Новости (глава 11)

Часть 1

Подкатегория: без секса

Вся эта мелодрама, разворачивавшаяся на фоне хвойно-гирляндной суеты, открыла для меня новый угол обзора на наши отношения. Мы увлекались друг другом, не обнаруживая и не проявляя наши чувства для окружающих, и даже гордились тем, что обеспечили себе комфортный уровень скрытности, который в момент серьёзной ссоры стал для меня одиночеством, из которого не было побега.

Именно тогда я впервые почувствовал себя раздавленным чувством тоски из-за того, что я не имел возможности обсудить с кем-нибудь свои переживания, даже когда они были настолько сильными, что превращались в судорожные перекатывания по дивану ночью в попытке уснуть или в головную боль, которую утром я слышал раньше будильника. Тогда я понял, что не только у меня были такие проблемы, и от мыслей о том, сколько людей скрывают свои чувства, потому что им угрожают, потому что они боятся, стесняются, трусят, стыдятся или потому что выбирают так поступать по каким-то другим причинам, я впал в состояние какого-то ментального ступора и неподвижности.

Вместо того, чтобы как следует подготовиться к последним проверочным работам в семестре, я часто засиживался за кухонным столом перед компьютером, окружённым неубранными в раковину тарелками, составленными друг на друга словно блины, пустой хлебницей и несколькими чашками с одинаково недопитыми чаем или кофе. Так я открыл для себя форумы, на которых русскоговорящие геи обсуждали проблемы в отношениях, среди которых был и сайт, на котором публикуется этот рассказ. Уходил спать я обычно, когда затекала нога или начинала ныть спина, но старался засиживаться допоздна, чтобы быстрее уснуть и чтобы поменьше думать о Серёже и о том, что он сказал.

К счастью, оставшееся до Нового Года время не позволяло совсем уж раскиснуть, потому что, во-первых, расписание было достаточно требовательным, а, во-вторых, на факультете вообще царила довольно странная по меркам других городских университетов атмосфера. У нас после двух пересдач отчисляли без права на апелляцию, причём исключали как коммерческих, так и бюджетных студентов, отпрысков директоров департаментов из городской администрации, наследников региональных молочных и хлебозаводов, представителей третьего поколения крупнейшего регионального застройщика и потомков ещё советской региональной номенклатуры. Кто только не пытался "договориться" с деканатом или ректоратом, но я не слышал, чтобы это кому-нибудь удавалось. Самым большим достижением, о котором ходили слухи, был перенос третьей пересдачи на пару дней, и сдвиг сдачи курсовой работы с пятницы на понедельник. Серёжа как-то рассказывал, что папа отправил его на наш факультет именно по этой причине: он не хотел, чтобы обучение состояло из бесконечного копирования рефератов и курсовых из интернета, пьянок и блядок, а хотел, чтобы Серёжа как минимум приобрёл навыки планирования, формирования деловой дисциплины, ну и получил бы представление о базовых направлениях исследований в этой области.

Несмотря на то, что повод для ссоры казался более тяжеловесным, чем пьяные выходки на Halloween, моё поведение было почти таким же: я дефилировал по корпусу, словно ничего и не случилось, хотя не уверен, что кто-нибудь, кроме меня, мог в это поверить, ведь сбой биоритмов всегда плохо отражался на моем лице, которые бледнело и опухало, а в глазах краснели капилляры. О том, как пережить Серёжин уезд, когда он случится, я просто не мог думать, потому что от моделирования этой ситуации в голове у меня нарушался ритм дыхания, и для начала хотелось бы просто с ним поговорить.

Однако моя манера разрешать конфликты, которая запрещала мне показывать слабость, с одной стороны, и согласно которой заговорить первым или извиниться означало признать себя виноватым, виноватым в его решении уехать, не давала мне большого простора для действий. Можно было пытаться случайно проходить мимо его лекционных аудиторий, чтобы попасться ему на глаза, чтобы спровоцировать его на разговор, но в этом я видел что-то унизительное.

Хуже всего было то, что приближался день его рождения, первый день его рождения, который мы могли бы встречать вместе, и я боялся, что продление взаимного молчания до этого праздника означало бы какое-то надувание этого конфликта серьёзностью, которой в нем и без того хватало. Родители приглашали провести тридцать первое число с ними и с родственниками по маминой линии, которые приезжали на новогодние праздники, а я боялся соглашаться, чтобы не исключать вариант, при котором Серёжа одумается.

Однако моё упрямство и необыкновенная капризность оказались сообразными и соразмерными ледяному равнодушию, которое излучал тогда Серёжа: мы проходили мимо друг друга всего несколько раз, и оба раза он даже не посмотрел в мою сторону. Однажды, впрочем, я увидел, как он, приехав ко второй паре, припарковал машину не там, где обычно искал места, а через дорогу от университета, хотя наша парковка была полупустая, и я помню, что я испытал странное чувство гордости и довольства самим собой, когда представил, что он делает это из-за меня, что он тоже выведен из состояния если не душевного, то хотя бы эмоционального равновесия после того, как ошарашил меня этими новостями о своём планируемом обучении в Штатах.

