Новости (глава 10)

Часть 1

Подкатегория: без секса

Из-за густой хвойной приморской зелени казалось, что календарь Выборгского залива обгонял течение городского времени на пару особенных недель, за которые в петербургских парках, скверах, аллеях и палисадниках распускаются листья на деревьях, в нос бьёт запах черёмухи и сирени из школьного сада, а городской пейзаж застывает в зелёной неге, в которой простоит до конца сентября.

Бродить по почти высохшему заказнику, где на голых сельговых лугах только редко можно было разглядеть остатки бело-серой снежной каши на мохово-лишайниковом налёте, было легко и приятно, однако мы недооценили масштабы полуострова, и в какой-то момент уже устали надеяться разглядеть за очередным новым некрутым подъёмом дороги матовый перелив сине- серого залива под стягивающими солнце облаками. От первого за сезон по-настоящему тёплого загородного воздуха, бодрящего аромата морских брызгов в ветре, разгоняющем тягучую, как патоку, вонь хвойной смолы, почти закружилась голова. По пути к западному побережью мы собирали ветки для вечернего костра с шашлыками, кусочничали, не в силах дотерпеть до условленного места для пикника, гадали, что означает флаг Латвии на некоторых деревьях и камнях, пока Толя не объяснил нам, что это никакой не флаг Латвии, а маркировка экотропы. Потом мы, борясь с непонятно откуда взявшимся чувствами угрозы и страха, шарились по развалинам давно заброшенных деревень малых народов, которые давным-давно жили на полуострове. К полудню, отставая от расписания, мы достигли смотровой вышки, которая была похожа на шалаш мечты из детства и представляла собой деревянное сооружение высотой в несколько этажей, построенное на опорах трёх ветвистых деревьев с широченными стволами. За всё время прогулки мы никого не встретили, хотя с вышки открывался красивый вид на тяжёлое прибрежное нагромождение валунов, спокойную, с морщинистой рябью, синеву залива, где в самой дали ходили под парусами несколько лодок, и на пятно солнца, гудящее за горой взбитого облака.

Из-за того, что обратно мы решили возвращаться не тем же путём, которым пришли, прогулка растянулась ещё сильнее, и никто особо не удивился, когда по возвращении увидел на часах и телефонах отчёты о более чем двадцати четырёх километрах пройденного за день расстояния. Днём мы смотрели какой-то телесериал на телеканале "Домашний" и пили каждый раз, когда не угадывали развязку серии за первые пять минут, сражались за право подключить свой телефон к AUX и распределяли обязанности по подготовке ужина. Из стоящих недалеко домов тоже доносились звуки музыки или телепередач, и гостей можно было увидеть, пока они вытаскивали из багажника машины огромные пакеты с углями.  

После ужина подавали выпивку и устроили дискотеку, на которую напросилась похожая по размерам компания из третьего дома, заметившая, что мы привезли с собой колонки. В какой-то момент посреди ночи от кругов, которые расходились по стакану с виски из-за грохотавших колонок, и от пьяного пения такого громкого, что едва ли можно было расслышать самого исполнителя, и от танцевальных пируэтов, на которые явно не были рассчитаны скромные летние домики, я вспомнил о вечеринках, на которых бывал с Серёжей в самом начале нашего знакомства, и расчувствовался так сильно, что пришлось выйти на улицу, обойти дом, перелезть через забор на чужой участок и развалиться там на кушетке. Там я лежал, разглядывая блеск звёзд, и думал о том, возьмут ли меня на новую работу, поступил ли я плохо по отношению к другим ребятам из отдела, а ещё размышлял о том, что скажет Серёжа, когда увидит меня. Я не думал о том, изменился ли он, потому что невозможно, наверное, было за семь лет не измениться, но впервые задумался о том, почему он вообще захотел встретиться со мной, несмотря на то, с какой тщательностью я оборвал все наши связи.

Я вообще в первый раз позволил себе хотя бы пофантазировать о том, думал ли он обо мне, как искал меня, если вообще искал, и какие ожидания были у него от этой встречи. Я точно знаю, что он возвращался в родной город дважды после того, как уехал в Америку, и оба лета я предусмотрительно провёл в других частях страны. Он точно искал меня летом в двенадцатом году, писал парням из моей группы и даже приходил домой к моим родителям один раз, представившись папе моим руководителем по какому-то исследовательскому проекту. Все, что я слышал про него после 2012 года, я слышал не из-за своего любопытства, а от наших общих знакомых в университете, связь с большинством из которых была потеряна после того, как я уехал в Петербург. Но если попытки залезть к нему в голову, которые не имели успеха даже когда мы проводили вдвоём дни и ночи, привлекали меня каким-то трогательным чувством надежды на то, что я все ещё ему дорог, или что ему есть, что мне сказать, или что ему на меня не все равно, то когда я задумывался о том, что я ему скажу, если он вдруг спросит, почему после стольких лет молчания и попыток избегать его я вдруг с радостью встречающего хозяина пса ринулся в Москву.

