Детство пионера4 или Гей истории из детства

Мой бедняга папашка, по случайным рассказам мамы, являлся поляком по происхождению, весьма строгого католического вероисповедания.

Хотя оно не мешало ему в мирской жизни пребывать свободным художником, в буквальном смысле, зарабатывая кистью себе на хлеб. Он разрисовывал стены в спортивных залах гимнастками, могучими силачами; оформлял дворцы культуры правильными лозунгами, портретами вождей коммунистической партии.

Кроме таких денежных заказов, брался за работу в церковных приходах, где писал фрески, иконостасы, конечно на православную тему, но ему не противоречило внутреннему убеждению, что господь бог один для католиков, для всех остальных верующих.

Ему было за пятьдесят лет, с харизматичной внешностью иностранца, а ей всего исполнилось 18, когда они познакомились.

Он работал над оформлением городской выставки, она же в то время, начинающим искусствоведом, готовя ту выставку к первому открытию.

Через полгода они поженились, сходили в ЗАГС, чтобы расписаться, сыграли скромную свадьбу, а в мае 1973 года, появился я.

От него мне досталась фамилия, — Голанд, что немного смахивает на «Воланда», но в переводе с польского, означает обычного голубя.

Также отец настоял на имени, — Дамиан, тут наверно переводить не нужно.

От мамы выпала на долю русская внешность, ярко рыжие волосы, которые, начиная с молодости, бесцветил, по мере моего желания.

Через пару лет, в разгар социализма, исторического застоя, отцу пришлось вернуться в Польшу, на историческую родину. Мама оформила развод по настоянию некоторых соответствующих органов.

При этом пришлось сменить фамилию, — я превратился в Голубева, мама стала Голубевой.

А моё имя в итоге изменилась на Демьяна, так записали в свидетельстве о рождении, потом в паспорте.

В школе кличка всталась, соответственно Голубь, она так приросла к шкуре, к моей личности, что иногда представлялся так незнакомым людям, — Голубь и всё.

Она прижилась вроде моего псевдонима.

Перед смертью отец вернулся сюда, под конец перестройки, в зарождение новейшего времени лихих перемен.

Но было уже поздно, ведь разбитые отношения нельзя склеить заново.

Ему пришлось переехать, жить в другом городе.

Обзавёлся другой семьей, где росли другие дети.

Через лет шесть, точнее не знаю, он скончался, наверно от возраста.

О его смерти узнал случайно, тоже через некоторое время, так как в последние времена, потеряли связь друг с другом.

Его дети, продали квартиру, поменяли место жительство.

Поэтому в наследство досталась лишь пара пожелтевших фотографий, его несколько писем к маме, хранившиеся у нас в квартире. Хотя оставалось одно; картина, прямо на стене дома, где он жил перед смертью.

Недавно появилось модное течение уличное искусство, когда люди расписывают баллончиками торцы многоэтажек полосами, или в лучшем виде абстрактно-модерновыми раскрасками, мерзко раздражающими глаза.

Отец же, стал одним из первых, кто подал такую идею, по облагораживанию городской среды обитания, только он рисовал масляными красками, малярными кистями.

Что же там изображено? Голубь? Не совсем так.

Голубь присутствовал, но он очень маленьким, совсем незаметным на общем фоне, как фамильная подпись художника, божественного творца Дамиана.

Я приехал в город, где он жил, после всего, конечно самих похорон.

Замер на месте, поражённый увиденным; на торце, на всю высоту девятиэтажного дома, стоял на одной ноге длинноносый фламинго, высились зелёные пальмы, синее море провожало багровое солнце, уходящее в апельсиновый закат.

Только нарисован фламинго не розовым, как в песне, а фиолетовым.

Отец не рисовал привычные картины на холстах, в деревянных рамах, которые потом висят в музеях, на выставках, покрываясь пылью, как «великое наследие великих мастеров».

Его творчество в ДК потом замазали, в спортзалах сделали ремонты, церкви снесли, взамен построили новые, почти царские дворцы, а не обыкновенные храмы для обычных людей.

После перестройки стал учителем в детской художественной школе.

Можно сказать, что не осталось ничего эпичного из его творчества, кроме этого напоминания о себе, на торце типичной многоэтажки.