Не в силах - по причинам, о которых я тогда даже не пытался подумать - пойти на компромисс, успокоиться и первым заговорить с ним, я не придумал ничего лучшего, кроме как потратить всё внимание на закрытие долгов по учёбе и подготовку к экзаменам. Помню долгие, тягучие, как противный сироп от кашля, вечера, скрип и писки двери старого холодильника, которую я открывал каждый раз, как будто это был не холодильник, а какой-то шкаф с материализующейся из ниоткуда едой, и одинаково разочаровывался каждый раз, когда не находил там ничего к чаю. Меня раздражало всё, особенно петляние и вязание чужого аккуратного и прилежного почерка, из-за которого простое переписывание лекций выводило меня из себя, как и вообще любая неурядица, пускай даже такая мелкая, как уронить чайный пакетик в кипяток вместе с ниткой и держалкой. К Новому Году грязная посуда в раковине превратилась в карточный домик, а складирование любого дополнительного объекта в раковину напоминало эту игру из деревянных блоков, где нужно было вынуть блок так, чтобы не разрушить башню.

Хуже всего было то, что нельзя было просто так выйти на улицу и отправиться на набережную, пройтись или пробежаться под любимую музыку, чтобы успокоиться и привести мысли хотя бы в какой-то порядок. В конце декабря наш город, заваленный сугробами, погружался в самый неприглядный серый мрак, который после четырёх часов дня превращался в мглу, рассеиваемую тошнотворным ржаво-оранжевым светом старых фонарей. Дороги превращались в желе из потока автомобилей, из-за того, что все, кто мог, спешили в магазины и три-четыре главных торговых центра, чтобы запастись подарками и продуктами к Новому Году. Денег на украшение города в бюджете тогда не водилось, и за исключением центральной площади с главной городской ёлкой и ещё нескольких ёлок и гирлянд, город выглядел застывшим, замерзшим, серым и скучным, особенно из-за того, что перед экзаменами и праздниками ребята с потока, что с моего, что Серёжиного, сбавили обороты гуляний: многие хотели уехать к родителям на неделю до Рождества, и расставляли приоритеты не в пользу посиделок в баре.

В день его рождения я сдался и прокомментировал фотографию, которую он опубликовал на своей стене: моё поздравление встало в очередь с десятком других поздравительных комментариев. Не получив никакого ответа, я зачем-то снял его часы и бросил их в ту же коробку из-под кукурузных хлопьев, в которых хранился его подарок, с выражением лица старушки Роуз из концовки Титаника, швыряющей драгоценный камень обратно в океан.

Иногда посреди ночи я видел его аватарку в списке друзей, что были онлайн, и тут же закрывал окно браузера, как будто меня застали за каким-то преступлением. Один раз ночью, слоняясь вокруг дивана из-за того, что перепил вечером растворимого кофе с каким-то ореховым ароматизатором, я увидел по телевизору, который шёл без звука, передачу, в которой подводили итоги года, и показывали слегка удивлённых чиновников на мероприятии в Швейцарии, где России доверили проведение чемпионата мира по футболу в далёком, как казалось тогда, восемнадцатом году, и я тогда подумал, что мне это снится: уж слишком тяжело было поверить в то, что они справятся хотя бы с Олимпиадой.

Новогодняя ночь прошла в обстановке притворного веселья и вежливого добродушия, которым нельзя было обделять родственников. Они в первый раз навещали моих родителей в новой квартире, и половину новогоднего ужина мы говорили про стоимость строительных материалов, работу грузчиков, рынок недвижимости и споры о том, во что лучше вкладывать деньги: в рублёвый вклад, валютный вклад или квартиру.

Поддержка праздничного образа дорого мне стоила, и во втором часу ночи я соврал, что мне пора на мою студенческую новогоднюю вечеринку, а сам уехал домой спать. На коротких каникулах перед сессией я смотрел старые голливудские фильмы, которые почему-то меня успокаивали, и почти не открывал Контакт.

Университет во время экзаменов в первый раз показался каким-то новым местом, в котором я раньше будто бы и не бывал, тихим, безлюдным и холодным, и я не мог поверить, что мы прятались когда-то друг от друга за поворотами широких коридоров, взбегали наперегонки по лестнице с низкими ступеньками, стучали в дверь лекционных комнат и убегали, сдерживая смех, толкались плечами у кофейного автомата.

Из этой зимней спячки меня вытащило приглашение отпраздновать конец сессии, которое пришло от Саши, друга Серёжи, у которого мы летом однажды гостили на даче. Мы с ним иногда переписывались, но чаще просто обменивались музыкой, а ещё чаще он присылал какую-нибудь картинку с треком на стену. По случаю надвигавшейся вечерники он опубликовал на стене фотографию Маколея Калкина из "Один Дома" и песню "I feel good" Джеймса Брауна. По перекличке в реплаях я примерно понял, в какой компании окажусь, но согласился, почти не раздумывая, потому что надеялся застать там Серёжу.

Часть 2

Саша жил не так далеко от того дома, квартиру в котором мы продали в конце лета; я купил пакет вредной еды из местного KFC напротив квадратного ТЮЗа и дошёл до его дома пешком по заваленной снегом улице, перешёл дорогу по подземного переходу, в котором всегда стоял пышный, душистый и аппетитный запах выпечки, пересёк площадь перед зданием музыкального театра, зимой похожего на лыжный трамплин, и дошёл до одного из относительно новых кинотеатров, в кирпичном доме за которым, с башнями, похожими на форт, по улице с названием из непонятных советских аббревиатур жил Саша.

После порога нужно было пробраться через полосу препятствий из множества пар громоздкой зимней обуви, от которой по всему коридору оставались снежно-водяные подтеки. Из открытого шкафа торчал необъятный кокон из надутых пуховиков, шуб, курток, переплетений шарфов и торчащих из рукавов шапок. В квартире стоял шум, напоминавший мне гудение толпы в фойе какого-нибудь театра до первого звонка. Саша появился из-за угла коридора и извинился за то, что некуда повесить куртку. В спальне, где он предложил бросить её на кровать, меня с ног сбило белое пятно, стоило нам только открыть дверь: Каштан вставал от радости на задние лапы и пытался облизать мне руки и лицо.

