Дочки-матери. Из сборника Порно комиксы матери и сына

(из цикла «Госпожа Журавлёва»)

- Долго ещё?

- Что, Люба? Сейчас дотасую, раздам.

- Я не о том. Долго мы ещё будем обманывать Ленку?

Колода карт замирает у меня в руках, потом снова начинает тасоваться, но гораздо медленней. Любовь Петровна продула мне три партии из четырёх, сегодня её шансы невелики. Жаль, на вопрос о Ленке у меня нет внятного ответа.

Идиллический вечер - мы в алькове Любови Петровны режемся в дурачка, у меня перевес по выигрышам. Победитель, как обычно, будет командовать в постели.

Любовь Петровна подбоченилась передо мной – эффектная, красивая и бесконечно желанная. Завиток белой чёлки прилип к румяной щеке. Крупные, тёплые и гладкие ноги затянуты в чулки цвета кофе с молоком. Бёдра чуть расставлены, круглые колени мерцают грозовыми облаками. Полы атласного бордового пеньюара с глубоким декольте едва скрывают низ живота и ажурные капроновые оборки.

Под пеньюаром эротический комплект: шелковистый чёрный комбидресс с прозрачно-дымчатыми окошками на груди и поддержками для чулок, застёгнутый в паху на невидимые кнопочки. Мысленно я уже тысячу раз вырвал, выгрыз их с мясом, но всему своё время.

- Молчишь? Долго мы будем обманывать Ленку? А если я забеременею, зять?

Любовь Петровна принимает противозачаточные, но не упускает случая попугать – мол, ой, опять забыла выпить, наверно, теперь опасно? Шуточки у неё такие.

Поняв, что игра откладывается, бросаю карты на столик. Думаю, что сказать.

- Могу тебя точно уверить, Люба: это будет ребёнок, рождённый в любви.

Тёща явно довольна ответом. Здоровая грудастая женщина с румянцем во всю щёку и без единой хронической болезни, в свои сорок она шутя выносит ещё хоть пятерых детей. Но она не была бы Любовью Петровной, если бы легко сдавалась. Когда я тянусь её обнять, проворно отсаживается подальше со всей возможной грацией, на какую способна дама с внушительными габаритами почтового поезда.

Кроватный матрас ворчит под весом жаркого, распаренного тела, забранного в эфемерные ткани. Над оборкой чулка на левом бедре сверкает треугольник влажной кожи. Пажи на массивных ляжках гудят как высоковольтные провода.

- Знаешь, я решила, что мне пора найти съёмную квартиру, - Любовь Петровна целомудренно подбирает куцый пеньюар, бордовый атлас оттеняет белизну ляжек. Свет люстры отражается в её коленях, глянцевых губах и причудливых серёжках.

Мерзкая новость! Моё объятие повисает в воздухе.

- Зачем, Люба?

- Чтобы не мешать вашему с Ленкой семейному счастью, вот зачем! Чую я, пока я живу с вами, ты от меня не отстанешь.

Леночке тёща тоже намекала о возможном переезде, но дочери припасла другой аргумент: дескать, молодожёнам нужно уединение, заводить потомство и так далее. Инициативу тёщи Ленка завернула наотрез: заявила, что в трёхкомнатной квартире места хватит на всех, зато на отдельной жилплощади безбашенная Любовь Петровна наверняка начнёт пить больше положенного и свяжется с дурной компанией.

Опасение не лишено смысла – госпожа Журавлёва-старшая действительно слаба на выпивку.

- Не ври. Ленка тебя не отпускает, и я чую, что никуда тебя не отпущу, Любовь Петровна.

- Ой, начальник нашёлся! Я сама себе голова, зять. Возьму вот и съеду. Что ты со мной сделаешь? Запрёшь и свяжешь?

- Если надо - свяжу! И рот кляпом забью, и к койке прикую.

Плюсов в нашей Любови Петровне в разы больше, чем минусов. Среди прочих достоинств – семейная касса, готовка, уборка - моя тёща очаровательна тем, что обожает сексуальное бельё и лояльно относится к постельному садомазо. Увидеть Любовь Петровну в чулках и связанной – уверяю вас, мужчины и за меньшее душу дьяволу продадут. Я придвигаюсь ближе, но тёща скользит от меня на заду, пока не упирается боком в изголовье постели. В распахнутом пеньюаре трепещет белоснежный бюст, тяжёлый как несгораемый сейф.

- Ха-ха, разогнался! Ну и привязывай, напугал. К Ленкиному приходу всё равно выпустишь.  

- Не уходи, Люба. Пожалуйста.

- Сколько мы ещё будем обманывать Леночку? Скотина я. Никогда не думала, что родной дочери такую козью морду сделаю.

Я обегаю глазами тёщину спальню. В этой комнате, в этом доме всё пропитано Любовью Петровной. Всюду её вещи, тюбики с косметикой, сумки, туфли, растрёпанные листки с кулинарными рецептами, фотография четырнадцатилетней Ленки на тумбочке. Массажная щётка со сломанной ручкой и пустая чайная чашка с недоеденным пончиком.