Точнее, будто отец знал, что повидаю, поэтому оставил такое: но не напутствие или послание, а нечто более важное, что крылось в феерическом пейзаже, так выделяющийся из тусклой реальности, серого города.

Своего рода, почти вечная фреска от папы, сопоставимая с теми фресками, которые некогда писал в соборах Рафаэль.

Повинуясь непонятному чувству, которое возникло после прочтения картины, именно прочтения как прощального письма, тогда подошел к торцу дома, оскальзываясь на мокром снегу, пробираясь среди куч пустых бутылок: внизу, где плескало волнами густое море, виднелось беловатое пятно, похожее на летящего голубя.

Потом ещё ближе, да так и есть, голубь как подпись отца.

Мне чрезвычайно захотелось потрогать, до него можно почти дотянуться рукой, но не хватало немного роста.

Я огляделся: среди выброшенного, наваленного мусора, неподалёку валялась добротная тумбочка, которая вполне заменила подставку.

Когда взобрался на высоту, то дотронувшись до голубя, ощутил тепло, хотя совсем рядом бетонная стена излучала мертвенный безжизненный холод красивой декорации из опустевшего театра.

Нарисованный кистью, вышедший из родственной крови, словно оживший, голубь подсказывал; обернись мной, лети свободной птицей в жизни, будучи даже в воде, не становись человеком!

В детстве существовал под школьной кличкой «голубь», но тогда же, после соприкосновения с краской, ощутил, что Голубь не просто Голубь, фамилия или псевдоним, а совсем другое, символично отображающий образ жизни и духа.

Направляющий Тотем, или печать моей судьбы, незримо передавшийся мне от отца.

Кем же пришлось стать на самом деле? Не знаю.

Как думаю, кройщиком.

Я обычный кройщик памяти, но разве бывает «обычный», в нормальном понимании вещей? Ещё и памяти. Наверно нет. Хотя, умники говорят, что каждый человек уникален по-своему, но это неправда.

Для себя вывел классификацию, в которой люди видятся в образах сторожевых собак, или трусливых гиен.

Все они с изуродованными рассудками.

То ли вследствие пропаганды, то ли от повального внушения.

Люди, как псы: кинешь им кость, — будут грызть её.

А дашь им власть, они будут грызть, подобных себе.

Мне их поведение непонятно, совершенно не трогает.

Моя работа как добывать хлеб насущный — кроить чужие, искажённые, головы людей. Они для меня вроде зверьков, перепуганных кроликов перед забитием на жаркое. Их нисколько не жалко. Почему так?

Из детства, плюс от одной приобретённой болезни, точнее синдрома.

Я прошиваю мозги, назад, или в будущее.

Перекраиваю швы на рубахе, как портной. Больше ничего.

Людям нравится, есть спрос, они платят бабки, всех устраивает.

Они довольные после сеанса, хотя некоторых из них приходиться потом водить за руку, а других отвозить в лес. Где они потом тихо умирают.

Потом приезжаю я, также тихо закапываю их, на полметра в землю.

Приходиться тратится на бензин, на все мелочи: кресла, погреба, на заунывные молебны хора, он состоит из двух девонек, которых однажды снял за деньги по дороге в Краснодар.

В том числе на одноразовые лопаты, которыми приходиться выкапывать ямы, на всё остальное; черные пластиковые пакеты вместо гроба, деревянные кресты, маленького размера, если отошедший в мир иной, христианской веры.

Одни расходы, если так дело пойдет так дальше.

В завещаниях отписанные на моё имя, бывали квартиры, дорогие машины.

Только слишком палевно, беру деньги сразу авансом, то есть наличными.

Честно говоря, тот ещё шарлатан, но приходиться быть таким.

Вру, обещаю рай, или сад с гуриями.

Ничего этого нет и в помине, кроме вечного успокоения.

Вру, что им там будет очень хорошо.

Ведь моё ремесло требует врать.

Хотя не всегда. Вот, к примеру, тот случай из Уфы: мать с дочкой.

Ругань, скандал, дочь, фанка одного айлукера, назло всем выбросилась из окна.

