Дорогие дядя и тётя или Эро рассказ дядя учит племянницу сексу

Это было последнее лето, когда всех взрослых вокруг Игорь называл дядями и тётями. А между тем у него были два близких существа, которых он именовал так с полным основанием - дядя Коля, мамин брат, и его жена - тётя Маша. Он любил их, но как сильно - понял через много-много лет, когда обоих уже не было в живых. И вспоминал так часто, что икалось им на том свете гораздо чаще, чем следовало. И представлял Игорь как сидят они под адамовым деревом и икают. "С чего бы это? - удивляется дядя Коля. – Нектар-амброзия - и вдруг икота? Наверняка Игорёк помянул нас добрым словом! Как думаешь, мать?" И тётушка, конечно же, соглашается: "Без сомнения - он! А изжога - так точно от него!"

А тогда, в то лето, мир взрослых манил его со страшной силой. Он стремился в него, опережая время. И не останавливало его дядюшкино предостережение: "Не спеши, Игорёк! Мы, взрослые, устроили нашу жизнь так скверно, что любой ребёнок слепил бы её несравнимо удачней!"

1

Дядя Коля работал начальником метеостанции, к своей службе относился насмешливо.

- Милое дело - лето! - говорил он. - Столбик термометра как встал в июне на отметке сорок пять, так и не сдвинешь его до самого октября. Разве что спичку поднесёшь или лёд подложишь. А если сдуру застраховаться от дождичка в четверг, знаешь, какие бабки можно слупить! Но Госстрах до этого не додумается, а частное страхование у нас запрещено.

- А что - найдутся желающие?

- Э, Игорёк, поживёшь с моё, убедишься, что таких пруд пруди! Почешешь затылок и скажешь: "Да... велика Россия, а дураков девать некуда". Счастье наше, что мы их за кордон сплавляем, жалко - мало. Я бы эшелоны подавал, двери распахивал, как швейцар у ресторана, и говорил: "Пожалте, милости просим... А вот вам подъёмные - по пять тыщ на рыло. Только вы расписочку напишите, что ни при какой погоде, даже после дождичка в четверг, не вернётесь"...

Знаешь, сколько метеостанций, подобной этой, в наших краях? Больше двадцати! И во всех вместо приборов можно прибить лист ватмана с нарисованными термометрами, гигрометрами и прочими барометрами, а персонал уволить. Меня, естественно, тоже...

И тут же решительно добавлял:

- И всё-таки советская власть не так плоха, как кажется. Она, как женщина, с которой прожил много лет. Итожишь былое и думаешь: "А мне повезло! Вон у Исаака - Соня, это ж не жена, а не приведи Господи!" Что важно? Власти не перечить и не путаться под ногами. Идти своей дорожкой, жить по собственному разумению, руководствуясь принципом: ведь это же я Царь природы, а не она!"

- Я – путаник, - любил повторять дядя Коля и непременно рассказывал забавную историю о пребывании Казановы в России. Авантюрист добивался встречи с Екатериной Великой. Она была обещана ему в Летнем саду. Ожидая свидания, Казанова прогуливался меж статуй и покатывался со смеху. Под бюстом плачущего старца значилось "Демокрит", под смеющимся – "Гераклит". Длиннобородый дед назывался "Сапфо", старуха с отвислой грудью – "Авиценна".

- Я - несомненный потомок этих путаников, - подводил черту дядя Коля. - По крайней мере, сделал бы то же самое. В нашей стране бардак возведён в ранг закона, и мне это нравится. Русский человек не любит порядка вне зависимости от того, кто его диктует. Ни за какие посулы я не хотел бы жить в чопорной Англии и добропорядочном вермахте. Если в России когда-нибудь задумают наводить порядок, это - конец. Мы - последняя страна на этом свете, где можно жить по наитию...

И лепил он мир по своему образу и подобию. Доставшийся ему в наследство соседний участок объединил со своим в единое целое и назвал "Садом Эпикура". Название не прижилось, и тогда он переименовал его.

- Эдем – колыбель человечества, - сказал он по этому поводу, - но нельзя же вечно жить в колыбели. И вообще: знание – сила. - И потому назвал сад "Эдемом".

Сад пользовался популярностью. Самые красивые женщины города посещали его и проводили в нём  свободное время. Единственное запрещение касалось присутствия мужчин, функции которых монополизировал дядя Коля. И был он в едином лице и Создателем, и Адамом, и змием-искусителем.

И экскурсоводом.

Однажды дядя Коля показывал Эдем молоденькой, неискушённой девице – случались такие в те годы. Подвёл к очередной достопримечательности и со всей скромностью, на какую был способен, произнёс:

- А это - древо познания добра и зла.

- Неужели то самое? - удивилась молодка.

- Не совсем, - честно признался дядюшка. - Но саженец точно от него.

- И плодоносит? - засуетилась новоявленная Ева.

- Увы - нет. Возраст - как-никак, да  и климат не тот.

Как на самом деле называлось дерево неизвестно, но на всякий случай всю завязь тётя Маша обрывала сразу же после цветения - всё может быть, знаете ли, на этом свете.

Между тем, экскурсия продолжалась.

- Ну, а если есть древо познания, значит где-то рядом должно быть место грехопадения, не так ли? И где же оно? А вот... - И дядя Коля, раздвинув фиговые кусты, показал крошечную лужайку, отличительной приметой которой была табличка со словом: "Падай!"

- Какая прелесть! - вскричала экскурсантка. После чего Игоря вежливо, но настойчиво удалили...

Как относилась к мужнему образу жизни тётушка? Ультрасовременно: супружескую измену она обратила в легальную шалость. Потеряла ли забава подпольное очарование, сказать трудно - дядя Коля подыгрывал супруге и тщательно маскировал адюльтеры. Посетительницы, тем не менее, догадывались, что тётя Маша сводничает супругу, с блеском выполняя специфические функции, кроме расчётов, разумеется: в Эдеме все утехи были бесплатными - райское местечко как-никак, легендарное...

2

Дядя встретил Игоря на вокзале и потом на газике с открытым верхом долго вёз по грунтовой дороге. Удручали осоловевшие от зноя окрестности, выцветшая верблюжья колючка, сухие русла рек, бугры и колдобины. Дул раскалённый ветер. Дядя свернул на обочину, пропуская мимо настырные клубы пыли, и сокрушённо заметил:

- И куда торопятся, неугомонные?

- А у нас всё по-прежнему, - сказал он на следующей остановке. - Появились новые э-дамочки. Ничего, смазливые, а одна – ну совершенная красавица! Посмотришь, оценишь, прокомментируешь...

Наконец, подступили горы - проявились, как на фотографическом отпечатке, пухлые похотливые складки. Из-за пожухших холмов стрельнули вверх зелёные кроны.

Газик вразвалочку пересёк высохший ручей, взобрался на противоположный берег и остановился на окраине города.

- Ну всё, племяш, до вечера! – сказал дядя, посигналил на прощание и укатил прочь. На метеостанцию видимо - прибивать ватман с нарисованными приборами…

Верх дувала поблёскивал битыми стёклами. Калитка скрипнула. Игорь ступил за порог - и попал в объятия тётушки.

- Боже мой! Игорь! Да как же ты вымахал! - Тётушка была голой, как и положено в Эдеме. Голой и белой, ибо как истая южанка терпеть не могла жариться на солнце. - А этот вертопрах даже не зашёл, - возмущённо промолвила она. – Ну и получит он у меня, когда вернётся! Идём в дом.

И она повела его по дорожке из тонкого кирпича. Ах, как стучали э-дамские каблучки на этих звонких квадратиках! Игорь стеснялся смотреть на тётушку. Она казалась ему голой сверх меры - больше, чем обычно.

- Проголодался? Ах, какую окрошку я приготовила! С ледяными кубиками - объеденье! Не хочешь? В бассейн пойдёшь? Тоже - не хочешь? Может, компотику - холодненького, из запотевшей баночки, а? - Открыла холодильник, наклонилась…

Игорь сфокусировал взгляд…

- и вздрогнул. Нет, не от холода, хотя в треугольную скважину между стиснутых ляжек увидел ту самую запотевшую баночку.

- Пей, мальчик мой, пей. А булочку? Сдобную булочку с изюмом? Свежую, пышную?

Тётушка бегала и хлопотала. Игорь сопровождал её взглядом, краснел без меры и плавился.

- Раздевайся, - сказала тётушка. - А трусы оставишь? А может пора? Ну, как хочешь.

Игорь знал, что делал: из окна поезда ему кивали семафоры, и сам он в этот момент напоминал семафор. Тётушка виделась ему прозорливым машинистом.

- Ну что ж, идём в Сад…

3

Вишня сошла. Алыча осыпалась, обратившись в склизкое месиво. Пухли зелёные смоквы, рдели чёрные фиги и жёлтым воском наливались абрикосы.

Под высоким деревом скакала через верёвочку Сусанна. Выше плеч взлетали полные груди, и строго в такт кивала она головой. Здоровалась, считала прыжки?