- Чего принёс? - поинтересовался Саша, заглядывая в пакет.  

- Закуски.

- Так. Это мы спрячем, - улыбнулся он. - Это нам позже понадобится. А ребята пусть пиццей закусывают. Серый с тобой?

- Не-а, - смутился я.

- Ну и ладно. Я его косяк стеречь не буду!

Сашина квартира показалась не меньше Серёжиной, но в большей степени отвечающей требованиям архитектурной стройности: здесь не было гигантских прихожих и коридоров, как в какой-нибудь картинной галерее, а квадратные метры были разумно распределены между комнатами. Основная возня происходила в огромном помещении, в гостиной, совмещённой с кухней и столовой: самая большая группа выпивала и играла в "мафию" за кухонным столом, заваленным коробками из-под пиццы, а самая шумная пыталась играть в "твистер", но конструкция разваливалась каждый раз, когда Каштана привлекал смех и визг, и он, виляя хвостом, пытался облизать все лица, до которых мог дотянуться. Дверь в Сашину комнату была закрыта, но запах, пробивавшийся через её щели, был такой, словно там жгли конопляную делянку и морковную ботву, и перебивал раздражающий аппетит запах пеперони, плавленого сыра и сердитую желчь табачного дыма, проникавшего с балкона, который стал похож на аэропортовую будку для курения. По телевизору показывали солянку из клипов на VH1 classic, где The White Stripes сменяли Мадонну, Green Day и R. E. M., и я быстро занял себе место на диване, уклонившись от приглашений поиграть в твистер и поесть пиццу.

Несмотря на толпу из нескольких десятков человек, квартира казалась пустой и скудной на события без Серёжи. Краем уха я всё-таки прислушивался к болтовне на диване, чтобы знать, какие экзамены и зачёты будут самыми опасными в следующем году, какие преподаватели самыми требовательными и какие дисциплины нельзя ни в коем случае прогуливать, но глазами я искал кого-нибудь, с кем можно было поговорить про Серёжу, но так, чтобы сам Серёжа потом про это не узнал. Узнав его старосту, я поздоровался и спросил, оставили ли у них кого-нибудь на пересдачу, но получив ответ, что вся группа, кроме двух девочек, закрыла всё с первого раза, я успокоился, и потратил следующие полтора часа на пиво, пиццу, твистер и обнимания с Каштаном, который почему-то лип ко мне весь вечер. Потом Саша спросил, не трудно ли мне будет погулять с ним, на что я с радостью согласился и бегал, вцепившись в поводок, по сугробам во дворе за радостной собакой, силу которой я явно недооценивал, пока у меня не покраснело от холода лицо.

Сдав Каштана обратно хозяину, я решил выйти на лестничную площадку и уселся на ступенях, раздумывая над тем, как бы незаметно улизнуть с вечеринки, когда дверь в квартиру открылась, и я узнал его шаги.

- Какие люди! - Серёжа развёл руки и уселся рядом.

- В Болливуде? - продолжил я и уставился в мусоропровод, чтобы спрятать взгляд. Я был уверен, что покраснел, а во рту сразу пропали слюни, стоило мне только почувствовать его плечо своим плечом: источник жизнерадостной, буйной и грубоватой энергии.

- Где? - фыркнул он.

- Ну это такой индийский Голливуд.

- Это то кино, где люди поют и танцуют в любом жанре?

- Ну типа, - кивнул я, все ещё не встречаясь с ним взглядом.

Внезапно, он шлёпнул меня по спине так, что я чуть не съехал по лестнице, как по зимней горке.

- С Новым Годом! Что? - спросил он после моего молчания. - Даже не поздравишь в ответ?

- А зачем? Ты вроде бы не отвечаешь на поздравления?

- Комментарий под фотографией это не поздравление, - отрезал он.

- А что это? Памфлет, что ли?

- Кто?

- Конь в пальто.

Серёжа вдруг вскочил на ноги, спустился на несколько ступенек вниз и присел на корточки, так, чтобы наши взгляды оказались на одном уровне; его глаза блестели и были широко открыты, и от этого взгляда было некуда бежать.

- Игорь, ты заебал! Какого хуя ты себя так ведёшь?

- Как?

- Ну мы сколько уже с тобой не виделись? Не разговаривали? Не переписывались даже? И как только мы встречаемся, ты какими-то поговорками ебучими разговариваешь!

- Так мы случайно встретились! - возразил я. - Если бы Саша меня не позвал, то я бы и не увидел тебя!

- Ага, Саша, - рассмеялся он. - Саша его позвал. Блядь, какой же ты иногда тупой.

Серёга выпрямился, поднялся по лестнице и скрылся за дверьми квартиры.

Я подумал, что спугнул его, и был уже готов искать его в квартире, чтобы извиниться, но он скоро вернулся с пачкой сигарет.

- Тут разве можно курить? - удивился я. - Что? Я просто спросил, чтобы нам не влетело. Можно?

Серёжа ничего не ответил, закурил, отсел от меня так далеко, как позволяла ступенька, и после какой-то злобной, нахмурившейся паузы заговорил.

- Ну что? Всё? Не хочешь меня больше видеть?

- Почему?

- Ну я же видел, как ты от меня шкерился в корпусе. Джеймс Бонд, блядь.

- Не смешно, - надулся я.

- А какого хуя ты постоянно это говоришь? Что смешно, а что не смешно? Ты что, король юмора какой-то?

Я фыркнул, потому что представил себя на троне с короной на голове.

- Я просто подумал, что всё кончилось, - я сразу взял себя в руки. - Раз ты уезжаешь.

