Любочка

Вонзите штопор в упругость пробки,

И взоры женщин не будут робки.

Да взоры женщин не будут робки,

И к знойной страсти завьются тропки.

И. Северянин

Я  руками мял глину, податливую, как женщина, вязкую, как молодое тесто, волшебный материал, которого не гнушался и сам Создатель. Еще вчера она была грязью в сыром овраге за огородом, охристыми комьями земли, сырьем, пригодным лишь для кирпичного завода и некогда для печника. Пройдя через руки мастера и пламя печи, глина завтра станет кувшином, горшком, чашей. Готов поспорить о пальме первенства с представителями, конечно, второй древнейшей профессии, чье же ремесло старше. Желто-серые глиняные горшки, рядами выставленные на полках, высыхая, светлели и становились похожими на хлеба, готовые к выпечке.

Монотонный гул огня нарушился звоном колокольчика, потревоженного отворяемой дверью. С вошедшими в мастерскую друзьями, Эдиком и Димой, я разделял множество страстей, интересов и убеждений. Эдику всегда было что рассказать. И сегодня, скорее всего, спастись от этого не удастся. Рдеющий нос выдавал в нем человека с необычайной судьбой и богатым духовным миром. Сегодня Репа с похмелья и, к счастью, был не словоохотлив. Он сел на стул и, закурив, спросил:

– Кто из вас может определить, как далеко простираются мои желания?.

– Можно догадаться, чего ты хочешь, – глядя в его тоскливые глаза, предположил я.

– Это весьма частное определение, – он затушил окурок о край пепельницы, – мы можем неплохо заработать.

– Что-то новое открывается в тебе, – зная нелюбовь моего товарища к физическому труду, ответил я.

– Мы нашли шабашку по твоей части, горшечник, – вступил в разговор Дима. Он материалист и практик, его доводы в принятии какого-либо решения всегда являлись определяющими. – Репа, объясни, – обратился он к Эдику.

Сегодня, учитывая краплачный цвет лица Репы, это прозвище как нельзя лучше подходило к  нашему приятелю.

– Зашли мы утром в кафешку пивка выпить, а там табличка – как приговор: "Пива нет". Димка сразу пригорюнился, стал еще больше похож на еврея.

– Евреями не рождаются, ими становятся, – беззлобно огрызнулся Дима.

– Ну, я, разумеется, сразу к Любанечке, – продолжил Эдик, – Люба, так, мол, и так, спаси душу праведную от внутреннего пожара.

Следует отметить, что кафе "Чайка" было единственным в промышленном районе города и обладало монополией на продажу янтарного напитка. Кроме того, там можно было из-под полы взять чего-нибудь и покрепче.

– Пиво – это самообман, – с убежденностью проповедника любил повторять Эдик. – Пиво без водки – деньги на ветер.

За прилавком стояла Любочка – стройная блондинка лет тридцати. Белый колпак на голове почти не портил ее миловидное личико; нижняя часть тела,   увы, была  сокрыта от многочисленных наблюдателей стойкой прилавка.

Контингент кафе был исключительно мужским: кругом расположены промышленные предприятия. На некоторых работали так называемые "химики" – условно осужденные, с обязательной отработкой на стройках народного хозяйства. Среди них имелись и убийцы, и насильники. Завсегдатаи сего заведения были люди, мягко говоря, сложные и,   как правило, одиозные. Любое неосторожное слово, а порой и неправильно понятый взгляд, могли вызвать конфликт. Над сборищем уголовных элементов и просто желающих выпить возвышалась Любочка. Не только в буквальном смысле, – ее рабочее место находилось на возвышении, – эта хрупкая женщина обеспечивала порядок в кафе. Она не только наблюдала за внутренней жизнью заведения, но и зачастую вмешивалась в нее, иногда полностью меняя ход тех или иных событий.

– Мальчики, что за шум?! – ее звонкий голос пресекал очередную свару, – вы хотите, чтобы нас закрыли?

Эти магические слова прекращали любую ссору. Во всяком случае, переносили ее на улицу. Время от времени в "Чайку" наведывался участковый. Любочка препровождала  его в подсобку и быстренько накрывала на стол.