- Ты не очень-то увлекайся, - крикнула тётушка. - Здесь тебе не спортзал и не гимнастический помост. Не хватало, чтобы Эдем провонял потом.

На солнечной поляночке, дугою выгнув грудь, носилась незнакомая женщина. Она ловила бабочек.

- Джульетта - новенькая, - сказала тётушка. - Мы зовём её Жуля. Как собаку, но она откликается. Жуля, Жуля! А это - мой Игорёк, познакомься.

Жуля сделала книксен, прикрывая срам марлевым сачком. Словно подстерегала добычу.

- Скажите, который час? - спросила она.

- Не наблюдаю, - ответила тётушка. - Ты - что же - и часы сняла?

- Да, - смущённо потупилась Жуля и тут же упала на колени - в траве сидел кузнечик. Дорого бы дал Игорь, чтобы зайти к ней с тыла, но тётушка уже вела его к дому.

4

- А парень вымахал! - сказал дядя Коля.

- Не узнать, - согласилась тётушка.

Игорь лежал в соседней комнате и прислушивался к разговору.

- А почему он всё в трусах? Неудобно как-то. Все люди как люди, а он... Непорядок. Сказала бы ему что ли.

- Да я говорила, но он - ни в какую. Стесняется.

- А чего стесняться? Может у него что-то не так?

- Всё - так, не волнуйся. В полном, как говорится, ажуре.

- Тогда - не понимаю. Я в его возрасте врачиху из кожвена уму-разуму учил... - И воодушевлённый воспоминаниями он что-то зашептал ей на ухо. Заныли пружины.

- Коля, может не надо? - услышал Игорёк.

- Как это - не надо? А что я с ним теперь делать буду - солить?

- Тогда - тише, ненароком услышит... Коль, а может на топчан пойдём?

- С какой стати?..

Игорь подошёл к двери, заглянул в проём...

Увидел он до обидного мало - неясные силуэты, в одном из которых угадывался дядя Коля, нависший над кроватью. А тётушка...

Блеснули белки, Игорь отпрянул и на цыпочках поспешил к дивану.

Из соседней комнаты доносились звуки неведомые, невнятные. Потом послышалось мычание, трудно сказать кому принадлежащее, надсадное прерывистое дыхание, сдавленный крик и, наконец, победный глас испускаемых газов.

- Ну ты даёшь! - сказал дядя Коля. - От полноты чувств?

- Как ты можешь! - воскликнула тётушка. - Неужели ты думаешь, что это - я?

- А кто - я что ли? Фу! Пойдём на топчан.

- Иди куда хочешь, я обиделась...

5

Утром всё шло как обычно. Дядя Коля спрятал крутое яйцо в ухо, а вынул из кармана брюк. Прокатил по столу, зажал в кулаке и, дунув, махом освободил от скорлупы. Съев, достал из уха другое, целое и протянул Игорю: "Ешь, племяш. Яйцо - оболочка сущего. Из яйца вылупилась Ленка-негодница. Та, что поставила на уши античный мир". Тётушка по-детски радовалась проделкам, будто видела в первый раз. Подавая на стол, касалась грудью спины и плеч племянника. Игорь сладко вздрагивал и глупо улыбался.

Потом пришла тётя Песя. Она была подкидышем, и потому в пятой графе давно уже – для себя – поставила прочерк. Песя могла бы быть американкой. Или - австралийкой. Пока же она пребывала советской гражданкой. Дядя Коля утверждал, что в Древней Греции она была бы киником. Не прочитав ни одной книги, она считала себя женщиной умной и грамотной. А между тем все знания её были из вторых рук. Да и сама она казалась солнечным зайчиком, слепящим глаза. Отмахнуться – невозможно, разве что заслониться ладонью, но, чуть зазеваешься, и она опять слепит глаза.

Тётушка называла её Писей, а дядя Коля - пятнистой сиповкой. Почему пятнистой Игорь понимал: цвет волос на голове тёти Песи не соответствовал лобковой гамме, но кто такая сиповка?

Как-то на базаре Игорь услышал визгливую торговку, продававшую хурму. "Королёк! - кричала она. - Кому королёк? Спелый, сочный королёк! Всем королькам королёк!"

- А сиповка есть? - спросил дядя Коля.

- Нет, - засмеялась торговка. - Ещё не вывели.

Игорь ничего не понял и обратился за разъяснениями к тётушке. Это женщина, у которой сбит прицел, ответила тётя. Или мишень. Ни фига не поймёшь этих взрослых - нормально объяснить не могут что ли?..

- Писичка! - воскликнула тётушка. - Посмотри, как он вытянулся!

- Действительно, вымахал, - согласилась тётя Песя.

Потом они мерялись ростом, и Игорь познал плотность Песиных ягодиц.

- Как жарит! - сказала она, выяснив соотношения и пропорции. Потом разделась.

- А ты, почему в трусах? - спросила она у Игоря. - Или у тебя месячные?

- Пися, - сказала тётушка, - он ещё маленький. Он ещё не знает что это такое.

- Дай срок, узнает, - уверила Песя.

Потом они пошли в дом. Песя вращала жернова, перемалывая что-то невидимое глазу. Игорь лёг на топчан и стал читать роман Золя, выискивая моменты, запомнившиеся с прошлого года.

Потом Песя вернулась, легла на тёплые доски и спросила:

- Ну, и как дела на любовном фронте?

- Никак, - ответил Игорь.

- Плохо, - сказала она, - очень плохо. А учёба твоя меня ничуть не интересует.

- Пися! - крикнула тётушка. - Не приставай к мальчику.

- Что читаем? - Песя перевернула книжку и сказала: - О! Ещё не всё потеряно.

Она лежала навзничь. Большие груди растеклись в стороны. Она, сравнивая, взвешивала их в ладонях и даже глаза закрыла для точного счёта.

- Пися, ты завтракала? - крикнула тётушка.

- Не то слово, обожралась. - Песя погладила живот, потом почесалась в волосах. - Что-то в глаз попало.

- В какой? - участливо спросил Игорь.

- Какой-какой. А то ты не знаешь что женщины как циклопы - трёхглазые?

- Пися! - крикнула тётушка. - Не путай мальчика. Циклопы - одноглазые.

- Это Цербер - трёхголовый, - сказал Игорь. - Но с глазами у него, по-моему, всё в порядке.

- Слышала про Цербера? - крикнула Песя подруге. - Во сучке повезло!

- Пися, ну что ты его смущаешь? Иди лучше ко мне - помоги.

- Не хочу. Ой, тошно мне, тошно! Пойду кой-куда, посижу, подумаю, как трехглавый Цербер за одноглазого циклопа. Не хочешь за компашку?

Игорь фыркнул, а когда она исчезла за углом, тётушка вышла, вытирая руки, и сказала:

- Ты не думай, она - добрая. Это у неё защита такая - напускная бравада. Она мужиков боится. Знаешь, - добавила тётушка, понизив голос, - она никогда не была замужем. И, вообще, она ещё девушка. Её пожалеть надо, да некому.

6

Тётушка и тётя Соня сидели на веранде и мирно беседовали.

- Половое сношение Коля называет апологией.

- А что это такое? - спросила тётя Соня.

- В переводе с латинского - речь в защиту самого себя.

- Ну надо же!

- И потому, слезая с меня, он говорит: дикси - я кончил.

- Вот оно что. А я-то думала...

- Хочешь, я почитаю тебе антиков?

И, завывая, тётушка прочла:

- "Целую ночь я провёл с такой шаловливой девчонкой, что не способен никто в играх её превзойти. Тысячью ласк утомлён, предложил я стать ей мальчишкой, и согласилась она сразу без всякой мольбы".

- Женщиной бы себя почувствовать, куда нам до мальчиков.

- Судьба, Сонечка, даёт с излишком, но не даёт вдоволь. Ещё? "Той я хочу, что легка, что гуляет повсюду в накидке, той, что уже отдалась раньше рабу моему, той я хочу, что себя целиком продаёт за динарий, той я хочу, что троим сразу себя отдаёт".

- Развратники они - твои антики, - сказала тётя Соня. - Такие развратные, аж завидки берут!

- Коля, когда мучается вопросом - что такое разврат, говорит: педофилия - разврат, некрофилия - фу, мерзость какая! тоже, гомосексуализм... И смотрит на меня. Как по-твоему, Маш, гомосексуализм - разврат? Если мужики - да, а если бабы - обмен производственным опытом.

- Оригинально! - сказала тётя Соня. - А он - что?

- Говорит, кончай симонить и бовуарить. Я тебе не Сартр.

- Ничего не поняла! Не одобряет что ли?

7

У тётушки разыгралась мигрень. Она лежала на веранде с мокрым полотенцем на лбу и стонала. Ей было так плохо, что пришлось вызвать доктора. Её укрыли простынею. "Душно", - сказала она и выставила наружу полную ногу.

