Расскажи мне про звезды 7 (Порно инцест рассказы)

24 июля, вторник, 1984 год

РОМА

К девяти утра я пришел домой и позвонил в дверь. Мне никто не открыл. Родители уже ушли на работу. Я выбрал это время специально, чтоб лишний раз не встретиться с отцом. Но Федя-то должен был быть дома. Позвонив еще раз и, не дождавшись ответа, я открыл дверь ключом и, вошел в квартиру. По обыкновению, я аккуратно разулся прямо на пороге, и пошел в ванную помыть ботинки и руки.   Только после этого я заглянул в комнату Феди. Он дрых во всю, раскидав свои конечности по всей кровати. Не заботясь о тишине, я прошел и сел на диванчик, стоявший у двери, напротив его кровати. Федя зашевелился и открыл один глаз.

— Все, вернулся? — пробубнил он слипшимся ртом.

— За чистой одеждой зашел. И постирать привез.

— Ааа, ну сам бы и стирал себе, раз съехал. — деловито заметил Федя.

Я смотрю на брата и удивляюсь переменой, произошедшей в нем со вчерашнего дня. Как будто повзрослел, или просто грустный? Не могу понять. Но глядя на него, я как будто вспоминаю себя в его возрасте, как резко изменилась моя жизнь в один момент. Федя кажется мне загруженным и отсутствующим, скорее всего не выспался. Наверняка ему всю ночь снились мертвецы. Конечно, я прекрасно понимаю, что он чувствует.

— Как ты после вчерашнего? — спрашиваю я у него серьезно, внимательно глядя в глаза. Федя испуганно взглянул на меня и провалился в мысли, остановив на мне остекленелый взгляд. — Представляю, как тебе тяжело. Со мной он поступил так же. Я долго не мог прийти в себя после этого. Но не загоняйся, постарайся отвлечься. Все пройдет, забудется. Тебе станет легче.

Федя уткнулся лицом в подушку и отвернулся к стене.

— Может, хочешь поговорить со мной об этом? Наверное, я тебя пойму, как никто другой. Ведь мне пришлось пережить тоже самое. Главное, не давать волю чувствам, иначе можно сойти с ума.

— Все, хватит. — вдруг сказал Федя и, резко поднявшись с кровати и не глядя на меня, вышел из комнаты. Я не обижаюсь на такое его поведение — это все подростковая экспрессия.