- Я уезжаю через почти год, если всё получится.

- Это вообще не утешение, Серёга.

- Это нормальное утешение. Ещё даже университет не выбрали.

- А почему вообще они должны выбирать тебе университет и решать, где тебе учиться и жить?

Серёжа цыкнул и с какой-то горечью швырнул сигаретный окурок в окно на площадке ниже; увидев, что тот ещё не затух, он спустился вниз и принялся рассерженно его давить, прежде чем вернуться ко мне, но со стороны это было похоже на какой-то неуклюжий танец. Когда он вернулся, он больше не сидел, а стоял несколькими ступенями ниже, так, чтобы не сильно выситься надо мной.

- Потому что я это не только я сам по себе, это ещё и моя семья. Ты же видишь, что я многим им обязан. То, что папа просит, нет, требует от меня, это же вообще крохи по сравнению с тем, что они мне дали.

- А ты можешь нормально объяснить, зачем ему это нужно? - не выдержал я.

- Он хочет, чтобы я натурализовался в Штатах, и постепенно перевесить с мамы на меня активы.

- Что значит натурализоваться? Натуралом стать, что ли?

- По шее получишь сейчас, - предупредил он, но я увидел, что уголки его губ задрожали.

- А почему твой папа не может просто открыть на своё имя счёт где-нибудь? В другой стране? И перевести туда активы?

- Потому что он хочет стать депутатом!

- А, точно. А депутатом он хочет стать, чтобы...  

- На пять лет получить уголовный иммунитет из-за конфликта мэра и губернатора, в который он тут оказался втянут.

- Блядь, какие же вы сложные, это просто пиздец, - выдохнул я, закрыв глаза и запрокинув голову. - Я когда маленьким был, думал, что быть богатым - это покупать, что хочешь, не думая о том, сколько вообще ты зарабатываешь, сколько у тебя осталось. А у вас, ну такое ощущение, что это деньги вами командуют, а не вы деньгами.

- Никто никем не командует, Игорь. Просто жизнь, она сложнее, чем твои представления из прошлого.

- Это точно. Я раньше и подумать не мог, что моя принцесса будет за метр восемьдесят роста и под восемьдесят кило веса.

- Ну что?

- Что?

- Миримся?

Он протянул мне руку так, словно мы были переговорщиками на каком-то поле боя, словно из-за этих его новостей о возможном уезде мы стали противниками, и уже не были любовниками. Помню, что меня тогда испугал этот жест, какая-то непривычная серьёзность в его взгляде, который словно говорил: либо мы миримся сейчас, либо всё. Я согласился на рукопожатие, хотя не представлял ещё, как буду любить его, зная, что он может уехать за океан.

***

Семь лет спустя у главного входа в парк Горького мы таращились друг на друга, словно два человека, которые не могли узнать собственные отражения в зеркалах, хотя никакими отражениями друг друга мы, конечно, не являлись; у меня по спине пробежали мурашки и, наверное, началась бы дрожь, если бы я не отвёл в сторону взгляд: он был слишком похожим на самого себя из моих воспоминаний, будто бы вернулся из какой-то затянувшейся летней поездки с родителями, и улыбался так, будто бы тоже не держал на меня зла, а просто где-то пропадал все эти семь лет. Из-за жизни в одном из самых южных городов Америки тон его кожи заметно изменился, а его улыбка из-за этого казалась сияющей.

- А ты чего так вырядился? - похлопав меня по плечу и поманив к ребятам в рубашках, спросил он. - Мы же на футбол, а не на приём собрались.

- На какой футбол? Мы правда что ли поедем на стадион?

- Куда поедем? - ещё сильнее улыбнулся Серёжа. - В Сочи что ли?

- Я думал, они тут играют.

- И в суп попал?

- Что?

- Индюк тоже думал, - с довольным видом объяснил он. - И в суп попал.

- Я смотрю, в юморландии новый король?

- Знакомься, - он показал рукой на молодых людей в клетчатой и однотонной рубашках. - Mike and Leo. Guys, that’s the friend I’ve told you about.

- He’s not exactly a trustworthy source, I must warn you, - пошутил я, прежде чем обменяться рукопожатиями с ребятами.

Мы стали не спеша двигаться и заговорили с ребятами о том, как они познакомились с Серёжей (Майк знал его с университета, а Лев - с работы); я спросил, как они долетели, а они рассказали, как провели несколько дней в Испании по пути в Россию, пожаловались, что перелёты настолько долгие, что не хватает даже трёхчасового фильма, и что Москва огромный город. Я следовал за караваном людей, шедшим от главного входа к Фонтанной площади и далее к Пушкинской набережной, где в выставочном павильоне разместили кубок Чемпионата. Мы попали в парк в последний день его демонстрации, и поэтому очередь была такой, что мы не стали терять время, а повели ребят к Голицынскому пруду. Серёжа всё это время шёл сзади и говорил с кем-то говорил по телефону, сначала по-английски, а потом по-русски. В парке я чувствовал себя странно: в моих весенних фантазиях, желаниях и страхах эта встреча должна была стать чем-то невероятным, с потенциалом нарушить хоть на мгновение сам ход времени. Однако на деле у меня просто от волнения окаменел живот, и в голосе было больше грубости из-за чувства ребяческой обиды на Серёжу за то, что он не уделял мне всё время, которое у него было, а превратился в какое-то телефонное бормотание у меня за спиной, пока я работал экскурсоводом для его друзей. Когда мы остановились в тени то ли больницы, то ли издательства, а ребята отошли в туалет, мы снова остались наедине.

Часть 3

- А мы ещё кого-то ждём? - поинтересовался я.