Этот воображаемый диалог, как бы усердно я ни разыгрывал его в голове между мной и Серёжей, требовал в первую очередь какого-то разговора с самим собой, от которого я уворачивался все семь лет. Оборвать с ним связь, отказаться от воспоминаний обо всём хорошем и плохом, что у вас было и жить так, как будто бы ты его никогда и не встречал, казалось легче, чем искать ответы на вопрос о том, почему мне было так больно. Какое-то время я оправдывал такое поведение тем, что моя проблема никакой проблемой не является, что она просто высосана из пальца, ведь вокруг меня регулярно сходились и расставались, а на старших курсах даже успели пожениться (и развестись) несколько однокурсников, и все они продолжали жить своей жизнью, многие даже похорошели после расставаний и разводов, не забрасывали ни учёбу, ни тусовки, одним словом, не ломались, не прятались и не закрывались, а, значит, если получилось у них, то получится и у меня.

Было непонятно, зайдёт ли вообще про это речь, но на всякий случай я решил подготовиться, и после возвращения с майских каникул я стал ходить на пробежку без наушников, пытаясь сформулировать наиболее честный, прямолинейный и лаконичный ответ на воображаемый вопрос, разгадать эту загадку для самого себя. Со временем я понял, что мне было страшно признаться самому себе в том, что я так с ним обознался, что отношения, которые были такими ценными для меня, оказались не такими же ценными для него, и я злился на себя за то, что позволил себе обмануться, и поэтому пытался забыть Серёжу как свидетельство собственной ошибки, за которую мне было стыдно.

На город, тем временем, сошло настоящее лето: ночи ещё не белели, но солнце как будто постоянно висело над городом и таяло в спокойных заводях залива поздно, после девяти вечера, оставляя на воде голубовато-зелёное пятно. Распустились старые яблони во дворах и разросшиеся кусты сирени, с обломанными уже ради цветов ветками, выстроились очереди за супрастином в аптеки, чиркали колеса пенибордов и роликов по припорошённому лепестками черёмухи асфальту. Набережная Фонтанки заполнилась несмолкаемым бормотанием аудиогидов, которые звучали смешно из-за старых динамиков, на киосках у Московского вокзала обновили афиши с экскурсиями и прогулками, колотили и мастерили неудобные летние веранды на Невском проспекте.

До открытия чемпионата оставалось около месяца, но в городе уже было заметно больше иностранцев, чем обычно; иногда они просили помочь найти вход в отель, который был расположен не с фасадной стороны здания, а спрятан в лабиринте внутренних дворов. Перерыв между майскими праздниками и Девятым Мая я провёл дома и на работе, совершенствуя "компромат", который насобирал за предыдущие пару месяцев. Подготовку к собеседованию у Вани осложняло то, что изымать документы, фотографировать их и запрашивать банковские проводки нужно было так, чтобы ни Парфён, ни Кристина ни о чем не догадались. Я сам не до конца понимал, зачем я скрывал свои сепаратные переговоры с Ваней от ребят; себя я успокаивал тем, что в спасательной шлюпке может быть только одно место, и что от успеха всей моей затеи зависит моя поездка к Серёже в Москву. Если бы весь этот набор документов, отчётов, пояснительных записок и замечаний попал в руки к главным акционерам, то они бы как минимум поняли, что стремление подрядчика купить нашу компанию объясняется не его желанием взять под контроль ситуацию со сдачей объектов, а другими, более корыстными интересами, и что если пустить в ход определённые процедуры, то продажу можно усложнить и затянуть. Но я не собирался показывать эти документы акционерам.

На собеседование Ваня вызвал меня письмом на электронную почту, которое я легко мог и проворонить из-за надоедливых рассылок, которые улетали в папку спам. Я приехал в простом рабочем костюме со здоровой папкой документов и флеш-картой на 64 GB памяти. Ваня встретил меня на проходной на первом этаже, пикнул карточкой, что-то кивнул охраннику, который хотел было попросить меня предъявить документы, и поманил за собой к лифту.

Часть 2

Его новый офис располагался в районе Московских ворот, а пол и стены лифта блестели так, как могут блестеть они только после недавнего ремонта. Я как обычно засмотрелся на панель управления кабины, где непросто было сосчитать кнопки этажей, а Ваня хранил не то дружелюбное, не то равнодушное молчание, тарабаня пальцами по экрану своего телефона.

Собеседование походило на какой-то неспешный фарс, где сотрудница HR, рыжеволосая женщина в очках, лет на десять старше меня, задавала мне вопросы о том, что входило в мои должностные обязанности на предыдущем месте работы, какими инструментами я пользовался для решения поставленных задач, с каким программным обеспечением умел работать, и приходилось ли мне работать с реляционными базами данных. Присутствие Вани за моей спиной выдавал только трещащий звук печатания, который он не сделал потише.

