Однажды век назад

Тае Карпенко

- Токарь - пекарь, - пропел Жиган, решительно подталкивая проигравшего под стол, - лезь под стол.

- Обожди, Старшой, - счел нужным вмешаться Эрвээс, отталкивая Жигана от бильярдного стола, - не кипешуй пока. Лучше вот сказочку послушай.

Эрвээс уселся на зеленое сукно стола, мусоля в крепких зубах московской фабрикации папироску. Проигравший пролетарий присел на корточки возле стола, благоразумно оставляя за собой выбор : сдержать слово, ибо игра шла на интерес, разумеется, либо прослыть фуфлом, что, конечно, ничем не грозило пребывающему в мужиках, здесь не лагерь, никто тебя не чуханет, в черти не отправит, воля есть воля, это пускай блатные живут по понятиям, мужику до них на свободе и дела нет. Жиган, прикуривая асмоловскую папиросу от вяло трещащей шведской спички, чуть слышно чертыхнулся :

- Спички швецкие, головки совецкие.

- На графских развалинах, - начал историю Эрвээс, покачивая ногой, - было тихо и пусто, заброшенностью веяло от выморочного поместья бывшей жизни. Где - то вдалеке фырчали внедорожники бандеровца Бабченки, перегонявшего их в сторону громыхающего отдаленными раскатами фронта. Козолуп, ковыряя свою лиловую залупу обугленной спичкой, выл и стенал, не понимая радостей мазохистического времяпровождения. Тута, - Жиган вскинулся и насторожился, а пролетарий тихонько вскрикнул, по всей видимости, от ужаса, - к атаману кто - то подошел. Со спины, - уточнил Эрвээс, наслаждаясь вниманием партнеров по игре на бильярдах. - Ну, Козолуп обертывается и видит дегенерата Бабченку. " Тебя ж ухойдакали ! " - кричит Козолуп, а сам втихаря шарит в кармане, револьвер нащупывает. А Бабченко ему и грит такой : " Ухойдакали, грит, другого, грит, а меня, грит, капитан Маслов подменил ".

- Твою ж ты мать ! - заорал Жиган, прерывая приятеля. - Дык это ж Пётра Фёдорыч Третий ! Какой, на хрен, Бабченка ?

- А я об чем ? - таинственно понизив голос, прошептал Эрвээс, подмигивая в сторону пролетария. - Он слишком много знал.

Уловив глагол в прошедшем времени, получивший начальное образование еще при старом режиме Жиган, понимающе усмехнулся и предложил проигравшему вместо сидения под столом прогуляться с ним на улицу. Дело происходило в легендарной шашлычной в Сокольниках, куда девки таскали поддатых командировочных, перевших буром, как командировочные, а уж там хлопцы их благополучно обували, пуская голыми в жуткий холодный лесопарк. " Чутка пробздеться ", - говорил Жиган, принимая от огольцов положенную долю в задней комнатушке шашлычной, куда вхожими были тщательно отобранные люди.

- Шальная пуля, - пояснил Жиган, вернувшись в прокуренное помещение шашлычной. - Теперь знаем лишь мы двое.

Таким образом, товарищ Карпенко, начатки заговора, потрясшего в  свое время Империю от Яика и до Казани, дали свои прихотливые ростки, о чем, разумеется, последующие поколения исследователей неизбежно расскажут совсем не так, как оно было на самом деле. Возрадуйся ! Ибо ( шикарное словечко ! ) есть у тебя магический коала, а уж он - то и рубанет всю правду - репку, только слушай. И никаких степеней с медалями ему не надо, нехай Мидинский и прочая х... та гарцуют, мне правда народная дороже.

- Как мы обоснуем долгожительство Пётры Федотыча - то ? - донимал Жигана Эрвээс, пока они упрямо перли по вековечному бездорожью к Ливонской границе. - Сейчас двадцатые двадцатого века, а императора придушили в конце восемнадцатого.

- Зато Бабченку в двадцать первом ! - ржал неунывающий Жиган, обходя по кривой заставы и сторожки граничной стражи. - А корчма, куда мы идем, вообще в самом начале семнадцатого. К тому же пойми, Эрвээс, у них и в двадцать первом веке таковское вот случилось, например. Сдох их фюрер, кальмар Навальный сразу метнулся в обратку, тут ему и карачун, потому как куклой обошлись, народец схавал зримо отличающихся кукол, никакой кальмар не прокатил. Они лет через несколько еще по телевизору цикл перьдач загонят за успехи медицины по долгожитию, выдернут бородатого мужика, скажут, что дагестанец и ему сто сорок лет, а он все пашет, получше молодых пашет, за всю х... ню. Так что, Эрвээс, на их помойной территории любая шняга покатит, всем на все по хер.

Они приблизились к корчме и притихли, таясь за углом. Из корчмы доносились крикливые песни веселых старцев, Варлаама и Мисаила, конечно, сама знаешь, у нас с тобой, Милена моя Ангел, общее культурное прошлое, от коего никуда не подеваешься, нравится это политиканам Масквы и Киева или нет - значения не имеет. Об чем песня была, возможно, подумаешь ты. А это к Пушкину, он знал за всю х... ню и даже чуть больше. А если честно, то никто не знает, о чем пели сирены, каким женским именем назвался Ахиллес и прочее, самое же смешное в другом, ведь никто не сумел до сих пор объяснить присутствие Гришки Отрепьева в свите царя Дмитрия, никто не обоснует факт гибели фюрера и Евы Браун и никто вменяемый не признает чортову куклу за президента замкнувшейся в жопе Изабеллы Кларк страны.