- Водителя нашего. А ты с каких пор так щебечешь? По-английски? - с удивлением в голосе, доставившим мне удовольствие, спросил он, балуясь с пуговицей на моем пиджаке.

- О, это долгая история. Короче, один раз меня нашли на берегу Финского залива. Я потерял память, но почему-то заговорил по-английски когда...  

- Сука! - рассмеялся он. - Что это за говно? Мы же вместе смотрели, да?

- Долгий поцелуй на ночь с Сэмюэлом Эль Джексоном и Джиной Дэвис. Эдакий Джон Уик своего времени.

- Я вспомнил! Ну ты и сравнил, блядь. Джон Уик! Так.

Он повертел головой в поисках своих друзей, но в такой густой толпе их трудно было заметить, и его взгляд вернулся ко мне. По какой-то причине, мы не смогли выдержать даже нескольких секунд зрительного контакта, и почему-то оба рассмеялись. Он притянул меня к себе с задором, который чуть не заставил меня потерять равновесие, и потрепал мои волосы. Я тогда совершенно растаял и потерял всякое чувство инициативы.

- Я предлагаю прогуляться по парку обратно до главного входа, а потом Сашка подъедет, и мы отвезём ребят на обед куда- нибудь, потом погуляем по Красной площади и парку Зарядье, а потом поедем смотреть футбол.

- Какой Саша? - не понял я.

- Сашка, друг мой. Ты его забыл, что ли?

- Нет, - соврал я. - А он в Москве живёт?

- Нет. Тоже приехал.

- Ну пойдёте тогда, - согласился я, хотя я бы простоял с ним там целый день.

- Пошли. А где мои американцы?

***

Исходив парк, мы отправились ловить Сашу в одном из переулков в районе Новой Третьяковки. Майк успел рассказать про похождения ребят в стриптиз-клубе в Мадриде, о которых Лев почти ничего не помнил, о том, как они пьяными искали какой-то ATM, который выдавал бы купюры мелкого размена, чтобы не оставить в трусиках у стриптизёрши пятьдесят или сто евро, и о том, как Лев ночью испугался велосипедиста, предлагавшего им наркотики, потому что у него был такой оттенок кожи, что ему показалось, что велосипед ездит и разговаривает сам по себе, без водителя.

Небо взбилось в пенку пористых молочно-лиловых облаков; вечерело, и солнечный свет собирался в кучу где-то в районе Воробьёвых гор. Пока ребята зависли в телефонах в первый раз за вечер, я нашёл в навигаторе магазин с кофе за углом и ускользнул туда, потому что Саша задерживался и потому что раннее пробуждение перед Сапсаном не прошло для меня бесследно. Кофейня была стилизована под открытую кухню, с серым металлическим блеском поверхностей и приятным на ощупь пластиком длинных столов, за которым сидели люди с ноутбуками.

- Пиздец ты конечно неуловимый, - прошептал мне на ухо Серёжа так, что я обязательно бы выронил стакан, если бы кофе уже успели сварить. Он осматривал кофейню с выражением искреннего добродушного удивления на его загорелом лице.

- Я хотел вернуться до того, как вы заметите, что я отошёл. Как ты меня...

- Блядь, я знаю тебя как свою ладонь. Чтоб ты и без кофе, - от сравнения меня с ладонью я успел поморщиться, но Серёжа продолжил. - Я знаешь, что заметил? В Москве этих кофеен в одном районе понатыкано столько, сколько я в Хьюстоне не видел за все время, наверное. У нас там больше сети, что ли. А тут какие-то отдельные... Это, конечно, не кофе из нашего автомата, да?

Я улыбнулся, вспомним звук, с которым монеты падали на дно приёмника, и механическое жужжание, с которым разливался напиток. Мы отошли от прилавка и уселись за пустой стол.

- Сколько лет я тебя не видел? - спросил Серёжа, попинывая меня под столом.

- Много, - с улыбкой, которая не сходила с лица, ответил я.

- Я и не думал даже, что ты ответишь на сообщение, - признался он. - Я так удивился, когда увидел твой текст.

- Я тоже оторопел. Пришлось даже остановить машину на автобусной остановке и перечитать. Я вообще сначала подумал, что это мошенники какие-то пишут, что ты сейчас попросишь денег на билет и кинешь ссылку какую-нибудь, и украдёшь мой вклад на двенадцать тысяч из Сбербанка. Что?

Серёжа почему-то затрясся так, что под ним заскрипели ножки стула.

- Я этого слова так давно не слышал, плюс звучит по-пенсионному как-то. Вклад в Сбербанке!

- А ты когда в последний раз был в России? - спросил я.

- В шестнадцатом году осенью. После выборов. Дождался, пока у папы истёк мандат. Что?

- Слово смешное. Мандат.

- Блядь, Игорь, мы так и будем смеяться над словами Сбербанк и мандат?

- А почему нет?

- Дурень ты, - вздохнул он и пульнул в меня смятую салфетку. - Ну вот, короче. В шестнадцатом году и в двенадцатом году летом.  

- Ого! Какое контрастное время.

- Да не говори! - с какой- то обидой в голосе выпалил он. - В двенадцатом году ещё все спокойно было. Я приехал, потому что хотел повидаться с одним неуловимым. Я даже к твоим родителям тогда приехал. Блядь, я такой хуйни твоему папе тогда наговорил, прямо полной чепухи, и я сейчас уже даже не помню, что именно, но помню, что он на меня смотрел, как на представителя компании Орифлейм.

