Эротическая сага - 28 или Эротические истории

ЭРОТИЧЕСКАЯ САГА – 28

ОБРАТНАЯ НЕУЧТИВОСТЬ

ИЛИ КАК У ВАС ДЕЛА С МАТЕМАТИКОЙ?

ГЛАВА – 28

Остаток этого дня, проведённого без кавалеров, девушки находились, без преувеличения, в подвешенном состоянии, недоумевая и нервничая. С виду, ничего не случившееся, несёт в себе заряд внутренней энергии, а, значит, внешнее отходит на второй план, уступая место подъёму или смятению, менее заметному у Агнесс, опытной участницы опасных игр на закрытом, от ненужного любопытства, любовном корте, тогда, как у Женни, новичка на этом корте, смятение перемежалось с надеждой, вопрос только, с какой: той, что сбывается, или той, что мерещится?

Многим ли женщинам случалось без потерь находить выход из абсолютно, казалось бы, безысходной ситуации? Ладно бы только для самолюбия: оно больно ранит, но быстро излечивается. А то ведь и физических потерь, особенно невыносимых, когда знаешь, что потерял, но неизвестно, что найдёшь, и найдёшь ли вообще? И тем более заниматься поисками какого-то смысла, более напоминающего злой умысел. Как всё противопоказанное, влекущее чем-то неотвратимо заманчивым, перед чем пасует даже опыт, любая попытка сопротивления, не говоря уже о противостоянии, обречена, не сказать на поражение, но уж точно не на победу.

Такого рода понимание обычно даётся с трудом, ещё труднее с ним соглашаются, но здесь, как в картёжной игре, спасительное «пас», избавляет от необходимости, с плохо сдерживаемым  отчаянием, отбрасывать карты. Однако для Агнесс, такого рода предусмотрительность, побеждалась уверенностью, никогда прежде её не подводившей, тогда как Женни, словно ведомая на убой тёлочка, не догадываясь, что ей собираются скормить, утопала в любопытстве, превозмогавшем рассудок, ничего общего не имеющий со здравым смыслом.

Изнывая под тяжким материнским бременем, в предчувствии тлетворных соблазнов, стремящейся оградить дочернюю девственность прежде , чем с такого рода потерями вынуждено смиряются, тогда, как неблагодарное дитя не только не оценило усилий родительницы, но лишь ждало случая проявить, если можно так выразиться, обратную неучтивость, поддакивая матери в её наставлениях, но поступающей вопреки им, едва тому поспособствует случай, обыкновенно, не заставляющий себя ждать, однако, скорее неожиданно, чем в нужную минуту.

И, кажется, минута эта наступила, принеся, словно свалившихся на голову, неизвестно откуда взявшихся гостей. Да и материнская бдительность не может долго держаться на уровне: «Стой, кто идёт»? Она слабеет, а порой исчезает вовсе. Как можно остановить то, что не под силу даже Создателю? В современной любовной войне, чем-то похожей на шабаш ведьм на гётевском Брокене, потери для одной из сторон неизбежны, но, при определённой ловкости, утрата чего-то вполне компенсируется приобретением ему подобного, если не по значению, то хотя бы по смыслу. Казалось бы, оставленная без присмотра наивность, дорогонько оплачивает преждевременное взросление, но ведь принцип жертвенности в любовных войнах, как и в войнах вообще, никто не отменял, и, первее всех, сами жертвы. В оправдание дочери можно сказать, она не первая и не последняя, а в укор матери много такого, о чём следует умолчать, если даже это не сплетни.

Казалось бы, приписывать дочери философское осмысление, пусть и волнующих её эротических проблем, не очень дальновидно, а по большому счёту и не нужно. Но неосознанное не означает неправильное. Считая себя запоздавшим к пиршествам страсти, целомудрие лихорадочно, как слепой, идёт  за собакой-поводырём,   цеплялась за малейшую возможность приобщиться к запретному, примеры коего и прежде щедро рассыпала вокруг неё жизнь, а хитроумная Агнесс, в глазах Женни являвшейся сестрой  сексуального милосердия, как бы подтверждала это своим поведением и рассказами.

Казалось бы, кто опоздал, тот не пришёл, но Женни, хоть и считала себя запоздавшей, неосознанно и потому восторженно, ловила, широко распахнутыми эротическими глазками и ушами, музыку страсти, дотоле ей недоступную, откровенно завидуя лёгкости, с какой Агнесс разбрасывала привычные намёки, не нуждающиеся в расшифровке. Оказывается, щедро раздавая свои прелести, не только ничего не теряешь, но утопаешь в приобретениях, доступных прежде лишь собственному воображению.

