Близняшки. Серия: Голые близняшки

Пятидесятые годы прошлого века, райцентр в Сибири. Выходной у двух пар молодых, бездетных ещё врачей.

Ужинали поначалу в молчании, только улыбчиво, чуть смущенно переглядываясь, да обмениваясь самыми необходимыми репликами.

Через некоторое время Ирина, прикрытая спереди фартуком, уронила вилку под стол и полезла доставать её, выставив общественности выше столешницы аппетитную голую попку. Сергей не удержался и, потянувшись через стол, пощекотал ей самый верх щелки между ягодицами, там, где был заметный в ярком свете висящей на потолке стосвечовой ламы золотистый пушок. Ирина довольно ойкнула, высунувшись, посмотрела на мужа с улыбкой:

— Сереж... что-то у тебя вид какой-то... Ошалевший, а?

Сергей чуть смутился:

— Да, ребят, знаете... ощущение, как будто второй раз целки лишился.

Народ дружно засмеялся. И немедленно пристал к Сергею с вопросом: а как оно первый-то раз было?

— Да как... вон, Ирка знает, как...

Рита, подначивая, изумленно переспросила:

— Сере-е-жа... Это что ж, ты до самого института, пока с Иришкой не спознался, ни разу с женщиной не был? Вот уж про тебя не подумала бы...

— Ну, не то, чтобы совсем... Были случаи...  — деланно заскромничал Сергей.  — Ирке я рассказывал...

— Ага, в коечке, шепотом на ушко. Чтоб, не дай бог, соседи не услышали,  — засмеялась Рита.  — Ну, Сереж... Нам тоже интересно!

Сергей чуть помолчал, потом, подняв глаза, вздохнул.

— Ладно, чего там...

— Ага, все свои,  — поддержала его Рита. Поглядела куда-то вниз, туда, где, скрытое от нее столом, было Сергеево причинное место, плотоядно облизнулась и добавила:  — Теперь уж — без сомнения!

Толя ткнул жену кулаком в бок, Ирина, посмотрев на мужа прищуренным глазом, кивнула, и Сергей, ещё раз вздохнув, сдался:

— Ну, слушайте...

Уселся поудобнее.

— Мы с матерью в коммуналке жили. Три семьи,  — тут Рита с Толей дружно кивнули: хорошая квартира, всего три семьи, они-то после института поначалу жили в бараке на тридцать комнат, и ничего, нормально.  — Столько же комнат, все почти одинаковые, метров по десять-двенадцать, ванная, хотя какая ванная — так, душ с колонкой газовой, ну и туалет с кухней. Мать у меня, ну, вы знаете, санврач, тогда в облСЭС работала замом главврача, и все время по области моталась. И соседи такие же — две пары бездетных, одни, Женя с Шурой, лет двадцати пяти, вторые, тетя Света с дядей Ваней, маминого примерно возраста. Женя с Шурой геологи, дома только с ноября по апрель, хотя Женя и зимой куда-то все время ездил, тетя Света с дядей Ваней тоже целыми днями на работе. Так что присматривать за мной было особо некому, а потому я лет с десяти дома сам хозяйствовал по нескольку дней, когда и по неделе, с понедельника по субботу, пока мама из командировки не вернется.

Ну, вот. Жили — не тужили, дружно, хорошо, хоть иногда и не без ругани. Мать и сейчас там живет, правда, на подселении только Женя с Шурой остались, у них сейчас две комнаты, у мамы одна, наша, так и есть... В тот год я как раз седьмой класс 

закончил, экзамены сдал. Июль был, каникулы, позднее, солнечное утро, и жарко уже, за тридцать. Мать на работе, а я, проснувшись, ленюсь: валяюсь в комнате, с книжкой, по жаркому делу в одних трусах. В доме никого, только у тети Светы родственница приехала, тетя Лида, уже дня два живет. Женщина лет тридцати пяти, такая... Не худая, не толстая, но гладкая вся, аппетитная. И на лицо не страшная. Меня как в коридоре встретит — улыбается как-то интересно. Это я сейчас понимаю, что у женщин за интерес, когда они так улыбаются, а тогда — что с пацана взять, дама-то в годах моей мамы. Она мне улыбается, ну и я ей...

Слушатели согласно кивнули.

— Ну вот... Лежу я, значит, в комнате, в одних трусах, с книжкой, машинально в паху почесываю,  — а что ещё молодому котику делать, когда делать нечего и никто не видит? Но пока так, без особого смысла: как встал, разок уже в туалете сдрочнул. Мне тогда, если день бездельный, то раз пять надо было, а то стояк мучил — спаса не было,  — засмеялся Сергей.  — Слышу — у соседей за стенкой эта гостья, Лидией звать, зашевелилась. Ну, зашевелилась, и зашевелилась, мне не привыкать: стенки от соседей в одну доску-тридцатку, сверху дранка да тонкий слой штукатурки, каждый шорох слышен. В том числе и те, что по ночам творятся, хотя,  — засмеялся Сергей,  — по ночам у нас не одни шорохи были, особенно по зиме и с той стороны, где моя кровать стояла, из комнаты Жени с Шурой. Такие иной раз шорохи, что аж стенка ходуном, и уши хоть затыкай. У них кровать тоже вплотную к стене,  — Сергей весело поерзал, вспоминая.  — Я, поначалу, пока малой был, не обращал внимания. Потом, лет, наверное, в восемь, спросил у мамки: что, мол, они там такое делают, отчего Шура по ночам орет, а утром добрая-добрая? Мать довольно зло буркнула: "Ебутся, чего ж еще", а подробности раскрывать мне тогда не пожелала. Почему зло, понятно: она тогда в самом соку была, меня родила в девятнадцать, значит, было ей в этот момент ещё хорошо до тридцати,  — а мужика-то нет, и не предвидится. Я ж отца не видел никогда, он меня мамке заделал, и на войну, а там — все... Они с мамкой даже и неженаты были. Она мне недавно, уже взрослому, рассказала: там и любви-то никакой не было. Уболтал, говорит, змей, студентку в самый последний не то что день — час перед отправкой: мол, "с тебя не убудет, а мне, может, последний раз". Ну, убыть-то и впрямь не убыло, девочкой мать к тем порам давно не была, а если ему не давала, то сугубо такзять, из тактических соображений,  — усмехнулся рассказчик.  — А прибыть — прибыло. Вот он, я, и прибыл...

Сергей вздохнул, посмотрел на друзей, потом на стоящий перед ним бокал с вином. "Помянуть, что ли? Нет, не буду сбивать настрой. Вон, даже у Тольки 

интерес во всю морду, а уж Ритка вообще от любопытства сейчас кончит". Но для себя, не говоря ничего вслух, все же отхлебнул глоток — за упокой душ и отца, и ещё многих, многих ближних и дальних, не вернувшихся с совсем недавней войны. Встретился глазами с Ириной,  — "кажется, поняла?", благодарно кивнул жене и, вздохнув, продолжил.

— Мама с Шурочкой раз даже ругаться пыталась, мол, "дитю спать не даете". А Шурка ей: "Говори уж прямо: не дитю, Сережка твой спит всегда вмертвую, а тебе. От зависти исходишь, что ли? Так поковыряй себе, легче будет! Я вон, когда до Женькиного хера добраться не могу, только тем и спасаюсь". Мать что-то прошипела ей в ответ,  — разговор на кухне был в крик, я все слышал,  — и пришла оттуда злющая, мне за что-то подзатыльник навешала вне плана, но больше с Шурочке с этим не приставала. Больше того: через несколько дней Женьку Шурочкиного куда-то опять унесло, я в тот же день домой прихожу, а мать из соседской комнаты мне навстречу: вся растрепанная, раскрасневшаяся, довольная — страсть. На пороге остановилась, обернулась к провожающей её Шурочке,  — а та такая же,  — чмокнула её в губы, что-то шепнула на ушко, и обе захихикали. Причем видел я такое тогда не последний раз, ага. С тех пор иной раз ночью просыпался, а с мамкиной кровати скрипы да сдавленные постанывания. Или, если Жени дома нету, то мамина койка пустая, зато из-за стенки — точно две мартышки играть затеяли. Ну и подобрее мама после этого стала точно. В общем, пошла Шурочкина наука впрок и маме, и мне...

Слушатели понимающе улыбнулись.

— Пришел возраст, и я под эти ночные концерты, со всех сторон долетавшие, фантазировать начал,  — что они там делают. Фигню всякую, конечно,  — откуда я тогда мог знать, как оно в постельке-то бывает,  — но шкурку погонять хватало. Из комнаты тети Светы с дядей Ваней тоже иной раз долетало... Причем звуки были не хуже, чем от Шурочки... Но реже. Иногда я под это дело ночью вставал: иду мимо их двери, а она приоткрыта по жаре, чтоб сквозняк был... но не сильно, не то, что у Шурочки с Женей, те-то чуть не нараспашку её держали, но у них и комната окном на стену, не продувалась почти совсем. Ну и задерживался маленько у дверей-то,  — Сергей засмеялся.  — Правда, толку с тех задержек, по нынешним понятиям, не было никаких: у тети Светы в комнате шторы плотные, и тьма была настоящая, только шевелящиеся белые тела чуть-чуть видно. Это у Шурочки с Женей было светло, окна голые... и они с Женей голяком... Но к ним в другую от туалета сторону, мамка меня там раз поймала, посмеялась, но ухо вывернула, так что я сторожился. Ну и слышно под дверями, конечно, не так, как из-за стенки,  — все, вплоть до хлюпаний... И запахи. Вы ж знаете, у меня какой нюх. Дааа...

От таких 

воспоминаний Сергей аж облизнулся: "Толку-то нет, а подрочить после этого мне на месяц хватало!", и продолжил:

— Ладно, это я отвлекся... Там много что рассказать можно, да вы такое и сами можете,  — коммуналка, она и есть коммуналка. Шурочка, охальница, после ебли голяком в душ бегала, руками прикрываясь, ну и раз со мной столкнулась в коридоре. "Ой!", а сама сиськи голые приоткрыла, и глазками так и стреляет, одного мужика ей мало... Так они потом через это дело с Женей и разошлись на время. Классика: он из командировки не вовремя приехал, а Шурочка как начинка в пирожке, меж двумя мужиками с их работы, один её в писю, другой, наверное, в попу, что по тем временам дело совсем невиданное,  — но сам того не видел, а врать не буду. И ведь вся квартира про её блядки знала, она и не скрывалась ничуть, все равно от нас прятать это бестолку,  — но Жене никто ни гу-гу.

А тут он их сам застукал, ну и ор до потолка: Женя мужик здоровый, хахалей хоть и бережно,  — вы, говорит, ребята мне на работе ещё нужные, но здесь вам делать нехуй,  — с крыльца спустил, Шурочке одеться не дал, голую на мороз, правда несильный, выгнал, да там, воющую дурниной, с часок так и подержал,  — цирк, да и только! Потом мама с тетей Светой, под подлые дяди Ванины смешки, Женю застыдили, и он чемодан ей выставил: катись, мол, пока детей от тебя не прижил. Та и покатилась к маме, в соседний дом. Да ненадолго: через неделю Женя остыл, плюнул,  — сам ведь был наверняка в грехах по уши, мужик хоть куда, да с такой-то командировочной жизнью,  — и позвал её назад. А ещё через неделю выяснилось, что Шурочка беременная, и по сроку точно не от Жени.

Тут Сергей выдержал едва заметную, "драматическую" паузу, и лишь убедившись, что слушатели отвлекаться и не собираются, продолжил:

— А он этому возьми, да обрадуйся,  — тут Рита прибавила глаза, а Ирина даже тихонько всплеснула руками.  — Уж очень детей хотел, а получаться у них к тем порам уже года три, как не получалось... Только толку с этого дела так и не вышло: скинула Шурочка на третьем месяце, и потом уже — никак и ни от кого. Евгению нашему к тем порам доктора сказали. что в бездетности их с Шурочкой он повинен, и что сделать ничего с этим нельзя. Так он после этого Шурочку уже только что сам под мужиков не подкладывал, специально из дому уходил, чтобы жена поблядовать спокойно могла. Шурочка наша этим пользовалась вовсю, иной раз и по трое приводила, но после того выкидыша — никак. Может, и знала, что не сможет уже никогда, да мужу не говорила, а то были бы ей блядки...

Рассказчик грустно усмехнулся и шумно, тяжело выдохнул. Ира, на протяжении последних минут смотревшая на мужа с подозрением, тут же вставила:

— К тебе-то 

не приставала? Ты ж уже, вроде, не маленький был...

— Ты знаешь, нет. Сам удивляюсь. Может, мама с ней так уговорилась, может, сама меня не воспринимала как мужика. Не знаю. Хотя не воспринимала — вряд ли. Я сильно младше был, когда она мне в коридоре, голая, только что из-под Жени, глазки строить пыталась вполне по-взрослому. Но — только раз. Может, и к лучшему, а то Женя меня бы убил... до времени!

Сергей засмеялся, Ира, продолжая играть недоверие, фыркнула,  — но, поглядев на смеющуюся компанию, рассмеялась тоже, и рассказ продолжился.

— Пффф, увлекся... Ну, все, к теме. Значит, июль, жара, зашевелилась гостья-то у тети Светы, потом слышу, шаги по коридору, и дверь ванной захлопнулась. Я, понятно, тут же начал себе представлять, как она там раздевается, ну, и руку в трусы уже совсем, а там уже столб стоит. Только начал гонять шкурку, как слышу — дверь ванной открылась. И голос Лидии:

— Сережка! Сереж! Ты дома?

Я замер.

— Чего, теть Лида?

— Сереж, помоги колонку разжечь, что-то я не пойму, как она у вас работает!

Колонка газовая у нас и впрямь была с придурью, её уметь надо было разжигать.

Ну, и что мне делать? На трусах палатка натуральная, просто так, пока не спустишь, быстро уже не упадет. А идти надо.

Согнулся маленько, чтобы не так заметно было, и вышел из комнаты. Лида в двери ванной стоит, незавязанный халат рукой под грудью придерживает, край сиськи из-под него отлично виден. Улыбнулась, как всегда, с непонятным мне значением, а взгляд пониже перевела — и чуть не облизнулась. Но сдержалась, только разулыбалась ещё шире да в глаза мне как-то странно глянула. А я ж не маленький, понял, что она заметила мою беду. Покраснел немного и, сам того не ожидая, выпрямился. Чувствую, и кол мой вроде обмяк, не так, чтобы до конца, но уже не в зенит смотрит. Поднял глаза на Лидию — а она опять на мою середину глядит и, вроде, чему-то огорчается.

Ладно. Мне в ванную заходить, а она нет, чтобы выйти и меня пропустить, стоит в дверях, не отступает. Только к косяку спиной прижалась, а дверной проем узкий, мимо нее мне буквально протискиваться придется. Я это как понял, так тут же опять почувствовал, что кол готов к труду и обороне целиком и полностью. «Ну и черт с ним»,  — думаю,  — «не уходить же».

Стал мимо нее пробираться, да поскромничал, спиной к ней, а Лида ещё почти незаметно, но прижалась ко мне. И показалось мне, что вверху, на спине у меня не халат её был, а вроде, сиськи голые. Аж руки от этого ощущения затряслись.

Пробрался, заслонку откинул, газ открыл. Взял спички в руки, а зажечь не могу — руки трясутся, одну сломал, вторую... И тут Лида ко мне сзади прижалась уже не мимолетно, но всерьез, горячо так, халат уже точно распахнут, жесткие волосы на лобке мне сквозь трусы попу щекочут. Обняла руками, спички из 

моих рук вынула, газ закрыла, а сама шепчет на ухо вибрирующим, низким таким голосом:

— Ну чего ты, маленький? Чего ручки-то затряслись, а? Ах ты бедненький, ну давай посмотрим, чего тебе хочется?  — а сама руками все ниже по мне, ниже, потом хвать кол прямо сквозь трусы, и пару раз поддрочила. Я чуть в трусы тут же не кончил, затрясся уже весь, ну и Лида поняла, что авария будет, отпустила член на покаяние. Пока.

Сергей усмехнулся.

— Повернула меня к себе чуть не силой, халат у нее распахнут, я краем глаза только груди успел увидеть — полные такие, как сейчас помню... Не, девки, у вас красивее, точно,  — Сергей тихо засмеялся, оглядев эти места сидящих напротив Ирины и Риты.  — Просто те были первые, которые я так близко увидел. Ну, если мамкиных не считать, но те случаи я, естественно, в расчет тогда не брал, тут ведь важно, зачем баба тебе показывается, а у мамки цели были совсем не те, что у Лиды... Наверное... Ох, опять отвлекаюсь,  — спохватился Сергей, заметив удивленный Ирин взгляд.  — Ну, вот. Уткнула меня Лида лицом в эти груди, я её на полголовы пониже тогда был. Я, поначалу, попу от нее отставил, побоялся, что стояк мой она животом почует, обидится ещё, да где вы видели бабу, обидевшуюся на вставший на нее хуй? Наоборот, второй рукой мой низ к себе притянула, прижалась сама, подержала так меня немного, чуть заметно поерзала животом,  — я опять чуть не спустил,  — потом вроде выдохнула, отстранила от себя, посмотрела в глаза, а у самой вид уже ничего не соображающий. И потянула за руку: «Пойдем со мной, маленький»!

Привела в ту комнату, где сама ночевала. А там, вплотную к хозяйской кровати,  — больше и негде,  — лежит на полу матрац, застеленный простыней. Простынка вся скомканная, видать, Лида ночью извертелась вся... И на кровати все белье комом, на простыне два пятна, желтых, заскорузлых, точно таких, как на маминой простыне после дяди Коли. Что уж они там этой ночью втроем делали, не знаю, но, похоже, участвовали все: музыку в ту ночь я слышал оттуда ещё ту, прям инструментальное трио. Поставила она меня на этот матрац, халат с себя скинула, простынку, попу мне выставив, расправила. Помню, я ещё посмотрел, а на её простынке таких пятен нету. Вот, думаю, что ж они,  — все втроем на кровати разом, но ведь неудобно, или тети Светин муж их по очереди? Но Лида мне долго задумываться не дала: села передо мной на корточки, трусы с меня стянула, член рукой взяла и так и замерла: сидит, смотрит, губами жует и дышит тяжело, с тихим свистом. Глянула вверх вопросительно, видать, хотела его взять в рот, да без спросу не решилась — про такое среди простых людей в Союзе тогда только слухи ходили, мол, извращение страшное, даже шлюхи не делают. А я стою смирно, ни жив, ни мертв,  

сверху мне только её голову, груди с торчащими, черными на фоне белой простыни сосками да колени, широко раздвинутые, видно, причем все как сквозь туман. Потом привстала, потянула меня за руки и уложила на себя, сразу между ног, рукой член в себя заправила, попу мою вниз пятками подтолкнула, а я даже ни разу и не дернулся, тут же кончил, почти ничего и не поняв. Зато она, как толчки спермы в себе почувствовала, замерла вся, охнула, ногами-руками меня к себе прижала, и давай целовать мне лицо. Обслюнявила всего...

Сергей задумчиво усмехнулся.

— Полежали так маленько. Я из нее так и не вышел, и кол стоит, как новенький... Лида, оклемавшись, начала меня бедрами чуть подбрасывать, руками через мою попу ритм вести,  — в общем, второй раз меня уже минут на пять хватило, и член после этого раза обмяк. Она меня с себя перекатила на матрац, поцеловала в губы, руку мне под голову подсунула, к себе прижала. Так уютно мне стало, давай я её тихонько руками то ли гладить, то ли общупывать — интересно... А она только смеется: «Ну погладь, погладь, маленький... и здесь тоже... а сосочек вот так можно, смотри» — мои пальцы своими взяла, сосок зажала и показала, как надо. Только между ног не пустила почему-то.

Полежали, поласкались — у меня опять встал, она увидела и, малость подергавшись,  — хотела, наверно, сменить позу, да не рискнула,  — опять под меня подлезла. В третий раз уже расслабилась, села сверху, в четвертый — встала рачком, и давай, смеясь, вертеть попой: типа, не попадешь, а мне уже и не сильно надо, я уже сытая. Но я, конечно, попал.. Мало того, к тем порам уже кой-чего понял, так загонял ту Лиду до полусмерти, она аж завыла, выпрашиваясь, а я, конечно, отпустил, но — как положено, не сразу, а после палки "на посошок", чтоб лучше помнила... Эх, были ж времена...

Секунду притворно посокрушавшись, Сергей таки выпросил от жены несколько скептический комплимент: "Сейчас, Сергунь, у тебя с числом все прекрасно. Посмотрим, что дальше будет!", к которому немедленно присоединилась насмешница Рита: "А уж с умением... Ммммах!", удовлетворенно кивнул и продолжил.

— В общем, за пару часов кончил я пять раз, потом уже посчитал. Перед обедом Лида на часы глянула, охнула и засобиралась. Колонку в душе на этот раз сразу зажгла сама, причем без проблем. Так я и не знаю, то ли и впрямь она утром зажечь её не смогла, то ли повод искала меня из комнаты вынуть. Скорее всего, сознательно повода не искала, у вас, баб, часто нижний ум таким вот образом работает,  — ехидно посмотрел он на женщин.

Те, увлеченные рассказом и оттого вовсе не настроенные вступать в полемику, только дружно показали рассказчику язычки.

— Пообедали мы с Лидой вместе. Она, в награду за труды, все пыталась накормить меня тети Светиной готовкой, насилу отбился,  — не принято было у нас по чужим кастрюлям без хозяев 

шарить, а Лида хозяйка сомнительная. Ну, так она из нашей кастрюли мне подливала дважды, опять отбиваться пришлось.

Женщины понимающе переглянулись, а Толя, поглядев на Риту, потом на Иру, преехиднейше ухмыльнулся., и получил в ответ согласную улыбку Сергея: их дамы сердца, будучи отласканы надлежащим образом, вели себя точно так же.

— А после обеда Лида прижала меня к себе у дверей, чмокнула в лоб, сказала: «Спасибо тебе, мужичок ты мой маленький»! И уехала.

Ну я, естественно, влюбился,  — ещё бы: дала, да ещё и покормила,  — исстрадался весь, ходил аж дня два сам не свой. Мамы, Шурочки и Жени в городе не было, дяде Васе, как обычно, было все до фонаря, а тетя Света смотрела на меня и подсмеивалась. Потом встретились на кухне, она меня приобняла и тихонько так, на ухо: «Сережка, то, что ты бабу выебал, да ещё когда она сама на твой хуй залезла, ещё никак не повод влюбляться»! Я на нее смотрю ошарашено, а она смеется: «Вы ж с Лидкой мне всю простыню твоей спущенкой заделали, еле отстирала»! Так, смеясь, и ушла к себе в комнату. Мне, правда, и впрямь после её слов полегчало...

Сергей рассмеялся.

— Ну, вот. Лида потом ещё пару раз приезжала, но все как-то неудачно, пока она в квартире — все время полный дом народа. Так что не состыковались мы с ней больше, хотя, судя по её взглядам, она была вовсе не прочь. Война на так давно кончилась, мужиков мало, а тут баба в самом соку... Пацан, вроде меня, и то сойдет. Последний её приезд интересно закончился, но это потом расскажу.

Рассказчик чуть помолчал.

— Но с Лидой — это все так, чистая, по сути, физиология, и никаких изысков. А я, когда с вами снюхался, кой-чего уже умел, правда, Ириш?  — он хитро посмотрел на жену.

Та скептически хмыкнула, при этом погладив его по руке. Сергей хихикнул, погладил Ирину руку в ответ и продолжил.

— Это как раз про дядю Колю речь. Не зря ты, Рит, бровки вскидывала, про него услышав,  — Сергей, протянув руку, погладил подругу пальцами по щеке, отчего Рита мурлыкнула.  — Комната у нас была одиннадцать квадрат, узкая, длинная, в ней только и помещалось, что две узеньких, почти солдатских кровати по стенкам,  — одна моя, пружинная, вторая, чуть пошире, панцирная мамина,  — короткий стол посередине, да у окна, с той стороны, где моя кровать, высокий древний шкаф, а где мамина — комод с трехстворчатым зеркалом сверху. За столом сидели на кроватях, стулья, кроме одного, спиной к окну, поставить было уже некуда. Да и тот стул всегда тряпками завален, так что по назначению использовался, только если в гости кто важный заходил.

Мама меня совсем не стеснялась, даже когда я стал постарше, уже кой-какие заросли внизу появились,  — Сергей почесал то самое место.. И переодевалась при мне, и мыла меня в нашей «ванной», догола раздевшись,  — меня вымоет, писькой каждый раз особенно озаботившись,  — мне ужас 

как нравилось, когда она её мыла,  — из-под душа выставит, потом сама моется, а я тут же, в полуметре, на табуретке сижу, с ней болтаю. Когда болтаю, а чаще, если хорошо себя вел, то и спинку ей потру, и что пониже...

Женщины в шутливом испуге прибавили глаза, и Сергей засмеялся:

— Не, это я уже так, размечтался. Максимум, попу, ниже она меня не пускала,  — засмеялся он.  — И спереди тоже не давалась, только вприглядку.

Сергей чуть задумался.

— А если б пускала, то ещё неизвестно, что было бы,  — когда я ей спинку и ниже тер, млела она, чем старше я становился, тем, кажется, больше. Особенно до Шурочкиной науки... Это я сейчас понимаю, а тогда, конечно, не понимал. Да мне и не особо интересно было, мал ещё был...

Может, мама и ещё бы так делала, да жила у нас одно время, до Шурочки с Женей, соседка, баба Груня. Начала её стыдить: мол, пацанчик-то уже скоро за девками бегать будет, а ты, мать, все с ним вместе моешься, голяком перед ним скачешь. Мама у меня женщина ещё та, могла и послать запросто, но про бабу Груню слухи ходили, что она с МГБ как-то связана. Ну, мама и не стала перечить, настучит еще — потом неприятностей не оберешься, и мыться я стал сам.

А в комнате она на меня по-прежнему особого внимания не обращала. Как и раньше, придет с работы, разденется догола, халат накинет, и в душ, а назад придет — халат скинет, и посидит, обсыхая, на своей койке минут пятнадцать голяком, раздвинув нешироко ноги и почесывая все места. "Пусть", говорит, "тело подышит, порадуется". И меня так делать заставляла, а если никого в квартире не было, так могла голяком и в ванную, и назад сходить. Причем пару раз только при мне попадалась дяде Васе: уйдет в ванную без ничего, даже полотенца не взяв, назад идет,  — а дядя Вася домой вернулся, и как раз в коридор вышел.

Ирина опять прибавила глаза:

— И как?

— И никак,  — засмеялся в ответ Сергей.  — Дядя Вася вообще-то мамы с тетей Светой лет на десять старше, так что ему к тем порам уже не до соседок было, даром, что мама его Светы сильно фигуристее. Дай бог со своей кобылой сладить. Судя по тому, что до нас долетало, еблись они со Светой раз по пять на неделе, так что куда уж ему... Хихикнули скабрезно да разошлись по комнатам, и все.

Пока, лет через несколько, у меня на её прелести не начал вставать. Она хоть и не сразу, но заметила. Посмеялась, но после этого начала меня из комнаты выставлять, либо, если я в постели уже был, заставлять носом в стенку утыкаться. Вставал-то у меня все равно, от одного шороха её одежды, только что у мамы совесть теперь была чиста,  — рассмеялся Сергей.  — Сначала гнала только тогда, когда полностью раздевалась, а когда поняла, что этого мало,  

стала дозволять мне видеть себя минимум в трусах и в лифчике. Прелести там, кстати, и до сих пор ничего, а тогда ей не сильно за тридцать было, и напоминала телом она больше всего античную статую. Только покрупнее во всех местах, и ростом на голову выше, и остальное примерно пропорционально, даже чуть пороскошнее.

Ну, выгоняла, и отворачиваться заставляла, а по утрам-то и по выходным куда от меня денешься? И зимой, и летом в комнате жара, а мама поспать по выходным любила. У нее две ночнушки было, одна, как положено, длинная, фланелевая и глухая, под ворот, но её она из-за жары одевала редко, только по командировкам таскала, а вторая ситцевая, совсем коротенькая, вот такая,  — Сергей, потянувшись, провел пальцем по верхней трети Ириной ляжки внутри, отчего Ира, сказав "Ы!", чуть заметно сыграла взад-вперед лобком,  — совсем коротенькая, декольте спереди — маленько пуп не видно, сзади вообще до самой попы, считай, ничего нет, попу, только вязочка посередине, как на больничном халате, чтоб не свалилась та тряпка ненароком совсем. Она её "летней" называла. Проснусь, а она простыню с себя скинула, а эта ночнушка у нее вся выше талии, и ноги врозь. А трусов она не только ночью, но вообще дома и посейчас не признает, вот и писька вся наружу. А то сиська из декольте вывалится...

Слушательницы понимающе кивнули.