Без неё наша (точнее, её) трёхкомнатная квартира опустеет и осиротеет. Госпожа Журавлёва заполняет собой каждый дюйм этих семидесяти с чем-то квадратных метров своим запахом, голосом, смехом, бурной деятельностью. Любовь Петровна и завхоз, и снабженец, и «волшебный пендель» для нас с Ленкой.

Кого я буду возить по магазинам «закупаться»? Кто будет пить со мной кофе и украдкой целоваться на балконе? Заставлять вовремя выносить мусор и дразнить откровенными домашними нарядами? Кто, как не прекрасная Любовь Петровна в кокетливой розовой маечке и соблазнительно-тугих лосинах появится вечером из дверей кухни, где всё жарится, брызжет и кипит, и гаркнет во всю мочь:

- Молодё-ёжь, хватит там шшупаться! За сто-о-л! Я два раза не наряжаю!

И умышленно-небрежно утрёт потное лицо передником, ослепив меня из-под него крутыми бёдрами в эластике с туго очерченной линией лобка между ними. И игриво зажмёт меня плечом в дверях, пока Ленка не видит, а потом навалит в тарелку двойную порцию сытной, духовитой, домашней снеди.

- Сопи, молодёжь! Наводи шею с тараканью ногу!

Отродясь Любовь Петровна не смущалась своей ладной фигуры, огромной груди и деревенского происхождения, да и вообще её трудно чем-либо смутить. Уже полгода мы состоим с Журавлёвой-старшей в греховных отношениях. Ругаемся, ревнуем, ссоримся, миримся – и снова состоим. Мы увязли друг в друге, как два дерева, посаженных слишком близко, переплелись телами, корнями и привычками.

Когда Ленки нет дома, мы страдаем от неловкости, пытаемся себя чем-то занять, но всё кончается одним и тем же - постелью. Будто бы просто так, а на самом деле специально ради меня Любовь Петровна надевает свежие трусики и лучшие чулки, и мы садимся играть в подкидного дурака, чтобы выяснить, кто кого будет мучить в этот раз. Чаще выигрываю я. А потом мы бросаемся друг на друга как утопающие и долго, жадно занимаемся любовью. Нам до одури сладко вместе и очень тяжело порознь.    

- Это не козья морда, Любовь Петровна, - размышляю я, стараясь избегать громких фраз. - Это что-то другое, и Леночка тут ни при чём.

- Хочешь сказать – святая чистая любовь?

- Пускай так. Потому что я люблю тебя. И квартира твоя, Люба. Кому и съезжать отсюда, так это нам с Леночкой.

- Вам нельзя, вам площади нужны. Ленка вот-вот плюнет на свою карьеру и рожать надумает. Будете моих внуков в съёмной нянчить? Не выдумывай.

Насчёт съёмного угла тёща преувеличивает, нам с Ленкой есть куда пойти. У меня имеется своя берлога, которую я после свадьбы сдал в долгосрочный наём. Хоть и однушка, но просторная, жить можно. Хуже другое - там не будет Любови Петровны с её мягкими руками, насмешливым ртом и необъятной фигурой, затянутой в чулки и комбидресс.

- Ленка ещё до свадьбы сказала, что раньше двадцати пяти рожать не станет. Ей всего двадцать, так что у нас уйма времени. Я не отпущу тебя, Люба. Всё-таки ты напрашиваешься на самые строгие меры!

- На какие, интересно? Наручники, что ли? Вон, вижу, карман оттопырен.

- Именно. Давай сюда руки!

- Ох-ох, напугал. Да на, надевай, всё равно проиграла. Карта сегодня не идёт.

Отправляясь в апартаменты госпожи Журавлёвой на карточный сеанс, я заблаговременно принял душ и спрятал в карман компактные наручники. Сверхпрочные замки, функция «антипобег», регулирующиеся зажимы. В открытой продаже таких нет. Незаменимое приспособление, когда собираешься заняться сексом с Любовью Петровной.

Я кручу на пальце стальные кандалы, похожие на букву «S». Какое-то мгновение мы вместе смотрим на плавные обводы металлических колец.

- Сама удивляюсь, как я могу спокойно к ним относиться? – задумчиво говорит Любовь Петровна в своём углу постели. – Сколько раз меня заковывали в эти штуки, и разрешения, заметь, не спрашивали…

- Сколько? Кто?

Белокурая женщина в чулках ехидно улыбается.

- Не считала, мой яхонтовый. Может, лучше тебе и не знать?

Я действительно многого не знаю о тёще, лишь догадываюсь, что о приключениях красивой и самоуверенной Любови Петровны можно писать толстую-толстую книгу - такую же толстую, как её восхитительные коленки. Мне известно, что Любовь Петровна дважды была замужем и сменила бесчисленное множество работ.

Госпожа Журавлёва страшная бодипозитивщица, даже при весе за девяносто килограммов она умудряется одеваться и краситься «под девочку», и при этом сногсшибательно выглядеть. Любовь Петровна плевала на расхожий миф, будто пышкам в сорок лет нельзя носить мини-юбки, стринги и телесные колготки с лайкрой. Она нахально зажигает во всём тугом и блестящем, и это мне безумно нравится.