Сам же я, вспомнив себя в 15 лет, задумался и погрузился мысленно и эмоционально в воспоминания. После моего первого визита в морг, ко мне через насколько дней явился Мирцам. Я плохо спал, просыпался много раз за ночь, думал о жизни и смерти. Мой мозг сильно переутомился, мне снились осознанные сны и мерещились всякие страшные вещи в предрассветном сумраке. Я так измучился кошмарами, что боялся засыпать. В одну из таких ужасных ночей, когда мне удалось с трудом уснуть, я вдруг ощутил в сновидении, вместо тревоги и страха, какое-то всеобъемлющее спокойствие и уверенность. Мне стало так хорошо и радостно. Я открыл глаза и увидел перед собой светлый силуэт человека. В комнате еще царил мрак, но утренняя синева неба, уже просачивалась через окно и мутным туманом расползалась по комнате. Это удивительно, но я вовсе не испугался, и все из-за беспричинного ощущения радости и спокойствия, овладевшего мной во время сна. Незнакомец, явившийся мне, стоял возле двери, и сначала разглядеть хорошо его я не смог. Но когда он заметил, что я проснулся и приподнялся с подушки, то подошел ближе ко мне. Конечно, это был Мирцам. Он смотрел на меня пронзительным взглядом, тяжелым и глубоким. Я счел этот взгляд самым умным, невыносимым и притягательным одновременно из всех, что мне доводилось видеть. Его невидимая, но ощутимая энергетика также запомнилась мне и поразила меня в тот же момент. В его присутствии я терял чувство страха и тревожности, меня накрывала лавина живых трепещущих эмоций, это было похоже на внезапную пощечину, сбывающую с ног, на резкое падение в ледяную воду, от треснувшего под ногами льда, на первый вдох новорожденного и на внезапное счастье смертника, помилованного за минуту до смертной казни. Но когда он уходил, моя тревога и грусть возвращались и постепенно усиливались. Я ждал новой встречи, не говорил никому об этих странных визитах, и не был до конца уверен в том, что эти встречи не являются выдумкой моего воспаленного мозга. Вскоре, боясь признаться самому себе, я стал убеждаться все сильнее в том, что испытываю в присутствии этого визитера не только радостные эмоции, но и совершенно неуместные и новые для меня ощущения сексуального характера. Он никогда не говорил со мной, только слушал. Он прохаживался уверенным и твердым шагом по комнате, сидел на стуле, напротив меня или просто стоял. Я чувствовал себя неуверенно, скованно, испытывал, каждый раз возрастающее, сумасшедшее стеснение перед ним, хотя причины к этому не было никакой. Сперва, само его присутствие в комнате, а вскоре даже мысль о нем вызывали у меня эмоциональный шок, головокружение и дезориентацию в пространстве. И не смотря на то, что встречи эти давались мне невероятно сложно, доставляли эмоциональную боль, я стал зависим от них, как безумный мазохист ждал его прихода. Сложнее мне стало, когда я заметил, что его энергетика вызывает во мне сильное неконтролируемое сексуально возбуждение, которое становилось только сильнее. С его приходом, уже во сне я ощущал, как кровь наполняет все сосуды моего члена и, весь вспотевший, с болью в груди, от лихорадочного стука сердца, я просыпался. Он стоял передо мной, и я просил его уйти, смущаясь от того, что не могу унять свое желание в его присутствии. Не в силах перебороть себя, в помутневшем сознании, охваченный животными порывами, низшими желаниями, свойственными людям, но не таким как Он, я сжимал свой член, внушая себе мысли, что хочу себя сдержать, отвлечь. Но, как бы я ни пытался себя обмануть, мне нравится боль, и мои грубые действия имели только одну цель — получить удовольствие.

Теперь я могу лишь вспоминать об этом. Я знаю, что он больше не придет. Резкий звук включившейся в ванне воды, вернул меня из призрачного пространства моих воспоминаний в материальный мир. Федя очень резкий, каждый раз, когда он открывает кран или дверь, мне кажется, что он напрочь вырвет их. Но он такой не всегда, этому должна найтись причина. Есть в нем что-то грубое, которое проявляется, в моменты его неуверенности в себе или, когда он чего-то не может понять, и поэтому злится. Например, при Маше, он делается неуклюж и груб, резок и внезапен, как будто зол на нее за то, что она ставит его в неудобное положение. Сегодня он снова такой, и его можно понять. Я встаю с дивана и подхожу к нему. Федя агрессивно начищает зубы так, что зеркало в ванной моментально покрывается градом белых крошек.

— Пойдешь в больницу? — спрашиваю его я.

Федя резко замирает и смотрит на меня через зеркало.

— Не собирался. — удивленно, даже с каким-то резким возмущением говорит он, не вытаскивая щетку изо рта. Паста стекает с его подбородка и жирной пеной капает на раковину. Я покачал головой и отвел взгляд.

— А чего мне там делать? — в той же манере продолжает он, сплюнув пасту.

Я пожал плечами.

— У меня практика, сегодня в процедурной, думал вместе пойдем.

Федя исподлобья глянул на меня в зеркало.

— На мертвецов посмотрел. Думал, может, на живых захочешь? — мне очень хочется, что б Федя пошел со мной. Хочу понять, все ли с ним в порядке? Как он пережил вчерашний день, не возненавидел ли он медицину? Не боится ли больницы?

— Нет, спасибо. Я занят. — отвечает он и, вытершись полотенцем, хмуро и решительно выходит из ванной.