Дядя Исаак прибежал запыхавшись

Фамилия дяди Исаака была Мейергольд.   В отличие от революционного однофамильца он не стал менять букву "г" на "х". А зря, разглагольствовал дядя Коля, в написании имени есть нечто мистическое. Кто знает, может быть здесь кроется причина его безвременной импотенции? Впрочем, и Всеволод Эмильевич был немощен, водил к Зиночке Райх своих учеников и с удовольствием наблюдал постельные баталии.

Дядя Исаак вынул из портфеля мятый халат и нахлобучил белую шапочку. Потом долго пребывал у больной, наконец вышел к сидящим в беседке дяде Коле и Игорю.

- Твоя жена, Николай, полнокровная женщина. Ей нужно мужское внимание и чем чаще, тем лучше. Я понимаю, что это трудно… в твоём возрасте, но такова женская природа.

- Как часто? – спросил дядя Коля.

- Ты должен пользовать её один – два раза в неделю, и это минимум.

- Я пользую её один–два раза в день, но пользы от этого, как видишь, никакой.

- Не может быть! – воскликнул дядя Исаак. – Ты шутишь?

- Я пойду к ней, а ты считай, и постарайся не сбиться со счёта.

Он ушёл, а дядя Исаак достал записную книжку, химический карандаш и принялся ждать, пристально глядя на Игоря, будто от него что-то зависело.

Через некоторое время тётушка вскрикнула: "Ах!", и дядя Исаак поставил жирный крестик в своей книжечке. Затем "Ах!" раздался ещё раз, потом ещё и ещё.

Наконец дядя Коля вышел, подтягивая выходные семейные трусы, - он надел их по случаю прихода приятеля.

- Намаялась, - сказал он и вытер пот со лба. – Спит.

- Шесть раз?   – спросил дядя Исаак, глядя в записи.

- Не считал – увлёкся. Ну и что скажешь?

- Редкий, неизвестный науке случай, - сказал дядя Исаак. – Надо подумать.

Сдёрнул халат и шапочку, сунул в портфель и, не прощаясь, потопал по дорожке. Остановился, спросил недоумённо: "Передозировка?" и помчался далее.

8

Пониже пупочка у Сусанны синело слово - короткое как фрикция импотента: "Суй".

- Какая прелесть! - возликовал дядя Коля, увидев наколку в первый раз. - И кто тебя надоумил, деточка?

- Сама! - гордо сказала она. - И выкалывала - сама. С помощью зеркальца…

Сусанна смотрела на мир широко открытыми глазами. Не моргая.

- Как кукла, - говорил дядя Коля. - Если наклонить, глаза закрываются. Я проверял.

Он называл Сусанну сусальным ангелом, а тётя Маша - сосальным аспидом.

В то лето Сусанна ходила за дядей Колей как собачка. И не понятно было, что ей нравится - дядюшкины байки или бесчисленные наклоны.

Чтобы разобраться в этом, Игорь последовал за ними. Наблюдая из-за кустов, он вспомнил рассказ маленького мальчика: "Папа хотел взобраться на маму, изображавшую лошадку, да зацепился. Пыжился, пыжился и всё без толку. Так и не покатался".

Зацепившись, дядя Коля балагурил. Сусанна смеялась. Моргала она при этом или нет, Игорь не разглядел.

9

- Ну и что?

- Что - ну и что?

- Так и будем качаться?

- Есть конкретные предложения?

Они сидели в гамаке - дядя Коля и Изольда.

- Есть, - ответил дядя Коля.

- Я согласна, - сказала Изольда, - если твой племянник перестанет пялиться на нас, как неприкаянный или как-нибудь иначе.

- Игорь! - крикнул дядя Коля.

Игорь вышел из кустов и спросил: "Что?"

- Есть вопросы? Нет вопросов. Я пригласил бы тебя покачаться с нами, но Боливар не вынесет троих.

- Брет какой-то, - сказал Игорь, - Гарт.

- Вообще-то О'Генри. Ну, есть вопросы? - настаивал щедрый похабник, бог - охранитель садов.

- Да понял я, понял! - буркнул Игорь и ретировался из сада...

Золотоволосая Изольда считалась самой красивой женщиной в Эдеме, после тёти Маши, конечно, но тётушка была изучена вдоль и поперёк, а Изольда хранила тайны неведомые. И началось подсматривание и подглядывание. Предосудительного в этом не было: если все голые, чего церемониться? Игорь преследовал Изольду по пятам. Она это видела и не скрывала своих прелестей. Ей импонировал подростковый интерес к собственной персоне.

Прошло немного времени, и Игорь познал секреты её красоты досконально, препарируя на составляющие и синтезируя детали в полноценное целое. Мизер не поддавался изучению - тот, что прятался за червонными кудельками в паху. Как Игорь не исхитрялся, никак, ну никак не представлялся случай заглянуть красавице вовнутрь. И даже когда она дремала лёжа в гамаке, а он подобно следопыту припадал к земле, какое-нибудь препятствие в виде ячеистой сети затеняло вожделенное лоно.

Но вот тётушка попросила его собрать абрикосы. Он залез на дерево и начал наполнять ведро сухими замшевыми шариками. Тут ветка под ним обломилась…

Он рухнул наземь…

- Что случилось? - закричала тётушка с веранды, а Изольда уже спешила на помощь.

- Ушибся? - спросила она и участливо лизнула кровоточащую царапину. Потом забрала ведро и сказала, что соберёт сама.

- Ну уж нет, - сказал Игорь, - я начал, я и закончу. Не такая это рана, чтобы из-за неё списывать меня по инвалидности.

Изольда рассмеялась, но всё же настояла на своём и взобралась на толстую нижнюю ветвь. "А ты держи ведро, чтобы мне было сподручней". И началось форменное безобразие. То, к чему так долго стремился мальчонка, обрушилось на него издевательским потоком всевозможных ракурсов - только глаза подставляй. Объект вожделения преследовал его, навязчиво видоизменяясь, прищуривался, смачно чмокал, зиял гофрированной трубой, топорщился, лыбился, будто говорил "сыр". Стоило Изольде изменить позу - изогнуться, отставить ногу, наклониться - с ним происходили неожиданные метаморфозы. Вот и скажи, какой он есть на самом деле - этот гуттаперчевый орган.

- Эй! - крикнула Изольда. - Посторонись! - И спрыгнула на землю. - Ну что, насмотрелся? - И прижала его к дереву. - Всё разглядел? Ничего не упустил?

Игорь стоял, разевая рот. Подростковая наглость изменила ему в самый неподходящий момент.

- Будь! - сказала Изольда. И ушла.

Уже через минуту Игорь чуть ли не выл от обиды - на самого себя. Ну что ему стоило сказать в ответ хоть что-нибудь, даже самую несусветную чушь. Всё могло обернуться по-другому. Дурак! Какой же он дурак! Дядя Коля бы не растерялся, корил он себя, и тут, вдруг, с ужасом понял, что прелестные картинки выпали из памяти напрочь, и муки похотливого любопытства начинаются заново...

10

Дядя Коля угощал тётю Соню абрикосами.

- Кушай, Сонечка, кушай. Это особенные абрикосы, кошерные. Я сначала думал - урюк, пригляделся - нет, абрикосы.

- Почему же кошерные?

- А в них нет ничего мясного. Разве червячок какой попадётся.

- Кошерное - не есть постные, Николай. Не умеете вы угощать. Угощать надо так, чтобы слюнки текли и чтобы, слушая вас, я ощущала весь маршрут перемещения пищи по пищеводу и сопутствующие этому движению удовольствия. Вот как надо угощать.

- У меня была знакомая, она так расхваливала себя - каждую часть в отдельности и в сочетании, что я выплюнул всю накопившуюся слюну и ушёл. У меня язык не поворачивается повторить её хвастливые речи. Теперь она в Израиле.

- Шикса, что ли?

- Почему - шикса? Самая что ни на есть чистокровная. Как Штирлиц. За версту видать - такая чистокровная.

- Юдофобствуете, Николай?

- Ну что ты, Сонечка, - опыт. Через мои руки прошло столько евреек, что если когда-нибудь будет наконец-то раскрыт жидко-масонский заговор, его организатором назовут меня. Я и буду тот самый Масон - с большой буквы. У евреек есть особенности - третичные половые признаки (слава Богу - не первичные!), которых нет у других женщин, но я их тебе не назову - тайны ремесла обязывают.

- Это только мы такие особенные?

- Богоизбранные, хочешь сказать? Да нет, все мы Богом меченые, и не обязательно это поцелуй. Меня, например, Маша в момент накроет, если я с кем-нибудь пересплю. Есть у меня такой признак, о котором знаем только я и она, и он меня с ушами выдаёт.

- У меня тоже есть признак. Видите мозоли на моих руках? Думаете это от стирки? Напрасно думаете – от стирки мозолей не бывает. Исаак, говорю я, как только заиграют "Интернационал", а это песенка про нас. "Вставай, проклятьем заклейменный?" - спрашивает он. И "добьемся мы освобожденья своею собственной рукой" тоже, отвечаю я. И вообще каждое слово про нас. Каждую ночь, когда мы ложимся спать, я напеваю эту песенку - мысленно, конечно. Если бы я пела вслух и при этом увидели, что я делаю, вы бы со мной уже не разговаривали...