— А то и писька, и сиська сразу,  — улыбнулся Сергей.  — Как-то раз стою так у нее в ногах, на письку пялюсь, и хуй сквозь трусы поддрачиваю,  — я после того, как мне легальные просмотры мамкиных прелестей запретились, часто так делал: додрочу на нее почти до конца, потом шасть в туалет, и там кончу. Правда, приходилось делать три дела разом: пялиться, дрочить и прислушиваться, не занял ли кто сортир, а то доведешь себя почти до пика радости, и тут... Ну, вы поняли,  — Сергей тяжело вздохнул.  — Увлекся, на лицо ей смотреть забыл, и вдруг слышу смешливое, громким шепотом: "Брысь, охальник!" Я аж отпрыгнул, а мама простынкой прикрылась, покосилась на меня, улыбнулась загадочно, на бок повернулась, сиськи поправила и дальше спать. Все собираюсь её спросить, долго ли она мне тогда посмотреть дала, или коротко.

Рита вскинула брови:

— А что, могла и долго?

— Ох, Ритка, не знаю. С одной стороны, дама она у меня благовоспитанная, опять же, советский работник... А с другой,  — я ж говорю, с плотью она не сильно-то спорила, а плоти, кажется, нравилось, когда я на нее смотрю. Я после того, как попался, с месяц за ней не подглядывал. Так она в одно из воскресений сделала то, чего раньше никогда не делала: уже после того, как я встал, раскрылась полностью, ночнушка вся наверху, сисек, правда, не видно, зато ноги чуть не на шпагат и, вроде не просыпаясь, пальцами между ними — нырк! И оттуда — хлюп, хлюп! А я на весь этот цирк гляжу со своей кровати, и 

думаю: встать у нее в ногах, или спугну? Так и не встал, а то ещё неизвестно, что было бы. Больше она такого не повторяла, а тут и дядя Коля подоспел. Но пока она с дядей Колей не слюбилась, так и ковырялась у себя в письке по ночам частенько, как её Шурочка научила, а от меня пряталась, если простынки фиговенькой не считать, то одним: "заснул — не заснул". Ну, а я когда спал, а когда и не очень... Хотя это она точно без шума делать старалась, разве что в конце простонет иногда тихонько, жалобно так. Я её раз спросил с койки, мол, ты что? А она, запыхавшаяся: "Ой! Спи, горе ты мое! Хорошо мне, все хорошо, спи!" Почему по-тихому — тоже не знаю, то ли от стеснительности, то ли без нее, так, чтоб ребенка не будить, то ли ей при этом вообще шума было не надо, и так было хорошо... Да вы, бабы, такое даже сами про себя не всегда знаете, где уж нам, мужикам...

"Бабы" спорить не стали, и Сергей продолжил рассказ.

— Ранней осенью того года, когда меня Лида девственности лишила, познакомилась мама где-то с дядей Колей. Николай Абрамович мужик ей вполне под стать: выше её на полголовы, крупный, сильный, ближе к сорока годам чуть оплывший, но ещё очень привлекательный.

Одна беда — женатый, да ещё и так, что о разводе в те времена и помышлять-то было невозможно. Оба хоть и небольшие, но начальники, в случае развода — партбилеты на стол, и снимут сразу. Да он и не хотел до времени разводиться, у него две дочки были, немного помладше меня, тоже оч-ч-чень интересные девицы,  — Сергей вздохнул,  — но это я потом расскажу. И с женой они хоть и не любили друг друга больше, но уживались вполне, поскольку и ума, и такта у обоих хватало. Насколько я тогда поначалу понял, спать они друг с другом уже давно не спали, и жена ему одно условие поставила: домой баб не водить, и она мужиков своих водить не будет, а так — где хочешь, с кем хочешь и сколько хочешь.

Сам дядя Коля заведовал хирургией в нашей больнице, а до этого, всю войну и несколько лет после, мотался по заграницам врачом то в посольствах, то на кораблях. Оттого человек он был по взглядам совсем «не наш»,  — Сергей рассмеялся,  — я б даже сказал, чуждый был человек... И слава Богу. Впрочем, и мама моя тоже была не из первобытных коммунистов. Ну, это вы уже поняли...

Сергей улыбнулся.

— Предполагаю, что первый раз они с мамой перепихнулись где-нибудь под кустом, пока ещё тепло было. Причем обоим очень понравилось. Ну, вот бывает так, что ключик к скважинке подходит прямо идеально, правда, Ириш?

Ирина повела плечами и довольно хмыкнула.

— Ну, за оставшиеся пару месяцев тепла они только во вкус вошли, отчего мама стала все время, как после Шурочки,  — совсем мягкая. А 

тут зима, и стало им негде. Как мама не в командировке, приходит Николай Абрамович вечером к нам в гости, сидят они с мамой за столом, чаи гоняют, я тут же на уголке уроки делаю, они мне вдвоем, если надо, подсказывают. Идиллия. Вот только взгляды оба голодные то друг на друга, то на койку мамину кидают. И, ближе к ночи, начинают почему-то на меня неласково коситься — ну ладно, дядя Коля, но и мама тоже. А прощаясь в коридоре, так целуются и шепчутся, что по всей квартире слышно.

Посмотрел я на все это дело пару вечеров, подумал хорошенько: чего им надо, яснее ясного, но — как? Не уходить же вечером из дому? Во-первых, лень, во-вторых, неплохо было бы это кино если не посмотреть, то хоть послушать, в-третьих, мама, даже если меня и отпустит, волноваться будет... Или не будет, а будет ей совсем не до меня? Последнее меня тогда, по молодости, волновало не сильно, но — мысли были точно. Видите, какой я был хороший сын,  — засмеялся Сергей.  — Ну, чего-то надумал, только ждал случая.

Долго ждать не пришлось: дело шло к весне, через пару дней мамин день рождения подоспел. Ничего особенного не устраивали, принес дядя Коля пару бутылок портвейна крымского, мне полстаканчика налили, остальное сами выпили. Смотрю, а они уже между собой не разговаривают, а прямо урчат, а на меня не смотрят, а буквально щурятся, как на врага какого. Время — девять, уроки я ещё до дяди Колиного прихода выучил.

Стал действовать по задуманному: изобразил, что у меня от того полстакана портвейна глаза совсем уже слипаются, сказал взрослым: «Спокойной ночи! », разделся, залег к себе в койку, попой к ним, и закрыл глаза.

Лежу, прислушиваюсь. Слышу, мамина кровать скрипнула тяжело: дядя Коля, до этого на почетном месте, на стуле, сидевший, к маме подсел, и тут же зашуршало что-то, мама вроде чуть застонала ласково, зачмокало... Спустя немного уже не зачмокало, но захлюпало и запахло, точно как тогда, когда мама себя сама ласкала, и раздался мамин задыхающийся шепот:

— Ко-о-о-оленька, ох, ми-и-ил... под... под... подожди... Сережка-то спит уже, нет?

Слышу, койка скрипнула облегченно. Похоже, дядя Коля встал, обошел стоящий между кроватями стол, наклонился надо мной. Я лежу и чувствую: хуй стоит, даром, что специально вздрочнул после обеда, веки дрожат... Ну, хуй-то он под одеялом, наверное, не увидит, на боку лежу, но по векам — точно поймет...

Но дядя Коля помолчал секунду и каким-то странным, веселым громким шепотом сказал:

— Маш, спит, как убитый. Хватило ему полстакана, теперь до утра...

Пробрался мимо моей кровати, выключил электричество. А света в комнате все равно полно, даже цвета никуда не делись: прямо над окном, на стене дома, большой уличный фонарь, и занавески на окне — тюль тоненький, дефицит по тем временам страшный. Я к этому свету так привык, что потом, в общаге, в относительной темноте долго ещё засыпал с трудом.

Причем окно к той стене, где 

моя кровать, поближе, чем к маминой. Да ещё и шкаф стоит между окном и мной, прямо вплотную к спинке койки,  — то есть мамина кровать на свету вся, как на ладони, а моя койка почти вся в его глубокой тени. Мама в своё время специально так шкаф поставила, чтобы мне свет из окна спать меньше мешал.

Лежу, слушаю. Зашуршала одежда, потом один тяжелый шаг. Вдруг — скрип чуть сдвинутого стола, и тут же сдавленное дяди Колино: «Блядь»!

— Ко-о-о-ленька... Тихо, Сережку разбудишь...

— «Тихо»! Об угол стола саданулся, синяк будет на полноги, а тебе «тихо»!  — дядя Коля, похоже, смеялся сквозь слезы.  — Маш, я стол к окну пока переставлю, а то кровать узкая, не дай Бог, повернемся в запале неудачно, потом мне же твои травмы и чинить...

— А Сережка проснется? Так стол хоть нижние половины от него закроет...

— Да спит твой Сережка, как убитый... Молодость, да ещё и выпил... И мы ж под простынкой, не просто так...

— Ладно...  — а голос у мамы такой, что ясно: что сейчас Коленька не скажи, все "ладно" будет.

Судя по звону стаканов, дядя Коля легко приподнял столик со всем, что на нем было, и переставил его почти вплотную к окну. О таком я и мечтать не мог: стоило мне теперь повернуться, как мамина койка, до того наполовину от меня скрытая, оказывалась передо мной, как на экране в кино. Только много ближе — примерно метра два.

Однако поворачиваться было ещё не время. Опять заскрипела кровать, раздались охи, чмоки, хлюпания, шуршания, скрипы стали ритмичными, раздались шлепки тел друг о друга и, наконец, мама почти в голос сказала «Охх-ха-ха! », после чего все затихло.

«Вот теперь пора! Маме сейчас ни до чего дела нету», вспомнив Лидию, решил я и осторожно, тщательно изображая спящего так, как я себе это представлял, перевернулся лицом к комнате. Реакции дяди Коли я почему-то совсем не боялся.

Приоткрыл глаза, и сквозь ресницы посмотрел напротив. Передо мной, укрытая простыней до талии, лежала на боку, ко мне спиной, мама: дядя Коля, судя по всему, был где-то за ней, у стены, от него были видны только ласкающие маму руки: одна почесывала маме спинку, другая была где-то под простыней и, судя по шевелениям, скорее мяла, чем почесывала мамину попу. Кроме совсем тихих звуков поцелуев, ничего слышно не было.

Так прошло, наверное, минут пять. Я, уже окончательно обнаглев, открыл глаза полностью и, запустив руку вниз, начал не торопясь гонять шкурку. Немного спустя взрослые начали тихонько шептаться: я прислушался, но слышно было плоховато, да и смысла в разговоре, кажется, было не больше, чем в ворковании голубей под застрехой.

Еще через некоторое время мамина койка опять начала потихоньку поскрипывать,  — любовники переменили позу: теперь мама лежала, вытянувшись, на дяде Коле, расплющив сиськи по его груди, а он держал её голову руками, и они довольно звучно целовались.

Я, было, опять прикрыл глаза, смотря сквозь ресницы. Но довольно быстро 

понял, что им не до того, чтобы оглядываться, и уставился на невиданное раньше мной зрелище вовсю.

В губы они целовались недолго: мама, все выше поднимая укрытую простыней попу, потихоньку двинулась губами по дяди Колиному телу все ниже и ниже. Вот она уже целует его живот, дойдя почти до самого низа, останавливается. И вдруг откидывается назад, садясь над его бедрами на широко расставленные колени.

Простыня падает с её плеч, и передо мной, в резком свете уличного фонаря, предстает в мельчайших подробностях вся картина ненадолго приостановившегося акта любви. Кажется, что можно разглядеть даже крошечные поры на маминых, обычно светло-розовых, а сейчас потемневших едва не дочерна сосках, пересчитать все волосинки в темном треугольнике внизу её живота и вокруг подрагивающего от нетерпения, мощного, очень пропорционального дяди Колиного члена.

Следующую минуту я запомнил как-то отдельными кадрами. Мама, не отрывая взгляда от инструмента дяди Коли, нервно облизывает губы, поднимает руками заметно набухшие груди, чуть пощипывает соски. Дядя Коля, протянув руку, берет свой член и, чуть выгнувшись вверх, шлепает маму головкой по животу, выше линии волос. Тихо шепчет: «Ну, Машенька... Давай»... Мама нервно кивает, протягивает свою руку, кладет пальцы вокруг основания игрушки, поверх дяди Колиной руки, наклоняется, высоко выставив белую, показавшуюся мне почему-то нечеловечески огромной и оттого красивой попу, выгибает спину и, высунув язык, проводит им по головке.

В свете уличного фонаря вершина дяди Колиного члена, до этого темно-розовая, сразу начинает блестеть перламутром, а хозяин члена сладостно охает, и тогда мама, решительно убрав его руку, забирает основание члена в кулачок, а на оставшуюся немаленькую часть, сладостно мыча, решительно, но плавно надевается ротиком, и дядя Коля, блаженствуя, кладет руку ей на затылок...

А я лежу и, мягко говоря, одуреваю так, что эрекция пропадает напрочь. Слово «хуесоска» тогда у нас, пацанов, было едва ли не самым страшным ругательством. Страшнее, пожалуй, было только слово «хуесос». И что получается? Моя — мама — как раз — и есть — «хуесоска»?

На этом месте я, прикрывший было глаза то ли от стыда, то ли от удивления, открыл их вновь. И рассуждения как-то сами собой остановились: мама в этот момент, вытащив дяди Колин инструмент изо рта, обрабатывала его вершинку язычком, глядя на дядю Колю светящимися от счастья глазами. Невозможно было не понять, что процесс очень нравится им обоим.

Услышанная как-то раз именно от мамы фразочка «все, что приятно, либо вредно, либо неприлично», уже тогда была мной не просто запомнена, но даже в некоторой степени осмыслена, и я пока отложил свои оценки в долгий ящик. Мама даже к моим почти уже взрослым годам все ещё была в моих глазах, считай, непререкаемым авторитетом, да и к дяде Коле я успел проникнуться уважением достаточным для того, чтобы подростковый нигилизм на этот раз не сработал. «Если они это делают, наверное, это не так плохо и страшно», рассудил я и решил, при случае, поговорить на эту тему... вот только 

с кем? Не с мамой же?

А пока я уже чуть ли не в открытую уставился на любящуюся в двух метрах от меня пару, и посмотреть там было на что.

Уже через несколько минут я почти совсем успокоился по поводу «хуесосоки». Мама, сделав два быстрых шага по полу, и едва не задев при этом мою кровать попой, обдала меня одуряющим запахом до предела возбужденной женщины, да и уселась верхом на дяди Колину грудь, спиной к нему, наклонилась и опять приняла в рот его член. А дядя Коля, обняв её бедра руками, с чмоканием зарылся носом и, похоже, языком под низ маминых ягодиц, и мама сладостно вздрогнула, застонав и едва не выпустив изо рта добычу. «Ну, значит, дядя Коля — «пиздосос». Или «пиздолиз»? Кажется, они друг друга стоят», развеселился я. И дальше смотрел уже не только с возбуждением, но и... с с академическим, что ли, интересом, запоминая, что мужчина может сделать приятного женщине и что — женщина мужчине. Потом пригодилось, ведь правда, бабоньки?

Смеясь, он поглядел на увлекшихся рассказом Ирину и Риту, они ответили ему дружными, довольными смешками. Сергей отхлебнул из кружки остывшего чая:

— В этот раз они любили друг друга больше двух часов, ровно до тех пор, чтобы дядя Коля не опоздал на последний автобус.

И потом все было примерно так же, даже после того, как я с дяди Колиными дочками слюбился, только что дядя Коля после этого меня "зятьком" поддразнивал, но, конечно, не всерьез. Наблюдал я за их развлечениями два года, до тех пор, пока не уехал учиться. Если мама была не в командировке, то дядя Коля приходил почти обязательно. Я, по возможности, готовился к его визиту, как можно ближе к его приходу запираясь в туалете и, вспоминая в красках их предыдущую встречу, освобождал себя от избытка гормонов. А дальше все шло уже по накатанному сценарию: часам к девяти — полдесятому взрослые начинали на меня недвусмысленно поглядывать, я изображал безумную усталость, дожидался, пока маме первый раз станет совсем хорошо, поворачивался к ним лицом и смотрел из своего темного угла почти в открытую, заботясь уже лишь о том, чтобы ненароком не высунуться из тени. Происходило это обычно не чаще раза в неделю, в воскресенье, так что надоесть мне не успело.

Не знаю, верили они всерьез в то, что я действительно сплю, или только убеждали себя в этом. Но я ни разу не дал повода усомниться в своей «скромности», а ни мама, ни дядя Коля тоже никогда не показывали, что не верят в нее. Со временем они, привыкая, становились все свободнее, и однажды, почти перед самым моим отъездом, даже начали любиться, не дождавшись моего прихода с улицы, ужина и "сна",  — видать, рассчитывали, пока я не приду, по-быстрому размяться, а уж потом, когда я "засну", налюбиться по-настоящему. Ключ у меня был свой, придя с улицы, я отпер дверь, и я 

застал маму, стоящую над моей койкой в позе пьющего оленя, с трусами на середине красивых ляжек, с платьем, завернутым чуть на уши, и выражением ожидания блаженства на лице. А сзади нее стоял, с деловым видом расстегивая ремень брюк, дядя Коля. Обнаружив в дверях меня, он только тяжело вздохнул, одернул мамино платье и, увидев огорченные мамины глаза, засмеялся: "Да ладно, Маш. Успеем еще". И у мамы особого смущения я не заметил,  — подтянула трусы, улыбнулась чуть огорченно, да и занялась моей кормежкой,  — так что, наверное, все же понимали, что вряд ли я сплю... Впрочем, понимали, не понимали, а деваться им было особо некуда — к дяде Коле нельзя, под куст вроде несерьезно, и меня из дому не выгонишь.

Сергей чуть помолчал.

— Вот такая была атмосфЭра у нас... Сексуальная, так это я ещё совсем не все рассказал, там и с соседями, и во дворе чего только не было. В общем, впоследствии к тому, что я увидел в эти вечера, жизнь добавила немногое. Вот разве что одно: как устроено самое заветное женское местечко, я у мамы в подробностях так никогда и не разглядел. Пока вместе мылись, не больно-то туда и заглядывал, а потом только однажды довольно долго видел его совсем близко, сантиметров с тридцати: мама, стоя в проходе между нашими кроватями на прямых ногах, склонилась над дяди Колиным членом, и её дырочки оказалась как раз напротив моего живота. Но свет падал так, что самое интересное, как всегда, было в глубокой тени, и потому, кроме весьма завлекательного блеска, я ничего углядеть так и не смог, хотя едва не выдал себя неловким движением, присматриваясь. Вот так...

В образовавшуюся паузу тут же вклинилась Рита:

— Хи-хи... А у кого дырку разглядел впервые? У Иришки?

Сергей рассмеялся:

— Нет... Хотя Иришкина самая красивая. Ну, может, только чуть покрасивее твоей!

Рита засмеялась, довольная:

— Угодник дамский... Ну, так всё-таки: у кого? У... как их: Дяди Колиных дочек? Всех сразу?

— Смешки тебе... Там любовь была, настоящая... Ну вас.

Расстроившегося Сергея уговаривали всем коллективом минут пять. И, наверное, так бы и не уговорили, если бы похотушка Ирка, плюнув, не попыталась утащить мужа и друзей "у койку". Поглядев на чуть ли не подпрыгивающую от сексуального энтузиазма жену, Сергей плюнул, вредно проворчал: "Все б вам, куры, под петухом квохтать", и обернулся к Рите:

— Ладно, расскажу, раз просишь... Отдельная история, тоже с Николаем Абрамовичем связанная.

Теперь пришла очередь обижаться Ирке, но она быстро поняла, что народ, кроме нее, и впрямь к разврату пока не готов, а потому вынуждена была сначала смириться. А потом и впрямь успокоиться: письки ещё почешем, а стих на Сережу находит не каждый раз. Еще, может, чего и сдаст ею не знаемого, что тоже не вредно для случаев, когда самой повредничать надо.

— За первую зиму, что мама с Николаем Абрамовичем друг друга любили, мы с ним сошлись довольно близко. Хороший он 

был мужик, дядя Коля. Сильный, честный, умный...

Сергей тяжело вздохнул.

— Я к нему ну не то, чтобы как к отцу стал относиться, но очень по-свойски. Своего-то я и не помню, он в сорок втором, где-то под Старой Руссой, без вести... А парню в четырнадцать лет отца надо. Ну, я и притулился немного. Он все понимал, да и сына у него не было, так что, наверное, тяга была обоюдной.

В начале лета следующего года позвал он меня на рыбалку. У него к тем порам, после всех загранок, образовалась личная машина. Четырехсотый «Москвич».

Народ, кроме уже слышавшей эту историю Ирины, выдал дружное «О»! По тем временам наличие у человека личной машины было случаем редчайшим. Сергей, понимающе улыбнувшись и кивнув в подтверждение сего чуда головой, продолжил:

— Поехали вчетвером, дядя Коля, я и обе его дочки. Дочки — близняшки, Верка и Лерка, мои ровесницы. Я с ними и до этого пару раз виделся, водил дядя Коля весь выводок разок в кино, разок так — в парк, погулять, мороженого поесть. Вроде как знакомил, у него, наверное, на мою маму планы долгосрочные были, теперь уж не узнать...

Девчонки были восточные: с густыми черными, короткими по тогдашней новой моде волосами, темно-карими, очень живыми глазами и удивительно белой, свойственной чаще рыжим, чем брюнеткам, чистой, бархатной даже на вид, кожей. Физиономии без чрезмерных признаков ума, но живенькие, симпатичные, фигурки ещё во многом нимфеточьи, тонкие, хотя уже все есть: сиськи маленькие, лифчиков ещё всерьез не требующие, попки небольшие, но уже вполне округлые, ножки ещё тощеваты, но уже вполне женские, стройненькие.

Отношения у нас с ними были, считай, никакие: ну похихикали дружно в те разы, да и все. Они со мной, правда, заигрывать пытались, и, как я сейчас понимаю, уже весьма умело. Но мне они были не особо интересны, мне дядя Коля куда интереснее был. А эти — наверное, вроде младших сестер: не сильно вредные, ну и хорошо, и Бог с ними.

Сестры сестрами, но перед самой поездкой я все же поиграл в туалете со своим дружком. Во-первых, хотелось, а во-вторых, на всякий случай: мало ли, что там, на озере, да ещё при двух девицах, будет. Чтобы вел себя приличнее.

Заехали они за мной утром, мама, как обычно, в командировке была. Расселись: девчонки на заднем сиденье, мы с дядей Колей впереди. Поехали.

Ехали до любимого дяди Колиного озера часа три, по жаре. Девчонки сзади поначалу шушукались, потом примолкли на время. И вдруг зашевелились там активно. Дядя Коля в зеркало над ветровым стеклом глянул, потом обернулся:

— Чего, дочки, упарились?

— Ага, пап...

— Трусы по машине не разбрасывайте, в сумку сразу...

— Ладно...

«Трусы»?

Я обернулся. То ли Верка, то ли Лерка (различал я их плохо), глядя на меня с ухмылкой, убирала в сумку две розовых застиранных тряпочки. Вторая сестричка, глядя на меня с точно таким же выражением лица, обмахивалась подолом совсем легонького сарафанчика. Подол, впрочем, был достаточно 

длинный, и под ним ничего выше второй трети вполне симпатичных ляжек не мелькало.

Неуверенно улыбнувшись сестричкам, я хмыкнул и уселся на место. Покосившись на меня, дядя Коля спросил:

— Тебе-то не жарко? Из города выехали давно... Давай-ка, остановимся да хоть рубашки снимем.

Остановились. Девчонки, выскочив следом за нами, тут же убежали в придорожные кусты. Поглядев на них, мы тоже пристроились отлить прямо на дорогу, повернувшись к ним спинами.

Закидывая свою рубашку на полку над задним сиденьем, дядя Коля с улыбкой глянул на меня поверх крыши машины:

— Слышь, Серега... Ты с ними поаккуратнее, они у меня того... все в маму. Сильно раскованные, смотри...

Я выпучился на него, и дядя Коля рассмеялся:

— Да не бойся, не кусаются. Только не удивляйся ничему, а так — ничего такого они с тобой не сделают. По крайней мере, пока я рядом — точно.

— Ладно...

Оставшуюся часть пути я уже куда внимательнее прислушивался к происходящему на заднем сиденье. Но ничего интересного так и не услышал, а оборачиваться было вроде неудобно. Мысли в голове мелькали всякие, и в штанах от этих мыслей то напрягалось, то расслаблялось.

Сразу после полудня, в самую жару, приехали на место. Озеро огромное, другого берега не видать. Лес везде почти вплотную к берегу, но в этом месте недалеко отступает, и там небольшая бухточка, берег и дно песчаные. Потом, поперек пляжа — полоска ивняка, метра два всего шириной, и ещё один пятачок песка.

Вышли из машины все потные, на воду глядим с тоской. Дядя Коля оглядел нас, хмыкнул:

— Ладно, ещё полдня впереди, разложиться успеем... Брысь купаться!

Девчонки, радостно взвизгнув, порскнули, прихватив в кулачки тряпочки купальников, направо, за совсем негустой ивняк. Я немного удивленно проводил их взглядом, но тут меня отвлек дядя Коля:

— Чего стоишь? Раздевайся!

Сам он, скинув с ног сандалии, быстро расстегнул ремень и... снял с себя брюки вместе с трусами.

Я кинул быстрый взгляд в сторону кустиков. За ними мелькнуло что-то белое, тут же раздался плеск воды и радостный девчачий писк.

— Серег, что смотришь? Голого мужика не видал?

— А...  — я мотнул головой в сторону Верки с Леркой.

— Они за кустами, не видят ничего. Да и увидят — что страшного? Они и сами, если бы не твое присутствие, про купальники и не вспомнили бы. У жены в деревне до сих пор всей семьей вместе в бане моемся — и пока ни у кого ничего не отвалилось. И не заросло,  — рассмеялся он.  — А Верка с Леркой у бабушки месяцами живут, и мы там с ними бываем. Так что, если хочешь, скидывай штаны вместе с трусами, не бойся! И им легче будет, тебя стесняться перестанут, купальники, может, снимут?  — подмигнул он мне заговорщически.

Из-за кустов по-прежнему раздавался плеск, перемежаемый девичьим смехом, и я, ещё раз оглянувшись в ту сторону, потянул треники вниз. Сняв их, взялся за резинку трусов, нерешительно глянул в сторону кустов, за которыми плескались девчонки, потом на совершенно спокойный член дяди Коли,  

ещё раз на кусты. Понял, что мне, на самом деле, очень хочется посмотреть на Верку с Леркой в полном неглиже, да и сам я, кажется, вовсе не против предстать перед соблазнительными близняшками во всей "мужской" красе. И... а вдруг чего получится? Но решиться так и не смог.

Вставший от таких переживаний член сделал из трусов нечто, напоминающее чум. Я смутился, но дядя Коля, глянув на бугор, засмеялся: «Ого! Кажется, дамы тобой в жизни будут довольны»! И, не оглядываясь, вошел в воду.

Я поплелся за ним. Зайдя по пояс, дядя Коля нырнул, мелькнув мускулистой, чуть заплывшей жирком, заросшей редким черным волосом задницей. Вынырнул, отфыркиваясь, метрах в тридцати и значительно правее, помахал мне рукой: плыви сюда! Член от прохладной воды к тем порам успокоился, на душе тоже от этого стало спокойнее, и я нырнул следом.

Вода в озере была совершенно прозрачной, и, открыв глаза, я с удовольствием разглядывал солнечные блики на темном, с мелкой галькой песке дна. Не торопясь, плыл в полуметре от него до тех пор, пока в поле зрения не показались дяди Колины ноги, твердо попирающие эту идиллическую картину. Извернувшись, встал, потряс головой, избавляясь от излишков воды, и открыл глаза. Воды в этом месте мне было почти по шею, дяде Коле по грудь.

Прямо передо мной, метрах в тридцати, на мелководье, освещенные ярким полуденным солнцем, плескались, смеясь, две наяды. Одна, сидя спиной ко мне на корточках, окатывала брызгами вторую, стоящую перед ней в полный рост, лицом к нам, чуть отвернувшись и прикрыв лицо рукой от брызг. Купальники, явно заграничные, закрывавшие много меньше, чем было тогда у нас принято, да ещё и цвета чуть загоревшего тела, были на расстоянии почти незаметны, и девушки выглядели совершенно свободными от одежды.

Я только выдохнул. Покосившись на меня, дядя Коля как-то забавно, мелко хихикнул и закричал:

— Девчонки! Плывите к нам!

Сидевшая на корточках наяда, разворачиваясь, изящно выпрямилась, и с криком «Папка! », высоко задирая ноги, побежала по мелководью к нам, а потом, подняв тучу брызг, бултыхнулась в воду животом. Следом за ней то же проделала и вторая.