- Он правда подумал, что ты разбойник какой-то, - каким-то мечтательным тоном вспомнил я. - Он даже когда мне позвонил, чтобы узнать, я сначала не понял, о чем вообще речь, и испугался, что это грабители какие-нибудь, а потом догадался, что это ты. Мама бы тебя узнала, а папа же тебя ни разу не видел.

- Да, я помню.

А потом объявили мой заказ, и у Серёжи зазвенели оповещения на телефоне. Мы вышли на улицу, где за поворотом припарковалась покрытая свежей краской чёрная машина. Саша казался по-театральному бледным на фоне своего давнего друга, хотя его волосы выглядели темнее, чем когда я его видел в последний раз, и он стал почти больше Серёжи. Они очень трогательно обнялись и похлопали себя по плечам так, что я думал, что я от такого удара сломал бы себе ключицу.

- Игорёха! - почти прокричал он, когда увидел меня. - Вот это да! Ты какими судьбами вообще?

- По приглашению, - я кивнул на Серёжу.

- Охуеть! - вскричал он и принялся колошматить и меня по спине. - Я тебя столько лет не видел! Ты куда вообще подевался?

- Я в Питере живу.

- Охуеть, охуеть! - запричитал Саша. - Я столько раз там был, знал бы, я бы тебя набрал!

- Как Каштан? - не подумав, спросил я.

- Каштан умер. У него лапки отказали задние, а потом он есть перестал.

- Пиздец какой! - ужаснулся я. - Мне очень жаль!

- Да его пару лет уже как нету, ты не переживай так. А это пиндосы? - спросил Саша, протянув руку Льву.

- Саня, - цыкнул на него Серёжа.

- Ладно, ладно. Американцы? My name is Александр. But you may call me Sasha.

- Grey, - добавил Серёжа.

***

Из-за особенностей наших телосложений на заднем сиденье между заокеанскими друзьями смог уместиться только я, и после возни Серёжи с ремнём безопасности Саша с блеском весёлого предвкушения в глазах надавил на педаль газа, выкатился на Большую Якиманку и решил дать ребятам два круга по городу, по Садовому и по Бульварному, под какой-то Серёжин хип-хоп плейлист из Спотифая, в котором, Слава Богу, не нашлось места DJ SMASH. Даже понимая, что Садовое и Бульварное кольца имели такое же отношение к Москве, какое Невский проспект к остальному Петербургу, мне тяжело было не попасть под очарование другой столицы, столицы, не похожей на будничный командировочный торопящийся город, в котором я чаще всего раньше бывал, а превратившейся в почти карнавальную площадь с праздничными шествиями, людьми с раскрашенными лицами, вежливыми полицейскими, украшенными витринами, радующимися прохожими, зонами болельщиков и гостеприимными ресторанами. Машина летала по широким улицам, которых почти не было в Петербургском центре, а я таращился в окно, как будто в кино, и наслаждался ощущением безмятежности впервые после начала сточившей мои нервы истории на работе. Виды московского центра доставляли примерно то удовольствие, которое получает археолог во время раскопок, когда видит уплотнённые слои древности у себя под ногами: я был в восторге от переулков с низкими домами и особняками, от громоздких Сталинских высоток, от грубоватого и безвкусного лужковского наследия, от шаблонных позднесоветских жилых домов и от подражательных собяниновских проектов, типа Центрального рынка на Рождественском бульваре, но не от всего этого по отдельности, а от не всегда запланированного соседства форм и цветов.

Наша поездка всё-таки затянулась, а прогулки по Красной площади и парку "Зарядье" были медленными из-за толпы, в которой мы вязли, и из-за того, что Лев и Майк фотографировали почти все, что видели. Я пребывал в состоянии эмоциональной невесомости и умиротворённости, любуясь Серёжей каждым взглядом, но так, чтобы он не замечал. Мне нравилось то, как он изменился и все же остался похожим на себя семилетней давности, что столкновение с его взглядом все ещё пропускало какой-то разряд, похожий на электрический, вдоль моего позвоночника, что он громко смеялся над Сашиными шутками и переводил что-то своим друзьям и подмигивал мне. Из-за того, как быстро мы стали двигаться после встречи у входа в Парк Горького, я не успевал волноваться и переживать из- за того, о чем хотел бы с ним поговорить, да и вообще мне время от времени, когда я смотрел на небо, казалось, что все это просто ещё одна летняя гулянка после первого курса.

К вечеру нас прибило к одному из ресторанов в Даниловском районе, где ребята сняли квартиру через AirBnB; если бы Саша не забронировал стол, то туда было бы, конечно, не попасть. Я не часто видел такие загруженные залы, которые были бы не банкетными, и было сложно поверить в то, что официанты справляются с обслуживанием такого числа гостей, хотя мало кто заказывал в тот вечер что-то, кроме выпивки и закуски. На первом этаже был более молодёжный зал с предлинной деревянной барной стойкой, и резким бетонно-деревянным контрастом между полом и мебелью, а на втором этаже располагалась зона для более семейного отдыха, с тёмно-вишнёвым стеллажом из книг во всю стену. Я подслушал заказ Серёжи и тоже попросил пшеничный эль, но старался пить постепенно, чтобы хмель не развязал мне язык и не заставил наговорить лишнего раньше времени.

Часть 4 (последняя)

В первом тайме вскрики, возгласы, причитания и матерки всё ещё напоминали карнавальное веселье и задор какого-то праздника, сопровождались улыбками на лице лавировавших между столов официантов и какими-то традиционными разговорами про русский футбол, но из-за единогласного воодушевления после первого гола даже я забыл, что приехал в Москву не на футбол, а на встречу с Серёжей, который с Сашей скандировал какие-то кричалки и не обращал внимания на своих американских друзей, по пивному энтузиазму явно обгонявших нас всех и с удовольствием засматривавшихся на девушек, обсуждая их так, словно бы мы не понимали ни слова по-английски.