- Так, - подытожила она минут через двадцать, делая какие-то пометки в уродливом фирменном блокноте компании. - Мы в общем-то в вопросах оценки квалификации сотрудников Ивану доверяем. Тем более, опыт совместной работы у вас имеется, должностные обязанности вы знаете; одним словом, сработаетесь. С черновиком трудового договора ознакомьтесь, вот тут два экземпляра. Они уже подписаны с нашей стороны. Если вас всё устраивает, то один экземпляр мне вернёте. Ваш электронный адрес Иван мне передал, поэтому я вам ещё напомню.

После того, как собеседование закончилось, я последовал за Ваней в лифт и передал ему папку и флешку. Кабина плавно опускалась на подземный этаж, подбирая попутчиков на случайных этажах, и к тому моменту, как мы спустились на парковку, Ваня успел пролистать папку, а у меня отчего- то заложило уши. В чёрном джипе с петербургскими номерами нас ждал человек в джинсах и полосатой поло рубашке; он был худ и усат, и чем-то напоминал оперативника из тупого сериала, который мы смотрели пьяными в заказнике с ребятами. На заднем сиденье у него был подготовлен ноутбук; Ваня пригласил меня занять пассажирское место впереди. В машине пахло можжевельником от освежителя воздуха, сигаретным дымом и старой кожей салона. Ваня не представил владельца машины, а я не задавал лишних вопросов, пока они разбирали содержимое флешки на ноутбуке и листали небрежно сшитые страницы в папке.

- Господи, - произнёс, наконец, человек в поло немного севшим голосом, когда они закончили осмотр. - И Волков ещё заикался о проценте от сделки, ты представляешь?

Ваня закатил глаза и покачал головой.

- Добро пожаловать, - усатый собеседник захлопнул компьютер и протянул мне руку. - Ивана во всем слушайся.

Когда машина уехала, я позволил себе задать Ване мучивший меня вопрос.

- Насколько тупым надо быть собственником, чтобы не понимать, что у тебя именно что отжимают компанию, а не предлагают тебе плохой выход из худшей ситуации?

- Ну почему сразу тупым? - рассмеялся Ваня. - Можно сказать, что собственники просто потеряли бдительность. Ты же сам понимаешь, что они бы с заказчиком не смогли начать работать просто так, на конкурентной, что называется, основе. Чтобы зайти в этот пул привилегированных подрядчиков, нужны были контакты на самом высоком уровне. Но ничего не стоит на месте. Меняются и команды, и обстоятельства. Ваши собственники, - сказал он так, словно никогда вместе со мной и не работал, - стали ленивыми, привыкли к тому, что у них есть статус привилегированных подрядчиков, контроль ослабили, ну и, чего уж скрывать, слишком поверили в себя. Подумали, что с ними контракты заключают из-за каких-то уникальных навыков и компетенций, которые они предлагают, а не все по тем же причинам, по которым они попали в этот пул изначально. И когда начались проблемы, они хотели решить их по-старому, потому что, ну они же не абы какой подрядчик, а один из трёх главных... Контракт подписывай, - он кивнул на бумажки, которые я забрал с собеседования, - и выходи на работу в августе. Поглощение к тому времени должно завершиться. Я жду тебя, у нас много работы.

***

Ртутная линия термометра, подарок предыдущих собственников в ржавой обёртке, скукожилась до короткого отрезка с концом на отметке в минус двадцать градусов. Открывая на пятнадцатиминутное проветривание окно утром перед занятиями, я торопился надеть тёплые носки, пока зимний воздух жалил ступни и пятки. Из-за комедийно-пародийной длины солнечного дня на стыке ноября и декабря я стал засыпать раньше обычного, просыпался перед будильником и мог позволить себе таращиться в телевизор, который я почти никогда не использовал по прямому назначению, и который служил в основном экраном для приставки. Утренние новости пугали меня хаотичностью и отсутствием какого-то центрального сюжета: с утра пораньше рассказывали то про новые кадровые перестановки в силовых структурах, которые затеял президент Медведев, то про какие-то южнокорейские и северокорейские перестрелки, словно на дворе пятидесятые годы, то про происшествие в одной краснодарской станице, которое казалось кошмаром, приснившимся в лихорадке автору сценариев программ "Криминальная Россия" или "Следствие вели".

Серёжа, который терпеть не мог сидеть в бассейне под волососушильным навесом, однажды в субботу простудился и больше недели провалялся у себя дома. Я с чувством благодарности вспоминал его и его машину каждое утро, когда выходил, закутавшись в колючий шарф на улицу, где скрипели лопатами о землю дворники, спасая улицы от снега, искрились линии передач, по которым с жестяным грохотом скользили трамваи, скрипел под ногами снег на ещё неутоптанных тропинках, ведущих к остановке, а кое-где под пушистым снежным слоем чернели опасные ледяные наросты, на которых то и дело кто-нибудь поскальзывался. Облачённые в пуховики, дублёнки и шубы пассажиры в маршрутке были похожи на растолстевших или распушившихся воробьёв, с трудом гнездившихся на одной ветке в лёгкой тряске до места назначения, а по лицу ребят в очереди в гардеробе можно было теперь легко отгадать, кто добирается на занятия на машине, а кто - на транспорте.