Труп, уголовное дело. Мать сходит с ума, все дела.

Со мной вышли на связь, приехал, пообщался. Назначил время сеанса.

Во время процесса, перекроил её сознание так, чтобы она не помнила из того, что произошло. Стер начисто, а потом как бы откатил её память на несколько лет назад.

В ту, выстроенную мной, как главным архитектором в новую нарисованную реальность, где она не становилось беременной, не появилось дочки.

Жестко, ничего не говорю, но иначе сами понимаете.

Как выглядит сам процесс? Примерно так;

Люди приходят, от некоторых проверенных людей.

Садятся в мое специальное кресло.

Хотя оно вовсе не специальное, а для антуража, в том числе для удобства клиентов. И для меня, так они быстрее расслабляются.

Бывает, что кресло доставляется в точку назначения, или покупается новое с доставкой на дом.

Я нахожусь в черном халате, тоже такой антураж.

Затем надеваю на голову маску, она сделана из папье-маше, в форме голубиной головы, раскрашена также под птичий цвет, она уже не антураж, а мой магический оберег. Есть переносная маска, для выездов, она изготовлена из резины.

Сажусь перед ними лицом к лицу на другое кресло, или на что придется, тогда начинается само действо.

Кройщики, — они как все люди: с эмоциями, с переживаниями, со своими планидами, представлениями о жизни, о своем будущем.

Может даже становятся эгоистами, индивидуумами.

С полученной способностью, которую используют только в личных целях.

У меня произошёл такой случай.

В четырнадцать лет у мальчиков наступал допризывной возраст.

А после того как мне исполнилось шестнадцать лет, к нам домой принесли призывную повестку. В ней указано, что: «Демьян Голубев, проживающий по такому-то адресу, обязан явится такого-то числа, к девяти ноль ноль.

В конце повестки дописано: «явка обязательна».

Печать и подпись, как положено.

Поэтому отправился утром в городской военкомат.

Для этого отпросился с работы, предварительно предупредив начальство.

В справочном окошке показал повестку, одна тетка, сидящая там, объяснила.

Оказывается, назначили пройти врачебную комиссию, чтобы установить:

пригоден, или нет, для будущего призыва в СА.

Служить в армии, — такое желание у меня отсутствовало напрочь.

Но что делать? Деваться некуда, стал проходить, точнее, действовать по порядку, как втолковала тетка в справочном окошке, она даже написала список на листочке.

Сначала надо раздеться до трусов в раздевалке.

Затем зайти в один кабинет, там получить медицинскую карту.

Потом пройти в специальную часть, с кабинетами врачей.

Проходить их по списку: предварительный осмотр, окулист, зубной, ушной, хирург, психиатр, терапевт.

Стал выполнять: разделся, получил медкарту: чистую, без записей, без печатей.

Прошел в специальную часть, огороженную со всех сторон железными решетками, видимо для того, чтобы ни один призывник не смог сбежать: в длинный коридор, с ответвлениями, где по бокам располагались кабинеты с табличками врачей.

А в самом коридоре находилась толпа призывников со всего города.

Человек сто, начиная с моего возраста, заканчивая почти взрослыми мужиками.

К каждому кабинету уже выстроились очереди.

Гвалт, голые торсы, накаченные в «качалках», волосатые или с животами, суматоха с беготнёй, грызня, крики за место в очереди, ехидные смешки.

Август выдался не жарким, в коридоре стояла прохлада, поэтому помню, что особой вони от потных яиц и тел, не чувствовалось.

Посреди толкотни, кое-как отыскал «предварительный», занял очередь, в конце всех. Прождав, наверно часа три, зашел в кабинет осмотра.

Там фельдшер с медсестрой измерили рост, вес, размер головы, туловища, размер ноги, проверили на плоскостопие. Это когда надо наступить на бумагу посыпанную мукой. После этого остается отпечаток, по нему смотрят, есть у тебя плоскостопие, или нет, какая степень. Тогда с любым плоскостопием не брали в армию.

Никакого плоскостопия у меня не оказалось, к сожалению.

Стал проходить врачей дальше, думать над своим положением.

Кое-как прошел окулиста, затем «ушного».

