Беги, Валера, беги! (Цикл "Новенькая" - 3)

После истории на крыше я простудился и не мог нормально говорить, хотя душа моя пела. Хотелось несмотря ни на что пойти в школу, чтобы увидеть Новенькую, но температура и сопли усмирили меня. Я валялся в постели, читая книжки, не в силах даже сидеть за компом (хотя там ждала игра Vampire: The Masquerade – Bloodlines с моей любимой Жанетт Воерман).

Болело не только горло... События на крыше произвели на меня такое впечатление, что я постоянно прокручивал их в голове, а когда засыпал, то снова оказывался на крыше и снились мне новые подробности и всякие продолжения. Все это время меня одолевало дикое возбуждение, которое не удавалось унять известным способом. Оно возвращалось снова и снова вместе с горько-сладким ароматом ее духов, вместе с ощущением тяжести ее тела на моем животе. Едва я закрывал глаза, как длинный влажный язык с вишенкой на кончике тянулся ко мне на фоне блестящих глаз. Теперь от одного лишь вида чего-либо вишневого я падал в обморок!

Я даже сочинял стихи, пытаясь развить метафору, что на крыше высотки мы были чуть ближе к небу и всякое такое. Рифма ограничивала мои слова, словно кляп, я же хотел кричать, поэтому свои убогие наброски я засунул вглубь мусорного мешка на кухне, разорвав на мелкие кусочки, чтобы бомжи на помойке не прочли и не преисполнились презрения. Ненавижу стихи.

За окном тем временем цвела весна. Настал день, когда я распахнул балкон, впустил теплый свежий воздух и понял, что здоров как никогда. Яблони едва начали цвести, но даже с четвертого этажа я слышал их аромат, словно чуткий зверь – нет! – как благородный дикарь из литературы эпохи Просвещения! Эдакий худенький и бледный дикарь каменных джунглей… зато высокий!

Мне казалось, что прошла целая вечность, хотя я провалялся только выходные и пару учебных дней. После столь долгой разлуки я твердо решил перейти к серьезным поступкам: сегодня сяду с Новенькой за одну парту! Как я раньше об этом не подумал? Это превратило бы учебу из каторги в сладостный курорт!

Я пришел в школу первым из класса и сразу устремился к последней парте, вокруг которой сгущалась особая атмосфера. Я уселся справа от места Новенькой, бросил рюкзак под ноги и стал ждать.

Сердце стучало как поезд, несущий меня в чудесные края. Я ерзал на стуле, не зная, чем заняться. Начали приходить одноклассники, на меня бросали любопытствующие взгляды – еще бы, ведь я вошел на территорию заповедника, где обитает хищный зверь. Несчастные, они и помыслить не могут, что у нас с Новенькой было свидание!

Ну, формально это ведь свидание? Не знаю, наверное, так и есть. Мы ведь были наедине и так близко. Хотя обстановка была, мягко говоря, странная. Может, никто из одноклассников и не захотел бы провести время таким образом? Да пофиг! Главное – нравится ли мне самому! А мне понравилось?.. А это нормально?

Страшная мысль прогнала мои размышления, словно акула стаю рыбок: а вдруг Новенькая не придет? Мало ли что случилось за время моего отсутствия. Вот и взгляды у одноклассников странные. Может, она тоже заболела? Или вообще перевелась в другую школу?!

Прозвенел звонок, а Новенькой все не было. Ну, она всегда опаздывает… Или все-таки перевелась и я никогда ее не увижу! Я ведь не знаю даже ее телефонного номера…

Класс встал перед Маргаритой Федоровной. Она любила цифры больше жизни, но не в том смысле, что была увлечена своим предметом, а в том, что не шибко любила жизнь. Ее всегда сжатые зубы напоминали крокодильчик для штор.

– Садитесь, – сказала математичка укоризненным тоном и объявила новую тему.

Нервозно постукивая, заскреб по доске мел. Еще и с последней парты не фига не видно. День явно не задался. Эх, а какие были ожидания!

В следующую секунду все переменилось.

Открылась дверь и вошла Новенькая. Кажется, она предварительно постучала, но ее появление произвело такой эффект, будто она распахнула дверь с ноги, и та впечаталась в стену, обрушая штукатурку. В наступившей тишине с сухим стуком упал кусочек мела, которым Маргарита Федоровна писала формулу.

