Дочки-матери -2. Из книги Порно комиксы папины дочки

ДОЧКИ-МАТЕРИ - 2

/ эротическая повесть /

ГЛАВА ВТОРАЯ

4.

Как умудряются женщины удовлетворять одновременно голод и страсть, тайна сия велика есть. Я был голоден, а в такие минуты не до психологических тонкостей, тогда, как для женщины, момент истины. Укладывая мягкими, как у кошки движениями, кусочки сервелата на язык, наконец, проглатывала, наталкивая наблюдателя на мысли, отнюдь не согласными с требованиями морали. Этакое наваждение, от которого освобождаешься не силой воли, сломленной убеждением совратительницы, что игра сделана, а плохо замаскированным соглашательством, приближающим «минуту мычания», обыкновенно сопровождающим всякое облегчение души, и, конечно, тела. Осознаётся это не сразу, и каждый раз как бы заново.

Разумеется, дело случая, но свою мужскую задачу видел в том, чтобы придать ему все признаки закономерности. Стараясь не отвлекаться от еды, переполнявшей меня восторгом не меньше, чем, сидевшая передо мной гостья, не стеснявшаяся ни своего обнажения, ни моего откровенного желания, дивился прихотливой задумке судьбы, сыгравшей со мной, отнюдь не злую шутку, казавшуюся таковой, поскольку день наступил, но очарование ночи ещё не исчезло, подсознательно отражаясь на моей физиономии, и на действиях, не скоординированных с реальностью. Не заметить она не могла, если бы даже захотела. А показать, что заметила, посчитала своим прямым интересом, так что её, прикрытый ресницами взгляд, и ничем не прикрытая улыбка самки, сложно сочетали удовольствие и удовлетворение.

При таком повороте событий, предпочёл принимать сущее за искомое, не занимаясь поиском причин, и ограничиваясь, вполне устраивающими меня, следствиями и последствиями, когда умом понимаешь то, что напрочь отвергается чувственностью. Меня слегка покоробило, её откровенно выраженное ощущение торжества, но, переходя от безнадёжности к надежде, решил, что честно заработанное право тешиться иллюзиями, должно не только уважаться, но и поощряться. Тем более, что реальность их осуществления, целиком и полностью зависела от меня, доброхота. Но, в какой-то момент, плохо сдерживаемого восторга, некстати переусердствовал, что и было ею замечено и отмечено с некоторой, как мне показалось, резкостью.

– Сделай одолжение, дружок, перестань выказывать себя в роли спасителя. Согласна, ты спас меня от неминуемой простуды, зато я тебя, от голодной смерти.

– Значит ли это, что кто-то из нас, всё ещё не расквитался полностью?

– В нашем с тобой случае, долги не списываются, а только накапливаются.

– Я тугодум, и, после всего услышанного, мне требуется время на размышления.

– А стоит ли рисковать?

– Чем?

– Потерей времени.

Я поглядел на неё внимательно. Она не отвела глаз, позволив насладиться, мелькающими в них, задорными искорками любопытства и вожделения, лихо отплясывающих буги-вуги.

– Наваждение какое-то, не иначе …

– «Тыкни» — и дело с концом.

– Если ты всё сводишь к «тычку», за мной дело не станет.

Чудилось что-то новое, в прежде привычной, любовной игре, обычно сводящейся к факту, а не к его предчувствию. Я не мог упустить шанс получить от женщины двойное удовольствие, щедро ею предложенное, но только на своих условиях. Похоже, и в этом случае, прочитав мои мысли, она провела некоторое время в недоступных мне размышлениях, но, видимо, убедившись, что упустить возможность сочетать приятное и полезное, с нужным и необходимым, было бы непозволительной глупостью, тонко дала понять, что очевидная выгода не прошла мимо её внимания.

Не перестеленная с ночи, «постель была расстелена», но о «растерянности» не могло быть и речи. Я не принимал её за «девушку», хотя откровенность её могла бы озадачить, однако в ней было нечто такое, что свидетельствовало не о распущенности, а о неудовлетворённости. Доказательством чему была её ненасытность. Когда страсти улеглись, а тело устало, она вдруг отвлекла меня от сладкого роздыха.

– Знаю, о чём ты думаешь, – сказала она. – Но ты не прав.

Это не было капитуляцией, чего, к своему огорчению, осознал не сразу. Но победитель не тот, кто заставил себе подчиниться, а тот, кому подчиняются с удовольствием. Приблизив её тело, но уклонившись от поцелуя, сказал:

– Я тебя прощаю.  

– Отлично, мой дорогой исповедник, но я рассказала далеко не всё. Не хотела испортить твое торжество.

Услышанное вовсе не походило на капитуляцию. Если это не капитуляция, тогда не знаю, как это назвать. Она ждала, а у меня, как назло, ничего стоящего в запасе не было, а потому обошёлся первым пришедшим в голову, ответом:

– Не ёрничай.

–  С чего вдруг?

– Священникам запрещено совращать прихожанок.