- Я ведь не спрашиваю, чем ты занимался до нас с Леночкой? – Любовь Петровна бочком отодвигается подальше от меня и наручников. – Как жил, с кем жил…

- Мне скрывать нечего, жил как все. Школа, армия, институт…

- …и водочка рекой, и боевые подруги в бикини? Ладно, не оправдывайся, дело прошлое.

Мы снова смотрим на наручники. Госпожа Журавлёва проводит языком по пухлой нижней губе, глядит на меня искоса.

- Жуткая вещичка, если разобраться. Вроде – тьфу, железка. Цепочка, два замочка. А стоит застегнуть их на чьих-то руках - и получишь бессловесного раба или рабыню, полностью зависимого от человека с ключом. И мне опять светит та же роль?

- Не совсем, - успокаиваю я. – Не очень-то ты похожа на рабыню.

- А на кого я похожа? – госпожа Журавлёва делает игривое движение бровью, её изумительные ладони с шелестом скользят по чулкам.

- На великолепную женщину в сексуальной одежде, которую можно заковать в наручники, но победить нельзя.

- Ты прав, - поощрительно усмехается Любовь Петровна. – Умом меня не победить... или как там у Некрасова?

- Это у Тютчева. «Умом Россию не понять».

- А я до сих пор помню, как ты к нам знакомиться пришёл. Причёсанный, выбритый, с букетом и при костюмчике. Ты мне сразу понравился… хоть я и не ждала, что понравишься  н а с т о л ь к о.

- Я тебя в прихожей увидел – вообще дар речи потерял, - отложив кандалы, мои руки ныряют под горячий пеньюар женщины. – Роскошная леди, волосы – как белая вьюга, вся одежда в обтяжку. Мини-юбочка – коротышка, как будто ты медицинскую маску на попу натянула. И полнёхонек стол еды.

- Ой, не напоминай, зять. Кончилось-то чем? Мне очень совестно было.

- Ничего особенного, - я целую Любовь Петровну в приоткрытые сахарные губы, она еле заметно отвечает мне. – Подумаешь, сил не рассчитала.

Возможно, это сбой в генах или причуды обмена веществ, но три-четыре рюмки крепкого алкоголя превращают мою чудесную тёщу в неуправляемую мегеру – у неё сносит крышу. В день знакомства Любовь Петровна решила угостить будущего зятя самогоном собственного производства и сама наугощалась до того, что затеяла со мной драку. Заревела, выпучила остекленелые глазищи, пошла грудью врукопашную.

Бдительная Леночка тогда выступила в роли миротворца: без разговоров скрутила бушующую мать, заковала в наручники, уложила спать и долго извинялась. Так состоялось моё сватовство.

- Проснулась в тот вечер с похмелья часа через два, ты уже ушёл к тому времени, - Любовь Петровна усмехается, под верхней губой пламенеют золотые зубы. – Кошмар! Лежу, вспоминаю урывками, что Ленка привела знакомиться какого-то классного парня, мы сидели-пили, всё нормально…

- Ещё и на брудершафт с тобой целовались, тайком от Ленки.

- Ой, это уже смутно… а затем вообще провал! Очухалась – лежу в наручниках, прикована к спинке койки, во рту кляп из Ленкиной комбинации. В трусах сыро - хоть выжимай, лосины к заднице приклеились, сиськи чешутся, волосы в глаза лезут. Врывается Ленка и давай мне, похмельной, нотации читать, как вести себя с потенциальным женихом. И ведь не достала мне кляп, зараза, пока я до конца не выслушала! Только тогда отпустила, наручники сняла.

- А я всю ночь дома представлял, как ты лежишь скованная в майке и лосинах, и мечтал увидеть это воочию.

- Ха-ха, что с маньяка взять? Ну ладно, начинай уже, куда тебя денешь…

Любовь Петровна покорно протягивает свои полуобнажённые полные руки, но едва я пытаюсь её схватить, как она срывает бордовый пеньюар, бросает мне на голову и с хохотом откатывается назад по бескрайней «вдовьей кровати». Чёрное обтягивающее боди из спандекса с декоративными элементами и бантиками делает её похожей на упитанную морскую львицу, над обрезом чулок сверкают белые полукружья ляжек.

- Обманула! Обманула! Не дамся!

Прыгаю на неё сверху, некоторое время мы боремся, чулки цвета кофе с молоком туго натягиваются на женских коленях, похожих на небольшие батискафы, и готовы взорваться от неосторожного прикосновения. Хитрая тёща сопротивляется не в полную силу, она упирается, мотает волосами, но в конце концов позволяет завалить себя на живот и завести руки назад. В результате энергичной потасовки мы оба возбуждены как два орангутанга в брачный период.

Одолев и подмяв голубоглазую партнёршу, я сажусь верхом, плотно сжимаю бёдрами локти и бока Любови Петровны, обоняя сумасшедший запах её тела, пота и парфюмерии. Она извивается и повизгивает. Сидеть на ней – всё равно что пытаться удержаться на мыльном пузыре во время землетрясения. Из вредности скрученная тёща равномерно колотит меня пятками в спину.

Балансируя на скользком огромном теле, раскладываю змейку наручников на гладкой тёщиной спине, прилаживаю браслеты к запястьям. Изнанки кистей Любови Петровны пахнут терпко-приторными духами, морзянкой бьются синие жилки пульса. Соединяя скобки наручников, отсчитываю про себя щелчки запорных устройств. Дзынь-дзынь, браслеты сомкнуты.

