Мои женщины Декабрь 1963 Купание подо льдом aka Зрелые женщины рассказы

Мои женщины. Декабрь 1963. Купание подо льдом.

Александр Сергеевич Суворов (Александр Суворый)

Мальчикам и девочкам, юношам и девушкам, отцам и матерям о половом воспитании настоящих мужчин.

Иллюстрация: Суворовские карьеры летом. Современное фото. В этих глубоких карьерах с 1930-х годов XX века промышленным способом добывали огнеупорную (шамотную) глину. Такой техногенный ландшафт был типичным для голубых озёр на местах бывших карьеров и разработок. Из-за этих насыпей высотой до 50 метров ближайшее большое озеро сначала назвали «Горный карьер», а затем просто – «Горный». Эти голые места карьерных выработок поросли редколесьем, низины заполнились вешними, паводковыми и внутренними водами. В главном озере вода была чистого голубого цвета, но на самом деле это был раствор глины, который забивался в волосы. Вода в «Горном» всегда была холодной, особенно, на глубине, начиная с 30 см от поверхности. Взлёт «уличного авторитета» легендарного Лёньки Мамалюка начался с его прыжка-нырка «ласточкой» с вершины самой высокой горы озера «Горный». Я счастлив, что видел этот первый и единственный полёт-нырок с этой горы. Ходили легенды, что на дне суворовского озера «Горный» остался маленький маневровый паровозик и кусок узкоколейной железной дороги, что этот паровозик до сих пор там и иногда из-под воды доносится его гудок. На самом деле это из пластов породы вырываются клубы газов…

Декабрь 1963 года начался ещё в конце ноября, когда со среды 27 ноября ночью и днём начались настоящие морозы (-14.1°С ночью и -7.3-2.2°С днём), а в субботу вдобавок выпал слабый снежок (0.1 мм осадков). Бывшие лужи покрылись льдом, который с каждым днём всё крепчал и крепчал. Мальчишки и девчонки «обкатали» замёрзшие колеи на улицах и лужи, превратив их в мини-катки. Очень весело и здорово было – разбежаться и скользить на подошвах ботинок по таким замерзшим лужам!

Декабрь 1963 года с первого же дня был только морозным, почти по-настоящему зимним. Первую неделю морозы были «предзимние» (в среднем -2.8-3.6°С), а со вторника 10 декабря 1963 года целую неделю морозы были -11.5-19.2°С. Только в конце декабря морозы ослабели, но температура воздуха ни разу в декабре 1962 года не поднималась выше нуля градусов.

Учёба в школе продолжалась. Вторую четверть учебного 1963-1964 года я заканчивал неплохо, с хорошими оценками. Дома я самостоятельно писал сочинения, диктанты, изложения, оттачивал правописание и свой каллиграфический почерк, стремясь так же красиво бегло писать, как писал мой папа, а также решал задачки и примеры из контрольных заданий.

В нашем 4-м «А» классе шла борьба за успеваемость, за звание «отличный класс», за победу в социалистическом соревновании «по успеваемости». Честно сказать, я принимал в этом участие несколько пассивно, тем, что хорошо учился, часто тянул руку, чтобы меня вызвали к доске, но учителя были озабочены «неуспевающими» и не обращали на меня внимание. Таким образом, я был как бы «вне поля битвы за оценки». При этом я честно отрабатывал пионерские поручения и пытался после уроков объяснить «прикреплённым ко мне» ребятам-одноклассникам, как я решил ту или иную задачу или пример, но они от меня требовали только одного – дать им «списать» решение и всё.

- Ты, Суворов, не умничай, - говорили мне мои «отстающие» одноклассники. – Ты не учитель, а мы не твои ученики. Дай списать, расскажи, как решал пример и всё. Иди лучше на турнике подтянись, потом умничать будешь!

Да, на турнике (перекладине, на кольцах, на брусьях) я был пока ещё «слабак» и с трудом делал гимнастические упражнения, зато я высоко прыгал через планку и далеко в длину в яму с песком. Кроме этого я хорошо играл в волейбол и баскетбол, но мои друзья, почему-то, зациклились именно на перекладине и постоянно «тыкали» меня носом в этот турник…

- Ничего, - говорил я себе под нос. – Ещё не вечер, господа. Ещё не вечер!

Валя Антипова, исполняя обязанности председателя совета отряда пионеров нашего класса, распределяла между своими приближёнными подругами и друзьями «отстающих» одноклассников по принципу дружеских и соседских отношений. Так, например, самые «легко отстающие», которые по болезни или по лени просто отстали по времени от программы обучения, доставались ей и её друзьям и подругам, а самые «неуспевающие», которым грозило остаться в 4-м классе на «второй год», доставались «неудобным» одноклассникам или мне. Неудобные одноклассники – это такие, которые имели своё мнение, свой независимый характер, не входили в ближний круг друзей Вали Антиповой. Самыми «неудобными» были наши классные «хулиганы» и Сашка Кузнецов со своим верным «Ряхой» (Ряшин).