Когда настала пора отсчитывать дни до конца семестра и расплачиваться по счетам накопленных за осень прогулов, в отработку заданий, выступления с докладами и работу над групповыми проектами включились даже те ребята, которые за весь семестр не открывали рот ни на одном семинаре. Издавна на факультете из рук в руки от старшекурсников передавалась какая-то мудрость, согласно которой считалось, что преподаватель запоминает только последние несколько занятий, и поэтому важно уйти на каникулы, оставив о себе приятное впечатление. Я же в мыслях был далеко за пределами лекционной аудитории, где-нибудь рядом с Серёжей, разогревал ему какой-нибудь суп и следил за тем, чтобы он не отлынивал от таблеток. Когда я не беспокоился о его кашле из-за особенно надоедливого гриппа того сезона, я думал о том, что подарить ему на день рождения, который занимал в календаре неудобное перед Новым годом место. Я откладывал деньги на подарок с сентября, но мне все равно недоставало почти двух тысяч до читалки Kindle с функцией доступа к Wi-fi, а мне не хотелось уступать ему в стоимости подарка, хоть я и понимал, что это не соревнование.

Мне здорово его не хватало, но не только потому, что мне не с кем было швыряться друг в друга тяжёлыми, не до конца собранными в шар снежками, когда, бывало, снегопад в учебный день укроет стоящие на парковке у университета машины, или драться на чистящих щётках, пока один из нас случайно не зарядит другому по пальцам, а потому что я привык к нему так, что сам не смог бы оценить степень своей привязанности к нему в тот момент, если бы о ней задумался. Посмотрев ещё раз на то, как все подошло к этой точке, я удивляюсь тому, на каком простом препятствии мы споткнулись. Я не смог поместить наши отношения в какой-то социальный контекст. Я их чувствовал и проживал, каждый раз, когда его рука осторожно, на мгновение, касалась моей, или когда он якобы по-дружески клал мне руку на плечо у доски с расписанием, которое я все никак не мог выучить к концу семестра, или когда мы наперегонки пытались запереть дверь на замок, едва переступив порог моей квартиры, и толкали друг друга в душевую кабину. Я привык к теплоте его тела в ночь с пятницы на субботу, к тому, что я всегда находился от него на расстоянии телефонного звонка, а задачи планирования, казалось бы, исчерпывались примитивными тактиками маскировки сути наших отношений.

В состоянии предновогодней неги я встретил его после выздоровления у себя дома, когда вернулся от своих родителей, особенно довольный ещё и потому, что мне удалось получить на Новый год дополнительные карманные деньги, которые я тут же потратил на его подарок: я едва успел спрятать его в коробку с кукурузными хлопьями, которые он не очень любил, когда он позвонил в домофон.

Он переступил порог в смешном темно-сером пуховике, делавшем его похожим на астронавта, и попытался увернуться от моего поцелуя, пробормотав что-то про "ещё болею" и "заразишься". Я в отместку застегнул молнию на его пуховике и старался ущипнуть его за холодный нос.

- Разувайся, - почти скомандовал я, пытаясь прижать его к стенке, от которой, кажется, из-за нашей возни отвалилась домофонная трубка. - И штаны снимай.

- Давай потом, - хихикнул он.

- Как скажешь. Я вообще не настаиваю.

- Я вижу, - Серёжа щёлкнул меня по носу и устроился на диване. - Прошёл Heavy Rain?

- Нет, - отмахнулся я. - Да времени играть почти нет, а там ещё надо думать над каждым шагом. Я набрал конспектов по лекциям, мне надо за пять дней все переписать, а то после меня там уже очередь из других желающих... По шпаргалкам твоего курса сказали не готовиться, поэтому все с нуля.

- Это не шпаргалки, а мусор, - кивнул Серёжа. - У нас полгруппы завалили экзамен из-за них в прошлом году. Мы вообще, наверное, слабоумными казались.

Часть 3

Я сломал несколько спичек о бурый коробок череповецкой фабрики, прежде чем удалось разжечь огонь и взвалить на конфорку толстый чайник, в выпуклой, забрызганной жиром поверхности которого отражалась вся моя небольшая комната с мутным силуэтом Серёжи на красном диване. На гирлянду уличных фонарей обрушился настоящий снегопад. Я прыгнул к Серёже на диван и скатился как можно ниже, чтобы шею не жалил вездесущий сквозняк от оконных краёв.

- Почему вы казались слабоумными?  - спросил я.

- Ну преподы же тоже все эти шпаргалки видели. Я вообще не понимаю, откуда они взялись, это как проклятая плёнка из того фильма, - рассмеялся он. - Все, кто их видят, через 72 часа заваливают экзамен. Короче, когда перед тобой в семидесятый раз за день по одному шаблону отвечает студент... Это более заметно, чем мы хотели бы думать. В прошлом году Харичева просто уже не смогла это слушать после первой пятёрки заходивших. Слушай, Игорь. У меня, это, разговор есть.

