В родных местах

У каждого свои места родные. У солдата три – хер, казарма и домишко по-над Камой Елабужского района. Там, в Марьково остались у Вани Бровкина маманя, пачка недокуренных папирос, гармошка и Верка Гусева. Обещалась ждать. Но сказала, даст только после свадьбы.

У девок родных мест больше – к щёлке-целке, свинарнику, домишке по-над Камой ещё прибавляются грудя.

Старшина Пономарчук учил, как «целку» отличать от «нецелки». Целка, когда увидит парня или мужика, к ней с разговором обратившегося, краснеет и опускает глаза. Чтобы ни просил – сказать в очереди, что крайний, а сам отойду, или объяснить, как пройти на улицу Ворошилова. Или который час? Или пошли потанцуем, что ли? Сразу глазки в пол. Как бы закрыться по инстинкту. Второе – если юбка хоть на чуток задерется, немедленно поправит. Пусть только полколена всего и открылось. То же с платьем – никогда целка не позволит верхней пуговице расстегнуться. Третье. В присутствии мужского пола потеет. Хоть пятидесятилетний старик! Признак верный. Но и двойной – баба, которая очень хочет, тоже рядом с мужиком потом, как дождиком обливается.   Но смотри на глаза – если ищет на полу мусор, то девка. Главным же показателем, учил старшина Пономарчук, является реагирование на касания. Обычных пальцев руки. Целка начинает дрожать и сжиматься, когда ты только подумал ей спинку погладить. Или плечико. Если всё ж коснулся, то кожа у неё становится гусиной моментально. Вся в пупырках, как щипаная кура. А лицо такое, будто по хребту не пальцы глядят, а таракан ползёт. И на танцах целка прижиматься к себе не позволяет. Но самое характерное отличие происходит, когда – если удастся – начинаешь подбираться к… сам понимаешь. «Нецелка» любит, чтобы вначале там  пальцем подразнили, а уж потом поршень вставили.   Но тут важно не передержать. Чем «нецелка» хороша? Принципиально? Она вкус знает. И возражать, если обстановка позволяет, никогда не будет.  

А чем тогда ценна непорченая девица? А тем, говорил старшина, что первого мужика будет помнить до смерти. Муж, полюбовник и остальные всегда во вторых номерах. А ты первый! Был и останешься навсегда. Поэтому жена должна быть целкой.

Бровкин оснований не верить Пономарчуку не имел никаких.

Маманя писала, что теперь в Марьково строют новый коровник. Кирпичный, с поилками.   Но строют не свои колхозные, а городские.

Солдат спит, служба идет. Или служба службой, но Верка, которая поначалу тоже писала и вдруг письма бросила, снится часто. Снится, что она и Ваня моются в байне. «А, - говорит, - потри мне, Ванюша спинку…» Сама стоит, опершись на лавку. Башкой в окошко, задницей к Бровкину. Грудя болтаются, волоса лицо закрыли… Верка, не Верка? Какая разница! Спина блестит, задница топырится, дразнит. «Не робей, - говорит, - солдатик. Потри спинку-то. И мы тебя потрём. Мочалкой-то. Родным местом, хи-хи-хи… хи-хи-хи…» И раздвоенной своей частью виль! Как рыба хвостом. И тут Ваня чувствует (и там, и в казарменной койке), что появилось новое слагаемое к поговорке – солдат спит, служба идёт, хер стоит. И берет его Верка за…

- Рота подъем! Боевая тревога!

Тяжело в учениях легко в бою. После чего наградили Ваню отпуском домой. На побывку, значит. Согласно приказу - трое суток, не считая дороги. Гранату кинул дальше всех – раз! Разведал штаб синих – два! Взял в плен ефрейтора Абрамянца – три! Ну и на гармошке пел на привалах - четыре. В части тоже есть гармошка. И барабан. И балалайка.

- Награждаем вас, рядовой Бровкин, побывкой в родные места. Трое суток, не считая пути обратно и туда.

- Рад стараться, товарищ майор!

- Старайся, Бровкин.

- Так точно.

Чем хорош человек? Не, как природное явление, а наш, советский. Он хорош тем, что любит солдата. И хочет солдатику помочь: в поезде варёным яичком угостить, папироской. А то и пивком на станции. А любой шофёр солдатика, направляющегося в родные места, готов подвезти, чуть не до калитки, если маршрут позволяет. Ни автобус не нужен, ни расписание – подними руку, любой в кабину пригласит. И папироской угостит тоже.

По этой причине Бровкин прибыл в Марьково на полсуток раньше. С подарками. Мамане купил в Орле, где садился на поезд, коробку конфет и косынку (в универмаге), Верке - значок «Орёл – город герой» и духи «Ромашка».

Приехал утром. Не с ранья, но ещё десяти часов не было. Маманя в слёзы. Председатель руку пожал. И агроном. Потом ребята пришли с вином – хорошо-то как дома! А ещё впереди трое суток. Которые можно почти полностью отдать Верке:

- Здравствуй, а вот и я. Почему не писала?

И тут оказалось, что не всё с Гусевой гладко. Точно никто не знает, но слух пошёл, что была сошедши Верка с Витькой-строителем. Они уже уехали, но люди болтают, что было. Кто болтает? Люди. А дыма без огня не бывает.

Нет! Кукиш тебе жирный! Она же обещалась ждать. Бровкин присягу на верную службу давал, а Верка присягала ни с кем кроме него после свадьбы. Присягала  терпеть и ждать. Нет, брехня собачья.

Вечером намытый, начищенный солдат Иван Бровкин пришел к Гусевым домой. С гармошкой на ремне, в некотором даже волнении:

- Здравия желаю, Василий Матвеич!