С Сашкой Кузнецовым дополнительно занималась сама Валентина Антипова. Она оставалась с ним и с его «телохранителем» после уроков, заставляла их не просто списывать, а решать при ней примеры и задачи, строго спрашивала с них. Всё это длилось ровно до того момента, покуда Валя не «перегнула» палку и не включила свою язвительную покровительственную насмешливость на отношения не после уроков, а во время основных занятий.

- Так! – громко заявляла и командовала Валя Антипова. – Кузнецов, Ряшин! На перемену не ходить! Остаться в классе. Пишите дополнительное задание на дом.

- Да иди ты! Знаешь куда?! – вскричал науськанный «Ряхой» Сашка Кузнецов. – Что ты из себя тут «классную» строишь! Сама стройся со своими прихлебателями! Надоела!

Сашка Кузнецов с красным от гнева лицом громко стукнул крышкой парты, встал, взял свой потрёпанный портфель, книжки, тетрадки и выскочил из класса. На следующие уроки он не явился и после уроков не остался. Все в классе были в шоке, а Валя Антипова сначала стушевалась, замерла, села за свою парту, упала головой себе на руки и заплакала. Такой её увидела наша учительница и тут же направила Валентину к нашей школьной медсестре. Валя Антипова считалась больной с детства чем-то очень серьёзным, ей никак нельзя было сильно волноваться и напрягаться…

Наш 4-й «А» класс читался в школе «успевающим», потому что у нас было большинство «отличников» и «хорошистов». Только несколько человек в нашем классе либо откровенно не хотели учиться и «играючи» саботировали уроки и занятия, либо «не дотягивали до уровня» из-за проблем со здоровьем, воспитанием или «из-за наследственности». Эти слова и понятия я невольно подслушал, когда меня вызвали в учительскую и я слышал из-за двери, как ругала наших классных учителей наша школьная завуч Татьяна Николаевна Фёдорова.

- Саша, - сказала мне сердито Татьяна Николаевна. – Ты наверняка слышал, что я тут говорила вашим учителям. Так вот, я повторю это тебе. Ты мальчик серьёзный, сын учителя, пионер, хорошо учишься. У тебя есть способности и характер. Пора тебе самому, не дожидаясь поручения и пионерского задания, по-дружески взять шефство над кем-то из ребят в классе, помочь им закончить четверть с хорошими оценками, показать им пример своего отношения к учёбе и школе. Что скажешь?

- Не знаю, - честно признался я. – Я в классе авторитета не имею. Всем рулит Валентина Антипова и её друзья и подруги. Как они скажут, так и будет.

- Знаю. Вижу, - грустно сказала Татьяна Николаевна. – А ты на это не обращай внимание. Будь самим собой. Будь таким, какой ты есть. Тебя не принимают, а ты не обижайся. Терпи и жди, когда твоё терпение и выдержка будет замечена и люди к тебе потянутся. Главное, не поддавайся своей обиде и не замыкайся в себе. Будь выше своей обиды.

- Как это? – не понял я.

- А вот как, - сказала наш опытный и всезнающий завуч, которая была когда-то директором нашей школы. – Тебя обидели, обозвали обидным словом, обидели насмешкой или грубостью, а ты смолчи, не промолчи, а не прими эту обиду за обиду…

- Как это? – повторил я своё недоумение.

- Не принять обиду – это значит показать всем своим видом, что она тебя не коснулась, не обидела, не пригнула тебя, не сломала, а наоборот, сделала ещё сильнее. Тебя обидели, не послушались, оскорбили, а ты усмехнись в ответ, посмотри на обидчика как на идиота, на дурачка, не несмышлёныша.

- Как это? – в третий раз сказал я и почувствовал, что уже «перебарщиваю» со своей непонятливостью.

- Да так это! – в сердцах воскликнула Татьяна Фёдоровна. – Просто покажи всем своим видом, что ты прав, а они неправы. Возьми паузу и скажи, например: «Может быть, вы и правы, но вряд ли…» или «Вы в этом уверены? ». То есть посей сомнение и сделай это спокойно, с выдержкой, терпением и даже превосходством.

- А если меня обижают грубо? – спросил я, меняя тактику вопросов. – С угрозой или с тем, что сейчас ударят?

- А если тебе угрожают силой или насилием, обвиняют в чём-то или упрекают грубо, то ты спросил их в ответ также спокойно и с выдержкой: «Я вас чем-то обидел? ».

- И что это даст?

- А ты сам подумай, - сказала чуть весело Татьяна Николаевна Фёдорова. – Этим вопросом ты даёшь понять, что ты можешь тоже кого-то или этого обидчика обидеть, а обидеть может только либо сильные, либо наглый, либо довлеющий над другими человек.