- Не больно?

- Не помру, не дождётесь!

На всякий случай чуть ослабляю замки. Не торопясь слезать с женщины, играю с её телом, как ребёнок в песочнице. Ворошу барханы обтянутых шёлком мышц, рисую воздушные замки на внутренней стороне бёдер, очерчиваю ногтем тонкие меридианы трусиков, целую арестантку в шею и в каждый сдобный, крепкий пальчик по очереди. Любовь Петровна подо мной вздыхает, пытается поймать меня за губу или за нос, нелепо возит руками за спиной и смотрит из-за плеча на скованные запястья.

- Насильник, вражина! Ну и счастливая рожа у тебя, аж завидно. Доволен, изверг? Сковал слабую женщину?

- Доволен, - я переезжаю ей на ноги, залитые чулками, чтобы пленница наконец перестала пинаться. Молочно-кофейный нейлон встревоженно попискивает под моими ладонями, будто напичканный сенсорными датчиками.

- Одни шуточки у тебя на уме. Всё правильно, зять, тебе нужна умная жена, такая как моя Ленка. А я глупая и жирная, сериалы смотрю да чужие зарплаты на работе считаю. Поговорить-то со мной не о чем.

- Не прибедняйся. Ты очень умная и красивая женщина.

- Помню, когда появились первые компьютеры, я в них была ещё ни уха ни рыла. На элеваторе вроде работала. Подходит ко мне зам начальника и просит: «Любовь Петровна, душа моя, сделайте мне скриншот, пожалуйста? » А откуда мне знать, что такое скриншот? Я вся покраснела, юбку одёрнула: «А хреншот тебе не надо, бесстыжий? Только тронь меня – все зубы выбью! »

- И чем кончилось?

- Смеялся долго, потом объяснил. С юмором мужчина был.

Я обследую ягодицы, шею, плечи Любови Петровны с такой тщательностью, словно никогда их прежде не видел, осторожно прикасаюсь к перемычке трусиков боди между ног, облитых молочно-кофейной сладостью. Трусики женщины трещат от возбуждения, распространяя запах сырого винила и дикой рыси. На трёх интимных кнопочках, застёгнутых в паху, я наигрываю воображаемые мелодии: раз-два-три, раз-два-раз… Скованная женщина стонет от прикосновений к заветному, крутится в постели, вздымая покрывало волнами, пытается сжать, скрестить бёдра, однако я удерживаю её ноги распятыми.

- Радуйся… пока, - госпожа Журавлёва учащённо дышит и облизывает гранатовые губы. – Пользуйся. А то я себе уже квартирку присмотрела.

Известие заставляет меня крепче прижать к кровати Любовь Петровну, словно она прямо сейчас улетучится, утечёт из нашего гнезда. Я впиваюсь ей зубами в «кошачье место» над свёрнутыми руками, там где шнуровка комбидресса отделана кожаным орнаментом. Женщина барахтается, вожделенно мычит, стонет от боли, смешанной с удовольствием.

- Пусти, чумной! Не кусайся!

- Ты серьёзно? – я ненадолго выпускаю из зубов складку плоти. – Где ты нашла себе квартиру? Зачем?

- Не скажу!... Ай, не кусайся! Хорошая, однокомнатная, от работы недалеко.

- Не отпущу, - твёрдо говорю я. – Никогда и никуда.

Я вижу лишь половину лица Любови Петровны, её прелестный капризный профиль, вдавленный в подушку и наполовину погребённый под сливочными волосами, поэтому не могу разобрать, смеётся она или нет.

- Люба, - веско повторяю я. - Не выдумывай. Никаких квартир.

- Надо мне уже отделиться от молодых и найти мужика. Хорошо бы такого же, как ты. Работящего, порядочного, без дешёвых понтов.

Уффф, слава богу, теперь я точно вижу, что тёща подзуживает меня. Это случается не в первый раз.

- Любушка, значит, ты его уже нашла. Этот мужик - я. Зачем тебе ещё один?

- Ты не мой, - гнёт своё скованная синеокая львица. - Ты - законный Ленкин. Мне всё удивительно: как ты не устал двух баб окучивать и скандалы от обеих терпеть?

- Ленка со мной не скандалит.

- Сама знаю, она у меня не от мира сего, у неё съёмки, клипы, интервью. Зато я за двоих мозги выношу, ага?

- Ни разу не замечал. Ты весёлая и смирная… когда в наручниках. Я очень люблю тебя, Любушка.

- Серьёзно, иногда жалко тебя становится, - издевается поверженная тёща. – Слышу же, как Ленка на тебе ночами напролёт ездит. Только плётка свистит и стены ходуном! А после этого ещё и на меня сил наскрести надо…

Я шире раздвигаю нейлоновые женские бёдра, мну в горстях чулочные оборки и округлые ломтики плоти над ними. С подушки слышатся всхлипы и вздохи тёщи: здесь у неё очень чувствительная зона.

- Не волнуйся, на тебя сил всегда хватит.

