсем немного общего в чертах лица, и темно-карие глаза и масть Джонни взял от нее, но во всем остальном он почти копировал отца и деда по отцовской линии. Та же мощная фигура, тот же разворот плеч, не во всякую дверь проходящий, тот же тяжелый квадратный подбородок. Даже родинки на правом виске — одинаковые. Только Сергей Владимирович Витебский был рыж, как лис, и даже сейчас седина только чуть-чуть тронула его виски. Рыжими были и все отцовские родичи, и себе в пару они выбирали традиционно тоже рыжих девиц, а отец, вот, отличился. Фирюз-джан рыжей не была отродясь и вряд ли бы стала, даже если попытаться осветлить ее жгуче-черные густые косы.

— Привет, мамулечка, — Джонни аккуратно наклонился, чтобы миниатюрная, как куколка, женщина достала губами до его щеки. — Папа дома?

— Скоро придет, — она окинула взглядом «дары волхвов» и смешливо прищурила и без того узкие глаза с тяжеловатыми веками: — Мне пора готовить вышитый пояс отцу?

Джонни озадаченно почесал макушку. Нет, однополые браки, конечно, разрешены, но все еще не слишком приветствуются.

— Давай, папу подождем, — ушел он от ответа. — Тебе помочь что-нибудь?

— Нарежь морковь на плов, дорогой. Ты голодный? Может, сперва тебя покормить?

Джонни не смог отказаться, тем более что перекусом предлагались настоящие армянские долма и мшош. Такие умела делать только мама, Джонни все-таки больше тяготел к русской кухне.

Час спустя хлопнула входная дверь, пришел отец. Обрадованно похлопал Джонни по плечам, мол, соскучились, давно сына не видели. Джонни в этот момент как нельзя лучше понимал Кота: внутри что-то обмирало и начинало трепыхаться холодными лягушатами в кишках. Но он все равно верил, что все будет хорошо. Это же мама и папа! Они же его любят, принимают его решения, какими бы те ни были. Когда он два года назад сказал отцу, что после диплома собирается заявляться на «Буран-Русь», тот не стал отговаривать. Наоборот, обрадовался, хотя явно уже настроился, что сын будет работать первое время под собственным крылом и присмотром. И когда Джонни бегал за преподами и буквально вымаливал пересдачи четверок — они его понимали, поддерживали, хотя могли бы сказать, что такими темпами Джонни себя загонит, и нужны ли ему эти амбиции? Не сказали.

Джонни свернул пробку на бутылке, набулькал отцу в стопку по венчик, себе — на донышке. Маме — виноградного сока в стакан. Глубоко вдохнул, подождал, пока отец выпьет, и сказал:

— Папа, мама, я хотел бы вас познакомить с человеком, которого люблю.

«Вместе»

Кот открыл двери так быстро, словно стоял прямо за ними, стоило нажать кнопку звонка. У Джонни, правда, были свои ключи, но почему-то он о них даже не вспомнил, поднимаясь, как не вспомнил и о лифте. Он вообще был в таком состоянии, что Кот даже ничего не спросил, увидев его за дверью с двумя спортивными сумками. Так же молча потащил Джонни, едва успевшего разуться, на кухню, толкнул на табурет и через минуту впихнул в руку стакан с водкой.

Водяру они в доме держали больше для всяких техническо-медицинских нужд, но Джонни сейчас было нужнее. Он выпил налитое, как воду, поставил стакан на стол и притянул к себе растерянно топчущегося рядом Кота, утыкаясь ему в живот лицом. Он не помнил, ни как собирался, ни как шел сюда. Но уже одно то, что дошел, доказывало: выбрал он правильно. Тут, рядом с Котом, то самое место, которое отныне и навсегда у него будет считаться домом. И именно этот человек — его якорь, тот, кто позволил не потеряться после того, как Джонни просто оглушило, контузило произошедшим.

Самые болезненные раны наносят нам те, кого мы любим и кому доверяем безоглядно. Джонни, идя к родителям, искренне верил, что все будет хорошо. Родители, может быть, пошумят, но потом примут его выбор, ведь они же родители, они знают его, как облупленного. Они же верят в то, что он уже взрослый и способен осознанно выбирать, с кем ему дальше идти по жизни. Они же, в конце концов, всегда доверяли ему и принимали его решения, начиная лет с пятнадцати, когда, как сказал отец, «мозги в голове завелись». Что случилось сейчас, почему так случилось? Неужели он не заметил чего-то? Они же у него всегда были такими прогрессивными! Да черт, Джонни прекрасно помнил момент, когда мама, посмотрев по телеку запись открытого голосования за закон, разрешающий регистрацию однополых браков и усыновление такими супругами детей, сказала, что теперь однозначно в стране станет намного меньше несчастливых людей и детей!

«Мой сын не мог спутаться с каким-то там гомиком и стать извращенцем! » — грохотало в голове до сих пор. Пожалуй, если бы они с отцом не были примерно равной комплекции и весовой категории, Джонни бы попросту заперли в его комнате, как нашкодившего малолетку. Какой позор...