- Как правило, - пояснила Татьяна Николаевна, - обидчик считает себя сильным и наглым, то есть главным в споре или конфликте, поэтому, как правило, его реакция будет типичной: «Я сам кого хошь обижу! » или «Меня никто не обижает, я сам всех обижаю! » и так далее.

- Когда ты задаёшь такой вопрос обидчику или заведомо более физически сильному, чем ты человеку, то получается, что ты выше его, сильнее по духу, по возможности, по силе духа. Понимаешь? Если он скажет, что «Нет, ты его не обидел», то это уже признание тебя, то есть послабление перед тобой, перед обстоятельствами, которые ты сам создал. Понимаешь?

Я ещё не совсем понимал то, что говорила мне наша завуч Татьяна Николаевна Фёдорова, но уже начал с волнением в крови догадываться до сути.

- Лучше всего, если ты скажешь насмешнику или обидчику так: «Если я вас чем-то обидел, то простите меня великодушно», - сказала задумчиво Татьяна Николаевна. – Этими словами, сказанными уверенным властным и спокойным тоном, с вдержкой паузы после этих слов, ты поднимешься в глазах обидчиков на недосягаемую высоту. Потому что заранее предлагаешь им быть теми, кем они быть не могут из-за свой наглости и малодушия. Поэтому они сами вынужденно поймут, какие они и какой ты.

- Правда, - сказала нерешительно Татьяна Николаевна, - тут есть опасность, что они ещё сильнее проявят свою агрессивность, но ты уж прояви ещё большую выдержку и стойкость. Иногда просто достаточно презрительно поморщится, с достоинством отвернуться и молча уйти, не вступая в хамскую полемику, ну, а когда дело дойдёт до крайности, то дать сокрушительный отпор.

- А что делать? – призналась Татьяна Николаевна. – У вас, мальчишек, без этого нельзя. Иначе «заклюют» беспощадно. А с девчонками чаще всего получается презрительное молчание и осуждающий взгляд. Девчонкам этого «за глаза» хватит. Попробуй и ты увидишь, что я права. Уверена, ты справишься…

«Окрылённый» напутствием и откровенностью завуча, я шёл домой после уроков и строил планы как буду помогать моим одноклассникам успешно завершить вторую четверть и продолжить обучение в школе. Только одному ученику из нашего класса, вернее, двоим ученикам, я не мог и не хотел ничем помогать – это Сашке Кузнецову и Ряшину («Ряхе»).

Сашка Кузнецов был красивый, стройный, сильный, быстрый, сообразительный и решительный парень и я бы хотел иметь его в числе своих друзей. Я чувствовал, что и он тоже не против был бы дружить со мной, но его верный «друг», хитрый, коварный и подлый, жирный и потный «Ряха» всё время подзуживал Сашку Кузнецова на всякие хулиганские выходки, на выступления против пионерской работы, против «подчинения» учителям, против школьных правил. Сашка Кузнецов взял за образец поведение, манеры и облик наших школьных хулиганов-старшеклассников, образцом для которых был выпускник нашей школы и атаман, лидер всего «низовского» района нашего города - Лёнька Мамалюк. Сашка Кузнецов единожды взял на себя «личину» атамана и теперь был рабом этого образа, потому что его окружение и его «кодла» отход от этой роди и этой «личины» ему бы не простила.

Вот почему я со следующего дня в классе перед началом уроков выложил на парту все свои тетради с домашними контрольными работами, диктантами и изложениями с подробными описаниями ходе решения примеров и задач, и во всеуслышание объявил, что «все желающие могут списать или проверить свои решения с моими». Сначала робко, а потом чуть ли не все мои одноклассники обступили мою парту, начали терзать мои тетради, списывать, смотреть, обсуждать. Я отвечал на вопросы, пояснял и рассказывал, как решал тот или иной пример или задачу.

Валя Антипова и её «кружок» проигнорировали моё нововведение, но когда ребята и девчонки убедились, что я всё решил правильно и верно, начали массово списывать и исправлять свои домашние работы, то по знаку Валентины, двое её «пажей» тоже взяли мои тетрадки. Вчетвером они с подругами Вали Антиповой попытались найти у меня ошибки, но у них ничего не получилось. Один из ребят «команды Антиповой» тут же исправил в своей тетради своё домашнее задание.

На уроках и контрольных все в классе убедились, что я всё сделал правильно, а Валя Антипова, упрямо не захотевшая что-то поправить у себя, отказалась отвечать на контрольном задании, сославшись на плохое самочувствие. Это случилось впервые в практике нашей учёбы и имело очень серьёзные последствия для неё и для меня. Между нами, мной и Валентиной, на ещё долгие годы учёбе в школе возникло не только личное соперничество, не только усиление моей первой школьной любви и её негласного отторжения, но нечто очень похожее на вражду, войну, борьбу характеров и личностей, мировоззрения и идеологий.