Дядя Коля рассмеялся, а тётя Соня между тем продолжила:

- Я говорю ему: Исаак, скажи, теперь уже можно, какой ты имел тайный умысел жениться на мне? Чтобы издеваться по ночам? Или ты незаслуженно забытый потомок Мазоха? "Сонечка, говорит он, у тебя умный, добропорядочный муж, с высшим образованием, как и положено еврею, - чего тебе ещё надо?" Лучше бы ты был необразованным, говорю я ему, лучше бы ты был алкашом, каких свет не видывал, но драл бы меня так, чтоб я пердела и, извиняюсь, какала - лучше бы, Исаак, лучше бы...

У вас, у русских, странная черта - смеяться над чужим горем, как над своим собственным. Если Исаак - потомок Мазоха, то вы, русские, потомки де Сада!

- Из сада - детсада... - смущённо пробормотал дядя Коля. Потом встрепенулся: - Русофобствуешь, Сонечка?

- Русофобствую, Николай. Но что же мне делать? Кто мне поможет?

- Я, - сказал Николай. - Прямо сейчас. Давно известным тебе способом. Забудь "Интернационал", Сонечка. Ложиться и вставать с этой песенкой - это же с ума сойти.

И они пошли в сад. Лицо тёти Сони озарял немеркнущий свет Эдема.

Игорь спустился с веранды, сел за стол и начал есть кошерные абрикосы.

11

В обед дядя Исаак забежал на чай. Тётушка встретила его в лёгком сарафане. Она испекла пирог. Сидели на веранде. Было жарко. Хозяйка раскладывала по тарелкам лакомые кусочки. Такие же кусочки мелькали в проймах и вырезах. Дядя Исаак с аппетитом поедал и те, и другие. Вторые, разумеется, взглядом.

- Не любят меня мои мужчины, - говорила между тем тётушка. - Я для них всего лишь домохозяйка: убрать, приготовить, постирать. Вот - пирог испечь...

- Вас нельзя не любить, - сказал дядя Исаак. - Вы самая красивая женщина в Эдеме. Вы - и Изольда, но даже она блекнет рядом с вами. Верьте мне - замшелому ловеласу и только по совместительству - доктору.

- Скажете тоже, - зарделась тётушка. -  А как же Соня?

- Сонечка - вне обсуждения. - Замшелый совместитель огляделся по сторонам. - Между нами... Молодой человек, поклянитесь, что мои слова никто и никогда, кроме присутствующих, не узнает.

- Честное антисемитское! - сказал Игорь.

Воодушевленный доктор не обратил внимания на его выходку.

- Сонечка - чудная женщина. У неё золотой характер. Она умеет вести себя в обществе - вы даже не представляете, каким было наше окружение лет десять назад. Ах, какие там были люди! Сливки, одним словом... Сонечка - красива, слов нет. Но вы... Вы - божественны!

- Ах, оставьте! - сказала тётушка. - Если б всё было так, как вы говорите, бегал бы Николай от меня по бабам. И этот молодой человек не зыркал бы по сторонам, перенимая дурной норов своего дядюшки.

- Конечно, Николай - знатный кобель, - согласился доктор, - но в силу русской традиции он всегда будет возвращаться к вам, потому что вы его гавань, его очаг, оплот - так сказать...

- Ах, вашими устами да мёд бы пить! - сказала тётушка. - Но – по губам течёт, а в рот не попадает.

- А вам не кажется, что среди женщин он ищет кого-то, кто мог бы составить вам конкуренцию?

- Мне давно уже ничего не кажется! - ответила тётушка.

- Он ищет сравнения, чтобы убедиться, что лучше вас никого нет. Чудак! - воскликнул дядя Исаак. - Что касается вас, молодой человек... Вы - молоды. В вас нет ещё чувства прекрасного...

- Почему это нет? - возмутился Игорь. - Зря вы так. Я тоже считаю тётушку самой красивой, по крайней мере, в Эдеме.

- Ах! - сказала тётушка и зарделась.

- Да не расстраивайтесь вы так! - сказал дядя Исаак. - Эх,   молодой человек! Я бы на вашем месте встал на колени и молился бы на эту красоту.

- Довольно, - сказала тётушка. - Хватит! - И загрустила.

- Ну вот, - сказал доктор, - только что глазки блестели и всё - потухли. Может дать вам успокоительного?

- Не надо, - сказала тётушка. - Силы оставили меня. Пойду - прилягу.

- Прискорбно, молодой человек, - сказал дядя Исаак. - Прискорбно. Больше мне сказать нечего. - И, не прощаясь, удалился.

Когда Игорь вошёл в спальню, тётя Маша лежала и улыбалась.

- Знаешь, когда мне хотелось изменить Николаю, и я представляла - с кем, самым достойным кандидатом рисовался Исаак. И даже потом я на что-то надеялась, хотя уже знала, что он импотент. Но чтоб до такой степени!..

12

- Бедная Жуля,   - сказал дядя Коля за завтраком. – Муж у неё – жопошник.

- Увы! – сказала тётушка.

- Сначала она противилась, потом смирилась. А куда денешься? Традиции, так сказать, нравы. Бедная женщина… - Дядя Коля намазал масло на ломоть хлеба. – Жалко бедняжку. Я, как мог, утешил её, а потом – ещё раз.

- Два, - сказала тётушка.

- Моего сострадания ей на неделю хватит.

- На две, - жёстко отрезала тётя Маша.

- Как скажешь. – Дядя Коля вытер губы салфеткой и, посвистывая, отправился на службу.

- А кто такой – жопошник? – спросил Игорь.

- Развратник, - сказала тётя Маша. – Негодяй, предпочитающий недозволенные пути праведным. Нет, я понимаю – в любви возможны любые инсинуации, но ходить всё время чёрным ходом, заколотив парадный подъезд досками или заложив кирпичом, – глупо. На это способны одни большевики.

13

- Давай проведём демаркационную линию, - сказал дядя Коля. - Жулю - не трогай. Мало того, что у неё муж Жулик, она ещё и жертва неформального обращения. Ко всему прочему она - королёк. Не замечал? Гм, незрячий, а туда же! Ладно, не обижайся. Может быть поэтому Жулик ходит лесными тропами? Но это же подло! Мало ли у кого какое устройство! Её пожалеть надо, что я и делаю по мере сил и возможностей, а он... Эх, диссидент, диссидент. Нет чтобы - понять, помочь... И Сусанну - не трогай, она - моя! Сусанна - существо трепетное и возвышенное. Её лелеять надо, одухотворять и возносить. Не гоже ей на коленях стоять. Кстати, стоять на коленях - модное выражение. И лживое. Все забывают, что из него возможны два выхода - не только в полный рост, но и навзничь. Поэтому не спеши и крепко подумай, прежде, чем менять позу! Значит договорились? Так, кто у тебя остался?

"Он - что - издевается?!" - подумал Игорь и в первый раз назвал дядюшку гадом. Мысленно, конечно.

Дядя Коля тем временем производил подсчеты. Результаты можно было проследить по загнутым пальцам. Три. Не так уж и много, подумал Игорь.

- Не так уж и мало! - сказал дядя. - Есть разгуляться, где на воле. Строй редут...

14

- Ты - гадкий, испорченный мальчик, - сказала тётя Соня. - В тебе нет чувства прекрасного.

- Дядя Исаак уже говорил мне это.

- Да? А что он ещё говорил?

- Что вы чудесная женщина и что у вас золотой характер.

- Надо же! Иногда и на него нисходит озарение.

- Он говорил: если б в тебе было чувство прекрасного, ты бы оценил красоту Сонечки. Присмотрись к ней и ты увидишь достоинства, которые трудно переоценить.

- Старый сводник, - сказала тётя Соня. - Несчастный и немощный. В первую ночь он так старался, что я испугалась за его жизнь. "Исаак, - сказала я ему, - Исаак, у тебя мокрый затылок". И что же ты думаешь? Он меня даже не слышал, пыхтел как паровоз и мешал спать. Когда он начал во второй раз, я сказала ему: "Исаак, оставь что-нибудь на завтра. Нельзя же израсходовать всё в одну ночь, пусть даже первую. Или ты хочешь, чтоб я рассказала кому-нибудь о твоих ратных подвигах?" Кончилось тем, что я вызвала скорую помощь. И меня же ещё и отругали. Как чеховскую Душечку. "Мадам, - сказали мне, - если бы вы знали какой он врач, вы никогда бы не позволили себе ничего подобного". А я себе ничего и не позволила, - вздохнула тётя Соня. - Не успела.

- Об этом он ничего не рассказывал.

- Ещё бы! А не назывался ли он замшелым ловеласом? Назывался? Милый врун. Мне кажется - я была у него первой женщиной, хотя ему уже было сорок. "Исаак, - сказала я ему, - если ты врач, почему ты не знаешь, как это делается?" Он что-то промямлил в ответ, и я сама, вот этой рукой направила его на путь истинный. Бедный, жалкий старик. Иногда мне так хочется, чтобы он явил силу мышцы своей, но - увы! Исаак, Исаак, нет отрады тебе в этом мире!.. А в это время прескверные мальчишки пользуются тем, в чём безжалостно отказала тебе природа. Бери, бери меня, мерзкий антисемит, но знай, что эту жертву я приношу во славу моего несчастного мужа!