- Ты придумал, как будешь отмечать день рождения?

- Что? День рождения? Точно, блядь, я почти забыл. Ты чего лыбишься? Если ты подарок дорогой купил, то по шее получишь.

- Ну ты же мне часы подарил, - я постарался сделать невинные глаза и стал хвастливо вращать левой кистью.

- Это не значит, что я жду часы в ответ. Можешь перевязать себе рот ленточкой, и все.

- Хуй себе перевяжи ленточкой.

- И перевяжу, - он снова попытался щёлкнуть меня по носу, но промахнулся, а мне удалось схватить его за пальцы. - Разговор. Это. Короче, в следующем году выборы.  

- Так. Будем обсуждать, за кого голосовать?

- Ни за кого, а за что. Это не человеческие выборы.

- В смысле не человеческие? - я щёлкнул пультом, чтобы включить музыкальный канал, не ожидая от разговора ничего серьёзного. - Потому что Дума - зоопарк?  

- Игорь.

- Я правда не понял.

- Ну да, потому что в Думу не люди, а партии избираются.

- Допустим, - я нажал на mute, и красноволосая Рианна замолкла. - А мы тут причём?

- Папа хочет попасть в Думу.

- Так. А зачем?

- Ты помнишь, что начальника областного УВД отправили в отставку осенью?

- Я только заголовки видел, - ответил я, пытаясь вспомнить фамилию потерявшего должность чиновника, имя которого среди местного бизнеса пользовалось самой дурной славой.

- Говорят, что наш губернатор уйдёт после президентских выборов в 2012 году. Губернатор, судя по всему, тоже это знает, и не важно, добровольный это будет уход или нет, но он пытается очистить область от всех, кто имеет политический вес и кто надеется его пережить.

- Зачем?

- Папа говорит, что губернатор хочет оставить после себя не имеющего никакого веса в Москве и в нашей области лично преданного ему человека, главной задачей которого будет просидеть два срока на этом посту, пока не истечёт срок давности по экономическим преступлениям всей действующей областной команды. Влиятельные амбициозные политики регионального масштаба, по замыслу губернатора, должны уйти вместе с ним.

- Это поэтому губернатор сейчас ругается с мэром?

- Да, - кивнул Серёжа, вертя в руках контроллер от приставки. - Папа сказал, что дело дошло даже до перепалок на совещаниях у полпреда.

- У кого?

- Типа у главного по федеральному округу. Мой папа, если что, в команде мэра.

- Но он, кажется, не сильно верит в победу мэра над губернатором, раз собирается в Госдуму через год?

- Мэр тоже готовит себе запасной аэродром, на всякий пожарный. По-другому нельзя.

- Так. И?.. - я выпрямил спину и уставился на него.

- У меня есть окно длиной в год, чтобы уехать учиться в Америку.

- Почему в год?

- Потому что статус депутата - это куча всякой дополнительной отчётности и ограничений. Год это не так много, как кажется. Нужно успеть подготовиться, и мне гораздо проще будет туда попасть за этот год.

- Почему у меня есть ощущение, что ты как будто бы этого не говорил мне раньше?

- Потому что я раньше тебе этого не говорил.

- Я знаю, умник! - истерично расхохотался я. - Это был вопрос с подвохом!

- А что ты орёшь-то сразу?

- А что ты меня сразу успокаиваешь?

Я вскочил с дивана и принялся расхаживать туда-сюда, от телевизора до кухонной плиты. Эта новость не причинила мне никакой боли, потому что я просто не в состоянии был её понять, принять и обдумать. Вместо отчаяния, тревоги или грусти я почему-то встретил её возбуждением, задором и азартом.

- Игорь, сядь, пожалуйста, я же ещё не договорил, - попросил он.

- А я уже услышал самое главное. Серёга, ты же видишь, где я живу, - я развёл руками. - Ты ведь понимаешь, что я с тобой не поеду. Что ты от меня хочешь услышать?

- Ну вообще реакции какой-нибудь?

- Блядь, Серёга, а какой может быть моя реакция?

- Хоть какой-нибудь.

- Мне тяжело это слышать, я не хочу это слышать! Я тебя люблю, я летом чуть не высох от тоски по тебе, а если ты учиться уедешь...

- У нас есть время ещё. Около года, - он встал с дивана и попытался сцепить руки у меня за спиной, но я проворно вынырнул из его объятий. - Мы что- нибудь придумаем.

- Серёга, не надо, - я стал вилять, пытаясь не попасться ему в руки, отбивая какой-то нелепый и неуклюжий танец на нескольких квадратных метрах.

- Что не надо?

- Не надо говорить такие слова, - я замер и посмотрел ему в глаза, и мне показалось, что он испугался. - Я же вижу, когда ты врёшь. Не надо мне врать, чтобы меня успокоить.

- Я не пиздабол.

- Я так тебя не называл.

- Ну и хорошо.

- Ты из-за неё хочешь уехать? - выпалил я.  

Серёга нахмурился.

- Из-за кого?