Мой авторитет в нашем классе сильно возрос, а после того, как я искупался подо льдом на нашем пригородном «Горном» озере на месте бывшего глиняного карьера, он ещё больше укрепился, хотя это купание было верхом моего безрассудства, глупости и недальновидности. А было это так…

Весь декабрь 1963 года в свободное от уроков и домашних дел время я доделывал и «облагораживал» свою деревянную модель самолёта-бомбардировщика Ил-28. До первого аварийного испытания этой кордовой модели она была в «первозданном виде», то есть фанерно-деревянной, не зашпаклёванной и не окрашенной, с щелями между частями мотогондол и фюзеляжа. Кроме этого, одно из фанерных шасси модели было сломано. Починить его не было возможности. Надо было что-то придумать вместо шасси и привести модель «в порядок».

В доводке модели Ил-28 «до ума» большую помощь мне оказал мой папа, который не вмешивался в мои попытки и потуги до всего дойти и докопаться самому. Однако в нужный момент, когда я отчаивался, он вдруг появлялся у меня в комнате с каким-нибудь нитролаком, казеиновым клеем, кусачками, мини шпателем или мелкозернистой наждачной бумагой и помогал мне обрабатывать модель самолёта. То же самое делала и моя мама (по наущению папы). Она вдруг тоже приходила ко мне в комнату, любовалась моей моделью самолёта и «невзначай» подсовывала мне в состав инструментов и средств для моделирования, щедро «украшавших» мой рабочий письменный стол, то пузырёк с нашатырным спиртом, то рулон лейкопластыря, то ватные тампоны для покраски модели. Участие моего старшего брата Юры в достройке модели Ил-28 сводилось к тому, что он при мне или без меня брал модель в руки, рассматривал изменения в ней и игрался с ней, воображая, как бы она летала и пикировала. Юра мечтал быть лётчиком…

Я тоже играл с моей моделью самолёта-бомбардировщика. Например, я придерживал на корпусе самолёта за ниточку макет ядерной бомбы, которую сделал из пластилина. Потом я «летал» по комнатам нашего дома с моделью в руке, изображая виражи и пируэты полёта мимо всяких там «зениток» и «ракет». Затем в нужный момент я отпускал ниточку так, чтобы «бомба» по инерции продолжая полёт вперёд и вниз, падала на «цель». Смысл игры заключался в том, чтобы после многочисленных пируэтов по комнатам попасть «бомбой» точно в нужную цель «полигона». Полигоном, как правило, служил папин тапок.

Модель самолёта-0бомбардировщика была относительно большой и тяжёлой – 40 см в длину от носа фюзеляжа до острого края вертикального киля самолёта. Размах крыльев тоже был таким. К тому же фюзеляж модели и мотогондолы реактивных двигателей самолёта были с деревянными накладками, поэтому модель Ил-28 весила относительно много, была тяжёлой для «полётов». Однако играть с неё было очень интересно и увлекательно, потому что в своём воображении я полностью перевоплощался в этот самолёт, был её лётчиком, штурманом, борт-стрелком и радистом. Мой шестнадцатилетний старший брат Юра с насмешкой следил за моими пируэтами и бомбометанием, а потом не выдерживал и сам, с криком: «Это делается не так! Это делается иначе! », вскакивал со своего дивана в большой комнате, отбирал у меня модель Ил-28 и начинал сам изображать из себя бомбардировщика.

Вот почему я решил довести грубую «щелистую» модель Ил-28 до совершенства, то есть зашпаклевать, загладить все щели, неровности и сколы, покрасить модель так, как выглядит самолёт «в натуре» и сделать из неё настоящую стендовую модель «для красоты и любования». Эти слова сказала мне моя Фея красоты и страсти, которая однажды поздно вечером, на грани засыпания, всё же явилась мне и одобрительно улыбнулась, когда я «витал в облаках» в кабине моего самолёта Ил-28…

В результате всех усилий и коллективного участия моих родителе , моего брата Юры и меня, к 30 декабря 1963 года модель самолёта-бомбардировщика Ил-28 приобрела «товарный вид», как выразился мой папа. Весь корпус, фюзеляж, мотогондолы, сопряжение крыльев с фюзеляжем, кабина лётчика и кабина борт-стрелка были сглажены шпаклёвкой, которую мы с моим папой делали, экспериментирую многими составами. Папа помог мне придумать, как сделать стойки шасси с крутящимися колёсами от игрушечной машинки. Эти колёса превратили модель самолёта  чуть ли не в настоящий самолёт!