– Что, хозяйка, опять вчера, говорят, драка была? – он притворно строго хмурил брови и поправлял фуражку. – Витрину вот разбили...

– Да что вы, Иван Иваныч! – Люба проворно наполняла рюмку коньяком, – водитель "Камаза"  разворачивался и трубами окно зацепил.

Через полчаса участковый с довольным лицом удалялся восвояси, а заждавшиеся посетители цедили ему вслед:

– У-у, ментовская рожа...

С Любой никто не спорил – она пользовалась непререкаемым авторитетом. Да и в преступном мире не принято конфликтовать с женщиной – мол, что с нее взять? Все знали, что она чуть-чуть недоливает, но великодушно прощали: "Надо же бабе маленько заработать…"

О ее личной жизни знали немногие:   была замужем, но недолго, затем встречалась с каким-то "химиком". Почти все говорили ей незатейливые комплименты, но преступившим незримый барьер Люба давала решительный отпор.

Эдик подошел к крану, нагнулся над раковиной и, попив воды, продолжил:

– Любочка, может, у тебя пара бутылочек пива куда-то закатилась?

– Вот вы, мальчики, мне как раз и нужны, – она достала из-под прилавка две бутылки пива и,   открыв их, придвинула к нам.

– Слышала, что вы вроде художники?

–  Как это - вроде? Мало того, что дипломированные, так еще и талантливые, – отхлебнув пива, расхорохорился Эдик.

– И тут Репу понесло, – вмешался в рассказ Дима. – Если б не художники, то мир превратился бы в заурядный конвейер и ... но Люба не позволила ему дать полную оценку роли изобразительного искусства в мировой истории.

– Ребята, – взмолился я, – можно короче? А то сейчас вы начнете рассказывать о необходимости мелиорации земель Восточного Казахстана.

– Кстати, один мой знакомый казах говорил, что...   Эдика все-таки настиг приступ словесного недержания. Как, всё-таки, часто нам сообщают сведения, без которых мы бы прекрасно обошлись.

– Панно она керамическое хочет себе в ванную, – улыбнувшись скептической улыбкой посвященного, наконец-то резюмировал повествование Дима.

Как живут наши простые торговцы пивом, мы смогли убедиться в Любиной квартире. Стенка из орехового дерева во всю длину комнаты, набор мягкой мебели, импортный телевизор, стереосистема, а главное – стеклянный столик на колесах со всевозможными напитками – вот полный комплект утилитарного "совкового" процветания. Меня поразило полное отсутствие книг в квартире.

– Женщина должна быть глупой, красивой и чистоплотной, – прочел мои мысли Эдик.

В доме действительно были чистота и порядок.

Не мудрствуя лукаво, мы решили на панно изобразить морскую фауну. Сделав замеры,   зашептались о цене.

– Давай заломим конкретно, – у Репы заблестели глаза, – пассажирка-то наша "запыжованная".

– Да, пожалуй, – согласился Дима, обводя взглядом обстановку в квартире.

– Подмастерья, вы не правы. Одинокая женщина не располагает такими средствами,   пошутил я и называл вполне умеренную сумму.

Недовольный ропот друзей прерывал голос хозяйки.

– Мальчики, идите-ка сюда.

На кухне нас ожидал накрытый стол с двумя бутылками водки посредине.

Любочка не уступала нам по количеству выпитого. Эдик добросовестно выполнял свои обязанности едока – он жил один и редко баловал свой желудок домашней пищей. Дима копался в пластинках, тщетно пытаясь найти что-либо из рока.

– Ну, и сколько с меня за работу? – поинтересовалась Люба. Я назвал сумму. Прищурив глаза, она что-то посчитала в уме.

– Это получается за один квадратный метр... Я думала, будет дороже.

Эдик вздохнул и наполнил рюмки.

– Как  тебе удается так быстро в уме посчитать? – удивился Дима.

– А-а, ерунда, - Люба отщипнула виноградинку и кинула ее в рот. – Когда у соседей дочка не может решить задачку, они приходят ко мне. Из трубы А в трубу В за час вылилось столько-то воды. Спрашивается, сколько воды выльется ...– зачем мне эта вода? – она была в восхищении от своей идеи, – зачем мне вода? Я все перевожу в денежку! Один гражданин одолжил другому гражданину столько-то денег, на такое-то время, с такими-то процентами. – Так, наверное, ликовал Архимед, получив по башке яблоком, – Четыре минуты, и задача готова, – Любочка смотрела на нас глазами триумфатора.