- Из-за Маши?

- Кто тебе сказал?

- Какая разница?

- Я хочу знать. Скажи мне.

- Я не помню, - соврал я.

- И ты меня ещё называешь пиздаболом?

- Я тебя так не называл.  

- Сука! - Серёга швырнул контроллер на диван и взвыл. - Как же ты иногда бесишь, ты бы знал! При чем здесь она вообще?!

- Я просто задал вопрос!

- Ты вместо того, чтобы всякую хуйню повторять, которую непонятно от кого услышал, мог бы мне помочь что-то придумать, а не называть меня пиздаболом! А ты в ещё одну помеху превращаешься просто!

- Серёга, это ты приехал с этой новостью ко мне! Это твоя затея, ну, точнее, твоего папаши! А придумывать, что с этим делать, надо мне?! Охуенно ты устроился!  

Я ушёл в ванную и непонятно зачем включил кран, умылся холодной водой, тоже что-то промычал от злости, а потом сел на пол, прислонился к двери и слушал, как он обувается, слушал, как после синтетического скрипа своего пуховика он с тяжёлым скрипом потянул на себя дверь, и как грохотали его злые шаги на лестнице. Мне кажется, что я так и проплакал бы весь вечер в ванной, если бы в один момент я не понял, что свист сквозняка был на самом деле визгом кипящего чайника, который я забыл на плите.

***

Это была самая тёплая весна, которую я застал в городе, и в то, что погода так благоволила массовым мероприятиям под открытым небом с участием тысяч и тысяч болельщиков, было даже трудно поверить. В одну ночь расцвёл Летний сад, где даже в самый безоблачный день можно было наслаждаться надёжной, тягучей и плотной тенью высоких деревьев, ловить брызги рассекающих Фонтанку катеров и лодок, держаться подальше от памятника Крылову, где перекрикивали друг друга экскурсоводы и дети, которые пытались назвать всех животных, которых могли узнать на троне баснописца. В Таврическом саду, где деревья были редкими, даже вечером на лужайках и газонах были толпы с покрывалами, фрисби, весело гоняющимися за теннисными мячами собаками, кричащей на игровых площадках детворой и людей, кормивших уток в озере у Таврического дворца. Зелень стремительно заполнила все то небольшое пространство, которое оставили ей камень старых зданий и дорожный асфальт.   Когда запахло сиренью и черёмухой, из аптек пропал супрастин, а на улицах по утрам стали шуметь газонокосилки, из-за которых в воздухе кое-где во дворах стоял горький дачный запах свежескошенной травы. Вытянулась дуга солнечного пути, и иной раз поздно вечером надстройка торгового центра "Стокманн", подсвеченная с западной стороны последними солнечными лучами, совпадала с оттенком закатного неба.

Я расслабился в первый раз с тех пор, как нашёл его сообщение в контакте в конце февраля. Позволив себе вспоминать то, какими мы были, я с удивлением для себя обнаружил какие-то пустоты и провалы на том месте, где наша влюблённость потерялась в снежной сибирской зиме, зато наткнулся на документальную точность в том жарком лете. За переживаниями из-за проблем на работе, за вечерами, которые я проводил в голодных мечтаниях о встрече с Серёгой и за утренними пробежками я не замечал, как с моих весов исчезали килограммы, и я в первый раз за много лет стал весить столько, сколько весил в университете.

Часть 4 (последняя)

С началом чемпионата закончилась эпопея со сдачей объектов на моем уже старом месте работы, и, как мне показалось тогда, что-то навсегда изменилось, осталась какая-то то отметина в ходе времени. В первый раз после Сочинской Олимпиады и начала боев в юго- восточных регионах Украины в Россию в таком количестве хлынули гости из-за границы, а некоторые центральные улицы нестоличных городов вообще никогда раньше не видели таких толп иностранных гостей и наших болельщиков, которые собирались на улицах, не спрашивая предварительного разрешения у местных администраций и полицейских управлений. В конце мая в сеть вывалился альбом Монеточки, который прозвенел так громко, что разбудил даже дремавшую в своём Фейсбуке Земфиру. На Невском и набережной реки Фонтанки разместились жёлтые, красные и зелёные боксы продаж экскурсий, похожие на точки сохранения из какой- нибудь игры типа Second Sons, а по и без того тесным улицам пробирались туристические автобусы, увозившие людей в Пушкин, Петергоф, Кронштадт и Павловск.

Некоторые друзья и знакомые воспользовались обстановкой и сыграли в противоход, отправившись на отпуск в более спокойные, по их словам, Финляндию, Швецию, Эстонию и Латвию. Я переустановил сетку на окнах, потому что пользоваться химическим антикомариным средством при попугаях было нельзя, и стал выжидать дни до открытия продаж билетов на поезд.

- А почему ты не летишь на самолёте? - спросила однажды Влада. - Сейчас, такое впечатление, что из Пулково каждые пятнадцать минут рейс на Москву.

- Мне же до вокзала двадцать минут, а в Пулково не хочу тащиться. Так, смотри, это на продукты.