Жужжали пчёлы. Трепетные стрекозы вязли в похотливом нектаре. Сахарное тело тёти Сони лоснилось соком похожим на пот. Но Игорь жертвы не принял.

15

Потом тётя Маша рассказывала дяде Коле:

- Я сначала не поняла, что случилось. Какие-то крики, визг, будто кого режут. Побежала в сад, а там Соня даёт урок грехопадения нашему мальчику. Он, бедный, испугался, нахохлился, не знает с какого боку приступить и приступать ли, а она брыкается и вопит: "Негодяй, ты меня не достоин!"  Соня, Соня, говорю я ей, так и перестань, если он тебя не достоин. Зачем же шуметь, соседей пугать? "А пусть знает, говорит она, своё место". Потом замолчала и вдруг заявляет: "Он меня изнасиловал. Пойду и расскажу Исааку". Соня, говорю, ты с ума сошла! Я же видела всё. Ты сама повела его в сад и сама легла под него. Я видела это своими глазами и буду свидетельствовать против тебя. "Нет, говорит она, ты не можешь свидетельствовать против меня, ты - лицо заинтересованное. Ты потакала ему, ты всё это организовала. Ты есть главное действующее лицо!" Ужас, ужас...

- И что дальше? - спросил дядя Коля.

- Обняла я её. Сонечка, говорю, ты перегрелась на солнышке. У тебя тепловой удар. Идём, я отведу тебя в дом, полежишь немножечко, успокоишься, а там видно будет. Ну вот. Уложила её, шторы задёрнула, села рядом. Поспи-поспи, милая. Что-то, говорю, ты всё напридумывала, нафантазировала, мальчонку напугала. Ну да ладно, полежи, отдохни, потом во всём разберёмся... Уснула. Вышла я во двор, кликнула Игоря. Ну-ка, говорю, паршивец, рассказывай, как всё было...

- Так ты видела или нет?

- Видела, но не слышала. Далеко было....

- Подглядывала?

- Подглядывала. А что - нельзя? Племянник он мне или кто?

- Твой племянник у меня под ногами путается, а тебе всё хахоньки. Ладно, дальше - что?

- Игорь клянётся, божится, что думать не думал. Она сама, говорит, меня настропалила. Какую-то жертву придумала во славу бессмертного Исаака. В общем, чёрте что!

- И где она сейчас?

- В спальне. Уже пятый час лежит. Сходил бы к ней. Успокоил бы... как ты умеешь.

- Пусть твой ненаглядный её успокаивает, а то - набедокурил и в кусты.

- Да будет тебе! Мальчонка сам не свой. Места себе не находит. Сходи, а? Пощекочи её подмышками или ещё где...

- Пониже пупочка.

- Ага. Может ей этого и не хватает.

- Ладно, схожу. Ох, и устроились вы, как я погляжу, сделали из меня Фигаро - спасу нет.

16

- Тётя Маша, что-то не пойму я ничего, - оправдывался Игорь. - Она же сама на меня набросилась. Бери, говорит, жертвую! А потом начала куролесить. Ничего не понимаю.

- Да где уж тебе - понять! А вот дядя твой разобрался. И название этому казусу нашёл - вагинизм. Это её, бедняжку, Исаак довёл. Николай, как всегда, шутит: пояс верности а ля натураль.

- И что теперь?

- А - ничего. Он уже причастил её и прочистил. И что бы мы делали без него?

17

Жить по-ленински народ не желал и, не умея плавать, в воду не лез, и только утопающие считали спасение делом рук государства. А если государство отказывало в помощи, его посылали на три буквы и искали обходные пути.

Дядя Коля привёл домой высокопоставленного партийного работника. Это была дородная женщина. Она близоруко щурилась, курила сигареты и роняла пепел в тётушкины герани.

- Это, значит, Эдем? - спросила высокопоставленная особа. - Здесь, значит, ходят в чём мать родила?

- Я же вам рассказывал, - суетился дядя Коля. - И в анонимке написано...

-  Ну, если в анонимке, значит правда, - сказала особа и начала раздеваться. Дядя Коля последовал её примеру. Черно-угольный Маугли по имени Игорь был наг и не суетился.

- А вы? - снимая трусики, спросила особа тётю Машу.

- Мне что-то нездоровится, простыла, наверное, - сказала тётя Маша. - Не стану вам мешать. - И ушла на веранду.

- Я - сейчас, - сказал дядя Коля. - А вы пока идите в сад, то есть в Эдем. Я догоню. - И бросился вслед за тётушкой.

- Маш, ну что ты в самом деле. Некрасиво как-то.

- А я-то здесь причём? - удивилась тётя Маша. - Иди и забавляй её или весели, я уж и не знаю, что она предпочтёт.

- Маш, да ты что? Да у меня на неё не стоит. Смотри - как тряпочка висит. Я же для дела.

- Для дела - значит встанет, - сказала тётя Маша, и дядя Коля смирился...

- Что они там делают? - спросила тётя Маша у Игоря. Она сидела спиной к окну - принципиальничала.

- Дядя Коля ей цветочки показывает...

- Цветочки, говоришь... А теперь?

- Сели в гамак. Раскачиваются...

Дядя Коля ей что-то рассказывает...

Теперь они вошли в оранжерею...

Вот дядя Коля вышел...

Взял зачем-то лейку...

Вернулся...

Теперь я их не вижу. Постойте...

Нет, не вижу...

- Безобразие! - вдруг закричала тётя Маша. - И долго они будут над нами издеваться? Управы на них нет! Сами творят что хотят, а нам в собственном доме покоя не дают! И это - свобода? И это - неприкосновенность личности? Неужели и там так же?

- Где - там?

- Где-где - на Западе!

- Ах, на Западе... На Западе, тёть Маш, свои - сильные мира сего: сенаторы, губернаторы, конгрессмены, олигархи всякие, с которыми надо ладить. Акулы капитализма. Нет, не лучше, а хуже - на Западе.

- Ты так считаешь? Ну, спасибо, утешил тётушку. А то я совсем расклеилась в думах о нашей действительности. И во рту гадко, будто кошка нагадила. А принеси-ка ты мне, дружочек, компотика. Он - там, в холодильнике, на верней полке...

18

О том, что произошло в оранжерее, Игорь узнал позже. Дядя Коля был искренен с тётушкой, тётушка - с Игорем.

После первого раза выпь особа сказала: "Мы – подумаем". Фраза, характерная для её высокого положения, заметил дядя Коля, хотя находилась она подо мной. После второго захода, она сказала: "Однако". Я терялся в догадках, но так и не понял, что бы это значило. И только после третьего раза я услышал нечто определённое: "Это кто-то из твоего окружения. Рука явно женская". После четвёртого заезда выпь особа вынесла резолюцию: "Давать или не давать ход анонимке мы решим на следующей неделе". Что я должен сделать, чтобы вопрос был решён положительно, спросил дядя Коля, готовя мадам к следующему раунду. "Ты и так делаешь всё, что в твоих силах. Продолжай работать в том же духе", - сказала особа выпь.

- Так что - продолжение следует, - засмеялась тётушка. - Знаешь, чем он закончил своё повествование? Ему не откажешь в чувстве юмора. "Обрати внимание, - сказал он, - я - не диссидент. Я просто делаю своё дело. Ты пойми - она и есть советская власть, и этим всё сказано".

Тётушка развеселилась. Хохотала, начинала что-то рассказывать и - бросала, взмахивая руками. Наконец, угомонилась.

- Вспомнила Колин рассказ об однокашнике, у которого жена милиционер. Пьянчуга жуткий, вечно попадает в какие-то передряги. Она его вытаскивает, возится с ним, как с малым дитём, предсказывает печальный конец. И, знаешь, как он реагирует на её заботу? "Моя милиция меня бережёт, - говорит он Николаю. - Она меня попугивает а я её поё..."

Тут она запнулась, подыскивая подходящее слово, и закончила: "имею".

Дядя Коля сказал бы "использую". Оба эквивалента, однако, не выдерживают сравнения с оригинальным термином русской словесной сокровищницы.

19

- У вас нет еврейской крови, Николай? Совсем-совсем нет? Ну покопайтесь, может быть, какая-нибудь дальняя родственница?

- Разве что Ева. Но она точно не еврейка. Скорее шумерка или вавилонка. Это ведь вы утверждаете, что она ваша, а я так уверен, что нет. А в чём, собственно говоря, дело?

- Жаль, что у вас нет хоть капельки нашей крови, - пропустила выпад против Евы Сонечка. - Иначе вы бы поехали в Израиль и разбили там настоящий Эдем.

- Почему же именно там - настоящий?

- А где же ещё? Только на святой земле возможен настоящий рай, а ваш Эдем - суррогат!