Нырять девчонки не умели, но плавали вполне уверенно, саженками, и уже через минуту оказались возле нас. Стоять в этом месте они могли только на цыпочках, что было неудобно. А посему одна из них тут же повисла на отце сзади, вторая, зависнув в воде вертикально, молча остановилась напротив меня, подгребая широко раскинутыми под водой руками и ногами. Несколько темных волосков, выглядывавших из-под резинок трусиков на лобке, забавно, как крошечные змейки, шевелились в полуметре от поверхности, совсем рядом с моей рукой и торчащей вверх под трусами головкой моего члена.

Мне захотелось чем-нибудь потрогать это место Верки (или Лерки?), но я, не решившись, смутился. Увидев это, девчонка вдруг захихикала, вытащила руку из-под воды и брызнула мне в лицо. Я дернулся к ней, и она, развернувшись, бешено заработала руками, стремясь к 

берегу.

Следом, освободив отца, кинулась сестра. Они оглядывались, явно надеясь на то, что я поплыву их догонять, и игра продолжится: но я так и застыл возле дяди Коли. Он посмотрел на меня с укоризненной улыбкой, и даже немного подтолкнул в сторону берега: мол, чего же ты? Догоняй, дочки играть хотят!

Чем и смутил меня окончательно. Ну куда я поплыву, со стоящим, как кол, елдаком? Ведь догоню, а дальше что с ними делать?

Ирина с Ритой откровенно засмеялись, а Толя, искоса глянув на друга, только понимающе усмехнулся. Убедившись в произведенном эффекте, Сергей продолжил:

— Тяжело вздохнув, дядя Коля сказал: «Ну ладно, пошли лагерь делать», и двинулся к берегу.

Вышли из воды. Только я успел натянуть трусы, как из-за кустов появились девчонки. Купальники они сняли, и тонюсенькие сарафанчики облепили мокрые тела так, что видно стало каждую складочку. У меня, было, опять зашевелился, но тут дядя Коля скомандовал одевать рубашку и штаны. Я, зайдя за палатку, выжался, оделся, и мы с ним пошли в лес, за сушняком.

Пока ходили, Верка с Леркой не только машину разгрузили и кострище оборудовали, но и палатку поставили. Дядя Коля разжег костер, и сестры занялись обедом, а мы пока накачали резиновую лодку.

Пообедали. Несколько осоловевший от еды на жаре, дядя Коля, подстелив на край палатки покрывало, откинул полога и, в одних трусах, завалился немного поспать — голова в палатке, все остальное в тени от нее, на ветерке.

Я, оглянувшись на сидящих на бревнышке возле костра девчонок, скинул рубашку и штаны, в трусах пошел к воде. Верка с Леркой хихикнули вслед, но ничего не сказали. Когда вылезал из воды, мокрые сатиновые трусы облепили моё хозяйство, а эти две так и сидят, перешептываются, глядят, нахалки, куда вовсе не надо бы, чуть только пальцами туда не показывают. Плюнул и вытянулся на песке, закрыв глаза.

Лежу, вроде дремлю, а сам прислушиваюсь — что там на бревнышке, в трех метрах от меня, делается. Некоторое время было тихо, потом слышу: опять чего-то зашушукались, зафыркали. Зовут меня:

— Серега! А Серега! Ещё купаться пойдем?

Я от такого предложения вынужден был тут же перевернуться на живот. Буркнул: «Потом! », и слышу: девчонки встали, зашумели кусты,  — похоже, пошли переодеваться,  — и, через минуту, пробежав мимо меня, бултых в воду!

Поднял голову: на кустах висят, сброшенные, два сарафанчика. Чуть повернул голову, посмотрел прямо: дядя Коля лежит, из-под полуприкрытых век на озеро смотрит, травинку жует, улыбается. Приподнялся чуть и обернулся. Метрах в сорока от берега то ли Верка, то ли Лерка лежит в воде на спине, раскинувшись, наружу только сиськи, нос, ступни и кисти рук торчат, а вторая близняшка вокруг плавает. И так мне к ним захотелось, но куда я поплыву, ведь член стоит так, что и вода не поможет? Опять уткнулся мордой в подложенные руки. Лежу, камешки мелкие перед носом считаю.

Почти, было, успокоился, и тут сзади — легкий шум, потом меня накрывает тень, холодные, мокрые 

ладошки захватывают подмышки и за пятки, отрывают от земли, перед глазами мелькает поверхность воды, а потом как-то сразу приближается — и... хорошо бы вода расступилась передо мной, аки перед Моисеем!

Совсем неглубоко, но вынырнуть мне не дают, удерживая в четыре руки. Начинаю отбиваться, натыкаюсь на чьи-то руки, ноги, попки, животы, что-то, под тоненькой тряпочкой, шерстлявое, потом мягкое и округлое. Наконец, вырываюсь и, отплевываясь, сажусь в воде. Протираю глаза и вижу две круглые попки, удирающие от меня во всю прыть на глубину.

В пылу борьбы я не только скинул дремоту, но и, кажется, успел забыть о том, что со мной играют вовсе не мальчишки. Во всяком случае, член мой об этом забыл точно, так что я, даже о нем и не вспомнив, издал индейский охотничий вопль и кинулся следом за ускользающей добычей.

Догнал я их быстро. Плыли они, часто оглядываясь и смеясь, совсем рядышком. Ворвавшись, как торпеда, между ними, я высоко выпрыгнул из воды и, возложив руки на черные головы, совершил справедливое возмездие, сам уйдя под воду следом за хулиганками. Естественно, что они тут же вывернулись,  — у них-то было четыре руки, а у меня на каждую только по одной,  — и насели на меня сверху, но я нырнул поглубже, открыл под водой глаза, обнаружил рядом две маленькие, аккуратные ступни и потянул их вниз, пройдясь заодно рукой по всей задней части жертвы, а потом ещё и придавив вниз плечи. Чуть выше виднелся животик второй сестрички, и, обхватив его руками, я отправил её туда же, куда и первую, по дороге её грудки в тонкой ткани лифчика прогулялись по всему моему переду, задев и пах.

Вынырнул, оглядываясь. Головы Верки и Лерки появились в паре метров от меня через несколько секунд. Оглядевшись, девчонки увидели меня, дружно сделали большие глаза и, смеясь, припустили к берегу.

Я издал им вслед клич индейца, победившего врага, после чего, от полноты чувств, развернулся и выдал такую стометровку саженками, что разведенные мной волны, казалось, должны были смыть на берегу все.

Устав, перевернулся на спину и посмотрел в белесое летнее небо. Чуть в стороне болталась единственная тучка, очертаниями очень отдаленно напоминавшая полную женщину. По ассоциации, я тут же вспомнил фигуры близняшек, и как они, эти фигуры, только что очень плотно меня касались. К собственному удивлению, не почувствовал внизу живота никакой реакции. То ли дружку моему надоело больше чем за полдня то вставать, то падать бестолку, то ли я признал девчонок за нечто внесексуальное, по крайней мере на время. Но ощущение было приятным, я понял, что можно возвращаться на берег, не боясь оконфузиться в очередной раз. По крайней мере, без каких-то дополнительных причин, помимо сисек-писек Верки с Леркой,  — тем более, прикрытых купальниками.

Посмотрел, что там, на довольно далеком берегу, делается. Сестрички уютненько, попками кверху, устроились за своими кустиками загорать. Лифчики на их спинах были развязаны, что меня уже совсем не удивило. Дядя 

Коля по-прежнему лежал возле палатки. Приподнявшись на локте, он поглядывал в мою сторону и грозил мне кулаком. «Ну, правильно, он же не знает, насколько хорошо я плаваю. Ладно, не буду волновать», подумал я и, уже не торопясь, поплыл к берегу.

Стоило мне выйти из воды, как из-за кустов, придерживая лифчик на груди рукой, появилась Верка (или Лерка?). Глянув на меня и улыбнувшись, она взяла из кучи барахла возле машины две панамки и собралась вернуться на место. Увидела мой удивленный взгляд и показала язык. Я фыркнул презрительно, и она посерьезнела:

— Головы напечет! Ты бы и сам чего на голову надел, что ли? А то только одно место прикрытое!  — ехидно кивнула она на мои трусы.

— Да ладно... светлые головы не печет...  — засмеялся я ответно, и девчонка исчезла за кустами. Я проводил её голую спину вполне заинтересованным взглядом, отчего член слегка пошевелилися.

Вытянулся на песке, отдыхая, и в лагере установилась тишина, изредка нарушаемая только жужжанием пролетной мухи.

Солнце пекло, и довольно быстро я почувствовал, что пора бы и окунуться. Встал, потянулся, посмотрел вокруг: дядя Коля все ещё дремлет в тени палатки, девчонки, насколько мне было видно сквозь кусты, лежат рядышком, прикрывшись широкими сарафанчиками, положив на мордочки панамками. Голые выше колен ноги, руки и, отчасти, плечи жарятся на солнце. «Спрятались от ожогов, дурехи», усмехнулся я и по воде обошел кусты, встав напротив Верки и Лерки.

— Девки! Купаться пошли, а то и ноги спалите, и сами, даром что под сарафанами, все равно сгорите!

Одна из панамок приподнялась, и из тени на меня глянули черные глаза:

— Серега... разморило нас, лень...

Из-под второй панамки раздалось утвердительное бурчание, и в той же стороне одна нога почесала другую, приподняв тряпку и открыв мне на обозрение ровную белую ногу почти до самого интересного места.

— Ну, или хоть в тень идите... жалко, если такие красивые белые шкурки станут красными и неаппетитными,  — засмеялся я.

— Лень...

«Ах, вам лень», подумал я и оглянулся. От девчачьих пяток до воды было с метр чистого, без единого камушка, мелкого песка. «Ну, погодите! Вы меня топили — теперь моя очередь»!

Наклонившись, я ухватил те пятки, что до этого почесывались, и потащил их к воде. Панамка уже через полметра осталась на песке, а потом, зацепившись за что-то, поехал вверх и сарафан, все выше и выше открывая ноги. Верка (или Лерка?) довольно запищала, но я и не собирался отвязываться.

На самой кромке воды из-под сползающего вверх сарафана появился лобок, покрытый черными, курчавыми, чуть более на вид жесткими, чем на голове, волосами. Я вздрогнул и чуть приостановился: вот паршивки! Купальники-то они сняли! Тут же вспомнил дяди Колин рассказ о том, как они здесь обычно бывают, потом перед глазами мелькнула Лидия, лежащая передо мной с раскинутыми, согнутыми в коленях ногами, потом — мама, мечущаяся в радостном экстазе под дядей Колей. Подумал: «Да что я, голых баб не видел, что ли? Взялся — 

тащи! », и, опять развеселившись, уверенно поволок свою ношу в воду. К тому же девчонка продолжала как ни в чем не бывало пищать из-под сбившегося на голову сарафана, никак не пытаясь прикрыться, а потом жалобно, весело завопила: «Лерка, спаси! », и я понял, кого именно из сестричек я топлю.

Верка между тем начала, довольно, впрочем, осторожно, дергать ногами, якобы пытаясь вырваться, и в какой-то момент заветная щелка в обрамлении черных волос мелькнула между её немного раздвинутыми бедрами очень явно.

Подмоги с берега не появилось, так что завершение черного дела последовало без помех: Верка оказалась лежащей в воде по самые уши, одна довольная мордочка с зажмуренными на солнце глазами торчит наружу, сарафан, наполовину вымокший, остался на самой кромке воды, панамка плавает на поверхности рядом с грудью.

Не удержавшись, я на секунду остановился, разглядывая обнаженное девичье тело, прекрасно видное сквозь тонкий слой прозрачной озерной воды. Сверху оно было ещё не очень зрелым, под небольшими грудями с заметно напрягшимися сосками видны были ребрышки, но ниже четко очерченной талии никакие детали скелета наружу уже не проглядывали, а то, что их прикрывало, было очень округлым и аппетитным. Однако азарт ещё не прошел, и, удовлетворенный результатом, я оставил жертву выпутываться самостоятельно, а сам в два шага навис над Леркой.

Та как раз встала на четвереньки, собираясь то ли убежать, то ли прийти на подмогу утопающей сестре. Зрелище было презабавное: сарафан прикрывает лишь попу, вся верхняя часть открыта, грудки висят вниз, на физиономии — веселый ужас. Но ни разглядывать её прелести, ни разбираться в её намерениях мне было недосуг. Ухватив девушку поперек живота, ненароком прижав к ней своей рукой сарафанчик, я уложил её, пищащую, в воду, лицом вниз, рядом с Веркой, а сам, сделав три длинных прыжка по мелководью, нырнул.

Вынырнул метрах в десяти и посмотрел на девчонок. Те, сверкая голыми попками, смеясь, выбирались из воды. Оглянулись и, увидев мою голову, погрозили ей кулаками: Впрочем, более тяжких последствий, судя по настроению жертв, ждать не приходилось. Сделав ещё пару гребков, встал на ноги и пошел к ним.

Девушки тем временем встряхивали мокрые, скомканные сарафаны, не обращая ни на свою наготу, ни на моё при сем присутствие никакого внимания. Наконец, раскинули мокрые тряпки по ветвям кустов, при этом Лерка (или Верка?) повернула ко мне через плечо личико и, состроив обиженную рожицу, показала язык. Я засмеялся:

— Ага, не все вам меня топить!

Девчонки совершенно естественно, не пытаясь что-либо прикрыть, повернулись, представ передо мной передом во всей своей юной красе.

— Сарафаны-то — зачем? Нам теперь, считай, и одеть нечего, не в штаны же со свитерами, что на ночь припасли...

— Да фигня, сарафаны за пять минут высохнут. И вы мне так, голенькими, больше нравитесь!

— Нахал!

Но при этом так на меня посмотрели, так, практически незаметно, поиграли своими прелестями, что я понял сразу две вещи: во-первых, им нравится, когда я на них, голеньких, смотрю. Ну, ещё 

бы: единственный парень на здешней деревне, и полдня не обращал на них, считай, никакого внимания. А они уж так сверкали всеми своими прелестями! Можно и комплекс неполноценности заработать, правда, Ириш?

Жена шутливо шлепнула Сергея по руке: «Болтун! », и тот, засмеявшись, продолжил:

— И, во-вторых, мне зрелище тоже очень... хм... нравится, а поэтому у меня опять встал...

Ну вот. Панамки были водружены назад на головы,  — одна из них, мокрая, забавно свисала, как уши у спаниеля,  — и девчонки уселись передо мной на покрывало, вытянув в мою сторону ноги. Я невольно остановил взгляд на низе живота сначала одной прелестницы, потом другой. И тут же получил:

— Ты чего пялишься-то? Бабы голой не видал?

— Ну... видал... Но не таких...

— Это каких — «таких»?

— Хм... Ну... симпатичных...

— «Симпатичных»,  — с деланным недовольством передразнила меня Лерка. (Или Верка? Я к этому моменту уже опять окончательно запутался). Поняв, что гроза, не начавшись, действительно миновала, я уселся на песок у девчонок в ногах, отчего бугор на трусах стал почти незаметен.

— А что? Не верите, что симпатичные?  — съехидничал я.

— Да верим... Ты нам лучше скажи, чего ты-то в трусах все время?

«От привязались», подумал я.

— А вы чего меня не стесняетесь?

— Мы? А ты кто такой, чтоб тебя стесняться?  — дружно прыснули обе сестрички.  — Папу не стесняемся, а уж тебя... Мы вообще не хотели купальники надевать, мы здесь всегда голяком ходим, нам купальники здесь только мешают. Это нам папа дома посоветовал — мол, наденьте хоть поначалу, нечего парня смущать. А так — родители говорят, что тело от резинок всяких отдыхать должно, мы и спим поэтому тоже всегда голенькими...

Тут я с немалым удивлением почувствовал, что в трусах у меня стало совсем тихо. Девчонки совсем успокоились, и вели себя настолько естественно, что ситуация, поначалу показавшаяся моему дружку ну очень сексуальной, вдруг потеряла всякий потаенный смысл. Ну, сидят две девушки и парень на песочке под солнышком, болтают. Ну, девчонки при этом в одних панамках. И, собственно, что из этого?

К тому же я вдруг ощутил, что, вроде и не тугая, резинка на моих трусах и впрямь как-то неприятно врезается в тело.

— Ну... наверное, так и впрямь лучше...

Девчонки засмеялись.

— Ага. Нудизм называется, слышал? Единение с природой!

— Что-то слышал...

— «Что-то»! Ну, а всё-таки? Ты-то чего резинку лишнюю не снимаешь?

— Ну... может, мне есть чего скрывать?

— Хи-хи... И чего? Мы ж в воде все видели, у тебя там порядок полный... даже слишком полный!

Девчонки прыснули, и я вместе с ними — уж больно заразительно у них получилось.

— А вы откуда знаете, какой там должен быть «порядок», а?

— Мы? Здрасссьте... чего мы, мужиков не видали?

— Это где?

— Ну... хоть у бабушки, в бане...  — и, чуть смутившись, замолчала.

Вторая сестричка выручила:

— У бабушки в деревне традиция такая: в субботу в баню всей семьей, и малые, и большие, и мужики, и бабы... Бабушка говорит: если не все вместе, то бесы из уже 

мытого тела в ещё немытое бегать будут, да так из семьи и не уйдут. Пока одно тело моется, другое пачкается, и бесу всегда место есть...

— Вон как... А вы что, в бесов верите?

— Да нет, конечно... Но все равно, как-то спокойнее, если по-бабушкиному то...

Я засмеялся:

— А сами беса не видели?

— Тьфу на тебя...

— Ну как — «тьфу»? Если его в бане выгоняют, то он убегает по бане ведь?

Девчонки переглянулись:

— Издеваешься?

— Ага...

— Ну и иди тогда... вон, к папе...

— Да ладно вам, девчонки. Я ж так, не со зла... Просто уж очень забавно про бесов показалось. Ну, а кроме бесов? Кто ещё с вами в баню ходит?

— Кто-кто...

«От дурехи. Ведь обиделись. Теперь со скуки помрешь», расстроено подумал я и, не став отвечать, вытянулся на песке, попой кверху, закрыв глаза. «Посмотрим, кто кого в молчанку переиграет».

Долго ждать мне не пришлось.

— Сереж... а ты вообще в бане, в деревенской, был когда-нибудь?

Я открыл один глаз:

— Да где бы? Я ж городской до третьего колена точно. У нас вон — колонка газовая с душем, и все. Даже когда воду отключают, таскаем в нее ведрами с улицы. Баня недалеко есть, но это ж не то... Термы скорее римские, чем русская деревенская баня...

— Ой... А ты откуда про термы знаешь?

— Книжку читал. Ещё дореволюционную. Называется «Банное искусство»,  — с гордостью заявил я. Вот, мол, какой я умный!

И тут же получил:

— А про русскую баню в той книжке чего-нибудь было?

Я судорожно принялся вспоминать. Книжку-то я не читал, так, пролистал, картинки посмотрел. Про термы уж больно смачная картинка была: большой зал, лавки, на них мужчины, их прекрасные обнаженные рабыни моют. И зал, действительно, хоть и очень отдаленно, но напоминал нашу общественную баню. Примерно как дворец напоминает землянку — назначение одинаковое, но вот исполнение...

— Не помню...

— Ну, тогда ты про баню вообще ничего не знаешь!  — победным голосом, едва ли не хором заявили Верка с Леркой.

И мне пришлось пристыжено примолкнуть, а они начали рассказывать наперебой:

— Там т-а-а-к хорошо!

— Пар, да с запахом!

— Хочешь — еловым, хочешь — березовым, от того, какие веники!

— А веником тебя когда-нибудь били?

— Нет...  — даже несколько испуганно ответил я, и девчонки разошлись окончательно:

— Ох... как хорошо... Лежим мы с Веркой на полке, спинками вверх,  — (ага, ближе к кустам, значит, Лерка, мельком подумал я),  — а папа нас сначала тихонько-тихонько, ласково так, веником только оглаживает, а потом все сильнее и сильнее, а потом, в конце, опять ласково-ласково...

— А потом берет губку, намыливает, и распаренное тело все-все пенкой...

— И смывает руками, вода из тазика такая теплая, а руки ласковые-ласковые...

— Ага... Выходишь из парной, каждая клеточка на теле как будто сама дышит...

— И такая расслабленная вся...

Я к тем порам уже перевернулся на бок и смотрел на рассказчиц во все глаза. Уж больно велик был их энтузиазм. «Но дядя Коля-то... »

— Что, и до сих пор он вас так...  

моет?

— Ну, мы последний раз там две недели назад были...

— Да... Похлещет веником, помоет, и потом, до самого утра, вся себя чистенькой такой ощущаешь...

«Н-да... Меня бы мама до сих пор так... » — подумал я. Но добить меня решила Верка:

— Нет, Сережка, кто в бане не был — в жизни ничего не понимает...

Я был немало возмущен этим заявлением:

— Это почему?

— Ну, большего удовольствия в жизни нет, наверное...

Тут я почувствовал, что у меня внизу немного зашевелилось. Но не на девчонок, нет. Я вспомнил Лиду. И, будучи серьезно уязвлен девицами, полез в воспоминания, в которые, может, лезть и не следовало бы:

— Так-таки и нет?

— А какое еще?

Сделав загадочный вид, я выдержал драматическую паузу. Девочки смотрели на меня с недоверием и, одновременно, с затаенным ожиданием — вот, сейчас этот всезнайка скажет что-то такое, от чего мы действительно получим вселенское удовольствие.

— Ну... например...

— «Например»?  — подтолкнула чуть ехидным, однако ровно в той степени, чтобы я, не дай Бог, не обиделся и не остановился, тоном Лерка.

— Например... от любви. От плотской,  — выдохнул я и, чувствуя, что немного краснею, а внизу у меня опять растет бугор, поднял на девочек глаза.

— А-а-а-а...  — разочарованно протянула Лерка.  — Ну, это нам мама рассказывала...

А Верка вдруг искоса, с хитрой ухмылкой посмотрела на меня:

— Только до нее дорасти ещё надо, а это ж сколько ждать...

Я с удивлением посмотрел на нее. «Что значит — «сколько ждать»? Вон, все уже на месте, хотя... Конечно, не Лидия. И не моя мама. Так что, может, ихняя мама и права. А может, и нет»! Вслух сказал:

— «Сколько — нисколько»...  — и загадочно посмотрел на девчонок: вот, мол, вам! Знаю все, но не скажу даже под пыткой!

Честно говоря, я страшно боялся того, что девчонки сейчас действительно начнут пытать меня всерьез. Ну, сознаться в том, что я уже был с женщиной, я бы смог. В конце концов, для мужчины это дело во все времена было... хм... весьма почетным.

Сергей усмехнулся, и замершие, увлеченные рассказом, слушатели немного поерзали на табуретках, улыбнувшись в ответ. Отхлебнув чаю, продолжил:

— Но рассказывать вот этим двум красавицам в подробностях, что и куда я пихал, да ещё и что испытывал? А ведь обязательно пристанут, бесстыдницы. Ну, нет...

Выручил меня дядя Коля, появившийся в этот момент со стороны озера, обойдя по воде кусты. Остановившись, он оглядел открывшуюся перед ним картину и, усмехнувшись, удовлетворенно хмыкнул.

— Так... я смотрю, дела налаживаются. Ещё немножко, и ты, Сережка, у нас совсем свой будешь,  — покосился он на мои трусы. Сам он себя какой бы то ни было одеждой не отяготил.

Я чуть смутился, а девчонки, при появлении отца на секунду притихшие, забавно хихикнули.

— Ну что, молодежь, купаться?

— Ой, пап! Пошли!

Дядя Коля развернулся и вошел в воду, вскочившие на ноги Верка с Леркой, проскочив мимо меня вплотную, обдав едва уловимым, неясным запахом юных, здоровых женщин, вприпрыжку побежали за ним.

Я, было, рванулся следом, но, зайдя 

в воду по щиколотку, остановился. Дядя Коля в этот момент как раз нырнул, опять мелькнул темный разрез между ягодиц, и я перевел взгляд на сестричек. Те, стоя по колено в воде, ко мне вполоборота, звонко смеясь, поливали друг друга целыми водопадами капель, блестевших на ярком солнце, как маленькие бриллианты. Свободные от одежд груди плавно качались, казалось, что они то чуть увеличиваются в размерах, то становятся совсем маленькими, но от этого не менее красивыми.

Тяжело вздохнув, я, стоя лицом к воде, стянул с себя трусы, развернулся, решительно забросил их подальше на кусты и с шумом вошел в воду.

Взяв чуть в сторону от девчонок, я нырнул. А когда вынырнул, над озером стояла тишина: Верка с Леркой внимательно смотрели в мою сторону, потом переглянулись, довольно засмеялись и дружно поплыли ко мне. Я подпустил их почти вплотную, а потом, вдруг расшалившись, сделал «американский поплавок», с гордостью выставив из воды голую попу, и немедленно заработал по ней чувствительный, но ласковый шлепок. Перевернулся, отфыркиваясь, и увидел в трех метрах от нас улыбающегося дядю Колю:

— Сереж! Хочешь понырять с рук?

— Хочу!

В два гребка я подплыл к нему, стоящему в воде по грудь, уперся ногой в его сложенные под животом ладони. «Раз, два... три! » — и я, наслаждаясь своей силой, ловкостью, солнцем, легко остужающим кожу ветерком, а главное — восхищенными взглядами плавающих рядом девчонок, красивой ласточкой ушел сначала в небо, потом в ушах стремительно зашумела вода, я открыл глаза, оттолкнулся руками от песчаного дна и поплыл, заметив невдалеке нижнюю часть тела одной из близняшек. Подкравшись, я тихонько ущипнул жестковатую, прохладную, приятную на ощупь ляжку под самой попой, услышал сквозь толщу воды, сверху, веселый испуганный визг и, отплыв ещё пару метров, вынырнул.

И тут же на голову мне легли сначала две крепкие ладошки, а потом что-то мягкое и довольно тяжелое. Волей-неволей я погрузился, не успев даже толком отдышаться, и сразу почувствовал, что меня, сжав ногами, оседлали, едва ли не понукая и не давая высунуть на воздух голову.

Вырвался все же наверх, хотя пиявка так и не отцепилась, вися у меня на спине, плотно обхватив руками за шею и ногами вокруг бедер, прижавшись грудками, чуть щекоча крестец мокрым лобком,  — и тут же увидел приближающуюся ко мне на всех парах вторую сестричку, немедленно с довольным визгом вступившую в бой. Под тяжестью двух повисших на мне тел, одного сзади, другого спереди, погрузился опять, кое-как выскользнул между ними и, на остатках воздуха, отплыл под водой метров на пять.

Девчонки, за заведомой безнадежностью предприятия, гоняться за мной не стали, и я опять подплыл к дяде Коле. Тот с удовольствием подбросил меня ещё раз, я, ни с того ни с сего, попытался изобразить в воздухе сальто, чего раньше никогда не делал,  — и, естественно, шлепнулся в воду попой, подняв тучу брызг. Вынырнул под всеобщий смех, хотел, было, реабилитироваться сразу, но тут то ли 

Лерка, то ли Верка пристала к отцу: «А меня»?

Дядя Коля, было, попытался отнекиваться:

— Да вы ж и так-то нырять не умеете, а тут — с выбросом!

— Ну папочка, ну ты невысоко!

Покачав головой, дядя Коля посмотрел на меня:

— Ладно. Сергей, встань чуть глубже, смотри, чтоб она хоть не головой в дно... Иди сюда, Верунчик.

Подставил руки, и спустя пару секунд Верка, под общий хохот, ногами вперед свалилась прямо в мои объятия, ещё и слегка стукнувшись о мою голову лбом. Не задумываясь, я тут же полечил больное Веркино место ласковым «чмок», чем вызвал ехидный смех Лерки:

— Эй, «братик»! А меня?

— Лети!

Прилетела она ко мне спиной вниз, так что я вынужден был, подняв над головой руки, принять девушку на них — одной рукой под попу, второй под лопатки, нечаянно прижав ладонью грудку. Девчонка пискнула, зажмурилась и вдруг, на секунду, как-то совсем доверчиво прижавшись к моей груди, замерла у меня на руках, вся под водой, одна голова наружу. Я, как и обещал, тут же чмокнул её точно в то же место, куда только что поцеловал Верку, отчего Лерка открыла глаза, с неожиданной легкой обидой глянула на меня и осторожно высвободилась. Но тут же засмеялась и полезла на руки к отцу опять.

Сергей умолк, потянувшись к кружке. Рита, сидевшая напротив, откинувшись к стене, выпрямилась и с деланной укоризной посмотрела на друга:

— Изверг! Девки ебаться хотели со страшной силой, а ты...  — и засмеялась.

— Да ты подожди ругаться-то, до конца дослушай,  — с загадочной, чуть печальной улыбкой глянула на нее Ирина.

— А-а-а... Ну, ладно.

Сергей ехидно посмотрел на нее и потянулся:

— Не, кажется, заболтал я вас всех. Пошли...  — он сделал драматическую паузу и хитро посмотрел на женщин, а потом искоса — на курившего в форточку Толю,  — спать?