Шпаклёвки для этой модели мы с папой делали из зубного порошка, размешивая его с разными клеями до густоты сметаны. Для изготовления шпаклёвки мы пробовали канцелярский столярный и казеиновый клей, нитролак, акриловую грунтовку и краску для ткани, скипидар, олифу, хозяйственное мыло, уксус, нашатырный спирт и даже аптекарский глицерин. В моей комнате-спальне-кабинете пахло разными химическими веществами так, что наша сверхчувствительная мама приходила из дальней родительской спальни и сердито настежь открывала форточку, несмотря на мороз за окном. Она терпеть не могла резких химических запахов, а для нас с папой это было «райское благоухание»…

После того, как модель самолёта Ил-28 несколько недель сохла после шпаклёвки и покраски, я начертил на её крыльях линии обшивки, элеронов, лючков, закрылков и других конструктивных элементов, которые сразу же придали модели «настоящий» вид настоящего боевого самолёта. Особенно эффектно выглядели бортовые номера, надпили, алые звёзды, которые я вырезал из покрашенной тонкой плотной кальки и наклеил на крыльях, бортах и киле модели. Единственно, что я не смог сделать это «застекление» носовой части фюзеляжа, кабины лётчика и борт-стрелка. Стёкла были просто обозначены приклеенными кусочками размягчённой в тёплой воде прозрачной фотоплёнки…

Модель самолёта-бомбардировщика Ил-28 получилась очень красивой, «всамделишной» и очень красиво каталась на своих шасси по бархатной скатерти большого обеденного стола в нашей большой комнате-зале. Теперь играть с неё в полёты и бомбометания было ещё интереснее, потому что всё было «как в жизни». Я настолько слился с этой моделью, что при засыпании ставил её на стол рядом с моим диванчиком так, чтобы её можно было потрогать рукой, посмотреть на неё, пожелать ей спокойной ночи. Однако, не только я один «полюбил» мою модель самолёта Ил-28…

Однажды, в конце декабря 1963 года, я вдруг обнаружил, что спереди к мотогондолам реактивных двигателей (!) гвоздиками прикреплены деревянные «самолётные» винты, пропеллеры! Мало того, ещё один двухлопастный пропеллер был насажен на гвоздик, как на ось, на носу модели самолёта, там, где находится стеклянная кабина штурмана бомбардировщика! Оказывается, мой старший брат Юра тайно, без моего ведома и согласия, брал мою модель самолёта Ил-28. Он выносил её на улицу, привязывал к ней лески-корды и крутил её вокруг себя. При этом он не «сажал» и не «приземлял» модель, как самолёт, а укорачивал леску-корд руками и подхватывал её, чтобы опять не сломать её шасси.

Теперь, по совету своих друзей по улице, он решил «усовершенствовать» мою модель и для эффекта «присобачить» к ней пропеллеры, чтобы они «фурчали» и «работали, как настоящие двигатели». Всё это Юра возбуждённо говорил мне и приглашал меня выйти с ним на улицу и показать мне как эффектно «фурчит» самолёт. Я был настолько возмущён и ошарашен случившимся, что молча дал себя уговорить, оделся, вышел с Юрой на улицу и в компании его друзей посмотрел, как увлечённо играл мой старший брат Юра с красивой моделью самолёта-бомбардировщика Ил-28.

Друзья Юры, его ровесники, хвалили меня, хлопали по спине, говорили, что я «мастак, каких надо ещё поискать», хвалили Юру за его «изобретение» винтов-пропеллеров, а он всё показывал и показывал, как громко и мощно вращаются в полёте на корде пропеллеры на реактивном самолёте…

Я не стал ни спорить, ни ругаться, ни обижаться на Юру и его друзей. Если им так нравится, то пусть. Я уже немного охладел к этому самолёту, который взял у меня массу времени, сил, внимания и заботы. Мне только самому очень захотелось испытать это ощущение полёта красивой модели самолёта-бомбардировщика Ил-28 на леске-корде, да ещё с бешено вращающимися пропеллерами!

День рождения нашей мамы мы всегда в нашей семье праздновали 27 января, но мамина родная старшая сестра тётя Маруся всегда почему-то поздравляла нашу маму с днём рождения 30 декабря. Вот и в этот раз она приехала к нам со своими дочками – Софией и Надеждой – на мамин день рождения. Почему наша мама изменила свой день рождения, мне не объясняли, это была тайна её молодости, жизни и судьбы. 30 декабря 1963 года нашей маме исполнился 41 год. Дата была «не круглая», поэтому в моей памяти этот мамин день рождения почти не запечатлелся, кроме этого события – моего «купания» подо льдом на Горном озере...

Мама к приезду старшей сестры с дочками приготовила стол, угощение, гостинцы и подарки к Новому 1964 году. Тётя Маруся и наш папа за столом привычно пикировались и вспоминали прошлое, которое для нас, детей, было малоинтересным и непонятным, потому что они вспоминали что-то тяжёлое, неприятное. Юра играл и баловался с сёстрами, которых очень любил и хорошо знал, так как мы долго жили в посёлке Центральный, где по соседству в посёлке Агеево в маленьком отдельном домике жили тётя Маруся, её муж дядя Саша и две их дочери – София и Надежда.