– Куда?! Ты себя видела?! – воскликнула она, поднимая руку как шлагбаум.

Лично я видел Жанетт Воерман из той самой игры. С последней парты я не мог разглядеть деталей, поэтому разум, отметив явное сходство, соединил два образа воедино. Я превратился в жирафа и весь вытянулся вперед. Со мной на Новенькую уставилось еще двадцать пар глаз – будто сценические прожекторы сошлись на фигуре знаменитости.

– В таком виде приходить в школу нельзя! – сказала Маргарита Федоровна. – Ты вообще головой думала, когда так одевалась?

Новенькая кивнула.

– Она еще и улыбается! – ахнула учительница. – Вон из класса!

Новенькая только этого и ждала. Развернулась и шмыгнула за дверь – расклешенная мини-юбка вспорхнула на прощание, обнажая ноги в том месте, где они называются по-другому. Взмах юбки навел меня на мысли о рабах с опахалами, что стоят вокруг царицы в шезлонге и махают, махают…

Я махал рукой, вытянув ее вверх.

– Что, Валерий? – спросила Маргарита Федоровна.

– Можно выйти?

– Это еще зачем? Урок только начался!

Она даже представить не могла, что мое намерение связано с Новенькой. Еще бы, ведь математичка считает, что спасла класс от демона преисподней – все обязаны быть ей благодарны, а Новенькую должны забыть, как страшный сон!

– Съел что-то не то.

(Ага, вишню съел.)

– Ладно… иди… – сказала математичка.

Она задержала меня у самых дверей. Блеснули мелкие белые зубы.

– А портфель тебе зачем? Сбежать с уроков решил?

Я замер. Моя успеваемость по математике и без того оставляла желать лучшего, и ссора с учительницей была бы некстати. На выручку пришла гениальная мысль, и я выдавил, будто смущаясь:

– Там туалетная бумага… можно я уже пойду? Мне надо бежать! Срачно, то есть срочно…

В классе раздались смешки.

– Ох, беги-беги, конечно! – воскликнула Маргарита Федоровна, махая руками, словно отгоняя вонь.

Я действительно побежал, но не в туалет, а вниз по лестнице, выискивая глазами понятно кого. В здании школы Новенькая задержалась ровно настолько, насколько быстро умела передвигаться.

Выскочив на улицу, я увидел, как она стоит на другом конце футбольного поля за школой. Я махнул рукой и направился к ней. Наконец-то разгляжу ее прикид вблизи! Едва я пересек половину поля, Новенькая развернулась и побежала прочь из двора.

Я – за ней, вниз по улице.

Утреннее солнце сияло на тротуарной плитке, свежий воздух обжигал легкие. В прицеле моего взгляда маячила фигурка Новенькой, но дистанция никак не сокращалась!

– Стой, дура! – крикнул я. Применительно к Новенькой слово "дура" приобретало дополнительный оттенок и как бы подчеркивало женственность: сразу представлялась некая особа, сочетающая в себе бестолковую иррациональность и абсолютную красоту.

Ее волосы развевались огненным флагом, стук каблуков раздавался на всю улицу – на таких здоровенных каблуках она от меня не убежит…

Ковбой Мальборо сказал: никогда не бегай за автобусами и за женщинами – все равно не догонишь. Я понимал суть фразы, однако юношеский максимализм убедительно говорил мне, что если бежать достаточно быстро и долго, то все-таки догонишь!

Мелькали тонкие ноги в сетчатых чулках, трепыхалась клетчатая юбка. У меня уже кололо в боку, а Новенькая все еще была впереди.

Трехэтажные дома кончились, справа распростерся бурьян с заброшкой. Новенькая свернула туда так уверенно, словно бежала к себе домой. Когда подоспел я, она уже скрылась в темном дверном проеме.

Я упер руки в колени и отдышался. Никогда так не бегал. Лицо пульсировало жаром, в носоглотке жгло. От двухэтажного кирпичного здания тянуло прохладой, в дырявой двускатной крыше кто-то чирикал. Украшенная граффити, словно татуировками, заброшка гостеприимно щерилась разбитыми окнами.

Я осторожно вошел внутрь. Пахло штукатуркой и пыльной древесиной, под ногами валялся всякий хлам. Мелькнула мысль – как бы Новенькая не навернулась тут на своих каблучищах. Однако волноваться мне стоило за себя.