– Не беспокойся. Не священники нарушают запреты, а прихожанки.

– Тогда на божьем суде свалю всю вину на тебя.

– Ты, как все.

– А все кто?

– Вы, мужчины.

– Продолжай!

Получив, что хотят, вы начинаете выказывать претензии, почти всегда к собственной выгоде, но не всегда к нашей пользе.

– Продолжай!

– Я не оскорблю твой слух?

– Узнаю, когда услышу. Не просто пренебречь известным ради неизвестного.

– Ты уже пренебрёг, даже не заметив.

– Будет, не держи камень за пазухой?

– И больше ничего не разглядел?

– Где?

– Там, где и камень.

– Убери, разгляжу.

– Уберу, когда перестанешь быть для меня тайной.

– Значит, что-то так и не поняла? А я-то думал, что в постели…

– Угадал, в постели отключаюсь… В эйфории, для меня ты мистер Икс. У каждого из нас немало причин скрывать или скрываться, но недоверие обидно, коль скоро не считаю зазорным прикрываться твоим телом.

– Аргумент достойный внимания.

– У меня таких аргументов…

– А я и не требую, чтобы все и сразу. Но главное…

– Свои аргументы, как ты изволит выразиться, я предъявляю в мужских объятиях.

Столь откровенная попытка расширить любовное пространство, могла бы польстить моему тщеславию, если бы не оказался последним, среди, опередивших меня, на пути к ней. Странно, но прежде это не становилось  предлогом даже для размышлений. Телу женщины не прикажешь, а, чтобы обратиться к её уму, сначала его надо найти.

– Откровенность за откровенность: люблю нравиться женщинам.

– И добиваешься этого, напуская на себя таинственность?

– Обычная попытка удержать интерес к себе, если таковой вообще существует.

– Для меня мужская тайна заключена в в моих желаниях.

– Горячо.

– Так отчего же не сказать сразу? И тогда у тебя не было бы надобности тратиться на угадки.

Я догадался, она сознательно идёт на риск, дабы избежать любых, между нами, недомолвок.

Пришлось прибегнуть к раздвоению личности, половина которой упивалась её откровенностью, тогда, как другая, сожалела, что это не комильфо, и делает очевидным моё, перед нею, преимущество, пусть не в морали, мне не чуждой, но в покаянии.

– Не аристократично? – догадалась она.

Весь этот бред выглядел, как перерыв между актами, но не театральными, а сексуальными.

Требовалось нечто, более значительное, для продолжения разговора, напоминающего неудачное пикетирование, ради всего лишь повторения того, что было, но не между нами, а прежде, у каждого в отдельности. Ни одно слово не было для меня новостью, ибо о многом мог угадать и без её признания. Но столь откровенное пренебрежение всякими условностями, наводило на мысли, явно неуместные там, где требуются действия.

– О чём ты задумался?

– От многознания женщина больше теряет, чем находит.

– Означает ли это, что я  всё потеряла, по крайней мере, в твоих глазах?

– Воздержусь от определений, они меня часто подводили.

– И на том спасибо.                

– Поэтому старайся не терять.

– Это совет или приказание?

– Всё зависит от того, как воспримешь.

– Вот уж не думала, что от меня может хоть что-то зависеть.

Такая скромность не могла пройти безнаказанно. Это чисто мужская жестокость, но женщинам нравится лежать не под бревном, а под победителем. Телефон прервал наш разговор, но её откровенное неудовольствие, скрасило моё раздражение.

– Похлёбкин на проводе, сказал я, и поглядел на неё, смеющуюся. У нас на работе у каждого было прозвище, и при посторонних мы использовали их для конспирации. Когда, отделавшись общими словами, я обернулся к ней, она, зажав рот, заливалась смехом.

– Ты и в самом деле, Похлёбкин?

– В зависимости от твоего восприятия.

Решив, что обижаюсь, она попыталась меня успокоить, сообщив, что от своего имени тоже не в восторге, добавив при этом:

– Я всего-навсего лишь Курзикова.

– Я  изобразил благодарность, приложив руку к сердцу.

– Не насмешничай, ведь человек, сам того не осознавая, подстраивается под, полученное от родителей, обозначение. К сожалению, хотим мы того или нет, но многое зависит и от фамилии. У нас в классе была девочка Анжела Бугай. Никто из ребят даже не глядел в её сторону, хотя была очень привлекательна. Её дразнили нещадно. Однажды классная попробовала вступиться, и сама не была тому рада. Наш первый красавец Максим Панин буквально убил её своей логикой. «Представьте себе, Алла Александровна, что сын ваш решил жениться на девушке по фамилии Бугай. Ваши действия? » Она попыталась что-то ответить, но хохочущий класс не дал ей рта раскрыть, крича: «Бугай! Бугай! Бугай», и она, махнув рукой, отвернулась. Но справедливость восторжествовала: наша отвергнутая стала мадам Франжье, и очень, наверное, этим своим «франжье» гордилась. Говорю предположительно потому, что затерялась где-то в парижских джунглях. А ко мне, словно в отместку, посватался некто Полторапуд, но поскольку моим требованием было похудеть в полтора раза, ничего у нас не вышло.