- Не читаешь ты священного писания, Сонечка. ("Успеется!" - буркнула она). А там указано четыре реки, и две из них - Евфрат и Хиддекель, то есть Тигр, не имеют никакого отношения к земле обетованной. Кстати, имя Моисея - Моше - египетского происхождения.

- Какая жалость, Николай, что вы такой умный и - не еврей!

- Что же делать, Сонечка. Не всем дано быть умным да ещё и евреем. У меня есть приятель, русский, и, тем не менее, он перетрахал два десятка евреек, дотошно отбирая для забав чистокровные особи. В этой мании прослеживалась некая цель. Я понял, какая именно, когда он спросил: "Николай, скажи честно, что первично: яйцеклетка или сперматозоид?" Или у каждой нации свой ответ на эту загадку?  

- И что вы ответили?

- Я сказал ему: это не важно, ибо ты, не жалея живчиков, создаёшь невиданную доселе породу людей, которые когда-нибудь будут названы "новыми русскими". А теперь, Сонечка, говоря словами классика, позволь мне то тебе вручить, чем можно гордого еврея от не еврея отличить.

- Ах! - сказала Сонечка. - Если б только это отличало гордого от немощного!

20

Справляли день рождения дяди Коли.

Пришли все кроме Исаака и его взбалмошной супруги. Тёти Соня поведала-таки мужу легенду об изнасиловании. Разгневанный старик явился к тёте Маше и устроил грандиозный шухер. Игорь прятался в домике отдохновения и, как в круговой панораме, наблюдал за происходящим через многочисленные щели. О чём говорили тётя Маша и дядя Исаак, он не слышал, зато запечатлел в памяти ряд немых сцен. Дядя Исаак потрясал кулаками - обоими сразу - над своей головой и головой тёти Маши, картинно садился на стул о трёх ножках и, удивительное дело, сохранял равновесие. Потом они пошли на место преступления, и тётя Маша, отчаянно жестикулируя, пыталась изобразить истину, ради которой готова была лечь под злополучное древо, но дядя Исаак вовремя её остановил. И всё же она не смогла его убедить. Исаак ушёл разгневанный. Остановился у дощатого сооружения, плюнул в сердцах и гордо удалился...

Вернёмся, однако, к нашему повествованию. Дядя Коля говорил, что неоконченный рассказ опаснее прерванного соития.

Итак, справляли день рождения дяди Коли.

Пили, как это принято в неприличном обществе, много. "Приличие, - сказал как-то дядя Коля, - это - манишка, бабочка и свежий презерватив в нагрудном кармане. Кончик должен торчать".

- Кончик - чего? - спросила дотошная тётушка.

- Неважно, - парировал дядя Коля, - лишь бы торчал. Кстати, порядочные люди в презерватив не сморкаются. И вообще, гандон - чисто русское слово. К доктору Кондому он давно уже не имеет отношения.

Судя по всему, виновник торжества был в ударе, каламбурил, шутил, читал стихи классиков и свои собственные - вперемежку - так, что невозможно было понять где - чьи. Ну, например: "Любовь - не вздохи на скамейке, а скрип кровати в темноте".

По традиции, принятой в Эдеме, дамы были в одеянии Евы, но - в украшениях и, естественно, туфлях на высоком каблуке. Жуля надела старинный браслет, Изольда - жемчужное ожерелье, Сусанна - бриллиантовые серёжки.

- Какие чудные фианитики! - сказала Изольда. Сусанна обиделась и до конца вечера её сторонилась.

На Песе была длинная цепь с большим перламутровым ключом. Ключ свисал ниже пупа. Под ключом белела выбритая кожа, гладкая как яичная скорлупа.

- Пособие для начинающих, - сказал дядя Коля. - У тебя сегодня душа нараспашку. - Поднатужился и к вящему удовольствию присутствующих дам добавил: - Ключ, как я понимаю, от души?

Тётя Маша увела расстроенную Песю на веранду, и Игорь слышал как она втуляла подруге:

- Наплюй на них! У тебя - бзик, поняла? А бзик - не требует объяснений. Иначе, какой же он бзик? А теперь скажи: с чего это ты?

- Не знаю... Ты же сама сказала - бзик....

Каждой даме дядя Коля уделил максимум внимания. Изольду встретил словами: "Вот она - Венера Каллипига!" Наречённая красавица долго недоумевала, пока ей не объяснили суть эпиклесы. Сусанне дядя сказал, что, видя её, ощущает себя старцем. – "Но почему?!" - Хочется соблазнить.

Лучшей тётушкиной подружке дядя крикнул "Хоть упейся тётя Песя". А когда та закашлялась, заметил: "Гимен мешает Песе вздохнуть полной грудью". Из всех богинь самой неаппетитной дядя Коля считал Артемиду - оголтелую девственницу, и потому смотрел на Песю глазами Актеона, ожидая от неё какой-нибудь пакости...

- Тост хочу произнести. Вернее стих! - сказал дядя Коля и вскочил с поднятым забралом.

- Ну, ты уж совсем, - сказала тётушка.

- А так лучше? - спросил дядя, накинув на негодника салфетку.

Лучше не стало, и это отметили все присутствующие. Кстати, это своё нервное окончание дядя Коля именовал вольнодумцем или Вольтером. "Вот уж воистину атеист - дурак дураком!" - говорил он, и дамы смотрели на лысую головку с нескрываемым пиететом.

А потом он с чувством прочёл стих собственного сочинения: "Теряем мы или находим, кокетливых прощая дам? Чудно устроено в природе, где смех и слёзы пополам! Пытаясь одарить прошеньем, внимаем ласковым словам и несусветным увереньям, где ложь и правда – пополам".

Всем понравилось, некоторые кокетливо хлопали.

Всяк веселился как мог, и только Песя, сжимая ляжками перламутровый ключ, пила горькую. Тётушка её успокаивала:

- Да что ты, в самом деле? Чего расклеилась? Плюнь и разотри.

Песя так и сделала. Слюна повисла на нижней губе. Песя вытерла её тыльной стороной ладони.

- Ну вот и порядок! - обрадовалась тётушка.

Дядя сидел рядом с Жулей. До Игоря долетали обрывки их разговора:

- Ты Пушкина-то читаешь? Как, ты не читаешь Александра Сергеевича? Зря, милая моя, зря. Вот, что он пишет поэту Языкову, соревнуясь в сочинении похабных стишков: "Как широко! Как глубоко! Нет, Бога ради, позволь мне сзади". Так что все мы грешны. Ищем непроторенных путей. Не расстраивайся...

И ещё:

- Француженки - не женщины, француженки - дизтопливо. До наших высокооктановых бабёнок им далеко. Солярка, одним словом...

21

- Игорёк, - сказала Изольда, - можно вас на минутку.

Ещё никто не называл его на "вы", и он с готовностью выскочил из-за стола.

- Проводите меня в конец сада... Там темно, и мне страшно.

Игорь схватил фонарик с подоконника (удивительное дело, всё самое нужное в доме умещалось на подоконнике), Изольда взяла его под руку, и они неспешно двинулись к дощатому сооружению. Потом королева взошла на трон, а Игорь, как истинный джентльмен, остался ждать её на некотором отдалении.

Скрипнула потревоженная дверь.

- Как он меня назвал? Кали...

- Прекраснозадая.

- Действительно, прекрасная?

- Слов нет.

- Хоть бы раз увидеть эту Кали...

- Прекраснозадую.

- Ага. Год жизни отдала бы, право слово...

Они вернулись порознь. Никто их отсутствия не заметил. Кроме тётушки. Она подмигнула племяннику и показала большой палец.

Замужние дамы - Жуля и Изольда - засобирались домой. Оделись. Дядя Коля подхватил их под руки и пошёл провожать.

- Не понимаю я - зачем звёзды... - слышали оставшиеся его разглагольствования. - Зачем Земля - понимаю, Луна - понимаю, даже Солнце - понимаю, а...

- Смотрите под ноги.

- Я им про звёзды, а они...

Песя давно уже вышла из строя и без чувств лежала на веранде. Сусанна находилась при ней и время от времени доставляли тётушке оперативные сводки.

- Куда это Николай запропастился? - беспокоилась она. - Пойду-ка встречу.

- Скучно Сусанне без старца. Места себе не находит, - сказала тётушка.

Игорь пошёл проведать Песю. Она лежала, зияя точкой сипения. Тут бы и произвести анатомические исследования, но в этом состоянии Песя внушала чувство омерзения.

- Народ, выпить есть? - услышал он голос дяди Коли.

- Народ упит, - сказала тётушка. - Спиртное кончилось.

- Ах, народ, значит, упит. А спиртное, значит, кончилось. А про дядю Колю, значит, никто и не вспомнил - ни жена, ни собственноручно вылепленный племянник...

- Это он после общения с одной номенклатурной особой стал таким значительным, - пояснила тётя Маша.