Последнее слово было тщательно подчеркнуто, и дамы, поняв намек, засмеялись. Переглянулись между собой, глянули на часы, и Ирина выдала мужу приговор:

— Обойдесси... пока. Пошли лучше в комнату, и там дорасскажешь про Верку с Леркой, и вообще про вашу блядскую коммуналку, там ещё эпизодик интересный есть. Мне и то увлекательно, хотя большую часть я уже от тебя слышала. Но сегодня ты прямо в ударе, уж не Риткина ли заслуга?

С притворной ревностью она посмотрела на подружку, встала, прижала на мгновение её голову к своему боку, потянулась,  — груди выскочили из-под передника, как два бесененка,  — и добавила:

— А мы тебя потом... воз-на-гра-дим, правда, Ритусь?

— Ага...

Рита, потянувшись, на секунду сгребла хозяйство Сергея прямо сквозь трусы в горсть, чуть помяла, но тут же отпустила. Пробираясь мимо, лизнула язычком его плечо и со смехом шлепнулась на матрас в комнате, откинулась, усаживаясь, на подушки, вытянула ноги, расправила на них подол фартука. Похлопала рукой рядом с собой:

— Сережка, ты сюда, Ирка по другую сторону, чтобы вознаграждать быть готовыми. А ты, муженек, напротив — проконтролируешь потом, чтобы мы не халтурили,  — засмеялась она.  — И бокалы, Толь, прихвати!

Задумчиво посмотрела на усевшегося 

между женщинами Сергея, опустив глаза, поиграла кончиками пальцев на его груди, почесывая серединку:

— Сереж... вот ты мне скажи:, тебе же лет сколько было? Две голых девчонки об тебя сиськами трутся, ты сам голяком — ну неужели тебя от каждого их касания, как током не било?

Сергей засмеялся:

— Поначалу да. Пока сначала девчонки совсем не разделись, а потом и сам трусы не снял. А после этого... ну вот не знаю. Голый человек на голой земле... Как-то все совершенно естественно воспринималось. Ну и, потом, во-первых, вода все же была ещё прохладная, это ж только середина июня. Во-вторых, ну не мог я вообще все это воспринимать как что-то такое, сексуальное. Наверное, присутствие дяди Коли мешало — ну какой секс у нас мог быть тогда при родителях? Так что воспринимал все, скорее, как детскую игру. Правда, необычно приятную, но не более того... Плюс я ж говорил, что с утра лишний гормональный фон в унитаз отправил, так что организм не так уж и требовал. Хотя был вовсе не против, так что, пока до дела дошло, и ещё расслабляться пришлось,  — рассмеялся он.  — Вот девчонки... те, как я сейчас понимаю, да, воспринимали все это как длинную-длинную прелюдию к дальнейшему... хотя сознательно — вряд ли, это для опытных дам, и то не всегда идет, а уж мокрощелкам на год младше меня... Впрочем,  — он отхлебнул из переданного ему Анатолием бокала,  — лучше, раз уж «спать» пока не хотите, слушайте дальше.

— Не, мы «спать» тож хотим... только дослушать пока хотим больше,  — ласкаясь к Сергею, преувеличенно томным голосом сказала Ирина.  — Давай, Сереж, пока вдохновение тебя не покинуло...

И хихикнула.

— Ну, ладно, слушайте... Только, Ирк, ты пока потихонечку, а то к-а-а-а-к сейчас у меня выпрыгнет, как выскочит! Пойдут тогда от... ваших дырочек клочки по заулочкам. Вместо рассказа!

— Ну и ладно,  — обиженно отвалилась в сторону жена, и Сергей вздохнул, перебирая пальцами в её волосах. Отхлебнул ещё глоток вина и продолжил:

— Лерка опять, так сказать, «нырнула» — на этот раз она повторила примерно ту фигуру высшего пилотажа, что перед этим проделала её сестра, только досталась она мне в объятия не лицом, а спиной, я поймал её, обхватив за бедра, прижав попой к своему лицу, и потом так и пропустил через свои руки вниз, по своему телу, остановившись на грудках. Высвобождаясь, она искоса, с улыбкой посмотрела на меня, но я значения таких взглядов тогда понимал не очень... Верка, было, заявила, что теперь её очередь, но дядя Коля только улыбнулся: все, ребята, устал, дальше сами, а я лучше пока сплаваю.

Да мы и сами к тем порам уже порядком замерзли, так что, не уговаривая его, подались на берег. Я немного обогнал девчонок, и первым плюхнулся на покрывало, разложенное сестрами за ивняком, на спину. Раскинул руки, блаженно прикрыл глаза. За закрытыми веками плавали красно-желтые круги от солнца, ветерок почти совсем стих, только слышен был плеск 

воды вокруг ног выходящих из воды девушек.

Кажется, в последний раз в этот день меня слегка кольнула мысль: «Ой, девки идут... а я без трусов... », но тут же исчезла, изгнанная тенью, которую отбрасывали на меня подошедшие вплотную девчонки. Я приоткрыл глаза: ехидно посмотрев на меня, Верка (или Лерка?) заявила: «Ну, разлегся, а нам куда»?

Я улыбнулся и приглашающее помахал кистями широко раскинутых рук. Девчонки, чуть помявшись, неуверенно хихикнули и осторожно, не касаясь меня, улеглись на спины, аккуратно пристроив мокрые головы на моих руках.

Некоторое время мы лежали молча, неподвижно. Шестым чувством я понимал, что подружки мои немного напряжены, то ли чего-то ждут, то ли боятся? Но как их избавить от этого напряжения, сообразить не мог. Наконец, руки у меня затекли, и я слегка пошевелил ими. Сестрички переполошились и синхронно приподняли головы, посмотрев на меня с двух сторон:

— Ой, Сережка! Отлежали руки?

— Ну... как вам сказать... Умища-то у вас немеряно...  — засмеялся я в ответ.

Девчонки хихикнули и переменили позы, спустившись чуть ниже. Справа, чуть касаясь меня попой, теперь лежал забавный, с заметно выпирающими позвонками калачик, а девушка слева только чуть приспустилась вниз, повернулась на бок, ко мне лицом, подложила свою руку себе под голову, блаженно прикрыла глаза и пристроила свою вторую руку предплечьем поперек моего живота, чуть выше начала зарослей в самом его низу. Я, с чуть замершим дыханием, скосил глаза вниз, а Верка (или Лерка?) ещё и потерлась, почесываясь, влажной, прохладной кожей своего предплечья о мой живот, слегка задев верх зарослей.

И вот тут я почему-то сразу вспомнил, что рядом со мной, вообще-то, два обнаженных женских тела. Внизу все было совершенно однозначно — ещё минута, и будет стояк всем на зависть.

Я осторожно снял руку девушки с себя и встал. Девчонки подняли головы, вопросительно на меня глядя: я улыбнулся и прижал палец к губам — мол, все нормально, подремывайте себе. Они понимающе улыбнулись, и я, спешно повернувшись к ним спиной, пошел в лес, где и оросил вполне симпатичную, молоденькую сосенку своим семенем. После чего отлил и тщательно, чтобы и следа греха не осталось, обтер своё хозяйство лопухом.

На душе, и не только на душе, после этого полегчало, и я вернулся назад. По дороге увидел дядю Колю,  — потихоньку приплыв, он занял все то же место в тени палатки. А девчонки даже не успели переменить поз, и я, аккуратно приподняв лежащую на покрывале девичью руку, осторожно забрался под нее и положил руку на прежнее место. Верка (или Лерка?) чуть подвинулась ко мне поближе и, не открывая глаз, благодарно потерлась о мой бок носом. После короткого похода в лес все её телодвижения я воспринял вполне спокойно, а вторая сестричка так и не изволила пошевелиться совсем.

Я, кажется, даже задремал ненадолго. Очнулся, когда яркий солнечный свет от хотя и стоящего уже совсем невысоко, но все ещё горячего солнца заслонила мимолетная тучка. Огляделся по сторонам:  

и справа, и слева округло белели обнаженные девичьи бедра. Хихикнул и положил на каждое из них по руке: бедра были горячими, но очень приятными на ощупь.

Девчонки сонно пошевелились, и я покачал их за бедра руками:

— Девки! Сожгетесь! Пошли в воду!

— М-м-м-м...

Встав, я притащил полную пригоршню воды и нещадно охладил ленивиц.

Визг, писк — и вперед, на меня, стоящего спиной к воде с широко раскинутыми руками. Поймал обоих поперек животов, сделал несколько шагов назад, и мы все втроем упали на мелководье, забарахтались в шутливой борьбе, постепенно перебираясь все глубже и глубже. В какой-то момент я, пытаясь ухватить одну из сестричек сзади за ляжку, съехал рукой выше, накрыв ладонью всю её промежность, приподнял её за это, вполне достойно заросшее чуть жестковатыми, курчавыми волосками, место и, посадив попой на свою ладонь, рыбкой пустил девчонку вперед себя,  — а она как будто и не заметила; в другой раз, затаскивая кого-то из них на глубину, обхватил жертву рукой поперек грудей и тянул так за собой метра два,  — и тоже ничего, как будто потянул за руку. Да и они, отбиваясь, пару раз чуть задевали мои причиндалы, опять же никак на это не реагируя.

Похоже, что девчонки совсем не боялись мужских рук на своем теле. То ли папа приучил, то ли просто были ещё не пуганы всякими козлами, не умеющими и не желающими обращаться с женским телом так, как оно должно. А поскольку никакой... хм... специфической реакции от девчонок не было, то и я, да ещё после двух за день разрядок, оставался спокоен. В общем, до поры это было, как я и говорил, детской возней, не более.

Плескались мы, наверное, не меньше минут сорока, медленно уходя от берега, и остановились, запыхавшиеся, довольные, только тогда, когда девчонкам воды стало уже по шею. Периодически я поглядывал на берег — Николай Абрамович, иногда поднимая голову и из-под руки поглядывая на нас, по-прежнему лежал возле палатки, набираясь сил перед ночной рыбалкой.

— Ой, Сереж! Все, не могу, умотал...  — преувеличенно усталым голосом выдала Лерка (или Верка?) и, тяжело вздохнув, перевернулась на спину, выставив над водой все, что при этом положено выставлять. То ли от долгого купания в прохладной воде, то ли от чего другого, но соски у нее сильно напоминали мамины в те моменты, когда мама была с дядей Колей.

Я невольно перевел взгляд на груди второй сестрички,  — они, в сантиметрах от поверхности, были точно в том же виде,  — а та тут же ущипнула первую за животик, отчего она пискнула, чуть хлебнула воды, но выровнялась, лениво отлягнувшись от врага. Плавала она головой от меня, примерно в метре, спокойно выставив на моё обозрение все свои полупогруженные в воду прелести между довольно широко разбросанными ногами. Заглянув туда мельком, я вдруг почувствовал, что, возможно, мне вскоре придется ещё разок сбегать до леска. Но пока это было не срочно.

А Верка, уставшая меньше сестры, вдруг 

посмотрела на меня жалобно:

— Сереж! Ты так красиво прыгал в воду! Покажи ещё, а?

— Ну... а как? Папу вашего позвать, что ли?

Я кинул взгляд на берег. Дядя Коля что-то делал возле кострища, огонь в котором был явно только что взбодрен. Закатная солнечная дорожка упиралась в берег прямо напротив него, и кожа Николая Абрамовича в этом свете казалась бронзовой, а лес на заднем плане был уже почти совсем черным.

— Ну почему — папу... Давай мы тебя вдвоем подбросим?

Я хмыкнул. Устоять перед просьбой лишний раз покрасоваться, особенно после дневного фиаско с кульбитом, было сложно, и я отвел девчонок чуть ближе к берегу. Поставил их лицом друг к другу, показал, как правильно скрестить руки, и решительно, опираясь на их головы, встал на эту подводную площадку.

Посмотрел вниз. Мои бедра оказались чуть выше их лиц, головы у девушек были приподняты, но не настолько, чтобы заглядывать мне в лицо, ожидая команд. Смотрели они значительно ниже, с весьма многозначительным выражением лиц, переглядываясь и чуть ли не облизываясь. Я посмотрел туда же и убедился, что вполне угадал объект их интереса.

«Так. И чего это они заинтересовались-то? Так близко никогда не видели, что ли»? От глаз сестричек до моего, вполне спокойного после долгого пребывания в прохладной в воде инструмента было сантиметров тридцать, не более. «Неужто до сих пор целочки, при таком-то свободном воспитании»?  — последний вопрос был и для меня самого неожиданным.

Хихикнул, чем заставил девиц вздрогнуть и едва ли не покраснеть, судорожно отведя от предмета интереса глаза куда-то на воду. И, выручая, скомандовал: «Раз... Два... Три»!

Конечно, смущенные своим внезапным любопытством девчонки толком выбросить меня не смогли. Но опору создали, и я все сделал сам, причем красиво. Во всяком случае, вынырнув, я увидел на лицах моих зрительниц неподдельное восхищение.

— Сереж! А нас нырять научи?

И мы, перебравшись ближе к берегу, ещё с полчаса учились нырять. Рыбки мои при этом проскользнули между моими руками раз по десять, не меньше. После предыдущего случая я отнесся к этому уже не столь равнодушно, и пришел к выводу, что на ощупь самые приятные у них места — это грудки и попки. Хотя и животики были тоже очень ничего, да и все остальное тоже. Но никаких излишних вольностей я себе по-прежнему не позволял, не понимая, что от меня их уже едва ли не требовали.

Продолжалось это до тех пор, пока я не заметил в слабом уже закатном свете на спине у одной из моих учениц, на фоне ставшей вдруг сине-красной кожи, откровенные пупырышки. Тут же почувствовал, что, хоть вода к вечеру и степлилась, но замерз и я сам. Сказал: «Все! Урок окончен, а то я потом за вас перед дядей Колей не отчитаюсь, вон, уже синенькие! », подхватил девчонок поперек животов и потащил их, попами вперед, брыкающихся, к берегу.

Тут же начав стучать сквозь смех зубами, они быстро выдрались от меня и бегом припустили 

к костру и отцу, сидевшему возле него на бревнышке. Схватили из кучи тряпок перед палаткой по одеялу, закутались в них и уселись по сторонам папы, мелко трясясь, но умудряясь при этом сохранять на мордочках вполне довольное выражение.

Пока я надевал трусы и рубашку, Николай Абрамович, проговорив: «Ну вот, завозился я с ужином, а вы как дети малые», притянул дочек к себе за плечи, чмокнул каждую и, встав, попробовал варево, парившее над костром.

— Ну, детки, сейчас греться будем. Сережа, ты, вроде, ещё на ногах — доставай тарелки!

После того, как первые ложки необыкновенно вкусного, особенно после купания, полу-супа, полу-каши с основательными шматами свиной тушенки были съедены, дядя Коля, встав, оценивающе посмотрел на нас и потянулся к непромокаемому рюкзаку, стоявшему чуть в стороне от общей кучи вещей. Девчонки к тем порам стучать зубами перестали, да и кутались в одеяла не так плотно, кое-где, под горлышками, в свете костра уже мелькала белая кожа. Но полностью оттаявшими их назвать ещё было нельзя.

Из рюкзака на свет божий появилась сначала трофейная немецкая офицерская фляжка, обтянутая чехлом из когда-то ярко-желтой, а сейчас уже заметно потускневшей, но все ещё очень солидно выглядящей кожи. Дядя Коля задумчиво покачал её возле уха, посматривая на нас: во фляжке громко, серьезно булькнуло. Следом были извлечены и расставлены возле костра, на газете, четыре серо-свинцовых стаканчика грамм на сто каждый. Поглядывая на нас, дядя Коля плеснул из фляжки в два стаканчика грамм по пятьдесят, до половины, следующий наполнил на две трети. Наконец, в последний налил от души, едва ли не выше кромки.

Протянул наполовину полные стаканчики дочкам, как-то уж очень внимательно на них посмотрев, потом, вручая стаканчик мне, посмотрел на меня явно оценивающим взглядом. Поднял перед глазами свой:

— Так, детки! Это, во-первых — в лечебных целях, ну, и заодно, во-вторых — чтобы у меня сегодня рыбалка хорошо пошла. И вообще... за нас. Давайте, залпом: пить и не болеть!

Лихо опрокинул в себя содержимое своего стакана, крякнул, занюхал кулаком и принялся ехидно наблюдать за дочками. Те тяжело вздохнули, сморщившись, понюхали содержимое посудин, переглянулись, хихикнули — и вдруг чуть ли не более лихо, чем папа, опрокинули их содержимое в себя. Помахали перед ртами лапками, потянулись к импровизированному столу, быстренько разломили горбушку черного хлеба пополам, закусили. И с гордостью уставились сначала на папу, потом на меня.

Я так и сидел со своим стаканом в руке, глядя на них, кажется, даже с чуть приоткрытым ртом. Девки немедленно захихикали, и я, обозлившись, выплеснул в рот то, что мне причиталось. Проглотил: обычная водка, мы такую с пацанами во дворе пару раз уже пили, и ничего — никто не помер. Попытался, по дяди Колиному примеру, крякнуть, но вместо этого солидного, мужского звука у меня получился лишь резкий выдох, и пожалевшие меня сестренки, едва не в четыре руки, выделили мне от щедрот вторую горбушку черного.

С интересом дождавшись, пока я приду в себя,  

дядя Коля ехидно обратился к дочкам:

— Это вы какой раз у меня водку-то пьете, чтоб так лихачить?

— Ну, пап...

— Чего «ну»? Второй?

— Не... третий... Ещё прошлый год было, помнишь, у бабушки? Мы тогда на горке перемерзли, и ты нас растер, а потом ещё и внутрь...

— Ну ладно, третий. Следующий раз аккуратнее, а то ишь... пижонки.

— Сам же сказал — «залпом! »

— Ну, сказал... Ладно, ешьте, а я собираться пойду.

Мы с сестричками принялись доедать чуть остывшее, но не ставшее от этого менее вкусным, уютно припахивающее дымом костра содержимое тарелок. Я с интересом поглядывал на девчонок, ища признаки опьянения, но в спустившейся полутьме, разбавляемой красноватым светом костра, различить их было сложно. Разве что глазенки заблестели чуть сильнее, да одеяла распахнулись так, что стали видны боковины грудок и темные треугольники у начала ног, но это могло быть и не от водки. У меня самого в голове только чуть-чуть шумело — парень я тогда был уже не мелкий, и налитая мне дядей Колей доза была по моим габаритам почти символической. Хотя окончательно согрелся я сразу, и скинул ставшую ненужной рубашку, опять оставшись в одних трусах.

Тем временем Николай Абрамович, достав из машины тренировочные штаны, штормовку и высокие болотные сапоги, не торопясь оделся, закинул в лодку мощный железнодорожный аккумуляторный фонарь, небольшую острогу, импортный, весь блестящий хромом спиннинг с прицепленной к ручке блесной. Собравшись, позвал меня к себе:

— Сереж! Айда, лодку на воду снесем.

Я подошел, с интересом разглядывая снаряжение. Лодка была крошечная, одноместная, и небогатый приклад занял её уже почти полностью, оставив на носу немного места для хозяина. Если спиннинг был мне знаком, то зачем нужны фонарь и острога, я только догадывался.

— Дядь Коль, а фонарь и острога зачем?

— На зорьке со спиннингом сижу, а как совсем стемнеет, фонарем рыбу покрупнее подманиваю, и острогой.

— Так вы надолго?

— Ну, терпения хватит — так до утренней зари. Скорее всего, хватит,  — засмеялся он, так что как совсем рассветет, вернусь. Тут только плыть до того места, где на свет идет, с часик. Вернусь — и сразу собираться будем, мне после обеда на работу надо. Понесли...

Спустили лодку на воду, я чуть подтолкнул её от берега, и дядя Коля, прежде чем взять в руки единственное весло, дал мне, то ли смеясь, то ли всерьез, последнее напутствие:

— Ты мне тут девок не обижай! А, с другой стороны,  — понизил он голос,  — и не отказывай им ни в чем. По возможности. Но и много воли не давай. С бабами аккуратно надо, особенно, когда их больше одной, а ты один!

Засмеялся и сильно оттолкнулся веслом от дна. С бревнышек донеслось: «Папка! Хорошей рыбалки! На уху привези! », Николай Абрамович ответил: «Ага! », и лодка медленно поплыла вдоль берега озера вправо.

Несколько озадаченный двусмысленными дяди Колиными указаниями, я обернулся к костру. Девушки, по-прежнему сидя на бревнышке с накинутыми на плечи одеялами, напряженными взглядами провожали лодку, медленно скрывающуюся 

за кустами в легкой ещё полутьме.

Наконец, корма лодки пропала из виду, и девчонки, обернувшись друг к другу, вдруг сыграли в «ладушки» и шепотом, чтобы не услышал не отплывший ещё и на сотню метров отец, трижды, торжественно провозгласили по слогам: «Сво-бо-да! Сво-бо-да! Сво-бо-да»!

Я с ехидством посмотрел на них:

— А я?

— А что — ты? Ты — часть свободы, вот что ты такое,  — рассмеялась в ответ Верка (или Лерка?), и, порывисто встав, уронив одеяло с плеч за бревнышко, ухватила меня за руки, закружив:

— Сво-бо-да!

Бросила мои руки, наклонилась на прямых ногах, выставив мне навстречу, под свет костра, попку с ясно видимыми под ней тоненькими ещё, аккуратными нижними губками, подхватила с земли одеяло и, накинув его на плечи на манер цыганской шали, прошлась вокруг костра чуть ли не вприсядку. Остановилась напротив меня:

— Серег! Вот скажи: тебя родители когда-нибудь вот так, в твоей компании, одного, на берегу, без взрослых, под звездами — оставляли?

И вдруг я понял, что она права. Вечно этот короткий поводок, иногда видимый, иногда — не очень, но всегда четко ощущаемый. Вздрочнуть — и то только в туалете, прислушиваясь, не ломится ли кто из соседей.

А тут... был один взрослый, да сплыл. И, считай, прямо сказал: детки, у вас вся ночь впереди, делайте, что хотите. Я вам верю...

— Ой... а ведь и правда...

— Вот тебе и «ой»,  — дружно рассмеялись девчонки.  — Нас тоже — никогда, вечно то мама, то папа, то бабушка, а вот так — первый раз!

Я на секунду задумался.

— Ну и... чего делать-то будем? Со свободой?

Девчонки посмотрели на меня, хлопая глазами. Видно, эта мысль в их головы, сильно заидеологизированные умными папой и мамой, как-то не приходила. Переглянулись. Заулыбались, хитро на меня поглядывая.

И в воздухе вдруг ощутимо, перебивая запах костра, запахло чем-то странно знакомым. Кажется, так пахло от Лиды. И так же пахло в комнате, когда дядя Коля играл с моей мамой. Это был скорее даже не запах возбужденной женщины, а нечто почти неуловимое, но абсолютно ясное любой половозрелой особи, принадлежащей к человеческому роду. Блестящий, зовущий взгляд... неуловимо необычный поворот изящной шейки; чуть дальше, чем всегда, отставленное в сторону бедро; воркующие, низкие, сулящие ноты в голосе... Господи, сколько их, этих признаков, говорящих о том, что женщина тебя хочет? Кто посчитает?

Сейчас все они были налицо, да ещё и каждый в двух экземплярах. И я, по малолетству, даже чуть испугался: с Лидой было все так просто, с первого и до последнего движения все решала она. Здесь я наравне, и даже более того — у меня есть хоть какой-то, но опыт, а эти две милые девочки только что мне сами, по сути, прямо сказали, что у них сегодня все будет впервые.

А испугавшись, я сделал вид, что проблемы нет вообще. Вымучив улыбку, сказал:

— Может, искупаемся? Сейчас вода самая теплая...

Девчонки фыркнули:

— Не... неохота. Пошли лучше в карты играть, а то нас папка всегда за них гоняет, говорит,  

канат бы перетягивали — и то полезней бы было, так дурами навек останетесь, да ещё и тяжелее карт ничего поднять не сможете... Мы их и сюда контрабандой притащили!

Я засмеялся и кивнул. Напряжение схлынуло, хотя все уже все понимали: идет последняя прелюдия к главному на сегодня действу, и насколько она будет долгой, зависит только от нас.

Уже стало не очень жарко, легкий ветерок, поднявшийся несколько часов назад и освободивший нас от и так не очень назойливого, но все же пристального внимания кровососов, ещё немного усилился, и играть мы пристроились в палатке, откинув полога. Света, падавшего от не прогоревшего ещё костра, в ней было достаточно.

Забравшись внутрь небольшой трехместки первым, я, как монгольский хан, уселся по-турецки посередине, у задней стенки. Девчонки, так и прикрытые одними одеялами, устроились по сторонам, подвернув под себя ноги и навалив понемножку тряпок под бока.

С новым интересом разглядывая, как они устраиваются, мелькая то одним, то другим соблазнительным местом, я вдруг почувствовал, что в голове у меня будто щелкнуло: теперь я точно знал, где Верка, а где Лерка. Хотя никаких внешних признаков так и не вычислил.

Но все же девчонки были очень разными. Верка, резкая и на язык, и в поступках, и в движениях; Лерка — мягкая, куда как более осмотрительная, чуть более молчаливая. Характерами они вовсе не повторяли, а прекрасно дополняли друг друга.

Сыграли, безо всякого увлечения, три круга в «подкидного». Уже после первого круга у меня затекли ноги, и я вытянул их вперед. Девчонки, хихикнув, начали не класть карты аккуратно, а каждый раз шлепать ими от всей души по моим коленям. Было не больно, но щекотно, да к тому же ещё и неудобно: карты постоянно сваливались, и то мне, то сестричкам приходилось добывать их из-под меня. Так что вскорости мы застелили мои коленки покрывалом, а ещё через кон окончательно уяснили, что игроки мы, все трое, примерно одинаковые, так что и остался каждый по одному разу. В последний раз девчонки дружно завалили меня, и, перетасовав карты, я собрался, было, сдавать, но тут Лерка потянулась, уронив с плеч одеяло, и зевнула:

— Народ... а может, ну их, эти карты? Ску-у-у-учно... Прав папка, так можно дурами вековечными остаться! Давайте в «города», что ли?

Я, было, обрадовался. По географии у меня в школе всегда была не то что пятерка, а шестерка, одно время я буквально бредил путешествиями, и в результате перечитал кучу книг и перелопатил гору атласов. Но тут, как-то подозрительно глядя на меня, вмешалась Верка:

— Ну, давайте... Только иностранные города! И, кто не называет, с того история, по заказу остальных!

Я хмыкнул. Ну, иностранные так иностранные. Вроде без проблем...

Закинув колоду в угол, девушки вытянулись у меня по сторонам, Лерка на животе, прикрыв одеялом только попу, Верка на боку, совсем сбив одеяло за себя. В палатке было уже совсем тепло: несмотря на открытые полога, мы её своими телами обогрели вполне 

успешно.

Да вот только где мне с ними было тягаться? Они, из рассказов отца, моряка и путешественника, знали их столько, сколько мне и не снилось. В результате уже на десятом, от силы, ходу я сначала замекал, потом забекал, а следом и вовсе позорно замолчал.

Выдохнув, сказал «Сдаюсь! », и девушки, напряженно смотревшие на меня, тут же ехидно переглянулись.

— Вер! Какую с него историю стребуем?

— Исто-о-о-рию... ну, надо ведь свободой пользоваться, правда?  — Верка ехидно глянула на меня.  — Значит...

— ... такую, что при взрослых не расскажешь,  — заговорщическим тоном подхватила Лерка.

Верка с энтузиазмом продолжила:

— Значит... про любовь!

И Лерка с явным удовольствием вбила последний гвоздь в крышку моего гроба:

— Про плотскую! Ты ж сам днем заикнулся, нет?

Я ещё попытался сопротивляться: мол, да я не то имел в виду, и вообще я никаких таких историй не знаю. Последнее я сказал явно сдуру, потому что тут же получил и слева, и справа:

— Как — «не знаешь»?

— Может, ты нам сейчас ещё скажешь, что ни разу с женщиной не был?

Перед тем, как задать этот вопрос, Верка сделала чуть заметную паузу, явно набираясь наглости, и, выдохнув его необычно писклявым голосом, глупо хихикнула.

Я глянул на нее внимательно, и вдруг раздулся, как воздушный шарик, от гордости. «Ишь, мелочь пузатая, нашли, чего стесняться! »

Шумно выдохнув воздух, мудро улыбнулся.

— Ну как не был... Был...

Хотел было добавить: «И не раз», но совесть такого уже не позволила.

Девчонки аж приподнялись на локтях, блестя любопытными глазенками, ожидая продолжения. Для столь благодарных слушательниц можно было и постараться, и я начал травить им историю про наш случайный перепихон с Лидой.