И надо признать, Женни не теряла напрасно времени. Свойственная женскому тщеславию  привычка брать реванш, пусть даже за вынужденную уступку, придавала  намерениям Женни, прикрывавшейся своей чистотой и непорочностью, от которых всеми силами старалась избавиться, видимость трамплина, с высоты которого удобно демонстрировать несуществующие достоинства и скрывать видимые недостатки, например, обычную женскую завистливость. Женни настойчиво требовала отчёта, во взывающей к неуемному любопытству, любовной связи между отцом и дочерью, не осознавая в полной мере, зачем ей это понадобилось, но уверенной, что такого рода тайны никогда не бывают лишними. Видимо, в адских недрах самоуничижения, накопление отрицательной энергии, рассчитано, главным образом, на то, чтобы вывернуть наизнанку привычное благоразумие, хотя и не являющееся угрозой согласованному порядку вещей, но вызывающему раздражение, в качестве самого факта противостояния.

В оправдание Женни можно сказать немногое, но было бы нечестно не воспользоваться такой возможностью. Ведь в поведении новоиспеченных гостей, легко меняющих аксиому привычного на теорему запретного, было нечто, их не украшающее, но, что всего обидней, недоступного, по крайней мере, сейчас для Женни. Но они цвели и пахли, а она увядала как забытый в вазе цветок. Посоветоваться с матерью значило бы наперёд поставить на себе крест, поскольку однажды случилось опростоволоситься, хотя и давно, но в памяти оставшееся. Как-то, в разговоре с подружками, услышав, прежде ей незнакомое словцо «минет», весьма её озадачившее, решила проверить его значение и назначение переспросом у родительницы.   Словно чёрт дёрнул за язык, заставив его высунуться из-за зубов приличия, прежде, чем посоветоваться с умом.

Не исключено, что Женни рассчитывала на какой-то эффект, но не на взрыв бомбы, осколки которого не поразили её лишь потому, что сумела увернуться в последний момент. У матери, колдовавшей на кухне, выпала из рук сковородка с блинами.   Она побагровела, приподняв ничем не прикрытые плечи, показавшиеся от этого ещё более грозными, словно собиралась разнести в клочья дочь, спасшуюся бегством. Но ещё долго дочерний интерес к запретному, но неизбежному, стоял между ними, как кость в горле, возникая, пусть и в ином качестве, казавшемся матери покушением на изначальные моральные ценности, а дочери незаконным запретом на непривычно сладостное ощущение вольнодумства.

Зато таинственные гости, вполне убедительно демонстрировали преимущество запретности над здравым смыслом, доказывая тем самым, что понятие запретности распространяется только на тех, кто этой запретности готов подчиняться. И потому сердце, жаждущее перемен, а тело наслаждений, сдобренные тайными помыслами, в предчувствии их осуществления, нашли в себе силу на отклик, пренебрегая всем, прежде внушённым, но отнюдь не прочувствованным.  

Ещё не доверяя новым мыслям сполна, но переполненная предчувствием  радостного искушения, Женни должна была признать, что в любовных лабиринтах есть такие пещеры, где возможно всё, даже кажущееся невозможным. Так, в конце концов, она примирилась с запретными отношениями отца и дочери, ради внимательного взгляда, оформленного, как ей представлялось, во всё мужественное, полицейского комиссара Руди Лаурини, столь недостижимого в мечтах, но, как надеялась, возможным в реальности.

Эта игра воображения, подкреплённая едва скрытой сдержанностью, в предчувствии чего-то необыкновенного, не исчерпывалась душевным волнением, принимаемым за смелость, как перед прыжком с большой высоты. Словно в неожиданном сговоре сознания с неосознанностью, желаемое торопилась к осуществлению неосуществимого, представлявшегося, всякому, способному к трезвому мышлению, не выдумкой разгорячённого ума, а невероятной, но вполне осознанной возможностью, расстаться с которой означало бы распроститься с той жизнью, что, казалось, сама шла ей навстречу. Это было то, что принадлежало только ей, а «своё» столь долго петлявшее в воображении, прежде, чем приблизиться к реальности, не отдают без боя.

Агнесс, всегда угадывая чувства неожиданной подруги, вполне для неё объяснимыми, лишь пожимала плечами. Что для одной казалось  просто, для другой оборачивалось событием, и она хотела овладеть им мысленно, прежде, чем окажется доступным физически. Но Агнесс не торопилась объяснить ей необъяснимое, направляя Женни на ту дорогу, которую сама успела утоптать, однако придавая происходящему спасительную привлекательность. И даже воспользовалась возможностью слегка поразвлечься,   именно потому, что в подобной роли некогда случалось бывать самой. Но «была» и «есть» это ведь не то же самое. Была да сплыла, а Женни, бедняжке, ещё плыть да плыть, особенно до того берега, куда стремится. Игра не совсем честная, но в «честные» теперь не играют.

– Чего ты пристала ко мне? – спокойно отбивалась Агнесс, понимая, что такого рода куриная слепота обычно сопутствует новобранцам. – Ты вовсе не обязана понимать того, чего не понимаешь. А когда такое понимание придёт, сообразишь, чтобы выделиться среди одинаковых, приходится рисковать своей репутацией,   беря в любовники даже отцов.