Врач хирург, к которому зашел, после длиннющей очереди, — а меня в той ситуации вымотало как никогда, — стал оглядывать, спрашивать, записывать.

Он осмотрел пальцы, руки, ноги, заставил присесть, наклониться, раздвинуть ягодицы. Затем стал осматривать пах, щупать мои яички.

Потом говорит:

— Покажи писюн.

— А так?

— Покажи головку члена! Дурень.

— Я не могу.

— Не можешь??! В армии научат.

Короче, что получилось:

Особо раздумывать время не оставалось, вышла сплошная импровизация.

— Товарищ доктор, простите меня, но я же, не знаю, как делается.

Вот бы показали, на примере.

— Ладно, счас будет тебе пример!

Врач раздражённо вышел за дверь кабинета, через минуту пригнал какого-то парня, уже проходившего его кабинет.

А у меня появилось время для сонастройки, стал готов.

— Ну-ка покажи ему пример, — мужчина в белом халате пальцем указал на меня.

Палец, как его голова, принимался двоиться в моих глазах, верный признак, что «оно» скоро начнется. Зашедший парень, тем временем, спустил трусы, задрал член, обнажил красноватую головку, спросил:

— Ну как? Так что ли?

Эта увиденная картинка с голосом, тут же отпечаталась, точнее, скопировалась, мне в мозг.

— Всё, свободен, — какой-то мужчина в белом халате, может врач или нет, отпустил парня.

— Теперь ты, повтори..., — обратился он

— Да, сейчас. Сейчас, всё, будет, се-ку-ндоч-кууу...

В тот же момент обрушил на голову, какого-то мужчины, Крой.

Получилось легко, совсем нетрудно, даже для меня, тогда неопытного в таких вещах.

Скопированную картинку, полученную от парня, немного усилил, залил потоком в чужие мозги. Я знал, что для «него», выглядело так:

«Пришедший призывник на мой осмотр, вываливает из трусов огроменный метровый член с багровой головкой, которая болтается прямо перед моим носом. Потом почему-то спрашивает:

— Ну как? Так что ли?

Теперь мне надо сделать, так чтобы он стал негоден, негоден, негоден... »

Вшитый «крой» теперь останется в мозгах у «него», на некоторое время.

Может на неделю, может на месяц, как понимал по ощущениям, поэтому «вышел».

Через пару секунд пришел в себя, тот, какой-то мужчина оказался врачом.

Он тоже приходил в себе, но чуть дольше, чем я.

Врач ошарашено молчал, ни о чем не спрашивая.

Стал писать в моей медицинской карте.

Затем вручил её мне в руки, махнул рукой, чтобы уходил.

Выскочил за дверь, уже зная, что он потом поставит штамп «не годен» в моем «личном деле». Ведь штамп будет настоящим, а все остальное нет.

В конце комиссии, все призывники и допризывники проходили дальнейшее распределение, отбор по воинским частям.

Он проводился в большом кабинете, куда зашел, после очереди.

За столами сидели все врачи, среди них тот самый хирург, вместе с главным. Жирным военкомом в парадном кителе, с двумя дядьками в зеленой форме с погонами по бокам.

Представился, в ответ кивнули.

Стоя навытяжку, с голом торсом, мы ещё не одевались, ожидал, что будет дальше.

Военкому передали мои документы, он принялся их перелистывать, врачи тихо переговариваться между собой.

Затем одна врачиха, терапевт, перегнулась, она сидела ближе к военкому, стала шептать ему на ухо. Тот молчаливо хмурился.

Потом с раздражением отбросил документы в сторону, на край стола.

— Ты причислен в запас. Через неделю заберешь военный билет, — сурово обратился он, наконец, басистым голосом.

— Свободен! Чё стоишь?!— рявкнул на прощание военком.

Я легкою пробкой, вылетел оттуда.

Но не обиделся на злого военкома, не горевал, ведь про армию можно забыть навсегда.

Возможно, этот случай как-то повлиял на мою судьбу, не знаю.

Но мой путь уже предопределен заранее, стать настоящим кройщиком памяти других людей.

Хотя в юности не осознавал этой ответственности в полной мере, однажды открыв «ящик Пандоры», отпуская проклятие.