Рассказывал я тогда об этом впервые, и, увлекшись, начал резать всю правду-матку, да ещё в таких цветистых подробностях, что удивлялся сам: чуть ли не каждый отдельный волосок на Лидином лобке описал. Девчонки слушали напряженно, уже в том месте, где Лида только-только повела меня в комнату, Верка нервно облизала губы, а Лерка вдруг заелозила попой по одеялу, лежащему на дне палатки.

Но до конца рассказ я так и не довел.

В том месте, где мы с Лидией делали небольшой перекур, и она мне показывала, как правильно ласкать сосок, Верка вдруг приподнялась, перебралась ко мне почти вплотную, поджала под себя ноги и, взяв мою руку, положила её к себе на грудь, накрыв своей и крепко даже не прижав, а вжав её в себя так, что грудка расплющилась. Хрипло сказала:

— Покажи... как учила...

И сразу — шевеление со стороны Лерки, и моя вторая рука оказывается в точно таком же сладком плену, только голос был не хриплым и требовательным, но нежным и просящим.

— И мне...

— Уффф...  — хриплю я.  — Черт, девчонки, я так не могу, вы мне руки крест-накрест свели... Лягте, покажу...

Девушки, тяжело дыша, беспрекословно укладываются на спины, я пристраиваюсь между ними на животе, опираюсь на локти, захватываю пальцами два сосочка, и главная игра, которую все мы ждали весь этот бесконечно долгий июньский день,  

начинается...

Через некоторое время обе мои «ученицы» уже не только тяжело дышат, но и постанывают — Верка с хрипом, Лерка тоненько, чуть подсвистывая, и обе пытаются одновременно заняться моей бедной головой, то ли гладя её, то ли пытаясь повыдрать вихры. Я тоже дышу не реже девчонок, но все же себя контролирую: не зря дважды за день сделал себе самодельные оргазмы, теперь можно получать удовольствие по полной программе. Шепчу: «А ещё Лида мне показывала вот так! », и, приподнявшись, начинаю по очереди ласкать ближайшие ко мне соски сестричек губами и зубами, меняя их через два-три движения, обхаживая девушку, которой в этот момент не достается моей влажной ласки, рукой.

Устав, на секунду прерываюсь, и тут Лерка, не открывая глаз, тоненько, как-то жалобно просит: «Сережка! Ох, Сере-е-е-е-женька! Возьми нас, возьми, хочешь — меня первую, хочешь, Верусю, возьми»! И тут же присоединяется, чуть хрипя, Вера: «Да, да, Сережка, мы ещё вчера решили, что это наша ночь, и папка нам обещал, что оставит нас с тобой, возьми, Сережка, ну же, только не кончай в нас, если сможешь, сегодня дни неудачные»...

«Не кончать»? Черт, а это как? Ну ладно, попробую, член стоит, как деревянный, но конца не слышно, обычно, когда он такой, его дрочить минут десять надо»...

Это мелькает у меня в голове, пока я спихиваю со своих ног трусы, срываю с Вериных бедер все ещё укрывающее их одеяло, кладу руку на лобок, и Вера резко, с каким-то даже ожесточением, раздвигает ноги, сгибая их в коленях. Укладываюсь между ними и начинаю бестолково тыкаться куда-то вниз, не находя там ничего похожего на мокрую, теплую, большую Лидину дырочку. Запускаю туда руку, с трудом нахожу щелку, иду донизу — сухо!

Рычу от досады, и тут мою руку отодвигает рука Веры: закусив губы, она что-то теребит у себя там, но потом резко выдыхает и вдруг начинает поворачиваться подо мной, смутно, как будто про себя говоря: «Мама сказала, первый раз лучше так... лучше». Встает подо мной на локти и колени, протягивает руку между своих ног и начинает судорожно ловить мой член. Я чуть отодвигаюсь, не давая ей этого,  — только что пытался в нее, сухую, войти, больно,  — и протягиваю руку к её щелке: деталей в свете костра не видно, и я бестолково, наверное, слишком сильно начинаю ласкать там все, что попадает мне под пальцы. Похоже, в какой-то момент делаю Вере немножко больно, она стонет и дергается попой от меня.

В растерянности останавливаюсь, чуть отстранившись, и тут приходит неожиданная помощь: между нами появляется рука Леры, про чье существование я на какое-то мгновение забыл. Она уверенно гладит пальчиками нижние губки сестры, поднимает голову ко мне, смущенно улыбается и говорит: «Сережка... отступи чуть... сейчас будет хорошо»... Я делаю на коленях шаг назад, и Лерка, изогнувшись, припадает лицом к нижним губкам сестры. Ласково, плавно водит головой вверх-вниз, потом чуть отстраняется, неглубоко засовывает в Веру кончики пальцев 

и что-то делает там. Достает их, подносит к носу, качает головой и опять склоняется лицом к пещерке. Через некоторое время забавно швыркает носом и, отсев вбок, на колени, ласково улыбаясь, кивает мне головой на Верину дырочку.

Я недоверчиво протягиваю руку, пальцами чувствую, что теперь все в порядке, и делаю шаг вперед. Рукой веду головку члена по губкам, вверх-вниз, вверх-вниз, и Вера вдруг сама резко подается назад, промахивается, но тут же, чуть приподнявшись, попадает уже точно. Внутри у нее все ещё чуть суховато, но быстро становится все влажнее, я притягиваю Веру за бедра к себе, чувствую, что внутри у нее рвется что-то совсем тоненькое, малозаметное, Вера тоненько вякает, насаживается на меня изо всех сил, на всю глубину, и тут же, вдруг ослабнув всем телом, тяжело дыша, начинает опускаться вниз. Чуть скашиваю глаза и вижу, что Лера, лежа полубоком, широко раскинув ноги, прижимает голову сестры к своему плечу, гладя её по голове и что-то тихонько нашептывая.

А Вера медленно сползает с моего члена, оставляя его болтаться в воздухе, блестя в свете костра её соками. Я довольно тупо смотрю на распростертую передо мной девушку,  — впрочем, уже женщину,  — перевожу взгляд на Лерку: та, встретившись со мной глазами, улыбается и ласково перекладывает Верину голову со своей груди на невесть откуда взявшийся, аккуратно свернутый в виде подушки свитер.

Освободившись от Веры, Лерка садится передо мной на колени, протягивает руку и очень осторожно берет меня за член у самого его основания, медленно перемещает руку вверх, чуть сжимая её каждый раз, внимательно наблюдая. Найдя капельку крови, подносит руку к глазам, с удивлением разглядывает её, потом кидает взгляд на лежащую ниц сестру, на моё лицо, улыбается и слизывает кровь со своих пальцев. Вернувшись к прерванному занятию, доходит до самой вершинки, шутливо упирается в нее ладошкой и, ещё раз улыбнувшись, разворачивается, вставая передо мной рядом с по-прежнему неподвижно лежащей сестрой в ту же позу, в которой Вера стояла минутой раньше. Выгнув спину, запускает под себя руку, проводит пальцами по своему цветку: обнюхивает результат, удовлетворенно кивает и оборачивается на меня через плечо, приглашающее кивает головой, улыбаясь и тихо шепча: «Сергунчик, постарайся не кончать, если сможешь»...

Я смурно киваю головой и подступаюсь к ней поближе. Света на Лерину драгоценность попадает почему-то много больше, чем на Верину: то ли потому, что костер разгорелся чуть ярче, то ли из-за того, что стоит она чуть левее. И вместо того, чтобы заняться делом, я с увлечением разглядываю открывшуюся мне картину, а потом, осторожно протянув руку, освобождаю от покровов то, что мне до сих пор было недоступно. Чуть ласкаю открывшуюся красоту пальцами: Лера благодарно вздрагивает, и я, сам не ожидая, вдруг опускаю голову и провожу языком от самого низа этой прелести до самого верха, ощущая восхитительный вкус. Лера выгибает спину и сладостно охает, но сразу бормочет: «Сереж, миленький, потом... возьми меня,  

возьми, вон, Верунчик уже все, а я»...

Мелькает какая-то мысль про чертовых баб, которые все делают исключительно из зависти, но ноги уже сами переступили поближе, и я, все ещё оттягивая момент, провожу головкой по теплой влаге щели. Лера нетерпеливо дергается, и я прилаживаюсь к нужному месту, благо, темная, маленькая дырочка хорошо видна. Почувствовав это, девушка выгибает спину и, в ожидании сладкой боли, закусывает губу, но я вхожу очень-очень медленно, ласково, чуть вертя член рукой из стороны в сторону, и сам удивляюсь, когда явно дохожу до дна, так, кажется, ничего по дороге и не порвав. Медленно выхожу и вхожу ещё раз, порезче: на этот раз что-то похожее на девственную плеву чуть задерживает меня у входа, я преодолеваю преграду и дохожу до упора. Медленно, осторожно возвращаюсь назад: Лера резко выдыхает и, не пуская меня больше в глубину, делает несколько плавных движений, оглаживая мою головку самым началом своей тесной трубочки, потом вздрагивает и начинает точно так же, как Вера перед этим, медленно оседать вниз.

Я сквозь туман смотрю на полученный результат. Передо мной две женских попки, только что бывших девичьими, хозяйки их лежат, явно переживая происшедшее, а я стою между их ногами на коленях, с торчащим членом, как... кто? Да, в общем, пока неважно, кто. С девчонками-то что происходит? Дышать, вроде, дышат, причем все ещё тяжело: Лерка только что медленно сомкнула ноги — ну, значит, ничего я ей там не повредил сверх того, что природа требует. Верка так и лежит враскоряку и, вроде... всхлипывает?

Осторожно протягиваю руку и засовываю палец между Вериных нижних губок. Там тепло и мокро, я немножко шевелю там пальцем, Верка вздрагивает, и я испуганно отдергиваю руку. Подношу её к лицу: пальцы блестят, и пахнет от них точно так же, как в Лерином низу, где я только что побывал чуть ли не всей физиономией. Поворачиваюсь к свету и присматриваюсь повнимательнее: нет, даже следы крови отсутствуют, а ведь должны бы быть, кажется? И тут же вспоминаю, как Лера сняла капельку с моего кола, только что вышедшего из Веры. И это — все?

Поворачиваюсь к Лере и осторожно пытаюсь завести руку между её плотно сомкнутых бедер, под самой попкой. Лерка, сначала инстинктивно дернувшись, вздыхает и не только раздвигает ноги, но и приподнимает навстречу моей руке попу. Я провожу рукой по её щелке и опять, повернувшись к свету, разглядываю пальцы: крови нет. И тут Лера переворачивается на бок и, с улыбкой глядя на меня, чуть сипловатым ещё голосом говорит:

— Сереж, да живые мы... Обе, точно. Верк, ты там жива?

Верка, в последний раз хлюпнув носом, не поднимая головы, глухо отвечает: «Угу». Звучит это «угу», однако, вполне даже весело и довольно.

Облегченно вздыхаю, а тут ещё Вера тоже переворачивается на бок и, разгладив складки на покрывале между собой и сестрой, машет мне рукой:

— Иди к нам!

Я осторожно ложусь между двумя новоявленными женщинами 

на спину, закидываю за голову руки — больше мне их просто некуда деть, но Вера тут же укладывает одну мою руку себе под шею и плотно прижимается ко мне грудью, чмокает в ухо и тихонько шепчет в него: «Спасибо, Сережка. С тобой хорошо... а я немножко боялась».

Лера тем временем сползает чуть ниже и, подложив свои руки под подбородок, устраивает голову у меня на груди. Подозрительно смотрит на сестру:

— Верка! Ты чего Сережке там нашептываешь втихую, а?

Вера хихикает:

— Ну, хочешь, могу на все озеро проорать: «Спасибо, Сережка! С тобой хорошо! А я боялась»!

Успокоенная Лера улыбается и ложится на мою грудь щекой, затылком ко мне. Прямо у нее перед глазами оказывается черный, на фоне освещенного костром выхода из палатки, силуэт моего чуть ослабшего члена, и она, выпростав из-под себя руку, сначала берет его у основания, чуть покачивая:

— Вер... Смотри, красота какая... Помнишь, мы у папки стоячий видели? Сережкин лучше...

Вера протягивает руку туда же и кладет её поверх руки сестры.

— Ага, Лер... Потому что — для нас... Только у папки он больше намного, мощный такой, а этот смотри, аккуратненький...

Перехватив руку, она взяла середину колышка в кулак, ласково сжала.

— И не твердый... А внутри был, как теплый камушек...

— Ага... Приятный такой... А ему сейчас работы нет, вот и не твердый...  — Лерка тихонько хихикнула.

Вера перемещается на полуобнаженную головку и начинает тихонько изучать её подушечками пальцев, а Лера проводит пальчиком вокруг самого основания, потом подносит палец к носу, нюхает его и облизывает.

— Вкусно... Верк, это твой сок вместе с моим у Сережки собрался...

— Ага...  — и Вера проделывает то же самое. Поворачивает лицо ко мне:

— Сереж, а ты тоже кончить хочешь? Я, кажется, сразу кончила, как ты мне в глубину вошел. Почти и не почувствовала, как целки лишилась, так, пощипало только чуть-чуть...

Отозвалась, потершись о меня щекой, Лера:

— Не... а у меня будто комар там укусил. И тоже, как Сережка до матки добрался, будто провалилась куда...

Вера, улыбнувшись сестре, повинилась:

— Весь день ждала-ждала, когда ты до нас доберешься, а до дела дошло — высохла, бессовестная. Ладно, ты, Лерусик, помогла...

Приподнявшись, она перегнулась через меня и чмокнула сестру в щеку.

— Лер... Ну Сережке-то тоже надо? Смотри, у него он уже опять совсем твердый...

— Надо... Сделаем, как мама говорила?

— Ага... Если Сережка не против...

Я чуть напрягся,  — мало ли, что там их мама говорила,  — но Лерка, повернув ко мне голову, улыбаясь, провела пальцем мне по носу:

— А мама говорила, что ротиком тоже приятно играть с мужчинами. И не забеременеешь никогда,  — она тихо засмеялась.  — Сереж, можно?

Я приподнял голову и чмокнул её куда-то в глаз, притянул к себе Веру, чмокнул и её, после чего, с довольной улыбкой откинувшись на кучу тряпок, заменяющую подушки, закрыл глаза. Но Лерка не отступалась:

— Ну Сереж, ну можно?

Тогда я молча протянул руку, взял член и поставил его совсем вертикально. Девчонки засмеялись:

— Ага, можно...  

Только, Сережка, если мы что не так, ты скажи сразу, ладно? А то мы нео-о-опытные...

И девчонки лишились ещё и оральной девственности. Поначалу получалось у них так себе, начавшей первой Лерке я разок прошептал: «Леруська, попробуй зубки убрать, неприятно... », но, после нескольких попыток, она приладилась, и я поощряющее положил руку на её затылок. Немного пососав член, как мороженое, она попробовала неумело поработать язычком,  — впрочем, мне-то минет делали тоже впервые в жизни, так что какой из меня тогда был ценитель? Через некоторое время Лера уступила фронт работ Вере, та трудилась поэнергичнее, но Леркиных ошибок уже не повторяла, и минут пять спустя я, сквозь сжатые от наслаждения зубы, промычал:

— Девчонки... я кончу...

Верка немедленно снялась с колышка, и я уж, было, решил, что доводить дело до конца мне придется самому, но она, сладко почмокав губами, сказала: «Лерка, давай ты, тот раз я получилась первой», и вокруг моего многострадального инструмента опять сомкнулись нежные губы. Я напрягся, Лера, каким-то инстинктом угадав, что сейчас будет и как надо делать правильно, остановилась, обняв губами только головку, и тут же приняла в себя моё семя. Оставив последнюю каплю на вершинке, закинула голову, закрыв глаза, блаженно улыбаясь и стала гонять во рту мой подарок от щеки к щеке, знакомясь со вкусом, потом проглотила все добытое. А членом тем временем завладела Верка, с чмоканием высосавшая его досуха, а потом ещё и облизавшая сверху донизу. И тут же поднявшая глаза на сидящую по другую от меня сторону Леру:

— Уф... Вкусно, правду мама говорила... И сам колышек такой приятный, сосешь, а между ног сразу отдается... А если много?

Лерка хихикнула:

— Наверное, ещё вкуснее... мне понравилось. Интересно, как оно, когда внизу? Жаль, нельзя...

— Да...

Мне надоело принимать в действе исключительно пассивное участие, и, чуть приподнявшись, я потянул девчонок за руки, уложил их под свои бока и начал почесывать им спинки. Девчонки, прижимаясь ко мне все теснее, буквально замурлыкали,  — сначала Верка, а следом и Лерка.

Немного спустя Лерка отвалилась от меня на спину.

— Сереж... А ты чего у меня в нижней дырочке найти пытался?

Я приоткрыл один глаз:

— Ну... кровь.

Верка, уткнувшаяся мне в подмышку носом, сдавленно фыркнула.

— Так была кровь у Веры-то, помнишь, я на тебе нашла капельку?

— Помню... Я думал, её больше будет...

— Ну, это у всех по-разному...

Лера повернулась ко мне и оперлась на локоть.

— У нас с Верой целочки тоненькие совсем... были, и эластичные. Ты мне вон даже и не с первого, только со второго раза порвал, а я и в первый раз, как ты в меня вошел, чуть не умерла от счастья,  — довольно засмеялась она.  — Так что крови много и не могло быть...

Чуть помолчала.

— Сереж... а тебе ротиками — понравилось?

Верка под другим моим боком напряглась, прислушиваясь, и я решил даже несколько преувеличить степень своего восхищения:

— Ох, девки... Ротики у вас золотые!

И, потянувшись, чмокнул сначала Леру в губы,  

ощутив на них незнакомый привкус, потом Веру — куда-то ближе к затылку. После чего решил немножко допросить девчонок сам:

— Ты мне лучше вот что скажи. Вот и ты, и Веруся,  — я погладил Веру по спине, и она довольно мурлыкнула,  — как провалились куда-то, когда я вошел. Получается, вроде кончили? А у нас парни говорили, что девушке если целку порвут, то она ещё после этого долго не кончает.

Улыбнувшись, Лера откинулась на спину и уставилась в потолок. Пауза затягивалась, и тогда из-под моего бока выбралась Вера:

— Да ладно, Лерка, чего там... Мы с Леркой ласкаемся уже давненько по-страшному, чуть не каждый день. Ты ж видел, как мне Лера сегодня помогла... И сразу было приятно, а через полгодика сначала я, а потом и Лерусик по-настоящему кончать начали. Если повезет,  — засмеялась она.  — Правда, Лер?

Лера откликнулась:

— Правда... Причем мне везет чаще.

И тоненько засмеялась.

— А... как вы... «ласкаетесь»?

Я, в очередной раз за этот бесконечный день, был немного ошарашен. Про те виды любви, о которых писала Сафо, до этого я даже и не слышал, так что тон мой был вполне достоин последовавшего за вопросом дружного смеха девчонок.

— Ох, Сережка... Ну как мужчина женщину ласкает? Вот и мы так же. А какая разница? Руки-ноги-языки у всех одинаковые. Вот только одного у нас нет,  — Верка притворно тяжело вздохнула и положила прохладную ладошку на мой поникший инструмент.  — А без него, похоже, все же удовольствие меньше, а, Лерка?

— Похоже...

Я, приподняв голову, хитро прищурился:

— А может, и «руки-ноги-языки»,  — передразнил я Веру,  — все же тоже... не очень одинаковые?

В палатке воцарилось раздумчивое молчание. Я терпеливо ждал, и, наконец, заговорила Лерка:

— Верусь... а ты знаешь, он же мне там язычком раз провел... И действительно, приятно...

— Прия-я-ятно?  — задумчиво протянула Вера. И, совсем уже другим тоном, вдруг потянувшись ко мне вся, продолжила:

— Сережка... ну-ка, иди ко мне... приласкай, как мужчи-и-и-ина... Лерусь, моя очередь, ведь правда?

И сильно потянула меня за плечо на себя.

Я оглянулся на Леру, но она только одобрительно кивнула, улыбаясь.

Повернувшись на бок, к Вере, я очень внимательно поглядел в её глаза, отблескивающие в свете костра. Но ей было, похоже, не до моих любований: протянув руку, она запустила пальцы мне в волосы, притягивая мою голову к себе, и я неумело приложил свои губы к её. И получил ответ, да какой! Следующие минут пять мы не размыкали губ, и Вера показала мне, кажется, все, что нужно по этой части знать нормальному мужику.

А потом, вспомнив подсмотренные уроки, я потихоньку начал спускаться все ниже. Вера застонала, и я впервые понял, что от доставления наслаждения женщине и сам можешь получить наслаждение не меньшее.

Когда я, уже поднимаясь вверх, широко развел Верины ноги, она выгнула бедра мне навстречу, и я сначала зарылся лицом в кисло-сладкую влагу, а потом чуть отстранился, рассматривая отсвечивающую красным жемчужную красоту. И тут почувствовал на спине груди притихшей было рядом с 

нами Лерки: показывая пальчиком, раздвигая им плоть, где надо, она шептала мне на ухо: «Смотри... Вот здесь язычком, и губами можно... да язычком можно везде, но здесь приятнее всего... а в дырочку — пальцами, только осторожно, у нас там ещё царапинки... Давай, Сереженька, а потом и мне»... Лизнула меня игриво в ухо и исчезла, чуть подтолкнув мою голову к лону сестры.

Дальше мне все подсказывал инстинкт, и Вера через пару минут забилась в оргазме, судорожно приподнялась, затянула меня на себя и, сильно сжав рукой член, заправила его в свою пещерку, закинула на меня ноги и стала насаживаться, царапая коготками мне спину, громко постанывая и крутя головой. Я даже испугался такой активности, но процесс мгновенно меня захватил, и мы буквально сплелись.

Кажется, это был первый в жизни мой настоящий акт любви. Я толком так и не понял, как Вера оказалась сначала на мне, а потом где-то подо мной, стоящим на широко раздвинутых коленях, да ещё и с членом у нее во рту. Обернувшись, я завел в глубину Веры, между широко раскинутых ног, два пальца, положив большой на низ её лобка, и юная женщина, несколько раз насадившись на них, выпустила из рта мой инструмент, проползла, извиваясь, между моими ногами, перевернулась на живот и опять приняла меня в своё лоно, но уже сзади, судорожно подгребая под лобок валяющиеся тряпки.

Помня, что в девчонок кончать нельзя, и уже почти не в силах сдержать рвущееся наружу семя, я поднял глаза на сидящую чуть поодаль, глядящую на нас во все глаза, нервно облизывающуюся Леру. Встретив мой взгляд, она фыркнула и махнула рукой. Я не очень понял, что это означает, но думать вообще было уже поздно.

Насадив Веркины бедра руками на себя изо всех сил, я, тихо взвыв, кончил. На втором, ясно ощутимом мной толчке семени, Вера сжала извергающийся инструмент своей трубочкой, потом задрожала, чуть выгнулась спиной мне навстречу, сладко, сильно застонав. И медленно расслабилась, опустив голову на скрещенные руки.

Под низом живота у девушки было навалено достаточно много тряпок, и мой член, уютненько устроившийся в расслабленной, но теплой, влажной, ласковой Вериной дырочке, вовсе не хотел оттуда уходить. Я наклонился к Вериной спине, оперся на руки, лаская языком её серединку, между лопаток, и уже, было, собрался начать двигать бедрами снова, но тут зашевелилась Лерка.

Встав на четвереньки, она наклонилась к голове сестры и, осторожно отодвинув волосы, взяла в губы её ушко. Вера вздрогнула и сжала влагалищем мой член, а сестра не прекращала ласкать её, и вдруг, выдохнув, Верка задергала подо мной попой, давая недвусмысленный сигнал: «Слезь»! Я, глядя на свисающие грудки Леры, улыбнулся: ну понятно, близняшки помнят друг о друге, да и, наверное, Вере действительно для первого раза хватит.

Вытащил стоящий в полную силу член, уложил его в разрез между Вериных ягодиц и, наклонившись, пристроился к её второму ушку, одновременно вжимая в нее свой лобок.  

Верка забавно замычала, задергала попой, хихикая, и я скатился с нее в сторону, на спину, оказавшись головой почти под животом стоящей на четвереньках Лерки. Чуть подтянулся вверх, заползая под него окончательно, приподняв голову, лизнул длинно под грудками: Лерка ахнула и, отцепившись от сестры, переступила назад. Её лицо оказалось над моим, поперек, я протянул руку, притянул её голову к себе, и показал Лерке все, чему только что научила меня её сестра. А где-то посередине ещё и протянул вторую руку между её ног и принялся пальцами, на ощупь демонстрировать в её дырочке, чему меня научила сама Лерка. Да так, что девчонка через немного времени зааахала и уткнулась лицом в покрывало возле моего уха, беспорядочно дергая выставленной вверх попой, чуть ниже которой, в мокрой насквозь дырочке, продолжали играть мои пальцы.

Повернувшись на бок, я взял её за бедра и уложил лицом вниз вдоль себя. Оценил диспозицию: будет неудобно, развернулся, пощекотал лежащую трупом Верку — не отреагировала, тогда просто руками перевалил её набок, от себя, забрал тряпки и подсунул их под живот Лерки. Переступил через бедра девушки коленями и начал с ней с того, на чем только что закончил с её сестрой.

Поначалу реагировавшая только слабыми, ласковыми сокращениями стенок дырочки, Лерка поднялась потом на четвереньки. Стоя за ней на коленях, я посмотрел на Веру: та лежала почти так, как я её положил, на боку, глядя на нас во все глаза. Только откинула одну ногу чуть в сторону и запустила в низ живота руку, что-то там делая. Я улыбнулся, и она кивнула мне в ответ. Как будто я в этот момент нуждался в её одобрении!

Получив, кажется, ещё один слабенький оргазм и чуть отдышавшись, Лерка убежала от меня вперед и кошкой перевернулась, раскинув поднятые ноги по моим сторонам, ухватила пяточками меня за бока и потянула к себе. В отместку за побег я, нависнув над ней на одной руке, принялся, гнусно хихикая, водить головкой по её щелочке, лишь изредка заходя на сантиметр и тут же выходя. Лерка сначала, зажмурив глаза, смеялась, потом начала дергаться мне навстречу и, наконец, едва не заплакала: «Ну, Сережка, ну же, войди, миленький! » Я вошел, остановился в глубине — и тут же вышел, продолжая пытку, но тут увидел, что Леркина физиономия начинает кваситься. Пришлось прекратить издевательство и нырнуть вглубь окончательно. Лерка тут же, не открывая глаз, расцвела мордочкой, протянула руки и прижала меня к себе, замерев на секунду.

Оклемавшаяся Верка уползла куда-то назад, а я начал потихоньку двигаться, ловя единый с женщиной ритм. Лера, гладя меня руками по спине, приоткрыла ротик, и я поцеловал её губы ещё раз, остановив движения бедрами. Тут почувствовал, что по моему члену, наполовину вышедшему из Лерки, что-то ползает: в некотором испуге оглянулся, и обнаружил сидящую возле нас боком Верку, запустившую руку к месту нашего соития и со смехом поглядывающую в нашу сторону. Сказал:  

«Тьфу! » и, ещё раз поцеловав Леру в губы, вышел из нее совсем, начав ласкать горлышко. Почувствовал, что сзади Верка тут же ухватила рукой мой освободившийся кол и принялась играть с ним, но решил пока не обращать на эту приятную помеху внимания.

И правильно сделал. Как только я спустился по Лериному телу достаточно низко, Верка тактично отвалилась вбок, давая мне простор для маневра. Я не замедлил им воспользоваться, и Лерка, обцелованная мной, как до этого Верка, до тонких пальчиков на ногах, уже всерьез кончила от моих пальцев и языка, уверенно расправившихся с её доверчиво распахнутым мне навстречу цветком.

Перекатившись через Леркину ногу, я выдохнул. Член стоял по-прежнему, но все остальное тело ломило, будто я вагон с углем разгрузил. «И сейчас ещё надо Лерку доебывать? » — подумал я даже с некоторым ужасом.

Опять же, спасибо вам, близняшки: именно с вами я впервые прочувствовал, как бывает тяжела мужская доля, вам-то что: ножки пошире, намокла и лежи себе...

Сергей, смеясь, повернул лицо Ирины к себе. Увидел в её глазах знакомую похотливую поволоку, наклонился, поцеловал и обернулся к Ритке. Взял её пальцами за нос, потаскал:

— Ну что, девчонки? Вознаграждение заработал, а?

Иришка плотоядно облизнулась. Сергей уж, было, решил, что сейчас «девчонки» быстренько удовлетворятся, и готовый покрыться мозолями язык сможет на сегодня успокоиться. Однако Рита, строго посмотрев на подружку, безапелляционно заявила:

— Успеешь! Чем там кончилось-то? Николай Абрамович вас застукал?

Сергей усмехнулся.

— Да не совсем...

Ритка сменила тон на жалобный:

— Ну Сереж... ну дорасскажи. У тебя так сегодня получается...

— Подлиза! Ладно, а то ведь потом не отвяжетесь,  — рассмеялся он.  — Только дальше все равно не в вашу пользу...