- Почтеннейшая публика! - закричал дядя Коля. - Сейчас перед вами выступит маг, он же волшебник, он же факир Николай Степанович Колесников. Гвоздь сезона! Сеанс чёрной магии на тему: "А мы не хныкали, а мы заныкали". Вон, в ту, сри! - сосчитал дядя Коля по-английски. Зажёгся свет. На столе стояла непочатая бутылка "Столичной".

- А я думал ты яйца из ушей доставать будешь, - сказал Игорь.

- Это он для нас с тобой из ушей достаёт, - сказала тётушка, - а для других...

- Разговорчики! - пресёк полемику дядя Коля. - Кто со мной?

- Я - пас, - сказала тётушка.

- Ты - вист? - спросил дядя Коля Сусанну. - Отлично! Игорю не предлагаю. То, что он по бабам, пардон, девкам шастать начал - это плохо, но - терпимо. А насчёт спиртного надо бы хасида Мейергольда спросить, да уже поздно...

- Почему - хасида? - спросила тётушка.

- Так его Соня называет. Хасид, говорит она, ломая руки, ты не туда молишься. Там нет Храма. Вот твой Храм, - дядя Коля потупил очи, - но ты редко в него заглядываешь... А где пегая Песя? Где наша милая перламутровая Писичка? С ключиком балуется?

- Как она, кстати? - забеспокоилась тётя Маша и побежала на веранду.

Выпив, дядя Коля сник, начал вести беседы на научные темы - материя, пространство, время, Дух - верный признак упитости.

- С Писей - плохо! - прибежала тётушка. - А ну-ка марш отсюда! Освободите территорию!

- Что с ней? -  спросил Игорь. - Сердце?

- Если бы! - сказала тётушка. - На воздух её надо.

- Что такое четвёртое измерение? - не замечая переполоха, спрашивал дядя Коля Сусанну. - Не знаешь? А я - знаю! Вот ты имеешь три измерения, а я - имею тебя. Поняла?

- Э, да он готов! Веди-ка ты его, подруга, в дом, да чтоб глаз с него не спускала.

- А Иван Сусанин, извиняюсь, не твой родственник? - спросил дядя Коля Сусанну, поднимаясь по ступеням. Рука его уже торила дорожку. - Какая же ты, сусанистая!..

22

Когда утром Игорь вышел на веранду, Сусанна стояла на голове. Сложила руки кренделем, подложила под голову и стояла, вытянув ноги вдоль стены. Глаза по обыкновению были распахнуты в мир. Заслуживал ли он такого ракурса, трудно сказать.

- Здрасте! - сказал Игорь. Сусанна ответила жестом правой ноги, и Игорь понял, что ей нельзя разговаривать.

- Извините, - сказал Игорь, - мне надо кое-что взять.

Ещё одно движение, означающее: бери что хочешь в чём дело я же тебе не мешаю.

Что бы взять, подумал Игорь, и какой бы ей вопрос задать, чтобы она раздвинула ноги?

Привлекая внимание, Сусанна ударила пяткой по стене и указала ногой на зажжённый фонарь.

- И кто его зажёг? - Игорь подошёл ближе. "Я" - ответила Сусанна, скрестив большой и указательный палец левой ноги.

- А зачем?

Сусанна широко раздвинула ноги, и Игорь понял её: смотри если невтерпёж и убирайся к чёртовой матери ты мне надоел! Игорь посветил фонариком, удовлетворил своё любопытство, сказал "Мерси" и вышел во двор.

Дядя Коля жарил яичницу.

- Садись, племяш, завтракать будем. Сусанну видел? Три часа стоит! Неземное существо, понимает всё без слов.

- А зачем стоит?

- Говорит, медитирует. А почему, спрашиваю, вверх ногами? Так эффективней. Я говорю, тогда рот закрой, а то просифонит. Теперь объясняемся жестами. А, по-моему, она боится залететь. А спираль вставить нельзя - нарушатся поля и циклы.

- И сколько ей ещё стоять?

- Пока сигнала извне не будет. А в качестве локатора у неё... ну да сам понимаешь - что. У нас такого нет. Вот я и пью с горя. – Налил рюмку. - Будь!

Через несколько минут оживился и сказал:

- Слушай, а на хрена нам локаторы? Окружающие не поймут, скажут - гермафродиты!

Вообще-то дядя Коля никогда не матерился. У меня, говорил он, достаточный словарный  запас, мне нет надобности в словах-образах и жестах-символах. И ещё он говорил, что в головке его члена больше интеллекта, чем в черепе Никиты Сергеевича, несмотря на внешнее сходство сравниваемых предметов.

- А я связь с космосом осуществляю посредством русского национального эликсира. За Менделеева! Вот уж гений так гений! Космического масштаба. Каждый алкаш должен подымать первый тост за него. А свою знаменитую таблицу он придумал, чтобы селедку заворачивать. Представляешь картину: сели алкаши, тяпнули по стакану и развернули таблицу. А заезжие иностранцы дуреют: это сколько же у них физиков-лириков с химическим уклоном? Подумать страшно!

23

- Соня будто с цепи сорвалась, - сказал дядя Коля за вечерним чаем. - После того, как я успокоил её - по твоей, кстати, просьбе, она проходу мне не даёт. Грозится развестись с Исааком.

- Значит, ты ещё одну семью разрушил, - сказала тётя Маша.

- Это ещё не всё. Она готовит переворот в нашей. Эта гойка, говорит, тебя не достойна.

- Ах, она сучка драная! Да я ей глаза выцарапаю! Мало ей революций в своём доме, так она ещё и в моём затевает! Не выйдет!

- Но пасаран! - сказал Игорь, и тётушка посмотрела на него любовным взглядом соратника.

- Слушай, у них в крови что ли - все эти смуты, мятежи, заговоры?..

А потом пришёл Исаак. Положил на стол продезинфицированные руки - так кладут стетоскоп, тонометр, клизму, - и тяжко вздохнул.

- Сонечка совсем с ума сошла, - сказал он, глядя в глаза дяде Коле. - На старости лет решила разводиться.

- А вы? - спросила тётушка.

- А я, - взвизгнул Исаак, - сказал, что разлучит нас только смерть!

- В ЗАГСЕ это сделают безболезненно, - попытался смягчить ситуацию дядя Коля.

- Вы мудрый человек... - продолжил разговор Исаак.

- Нет, я - пошляк. Впрочем, это одно и то же.

- Вы - мудрый человек. Скажите, что мне делать?

- Что делать? А говорят, что это сугубо русский вопрос. Как человек скажу - не знаю. А как садовод... О! В саду мы - боги. Там мы решаем судьбу каждого растения. Сорняк? Выдернуть его, интернировать за пределы Эдема, сжечь. А прах развеять. Этот? Ну что вы! Это - высококультурный злак, гордость цивилизации. Как можно-с. Этот? А зачем он? Уничтожить. От маточных кровотечений, говорите? Ну надо же! Кто бы подумал! Спасибо подсказали, а то бы я его не глядя... Переношу я все эти соображения на человеческие отношения, и мне становится страшно. Потому и не трогаю ни одного цветочка, ни одной травиночки - а вдруг? Пусть живут, сами как-нибудь разберутся... Так вот, как садовод, скажу я вам прописную истину: отжившие веточки отсекают - дерево должно плодоносить.

- Что же ваша жена не плодоносит? - полюбопытствовал Исаак.

- Да идиш ты в иврит! - в сердцах сказала тётя Маша и хлопнула дверью.

Исаак тоже обиделся, поднялся и ушёл.

- Фу ты, чёрт! - сказал дядя Коля. - Не дослушал. Но я же сказал - не знаю... Нет, он прав! В этом и ужас любого совета - не лучше ль на себя, кума, оборотиться!

Потом долго сидел, барабанил пальцами по столу, о чём-то думал.

- Раз - врат,   - сказал он вдруг. - Из - врат. Всё понятно: разврат - единожды, изврат - многократно. Маш! Обедать будем? Ну что, племяш, принимай бразды правления.

- В каком смысле?

- В том самом. Я - в завязку. Порублю к чёртовой матери все деревья в саду - и трава не расти. И кто вспомнит, чем был для нас этот сад?

24

Игорь проснулся оттого, что в соседней комнате бубнил дядя. Прислушался.

- Ты не ходи по сумрачной тропе, полянами иди лесными. Там женщины гуляют по траве. Трава щекочет ноги их босые...

- У тебя в голове одни бабы, - сказала тётушка. - Твои что ли?

- Мои. Дальше читать?

- Достаточно. Давай делом займёмся.

- Спираль вынула?

- Вынула. У Исаака глаза на лоб полезли. Специально к нему пошла. Так что - будем плодоносить...

Никакие деревья он, конечно же, не рубил. "Кишка у меня тонка. Чтобы я да живое существо под корень? Лучше пулю в лоб... тому засранцу, который это предлагает".

И женщины к ним ходить перестали, шастали, видимо лесными тропами. Где они - эти тропы?

Пришёл мрачный Исаак. Сидел, молчал. Дядя Коля пытался его растормошить.

- Одесса-мама развелась с Ростовым-папой и загуляла с Нью-Йорком. И все довольны! Говорят, она за него замуж собралась.

Исаак хмыкнул, но ничего не сказал.