После ответного гола Хорватии обстановка накалилась, и настроение в зале в начале второго тайма напоминало не трибуну спартакиады, а какую-то situation room, где люди в прямом эфире получали информацию о разворачивающемся на футбольном поле кризисе. На смену шуткам, причитаниями и кричалкам пришли какие-то синхронные вздохи-крики, которые сопровождали самые острые моменты, сорванные атаки, удары по воротам, жёлтые карточки и штрафные, а в перерывах между этими криками царствовала сосредоточенная и внимательная тишина, и даже официанты иногда останавливались, чтобы посмотреть на экраны, от которых отворачивались некоторые гости, как на фильмах ужасов.

Где-то в середине второго тайма мои нервы не выдержали напряжения, и я вышел на улицу с телефоном и бутылкой минералки в руке, обошёл здание ресторана и уселся на бордюр, между двумя небрежно припаркованными машинами, с видом на тихий, обсаженный деревьями двор хрущёвской пятиэтажки, двухполосную дорогу и черневшие металлические прутья какой-то пористой башни или радиовышки. Серёжа материализовался из шагов и шорохов в ночной дворовой темноте у меня за спиной и пригнездился рядом так, что нам едва хватало места.

- Не боишься? - вытащив сигарету, спросил он.

- Чего?

- Гол пропустить?

- Услышим же, - улыбнулся я.

- Я покурю? - зачем-то спросил он, уже выпустив табачный дым мне прямо в лицо. - Я по тебе соскучился. Вернее так. Я думал, что нет, пока тебя не увидел.

Я заволновался, но постарался не подавать виду, а смог только кивнуть.

- У меня точно так же.

- И я не знаю, что сказать, - с какой-то досадой прошипел он. - Но я догадываюсь, что ты хочешь сказать. Что я всегда был не самым разговорчивым, но тут дело не в этом, Игорь, а в том, что мы хоть и рядом, а...

- А что?

- А вот не знаю, - он затянулся, будто чтобы подумать. - Ты не то чтобы чужой, ты просто изменился, что ли...

- Так времени сколько прошло, - от неожиданного идиотизма наблюдения, которым он решил поделиться, я едва сумел сдержать смех и надеялся, что он не заметил. - Люди меняются и за год. Я уверен, что ты тоже уже ну... не такой, каким я тебя помню.

- Плюс восемь килограмм, но они меня только красят! - он толкнул меня плечом. - Слушай. А почему ты согласился приехать, если ты по мне не скучал?

- Хочешь по-честному? Только это не очень празднично будет.

- Похуй. Говори, как есть.

Я тоже глубоко подышал, как будто в середине длинной дистанции, чтобы перевести дух, чтобы прийти в себя. Я надеялся, что то, что у трезвого на уме, у пьяного на языке, и что хмель меня подтолкнёт, а мысли найдут своё выражение без чрезмерных умственных усилий, но пшеничный эль не помогал. Мне почему- то не хватало смелости повернуться и посмотреть ему в глаза, хотя мы сидели почти что в объятиях; я даже стеснялся, потому что если бы повернулся, то мы бы оказались почти на уровне поцелуя. Поэтому я заговорил, разглядывая в темноте свои сведённые в замок поверх бутылки с минералкой на асфальте ладони, опираясь на него плечом, как будто я боялся упасть.

- Я очень тяжело пережил твой уезд. Я поверил в то, что ты всё это сделал специально, что тебе просто нужно было, чтобы было кому тебе хуй сосать, после того, как ты с девушкой расстался, и пока ты в Америку не уедешь. Что я ничем особенно серьёзным для тебя не был. И я решил тебя забыть. То есть стал притворяться перед самим собой, что тебя никогда не было. Я случайно наткнулся на твоё сообщение в контакте, но когда прочитал... Я впервые за годы позволил себе вспомнить тебя, вспомнить нас, и я... я сам удивился, что у меня в памяти всё такое тёплое, солнечное, зелёное и синее, как летний день. Я понял, что я вообще на тебя не злюсь. Ну и что я не против был бы увидеться.

- А должен был бы злиться?

- Да хуй знает! - я посмотрел наверх, в беззвёздное столичное небо, чтобы слеза не выкатилась из левого глаза. - Я же сам себе придумал эту картинку, знаешь, что вот мы сейчас универ закончим, съедемся, объездим весь свет, сфотаемся у Эйфелевой башни, у подножия Килиманджаро, ещё где-нибудь, и никто из наших родственников ни о чем не догадается, конечно... Твоего-то согласия на все эти авантюры я забыл спросить. А пока я мялся, ты свои планы составил. Но это сейчас я всё понимаю. А тогда я, конечно, думал, что это было предательство, ну и злиться было естественно, наверное. А ты почему меня позвал?

Этот момент ночи был сорван гоготом разгорячённой толпы, и мы поняли, что второй тайм закончился, как выяснилось позже, вничью, и что впереди добавочное время. Среди этих голосов мы различили Сашин, который звал Серёжу, и поняли, что договорить не получится.

В добавочное время к ужасу всех гостей ресторана, а также местной ребятни и взрослых, набившихся с улицы в основной зал перед самым большим экраном над зеркалом за барной стойкой, команды обменялись голами, и развязка наступила в серии пенальти. Тишина в ресторане была звонкой и хрупкой, как драгоценное фарфоровое стекло, а паралич, охвативший официантов, менеджеров и даже поваров, покинувших кухню, чтобы смотреть на удары, был такой сильный, что в какой-то момент зал показался мне заколдованным, как в какой-то сказке, где жители замка застыли в ожидании удара колокола.