Я не очень-то был близок с моими двоюродными сёстрами, которые были старше меня и тоже не очень-то принимали «за своего», называя меня «папенькиным сынком», «маленьким Суворовым». Дело в том, что тётя Маруся не любила моего папу, в чём-то его обвиняла, была с ним в напряжённых отношениях и это напряжение переносилась и на мои с сёстрами отношения. Софья по манере поведения была почти копией своей мамы; у неё даже голос и манера выражаться были такими же, как у тёти Маруси. Наденька была более душевной, ласковой, терпимой, сдержанной; у неё даже тембр голоса был иной, воркующий, очень женственный. Мои обе двоюродные сестры были своеобразной внешности: Софья была очень строгой, властно-настороженной, а Наденька – очень миловидной, с яркими пухлыми губками и очень добрым внимательным и ясным взглядом. Наденьку я любил, а Софью побаивался…

Мои родители и гости, Юра с сёстрами общались друг с другом, кушали, выпивали, играли в лото, пели песни, разговаривали, а я был, как бы «вовне», «сбоку с припёку», «сам по себе». Моя мама это видела, поэтому не стала возражать, если я ненадолго выйду на улицу и поиграю с моей моделью реактивного самолёта «с пропеллерами». Я думал, что Юра и сёстры выйдут тоже, чтобы посмотреть на мою модель Ил-28 в полёте, но никто из них не вышел вслед за мной.

Я слушал голоса, которые доносились из открытой форточки в окне большой комнаты нашего дома, и решил пойти к моему другу Кольке Клеймёнову, чтобы вместе с ним опробовать в полёте мою Ил-28. В этот момент на улицу вышли другие ребята-соседи, в том числе Толик Азаров, и мы все вместе решили пойти с тесной улицы, на которой «не разгуляться», на ровную площадку, например, на футбольное поле возле нашей школы, на которой можно было попытаться приземлить тяжёлую деревянную кордовую модель самолёта-бомбардировщика Ил-28.

Сказано-сделано. Получив от ребят порцию восторженных комментариев и оценок моей модели Ил-28, я с азартом поспешил вместе с ними к школе, но поле там оказалось не ровным и тогда кто-то из нас сказал, что лучше всего приземлять самолёт на ровном льду на Горном озере.

Когда мы туда пришли, оказалось что лёд в заливчиках Горного озера очень ровный и покрыт тонким слоем снега. На общую гладь Горного озера, который раньше был глиняным карьером, мы выйти не рискнули, а вот на лёд маленького осеннего озерца, вышли. Сначала вышел на лёд более взрослый и тяжёлый Колька Клеймёнов. Он осторожно прошёлся по краю озерца, затем пересёк озерцо по хорде, затем по диаметру, а затем и вовсе вышел на середину. Он даже несколько раз притопнул по льду, показывая его прочность…

Я был одет в знаменитую китайскую болоньевую куртку с «поддёвкой» на заячьем белом меху. Куртка была замечательная! С множеством карманов на пуговицах и на молниях. В боковых карманах на молнии удобно было держать озябшие руки, а в нижних карманах на пуговицах – ключи от дома, носовой платок, перочинный ножик и всякую всячину. Китайская куртка была моему брату мала, а то бы он с ней никогда бы не расставался…

Я тоже вышел по льду на середину озерца, но уже с первых шагов вдруг почувствовал, что лёд подо мной прогибается. Однако я был настолько увлечён испытанием моей модели Ил-28, что не обратил на это внимание. Распустив леску-корд, я поставил модель самолёта на лёд, отошёл в центр озерца, натянул корд и с силой взметнул самолёт в воздух. Он легко взлетел, и теперь всё моё внимание было приковано к прекрасному самолёту, который послушно летал вокруг меня по кругу…

Время, ребята на берегу, Горное озеро, лёд, зима, снег – всё исчезло, остался только самолёт, который лихо «фурчал» своими пропеллерами и летал, летал и летал. Слушаясь моей руки, он то послушно взмывал вверх, то опускался вниз до «бреющего» полёта надо льдом. В один из таких «бреющих» пролётов я вдруг увидел на белой снежной поверхности тёмные «паутинные» следы трещин на льду. По инерции я не обратил внимания на трещины. Однако, когда подо мной вдруг начал ощутимо колебаться и трескаться лёд, я понял, что пришла беда...

