письмо последнее aka Письма о страсти к мужчине

сумасбродство и хорошее воспитание:

целоваться на вы.

(с)марина цветаева.

24:06 (из личного письма п.)

ты всегда сидел вдали от всех, заключённый в собственном мире, но продолжающий выглядеть так, словно каждая живая душа находится в твоей власти. олицетворение дьявола и антихриста, аристократичные манеры, умение держать широко расправленные плечи ровно, улыбаться одним взглядом, не обнажая ряд белоснежных зубов. у тебя в руках постоянно карандаш и стакан недопитого виски, который может скучать в тонком стеклянном плену до самого закрытия неприглядного многим паба. ты рисуешь стариков и шлюх. странная смесь, но я вижу из-под страниц своей книги, каким внимательным взглядом ты вгрызаешься в каждую деталь, словно перенося на бумагу чужую душу, которую все так умело скрывают. запятнанную и постыдную.

сломленный и избитый жизнью мужчина, практически мальчишка под ним, держащийся ровно. рисующий столь самозабвенно и погружено, что начинает казаться, словно графит и звук его карандаша заполняют все пространство вокруг. широкая рубашка, глухо застегнутая на все пуговицы, взгляд цвета ноябрьского неба, которое я так долго не любила, пытаясь сбежать от него — напоминал мне главного героя, сбежавшего с громких кинокартин.

мужчина в книге, в которую я была погружена, прикрываясь наглой ложью, что это действительно так, бросал любовь всей своей жизни, чтобы она была счастлива. я закурила вторую, вишневую и приторную, пропитывая губы сладостью фильтра, и в следующее мгновение могла уже поспорить о том, что тебя тоже кто-то бросил, но счастливее ты от этого не стал. я бесцеремонная, порой несказанно грубая и резкая, как сидр, которого много не выпьешь, у меня душа тридцатипятилетней женщины, но тогда я ещё не догадывалась, что ради тебя даже брошу курить, обретя более смертельную привычку.

между нами около пяти столов, но душа одна на двоих. звук моих каблуков, остротой которых я протыкала чужие сердца, однажды напоровшись на них своим же, когда встретила тебя, заглушает шелест листов бумаги.

— подарите мне бессмертие?

мой голос звучит приглушенно и практически теряется в пространстве, подхваченный чужими разговорами. ты поднимаешь на меня свой взгляд и смотришь, вынуждая меня чувствовать себя обнаженной под ним. твоих губ касается несколько надменная усмешка, карандаш совершает несколько бесцельных поворотов в твоих пальцах — так делают люди, которые нервничают, либо же практически не заинтересованы.

— довести вас до оргазма?

— показать, где находится остановка «счастье», изображая каждый мой обнаженный изгиб.

22:09 (из личного дневника п.)

твоё имя во время моих оргазмов звучало практически возвышенно. ты иногда шутил, что так горожане воспевают бога в соборе парижской богоматери, я же сгорала от твоих прикосновений, подобно ему, охваченная огнём, пока твои руки блуждали по моему телу, а пальцы в безумном ритме двигались внутри. практически жадно, словно стараясь добраться таким образом до моей души и выдрать ее с мясом, забирая себе.

ты никогда не позволял мне сдерживать стоны. даже в общественных местах, когда я чаще тянулась за поцелуями, чтобы заглушить эти грязные и безумные звуки. за этими попытками всегда следовало наказание, после которого я ещё долго не могла сидеть, ловя на себе твои насмешливые взгляды.

безумие, любовь на уровне высокоскоростной магистрали, ночь и карандаш, который вырисовывает линии моей груди, скользя правее, когда я расположилась напротив, абсолютно обнаженная, готовая обрести безумие от одного твоего сосредоточенного взгляда. потому что я знаю, о чем ты думаешь, когда рука начинает подрагивать, вспоминая, каким горячим и отзывчивым может быть полотно моего тела в твоих руках.

— кажется, у тебя дрожат руки. интересно, почему? — моя ирония в голосе.

— если ты сейчас же не замолчишь и не перестанешь издеваться, то я сам заткну тебя, не самым мягким образом, муза, —твой предупреждающий взгляд.

— музу нельзя лишать голоса. ты же любишь, когда я кричу.

тогда ты срываешься с места, набрасываясь на меня, подобно изголодавшемуся зверью. твои пальцы, испачканные в акварели, цепкой хваткой в моих волосах, нежно поглаживаешь большим пальцем мою скулу и губы, и эти действия практически несовместимы.

15:11 (из личных записей п.)

однажды я пролила вино на твою незаконченную работу, которая могла бы подарить приличную сумму. на ней была изображена я. всегда бесстыдная и практически голая. ты писал мое тело, оставляя загадку для других, борясь с желанием ревностно запереть каждое полотно, на котором с недавних пор был запечатлён всего один женский образ. тогда было шумно и эмоционально. наши отношения часто маневрировали между штилем и минным полем, в которое порой превращалась совместная квартира, разделенная на двоих.

со временем я поняла, что любви в тебе больше, чем в любом другом человеке. ты умеешь не просто любить, а утопать в этом, ничего не требуя взамен. ты часто просил меня отключиться от всего мира и довериться тебе, давая свою руку и позволяя вести себя, какой бы тяжелой не была дорога через ад . и ты всегда оправдывал каждое свое слово и обещание. в этом и была разница между другими людьми и тобой. я любила тебя — это единственное, что я знала точно; единственное, ради чего я жила всё это время.

потом ты разрушил меня. стоит ли писать об этом, amore mio?