Может и к лучшему? Я вовсе не хотел бы для него такой судьбы, как моя. Отец считает, что мы с Федей просто обязаны пойти по его стопам, а я так не думаю.

Я пришел в больницу и сразу отправился в стационар, в процедурный кабинет. Я успел к десятичасовым инъекциям, как и обещал. Вообще я никогда не опаздываю, всегда знаю, сколько мне потребуется времени, что бы пройти любое расстояние, и еще имею в запасе пять минут на непредвиденные обстоятельства. Сегодня со мной молодая медсестра Вера. Около двери сидят в очереди пациенты. Заходит первый, дедушка шестидесяти пяти лет. Он меня уже знает — поздоровался, улыбнулся. Садится, задирает рукав и кладет руку на стол. Уже знаю, что ему назначен антикоагулянт внутривенно. Но я всегда следую инструкции и технике безопасности. Как нас учили, я сверяюсь с назначением врача, проверяю название и дозировку, беру флакон гепарина, смотрю срок годности. Отгибаю крышку, протираю спиртом и набираю лекарство. Все мои действия четкие и быстрые, медсестра молчит, робко выглядывая из-за моей спины. У меня не трясутся руки, я всегда собран, мне не страшно. Я делал инъекции много раз: внутривенные, внутримышечные, подкожные и внутрикожные, людям всех возрастов. Несмотря на все это, со мной сегодня, как и всегда, находится одна из медсестер. Я не смотрю в ее сторону и она, наблюдая за моими действиями, стоит робко в углу — ей нечего сказать. Я взглянул на нее и улыбнулся. Она подает мне шприцы и ампулы, говорит, какой препарат вводить, но мне это только мешает: я все равно все перепроверяю. Через сорок минут я закончил и хотел уходить, но Вера попросила меня поставить капельницу в девятой палате. Меня все время просят остаться в стационаре, потому, что у меня твердая рука, и я не боюсь колоть. Как обычно, я согласился. На посту сидели одни девчонки, недавно окончившие мед. Я пришел, поставил капельницы, кому надо и хотел уходить, но меня пригласили выпить чаю. Конечно, это была хитрость, нужная, что б я остался и сам еще и убрал эти капельницы. Может они боятся делать это сами, или просто не хотят работать? Что ж, нужно помочь девчонкам. Они смеялись, рассказывали мне всякие смешные случаи из своей практики, говорили, что все меня очень любят и надеются, что я останусь работать в этой больнице. Я просидел в стационаре, пока меня не вызвал отец. Иду по коридору и представляю, как он мне выскажет за то, что я опять «отсиживался» у медсестер. Захожу в кабинет главного хирурга и вижу Илью Коровкина, стоящего рядом с отцом. Почему этот тип все время ошивается возле него? Вот пристал, как банный лист!

— Ты и Илья идете со мной. Мужчина тридцати двух лет с черепно-мозговой травмой — разбился на мотоцикле.

ФЕДЯ

Я проснулся и увидел перед собой Рому.

— Все, вернулся? — сказал я, не проснувшись до конца.

Оказалось, что он пришел за одеждой. Долго ли он протянет в непривычных для него условиях? Как же его каждодневные обряды? Пятиминутная чистка зубов, душевые процедуры, наглаженные рубашки и долгое верчение перед зеркалом? Там, наверное, сто человек на одну ванную и туалет. Сам себе жизнь усложняет от нечего делать. Ну ладно, может его там отучат от его зацикленности.

— Как ты после вчерашнего? — спрашивает Рома и я задумался. После чего именно? После того, как я обнаружил на себе шрам, очнувшись в зассанных кустах возле дома? Или может после посещения морга? А может быть, после встречи с незнакомцем? Последнее произвело на меня большее впечатление, чем все остальное.

— Представляю, как тебе тяжело. Со мной он поступил так же. — продолжает Рома. — Я долго не мог прийти в себя после этого. Но не загоняйся, постарайся отвлечься. Все пройдет, забудется. Тебе станет легче.