- Да, задницей чувствую, что есть у тебя силёнки… - Любовь Петровна трётся об меня ягодицами, непроизвольно содрогается, промокает языком пересохший рот. - Ты пока молодой, выносливый, активный. Жадный до новых ощущений и толстых ляжек, потому что у Ленки таких нет, ха-ха-ха.

Жена Леночка у меня действительно обладает худощавой спортивной фигурой и от крупной матери унаследовала только черты лица и упрямство.

- Я жадный до тебя. Я хочу тебя, Люба.

- Ладно уж… - нехотя бормочет в подушку потная женщина в боди. – Я тоже тебя хочу. Приворожил меня, чёртов филин! Но это ведь не жизнь, согласись? Повезло, что Ленка у нас такая занятая, вся по уши в своём креативе, в разъездах – на мужа толком взглянуть некогда. Потому что у тебя на лбу написано: мы спим с тёщей!

- Что ты такое несёшь? Ничего у меня не написано. А чем тебе жизнь плоха?

- Ну… конечно, в койке попыхтеть – оно всегда для женского тонуса полезно, все врачи говорят, - ёрничает Любовь Петровна. - Но ведь даже сходить с тобой никуда не можем. Или на море съездить.

Я проглатываю намёк на то, что Любовь Петровна спит со мной ради «женского тонуса». Знаю, что это неправда, просто моя тёща не любит кричать вслух о личном и интимном. Она предпочитает шутить и язвить.

- Почему не можем? Скоро сниму наручники, наноси макияж, собирайся и пошли.

- Смелый ты, пока Ленки нет.

- Мы вчера в «Изумрудную лагуну» ходили, тебе не понравилось?

- Ресторан нормальный, спасибо. Но ты-то с Ленкой под ручку красовался, а я как дура в сторонке тащилась.

- Сексуальная, привлекательная и самодостаточная женщина не может выглядеть дурой. Я думал, тебя в той мини-юбке с разрезом прямо из ресторана выкрадут. Между холодной закуской и первым блюдом.

- О-о-о… если бы. На меня и не смотрел никто. Я толстая и деревенская.

- Ага, официант только к тебе и обращался. И тот седой мужик за угловым столиком тебе коленки глазами прожёг, даже про супругу забыл. На танец тебя сколько раз таскал, гадёныш. А когда ты ногу на ногу закинула, трубач на эстраде взял три фальшивых ноты подряд.

- Неужели?

- Правда. Я не глухой.

- Трубача помню – симпатичный. Жалко, лысый. Сдаюсь, утешил старую немножко. Но извини, зятёк, гулять втроём всё-таки не то. Прямо шведская семья какая-то. Вы с Ленкой рассекаете, а я бесплатное приложение. Мамочка на выгуле. Бесит меня. Уйду.

- Не уходи, Люба. Я не знаю, что буду делать без тебя.

- Видали орла? Скрутил, уселся и издевается. В наручниках и полуголая я, конечно, не уйду, ха-ха-ха!

- Я в другом смысле, ты же понимаешь.

- Понимаю, но злит меня это. Никогда с женатыми не гуляла, можешь себе представить? Отшивала сразу, без разговоров. Чего мне только не предлагали, ты бы только слышал! Один в Англию забрать обещал и пентхаус мне снять на двадцать лет вперёд.

Представляю себе яркую, сочную, блондинистую Любовь Петровну в неизменном мини на фоне викторианских пейзажей и Биг-Бена. На заднем плане толкутся унылые фригидные англичанки, ряженые в обноски, будто сворованные из пункта вторсырья, арабские беженцы в тюрбанах, ливийские попрошайки, обвешанные детьми… С сомнением качаю головой.

- Тебя бы в тот же день депортировали оттуда, чтоб не дестабилизировала  обстановку в Соединённом королевстве. Там в моде однополая любовь, а тут ты со своими роскошными формами! Чего доброго, лондонские кокни вспомнят, к чему их предназначила природа, и плюнут на свою вшивую гомосексуальную демократию. Это же диверсия! Подрыв западных ценностей.

- Ох, язык у тебя без костей, зять.

- Насчёт пентхауса и Англии тебе наверняка врали. Я сам мужик и знаю: чего только не наобещаешь, лишь бы овладеть такой женщиной, как ты.

- Заревновал! Он меня заревновал! – смеётся из-под меня довольная тёща. – Даже приятно немножко.

- К сожалению, у меня нет пентхауса, Люба. Я просто люблю тебя.

- Нужны мне ихние пентхаусы! Я не побирушка и не проститутка. Мне другое смешно. Чужих женатиков я браковала без разбора, а на собственного зятя налетела. Наверное, Бог наказал? Добраковалась.

- Люба, теперь поздно что-либо менять. Ты мне нужна. В конце концов, ты сама запрещаешь мне разводиться с Леночкой и жениться на тебе.

- Пошёл к чёрту, даже заикаться не смей, олух! «Разводиться». Я старше тебя, поиграешь и бросишь меня через полгода. Будем мы с Ленкой две брошенных бабы, да ещё и между собой на ножах.

- Женщин, подобных тебе, не бросают.

- Ты маленький льстец. А-а-ах, да, потрогай меня там… Я читала, что влечение к полным женщинам старше себя – это проявление синдрома «маменькиного сыночка». Мужчины рефлекторно тянутся к той, которая напоминает им мамочку, обогреет, защитит. Согласен?