Мы выпили за Любины математические способности. На столе появились еще две бутылки водки. Дима посмотрел на них мутно и испуганно. Мы по очереди танцевали с хозяйкой медленный танец. Я пытался себя поставить на ее место: вот если бы меня так приглашали три женщины, что бы я сделал? Остатками ума предположил, что выбрал бы одну из них. Скорее всего, Люба так и поступила.

Ветер колыхал полупрозрачное  опадание незнакомых штор. Розовый свет ровно и уверенно  проникал сквозь открытые окна. На потолке люстра, которую я видел впервые. Говорят, что будущее начинается с пробуждения. Я совершенно не представлял, каким оно будет у меня сегодня. Я оглянулся по сторонам, пытаясь, что-либо вспомнить. Чужая спальня, чужие запахи. Где я? Мой взгляд метался по комнате, скользя по незнакомым предметам, и не находил их привычного расположения. Чертовски болела голова... Почему я без одежды? На моих джинсах, лежащих на стуле, белела записка:

"Доброе утро. Пиво в холодильнике. Ключи отдай в одиннадцатую квартиру. Люба".

Я испытал приступ легкого недоумения.

– Ну, как? – в вопросе Эдика звучали меркантильные нотки.

– Не помню,   отмахнулся я. Впрочем, это было сущей правдой.

В жутковатой глубине кобальта порхали прозрачные медузы, меж косых нитей водорослей, устремившихся к поверхности, резвились диковинные разноцветные рыбки, на камнях величаво застыла лиловая морская звезда. Панно, еще горячее после обжига, распростерлось на полу мастерской. Остывая, глазурь чуть потрескивала, и кажется, что это гладкие морские камешки шуршали от набежавшей волны.

– Ой! – Люба отдернула руку от раскаленной глины. – Красиво, – резюмировала она нашу работу. – А где твои друзья?

Я неуверенно пожал плечами.

– Бог его знает, где их носит. – Работа сделана, можно и отдохнуть.

Люба неторопливо ходила по мастерской, рассматривая замершие скульптуры, напольные вазы, незатейливые горшки.

– Интересно тут у тебя, – она подошла вплотную и нервно теребила пуговицу на моей рубашке. – Ты почему больше не пришел ко мне? – Ее серые глаза многообещающе искрились.

Я смахнул со стола какие-то журналы и усадил на него Любу. Лицо ее  тут же зарделось счастливой улыбкой взаимопонимания. Биологические процессы в нашем теле всегда опережают нравственные. Рука моя скользила по шелковой кофточке, затем нашла Любину ногу и … уже ничто не сможет остановить нас. Все-таки стол – эргономично правильно разработанная  мебель, особенно его высота.

Во мне еще теплилось ощущение радости и нежности, но уже интересовали события и вещи не связанные с гостьей – шум за окном, газета на столе, почесывание кота, и надо отдать ей должное: она это почувствовала.

– Приходи сегодня вечером, – Люба помахала мне рукой, – только не пей так много.

В постели Люба виртуозна и изобретательна: это хорошо налаженная природой и отрегулированная богатым личным опытом сексуальная машина. Отдавалась она с непоколебимой преданностью этому занятию. В ее скромном лингвистическом арсенале не было слова "хватит". Мужчины! Будьте осторожны в своих желаниях  – они, как правило, сбываются. Изможденный и расплющенный, я лежал  на кровати. В теле моем отсутствовали любые побуждения, даже мысли обходили стороной. Становилось пусто и скучно: куда девалась недавняя радость и умиление. Люба смотрела в потолок плавающим взглядом – очевидно, она была довольна. В мою протянутую руку хозяйка вставила рюмку коньяку, и я выпил ее. Мир обрел кое-какие очертания и смысл. Закурив, я начал разглагольствовать о монополии одной женщины на свободу и физическое состояние одного мужчины – то есть меня. Но Люба понимала намек так, чтобы только насторожиться, но не настолько, чтобы понять его. Она перебирала мои слипшиеся в любовном поту волосы и, как ей, видимо, кажется, ласково шептала:

– Что ты еще хочешь?