Я оставил на столе конверт, который она тут же распахнула, чтобы пересчитать купюры.

- Какие ещё продукты? Сколько тут? И что я должна есть, чтобы это потратить?

- Ну там ещё за твоё беспокойство?

- От моего беспокойства не откупиться, - засмеялась она. - Ты точно в порядке? Ты начинаешь выглядеть как чахоточник со старых фотографий.

- Влада.

- Ну серьёзно! Я немного завидую, но, Боже, как же тебя тогда поплавило, если через столько лет ты для встречи с ним так худее...

- Я не для встречи с ним похудел. Я похудел из-за мыслей о встрече с ним.  

- Это ещё хуже! Значит, тебя тогда сильнее поплавило, чем я думала! Ты правда думаешь, что это хорошая затея?

- Влада, ты меня как будто в экспедицию опасную провожаешь? Он что, съест меня, что ли? Тем более, он не один будет, а с друзьями.

- А ты - один. Пиши, пожалуйста, что у тебя всё в порядке. Веди себя благоразумно. Попугаи не должны осиротеть.

На вокзал я отправился пешком в пятом часу утра. Выходя из парадной, я почему-то вспомнил тот день, когда отправлялся на работу, не зная ещё, что найду от Серёжи сообщение во Вконтакте, вспомнил сражавшегося со снегом дворника и мутно-серый занавес неба в тот день. Смена времён года в Петербурге ощущалась гораздо острее, чем в моем родном городе, где все протекало плавно и постепенно; здесь же наступление осени напоминало какую-то климатическую катастрофу, из-за которой небо затягивало вулканическим пеплом, прячущим солнце, а стремительная весна заставляла верить в глобальное потепление, не говоря уже о коротком сезоне, когда люди, ложившиеся спать до одиннадцати вечера, вообще не знали ночной темноты.

Хоть я почти не спал ночью перед отправления поезда, я не нервничал, а наоборот, полагался на какое-то удивительное чувство спокойствия, которое выросло из нескольких месяцев, в течение которых я постепенно разблокировал воспоминания. Было и весело, и стыдно, и трогательно смотреть на нас с расстояния, которое измерялось годами. Я его ни в чем не обвинял, не считал ответственным за то, что мы не получились, не держал на него зла и не мечтал его вернуть. Семь лет назад мы зависли в физиологической гравитации, что, учитывая возраст, легко понять, а вот во всём, что касалось контакта с социальной реальностью, нам не хватило ни навыков, ни зрелости. Как мы хотим жить, где мы хотим жить, что мы готовы сделать, чтобы этого добиться, чем готовы пожертвовать, что хотим получить, - мы, может, и задумывались об этих вопросах по отдельности; он, когда возвращался от меня к себе домой под приятную музыку по знакомым дорогам; я когда закрывал за ним дверь в субботу или тянулся к его руке, пока в кинозале гас свет. Но друг другу мы эти вопросы не задавали, и вместо плана на завтра у нас было удовольствие в бесконечно тянущемся сегодня, которое, казалось, будет тянуться ещё так долго, ведь осенью он пошёл на третий, а я на второй курс, и даже до окончания университета было ещё несколько лет. Может быть, если бы мы дотянули до диплома в нашем ритме, без чрезвычайностей, привнесённых его отцом, мы бы набрались какого-то ума-разума, но планы Серёжиного папы подчинялись своему календарю. А ругать Серёжу за то, что он, происходя из семьи, порядки которой напоминали казарменные, в двадцать лет не пошёл наперекор отцу и не сбежал со мной в Петербург, я не мог и не хотел.

Свою собственную в чем-то жестокую реакцию на наше расставание я объяснял тем, что я влюбился в него так, как я не влюблялся до этого ни в одну девчонку, и поэтому боль от нашего разрыва превзошла любые переживания, которые я до этого испытывал, и я почему-то интуитивно выбрал вот такой способ справиться с этим: не прочувствовать эту боль, а притвориться, что ничего и не было. Злодеев и виноватых в этой истории я не видел, просто так был изначально закручен сюжет.

На украшенном к Чемпионату Московском вокзале на ранний Сапсан собралась толпа настолько большая, что мне не верилось, что мы все влезем в поезд, и в очень пёстрой толпе можно было услышать половину языков европейского семейства. Я понимал, что из-за бессонной ночи усну, стоит мне только прислониться к окну, и улыбнулся, представляя, как самолёт с Серёжей сейчас тоже спешит в один из московских аэропортов.