Это батя.

- Здравия желаю, Дарья Ивановна!

Это Веркина маманя.

Обняли, будущий тесть по плечу похлопал, чмокнул, кольнув губы щетиной.

И вот из комнатки она.

- Здравствуй Вера, вот и я. А это тебе.

И духи со значком, пожав потную ладошку. Заметив, что глаза Веркины в пол уткнулись.

Эх, едрёна мать! Как Верка-то за год похорошела. И поправилась заодно – грудя увеличились, зад слюну вызывает. А ещё год служить!

- Пойдем погуляем? На Каму?

- Пойдем, Ванюша. Я только переоденуся.

И покраснела варёным раком… И через пять минут вышла точно с журнала: платье в цветочек, брошка в волосах, босоножки новые - сразу видно. На грудях его значок «Орел – город герой».

Пошли на Каму за околицу к «их» берёзе, откуда вся ширь, как на ладони. Впечатление, что толкнись от берега сильнее и полетишь птицей.   Но прежде под руку пройтись по деревне – людей посмотреть, себя показать вместе с Веркой, поздороваться с теми, кого не видел. Под тихий гармонный перелив «Вот кто-то с горочки спустился, наверно милый мой идёт, на нём защитна гимнастёрка, она с ума меняа сведёт…» Или «Как-то утром на рассвете я зашёл в соседний сад…» Или «Из-за острова на стержень, на простор речной воды выбегают расписные…»

Все бы хорошо: и новые фонарные столбы, и возле школы без Бровкина посаженные деревца лип, и то, что односельчане встречали его большим с уважением. Но когда шли они мимо нового коровника (это уже на пути к реке), вспомнил Ваня о Витьке-строителе. Но вопрос в себе подавил – брехня всё это собачья!

На Каме, по-над нею стояли долго, до сумерек. Потом Верка сказала:

- Пора домой, а то холодно.

- Ладно.

- Приходи сюда послезавтра.

- Ладно. А завтра почему нельзя?

- Потому что нельзя. Да и на работу мне завтра в вечер.

- Ладно, а когда?

- А в восемь. В восемь здесь, у берёзы.

- Ладно.

На второй день Ваня чинил двёрку дровяника, замазывал щель в печи и топил байню. Потом опять пришли ребята с вином. Потом ещё купили вина, и Ваня был сильно (но добродушно) пьяный.

Послезавтра начищенный, намытый и предельно трезвый Бровкин с неразлучной гармошкой на боку стоял у березы. Ровно в восемь вечера. Через полчаса прибежала Верка. И прибежав, чмокнула его в щеку. Сама! А потом взяла под руку.   И с каждым градусом вечернего похолодания всё ближе к нему прижималась. Да так, что её грудя стали касаться Ваниного локтя, даже чуть по нему елозя. А Ваня знай себе наигрывает: «Парня молодого полюбиила я…» 

А потом вдруг закинул гармошку за спину и Верку тоже поцеловал. А она сразу его обняла, и он почувствовал, что она вся аж взмокла. Тогда Ваня стал рукой свободной от гармошки ей по спине вдоль хребта водить. Она ничего, не морщится, а ещё шибче к нему липнет. И кожа у неё в это время совсем не гусиная.

- Сядем, - просипел Бровкин. – Стоя неудобно.

- И то… - прошептала Верка.

Когда сели на ещё тёплый песчаный бугорок, стал Ваня Веркины грудя ладонями трогать. Удивляясь переживанию. И ещё тому, что Верка по рукам его не лупит – только дышит быстрее. Тогда он грудя стал уже держать напрямую, не через материю – расстегнул платье и шасть пальцами под лифчик. А там соски, как два налитых желудя.

Гармошка и пилотка полетели в сторону.

Освободившись, исхитрился Ваня навестить содержимое трусов, до нижних, как говорится, волос. А Верка не жмется, не вырывается, не говорит: «Прекрати! Только после свадьбы! » Верка сопит и чуть не стонет.

Потом, когда указательный палец Бровкина…

- Ах ты б***ь-разбл***ь неверная! – вскочил он с песчаного бугорка. – Ты мне что обещала, сука ты кобелиная?! А?!

И всё такое.

- Да я…  Да он сам…  Тебя одного люблю. И любила всегда. Ещё с третьего класса. Всё прошло, Ванюша.

- Нет, Верка! Не прошло.

И помня приёмы рукопашной борьбы, которым научила Бровкина армия, схватил он Верку, поднял с бугорка и тряхнул, так, что у неё лязгнули зубы. И сделал ей бросок через бедро! Потому что не было сил себя сдержать. Слёзы душили, а сил себя сдержать не было.

Верка взлетела на воздух, вскрикнула, кубарем вниз и… в Каму-матушку бултыхнулась. И не всплыла. Ни через минуту, ни через полчаса. Ни потом.

Долго стоял на берегу Иван, наигрывая «и за борт её бросает в набежавшую волну…»

Утром он уехал в часть.

Потом маманя написала, что Верка пропала, и никто её не может найти. Ни свои, ни вызванный из района участковый. «Люди говорят, сынок, что уехала она к своему ухажеру. Да был у неё один строитель, да тебя, Ванечка, расстраивать не хотела. И запомни - коли невеста уходит к другому, неизвестно кому повезло»

Отслужив и получив благодарственную грамоту, ефрейтор Иван Бровкин в Марьково не вернулся. Сразу на целину. Но это уже другая картинка. Совсем другая картинка…

*Дмитриевский Виктор Константинович

"В родных местах (Солдатская песня)", 1956-1957 гг.