Отхлебнув из бокала, он облизал губы, отставил вино в сторонку и продолжил.

— Ну, вот. Засмеялся я таким своим мыслям, да и улегся на спину рядышком с Леркой, руки на груди сложив молитвенно — мол, пожалейте, девки, сил нет! И инструмент, вроде только что стоявший нормально, тут же набок свесился. Лерка приподнялась, оценила ситуацию, навалилась на меня грудками, поцеловала в губы, потом забавно по мне переползла, захватила сосиску зубами нежно-нежно, потаскала с шутливым рычанием да и забралась подмышку. Я её обнял и прижал к себе, и тут же Верка под второй бок залезла, я и её к себе притянул поплотнее.

Лежим, нежимся, девчонки меня с двух сторон тихонечко так ладошками ласкают, впору самому замурлыкать, как они только что. Немножко отдышался, повернулся к Вере, поцеловал ещё раз:

— Верусь... Ты меня прости, дурака... Не удержался, кончил в тебя, больно уж у тебя там сладко...

Верка потерлась о меня носом:

— Брось... я сама хотела. Целки лишиться, а как мужик в тебя кончает, не почувствовать? Ну, не-е-е-ет... И меры я уже приняла... Да и так не будет ничего, сегодня наш с Леркой день, в такие дни ничего плохого не случается...

— А какие... меры?  — осторожно спросил я.

Верка, засмеявшись, встала возле меня на колени, запустила внутрь себя руку и 

вытащила кусочек чего-то, раньше бывшего, похоже, желтым.

— Вот! Выжатая долька лимона, древнее восточное средство. Засовываешь в шейку матки — и все, всем твоим сперматозоидам хана! Щиплется немного, правда...

Выкинув добычу из палатки, она улеглась на место, притерлась ко мне ещё плотнее. Тихонько позвала сестру:

— Лерк! А тебе понравилось, когда он в тебя?

Лерка вредно захихикала, но ничего не сказала. Пришлось мне сознаваться:

— Да я в нее того... не успел.

— Я так и подумала... Чего, силы раньше кончились?

— Ну... Вот, передохнем маленько, я и сестру твою оприходую,  — улыбнулся я и прижал к себе Лерку.  — Правда, милая?

— Ага...  — задумчиво протянула она, но никаких признаков того, что Лерке вот остро необходимо прямо сейчас надеться на мой член, я не заметил.

Почувствовав незаметно заползшую в палатку предутреннюю прохладу, я накинул на нас одно из покрывал, и мы затихли.

Костер почти прогорел, и я, лежа в неплотном предутреннем сумраке, наслаждался двумя теплыми девичьими телами, доверчиво растекшимися по мне справа и слева. Девчонки, судя по всему, тоже получали от этого самого тихого за весь бесконечный день процесса искреннее удовольствие. Постепенно дыхание девушек становилось все тише и тише, и через некоторое время я с удивлением понял, что подружки-то мои, обе, спят.

«Умотал, надо же! Двух сразу! Хотя... не раздувайся. Для девок-то сегодня все впервые, а в этом деле, похоже, тренировка тоже важна. Были бы на их месте две Лиды... или две мамы, я не знаю, вообще смог бы уползти»...

Улыбнулся. Спать, вроде, не хотелось, и я лежал, слушая тихое сопение девчонок на моих плечах, разглядывая начинающий помаленьку светлеть потолок палатки.

«Еще часа три, пока дядя Коля вернется... Наверное, это наша первая и последняя ночь... Жалко... А в ебле, похоже, ничего такого уж сложного и нет. Вон, чего только сегодня не попробовали, и девчонки обе довольны. Хотя я и старался, чтобы им приятно было. Только с Веркой последний раз... черт его знает, кто там кому удовольствие доставлял, оба как спятили... Но приятно... И они обе тоже ласковые такие»...

Где-то чуть ниже сердца даже немного защемило от нежности, и я поцеловал по очереди две черные, со спутанными волосами головки, устроившиеся на моих плечах. Почему-то вспомнил, как мы вечером немного выпили, и принюхался, но запаха водки не ощутил. От девушек до сих пор пахло свежестью, озером и ещё чем-то неуловимым, но очень приятным.

Девчонки, не просыпаясь, одинаково потерлись о мои руки головами в ответ на ласку, и я, совсем успокоившись, закрыл глаза.

Проснулся я от рассветного птичьего гомона в лесу за палаткой. Осторожно освободившись от девчонок, вышел отлить. Было уже светло, и я посмотрел на озеро. Вдали видна была лодка, гребец в ней не торопясь, основательно взмахивал веслами.

«Дядя Коля». Я оглянулся с сожалением на палатку,  — из-под сбитого покрывала виднелись Леркины изящные ступни,  — и пошел встречать.

У самого берега Николай Абрамович вышел из лодки в воду, руками подтолкнув резинку ко мне. Ухватив её 

за нос, я поднял на него опущенные до этого глаза: мужчина присмотрелся ко мне внимательно и усмехнулся.

Выйдя на берег, он сразу же тихонько подошел к палатке, сунул голову внутрь, некоторое время приглядывался к спящим дочкам, потом, уже вытащив голову наружу, демонстративно принюхался. Я стоял чуть ли не по стойке «смирно», со страхом ожидая приговора, прекрасно понимая, что все следы нашей ночной «оргии» налицо.

Обернувшись ко мне, дядя Коля картинно свел брови и сделал шаг в моем направлении, протянул руку и... вдруг, совершенно по-отцовски, прижал меня к груди. Отодвинул на вытянутые руки, заглянул в глаза:

— Сергей, ты мне только вот что скажи: девочки довольны остались?

— Д-д-да...

— Точно?

Я успокоился.

— Дядь Коль... Они того... ещё хотели... пока не заснули сами...

Николай Абрамович тихонько, чтобы не разбудить девчонок, рассмеялся:

— Вот! Вот это для мужика самое главное: чтобы баба, один раз тебя попробовав, тут же ещё захотела.

И, отпустив руки, дружески ткнул меня кулаком в бок:

— Не журись. У иудеев секс — святое право женщины, в этом деле как она решит, так и будет. А они,  — он кивнул на палатку,  — по моей линии все же хоть на четверть, а иудейки.

Улыбнулся ещё шире:

— Хотя я сомневаюсь, что будь здесь раввин, он бы нас одобрил целиком и полностью. Ну и черт с ним, с пейсатым. Пошли, Серега, лодку разбирать.

И, уже доставая из лодки рюкзак, ещё раз посмотрел на меня внимательно и добавил:

— Попы здесь, Серега, ни при чем, не их дело по постелям лазить... Просто я понял, что у девок уже между ног чешется так, что все равно в ближайшее время с кем-нибудь почешут капитально. И решил, что лучше не мешать, а создать человеческие условия. А то где-нибудь под забором да по пьянке...

Я вопросительно глянул на него. И он опять улыбнулся:

— А тебя они сами выбрали. И, наверное, чтобы женихов не делить, на первый раз одного. Управился?

Я гордо выпятил грудь:

— Вроде!

— Детей не будет?

Я чуть сник:

— Говорят — нет...

Дядя Коля хмыкнул:

— Ну, им виднее... Они у меня по этой части просвещенные... Ладно, давай завтрак готовить, а потом поднимем... этих...

Он со смехом кивнул в сторону палатки, и мы занялись делом.

•  •  •

— Уф-ф-ф-ф... все, отчитался! Язык болит,  — Сергей шумно выдохнул и жалобно посмотрел на женщин.

Ирина с Ритой переглянулись, кивнули друг другу и, дружно встав на колени, в четыре руки стянули с Сергея трусы. Облизнулись, развязали фартуки и дружно отдали их лежавшему на боку в ногах Сергея Толе. Тот, засмеявшись, закинул их в кухню, сказал: «Ну, не халтурьте! », женщины кивнули, хихикнули и склонились к чуть привставшему члену.

Через некоторое время Толя задумчиво почесал яйца сквозь трусы. Картинка была перед ним достаточно заманчивая: посередине — ноги Сергея, немножко подергивающиеся от удовольствия: слева от них, попой в сантиметрах от его бедер, стоит на четвереньках Ирина, справа, чуть подальше, перед его лицом, сидит на коленях Рита. Между ними небольшая щель, в 

нее хорошо видно, что основание Серегиного члена укреплено, как в фундаменте, в Ритиной ладони, а мокрый от слюны ствол то наполовину скрывается в её же рту, то почти полностью появляется на свету. Ирина, опираясь на одну руку, с улыбкой наблюдая в упор за игрой подруги, другой ласкает яйца мужа. Сам Сергей, полусидящий на подушках с закрытыми глазами и блаженной улыбкой на губах, заведя руки под женщин, ласкает их груди, выделив каждой прелестнице по одной ладони.

Потянувшись, Толя задумчиво почесал пальчиком ближайшую к нему, Иринину, щелку. Подушечка пальца стала мокрой, а Ирина, чуть вильнув попой, промычала нечто вполне благосклонное, и он, задрав ноги, скинул трусы. Встал на колени и пристроился к Ирине сзади, взял кол в руку, чуть повертел головкой, раскрывая дырочку пошире, и нырнул в глубину.

Ирина довольно ахнула и, отступившись от яиц мужа, улеглась щекой на матрац, поднимая попу повыше. Услышав звук, изданный женой, Сергей открыл глаза. Встретившись взглядом с Толей, кивнул ему, засмеялся и, перегнувшись, ухватил Риту за ляжку, затаскивая её на себя, нижними дырочками к лицу. Она с удовольствием переменила позу, умудрившись проделать весьма сложный пируэт, лишь на мгновение выпустив изо рта лакомство.

Поскольку Сергей по-прежнему полусидел у стены, опираясь на подложенную подушку, Ритка оказалась в очень интересной позе, образовав над Сергеем как бы спускающийся от стены вниз, почти до самого пола, мостик. Ступни согнутых в коленях, широко раздвинутых ног, сверкая розовыми подошвами, лежат на стене, тело опирается на локти, стоящие по сторонам Сергеевых бедер, и лобок, упирающийся ему в грудь, голова и попа синхронно ходят вверх-вниз. Причем попа находится много выше головы, и из-за её полушарий, как из-за бруствера, видна равномерно ныряющая, как будто прячущаяся от обстрела, верхняя половина лица Сергея.

Продолжая равномерно долбить Ирину, Толя несколько секунд молча рассматривал эту комбинацию, а потом заржал. Поза жены больше всего напомнила ему распятую на столе в физиологической лаборатории лягушку.

Ирина, не слезая с его члена, приподнялась, приглядываясь; Ритка подняла голову, глядя на него с забавной обидой, как будто её ни за что лишают сладкого; а. из-под полушарий её попы выглянуло удивленное лицо Сергея.

Увидев этот, последний, штрих картины, Ира буквально рухнула на матрац, смеясь и охая. Толя, с болтающимся в воздухе членом, сел на пятки, продолжая ржать, следом чуть приподнявшийся и понявший всю прелесть видимой Толей и Ритой картины Сергей откинулся на стену, с трудом сдерживая хохот.

Ритка, обиженно поглядев сначала на мужа, потом на Ирину, посмотрела под себя: член Сергея, столь любовно приведенный ей в боевое состояние, был безнадежно мягким, а весь Сергей трясся, но уже вовсе не от вожделения. Фыркнула, плюнула и скатилась с Сергея вбок, к Ирине, улеглась, надув губки, закинула руки за голову, положила одна на другую ноги и уставилась в потолок.

Уже успокаиваясь, Ирина протянула руку и притянула голову подружки к себе.

— Ну, Ритусь, ну не обижайся, ну чего ты?  

Это действительно было зрелище, жалко, фотоаппарата нет. Акробатка ты наша милая... У меня аж желание пропало... ой, Ритка, развеселила...

Посмотрела на Толю:

— Толь, тебе что вспомнилось? Интересно, то же, что и мне?

Уже, было, успокоившийся, Толя опять рассмеялся:

— Наверное... Физиологию институтскую вспомнил... всю сразу...

Ирина опять захихикала:

— Ага... Ритк, ну чего ты? Ну, не обижайся,  — и Ирина погладила подружку по животу.

Но Рита и так уже с явным трудом удерживала на физиономии обиженное выражение. Наконец, фыркнула:

— Ну вас... все удовольствие испортили. Мне Серега языком только-только до самой сущности нижней добрался...

Ирина сделала большие глаза:

— Э-э-э... а она у тебя там где?

— Где-где... Там же, где и у тебя — в пизде!

Тут уже дружно грохнули все четверо.

Отсмеявшись, Сергей потянул голову Риты к себе:

— Ну ладно, Ритусь, ну хочешь — на игрушку, может, ещё что получится...

Ритка, покосившись на беспомощный Сергеев инструмент, фыркнула:

— Ага... опять полчаса возни, пять минут удовольствия... а потом вы опять заржете, как лошади, и все удовольствие побоку. Ну вас всех. И вообще, переживу, ты ж вон тогда в Лерку так и не кончил — и ничего, выжила девочка?

Развернувшись на попе, она уложила голову на бедра Сергея, закинув ноги на бедра Ирины. Та немедленно начала почесывать Рите пяточки, а Сергей, положив руку ей на живот, задумчиво откинул голову назад:

— Тогда — не кончил... И выжила, а как же,  — улыбнулся он.  — Кстати, и Верка действительно без последствий обошлась...

— А что, у тебя ещё что-то с близняшками было?

— Было...

Ирина, приподняв голову, удивленно посмотрела на мужа:

— Хм... ну ты и кобель,  — засмеялась.  — Ты ж мне этого не рассказывал!

— Ну, Ирк, мало ли... Так, к слову не пришлось. А вообще-то, ты про всех моих баб до тебя знаешь. Хотя, может, и не все,  — ответно засмеялся он.

Жена свела грозно брови: «Трави! », и Сергей, сделав испуганное лицо, начал рассказывать.

— Расстались мы, все четверо, по-хорошему, особенно я с дядей Колей. А с девчонками — спокойно. Стоило им на берегу, утром, вылезти из палатки, как я понял, что вдруг утратил к ним всякий интерес. Знаете, так бывает, особенно в юности: познал женщину без любви, а на следующий день... ну не то, чтобы отвращение к ней испытывать начинаешь, но желания общаться с ней точно нет.

Девчонки такое моё отношение, видать, почувствовали, и не приставали ко мне ни утром, ни по дороге. Только поглядывали искоса, перешептывались между собой да хихикали тихонько. На прощание чмокнулись с ними в щечки, под улыбчивым взглядом дяди Коли, и — всё.

Впечатлений от дяди Колиной рыбалки моему дружку хватило на два дня, а утром третьего я проснулся уже, как обычно, с бугром на простыне.

Была пятница, к обеду должна была приехать мама, а значит, вечером придти Николай Абрамович. Соседей дома не было, и, пользуясь последними часами свободы, я после завтрака хорошенько, не торопясь погонял шкурку, лежа на кровати и представляя себе мамины с дядей Колей утехи. А про свои 

собственные, с близняшками, вспомнил лишь на секунду, когда доканчивал дело, стоя над унитазом в туалете, да и то как-то смутно.

После чего, приготовив маме ужин, удрал с ребятами на карьер, оставив маме записку, что буду в полдвенадцатого. Вообще-то, это была наглость, мать тогда требовала, чтобы в одиннадцать я был дома. Но я понадеялся на мужские достоинства дяди Коли, и, как выяснилось, не напрасно: придя домой, я его у нас уже не обнаружил, зато мама была в настолько довольном виде, в каком она бывала редко, и мне по поводу ночных гулянок не сказала ни слова. Назавтра я, опять же явочным порядком, продлил себе «комендантский час» до полуночи, мне это опять сошло с рук, и дальше все так и продолжалось до самого конца каникул.

За два с половиной месяца я умудрился ни разу не встретиться с Николаем Абрамовичем. Не то, чтобы у меня не было желания, но это, видать, как с родителями: пока живешь вместе, глаза б мои вас не видели, как оказались далеко — как хорошо, что вы на этом свете есть... Мне, наверное, хватало просто быть уверенным в том, что он существует и ко мне не равнодушен. Приветы он мне через маму передавал регулярно.

Да и Верку с Леркой я в эти месяцы почти не вспоминал. Мама, узнавая о них от дяди Коли, пару раз упоминала их в разговорах, так что я знал, что они смену отбыли в лагере, потом месяц у бабушки, но отнесся к этому достаточно равнодушно.

У меня в это время были другие заботы.

С утра до обеда я работал в нашей автоколонне, подсобником. Приезжала, очередной раз, Лида, и приезд её кончился для меня изрядными приключениями, хотя и не с ней самой. А параллельно я крутил нечто, отдаленно напоминающее роман, с Катькой из соседнего дома.

Ничего хорошего из того романа не вышло. Полтора месяца ходил за девкой, а дальше обжиманий на лавочке дело так и не пошло. То ли не доросла она ещё тогда, то ли мне опыта не хватило, но вела себя девчонка вполне по-христиански: любовь, тем более плотская — бесовщина, голой можно быть только в бане, а все мужики, похоже — сволочи по определению. Кончилась эта любовь, как и должна была кончиться: на очередное Катькино «Ну Сережа, ну хватит! » в ответ на мою попытку, во время бурных поцелуев за кустами, на лавочке, залезть под Катькину юбку, я ответил: «Да пошла ты! », и любовь умерла. Хотя девчонка, вообще-то, была неплохая, и, будь мы постарше — кто его знает, как бы жизнь у нас обернулась...

Ирина шутливо шлепнула мужа по руке, лежащей на животе Риты, и Сергей испуганно сказал: «Ой, отвлекся»! Хихикнул и, поглядев на зашевелившегося Толю,  — тот, передвинув руку Сергея под грудь Риты, улегся головой на живот жены, немного поелозил, устраиваясь, и задумчиво почесал у себя под яйцами,  — продолжил:

— Ну, лето кончилось, пришло первое сентября, и мне 

стало не до полуночных гулек. Так что дома я теперь был, как штык, самое позднее в восемь. Опять появились новые впечатления: мама с дядей Колей, встречаясь раз в неделю, а то и реже, но уже достаточно давно, становились все изобретательнее, при этом обращая на меня, «спящего» рядом, все меньше и меньше внимания. Так что дрочить мне было на что, даже и своих летних приключений не вспоминая.

Где-то во второй половине октября дядя Коля, придя к нам в очередной раз, обставив все весьма торжественно и загадочно, передал мне приглашение на день рождения дочек, долженствующий иметь место у них дома в следующую субботу. Естественно, я был удивлен,  — чего это Верка с Леркой обо мне вдруг вспомнили,  — и, поначалу, даже начал отнекиваться. Но они с мамой, объединившись, быстро пресекли мои попытки.

А дальше вечер пошел по уже немного поднадоевшему мне к тем порам сценарию: в полдесятого я, вместо того, чтобы поваляться часок с книжкой, улегся «спать», спустя некоторое время повернулся, увидел, как дядя Коля имеет стоящую на четвереньках маму сзади. И вдруг ярко, как при свете фотовспышки, увидел на месте дяди Коли — себя, а на мамином месте — Лерку. Или Верку? Пока не заговорит, не повернется, и не разобрать... Следом почувствовал, будто мой, до этого стоящий вполсилы, член обнимает пещерка Лерки (или Верки?), и вынужден был отвернуться к стене, побоявшись, что сейчас взорвусь от возбуждения.

Летние видения не отвязывались: до назначенной даты оставалась ещё неделя, и за всю эту неделю, развлекаясь с собой, я ни разу не вспомнил маму с дядей Колей.

Не знаю, что это было. То ли с другого конца не такого уж маленького города донеслись до меня призывные женские флюиды близняшек, то ли они же передались мне через несколько таинственный и веселый вид их папы, передававшего приглашение, то ли просто подошел срок. Но мне захотелось того, чего ни разу не хотелось за все время, прошедшее с того памятного, сумасшедшего дня: может быть, даже не столько отыметь сестренок, а просто увидеть их, прижать к себе, приласкать. Чаще всего мне вспоминался тот момент нашей игры, когда, успокоенные, мы тихо лежали рядом, мягко, доверчиво прижавшись друг к другу, и девушки потихоньку засыпали.

Кончилось все это тем, что, собравшись, уже, скорее, по привычке, разрядиться в пятницу вечером, дабы ночью всякая чушь не снилась, я не смог этого сделать. Попробовал — и возникло четкое ощущение, что мой собственный член с моей собственной рукой не желает иметь совершенно ничего общего, а требует чего-нибудь более мягкого, влажного и ласкового. Плюнув, я пошел спать так. И, как и следовало ожидать, мне приснилось нечто, очень связанное с близняшками, но, почему-то, совсем без секса. А что именно — я, проснувшись, вспомнить так и не смог.

В обед, почти одновременно с моим приходом из школы, приехала мама, помылась, поела, привела меня в человеческий, по её мнению, вид, дала немного денег 

на подарки именинницам и, за час до срока, вытолкнула со смехом на улицу.

Я побрел в сторону нашего универмага, единственного места, где в городе тогда был сувенирный отдел. Долго стоял перед витриной, пока не обратил внимания на лежащие в самом дальнем её углу маленькие, вырезанные из дерева, покрытые лаком фигурки зверей.

Среди хлама, которым был завален прилавок, они выглядели совершенно чужеродными. Изящная лиса, приподнявшаяся на лапках, насторожившая ушки, потянувшаяся всем телом в сторону чего-то нового и интересного, и не менее изящная змейка, лежащая, свернувшись кольцами, лишь чуть приподняв голову с открытой пастью и, кажется, настороженно глядящая на того, кто её потревожил.

Я попросил у продавщицы дать их мне посмотреть поближе. Они оказались чуть запыленными. И очень теплыми, гладкими на ощупь, чем-то напоминающими кожу на ладошках Верки и Лерки.

Сергей чуть помолчал, задумчиво водя пальцем между Ритиными грудями.

— Вот, Ритка... вечно с этими днями рождения у дам одни проблемы. Подарки вам...

Ритка фыркнула, и Сергей, ущипнув её шутливо за сосок, рассмеялся:

— Да ладно... Слушайте дальше.

— Подарки мои девчонкам понравились. Надо было видеть их обращенные на меня глаза, когда они развернули бумагу, в которой они были спрятаны: смесь глубочайшего удивления и благодарности. В результате от искренних поцелуев одновременно пострадали обе мои щеки, и вся напряженность, с которой я шел на их праздник, исчезла.

Я украдкой разглядывал близняшек. За те три месяца, что мы не виделись, они не то слово, что похорошели. В июне это были все же ещё скорее подростки: чуть угловатые движения, далеко не везде присутствовала должная округлость форм,  — Сергей провел ладонью по грудям Риты, вызвав довольное «Мурррр».

— В октябре это были уже хоть и очень молодые, но без всякого сомнения женщины. Округлились и стали заметно шире бедра, выпрямились и стали чуть полнее шеи, в глазах, помимо бесенят, появилась уверенность и сила. В общем, ушло очарование ранней юности, пришла пусть ещё не совсем зрелая, но уже вполне заметная женская стать. К тому же девчонки были хоть и на невысоких, но шпильках, что только добавляло им красоты.

Следом за именинницами из комнаты вышла их мама. Её я видел впервые, и был приятно поражен: так вот откуда, оказывается, все прелести! И вот какими Верка с Леркой будут через немного лет! Невольно сравнил её со своей мамой, и, к стыду своему, остался в некотором смятении, не сумев отдать явного предпочтения ни одной из женщин Николая Абрамовича. По внешним данным, разумеется.

Одета мать сестренок была в платье из тончайшего шифона, все в складку, так, что единственный его слой был, разве что, только вокруг талии да на спине, ниже плеч. И в этих местах, хотя и смутно, не сразу, но можно было разглядеть, что никакого чехла под платьем нет. Даже пупок под ярким светом было видно.

Такой туалет по тем временам был смелостью почти неслыханной, и я понял, от кого у девчонок такая свобода в 

отношениях с противоположным полом.

Гостей было, не считая меня, всего три девушки, одноклассницы Верки с Леркой. Я даже почувствовал себя не очень уютно,  — все же на пять девок один кавалер тяжеловато будет, но Николай Абрамович, поздоровавшийся со мной за руку, увидел, как я несколько испуганно озираю малинник, и подмигнул мне. Я тихонько хихикнул и успокоился.

Впрочем, родители нам ни мешать, ни пытаться помогать не стали. Примерно через полчаса после того, как мы сели за стол, мама нас тихонько покинула. Вернулась, одетая уже по-простому, поцеловала дочек и, сказав: «Все, девочки и мальчики, я уехала к бабушке, ведите себя хорошо, а я вернусь завтра вечером — проверю», очаровательно всем улыбнулась и исчезла. Ещё минут через двадцать то же самое проделал и дядя Коля, правда, ничего нам не сказав о том, куда он делся и когда вернется.

Немедленно из какого-то тайника были извлечены две бутылки портвейна, и праздник вступил в свои права по-настоящему. Поскольку кавалер был один, все танцы были объявлены «белыми», и я перетанцевал со всеми пятью девицами два круга. При этом умудрившись не запомнить не то что имен трех новых для себя прелестниц, но даже ощущений от их тел в моих руках. Все моё внимание было отдано исключительно именинницам, и вовсе не потому, что героинями праздника были именно они.

Похоже, что гостьи почувствовали настроение и моё, и хозяев, поскольку праздник довольно быстро сам собой затих. Уже около семи одноклассницы начали собираться по домам, Верка с Леркой их, явно из вежливости, поуговаривали, гостьи, разумеется, предложили помочь с уборкой стола, Верка, хитро на меня поглядев, заявила: «Да не нужно, мы себе мужскую силу оставим! », одноклассницы довольно гнусно захихикали, я, было, попытался дернуться следом за всеми, но был мгновенно и вполне физически, руками за плечи, прижат Леркой к стулу. И уже в самом начале восьмого мы остались втроем.

Когда дверь за одноклассницами захлопнулась, я вернулся из коридора в комнату, сел на свой стул, взял в руки недопитый бокал с портвейном и, медленно вращая его за ножку пальцами, принялся упорно разглядывать, не поднимая глаз. Верка с Леркой из коридора свернули в другую комнату, и появились минут через пять, уже в ситцевых халатиках и тапочках. От былого великолепия не осталось видимых следов, кроме разве что умело наложенного, почти незаметного макияжа.

— Ну, «мужская сила»! Давай: я на кухню, а вы с Леркой мне посуду таскайте.

Я подскочил, едва не выронив бокал. Какое-никакое, но совершенно конкретное занятие, а там посмотрим.

Ну не знал я, ни чего мне хотелось, ни, поэтому, как себя вести...

Помалкивая, только бросая друг на друга вроде мимолетные, но внимательные, ждущие взгляды, принялись за работу. В первый же наш поход на кухню я немного удивленно посмотрел на дверь в одну из комнат, снабженную висячим замком. Перехватив мой взгляд, Лерка односложно, отрывисто подсказала: «Сосед. Один. Ещё две недели в рейсе будет». На кухне мне на 

шею Веркой был наброшен, а Леркой тут же сразу завязан снизу фартук, и мы минут за десять справились с немудреной транспортной задачей. После чего меня посадили в кухне на табуретку, посуда девушками была быстро, привычно и даже не без изящества домыта и перетерта, тарелки здесь же составлены в шкаф, хрустальные бокалы взяты в руки,  — два досталось и мне,  — и мы, все трое, вернулись в комнату.

Верка составила бокалы в сервант, подошла к огромному деревянному трофейному «Телефункену», рядом с которым, на подоконнике, лежали пластинки. Выбрала одну, и в комнате зазвучал слышанный мной до того, может быть, лишь раз или два голос Эдит Пиаф. Вроде бы быстрое по размеру, но тягучее, как мед, долгое, бесконечно волнующее танго...

А от двери уже шла ко мне стоявшая до этого, привалившись к косяку, Лерка, протягивая обе руки ладонями вниз:

— Пойдем, Сережа. Потанцуем...

Это было мало похоже на танго. Мы просто стояли рядом со столом, втроем, обнявшись, и медленно качались, не особенно и обращая внимания на музыку. Девчонки, сняв каблуки, сразу же опять оказались почти на голову меня ниже, и зарылись носами в мою грудь, прижались, теплые, доверчивые... Мои.

Я не мог понять, куда и зачем я потратил эти три месяца. Ведь мог, мог получить это ощущение своего полного растворения в девушках, а их — во мне ещё тогда, летом. Не стал... Не захотел сам.

Хотя, впрочем, может, и не мог. Время — оно не только лечит, оно и мозги вправляет. И не только нам, мужикам...

Пластинка кончилась, а мы ещё долго стояли, чуть раскачиваясь. Пока Лерка не подняла на меня почему-то полные слез, совершенно счастливые глаза:

— Пойдем, Сережка, в нашу комнату. Посмотришь, как мы живем.