Чувство горечи, обиды, упадка, разочарования и даже потери определяло атмосферу улицы после того, как матч завершился, а некоторые даже не могли сдержать слез. В нашей компании только Саша выглядел раздавленным, возможно, потому что он единственный был трезвым; американские друзья Серёжи познакомились с какими-то девушками и, дважды проверив адрес квартиры, в которой они остановились, уехали с ними в какой-то клуб и обещали вернуться под утро.

- Я вас подвезу, - сказал Саша, хвастаясь ключами.

- Не надо, - сказал Серёжа. - Езжай спать. Тебе утром рано вставать, выспись хоть.

- Да мне несложно, - не унимался Саша.

- А Игорь тут недалеко остановился. Я его провожу и сам спать пойду, - сказал Серёжа.

Саша пожал плечами и с каким-то интересом посмотрел на меня, пожал мне руку и промычал "до завтра". Мы смотрели, как он долго ждал своей очереди, чтобы выехать с парковки, а потом влился в стройный и необычайно интенсивный для этого времени поток фар и скрылся за поворотом.

- Ну, веди, - пригласил Серёжа.

Мы пошли к моему отелю по улицам, где время от времени попадались компании болельщиков, которые, несмотря на поражение, скандировали кричалки в поддержку национальной команды под одобрительные сигналы проезжавших мимо машин. Казалось, город, как и я, не хотел и не собирался спать, хотя огни в многих окна уже погасли.

- Так. Про что мы разговаривали? - спросил он.

- Про то, почему я приехал, хоть по тебе и не скучал, - вспомнил я, как будто мы только что прервали разговор на парковке. - А потом я спросил, почему ты меня позвал.

- Ебанутый вопрос, если честно.

- Почему?

- Игорь, ты вот пиздишь, что ты изменился, а у меня такое ощущение, что я опять на крыльце у твоего дома с тобой ругаюсь, - с темпераментом, не свойственным ему, пролязгал Серёжа. - Что за вопрос, блядь?! Почему я тебя позвал?!

Он вдруг остановился, как вкопанный, и схватил меня за предплечье, будто дёрнул за стоп-кран.

- Ты вот можешь, глядя мне в глаза, сказать, что ты всерьёз веришь и верил, что мне на тебя всё равно?

Я повиновался и посмотрел в глаза, в которых отразился неуверенный и растерянный я, бархатная зелень сквера и площадь с надоедливым памятником Ленину, приятный светодиодный столичный фонарь, а ещё все те бесчисленные и дорогие моему сердцу летние ночи, когда мы искали что-то во взгляде друг друга, что-то, что каждый из нас за это время потерял и чего ему сейчас недоставало. Не было никакой Москвы, никакого чемпионата, и как будто остались только мы.

- Я этого и  не говорил, - сглотнув комок в горле, прошептал я.

- Притворялся он перед собой, блядь, что меня не было, - вскидывая вверх руки, запричитал Серёжа, накручивая вокруг меня круги. - Про тебя хуй что узнать можно было, шпион ёбаный! Кому не напишешь из общих знакомых, уехал, и всё. А мне ни слова. В универе мои ребята хотя бы за тобой приглядывали, и я хотя бы знал, что с тобой все нормально, вроде бы, но знать от кого-то это одно, а увидеть тебя... А как ты уе...

- А зачем приглядывать? - возмутился я. - Что со мной должно было случиться?

- Ну мало ли!

- Серьёзно? - я фыркнул и закатил глаза. - Не надо было так волноваться.

- Да, знаешь, я, может, и рад был бы, но не получалось, - с какой-то обидой признался он. - Я-то тебя не мог из памяти стереть, я так не умею. Я о тебе постоянно думал, у меня первый год хуй ни с кем вообще не вставал, а получалось только на тебя дрочить.

Я тоже схватил его за предплечье, чтобы успокоить, чтобы он прекратил метаться и посмотрел на меня, но он отворачивался, словно ему не хватало смелости.

- Я не стирал тебя из памяти со зла, Серёга. Просто когда я о тебе думал, я почти всегда грустил, а ночью плакал, чтобы уснуть. Так себе состояние. Я не хотел так киснуть, и я справился, как мог, мне же всего двадцать лет было. Люди и большую хуйню творят иногда в таком возрасте.

Он нашёл в себе силы отдышаться и посмотреть мне в глаза, а потом, смерив меня добрым взглядом, спросил:

- Например, отвозят спящего незнакомца на машине без доверенности после пьянки до своего дома?

- Ага, - я почему-то засмеялся и заплакал, и стал быстро вытираться.

Серёжа отвернулся, чтобы дать мне привести себя в порядок, но у меня ничего не получалось, потому что я будто бы не плакал, а слезы реально бежали из глаз, как будто у меня в железах прорвало кран какой-то.

- Интуристы завтра будут спать, - севшим голосом сказал он. - Поехали в парк? Ты, я, Сашка.

- Поехали, - шмыгая носом, кивнул я.

- Только мы рано за тобой заедем, - предупредил он. - Так что ты не выспишься.

Тут я захохотал.

- Я тебя вижу в первый раз за семь лет, а ты беспокоишься о моем сне?

- Ну мало ли. Игорь?

- А?

- А обнять тебя можно? Только по-настоящему?

Я распростёр руки, но он подошёл медленно и обхватил меня за плечи так, как обхватывал всегда, и уткнулся носом мне в макушку.

- Пахнешь, как я тебя помню, - сказал он на прощание.

страницы [1] [2] [3] [4]