- Чушь на постном масле. Ты же видела мою маму. Между вами нет ничего общего.

- Да, она у тебя стройняшечка, хрупкая, на велосипеде до сих пор катается. Значит, синдром «маменькиного сынка» - это не о тебе. Ты у нас чаще в дочки-матери играешь! Ха-ха-ха!

В наказание я некоторое время истязаю Любовь Петровну прессингом, покусыванием и настырной щекоткой между ног. Изнемогающая пленница мочит слюной подушку, тщетно выдирает руки из наручников, отплёвывается от забившихся в рот волос, трясётся в эрогенной лихорадке, затем молит о пощаде.

- А ещё там писали, что «маменькины сынки» мстят «женщинам-мамам» за детские унижения, - добавляет она, еле успев перевести дух. - Отыгрываются на них по-всякому. Ты вот тоже тащишься, когда меня связываешь?

- О-ох, Люба… Ладно, промолчу. Будем считать, что это последнее слово приговорённой. Ты успевай, говори ещё, пока я тебе рот не завязал.

- Хватит болтать! – бурчит моя жертва, её взмыленное обильное тело сияет боди и чулками, словно облицованное матовым кафелем. – Займись настоящим делом, хочу ведь уже!

Под кроватью у Любови Петровны хранится славная полистироловая верёвка белого цвета – в ней метров пять. Я обвязываю правую лодыжку пленницы одним концом, продёргиваю верёвку под кроватью, развожу ноги Любови Петровны до упора и привязываю левую лодыжку на другом краю кровати. Шнур натянут, свести бёдра теперь невозможно.

Любовь Петровна бессильно напрягает мышцы, наручники трут ей запястья, она так ослабла от желания, что даже пальцем шевельнуть или завизжать сил не осталось. Она лежит безвольным киселём, пока ей я сижу у неё на плечах и стягиваю её гранатовый рот жёстким кляпом-загубником: клейкий силиконовый мячик, снабжённый ремешками на липучках. Мячик погружается в горящий рот невольницы, ремни обхватывают её нижнюю челюсть, шею, затылок, два ремня уходят через скулы, переносицу и макушку назад, где крепятся к упряжи на загривке.

Освободиться от этого изощрённого глушителя звуков без помощи рук невозможно, даже если потереться лицом о ближайшую поверхность. А руки Любови Петровны давно обезврежены. Госпожа Журавлёва пытается повертеть головой, но это исключено: в специальное кольцо у кляпа на затылке я вдел тонкий поясной ремень и соединил с наручниками за спиной, лишив арестантку возможности крутить шеей. Если чуть укоротить длину ремешка, белокурая голова Любови Петровны запрокинется назад, а руки вздёрнутся выше лопаток, впрочем, этого я делать не стану: чересчур больно для невинной интимной игры.

Теперь моя женщина полностью распята, обеззвучена, обездвижена. Действуя пальцами и языком как метёлочкой, я обрабатываю Любовь Петровну от макушки до пят, словно делаю генеральную уборку. Щекочу упругие нейлоновые ступни, ладони, мясистые складки на боках, запаянные в спандекс. Выбиваю на тучных ягодицах хлёсткую барабанную дробь, разогреваю и массирую каждую выпуклость на обтянутой спине и бёдрах. Потом я добираюсь до сосков и мучаю их до тех пор, пока они не начинают полыхать как два тихоокеанских маяка.

Белогривая Любовь Петровна пускает пузыри в кляп, рычит и бесится в своих наручниках. Из-под силиконовой заглушки доносится что-то вроде:

- Ыгы уэ!... Ыгы уэ… (войди уже) Ы-ы-у!... (ненавижу)

Наконец я отщёлкиваю три мокрых долгожданных кнопочки в её беззащитном паху – и меня почти ошпаривает стреляющим из женщины соком. Только сейчас я понимаю, насколько туго Любовь Петровна задраила себя в трусики, странно, что кнопочки выдержали и спандекс до сих пор не лопнул на её налившихся гениталиях.

- Э-эй! Э-эй… (скорей! скорей!)

Схватив Любовь Петровну за крутые белые кудри, я лишь начинаю входить в неё, стонущую и прикованную, и тут она…

- Ыыыыы-ааааа!

Большинство людей обозначают это физиологическое явление избитым «испытать оргазм» или «кончить». Применительно к страстной Любови Петровне «кончить» - слишком слабое определение. От первого лёгкого прикосновения моя женщина взрывается как аммональный склад, а между ног у неё проскакивает электрическая дуга. Несмотря на скованные руки и привязанные ноги, госпожа Журавлёва взмывает над постелью, опаляет меня диким выбросом жара и воет так, что облака за окном стыдливо краснеют.

Её щёки под намордником вспыхивают пунцовыми огнями, из полоумных глаз летят слёзы, осколки шрапнели и крики северных птиц. Её тело в спандексе гремит как шаманский бубен, а прекрасные белокурые волосы стоят дыбом из-под опутывающих голову ремней. Плач, смех, сумасшествие, немая пляска продолжаются долго-долго, пока я не присоединяюсь к Любови Петровне на том берегу. То есть примерно через тысячу лет.