Так толком и не разъединившись, мы пошли к выходу. В дверях комнаты застряли, переглянулись, тихонько засмеялись, с трудом, но все же преодолели и это, и следующее такое же препятствие. Зашли в соседнюю, много меньшую комнату,  — девчонки впереди, я чуть сзади.

Две узенькие, как у нас с мамой, вплотную стоящие кровати. У стены, перевернутая на бок — кровать побольше, деревянная, похоже, родительская, вынесенная сюда по случаю праздника. Сверху — свернутая вместе с матрацем постель. Трехстворчатый шкаф с зеркалом, лампа в бумажном абажуре, на подоконнике — безделушки, мои лиса со змеей на самом почетном месте, впереди всех. Книжные полки на стенах. И все. Свободного пространства, от двери до спинок кроватей — пара метров.

Впрочем, все это я разглядел потом. Сейчас передо мной стояли Верка и Лерка, и я молча любовался их лицами. А потом сказал:

— Девчонки... Я хочу увидеть, какими вы стали.

Эти две бесстыдницы, с пониманием глянув на меня и вскинув почти одинаковыми жестами руки к верхним пуговицам халатиков, вдруг опустили глаза, а потом и руки, и, кажется, даже слегка покраснели.

Чуть помолчав, на меня вскинула взгляд Верка:

— А что, изменились?

— Ох... Девчонки, вы совсем другие...

Взгляд Веры из серьезного стал куда как более мне привычным, хитрым, с чуточным 

прищуром:

— Какие?

Следом и Лерка, выйдя из смятения, подняла на меня глаза и посмотрела очень заинтересованно.

Я, чуть подумав, понял: то, что я чувствую, вот так, запросто, сформулировать смогу вряд ли. Попытался отшутиться, ухнув и поцокав языком. И сразу сам понял, что получилось совсем ненатурально.

Лерка, сделав шаг, протянула руки, взяла в них моё лицо и заглянула чуть снизу в глаза:

— Врешь... Ну и ладно...

Выдохнула, закрыла глаза, провела языком по губам и поцеловала меня. Чуть отстранилась:

— Сережка... а ведь мы хотели без тебя...

— И... что?  — выдохнул я, взяв её руками за плечи.

— И ничего... Ни один нам не понравился, ни обоим сразу, ни по одной... Так и лижемся друг с дружкой, тебя вспоминая...

— Господи, девочки вы мои...

Я притянул Верку вплотную к сестре, прижался к ним и стал целовать их лица. Сначала судорожными, только кончиками губ, прикосновениями, но потом встретился с чьими-то губами, и мы слились уже всерьез. Девчонки передавали мои губы друг другу сами, ладошками бережно чуть поворачивая мою голову к сестре, как будто это была какая-то драгоценность. Потихоньку у них почему-то слабели ноги, и они все больше и больше опирались на меня, пока я не усадил их на торец составленных вместе кроватей, и они так и замерли там с закрытыми глазами, уронив руки в подолы, тяжело, чуть ли не со всхлипами дыша.

Я встал перед ними на колени и начал пристраивать свою голову на их бедра, да растерялся: приложился к Лере, испуганно вскинул голову, поглядел на Веру — не обиделась ли, переложил голову к ней, и опять... Когда я попытался от Леры опять вернуться к сестре, Верка прижала мою голову к Лериным бедрам ладошкой и тихонько засмеялась:

— Да лежи здесь... у нас коленки одинаковые... И, помнишь, кому из нас ты больше должен?

Я неловко перевернулся, уселся на пол, посередине, спиной к их ногам, закинул назад голову, а следом и руки. Глядя на лица сестер снизу, обнял их за талии, прижал друг к другу и так же тихо, ласково, в тон засмеялся:

— Обоим?

Девушки дружно рассмеялись, но ответила по-прежнему Вера:

— Ну, и обоим тоже... В Лерку,  — помнишь?  — ты так и не кончил, а меня она за три месяца задолбала вопросами: как оно да как оно...

«Можно подумать, я единственный носитель спермы в городе»,  — мелькнула мысль, но я нещадно её изгнал. Нити, соединявшие меня с моими милыми, были очень тонкими...

— Ну... должен — отдам...

— Н-е-е-т, погоди! Раньше, чем обязываться, скажи: ты знаешь, куда наш папа пошел?

Я с удивлением посмотрел наверх, на их лица. И тут же моргнул глазами, догадываясь:

— Кажется...

У Верки физиономия стала совсем хитрой, Лерка глядела на меня, скорее, с сочувствием:

— «Кажется»... Кажется, он пошел к вам в гости...  — Лерка.

— И, сказал, что тебя там не ждут до завтрашнего вечера!  — Верка. Причем, чуть ли не торжественно.

Я поперхнулся, а потом улыбнулся во весь рот, и зловредная Верка меня добила:

— Так 

что учти: главный наш подарок на день рождения — это ты! А вот теперь уже скажи: отдашь долги?

Выпрямив голову, я задумчиво пожевал губами, потом пощупал у себя в паху. Там был порядок,  — все торчало,  — но как-то совершенно ненапряжно, будто последняя разрядка у меня была часа три назад. А ведь прошло с тех пор два дня, я точно помнил.

Опять вскинул голову на девчонок:

— Вам, лисы-змеи? Да хоть нашинкуйте, в салат сложите и до завтрашнего вечера питайтесь!

И я улегся им под ноги навзничь, закрыв глаза и молитвенно сложив руки на груди. Точно так, как тогда, в палатке. Посередине у меня на штанах торчал бугор, но я его совершенно не стеснялся.

Девчонки, дружно вытащив ноги из шлепанцев, поставили их на меня, хором издали крик индейца, заполучившего добычу (получилось у них так себе, не то, что у меня тогда, на пляже), и принялись, смеясь, под негромкое «У-у-у-у», легонько, быстро топтать меня ногами. Кто-то из них задел мой бугор, я подскочил, зарычал и кинулся на обидчиц. Завязалась короткая веселая борьба, и остановились мы, упав на девичьи кровати — я посередине, девчонки по сторонам, у моих боков.

Закинувшая на меня руку и ногу Верка посмотрела через мою грудь на лежащую на спине Лерку:

— Ну, и чего с подарком делать будем?

Приподнявшись на локте, Лерка критически меня оглядела:

— А мы подарка ещё и не видели толком. Он же в обертке...

С моими рубашкой, штанами, трусами и носками девчонки управились мигом, в четыре руки, Лерка с верхней частью, Верка с нижней. С майкой пока не стали морочить себе голову, согнав её в валик под моей шеей. Верка ухватилась ладошкой за освобожденный член, чуть потянула шкурку вниз, оголяя головку, секунду полюбовавшись, подняла голову на Лерку:

— Вот оно, то, о чем ты мечтала три месяца, Лера! Достаточно ли мокра твоя дырочка для того, чтобы принять в себя эту роскошь? Проверь, а то помогу...

Не выдержав торжественного тона, она засмеялась и ещё пару раз провела по моему колышку рукой вверх-вниз, любуясь при этом его изменениями. Я чуть дернулся, и Верка, покосившись на меня, прекратила хулиганство. Лерка, сидевшая рядом со мной, задумчиво запустила руку себе между ножек:

— Вот не поняла...  — и, улегшись со мной валетиком, приподняв попу, стала стягивать из-под халата трусы. Стянув до колен, протянула сведенные вместе ноги мне, я закончил операцию, не без интереса заглядывая под немного загорелые ещё с лета бедра. Лерка, перехватив мой взгляд, хихикнула, подняла сведенные, прямые ноги повыше, выставив мне покрытые редкими черными волосиками нижние губки, и хитро глянула на меня:

— А пусть Сережка проверит!

Я протянул руку и пальцем, почесывая,  — Лерка чуть вздрогнула и засмеялась,  — осторожно проник в глубину. Там было жарко, влажно и скользко — самый раз, но я сделал задумчивое лицо:

— Ох... прям и не знаю...

Лерка фыркнула и опустила ноги, слегка разведя их. Халат так и остался задранным до пояса. Протянув руку,  

она запустила два пальчика себе в щелку, чуть повертела-походила ими там, охнув,  — ага, подумал я, так вот как они сами себя ласкают! Вытащив руку, понюхала её и облизала:

— Не, Верусь, помощь не требуется.

И рассмеялась:

— А то я тебя, помощницу, знаю. Так поможешь, что мне потом месяц ни Серегу, ни тебя не надо будет — буду ходить и так довольная!

Верка ответно хихикнула: «Сама-то лучше? », и, вернув взгляд к моему аппарату, почмокала губами:

— Ну, и здесь лишняя смазка не помешает...

Наклонилась и на треть взяла его в рот, весь по дороге обслюнявив языком. Я дернулся уже всерьез, и Верка, снявшись с колышка, приложила палец к моим губам:

— Тсс... не мне!

Уже совсем другим, ласковым тоном добавила:

— И не сдерживайся, Сереженька, сегодня нам все можно...

Потянулась через меня к Лере, расстегивающей нижние пуговицы халата, быстро помогла ей справиться и с верхними, сняла халат с плеч сестры, отправила его куда-то в сторону шкафа и потянула сестру за бедро на меня. Та переступила коленом, оказавшись чуть ближе к моим ногам, чем было нужно, и Верка, опять ухватив мой член за корень, выставила его вверх, а другой рукой, подхватив сестру под попу, подвинула её вперед, потом, отпуская, кажется, раздвинула сзади пальцами её губки. И точно одела нужным местом на меня. Разок качнув мой инструмент уже внутри Лериной пещерки, выдернула руку, Лера осела на меня до конца, я охнул, а Лерка, выгнув мне навстречу грудь, закинула назад голову и тихонько завыла, сжимая меня внутри все сильнее и сильнее, а потом как-то беспорядочно, судорожно то ли завертелась, то ли заскакала вверх-вниз.

Еще успев вытянуть вперед ладони, провести ими по телу девушки от живота вверх и захватить груди, сильно их сжав, я разрядился толчками, каждый из которых заставлял Лерку то сгибаться вперед, ложась мне на грудь, то откидываться назад, почти ложась на мои ноги. И, наконец, она замерла, откинувшись назад, опираясь на сжатые кулачки, выставив мне свой клитор, заметно приподнятый все ещё не успокоившимся, сидящим у самого входа в пещерку членом.

«Ох, ласковая... Ещё говорили пацаны, что девки плохо кончают, пока молодые... Мама в такой позе не так кончает, сразу на дядю Колю наваливается сиськами, если кончает вообще... »

Не удержавшись, я протянул руку и ухватил маленькую колбаску за капюшончик, над крылышками, пальцами, чуть поласкал, помял, потер внутренней стороной о вершинку своего столбика. Лерка резко, с шипением выдохнула, перевалилась вперед, прижалась своими губами к моим и медленно, вроде как неохотно, вытянула ноги, прижав своим лобком мой по-прежнему стоящий член. От волос на её лобке дружку стало немножко щекотно.

Уложив Лерину голову рядом со своим плечом, я, чуть потянувшись, посмотрел на Веру. Та, похоже, расстегивала халат, да так и замерла, увлеченная зрелищем, не доведя дела до конца всего на одну пуговицу, так и остановившись с одной открытой грудью и рукой, неглубоко засунутой под резинку голубеньких трикотажных трусиков.

Мы встретились взглядами:  

глаза у Веры были совсем затянуты поволокой. Язычок мелькнул между розовыми, чуть подкрашенными губами, и она протянула руку к тому месту, где были мои причиндалы и, сверху, Леркина промежность, раскрытая разбросанными справа и слева от меня ногами. Я почувствовал, как ласковая ладошка чуть сжимает мои яйца, потом перекатывает их, как камушки. Опять стало щекотно, и, зажмурив глаза, я тихонько засмеялся, дернув при этом ногой. Верка выпустила мой мешочек, и пришла очередь Лерки: похоже, что сестра, запустив ей внутрь два или три пальца, принялась гулять там ими, как по парку. Лерка довольно запищала, задергала бедрами в стороны, заелозила ими взад-вперед, своим приятно шерстлявым лобком вовсю надрачивая зажатый между нашими телами член. Но, как будто понимая, что это не всерьез, мой дружок вместо того, чтобы ещё больше напрячься, немного ослаб, и я перестал бояться, что испачкаю не по делу животы себе и Лерке.

Вытащив из сестры пальцы, Верка с интересом разглядела их (всё-таки их было только два), обнюхала и осторожно, закрыв глаза, засунула себе в рот. Облизала, почмокала и, удовлетворенно кивнув головой, открыла глаза. Ткнула ластящуюся ко мне сестру в бок:

— Слышь, Лер... Попробуй, там у тебя сейчас вкусно...

Лерка с интересом приподняла брови, потом отжалась надо мной на руках, тихонько поцеловала в губы:

— Сергу-у-у-унька...

Осторожно перевернулась с меня на спину, на противоположную от сестры сторону. Широко раскинула согнутые в коленях ноги, поставив одну из них между моими. Чуть поелозила попой, устраиваясь поудобнее, и запустила руку в себя. Легонько ахнула, зажмурив с улыбкой глаза, и вытащила наружу два пальца. Сразу, не обнюхивая, отправила в рот, почмокала и, хитро глянув на сестру, деланно сморщилась:

— Да ну, так себе...

Вера засмеялась:

— Ах ты... Мало тебе, что долги отдали? Ещё выпрашиваешь?

— Ага...

Расстегнув последнюю пуговицу, Верка скинула халат, улеглась на мои ноги грудью, задрав лежавшую между ними Леркину ногу поверх своей спины, и приникла лицом к промежности сестры. Ширины кровати не хватило, и, согнув ноги в коленях, Вера положила ступни на стену, выставив наружу розовые подошвы.

Тут Рита хихикнула и потерлась головой о живот Сергея:

— Как я? И чего ты не заржал, конь несчастный?

— А у Верки попа с мордочкой на одном уровне были, и лапки не в стороны. Ей так, как ты, сделать слабо,  — усмехнулся Сергей и замолчал, задумавшись.

Перехватил озабоченный взгляд Ирины, продолжавшей машинально массировать Риткины ступни. Улыбнулся жене успокаивающе, вздохнул и продолжил:

— Я даже чуть обиделся: вот же он, мой елдак, в сантиметрах от Леркиной дырочки. И в более-менее готовом виде, чуть лизни, и встанет на полную, а она... Но потом оценил Веркино великодушие: хоть и мимолетно, но, подбираясь к Лериным прелестям, она задержала на моем достоинстве жадный взгляд, и явно с трудом сдержалась, чтобы не заняться им немедленно. Дала мне немного передохнуть, хоть я и не просил.

Повернувшись набок, я стал ласкать губами Леркино лицо, запустив руку ей под 

попу. Нашел пальцем вход в пещерку, чуть нырнул туда и тут же почувствовал, что Верка лизнула мне руку. Поглядел между Леркиных ног: Верка, высунув физиономию, смотрела на нас, смеясь. Тут она заметила мой член, уютно пристроившийся в складке у начала поднятого Лериного бедра, чуть потянулась к нему и лизнула головку, и я вздрогнул от удовольствия. Лерка подняла голову, оценила картинку и перевалила меня с себя, кивнув сестре. Та ещё раз, с благодарностью на лице, нырнула лицом между Леркиных ног и, развернувшись, подвинув Лерку на край кровати, разложила уже мои ноги пошире. Встала между ними на четвереньки, ухватила рукой опять полностью готовый член, покачала его, глядя с улыбкой мне в глаза, провела по нему пару раз рукой вверх-вниз, плотоядно сказала: «А-ам! » и проглотила.

Лерка повернулась набок и, перекинув через меня руку, принялась ласкать мою грудь язычком, постепенно спускаясь все ниже. Добравшись до Веркиной головы, гуляющей вверх-вниз над моим пахом, поцеловала сестру в макушку и, продолжая, пока можно было, ласкать меня рукой, переместила свои губы на её спину, а потом и дальше. Дошла до трусиков, по-прежнему обтягивающих Верину попу, запустила сначала под них руку, хихикнула и, снявшись с моих пальцев, которые я, мимоходом, успел в нее запустить, поднялась с кровати. Стянула с сестры лишнюю тряпку, наклонилась и...

Что она там дальше делала, я не видел, но Вера, не выпуская мой колышек из рта, стала радостно мычать и дергать попой, под которой скрылась перед этим Леркина голова. Потом она, задохнувшись, на секунду подняла голову, глянула на меня, явно почти не видя, оглянулась назад, снова посмотрела на торчащий перед ней, весь в слюне, член, и с жадным хрипом оделась на него опять.

Поняв, что она вот-вот кончит, я, до этого пытавшийся, дабы оттянуть неизбежное завершение, лежать смирно, дал себе волю. Через минуту Вера судорожно проглотила выпущенное мной, попыталась хотя бы последнюю порцию задержать во рту, откинувшись назад, но поперхнулась, два раза кашлянула, подставив руку, глянула на вылетевший в ладонь порядочный шмат моего лакомства, быстро слизнула его и с громким стоном шлепнулась возле меня на живот. Задыхаясь, глухо, в подушку пробормотала:

— Лерка... ой, блин... сил нет... спасибо, ребята... вылижи, если хочешь...

Только что выпрямившаяся Лера, стоя в ногах кровати, смотрела на нас с улыбкой. Критически глянув на по-прежнему стоящий член, заняла Верино место между моими раздвинутыми ногами, прихватила корень, провела языком сзади, глядя на меня. Потом погрузила в рот головку, и я вдруг понял, что отдал Верке не все. Прохрипел: «Еще... », Лерка чуть удивленно глянула на меня, не сразу поняв, чего я хочу, потом понимающе улыбнулась и наделась ротиком до середины, вопросительно на меня поглядывая. Протянув руку, я положил её девушке на голову, прижал вниз, под моим чутким руководством она сделала несколько движений, и я отдал ей ещё немного лакомства.

Оторвавшись от игрушки, она довольно фыркнула, потом наделась ротиком опять,  

как будто сказала «спасибо». Встала на колени, провела рукой по слабеющему члену, захватив его пальчиками в кольцо, и осторожно опустила его головкой к себе, точно посередине. Играя, почесала мою шерсть над ним и улеглась возле меня, со свободной стороны, на живот, опершись на локти, подставив под лицо ладошки. Толкнула меня бедром: подвиньтесь, мы сдвинулись, и Лерка, окончательно устроившись, подхватила языком что-то у себя за щекой, ехидно сказав «Э-э-э! », показала мне язык с капелькой спермы на кончике, облизнулась, глотнула и положила голову на руки.

Так они и лежали, прижавшись ко мне бедрами и плечами, Лерка ещё ногу на мою закинула. А я тихонько гладил их подставленные мне попки, и чувствовал совершенно то же, что тогда, в палатке, когда они почти так же присоседились ко мне с двух сторон, да потихоньку и заснули.

Но сейчас они спать не собирались. Первой зашевелилась Верка, подняла голову, посмотрела на меня, вытянув трубочкой губы, чмокнула тихонько. Села, подобрав под себя ноги, и с тихой улыбкой стала разглядывать моё лицо. Я протянул руку и погладил её пальцами по грудке:

— Чего ты, маленькая?

— Ничего... Соскучилась...

Соглашаясь с сестрой, Лерка потерлась об меня носом.

— Девчонки... А вы в эти три месяца... так и ни с кем?

Верка, усмехнувшись, опять улеглась возле меня на живот, подперла голову ладонями.

— Честно? Сережка, мы ж думали, с тобой это так... Ну, понравился нам парень походя, да тут ещё хотелось мужика обоим — спасу нет... И папка против тебя ничего не имел, мы тогда ещё толком и не понимали, почему, он нам потом про его шашни с твоей мамой рассказал...

Она перевернулась на спину, чуть отстранившись этим от меня, и закинула руки за голову. Глядя в потолок, продолжила:

— А потом... Месяц прошел, мы глазами по сторонам обе стреляем — ну ничего достойного. Все какие-то... А, хамье, чего там говорить... Да тут ещё мамино «воспитание», она нам двести раз говорила: большинство мужиков — козлы полные, сунут, спустят и тебе же потом ещё и по мозгам, если вовремя не смоешься, чтобы спать не мешала. Смотрим на них, и видим: так и будет.

Под другим боком ожила Лерка:

— Ага... И тебя вспоминаем: в таком возрасте должен был из нас свою письку вообще не вытаскивать, дорвавшись. И неважно, нравится нам это или нет. А ты тогда... ох, да что говорить, сам все помнишь. Верка, кончай, а то захвалим мужичка насмерть!

Верка засмеялась и, обернувшись ко мне, прижалась всем телом, обняла рукой сразу же и меня, и Лерку, сжала плотно, ласкаясь:

— Не боись, не захвалим... Он, кажись, от природы такой смирный!

В этот момент я и впрямь был смирным. Молодость молодостью, но после трех подряд разрядок перекур все же требуется, так что на этот раз подначка сошла девчонкам с рук.

Приласкавшись, Вера вернулась в прежнюю позу.

— Как-то раз, случайно, про тебя слухи дошли. Генку Арцышева знаешь ведь?

Я кивнул. Генка, сосед, учился 

в параллельном классе.

— У него в нашем доме брат, он к нему ходит, ну и во дворе бывает иногда. Сидели в беседке, лясы точили, он про тебя и помянул к слову. Мы его потихоньку давай раскручивать: что с тобой да как ты, да не растрепал ли пацанам про наши с тобой приключения. А то мы вас, мужиков, знаем, трепушки ещё хуже девок. Как не крутили, ничего, кроме хорошего, не услышали. «Тихий он», говорит, «и вообще не болтун».

Верка как-то довольно жалко хихикнула и с ожиданием посмотрела на меня. Я возмущенно фыркнул,  — мол, как такие подозрения вообще могли тебе прийти в голову?

И действительно, трепать языком о том, что у нас с девчонками было, у меня даже и в мыслях не было. Уж слишком все там, на озере, было тогда для меня интимным. Только для нас троих, и больше — ни для кого.

Вера, сразу мне поверившая, успокоенная, продолжила:

— Генку допрашиваем, и чувствуем — мокрые обе. От одних воспоминаний.

Чуть помолчала.

— Ну вот... На второй месяц вроде присмотрела я одного. Но Лерка, разумница-заумница, уперлась: такой же козел, мол, как и все. Я ей говорю: отстань, тебе его и не предлагают, а она — мне тебя, дуру, жалко, поматросит ведь день и бросит. Пилила, пилила она меня и допилила: присмотрелась я, а там и впрямь такое же, как везде. На вид, вроде, ласковый, а послушала, как он с девчонками из его группы в техникуме разговаривает... Со злости даже с Леркой поругалась, это две недели назад...

Лерка ехидно прокомментировала:

— Ага. Скорее, попробовала поругаться. Тебе со мной за последние лет пять хоть раз поругаться получилось?

Вера тяжело вздохнула:

— Ну, ладно тебе... Часа два друг на друга дулись, ведь было?

— Было... Пока мама с работы не пришла.

— Ну...

И дальше рассказ продолжила уже Лера:

— Пришла, видит: Верка на меня зверь-зверем. Покормили мы её ужином, усадила она нас вот здесь же,  — Лера похлопала рукой по кровати,  — по головкам погладила да и выспросила все. Она про нашу с папой поездку лишних подробностей не знала, догадывалась только...

Ну, рассказали, она сидит, на нас смотрит. Думали, сейчас будет по мозгам, за целки-то... Хотя не очень боялись: мама у нас такая... Спокойно на эти вещи смотрит. Знала, что мы по ночам лижемся уже давно, раз, мы ещё были писюхи совсем, застукала даже Верку у меня между ног. И ничего, только посмеялась, да книжку дала. Вроде, как лучше у себя эрогенные зоны определить. Но книжка толстая, там вообще все про секс...

Я заинтересованно посмотрел на Леру, но она нетерпеливо махнула ладонью:

— Да вон она, на полке... Посмотрим её ещё, если тебе интересно... она все равно на английском.

Глянул на полку. Стоит здоровенный серый том, на корешке «The Best Sex in Your Life» написано. Пришлось немножко приуныть: букварь по-немецки мне был ещё по зубам, но книжка, да ещё и на английском... Языкам вероятного противника нас 

в школе учили, похоже, из расчета, что, кроме «Хенде Хох! », советскому человеку больше ничего знать и не надо.

Увидев мою кислую мину, Лерка опять потерлась о мою грудь носом: «Да не журись, нас папа с мамой учили и русскому, и испанскому, и английскому одновременно, так что не твоя вина, а картинки там интересные», и, посерьезнев, вернулась к рассказу:

— Рассказали мы про рыбалку, значит. И про то, что дальше было, и почему с мы Веркой немножко полаялись. Смотрим, мама чего-то загрустила, посмотрела на нас внимательно, спросила: «А с этим мальчиком как было? Хорошо»? Ну, мы только что не заоблизывались от воспоминаний, мама все по лицам поняла. Хмыкнула, поцеловала нас и, ничего не сказав, вышла.

Дня три ходила, на нас искоса поглядывая. А потом говорит: «Девочки, а вы кого на день рождения звать будете? Подумайте»! И улыбается так интересно... Мы переглянулись и, как у нас всегда, сразу поняли, чего нам обоим на самом деле надо. А дальше...

Вступила Верка:

— А что дальше? Предки, похоже, сами были заинтересованы не меньше нашего, чтоб мы хоть в квартире и при...  — она приостановилась, подбирая слово, а потом хихикнула,  — деле были. Папочке к твоей мамочке надо, мамочке к любовнику... Ну и организовали нам в лучшем виде. Лежим вот теперь при тебе, привязанные...

Я, не выдержав Веркиного трагического тона, хихикнул:

— Ага... привязанные. К вполне определенному моему месту!

Веркина рука немедленно сгребла это самое место в горсть и потянула на себя, приговаривая: «Да! Да! Да! Да! », а Лерка, потянувшись и повернувшись ко мне грудями, добавила, гладя меня по щеке и заглядывая в глаза: «И нам это... хм... пока нравится»!

Впрочем, настроения продолжить игру пока ни у кого всерьез не было, и Верка отпустила так толком и не отреагировавший аппарат на волю.

Я покосился на книжную полку. Лерка перехватила мой взгляд и засмеялась:

— И чего это тебя так к той книжке тянет, а? Тут две такие леди голенькие лежат, а ты в теорию удариться собираешься?

Из-под другого моего бока добавила Верка:

— И вообще, тебе та книжка зачем? Ты, по-моему, и так шибко грамотный, а, Лерусь?

Лерка вдруг посмотрела на меня изучающее:

— Ага... вот только интересно, откуда? Не от той же... ну, как её, ты нам рассказывал... Любы?

— Лиды...  — смущенно промямлил я, а девчонки, заметив слабину, уже ластились ко мне:

— Сережечка... ну расскажи, откуда... С Лидой-то ты ведь как говорил: сунул, вынул и бежать, значит, ещё что-то было? Ну Сережка, нам интересно...

«Господи, ну и мозги у девок», с некоторым даже испугом подумал я. «А я-то их за дур обычных держал»... Мы с парнями как-то раз трепались на тему, стоит ли своим дамам сердца рассказывать, с кем ты спал до них? И пришли к однозначному выводу: как правило, нет. Бабы, они ревнивые, даже к прошлому. Кроме самых умных, но и у тех большая часть ума между ног живет. И отцы, у 

кого они были, если снисходили до таких разговоров с сыновьями, придерживались, по словам сыновей, того же мнения. А эти — сами просят, и на Лиду им, судя по всему, наплевать совсем.

Впрочем, мне пока стесняться было нечего. До девчонок, если считать с первого нашего раза тогда, на озере, я имел только Лиду, а к такому ревновать, действительно, только полная дура может. Но ответить так — значило, оставить вопрос с моей «квалификацией» необъясненным, а по-другому... Рассказывать про свои «университеты вприглядку» мне было стыдно.

Стыд стыдом, а две голеньких, только что имевших меня, а я их, красавицы смотрели на меня с таким ожиданием, что я понял: совру, попробую отшутиться или уйти от темы — и все кончится, толком ещё и не начавшись. А девчонки меня в тот момент уже заинтересовали всерьез, уже не столько, как на озере, письками-сиськами, сколько содержимым аккуратно стриженных, черненьких головок с тонкими, восточными чертами лиц. И так просто расстаться с ними я и помыслить себе в этот момент не мог. Да и потом — тоже...

Поначалу экая, мекая и бекая, запинаясь на каждом слоге, не упоминая подробностей, но я всё-таки выложил им историю про мой «домашний кинотеатр эротического фильма». С их папой в одной из двух главных ролей.

Девчонки, выслушав мою краткую и довольно путано изложенную историю, только переглянулись. Лера внимательно глянула на меня:

— Сереж... А у вас в комнате зимой... жарко? Ты только под простынкой спишь, или под одеялом?

Несколько растерявшись, я ответил:

— Да чаще под одеялом... под тоненьким, правда...

— А... у вас с мамой между кроватями ничего не стоит?