- Читал я вчера документальную прозу о двух знаменитых женщинах. Одна из них прославилась тем, что не дала лучшему поэту нашей эпохи. Живёт теперь в Нью-Йорке. Народ валят к ней валом - жаждет поглядеть на это чудо. Одна из поклонниц поэта закатила ей истерику: "Как ты могла, чудовище!" и ретировалась - в слезах и соплях. А она, бедняжка, даже объяснить не успела: мол, у поэта уже была муза, которая дала... А эта муза всю жизнь, оказывается, любила другого ебарька, да вот не устояла перед соблазном и уступила поэту, потому что ебарёк этот не смог бы прославить её никогда... Самое интересное, что обе женщины так и не смогли понять одного... А жили они долго и счастливо, да и сейчас, по-моему, живы, хотя самого поэта уже сорок лет как нету на белом свете... Так вот, не смогли понять, кто же из них прав: та, что дала, или та, что отказала.

- И что? - спросил Исаак.

- А то, что со времён прародительницы Евы ничего не изменилось, и женщина, как встарь, может стать знаменитой благодаря всё тому же славному органу! И страдают они гамлетовским недугом на женский лад: "дать или не дать? вот в чём вопрос!" И далее - по тексту.

- Вот оно что, а я-то думал, - сказал Исаак. И замолчал.

О чём думал старый еврей, решивший круто изменить свою жизнь, сказать трудно. Это под силу разве что тёзке его - Бабелю. Вот уж был мастер на подобные инсинуации! Но он уже давным-давно замолчал, заигравшись с советской властью и её не менее славными органами.

25

Игорь кемарил у водоёма, когда раздался стук в калитку. Открыл. Изольда.

- Ты один? - спросила она.

- Тётушка дома, но она спит.

- Прекрасно! Идём. Я обещала к тебе прийти? Обещала. И вот я здесь. А куда мы идём? В оранжерею? Очень хорошо. Там нам никто не помещает...

Под сенью пыльных стёкол она торопливо вытащила вчетверо сложенный лист.

- Смотри, это - она, прекраснозадая дура! Кстати, дословный перевод – "круглозадая". Еле нашла - у друзей спрашивала, в библиотеке копалась, и вот - полное разочарование.

Иллюстрация была чёрно-белой, вырванной из какого-то академического издания, мелкой, но Изольда видать:

- С лупой рассматривала. Одно название красивое - Каллипига! А в остальном - жопа!.. Сдвинутые они что ли, эти греки?

- Римляне...

- Какая разница! Сравни!

Она стала лихорадочно раздеваться.

- Ну и что? Есть что-нибудь похожее?

- Никакого сравнения! Твоя красивее.

- А так? А так? - Она крутилась перед ним, изгибалась, словно позировала. - Дураки, да?

- Повернись спиной. Великолепно!

Стояла на высоких каблуках, расставив длани.

- Я какая-то опустошённая. Словно отняли у меня любимую игрушку. Никогда ему не прощу.   Брякнул чёрте что, а я и голову потеряла, дура!

- Красивая ты, Изольда. Тебе говорили об этом?

- Все, кому ни лень.

- Вот дядя Коля и придумал новое имечко.

- Может зря я нашла эту иллюстрацию?

- Почему же зря, если ты оказалась красивее? Радуйся - прекраснозадая Изольда. Звучит?

- Прекраснозадая Изольда, - повторила она. - Игорёчек, миленький! Дай я тебя поцелую!

26

Дядя Исаак пришёл прощаться.

- Уезжаете, значит? - вздохнула тётушка.

Меер Мейергольд молча кивнул.

- А Сонечка где?

- На узлах сидит, вещи охраняет. И так, говорит, обобрали липку на всю оставшуюся жизнь.

- Не любите вы Россию, Исаак.

- Я-то люблю, а вот она... Неразделённая - одним словом

- Чушь! - воскликнула тётушка. - Любовь - единица неделимая, у каждого своя. Не знаете вы, что такое любовь втихомолку - это такое счастье, что...

- ... не приведи, Господи! - закончил дядя Коля и тут же предложил: - На посошок?

Меер крякнул и согласился. Выпили. Дядя Коля оживился.

- Послушай, Исаак. Я долго смотрел на карту Египта и окрестностей, но так и не понял, где Моисей кружил своё стадо. За сорок лет можно было дойти до Тихого океана.

- Так и дошли. Через три тысячи лет, правда, но для нас это не срок.

- Вернётесь вы значительно быстрее, - сказал дядя Коля. - Но мнится мне, что вы не остановитесь - инерция не позволит. Ну, что ж, Агасфер, заходи, если в наши края завернёшь - лет эдак через пятьсот.

Исаак поцеловал ручку тётушке.

- Чудное у вас, Машенька, имя - Мария! Божественное.

- Там оно не в чести, Исаак.

- По мере сил постараюсь исправить эту несуразицу.

И ушёл. А на Игоря даже не взглянул. Обидно...

После отъезда Мейергольдов стало совсем скучно. Они постоянно вспоминали эту экстравагантную пару.

Тётя Маша рассказала Игорю:

- Когда в первый раз Исаак заикнулся об отъезде, Николай у него спросил: а чего, собственно говоря, тебе не хватает здесь? Многого, ответил Исаак. Я, например, хочу в ванной потолок зеркальный соорудить. Ну и сооружай, сказал Николай, или евреям это запрещено? Но я бы на твоём месте сделал зеркальным пол. Поверь, зеркальный пол намного забавней. Их разговор подслушала Соня. Положила она зеркало на пол, встала над ним в чём мама родила... А на следующий день рассказывает: "А на меня оттуда такая образина глянула - жуть! Присела я... И что же ты думаешь? Эта сволочь язык показывает! Я так смеялась и пукала, что зеркало запотело! Теперь, когда мне тяжко и на душе скребут кошки, я вспоминаю Николая, беру зеркало и иду в ванную комнату".

И вот пришёл последний день.

- В обед приеду, - сказал дядя Коля. - Будь готов!

И уехал.

Игорь лежал на веранде. Тётушка гладила бельё и давала ему наставления - на будущее:

- Не трогай девочек, Игорь, ибо они подобно Федору Михайловичу уверены, что красота спасёт мир. Им кажется, что они и есть красота во спасение. Поэтому они так прекрасны в юности. Но пройдёт время, и они поймут, что все их усилия напрасны. Станут жалкими, злыми и некрасивыми... Не трогай девочек, Игорь, не бери грех на душу.

А потом она сказала:

- Мне грустно. Можно я стихи почитаю? "Лишь я за дело примусь и вместе мы двигаем чресла, твой не молчит передок, ну а сама ты молчишь. Боги! О если бы ты говорила, а он бы умолкнул: не выношу стрекотни я передка твоего. Лучше уж ветры пускай! Утверждает Симмах, что это небесполезно, и нам может быть очень смешно... Что-нибудь ты говори, заглуши передок свой крикливый, иль, коль совсем ты нема, им говорить научись".

- Класс! - сказал Игорь. - Маяковский?

- Почти. А вот ещё, угадай - кто. "Двое явились зараз полюбовников утром к Филлиде: тот и другой захотел первым её заголить. Им обещала она отдаться вместе и сразу. Ногу ей поднял один, тунику поднял другой".

- Без сомнения - Некрасов! Развратник, говорят, был тот ещё! Скажи, почему у них естественно всё, даже разврат? Они что - другие люди?

- Такие же как мы. Николай утверждает: разврат - не есть половая распущенность. И не похоть, одухотворённая воображением. Разврат - это образ жизни. Разврат создал греческую цивилизацию. И разрушил римскую, когда от него осталась одна похоть. Слушай, какое нам дело до этих антиков - анчуток? Я не хочу, чтобы ты уезжал!

- С Эдемом кончено, - сказал дядя Коля, стоя на платформе в тени пропылённой акации. - Надо подумать, что бы ещё замутить - грандиозное. Но - незаметное, дабы никто не догадался какое оно грандиозное.

- Что именно? - спросил Игорь - опустошённо и без интереса.

- Ещё не знаю, но обязательно придумаю...

27

Придумал ли дядя Коля или не придумал нечто грандиозное и незаметное, Игорь так и не узнал. Весной следующего года он и тётя Маша сгорели в собственном домике в пышно цветущем саду. На пепелище нашли две головешки, которые и похоронили на кладбище рядом с садом - через ручей.

Об этом рассказала Игорю мама, ездившая на похороны.

- Могли бы и в Эдеме закопать, - сказал Игорь, недовольный тем, что она не взяла его с собой. - Зачем нужно было переносить? Вброд, небось, несли?

- Вброд, - коротко ответила мама.

- Много было народу?

- Много.

- А женщины были?

- И женщины, и мужчины.

- А имён не запомнила?

- Откуда? Столько людей. Даже из Израиля приехала дамочка. Седая... Вся в чёрном... Упала на могилу и заголосила: "Будьте вы оба прокляты - и ты, и Исаак! На кого вы меня оставили?" Странная такая...

17.10 - 03.11.06