С торжествующим воплем Новенькая прыгнула на меня со спины – я едва устоял. Она оплела меня руками и ногами, туфли клацнули на уровне моего пояса, словно защелкнулся замок. В следующую секунду она впилась зубами мне в шею! Мой вопль потонул в ее хохоте. Она уже не кусалась, но в ухе зазвенело так, что лучше бы она выпила всю мою кровь.

– Испугался? – с восторгом спросила она, продолжая висеть на мне.

– Немножко, – пробормотал я. Шок прошел, и я ощутил, как ее теплое гибкое тело соприкасается с моим, на меня обрушился запах ее волос и духов.

Не успел я прочувствовать момент, как Новенькая слезла и принялась поправлять свои волосы. Зря, ведь от нахлынувших ощущений я вот-вот взлетел бы в небо вместе с ней!

Я сделал вид, что заинтересовался надписью на ее топике. Там было название какой-то блэк-метал группы, написанное ветвистым шрифтом и потому совершенно нечитаемое, так что у меня имелось оправдание пялиться бесконечно. Лифчик отсутствовал, и на прохладном воздухе это было особенно заметно… Я судорожно сглотнул. Новенькая поправила топик, потянув за краешек и отпустив. Черная ткань скользнула будто по упругому мармеладу. Вишневому?! Ах… Ниже топик кончался поперечными разрезами, и взору открывался голый живот: молочно-белый и абсолютно плоский. Но его я видел лишь краем глаза – не разглядывать же ее с головы до ног!

Я понял, что именно это и делаю. Я резко развернулся на сто восемьдесят градусов и с любопытством окинул взглядом стены и потолок. Глубокомысленно хмыкнул и прокомментировал сохранность здания. Она ответила что-то в том же духе, но лицо было хитрое и довольное.

Как правило, мне трудно общаться с девушками, тем более с ТАКОЙ девушкой, однако сейчас разговор пошел сам собой, беззаботно прыгая от одной темы к другой как шарик-попрыгунчик.

С ума сойти – я гулял с самой крутой девчонкой на свете! Меня переполнял восторг, отчего весь мир преображался. Рыхлые кирпичные стены стали руинами древних дворцов, а мы – первооткрывателями: удалой археолог и безумная красотка. У меня еще не бывало девушки, но не потому, что я никого не интересовал или был стеснительным. Дело в том, что в каждой я видел кучу недостатков и куча эта отбивала у меня весь энтузиазм. Так продолжалось до знакомства с Новенькой. Она казалась частью той настоящей жизни, о которой мечтаешь с детства, однажды увидев в блокбастере.

Мы болтали и бродили по заброшке. Казалось совершенно необходимым заглянуть во все помещения и проверить каждый шкафчик. А уж если что-то заперто – жизнь не мила, пока не вскроешь! Мы будто в компьютерной игре исследовали локацию за локацией. Наконец, остался только чердак.

В конце коридора на втором этаже в стену были вмонтированы металлические скобы, уходящие к люку. Мы постояли, задрав голову вверх, предвкушая финальный этап. Скобы начинались на уровне плеч, чтобы дети не лазали. Я прикинул, что смогу легко подняться, и уже представил, как сверху галантно подаю руку Новенькой, однако она сказала:

– Я первая.

Я представил, как она в мини-юбке ползет наверх, и рыцарь внутри меня впал в праведную истерику. Я пробормотал:

– Но ты же в юбке, я же… твои эти…

– Даму пропускают вперед, – сказала она растерянно и похлопала ресницами. Искорки в глазах как всегда выдавали ее.

– Дамы вперед, – уступил я. Кто-то глубоко внутри меня добавил: "И в зад!"

– Только ты должен меня подсадить.

– Я принесу стул из комнаты.

– Дурак, что ли?! – воскликнула она.

– А что?

– Стул гнилой, сломается, я упаду, сломаю шею, тебе придется меня хоронить или сдаваться милиции. Ты этого хочешь?

– Н-нет…

– Тогда встань спиной к стене и сложи руки в замок. У тебя-то ничего не сломается?

– Не сломается, – сказал я и покраснел.

Новенькая подошла ко мне вплотную и поставила ногу в мои ладони, одновременно взявшись за лестницу. В космических туманностях макияжа ее серо-голубые глаза казались мистическими звездами. Она распрямила ногу – передо мной пронеслись ее топик и белый живот, после чего клетчатая юбка оказалась так близко, что я смог разглядеть отдельные ниточки. В горле пересохло, я затаил дыхание. Она не торопилась подниматься выше и сказала:

– Закрой глаза.