«Как же так, сынок, что скажут люди? А как же Алиночка, я ведь вас знакомила, такая хорошая девочка, ты ей так понравился! Одумайся, тебе не может нравиться какой-то там... »

Джонни сильнее прижал к себе Кота, а тот принялся успокаивающе гладить его по спине и плечам. Даже тень мысли, что можно оставить Кота, втыкалась в сердце острыми иглами. Предать? Да ни за что! Его и без того предали с самого момента рождения, самый близкий человек предал — мама. Раньше Джонни не понимал, как так вообще возможно — бросить свое дитя. Сегодня понял: эта неизвестная ему женщина хотя бы честно поступила — не хотела ребенка и не стала его воспитывать. Собственные родители казались во много раз хуже, потому что столько лет врали. Врали, говоря, что всегда будут на его стороне, все поймут и примут, что сын им дороже всего. Общественное мнение, как оказалось, дороже. «Что скажут люди» перевесило возможность счастья своего ребенка. Как же так? Ну как так-то?

Джонни отлип от Кота, глаза у него были по-прежнему сухие, только горели, как будто в них щедро сыпанули песка.

— Все так плохо, Дюш? — Кот осторожно провел подушечками пальцев по его векам. — Может, еще помиритесь?

— Не хочу пока об этом думать, — хрипло сказал Джонни. — Диплом на носу, буду думать о нем.

Кот кивнул, мягко вывернулся из его рук.

— Иди-ка ты разбирай вещи, а я подогрею пожрать. Или сперва поешь?

Джонни прислушался к себе. Выпитая водка будто бесследно испарилась из организма, он не чувствовал ни капли опьянения, а ведь выпил далеко не на сытый желудок, последнее, что он ел, были мамины долма, да и съел он немного, слишком волновался перед разговором. А потом и вовсе ничего не успел даже в рот положить.

— Сперва вещи. И, Кот... Спасибо.

Кот криво усмехнулся, и Джонни его понимал: он же предупреждал его, что вряд ли разговор пройдет гладко. Вообще, страшно представить, как все могло бы повернуться, сделай он так, как хотел изначально — то есть, приди к родителям сразу с Котом и скажи все в лоб. Хорошо, что Кот его отговорил. Хоть ему не пришлось это все выслушивать...

«Даже слышать не хочу, что мой сын с кем-то пялится в жопу! Или клянись, что немедленно завязываешь с этим делом, и мы прямо сейчас поедем в вендиспансер, чтоб проверить тебя, или убирайся, и знать тебя не хочу! »

Когда Джонни уходил, в спину, добивающим уже ударом, летело:

«Сдыхать будешь под забором, мимо пройду! »

— Так, не расклеиваемся, — выдернул его из болезненных воспоминаний голос Кота. — Давай-ка, все-таки сперва покушаешь. А потом вместе разберем вещи.

— Вместе, — сказал Джонни, крепко сжав его узкую прохладную кисть в своей, болезненно-горячей. — Все сделаем вместе, Кот. Распишемся после диплома?

«Вместо эпилога»

Костюмов не было, какому дураку захочется париться в тридцатиградусную жару в костюме? А вот кольца были — тонкие простенькие золотые ободки. Дань не то что традиции, скорее, дань собственническим инстинктам обоих: Кот, который редко когда высказывался прямо относительно своих чувств, изменил своим принципам и заявил, что раз уж он Кот, то должен пометить свое. Чтоб никакие Алиночки, Галеньки и прочие представительницы слабого пола на его Джонни не пялились. Ну а Джонни был очень даже за, тем более что в этом желании с Котом он был полностью солидарен.

Еще был новенький, похрустывающий ламинированными страничками, паспорт, в котором черным по белому значилась новая фамилия Джонни. Радикально, конечно, и мороки вышло со сменой документов много, радовало только то, что диплом ему выписывали уже на новую фамилию, хоть с этим не было проблем.

А еще был подписанный договор о продаже квартиры, упакованные чемоданы и два билета в Буранный; предварительное согласие на стажировку и электронные пропуска на режимный объект, которые должны были ждать их обоих на КПП на въезде в город.

— Волнуешься? — Март оглянулся на суету привокзальной площади, готовый нырнуть в прохладу старинного здания вокзала.

— Есть немного, — усмехнулся Андрей, отбирая у него второй чемодан и вручая сумку с продуктами. — А ты?

— Неа, — Кот прищурил свои сиамские глазищи и тряхнул челкой. — Хотя поорать мне хочется, так, для порядка.

И, задрав голову к небу, выдал пронзительное, совершенно кошачье:

— Ма-а-а-ау!

Джонни сделал вид, что нагибается за тапком, и Кот, хохоча, шмыгнул в открывшиеся двери вокзала.

«В новую квартиру тоже запущу его первым», — подумал Джонни, шагая следом.