Да, ты прав и даже не представляешь, какое значение для меня имеют твои слова. Я роняю лицо в подушку и отворачиваюсь к стене. Он продолжает говорить, а я рассматриваю оранжевые обои в бледный ромбик.

— Может, хочешь поговорить со мной об этом? Наверное, я тебя пойму, как никто другой. Ведь мне пришлось пережить тоже самое. Главное, не давать волю чувствам, иначе можно сойти с ума.

О чем он говорит? Наверное, о трупах, но его слова, проникая в мою голову, многократно отражаются в кривых зеркалах моего понимания, и я неоднозначно воспринимаю эти советы.

— Все, хватит! — резко отвечаю я, не дав ему договорить, и ухожу в ванну. Стою с опущенной головой, облокотившись о прохладную раковину руками. Поднимаю глаза и вижу перед собой злое раскрасневшееся лицо. Включаю воду и начинаю умываться холодной водой. Через несколько минут приходит Рома и предлагает мне пойти с ним в больницу. Я удивлен. Зачем? Что я там забыл? И вообще, я не мог дождаться утра, что б сделать одну вещь, которая преследовала мои мысли всю ночь и весь вчерашний вечер. Как бы ни была глупа моя надежда, но я должен был это сделать. После ухода Ромы, я тоже собрался и отправился в сторону больницы. Всю ночь я думал о том, как снова вернусь в этот парк, на ту самую скамейку, где я оставил незнакомца. Утренний воздух наполняла легкая свежесть нежного ветра. Солнце облепило круглыми бледными пятнами прохладные с ночи лавочки и посинелые дорожки парка. Я пришел на то место, но не нашел никого. Смешно! Неужели я и правда надеялся найти его здесь? Около двух часов я просидел в парке на той самой лавке в полном одиночестве. Затем встал и, для чего-то, поплелся в больницу. Вчера я сначала встретил его в морге. Может быть, я найду его там?

Прихожу к больнице и начинаю ходить по всей ее территории. Как обезумевший, я не могу думать ни о чем, кроме как найти моего вчерашнего собеседника. Обойдя весь больничный городок, я зашел в главное здание и обсмотрел все этажи. Его нигде не было. В отчаянии я вышел на пожарную лестницу. Полуденное солнце к этому моменту невыносимо нагрело воздух и так слепило, что я с трудом открыл глаза. На облезлой лестнице стояла завсегдатая банка с окурками. Я облокотился о горячие перила и ощутил такое сильное отчаяние и тоску, что у меня заболело в груди, а в горле появился напряженный комок, как будто скатанный из раздраженных нервов. Вдруг дверь за моей спиной открылась и захлопнулась. Я резко оглянулся и, в ярком свете палящего солнца, передо мной предстала Маша.

— Привет! Ты что здесь делаешь? К отцу пришел? — она говорила быстро и сумбурно так, что мне казалось, будто слух мой запаздывал в восприятии информации. Все слова ее как будто скомкались в складку, и я почти ничего не понял. Словно со мной разговаривал пришелец, на каком-то своем языке. Маша встала около меня и тоже облокотилась локтем о перила. На ней был белый халат. Две толстые косы, заколотые колечками за ушами, переливались на солнце всеми цветами радуги. Она улыбнулась и, сморщившись как-то по-детски от солнца, глядела на меня.

— Ты не видела здесь человека в белом и в перчатках?

Маша засмеялась, и я сам понял глупость моего вопроса.

— Нет, он был в плаще, кажется… — я хотел подробнее описать его, но подумал, что Маша обязательно расскажет об этом Роме, Рома расскажет отцу, и они вдвоем будут доставать меня вопросами о том, кого это я искал. Я умолк и отвернул голову.

— А кто это? — спросила она беззаботно. — Может и видела, не знаю. Но в плаще, в такую жару, ты уверен?