– Конечно! – выпалил я и зажмурился.

Она шагнула выше, я ощутил каблук на своем плече, и вот она оказалась на лестнице. Я послушно стоял с закрытыми глазами.

– Заперто! – воскликнула она и выругалась. – Подай мне сумку.

– Но как я…

– А ну-ка!

Я открыл глаза, поднял с пола сумку и протянул наверх. Новенькая спустилась пониже и оглянулась через плечо – наши глаза встретились, после чего мой взгляд стотонной гирей потащило вниз. Я уставился на колокол юбки снизу и окаменел. Если бы мы были в аниме, то мое лицо показали бы на весь экран: глаза вытаращены, рот открыт, лоб в мелких капельках – и звук сдавленного вздоха! Новенькая вытащила сумку из моих скрюченных пальцев.

– Спасибо, – сказала она дрожащим от смеха голосом, и приступила к взлому.

Под юбкой от чулок оставались только тонкие лямочки, контрастирующие с нежной белизной кожи. У Новенькой изящная фигура и тонкие ноги, но в моем видении будто кто-то поднес огромную увеличительную линзу ей под юбку! Бедра чем выше, тем сочнее, а потом резко переходят в округлые холмы – я видел только их основание и сводящую с ума линию перехода, остальное скрывалось под загадочной темнотой, заставляя юбку топорщиться. Мой взгляд, не способный постичь все эти формы, скользил по ним снова и снова. В простых плавных линиях словно обнаружилось дополнительное измерение, и я заблудился в них, как в лабиринте! Мелькнула полоска розовых трусиков, стиснутая в теплой упругой тесноте. Я покраснел, но в следующую секунду вся моя кровь устремилась вниз – я охнул и согнулся, ощутив грубую ткань. От такого натиска и джинсы порвутся! А вдруг она увидит?! Эта мысль заставила меня снова покраснеть. Так и я стоял внизу – то краснея, то бледнея, словно мигающая лампочка.

– Ты ползешь? – донеслось сверху.

Вверху зиял открытый люк, Новенькая оглядывалась через плечо, взгляд был невинный. Ее нога медленно переместилась на очередную ступеньку. До меня дошло, насколько близко я окажусь, если залезу на лестницу. В голове пронеслись картинки всевозможных положений.

– Я потом… пожалуйста, – простонал я. Лицо мое было уже не красное и не белое, а полосатое, как карамельная тросточка.

– Ну ла-а-адно, – протянула она как будто разочарованно. Однако мне показалось, что именно такого эффекта она и добивалась. Женщины?!

Когда я полз наверх, то стал участником замечательной игры, суть которой сводилась к тому, чтобы уворачиваться от плевков. Мой возмущенно-укоризненный взгляд Новенькую совершенно не останавливал! Я вылез почти не оплеванный, но она заявила, что я проиграл: плевки нужно было ловить. "Ртом", – уточнила она и расхохоталась. Такая шутница!

На чердаке пахло древесиной и было не так пыльно, как можно ожидать. Видимо, мы забрались сюда первые, потому что здесь не было хлама и надписей. Не чердак даже, а довольно уютная мансарда. Сквозь прорехи в крыше падали лучи солнца – косые и яркие. Когда Новенькая проходила через них, ее белая кожа ослепительно вспыхивала.

Я не мог молчать. Казалось, тишина работает против меня, обнажая все мое пережитое смущение, так что я говорил и говорил. Обычно я способен на глубокие и последовательные рассуждения только на бумаге, но сейчас я будто зачитывал свои дневники, спрятанные в ящике стола, добавляя к тому же экспрессии и веселья. Говорил о жизни и ее смысле в контексте смерти, о человеке и поиске своего места в мире, важно припоминал обрывки цитат Ницше и Пелевина. Делясь своими соображениями, мы наперебой заканчивали мысли друг за другом, после чего замолкали и пожирали друг друга глазами.

Вдруг Новенькая притихла и посмотрела исподлобья. Глаза стали колкими, лицо окаменело. Я как раз договорил очередную хлесткую фразу – и опешил, услышав в ответ тишину. Она выглядела… злой. Я чем-то оскорбил ее?

Новенькая достала чупа-чупс и сунула в рот.

– А ответь-ка мне на вопрос, – сказала она невнятно.