– Не слишком ли безжалостно?

– С такими именами не бывают ни крестные отцы, ни открестившиеся дети.

– Опасная профессия.

–  Конечно, если убьют. А в тюрьме, не ты первый, не я последняя. Носила бы передачи, нас оставляли наедине, давая возможность порадоваться короткому счастью. И, при этом, обязательно подглядывали бы в «глазок». Ах, боже мой, я ведь знаю, что такие шикарные мечты сбываются с кем-то, но не со мной.

Чёрный юмор не помеха сперме. Я подозревал, что в этом избытке сарказма, проявлялась женская неудовлетворённость, но  старался не вникать, какая доля вины приходится на меня. Впрочем, на провокацию всё же решился.

–Извини.

– За что?

– За несбывшееся.

– Надеюсь, не всё потеряно?

Она перешла со стула на мои колени, и, после небольшой возни, прошептала, дыша в ухо:

– Извиняю, при условии, что не оставишь меня разочарованной.

– Будущее покажет.

–  Твоё будущее в моих руках… Чувствуешь?

– Вполне.

– Значит, я высказалась чле-но-раз-дель-но?

Её откровенность казалась поразительной, хотя целомудрие в наше время, не встречается даже в проповедях. Её предшественницы, тоже не отличавшиеся скромностью, всякий раз давали понять, что жертвуют ею из желания угодить моему тщеславию, тогда, как Клава, расставалась с нею, как с грузом, слишком тяжёлым для перемещения на большие расстояния. В этом не было ничего, меня уязвляющего, и, значит, глупо отказываться  от подарка, оплачивать который придётся не мне.

Напрашивающийся вопрос, а как же она с другими, застывал на полпути, ибо казался неуместным. А ведь в тайне от самой себя, женщина его ждёт и разочарована, не услышав. Секс всегда одинаков по форме, но розен по содержанию. Я не требовал разъяснений, но всё же получил. Чуткая женская душа ощутила нечто, мною недоговоренное. Это не умаляет женщину в собственном мнении, ибо подозрение в непостоянстве, льстит её гордости, если другого предлога не оказывается под рукой. Редкое, по-моему мнению, качество, служащее оправданием женской откровенности, без того, чтобы прослыть проституткой. Впрочем, сказанное не вслух, а угаданное, не отменяет возможности точного воспроизведения.

– Ты берёшь меня не так, как другие.

– Лучше или хуже?

– Лучше бы не хуже.

–  Сложно сочинённые ответы меня утомляют. Постарайся вносить ясность, а не запутывать.

Моё преимущество, казалось мне, окончательным, чем и решил  воспользоваться в полной мере. А вместо этого пропустил удар, тем неожиданный, что непредусмотренный.

– Ты берёшь меня не целиком, а по частям.

Последняя, с её стороны, попытка отстоять независимость и показать, кто в постели хозяин. Всё это из области ощущений, а не логики. Но логика была бы третьей лишней между нами, а потому предпочёл отсутствие хлопот, отказавшись от принуждения к полной откровенности. К тому же, абсолютная победа самая ненадёжная. Сексуальный опыт, приобретается не кровью сердца, а телесно-мозговым усилием. Она, притворяясь, то смущённой, то непонимающей, смеясь, поощряла на дальнейшее продолжение «допроса», но в мои намерения не входило помогать ей в том, что могло обернуться невыгодой для меня. И тогда я услышал:

– Правду говорят, что удовлетворение женщины никогда не бывает полным. Если мужчина устраивает нас в постели, мы ещё согласны мириться с его произволом вне нее, но вовсе не означает, что всегда.

– Это вызов?

– Иногда приходится вызывать огонь на себя, чтобы понять, какое, против нас, оружие в арсенале мужчин?

– Ничего, кроме того, что уже известно.

– И всё же, какое?

– Из трёх букв.

Она рассмеялась, довольная повторением её остроты.

– Ты, кажется, собралась уходить, и, кажется, тебя ждут, а кто именно, не сказала.

– Не искушай женщину моралью, если есть для этого другой, более надёжный способ. – И добавила: – Повторим?

Как и следовало ожидать, повтор не послужил мне, в её глазах, оправданием.

И долго ещё не одевалась. Привычка на случай, если партнёр передумает. Когда я протянул деньги, мой жест оставила без внимания.

– В чём дело?

– Если возьму, у нас не будет причины для новой встречи.

– Намерена использовать меня, как сберегательную кассу?

– Для этого и нужен мне твой телефон. Понадобиться, позвоню.

– Могу и я …

– У меня нет телефона. Сначала Никита, потом Брежнев обещали, а напоминать стеснялась.

– Но деньги…

– Пригласишь в следующий раз в ресторан.

А на просьбу поцеловаться перед уходом, сказала, то ли серьёзно, то ли шутя, что поцелуи приберегает для любимого.

Борис Иоселевич

/ продолжение следует /