— Нет, не уверен. Кажется, я что-то напутал. Не важно, забудь.

Как беспечно она говорит об этом. Конечно, не видела. Если бы видела, то обязательно запомнила бы.

— Рома расстроен. — вдруг грустно сказала она, глядя вниз через перила.

Я повернулся к ней.

— Сегодня с ДТП привезли мужчину с черепно-мозговой, у него произошла остановка сердца. Реанимировать не получилось.

— А Рома тут причем?

— Да это его наставник был. Да, врачи тоже умирают. — добавила она грустно, после некоторого молчания.

— И где сейчас Рома?

— Наверное, у Владимира Семеновича.

Я отправился к кабинету отца. Уже в коридоре я услышал громкий разговор. Не решившись войти, я остановился у стены, возле двери и стал слушать. Отец говорил громким голосом о том, что нельзя быть таким слюнтяем, что нужно держать себя в руках, что бы ни произошло. Должно быть, эти слова предназначались для Роминых ушей, но голоса брата я вообще не услышал.

— Как ты собираешься оперировать? А вдруг будет ситуация, что на твоем столе окажется другой знакомый, или даже друг? Это не профессионально. Ты должен уметь себя сдерживать, абстрагироваться. От тебя будет зависеть жизнь человека, одно промедление из-за эмоций, одно неверное движение, и ты будешь виновен в смерти человека.

Тишина. Отец продолжает уже не таким громким голосом, но с большим возмущением и упреком:

— Илья тоже его знал, и что? Почему он не подал виду?

Что? Да потому, что он псих бездушный!

Вдруг дверь кабинета распахивается и Рома выходит из кабинета, как штормовой ветер. Это случилось так внезапно, что я промедлил, не успел сразу высвободиться из мыслей, и еле поспел за братом. Хватаю Рому за руку, он резко оглядывается на меня. Я поражен, как будто в меня выстрелили в упор из дробовика. Лицо его злое, как никогда, глаза красные.

— Оставь меня. — говорит он, грубо одергивает руку и, смерив меня взглядом, солдатским шагом идет дальше. Нет, как это? Что это значит? Я почесал макушку и, молча, пошел за ним. Рома выходит на улицу, идет на больничную аллею и садится на первую лавку. Я медленно подхожу к нему. Рома знает, что я шел за ним, но не смотрит в мою сторону. Видно, что ему вообще не до чего. Сидит с опущенной головой и трет лоб. Я сажусь рядом.

— Что с тобой?

Он, молча, поднял на меня взгляд и смотрит так, как будто мне бесполезно что-либо объяснять. Как будто я глупый и не пойму ничего.

— Я не смогу. Наверное, он прав.

— Что не сможешь?

Он опять долго молчит.

— Сегодня к нам привезли мужчину…

— Знаю, Маша рассказала. — перебил его я. — Почему это так сильно тебя расстроило? Я никогда не видел тебя в таком состоянии. Этот человек был твоим другом? Не понимаю. Ты же видел смерти раньше, чем эта отличается от других?

— Нет, мы не были друзьями. — говорит он с расстановкой. — Но, я был знаком с ним лично. Трудно видеть человека мертвым. Человека, который учил тебя, который сам спасал жизни. Только вчера я виделся с ним. Смерть так внезапна и неотвратима. Я знал его, понимаешь? И он умер, так просто. И ничего нельзя сделать.

Я слушаю его и не понимаю. Мне нечего сказать. Все, что я могу, только выслушать его.

ИЛЬЯ

Я проснулся с единственной мыслью в голове: узнать, откуда взялась фотография моей мамы в книге Владимира Семеновича. Как она туда попала? Ясное дело, он положил ее туда, что б я нашел. Это не может быть случайностью, если только ее туда случайно ни сунула моя бабушка. Сегодня я взял с собой фото и пошел в больницу. С нетерпением я ждал прихода своего наставника у его кабинета. Он пришел как всегда вовремя, и я надеялся, что он сразу же поговорит со мной. Но он, увидев меня, попросил подождать, когда он переоденется. Я ждал его под дверью, как верный пес. Но, выйдя из кабинета, он снова просил подождать, ему нужно было сделать обход, и только после этого он освободится и сможет со мной поговорить.