– Спрашивай что угодно!

Мне казалось, что в этот момент я знаю ответы на все вопросы или хотя бы имею гениальное мнение. Она подошла поближе и спросила, посверкивая глазами:

– Что ты думаешь об этом?

Она задрала топик и открыла моему несчастному взору самую что ни на есть женскую грудь! Я открыл рот, но не для ответа, а чтобы застыть в шоке. Новенькая сунула мне в рот чупа-чупс. Я сглотнул вишневую сладость и забыл обо всем на свете. Не отрывая взгляда от груди, я с таким усердием отыгрывался на чупа-чупсе, что мог бы рассосать его секунд за пять!

– Где твое красноречие? – спросила Новенькая, пылая дикой улыбкой.

Холмы были небольшие, но уверенно очерченные по широким окружностям, а их навершия… Все формулировки в моем сознании бессильно рассыпались на отдельные слова: крупные, розовые, твердые, дерзкие, мармелад, рубины, вишни… И тут я сморозил нечто.

– Не могу разглядеть… – сказал я, прищурившись.

– Ах вот как?!

Новенькая одернула топик, забрала у меня леденец и швырнула его в стену. Последнее убедило меня в том, что она серьезна.

– Я имел в виду тень! – заорал я. – Я хотел, чтобы ты вышла на свет!

– Ну-ну. Я все поняла.

Меня захлестнула паника.

– Ну извини!

Я рухнул перед ней на колени. Новенькая вздрогнула и прикрыла рот кончиками пальцев. Щеки ее мило порозовели, глаза стали огромными, как звездное небо. В следующую секунду она с размаху пнула меня в грудь. Я задохнулся больше от неожиданности, чем от боли.

– Ненавижу тебя! – крикнула она и метнулась к люку.

Когда над поверхностью пола осталась только ее голова, Новенькая процедила:

– Не смей больше за мной ходить! Никогда!

Я сидел на чердаке еще около часа, приходя в себя. Я полагал, что гулял по эдемскому саду, а оказывается, бродил по минному полю! Мы ведь чувствовали и понимали друг друга на особом уровне… Как же так? Все было так хорошо, но я где-то допустил ошибку и все испортил… А теперь… все кончено.

На следующий день я по инерции сел вместе с Новенькой. Точнее, попытался. Она с каменным лицом взяла мой рюкзак и выбросила в распахнутое окно! Я опешил, дернулся к окошку, к ней… Хотел схватить ее за горло и придушить для усмирения, но вдруг мне отчетливо представилось, как она откусывает мне нос, поэтому я лишь потряс перед ней сжатыми кулаками с поистине итальянской экспрессией. Позже я оправдывал себя тем, что у Новенькой был шипастый ошейник, а еще позже я признался себе, что никогда не причиню ей боль. Ну а в тот момент я, рассыпая ругательства, побежал во двор, надеясь, что рюкзак не угодил в собачью какашку.

Новенькая больше не проявляла агрессию, но начисто меня игнорировала. В то же время я знал, что если я воспользуюсь ее безразличием и увяжусь за ней после уроков, то она озвереет. Мне хотелось так много ей сказать, подразнить ее, рассмешить, порадовать, удивить – да много чего хотелось. Но все это было бессмысленным без ее буйности, странности и непредсказуемости. Она больше не хотела разговаривать, удивляться, радоваться, прикалываться, драться и издеваться. Я постепенно сходил с ума, пока однажды мои мысли и чувства не нашли неожиданный выход.

Меня отправили участвовать в олимпиаде по русскому языку и литературе. Для написания сочинения нужно было ехать в гимназию на другом конце города, и я опоздал на автобус: уже подходил к остановке, когда тот тронулся и безразлично покатил по проспекту.

Я был настолько вне себя от последних событий, что просто побежал вслед. Я не кричал и не махал руками – просто бежал вдоль дороги. Какие-то дети в хвосте салона показывали на меня пальцем. Автобус оторвался на полкилометра, но я продолжал бежать и сократил дистанцию на светофоре. Пешеходный светофор я проигнорировал и пробежал по дороге, вызывая возмущенное бибиканье. Автобус снова угнал вперед.

Я бежал уже просто так, всем назло, только для того, чтобы двигаться вперед. Подняв взгляд от пыльного асфальта, я увидел, что автобус остановился и открыл двери. Я преодолел последние сто метров и ввалился в салон. Несколько пассажиров зааплодировали, и к ним присоединился весь салон, погружая меня в сюрреализм.