– Но ведь это может обернуться позором? – не унималась Женни.

– В принципе, возможно,– усмехнулась Агнесс, – но слишком велик соблазн для нас обоих. Я для него такой подарочек, о котором можно только мечтать, но и он для меня находка. Недоступное не означает недостижимое. Женщина, уверенная в своих возможностях и силах, может позволить себе даже непозволительное. К тому же, святоши не выживают.

– Они божьи невесты.

– А я хочу быть любовницей.

– Бога?

– Всё равно кого, – Агнесс была раздражена упорством Женни, тем более, ей не понятным, что, вместо благодарности, вполне заслуженной, получила строптивую ученицу. – А ты разве не хочешь того же?

– Я нет… – она задумалась. – А, впрочем, возможно мне только кажется…

– Если уж на то пошло, – неожиданно для себя самой выпалила Агнесс, – предпочту общение с членом, но не с богом.

Женни уставилась на неё, как если бы услышала нечто, недоступное её пониманию.

– Однако… – только и сумела произнести. – Хорошо, что моя мама нас не слышит.

– А если бы и слышала? Не думаю, что для неё это новость, – и тут же поправилась, сообразив, что сболтнула лишнее:

– Прости.

– Я-то прощаю. – А кто меня простит?

– Ах, бедняжка, – последовал ответ, Агнесс, сообразившей, что неожиданная откровенность гостьи, снимает многие запреты, если они вообще существовали. – Не ищи смысла там, где достаточно одного желания.

– Оно у меня есть.

– Судя по всему, да. Но смотри, не изверься. Блинчики хороши пока горяченькие.

– А если не случится? – не без дрожи в голосе, тихо произнесла Женни, скорее для того, чтобы услышать самое себя, чем быть услышанной.

– С чего бы это? – ухмыльнулась Агнесс.

– Всё так туманно, –  вздохнула Женни, вдруг осознав, что, беседуя с Агнесс, в сущности, разговаривает сама с собой, словно желая отвлечься от главного.

– В этом тумане, – услыхала она, – легче лёгкого обезоружить того, кто является для тебя главной целью. Ложись под него, чтобы почувствовал себя победителем, притом, что сама не окажешься в накладе.

– Мужчины такие разные, – вздохнула Женни и замолчала.

– Ты права.   Одни хороши в постели, другие в ресторане.

– А как разобраться?

Переход  Женни от откровенности к наивности, рассмешил Агнесс. Неужели и я была такой, подумала с недоумением, но не став копаться в собственном прошлом, теперь уже только умозрительном, ответила:

– Самой разбираться тебе не придётся, ведь в постели двое, и в таких случаях, кто-то берёт на себя роль учителя.

– А в ресторане?

– Тот, кто хорош в постели, не подкачает и там.

– Значит, выбор за мной?

– Как повезёт.

–Выходит, невезение никуда не делось?

– Всё зависит от тебя.

– Объясни.

–  До некоторых пор, мы для них тайна, вроде пирамиды Хеопса, но это продолжается не долго, так что от нашей сообразительности и ловкости зависит всё.   Сейчас между ними идёт спор, кому судьба доверит вскрыть тебя. Ведь мужчины, особенно их возраста, падки на нашу невинность, независимо от того, есть она или только представляется их воображению.

– Значит, ты не в счёт?

– За меня не беспокойся.

– Но ведь твой отец…

– Он будет моим, но не отцом, каким, впрочем, никогда и не был. С тех пор, как это было им осознанно, он страдает не от потери дочери, а от того, что не сделал меня своей любовницей.

– А ты?

– Не собираюсь отказывать ему в такой малости.

– Но ведь ты замужем?

– Когда сама будешь замужем, тогда поймёшь.

Сбитая с толку Женни, глядела на неё во все глаза, ничего не понимая, хотя некая мысль, маловразумительная,   но привлекательная, будила в душе одновременно столько надежд, исполнение хотя бы одной из них, могло послужить оправданием всему, даже тому, что оправданию не подлежит. А потому решила не тащить их за собой, а предоставить случаю доказать неслучайность всего, происходящее с нею. Но едва она собралась выразить свою покорность судьбе, Агнесс, успокоительно произнесла:

– Потерпи, всему свой срок. – Секс это из области высшей математики, ведь в нём, в отличие от простой арифметики, от перестановки мест сумма, к сожалению, изменяется.

– Главное, чтобы в сумме всех устраивало. Правда?

– Святая.

– А как же обещание комиссара рассказать о своих похождениях?

– А зачем тебе его рассказ? Проверь в деле.

– Хочу все получать сполна.

– Обнадёживающая заявка, – уже не удивляясь, поглядела на неё Агнесс. – Ты, девочка, растешь, как на дрожжах. Поздравляю!

– Пока ещё не за что, – чему-то улыбаясь, тихо произнесла Женни. Так тихо, что даже Агнесс не услыхала её.

Борис Иоселевич

/ продолжение должно быть /