Спасая модель самолёта, я концентрировался на его посадке. При этом я пытался подобрать рукой к себе леску-корд и на это отвлёкся полностью. Я чувствовал, как подо мной прогибается и трескается лёд, слышал краем уха тревожные крики и зовы ребят, но я хотел спасти мою модель самолёта…

Когда я понял, что проваливаюсь под лёд, я просто отпустил ручку с леской-кордом и мой самолёт по инерции полетел куда-то к краю озерца. Я ещё успел увидеть, как он ровно «приземлился» на ровный снег, криво заскользил по нему, а потом уткнулся в возвышение бережка и перевернулся днищем кверху. В следующее мгновение я оказался по грудь в ледяной воде, а вокруг меня были только неровные острые края ломаного тонкого льда…

Паники не было. Был только дикий, детский, безумный страх и ужас. Холодная вода струйками «жалила» меня в шею, в плечи, проникала к груди. Ноги в штанах и ботинках были сухие, но через носки и штанины, холодная вода также «змейкой» проникала к моим ногам. Вот это было самое неприятное. Страшное было в том, что я видел прямо перед собой, перед глазами, уровень чёрной холодной воды и края ломаного льда.

Меня всего сковало, дыхание остановилось, голоса не было, тело полностью обмякло. Я с ужасом почувствовал, как тяжелеет и намокает моя синяя китайская болоньевая куртка. Почему-то мне вспомнилась моя мама, папа, гости, которые сейчас веселились у нас дома. Они там, а я здесь, подо льдом… Мне стало не просто страшно, а очень обидно. Я не хотел вот так умирать, потонув в холодной ледяной чёрной воде.

- Сам виноват, - неожиданно сказал во мне мой «внутренний голос» голосом деда «Календаря» из деревни Дальнее Русаново. – Ты сам вызвался идти на «Горный», чтобы похвастаться перед ребятами своим самолётом. А теперь вот сам и выбирайся!

Я почему-то очень обиделся на моего деда «Календаря» и даже рассердился, хотя и понимал, что он права, я сам виноват во всём. Особенно я был виноват перед моей мамой, у которой сегодня был день рождения. Я страшно этого не захотел и начал брыкаться в воде.

Как только я вцепился руками в край ледяного поля озерца, я заорал. Я заорал дико. Мощно, громко, зло, отчаянно. Что я кричал, потом мне рассказали мои друзья, Колька Клеймёнов, Толик Азаров и соседские пацаны. Я орал: «Спасите! », «Вытащите меня отсюда! », «Что вы стоите, как бараны! », «Помогите! », «Моя мама этого не переживёт! », «Эй! Сюда, пацаны! ».

Никто из ребят не хотел рисковать и вступать на тонкий уже проломанный лёд. Только один Колька Клеймёнов рискнул, выступил и тут же провалился под лёд по колено в воду. Я вдруг с удивлением увидел, что он от меня всего в трёх шагах. Оказалось, что я совершил ошибку. Вместо того, чтобы скользящим «лыжным» шагом осторожно двигаться по льду к ближайшему краю берегу, я двумя-тремя прыжками ринулся к берегу и таким образом сам проломил треснувший лёд.

Колька Клеймёнов, очутившись по колено в воде, сделал движение назад, на берег и я тоже инстинктивно рванулся за ним. При этом я вновь попытался ухватиться за ледяные края, чтобы навалиться на него грудью, но подтянуться к нему у меня не получилось; намокшая куртка и штаны тянули меня вниз, вглубь воды и тогда я резко выпрямил ноги. На моё дикое изумление я встал на дно! Оказалось, что глубина этого озерца была мне по грудь!

Ребята увидели, что я стою только по грудь в воде и Колька Клеймёнов бесстрашно вновь вошёл по колено в воду, протянул мне руку, я цепко схватился за него, навалился грудью и всем телом на лёд. Колька подтянул меня поближе к себе, помог встать и мы с ним оба вышли из ледяного крошева на берег.

Я согнулся в спине, упёрся руками в дрожащие колени и тяжело дышал. Пришёл страх, волнение, стеснение в груди и бешеное сердцебиение. Толик Азаров подобрал мой самолёт, моток лески-корда и стоял рядом со мной, ожидая последствий. Ребята молчали. Колька Клеймёнов сказал, что надо бы раздеться и выжать мокрую одежду, но я прохрипел, что нам надо срочно бежать домой.

- Только домой, - сказал я хрипло. – Раздеваться на морозе не буду. Оставаться здесь – тоже. Домой! Побежали!

Мы бежали споро, рысцой. Бежать в мокрой куртке и штанах, которые с каждой секундой холодели и холодели, было очень трудно. Самое главное, мне было страшно обидно за свою глупость и необходимость как-то оправдаться перед моей мамой, папой и гостями.