Все оказалось банально: меня заметили и попросили водителя остановиться. Однако для меня это событие стало знаковым: я догнал автобус. Теперь я знал, о чем напишу в сочинении. Я в нетерпении потер руки и издал рычащий смешок, давая пассажирам повод убедиться в том, что я действительно маньяк.

***

Сочинения тех, кто победил в городской олимпиаде, мы обычно писали в классе как диктант. В тот день я пришел на урок русского гордый, как Цезарь. Дело было даже не в том, что впервые в жизни я занял первое место, – моей целью был диктант, и я ее достиг.

Когда начался урок, Андрей Ефимович посмотрел на меня тяжелым взглядом, хотя в уголках губ таилась ирония. Грузный и загорелый, бреющийся только по праздникам, меньше всего он напоминал школьного учителя. Он походил на морехода-контрабандиста, ушедшего на покой среди школьных тетрадей, но навсегда пропахшего табаком, кофе, шоколадом и карибским ромом. Для всех было загадкой, почему он подался в учителя. Казалось, он преследует скрытую цель – проводит социальные эксперименты, выслеживает кого-то, выполняет таинственный обет, ведет оперативную работу под прикрытием или, наоборот, скрывается от закона.

– Валер, – сказал он, – поздравляю с победой на олимпиаде.

– Спасибо.

– Ты стал писать намного лучше. Внезапно!

– Это вдохновение.

– Скорее обострение, – усмехнулся он. – Сочинение действительно недурное, но… ты хочешь, чтобы по нему писали диктант?

– Конечно.

– Тогда зачем ты выбрал такую тему, дружочек?

– А что такого?

Учитель взял тетрадь и зачитал тему моего сочинения. Класс притих. Кто-то давился от смеха, кто-то прошептал: "Капец". Я оглянулся на Новенькую. Она смотрела в мою сторону, но будто сквозь меня, и мне не удалось поймать ее взгляд.

– Андрей Ефимович, – сказал я. – Я вдохновлялся классиками русской литературы. В частности, Буниным.

Я так и не удосужился прочитать его рассказы, но знал, что Бунин был тем еще романтиком и извращенцем, так что оправдание должно было сработать.

– И это я еще Набоковым не вдохновлялся, – добавил я.

Андрей Ефимович покивал и сказал:

– Ты всегда напоминал мне Уайльда, Валера.

(Только спустя несколько лет я понял, что учитель обозвал меня пидорасом.)

Он еще несколько минут листал сочинение, качая головой. Наконец махнул рукой и сказал:

– Доставайте двойные листочки.

"И убирайте детей от экрана", – добавил он вполголоса, но с первой парты я все расслышал.

Таким образом я рассказал Новенькой о том, что думаю о ней, о ее прекрасной груди, о мужчинах и женщинах, о жизни и смерти. Я написал это просто так – не для олимпиады, не для учителя, не для диктанта. По большому счету, я писал даже не для Новенькой, а для самого себя, вот только теперь не в стол, а на публику.

После диктанта была большая перемена, и я сбегал до кулинарии, где обожрался вишневыми пирожками. Когда я вернулся, то не нашел своего рюкзака. Я негодующе обвел взглядом класс и наткнулся на Новенькую. Мой рюкзак лежал на стуле рядом с ней. Она внаглую пересадила меня к себе? Я подошел и сел за парту.

– Ты больше не обижаешься? – спросил я.

– Я не обижалась, – сказала она тихо.

– Все хорошо?

– Не-а.

– А что не так? Мы снова разговариваем и теперь сидим вместе… все супер!

Ее лицо оказалось в сантиметре от моего – глаза сверкали, улыбка обжигала.

– Тебе пизда! – сказала она с восторгом.

Прозвенел звонок, и Новенькая отпрянула, принимая позу истинной леди: спина прямая, голова приподнята, ресницы целомудренно опущены. Я любовался ее безукоризненно прямым носом и выразительной линией чувственных губ – такой профиль нужно чеканить на золотых монетах Атлантиды! Я знал, что она наблюдает за мной периферийным зрением, а в голове у нее вовсю вращаются адские шестеренки.

Внезапно я осознал: если я не смог догнать ее, то не смогу и убежать! С тех пор я и занялся бегом (но это меня не спасло).