Как раз в то время я начинал писать, но скромные литературные потуги не зависели от отсутствия вдохновения. Банальная нехватка времени, которое я щедро раздаривал женщинам, друзьям, частым застольям, по моему глубокому убеждению, была единственной причиной, оставившей изящную словесность без должного внимания. В эту вопиющую несправедливость я как-то посвятил Любу. На следующий день возле окна появился новый письменный стол, на котором сияла незначительной голубизной пачка бумаги.

– Твори, – глаза ее сверкали от счастья, – бери отпуск и пиши. Я целый день на работе и никто не будет тебе мешать.

Но лишь много лет спустя станет очевидным, что только когда тебе мешают, ты можешь написать нечто стоящее, ибо стерильность антилитературна.

Необыкновенно трогательно Люба притворялась, что любит меня, хотя, что может быть правдивей секса? Два тела танцуют, поют, обнимаются – это прекрасная симфония – нет нужды думать о реальности. Я не рассчитываю, что ханжи поймут меня, ибо понимаю их непонимание.

"А почему бы и нет? Попробую писать в покое и тишине", – подумал я, и уже утром лакированная столешница приятно холодила руки. "Заменяет ли разврат любовь? – размышлял я перед чистым листом бумаги. – Несомненно, нет. Но что же побуждает нас ложиться в постель с едва приглянувшейся особью альтернативного пола? Похоть? Распущенность? Инстинкт?" Я взял карандаш и, повертев его в руках, бросил на стол. Открыл холодильник и выпил рюмку водки. Затем, сев в кресло, продолжил свои размышления. Из песни слов не выкинешь, но можно выкинуть песню, то есть не заниматься сексом без любви. Такая нравственная позиция не каждому по зубам. Сознание мое, перегруженное столь пуританскими мыслями, вновь устремилось к холодильнику. Да, секс – это действо, на которое уходит очень мало времени, но создающее большие проблемы.

Звонок в дверь оправдал мои самые радужные предположения: это были мои друзья. Когда пришла с работы Люба, полемика наша достигла апогея.

– Когда секс потеряет свое значение, это будет великий день в твоей жизни, – Эдик, жестикулируя, ходил по комнате.

– Как гора с плеч, – посмеивался Дима.

– Все усилия здесь направлены на то, – я обвел комнату рукой, – чтобы секс мне наскучил, – задетая бутылка упала на стол.

– Не помешаю? – тема явно заинтересовала хозяйку.

– Это мы о футболе, – Эдик наполнил рюмки.

– Понимаю, – Люба  выглядела несколько озадаченной. Никогда я не видел у нее такого лица, – во всяком случае, из-за меня, – и мне это понравилось.

Уже неделю продолжалась моя творческая командировка в квартире у Любы. Все шло своим чередом: днем с рюмкой в руке я ходил вокруг письменного стола, затем в монументальной позе садился в кресло, проникаясь нешуточными замыслами ... и засыпал до Любиного прихода. Алкоголь – серьезная тема. Видимо, более обширная, чем литература. Во всяком случае, пьянство подготовило меня к критике – когда ты выпиваешь полтора литра водки за ночь, то сокрушительные статьи местных хулителей словесности мало чем тебя могут напугать.

Ночью продолжался оголтелый секс, впрочем, я уже не особо разделял временные субстанции. Мое сомнамбулическое бытие, при котором вымысел становится реальным и дееспособным, а фантасмагорические, невероятные переживания вполне закономерны по своей сути, но никоим образом не желали селиться на бумаге. Вдруг нашедшее облегчение привело меня на балкон, и я ясно ощутил, что хочу лишь одного – шагнуть вниз с высоты восьмого этажа. Движимые логикой запутавшегося человека, мы зачастую меняем наши планы и маршруты, а порой и попутчиков. Семидневный груз пороков тянул меня к земле, и не было даже времени спуститься на лифте. Запой. Из него тоже можно что-то извлечь. Севшая на перила балкона синичка стряхнула с меня оцепенение, и я бросился к двери.