Мы добежали до нашей улицы и расстались с Колькой Клеймёновым у калитки его дома. Толик Азаров и пацаны проводили меня до нашей калитки, и я обречённо, неся мою модель Ил-28 в руках, побрёл к крыльцу нашего дома. Входную дверь я открыл легко, потому что она была не заперта. В прихожей я ещё успел спрятать мою модель самолёта в кладовке, а потом осторожно приоткрыл дверь на кухню. Из ванной комнаты вышла моя сестра Наденька, с изумлением она воззрилась на меня мокрого и несчастного, а я жалобно попросил её позвать сюда мою маму.

Я слышал как Наденька сказала что-то всем в большой комнате и увидел, как из неё один за другим начали выскакивать все: моя мама, мой папа, мой старший брат Юра, тётя Маруся, София и Наденька. Моя мама охнула, схватила меня за воротник куртки, встряхнула, и начала быстро меня раздевать. В маленьком коридорчике перед кухней и ванной комнатой столпились все.

Мама резко снимала с меня мокрую одежду, тут же бросала её на пол, снимала с меня куртку, рубашку, штаны и толкала при этом меня всё дальше и дальше в ванную. Там она открыла горячую воду и заставила меня снять мокрые трусы и залезть в ванну. Все при этом толпились перед умывальником и поминутно заглядывали через занавеску в ванную комнату. Я стеснялся, а мама резко пихала меня в горячую, обжигающе горячую воду.

- У него даже трусы мокрые и холодные! – сказала всем моя мама.

- Надо ему «кагорчику» дать выпить, - подал голос мой папа. – Кагор враз его согреет!

- Может быть, ему ещё и водки дать?! – едко густым грудным голосом спросила папу тётя Маруся. – Ты, Суворов, совсем рехнулся?

- Нет! – резко и шутливо ответил мой папа. – Не совсем, а только чуть-чуть.

- Что случилось, Саш? – спросил из-за спины моего папы мой старший брат Юра. – Тебя кто-то обидел?!

- Да нет, - сказал голос моей старшей сестры Софьи. – Похоже, что его кто-то с ног до головы облил холодной водой.

- Нет! – резко сказала моя мама. – Он куда-то провалился под воду.

- Это так? – спросил меня строго мой папа.

- Да, - ответил я и опустил голову себе на грудь.

- Где?

- На «Горном».

- Как ты там очутился?

- Мы с ребятами решили испытать модель самолёта с посадкой на ровный лёд.

- Кто-нибудь ещё пострадал?

- Нет, только я один.

- Как ты спасся?

- Мне ребята помогли.

- Кто?

- Колька Клеймёнов и Толик Азаров.

- Как они тебе помогли?

- Там глубина была мне по грудь. Колька ко мне подскочил, протянул руку и вытащил меня на лёд. Остальное я сделал сам.

- Понятно. Лежи. Отмокай. Грейся. Через 10 минут – за стол, кушать, а потом в постель и спать. Всё. Собрание закрыто!

Папа говорил отрывисто, резко, громко, трезво, по-командирски. Все его послушались и вышли из ванной. Я остался один в горячей ванне. Мне вдруг стало хорошо оттого, что я был дома, в теплое, что вокруг меня папа, мама, родные. Я потихоньку заплакал.

Через 10 минут я молча кушал, а слёзы из меня всё лились и лились в суп, на хлеб, в горячий ароматный мамин цветочный чай. Ещё через 10 минут наш дом опустел, день рождения моей мамы закончился, и я заснул в своей прохладной постели на маленьком диванчике. Только под утро я проснулся от ужасного видения – тёмной маслянистой тинистой и противно пахнущей холодной воды, которая проступала в сетке-паутине мокрых трещин на белом снегу ледяного поля озера вокруг меня, а я погружался в эту воду всё глубже и глубже и льдины смыкались над моей головой…

Утром меня проведала моя мама. Она не ругалась, ни о чём не расспрашивала, даже не сердилась. Она только озабоченно трогала мой лоб, смотрела мне на радужку глаз и в зев, потому что боялась, что я переохладился в ледяной воде и опять заболею ангиной. Оказывается, моя мама ещё вчера вечером сходила к Клеймёновым и Азаровым и всё выяснила, узнала, что произошло, как себя вел я и мои друзья. Мой папа обо всём расспросил мою маму и успокоился, но ко мне не пришёл, потому что был очень сердит на меня. Мой старший брат Юра вообще потихоньку меня обругал «по-уличному» и покрутил пальцем у своего виска. Я ожидал бури…

- Мам, - сказал я просительно. – А почему тётя Маруся не любит нашего папу и сердится на него?

- Она считает, что наш папа сломал мне жизнь, - печально ответила моя мама.

- А почему папа и Юра на меня сердятся?

- Потому что они считают, что ты мою жизнь доламываешь, - с усмешкой шутливо сказала моя мама.

«В каждой шутке только доля шутки» - сказал с сочувствием мой внутренний голос деда «Календаря», а моя Фея красоты и страсти добавила: «Ты уже не мальчик, Саша, должен соображать, что к чему». Должен, Фея, должен…