— Стоит обычно... столик небольшой, он от меня маму до половины закрывает. Нижнюю половину,  — уточнил я, уже поняв, что Лера вопросы задает не просто так.  — Его Николай Абрамович в первый же раз к окну убрал, сказал, что зашибутся в процессе,  — хихикнул я.  — И сейчас каждый раз так же делает... И правильно, они так... играют, что иной раз на меня только что голыми попами не садятся.

— М-да...

Лера, явно думая, переглянулась с Верой.

— Ты знаешь... папка, по-моему, специально тебе это все показывает... мне кажется, ему это нравится...

Как ни странно, я совсем не удивился. Были у меня серьезные подозрения, что маму я обмануть своим «сном» ещё мог, и то вряд ли. А дядя Коля уж так интересно смеялся ещё в первый раз, глядя на меня, якобы спящего, и потом я не однажды перехватывал нечто очень похожее на его взгляды в мою сторону в самые, казалось бы, неподходящие для этого моменты. Но...

— Ну... не буду спорить,  — все ещё с некоторым сомнением протянул я.  — Может быть... Он — ладно, а мама-то?

— А что — мама... Нам, бабам, намокнуть сложно, а если уж намокли, так потом хоть на площади, хоть с ротой. Сами, конечно, мы не пробовали ни на площади, ни с ротой,  — засмеялась Лерка,  — и вообще ни с кем, кроме тебя. Именно потому, что 

намокнуть ни на кого не могли. Но мама так говорила, и, похоже, она права... Мы вон, пока сухие, так даже тебя немного стесняемся, ну, там, скажем, дырку лишний раз показывать не станем. А как мокрые — так совсем наоборот. Вот и твоя мама, похоже, так же. Они под простынкой начинают, а она к тем порам, наверное, уже влажная. Мы вон с Веркой сегодня с утра такие, хоть трусики меняй!

Опять засмеялась, откинулась на спину.

— Ну, а потом папка её поласкает, и можно уже смело простынку снимать, ей уже даже не все равно, а даже, может, и приятно... Нам же вон приятно, когда ты с одной, а другая смотрит, причем неважно, кого именно ты... кхм... ебешь. Нет, ну важно, конечно,  — переполошилась Лера неудачно сказанному слову,  — но смотреть тоже приятно, и то, что на тебя в этот момент сестра смотрит, тоже в удовольствие... Вот, наверное, и у папки с твоей мамой так же,  — уже уверенно закончила она.  — А тебе не противно, что мы смотрим?

— Ой, девчонки... Нет. И потом, вы же не просто смотрите, вторая тоже... играет все время. Равноправные, так сказать, участники процесса,  — неожиданно для себя выдал я.

Девчонки от такой фразы выпучили глаза и буквально покатились со смеху.

— Ой, господи... правильно, похоже, раз папка сказал, нам ещё лет девять было, мы его в лесу застали, сидит на корточках, кучу под себя валит... нас увидел, палец вверх поднял и говорит: «Что естественно, то не безобразно! А теперь — брысь, не мешайте сосредоточиться»!

Представив себе описанную девушками картину, я заржал следом.

Отсмеялись. Ещё всхлипывая, подала голос Верка:

— А, Лерусь, ведь ничего с папкой нового... Помнишь?

Лерка, тоже ещё всхлипывая, ответила:

— Помню, ещё б не помнить... Ой, Сережка... Мы, когда к вам в город из-за границы пять лет назад приехали, так вообще поначалу не поняли, как здесь жить... Последняя квартира, в Мадриде, была трехкомнатная, квадратов сто, да ещё балкон огромный, чуть не с полквартиры размером. А тут... Больше года вот в этой комнате все вчетвером жили.

Я огляделся. Четыре кровати тут поставить было совершенно негде, две узеньких-то помещались не то чтобы с трудом, но для третьей места уже точно не оставалось, как ни крути.

— Ну, чего оглядываешься? Наших коек тогда ещё не было, стояла родительская, этот же шкаф, раскладушка детская на ночь ещё ставилась, и все. А остальное место книгами и шмотками завалено так, что только боком пройти можно. И как ты думаешь, где мы спали? Мы тогда уже не маленькие были, по десять лет, ну, на полголовы ниже, чем сейчас...

— Хм... на той раскладушке вдвоем?

Лера усмехнулась:

— Ну да... она одну-то выдерживала с трудом, ляжешь — попа до пола на сантиметр не дотягивается. Гамак какой-то, а не раскладушка, а другую не достать... Так что спали мы с Веркой на ней по очереди, а вторая — с родителями, вот на этой,  — она кивнула на 

стоящую рядом с нами на боку кровать,  — самой койке. Ладно, хоть двуспальная, не полуторка. Ну, и как ты думаешь, что дальше?

— Хм...

— Особенно если учесть, что мамка у нас до этого дела любительница — не то слово. Они с папкой, похоже, через это дело и поругались до того, что он к твоей маме побежал. Как-то ругались, и мы слышали: «Козел старый! Пять раз в неделю ему уже лень! » — «Ну милая, мне уже почти сорок! » — «Любовника заведу! » — «Да и черт с тобой, но тогда и я бабу найду! ». На том, похоже, и договорились, сейчас из той комнаты шум по ночам редко слышим, а мама к своему в открытую ходит, ну и папа к твоей.

«Хм... Значит, Николай Абрамович все же и жену имеет, хоть иногда? Интересно, а мама знает? Если не знает, то я не скажу, ни к чему ей это».

— Ещё в Испании сколько раз было: папка на день-два уедет куда-нибудь в консульство, мы со двора в квартиру забегаем не вовремя, а она в спальне вечером лежит голая, ножки пошире плеч, нас увидела и член искусственный, черный, весь мокрый, из себя достает и под матрац — раз... А уж когда папка дома, так раз пять в неделю — святое дело: нас в девять спать, а сами даже не зайдут, не поцелуют, «спокойной ночи» не скажут — чуть ли не бегом к себе в спальню. Мы бесимся, а они где-нибудь через час придут, оба голые, лица довольные-довольные, и вот тогда уж натететшкаются.

Ну и так застукивали их несколько раз: в воскресенье утром просыпаемся, давай по дому искать — где родители? Спальня у них не закрывалась, замка с самого начала не было, а поставить нельзя, дверь казенная. Ну, мы в спальню, а там — мама на кровати лицом к нам на четвереньках стоит, папа её сзади за бедра руками взял, долбит. Лица подняли, на нас зашикали — и дальше. Мы постояли секунду, ничего не поняли, но пошли. Потом маму спрашиваем: вы что там с папой делали, и почему нам нельзя? А она отвечает: удовольствие друг другу делали, а вы ещё маленькие. Заскочили другой раз, это уже почти перед тем, как папку отозвали. А там мама ноги с койки спустила, откинулась на матраце, руки на титьках, стонет, папа на коленях, спиной к нам, стоит и ей клитор лижет, только пофыркивает. Нас не увидели, так мы, наверное, минут пять стояли, пока не поняли, что лучше исчезнуть самим. Этим же вечером сами так попробовали — понравилось, ну, потихоньку лизаться и начали...

Лерка потихоньку успокоилась, и рассказывала теперь уже совсем не надрывным, а скорее каким-то эпическим, но при этом веселым тоном.

— А здесь... Первую ночь я с ними ночевала. Лето, светло вечером, жара, да ещё мы, четверо, надышали. Окно закрыто напрочь — комары, у нас же тут болото рядом. Это уже дня через два папа марлей форточку заделал,  

так хоть её открывать стали, все легче. Лежим все голые, потные, я на самом краешке, над Веркой. А родители с этим переездом — неделя в поезде, да по России ещё и в плацкартном, условий вообще никаких, оголодали. Я вроде успокоилась, засыпать начала. И вдруг слышу, мама, шепотом:

— Коль, а Коль!

— Чего?

— Как думаешь, девчонки заснули?

— Наверное...

— «Наверное» или точно спят?

— А чего это ты хочешь, чтоб они прям счас заснули, а, Катюха?

— Ну Коооль, ну сам знаешь...

Мама рядом со мной лежала, гляжу, поворачивается ко мне попой, и начинает вроде рукой шевелить. И звуки такие, очень характерные: «чмок, чмок»...

Лера тихонько засмеялась.

— Папка ещё первый раз отбиться пытался, мол, ну девчонок же разбудим, а мама ему: «Да не разбудим, ты лежи тихонько, я сама, аккуратно»! Ага, аккуратно: к папиному члену губами потянулась, меня чуть с койки попой не столкнула. Ойкнула, обернулась, рукой меня чуть поближе к ним пододвинула, а и так куда ближе-то, жар от тел чувствую. Лежала на боку, лицом к ним, ладошки под щечку — пай-девочка. А мама тут к-а-а-а-к засосет, чуть ли не с размаху! Папка аж ойкнул и, с перепугу, между своей и моей головами подушку на торец поставил. Думал, спрятались... Да только свою физиономию от меня закрыл, а мне не сильно и надо его физиономию, меня их места пониже интересовали. Ну и у меня ладошка одна как сама из-под щеки выскочила, вниз потянулась...

Мама поначалу так, выгнувшись вся, ко мне спиной и трудилась, почти меня с койки столкнув, мне кроме её затылка почти ничего видно не было, только самый низ папиного кола. Зато смотреть можно было во все глаза — папино лицо от меня закрыто, мама спиной. А потом, видать, спина устала, и она, оседлав одну папину ногу, оказалась ко мне лицом. Я, поначалу, глаза закрыла, решила: увидит, что я подглядываю — убьет. Но потом Испанию вспомнила, и один глаз приоткрыла, а заодно и подвинулась к папе поближе, на освобожденное маминой попой место, считай, к ним вплотную. На самом краю до этого лежала, того и гляди, на Верку загремлю.

Смотрю, а мама в экстазе, с закрытыми глазами, язык выпустила и папину головку со всех сторон облизывает. Приоткрыла и второй глаз, а тут папа застонал, задергался, мама первую, самую сильную струю, белую, блестящую, в широко открытый рот, на нёбо, приняла, а потом накрыла гейзер и давай его высасывать, громко причмокивая и глотая. Я даже про Верку в этот момент вспомнила, подумала: спит, нет? Если не спит, то как бы её незаметно повыше поднять, чтобы и она кино увидела? Прислушалась, но сзади только сопение тихое. Ну, думаю, ладно, и сестру из головы пока выкинула.

— Да спала я, спала... К сожалению!  — хихикнула с другого бока Верка, и Лера, вздохнув, продолжила:

— Как раз тогда я папин инструмент первый раз в боевом положении толком и разглядела. Понравился, толстый 

такой, солидный... А, ты ж его стоящим не видел. Ну ничего, у тебя свой не хуже!

Я подумал: «Как — «не видел»? Ещё как видел, когда он мою маму-то пахал... », но перебивать не стал. Тем более, что Лерка меня тут же отвлекла: засмеявшись, она вытащила одну руку из-за головы и, положив её на мой пах, начала легонько играть там пальцами. С чем поиграть, там от такого её рассказа уже было, хоть и не в самом ещё соку.

— Ну, мама папин член изо рта выпустила, голову выпрямила, сидит с закрытыми глазами, остатки глотает, облизывается. Довольная — ужас. А член как стоял себе, так и стоит, вот прямо как у тебя сегодня,  — она приподняла голову и глянула критически на мой инструмент,  — только не сейчас. Папа руку протянул, его подрачивает тихонько, головка то откроется, то почти совсем закроется...

Подняла пальцами мою уже почти готовую к употреблению колбаску, засмеялась.

— Я, тоже как ты со своей мамой, глаза ресничками прикрыла, ковыряться внизу у себя перестала, замерла — а как мама сейчас глаза откроет? Открыла, и даже в мою сторону глянула. Я глаза зажмурила — ну все, сейчас прилетит. Нет, слышу, кровать опять просела, и вроде что-то между папиным бедром и моими ногами втискивается, теплое такое, чуть потное. Открываю тихонько глаза, а мама папу оседлывает, на его лицо глядя, коленка между мной и папой еле втиснулась. Убрала мама папину руку, схватилась за кол сама, поласкала себе головкой вход, тихонько ухнула, надеваясь — и ну скакать, коленка об мои ноги трется, папин поршень только мелькает, поблескивая... Точно как твой в Верке...

Вера хихикнула, зашевелилась, и я почувствовал, что рук на моем члене уже две, причем конфликта между ними нет — одна ласкает самый кончик, вторая — ствол и иногда чешет яички.

— Потом мама приподнялась немного, папин член опять рукой ухватила и давай внутри себя им вертеть, тихонько поскуливая. Повертела, руку убрала, наделась опять до упора и легла на папу грудью. А он руки из-за головы убрал, по моему плечу нечаянно кистью прошелся и маму обнял, локоть поверх меня выставив. Мама ещё так покачалась, папа приподнялся, они замерли, тяжело выдыхая, и потом давай целоваться. Так полежали, сомкнувшись, какое-то время, а потом мама поднялась, через меня переступила, слышу, вроде халат зашуршал, и дверь в комнату скрипнула. Подмываться пошла.

Я чуть глаза приоткрыла, смотрю, а папа чешет у себя там, потом шкурку на конце заправил, к стенке от меня переполз, спиной повернулся и затих. Пришла мама, залезла между нами, и я, под шумок, развернулась к ним спиной. Слышу, папа почти сразу засопел равномерно, заснул. Мама ещё немножко повозилась, потом руку на меня закинула, и тоже затихла. А я лежу, внизу все мокро, перед самыми глазами, чуть ниже, Верка спит, одну ногу из раскладушки выкинула, и голый ещё сестренкин лобок меня ну так и манит... язычком туда залезть, а ещё лучше — чтоб 

она мне, а то я извелась вся, на родителей глядя, и самой поковыряться — как? Маму же разбужу... Так и заснула недовольная...

Я выдохнул. Ощущение от Леркиного рассказа было удивительное. Если б с самим чего-то похожего не было, так не поверил бы ни единому слову. А так... сказка. Волей-неволей представил себе, как лежу в одной кровати с мамой и дядей Колей, мама стоит на четвереньках, почему-то от меня отвернувшись, а он ей сзади вставил, и сам на меня смотрит и смеется...

Проморгался, отгоняя морок, и тут же почувствовал, что, похоже, от перенапряжения, член чуть ослаб. Но девчонки как будто ничего и не заметили, продолжая его тихонько ласкать.

— В общем, утром родители на работу, а мы с Веркой на их кровать — и ножки кверху... Нализались, а по дороге я Верке все рассказала, вот как тебе сейчас. Она чуть со злости не лопнула — такое проспать... Правда, Веруся?  — съехидничала Лерка, и сестра ответила:

— Да ладно... Потом и похлеще было. Они — сколько, дня четыре?  — сдерживались, а на пятый, как раз я с ними спала, не выдержали. И, мне и тогда казалось, а уж сейчас, после твоего, Сережка, рассказа,  — она, потянувшись, чмокнула меня в губы, да так и оставила лицо возле моего,  — я уверена, что папка меня тогда поймал. Мама на четвереньках стояла, он её сзади драл, а я, дура малолетняя, чуть подвинулась под маму, хотела посмотреть, что там делается. Да ничего там в такой позе не делается, но откуда мне тогда было знать... Голову вытаскиваю, а папка на меня смотрит и улыбается. Но мне тогда непонятно было, чему: он, когда с мамой играет, улыбается почти всегда, а взгляды мимолетные он и раньше на меня кидал, без всяких последствий. Так и жили год: если повезет, то кино в родительской койке смотрим, если не очень, так в своей раскладушке только звуковое сопровождение слушаем. Потом днем с Леркой лижемся и детали технические обсуждаем. Когда соседи из той комнаты уехали, нам её отдали, и кинотеатр закрылся...

Еще раз выдохнув, я со смесью удивления и восхищения сказал:

— Уффф... Ну, девчонки... Теснота — мать полового просвещения, но чтоб вот так, в одной кровати... Здорово!

— Ага... Вот потому мы такие и грамотные,  — засмеялась Верка.  — Лер... а Лер... Покажем Сережке нашу грамотность?

— Прям сейчас?

— Ага... Давай, пока письку трогать не будем, без нее доведем, чтоб аж трясло... Хочешь, Сережка?

Как у нас повелось, я молитвенно сложил руки на груди и вытянулся, закрыв глаза. И понеслось... Минут через десять я и впрямь почти трясся от возбуждения, хотя моего члена эти две развратницы не коснулись ни разу. Но издевательство продолжалось: Верка сжала пальцы у меня под головкой, оттягивая конец, и они ещё минут пять, хихикая, измывались надо мной. Пока Лерка, сжалившись, не подставила мне Веркину дырочку, установив сестру передо мной на четвереньках. Я, по-моему, даже подпрыгнул, воткнул — и тут же 

кончил. Лаская меня, девчонки тоже возбудились до предела, и Вера кончила вместе со мной, а Лерка, пристроившаяся под нами, прямо под местом соития, поцеловала мой вышедший из Вериного лона член, чуть поласкала себя между ножек и кончила тоже. Они вообще очень легко кончали, мои девочки, несмотря на юность. Видать, сказывалась обоюдная тренировка... Хотя, конечно, так, как Ириша, им было ещё слабо...

Чем дальше Сергей рассказывал, тем мрачнее он становился. Ирина, ещё в самом начале немного тревожно поглядывавшая на мужа, уже давно перебралась головой к нему под мышку, вытянувшись рядом с Ритой, и тихонько, успокаивающе, поглаживала его бедро. Лежащая головой у него на животе Рита, переглянувшись с Ириной, только поглядывала на него внимательно, не ластясь, не отвлекая: успокаивать — в первую очередь дело жены, а мы поможем, если что...

Чуть помолчав, Сергей продолжил.

— Вот так... Ну, что потом? В квартире мы были одни, тепло, жратвы с праздника осталось — ешь, не хочу, и мы до семи вечера следующего дня развлекались, как могли. Засыпали — и будили друг друга ласками, переводили мне девчонки лучшие на их взгляд места из пресловутой «Лучший секс», картинки там смотрели, сравнивали их с натурой и на взгляд, и на ощупь, что-то оттуда пробовали.

Там в приложении «Камасутра» была, так некоторые идеи оттуда вызывали прямо гомерический смех при апробации. Одна поза вообще, это ж надо додуматься было индийцам: ложишься сверху на женщину, вставляешь ей, весь над ней выпрямляешься и давай всем телом вертеться в разные стороны, дамское тело в качестве ограничителя, а кол в дырочке при этом тако-о-о-е выписывает... Я Лерке засадил, раза два повернулся, а Верка, шпана, ещё меня подталкивает, так Лерка от смеха аж высохла, насилу убежал из её дырочки, ладно, в такой позе глубоко не зайдешь.

И — разговаривали, разговаривали, разговаривали... Обо всем: от секса — до испанских, французских и английских музеев. Девчонки были какие-то совсем не наши, с широчайшим мышлением, очень много знающие. Два языка свободно — не шутка, да и росли они, считай, в Европе. За ворота посольства там наших без надзора не выпускают и сейчас, а тогда порядки были ещё строже, но им и с надзором хватило. Умницы. Свободные умницы, я потом долго думал, какое к ним слово лучше всего подходит, точнее «свободы» не нашел...

Мы встречались почти два года. Наверное, раза два в неделю получалось, не чаще, все же разные концы немаленького города. Бродили по нашему городу почти в любую погоду, а они удивлялись каждому резному наличнику, интересной трубе, да просто черному силуэту флага на фоне кроваво-красного заката. Каждая такая картинка вызывала у них ассоциации, и они мне бесконечно рассказывали о виденном, слышанном, понятом, а я любовался, млел и, в основном, молчал. До сих пор не понимаю, чего они во мне нашли, не их полета я был птицей совсем. Разве что, умение слушать да тоже какая-то подспудная свобода, отличавшая меня от остальных 

ровесников, а заодно, заставлявшая молчать тогда и заставляющая молчать по сей день. Впрочем, это связано, догм для меня и тогда почти не было, а значит, чужое мнение мне не казалось заведомой чушью...

Раз пять за эту пару лет родители моих девчонок позволяли нам устроить нечто подобное тому, что было на их день рождения. Чаще не получалось, страшно было испортить репутацию девочек, нравы тогда были ещё покруче теперешних. Мы с удовольствием использовали эти возможности, но уже на третий, наверное, раз не столько сношались, сколько опять же общались, и нам было хорошо...

Хотя, конечно, ни я, ни девчонки после этих случек минимум неделю о сексе и не вспоминали, так что треп трепом, а дело тоже делали... Ну и обе мамы без нас отрывались по полной, судя по их довольству. Моя, во всяком случае, потом минимум неделю была — делай что хочешь, я все равно тебя люблю...

Сергей усмехнулся. Тон его, до этого хоть и наполненный почти незаметной горечью, но расслабленный, вдруг на какое-то время стал жестким, почти официальным. Ирина внутренне ахнула: «Господи, как ему тошно... Он так начинает говорить только тогда, когда совсем чувства через край... Нет, пусть выговорится. Столько лет прошло, а он ведь мне об этом рассказывал, но чтобы так... Бедненький... »

— Пожалуй, только одну нашу встречу мы посвятили почти исключительно плотской любви. В последнее лето Николай Абрамович вывез нас вместе с моей мамой на то же озеро, где мы с девчонками первый раз... Насилу доехали — «Москвич» машина маленькая, мы втроем втиснулись на заднее сиденье, я посередине, Лерка с Веркой ко мне бочком, в обнимку. А я ж ещё дурак был, как увидел, что дядя Коля в зеркальце демонстративно не смотрит, ну и давай им сначала грудки массировать, соски ласкать, лифчиков-то нету, жара, а потом ещё и сквозь сарафанчики тоненькие и трусики до самого заветного добрался.

Наобнимались так, что только на место приехали, палатку поставили и сразу — нырк туда... Мама с дядей Колей вслед только засмеялись, а я первый раз в палатке девчонок даже не раздел. Поставил их попами к себе на четвереньки, подолы на головы, трусики им приспустил мокрые, а в щелках у обоих аж хлюпает, и запах — одуреть, заждались за дорогу, со мной ласкаясь. Как мы не искали позы, а эта классика им больше всего всем нравилась...

И понеслась: два толчка в одной, два толчка в другой, а второй сестренке в дырочку два пальца. Они аж стонали от удовольствия, Верка, нахалка, руку под себя запустила, меня за член поймала и держала в себе, вертясь на нем пещеркой, к Лерке не отпуская, пока по попе не получила. Я тогда даже в Верку кончил, не сдержался, хотя вообще в нижние дырочки кончал им редко — во-первых, от греха, противозачаточных тогда, кроме гондонов бронированных, ведь не было, а с гондоном попробовали раз — и сняли они его с меня, даже 

конца не дожидаясь. Во-вторых, чтоб ни одну не обидеть, а в-третьих, им в ротики больше нравилось. Одной подарю, они тут же друг с другом целоваться лезут, делятся добычей, они её обе любили...

Через два часа вылезаем, смотрим, а вторая палатка ходуном ходит. Подошли, а у дяди Коли с моей мамой тоже, видать, времени не было: полога опустили, но не зашнуровали, и там дыра посередине — голова пройдет спокойно. А может, и не стали специально — зашнуруешься, в палатке душно... Носы сунули, а там точно так, как у девчонок было когда-то в Испании — мама на четвереньках, лицом к нам, дядя Коля её сзади долбит, у мамы груди качаются. Но уже, видать, не первый заход, больше хихикают да болтают.

Только мы свет закрыли, старшие тут же лица подняли, засмеялись и на нас зашикали — брысь, пернатые, не мешайте. Мы исчезли не сразу, так дядя Коля маме засадил особенно сильно, с хаканьем, её аж приподняв, с её бедер одну руку снял и кулак сжатый победно поднял, улыбаясь, а мама, спину выгнув, глаза зажмурила, облизнулась и засмеялась. Я замер, а девочки мои засмеялись ответно и меня утащили, на пляжик за кустами, и там мы как с ума сошли — не разъединялись почти до утра. Родители, волнуясь, несколько раз то к кустам подходили, то с озера, вроде плавая, заглядывали, но успокаивались. Дядя Коля на обратном пути все смеялся: с воды какой-то, говорит, ежик был виден, где чьи руки, ноги, головы — не разобрать...

•  •  •

В августе я уехал. Они меня провожали на вокзале, мои девочки. Мама, узнав, что они придут, не пошла, не стала мешать — проводила до порога, поцеловала, и все... На перроне поцеловались вроде даже весело, я спокойно в вагон зашел, встал у окна, поезд тронулся, смотрю — а девчонки-то мои стоят, обнявшись, на меня смотрят и ревут в четыре ручья. Ни разу до этого не видел, чтоб они плакали, и нате вам... Так мне по сердцу резануло: до этого и не задумывался, как наши отношения называть, а тут понял сразу: как не называй, а девки меня любят. Обе вместе и каждая по отдельности. Покопался в себе и не понял, кто из них мне нравится больше. Даже разозлился — ну вот ещё заморочки: у всех если девушка, так одна, а меня, выходит, сразу две ждать будут, и я не знаю, кто из них мне нужнее. И что дальше-то? Если жениться, то что, на обоих сразу, что ли? Нельзя... Хотя почему нельзя, я не понимал и не понимаю. Зачем вот в такой ситуации выбор? Хоть в мусульманство подавайся... Дальше... черт...

Голос Сергея сорвался, он вдохнул, выдохнул — и продолжил дальше уже нормально, только чуть звеняще от напряжения:

— За сентябрь пришло мне от них восемь писем, от мамы два. А потом вдруг стихло все почти на две недели. Я беспокоиться начал, только было собрался телеграмму давать, и тут — письмо 

от мамы. Совсем коротенькое, какое-то неясное, бестолковое, а в конце — приписка: «Дядя Коля, девочки и их мама погибли. Похоронили мы их вчера. Вот так». Смотрю на дату — а письмо восемь дней шло...

Я это письмо только соседу по комнате показал, что-то в рюкзак покидал — и на вокзал. Пока добирался, чего только не передумал, все надеялся, что, может, чего не так понял... Прибегаю утром домой, мать встречает вся уреванная, в комнате бардак, соседи на цыпочках ходят... Николай Абрамович её последней любовью был... Да и девчонки ей понравились сильно...

Поверил. Упал на кровать, и тоже реветь, как белуга. Мать про свои горести забыла, меня отхаживает... Эх... Чуть оклемался, и давай вспоминать: здесь Верку не доласкал, там Лерку не долюбил... «люблю» им ни разу, дурак, не сказал... Вокруг все черное, только мама чуть светлее...

Ну, пришел немного в себя, сели мы с мамой, помянули души невинные... Потом на кладбище поехали. Холмик, в цветах весь уже повядших, в него кол какой-то вбит, на колу дощечка, и четыре фотографии. Лерка с Веркой на них такие, какими два года тому, когда мы познакомились, были. Лица как будто светятся, глядят на меня, улыбаются, глазенки блестят... Мать как на это посмотрела, ведь не первый раз увидела, но упала на холмик, и в голос: «Коля, Коленька»... А мне впору рядом: «Лерочка, Верочка»...

Девушка какая-то остановилась чуть поодаль, я обернулся, не узнал. Подождала, пока мама чуть успокоится, встанет, подошла: «Здравствуйте, я Нина, их... одноклассница. Сережа, ты меня не узнал? Мы же у них на дне рождения виделись»...

В классе про нашу с близнятами дружбу знали, хотя, конечно, не всё...

— Здравствуй...

Она осторожно так посмотрела на маму, потом на меня:

— Сережа... мы с подружками кое-что с поминок взяли для тебя... как память. У меня дома... Здесь рядом. Если хочешь...

Я на маму обернулся, а она только рукой махнула: иди, чего уж...

Приходим к Нине домой, а там её отец дома. Мент, он как раз выезжал туда, где они погибли. Меня за плечо, на кухню. Налили по сто грамм, выпили, не чокаясь, он на меня смотрит: «Рассказать, как погибли»? Я на него глянул, ну что тут ответишь? «Расскажите»... Ч-черт, лучше бы потом, но теперь уж все равно...

Они на то озеро поехали. А уже осень, дождь был, ну и на повороте «Москвича» занесло, и кювет там метра три, наверное, да с камнями внизу и на склоне... Может, и не убились бы, но на первом перевороте камень попался неудачно, стойку подломил... Все, кроме Лерки, сразу... А Лерка ещё жила, из машины выбралась и доползла почти до дороги, вся переломанная... их только вечером нашли, а было утро...

Тут Нина заходит: в одной руке лиса, в другой змейка. Те, что я им тогда на день рождения подарил. Головки вытянули, на меня смотрят... Все, ребята, не могу, простите...

Сергей, откинув голову на стену, сидел, закрыв глаза и,  

пытаясь сдерживаться, хлюпал носом.

И Ирина с Ритой у него на груди, уже в обнимку, делали то же самое.

Так что пришлось Сергею собирать немедленно себя в кучку и, вместо того, чтобы переживать заново давнее горе, успокаивать жену и подругу.