Я просыпался в Твери, но снова уснул и проспал бы, наверное, до самой Москвы-Октябрьской, если бы телефон не задрожал от сообщений Серёжи, который установил местную сим-карту. В вагоне было шумно и весело, у меня на сердце - легко, и даже получая от него сообщения, я не думал о встрече с ним, а пытался разгадать тайну стаканчиков Старбакс у некоторых пассажиров: мне казалось, что в районе Площади Восстания не было кофеен, которые работали бы в такую рань, и я не понимал, откуда они запаслись этим кофе. Серёжа назначил встречу у входа в Парк Горького; так как я плохо разбирался в карте Москвы, то пришлось лезть в навигатор и сверять Парк с улицей, на которой я забронировал номер в гостинице: утверждалось, что расстояние можно преодолеть пешком за двадцать минут. Я закрыл глаза и улыбнулся: трудно было поверить в то, что из всех возможных мест для проживания я случайно выбрал гостиницу в двадцати минутах от нашего первого места встречи за семь лет.

На вечно неспокойной площади трёх вокзалов меня приветствовало облачное утро, и я был благодарен своему отражению в случайных поверхностях за то, что я был не таким опухшим, каким обычно мог быть после бессонной ночи и нескольких часов рваного сна в летящем на юг поезде. Купив проездную карту, я в который раз восхитился свойством Московского метро, казавшимся экзотикой для всех, кто жил в Петербурге: навигатор предлагал мне аж несколько вариантов пересадок на разных линиях, чтобы добраться до Якиманки, и почему-то я вспомнил женщину, которая за завтраком в "Мечтателях" громко рассказывала про то, что Театральная станция метро в Петербурге - это мистификация. Через минут сорок я в компании портпледа и мелкого чемодана со сломанным колёсиком оказался в чердачном номере нового отеля, где ещё вкусно пахло новой отделкой, чистой хлопковой футболкой и кондиционером для белья. До выхода на встречу у меня оставалось пару часов и надо было выбирать между завтраком и сном: я поставил телефон на зарядку и провалялся в кровати, пока не вспомнил, что не погладил рубашку, и отправился на поиски утюга.

За вознёй с рубашкой, душем, бритьём и раскладыванием чемодана оставшееся до встречи время пролетело незаметно. В два часа я вышел из номера в casual костюме и кедах DC shoes, пройдя мимо длинной очереди к стойке регистрации, которую составляли души, томившиеся в лобби с утра, решившие сэкономить на оплате раннего заселения. Над городом появилась пушистая плёнка из светло-черничных облаков, с пятнами солнца, похожими на пролитое по небу топлёное молоко.

Вечером играли Россия и Хорватия, и от вывесок, приглашающих на просмотр футбола, разбегались глаза. Я свернул с Шаболовки на тихую улицу какого-то академика, где по правой стороне растянулся узкий сквер с детской паровозной игровой площадкой, разноцветной, как пластилиновый набор, на левой стороне был какой-то небольшой кирпичный храм с чёрными куполами, а в конце улицы за изумрудной зеленью распушившихся деревьев поднималась башня какого-то бизнес-центра. В парк я попал с Ленинского проспекта, и до главного входа дошёл минут за двадцать, только один раз остановившись у схемы парка.

У главного входа была толпа людей, которая могла бы заполнить небольшой стадион, и я сначала подумал, что мне ни за что не отыскать его без звонка, и я уже достал телефон, прислонившись спиной к колонне, как вдруг я увидел его в компании двух других ребят. Серёжа, по-видимому, ожидал меня со стороны станции метро Парк Культуры, смотрел куда-то в сторону Крымского моста и стоял спиной ко мне, но я сразу узнал его, хотя он и его друзья были одеты комически одинаково, как участники какого-то командного выступления, и отличались только рубашками: на Серёже была рубашка в среднюю клетку, на его светловолосом друге - в мелкую клетку, а на брюнете - однотонная синяя.  

Когда я увидел его, всё моё спокойствие как ветром сдуло, похолодели пальцы, мышцы лица растянулись в улыбке, которую я не мог унять, меня будто дёрнули невидимым крюком за диафрагму, и я пролетел через семь лет и оказался у подъезда старой родительской квартиры, где он ждал меня, только на смену чёрным спортивным штанам и футболке пришли брюки и рубашка. Когда я скажу, что не мог поверить своим глазам, то это не фигура речи: я настолько смог убедить себя в том, что наша встреча невозможна, что когда это случилось, я оказался к этому не готов и не мог понять, почему это происходит, если это не должно было произойти никогда. Серёжа стоял в нескольких десятках шагов от меня, и я почувствовал тогда, что всего несколькими шагами я мог перелететь пропасть длиной в семь лет без него.  

Я отправил ему сообщение "ну ты и слепошарый" и зашагал к нему, пока он завертелся по сторонам, как Джон Траволта в меме из Криминального Чтива. Когда он увидел меня, он спрятал свой телефон в карман, покачал головой, и рванул ко мне, как атлет после звукового сигнала стартового пистолета. Он стал ещё больше, чем был, поэтому от вида несущегося ко мне огромного мужика я замер, как вкопанный, и не то в шутку, не то всерьёз выставил перед собой руки в блок, защищая себя от возможного столкновения. Серёжа снёс меня с ног объятием, сцепил руки в замок за моей спиной, поднял меня в воздух и закружил, даже не дав мне ничего сказать.

- Игорюха, привет! Ты чего так вырядился?

страницы [1] [2] [3] [4]