— Работа прежде всего. — строго сказал он.

Однако, после обхода, у него появились другие срочные дела, а я все ходил за ним и ждал момента, и мне уже начало казаться, что возможности у меня не будет никогда.

Я заполнял документы о посещаемости в ординаторской, когда вдруг медсестра сообщила мне, что Владимир Семенович зовет меня к себе. «Ну, наконец-то, он вспомнил обо мне! » Я так обрадовался, что у меня чуть сердце из груди ни выскочило. Со всех ног я помчал в его кабинет. «Неужели, нам удастся поговорить» думал я, перебирая пальцами фото в кармане. Стучу в дверь, и в нетерпении вхожу в кабинет. Владимир Семенович сразу же сообщает, что в скорую привезли мужчину с черепно-мозговой, и я должен пойти с ним. Он всегда берет меня с собой на интересные случаи. Может быть, я просто стал удобен ему, но меня это вовсе не расстраивает. Ведь это и было моей целью. Через минуту заходит Рома Барсучков, любимый сынок Владимира Семеновича. Я ужасно ревную. Рома вообще не создан для хирургии. Мне даже жаль Владимира Семеновича: у него два сына, и ни один его не достоин. Про Федю и говорить нечего. Рома же слишком печется обо всех, мне кажется, он просто лицемер. Хочет всем понравиться и строит из себя добрячка. Я, таких, как он, терпеть не могу. Когда его никто не видит, он вообще другой человек, а чуть что случается, и рядом толпа, включает актерское мастерство: то ему жалко кого-то, то бросается помогать всем подряд, прямо рвется последнюю рубаху снять с себя. Вот, сегодня у него снова выступление. Мужчина с черепно-мозговой оказался его наставником. Я тоже прекрасно был знаком с ним. И что? Все люди смертны. Сегодня ты вешаешь бирку кому-то на палец, а завтра ее повесят тебе. Меня смерть, после кончины матери, вообще не пугает. Самую страшную смерть я видел в восемь лет. Я долго ее переживал, даже хотел уйти в монастырь, но все прошло. Смерть — это естественный процесс. Однако, Рома повел себя, мягко говоря, странно. Он весь побледнел, не хотел подходить к телу, хотя мужчина тогда был еще жив. Я видел, как задрожали его руки — вообще недопустимо. А потом он и вовсе ушел без объяснений. Наверное, надеялся, что все побегут его успокаивать, но его отсутствия вообще сначала никто не заметил. Никто, кроме Владимира Семеновича. Мы нашли Рому в коридоре. Он сидел в кресле, закрыв лицо руками. Рядом с ним сидела его девушка Маша. Девчонки любят слюнтяев, им лишь бы кого пожалеть да приголубить. Она обнимала его и успокаивала. Ха-ха! Ну, тут Рома красавчик! Манипулятор искусный. Можно позавидовать. Владимир Семенович увел Рому в свой кабинет. Мы с Машей остались вдвоем. Однако, нам совсем не о чем было говорить. Даже пару слов мы не сказали друг другу. Вдруг мимо нас пробежал Федя. Он выглядел странным, озабоченным и расстроенным. Он вообще нас не заметил в упор, и мы с Машей удивленно переглянулись. И вдруг Маша встала и, не говоря ни слова, пошла за этим дураком! Такое чувство, что я участвую в какой-то пьесе, но мне забыли дать роль и список реплик. Я остался один. Как и всегда. От нечего делать, я поплелся к кабинету наставника. Мне стало жутко интересно подслушать разговор Владимира Семеновича с Ромой. Должно быть, он задал ему трепку! Иду к кабинету и прислушиваюсь к двери. Уже на расстоянии слышен громкий голос Владимира Семеновича. Да, говорит только он, Рома молчит, будто его и нет там. Мимо меня прошел Антон Палыч и с насмешливым укором оглядел меня, когда я прислонившись ухом к двери, слушал ругань. Какое позорище! Я совсем забылся. Оглядываюсь по сторонам и отхожу подальше от кабинета, в конец коридора. Жду, когда же из кабинета выйдет Рома. Я все еще надеюсь на разговор с Владимиром Семеновичем. Через пару минут, к двери подходит Федя и также начинает подслушивать. Через секунду из кабинета вылетает Рома, и Федя бежит за ним. Все, путь открыт! Я быстрым шагом, чуть ли ни бегу, направлюсь к кабинету. Стучу и вхожу. Владимир Барсучков очень грустный. Даже не злой, он в отчаянии.