***

- А теперь – я у нас главная, - заявляет Любовь Петровна, едва я освобождаю её из кляпа, уздечек и наручников.

Вытирает вспененный рот, садится, бережно разминая затёкшие запястья. Вся постель под ней сырая, швы комбидресса сбились набок, пажи чулок держатся на честном слове. Тон Любови Петровны не допускает возражений. Она готова мстить.

- Стоп, Любушка. Ты же мне сегодня проиграла три – один?

- Ах так? – тёща притворяется смертельно обиженной. - Значит, съеду от вас, неблагодарные.

- Это шантаж!

- Где мои вещи? Уеду от вас!

- …но я согласен, - сдаюсь я. - Всё что угодно, Люба, только останься.

- То-то же, - тёща победно ухмыляется, взбивает щёткой поникшую причёску. – Ну-ка, быстренько лёг и затаился!

Едва я подчиняюсь, госпожа Журавлёва ловко привязывает мне руки за головой, оставляет лежать голым и скрывается за дверкой шкафа. Оттуда слышатся шорох капрона и негромкое позвякивание. Я делаю дыхательные упражнения, чтобы привести в норму сердечный ритм, и с интересом жду развития событий.

Покачивая могучими бёдрами, тёща снова возникает передо мной в тех же молочно-кофейных кружевных чулках и сапогах на каблуке. Вместо чёрного эротичного боди на женщине аналог полицейской портупеи, которая крест-накрест обтягивает пышный торс и круглые плечи, кожаные лямки частично прикрывают возбуждённые горошины сосков. Талию Любови Петровны обхватывает широкий ремень, с него на бедро свешиваются зловещие тускло-серебристые конвойные наручники БКС, они же «Нежность-1». Насколько я помню, их конструктивная особенность – храповая полускоба «акулий зуб» без обратного хода.  

- Я их всё-таки нашла, - хищно облизывается госпожа Журавлёва, покручивая на поясе колечко с ключами. – Не у тебя одного наручники есть. Лежать! Не шевелиться!

Неторопливо, с чувством Любовь Петровна привязывает к кровати мои лодыжки той же белой полистироловой верёвкой, задирает и ставит на мой пах толстую ногу в чулке и кожаном сапоге. Мигом позабыв о связанных руках и ногах, я рычу и вздрагиваю, ощущая женскую шпильку у себя на лобке. Стоит тёще сильнее нажать каблуком – и моему мужскому достоинству не поздоровится.

Тёща взгромождается на меня, трётся об меня сосками и чулочно-нейлоновыми ляжками, потом для надёжности сковывает мои связанные кисти наручниками БКС и начинает свою любимую игру «в сказки».

- Расскажи, зять, что бы ты со мной хотел сделать? Помечтай?

Изящно прогнув мощный стан, Любовь Петровна касается меня своей промежностью, скользкие чулки ездят по моим бёдрам вверх и вниз. Она напоминает мне правила игры:

- Видишь, я уже сажусь на твоего удальца? Будь хорошим рассказчиком, мальчик. За красивую сказку я буду немножко шевелить своей попой. А вот за неинтересную или уже слышанную сказочку я буду делать тебе больно и совсем не буду шевелиться. Нисколечко! Ясно? Начинай.

Скрипя ремнями и нейлоном, грузная Любовь Петровна почти насаживается на мой орган, я нетерпеливо подаюсь ей навстречу, однако тёща расчётливо следит, чтобы мы лишь слегка касались друг друга гениталиями.

- Не филонь, рассказывай! – капризничает моя сексуальная начальница. – А то слезу и плёткой отхлещу!

В прошлый раз я выдумал, что Любовь Петровна – римская императрица, которую похитили взбунтовавшиеся гладиаторы, привязали к колеснице и возят по всему свету. Сегодня я снова принимаюсь нести что в голову взбредёт:

- Представь себе ярко освещённую кирпичную одиночную камеру с крюками на стенах и маленьким зарешёченным оконцем, в которое может пролезть только ладонь…

- Что-то новенькое! - Любовь Петровна поощрительно выполняет лёгкое приседание и мой голос поневоле прерывается от плавного нажима женского таза. – Я знаю, ты выдумщик, каких поискать.

– Посередине камеры стоит кресло с ремнями для тела, рук и ног… - бормочу я. - Ты заключена в этой камере. В глухих дверях сделан глазок, высоко по углам развешаны датчики - чтобы ты находилась под присмотром круглосуточно. Каждое твоё движение транслируется на телеэкран, ты можешь видеть его сама…

Слушая, Любовь Петровна движется на моём члене вверх-вниз, но пока недостаточно глубоко для того, чтобы это считалось полноценным контактом.

- Телеэкран, говоришь? А если он мне надоест и разобью?

- Не выйдет, он за пуленепробиваемым стеклом. Кстати, с мобильностью у тебя неважно, потому что на руках и на ногах у тебя тяжёлые стальные наручники, на плечах лежит магнитный ошейник.

- Зверюга, уже в цепи меня засадил! Что за магнитный ошейник?

- Ручные и ножные кандалы тоже магнитные. Они срабатывают сами по себе, если ты пытаешься совершить что-то недозволенное узнице. Верещит сирена – клац! – и твои руки сами приклеиваются к шее, а лодыжки слипаются между собой. Магнитная сигнализация отключается только после того, как охрана убедится, что ты ведёшь себя паинькой и ничего не замышляешь.