— Все в порядке? — робко спрашиваю я, видя, что он не заметил моего появления. Разбирается на столе. Он поднял на меня глаза и рассеянно потер лоб.

— Илья, ты молодец. Я хотел с тобой поговорить об одном деле.

Ну вот, я снова не спрошу про фото. Не могу же я его перебить?

— Даже не знаю, с чего начать. Присядь. — он указал рукой на стул.

Я присел.

— Я просил тебя прочитать книгу, но это уже не так важно.

— Да, я вчера начал читать, и нашел в книге фото. — быстро говорю я и спешу достать из кармана фотографию.

Владимир Семенович с непониманием и испугом глядел на меня. Я протянул ему фото. Он берет его и начинает рассматривать. Затем улыбается. Я ужасно взволнован.

— Совсем забыл о нем. Это Наташа положила, наверное, случайно. Это она подарила мне книгу. — Сказал он задумчиво, потирая губы и подбородок. Он медленно прошелся по кабинету вдоль окна.

— Моя мама?

— Да, мы с ней были друзьями. Ну, ты должен помнить.

— Я не знал о вашей дружбе. Я только помню, что вы были у нас однажды, я тогда случайно услышал ваш разговор, и узнал о ее болезни. — расстроено сказал я и вздохнул.

— Да, жаль, что так вышло. — Владимир Семенович выпрямился, отдал мне фото и пристально взглянул на меня.

— Илья, я должен рассказать тебе кое-что. Не думай, что это шутка, я не тот человек, который умеет шутить подобными вещами. Твоя мама, так же, как и я была необычным человеком. И ты унаследовал от нее одну способность: видеть звезды не так, как их видит обычный человек. Ты, как я и твоя мама, великий астроном по своей природе. Таких, как мы не много на свете. Я могу развить твой дар, научить тебя разбираться в этом.

Что за блажь? Я не понимаю! Человек науки говорит про какую-то астрономию? Может, он сектант?

Владимир Семенович продолжает:

— Я знаю, что могу тебе доверять так же, как и ты можешь довериться мне. Мир в котором мы живем — это мир мертвых. Настоящий мир тот, откуда нам светят звезды. Именно они и являются живыми жителями настоящего мира. После смерти звезды, ее пепел рассыпается по вселенной, и из него образуются новые миры и существа, населяющие эти миры. Наш мир создан из останков звезд. Но мы с тобой можем видеть в небе путь до мира живых. Я — созвездие «Черный змей», и я могу видеть путь только к этому созвездию. Рома — созвездие «Большой пес». У тебя тоже есть созвездие, но какое — это нам предстоит выяснить. И, если заблудившаяся в нашем мире звезда окажется здесь, мы сможем указать ей путь, и она заберет нас с собой, в свой прекрасный, идеальный мир, где нет боли и страданий. Так написано в книге.

Я глубоко шокирован и не знаю, что ответить. В душе я скептик, и совсем не верю в подобную ерунду. Но сейчас об этом говорит мой учитель, чье мнение для меня не обсуждаемо. Что мне делать? Стоит мне разочароваться в нем или изменить свое мировоззрение?