- Строго! На мне есть ещё что-нибудь кроме цепей? – любопытствует госпожа Журавлёва. - Во что я одета?

- Назвать твой арестантский наряд одеждой можно лишь с большой-пребольшой натяжкой. Ты затянута в кожаные трусики размером с почтовую  марку, в чёрные просвечивающие колготки с рисунком и сеткой...

- У меня они есть, я вчера в них ходила.

- Ещё на тебе перчатки до локтя, ботфорты на шпильке, зашнурованные сзади до колен, и кожаный бюстгальтер с отверстиями для сосков.  

- Всё это у меня тоже есть. Никогда ничего не имела против капрона, лайкры и кожи. И что я целыми днями делаю в этом кожаном одеянии и магнитных цепях?

- Хороший вопрос. Ты мучаешься ожиданием пытки. Когда поступает приказ, ты обязана сесть в кресло, твои руки и ноги сами пристёгиваются к нему и ты ждёшь, какие сексуальные опыты проведут над тобой в этот раз. Они всегда неожиданные.

- Тебе бы только романы сочинять, зятёк. Надеюсь, мне изредка позволяют сменить бельё и помыться? И где мне справлять женские дела?

- Не считая кандалов и замкнутого пространства, все другие удобства к твоим услугам. Телевизор, компьютер, книги. Тебя очень вкусно и обильно кормят, в камере стоит вся необходимая сантехника, очень стильная и красивая, соответственно твоему статусу наложницы. Правда, спрятаться от всевидящего ока нельзя даже там. Стенки душевой полупрозрачны, как и твоя одежда. Ты всё время готова к тому, что за тобой наблюдают.

- М-м-м… Ладно, вытерплю, куда деваться несчастной пленнице. Радует, что на работу в отдел ходить не надо, - Любовь Петровна томно смеётся, облизывая мою шею. – Итак, я сижу в прекрасной клетке, читаю книги, ношу колготки, сапоги и цепи, сижу в подопытном кресле… Что ещё со мной происходит в этой комфортабельной камере?

Под дразнящие толчки женского тела я минут пять описываю разные похотливые сцены, пока тёща не приближается к кондиции.

- Молодец, пять! - бесцеремонно перебивает она, с великим сожалением отделяясь от меня. - Остальное в другой раз расскажешь! Перейдём ко второй серии!

Тёща вбивает мне в рот мой же силиконовый кляп, но ей лень возиться с ремешками, они вхолостую висят у меня на подбородке, спутанные словно щупальца медузы. Я издаю жалкое мяуканье и чувствую, что вся эта страховочная амуниция совершенно не нужна: липкий красный мячик до того расклинил мои челюсти, что кляп нельзя выплюнуть, даже если он не пристёгнут к затылку.

– В добрый путь, зятёк, - в чулках и портупее блондинистая Любовь Петровна похожа на арийскую сотрудницу гестапо из порнофильма. - Держись, я задам тебе взбучку. Когда станет невмоготу – щёлкни пальцами. Меня остановит только щелчок пальцами, все прочие звуки я буду игнорировать, понятно?

- Ыхы, - кое-как выдавливаю я, чувствуя, что мой детородный орган скоро разорвётся, если немедленно не получит в своё распоряжение сладкое тело Любови Петровны в неограниченном количестве.

А дальше творится чёрт знает что. Госпожа Журавлёва доводит меня до ручки таким развратом и оголтелым БДСМ, каких я даже в немецкой порнографии не видал.

- Вот тебе, мучитель! Вот тебе, поганец! Вот тебе, паршивец! За меня! За Ленку! За всех твоих баб!

- Ыхы… Ыхы… У-у-у!

***

Плети, наручники, кляпы убраны в шкаф. Вдовья кровать Любови Петровны  заправлена чистым покрывалом, без единой морщинки, как в армии. Мы сидим на кухне, вымытые и опустошённые, пьём чай с домашним малиновым вареньем. По телевизору мелькает второсортный сериал с погонями и милицией. Я глажу тёплое колено Любови Петровны в нейлоновой изморози, мне светло и спокойно.

В какой-то момент в кадре показывают взятых при облаве «ночных бабочек». Намалёванные жрицы любви в сетчатых колготках сидят в отделении и строят глазки дежурным. В тот же миг тёща переключает канал на спортивный матч по кёрлингу. В отблесках экрана её голубые глаза светятся как ультрафиолетовые лампы, уголки крупных губ смеются.

- Вот прыщ неугомонный, опять на ляжки уставился! На мои смотри, изменник! Или мало получил?

Беру её за руку, накрываю ягодный рот поцелуем.

- Ты ведь не уйдёшь от нас, Люба? Останься. Я же правда очень люблю тебя.

- Ох уж мне эти нежности… дочки-матери, - тёща делает вид, что отворачивается, и в то же время прижимается грудью ко мне. – Так и быть, ещё как-нибудь в карты сыграем... пока Ленки не будет.

И помолчав, шепчет с виноватой улыбкой:

- Люблю я тебя, куда я вас брошу? Вся моя семья – Ленка да ты.