Ваня и Ростик (глава 3, последняя)

Часть 1

- Зачем? - поперхнулся Ваня.

- Ну, ты же сам знаешь... - юный Ростик пару раз сжал-разжал свои круглые ягодицы, и хотя вряд ли он сделал это осознанно или, тем более, умышленно, но получилось... возбуждённый Ваня почувствовал ладонью, что получилось это достаточно двусмысленно.

- Нет, я не знаю, - чуть запинаясь, проговорил Ваня. И тут же, затуманенным взглядом глядя Ростику прямо в глаза, добавил: - Скажи...

- Ага, - живо откликнулся Ростик, - я скажу, а ты снова будешь ругаться...

- Не буду, - пообещал Ваня с самой горячей и неподкупно искренней нетерпеливостью в голосе.

- Ну, Ваня... ты утром сегодня что сказал? - благоразумный Ростик попытался перевести стрелки на Ваню, чтобы на всякий случай не произносить самому то, что он, маленький Ростик услышал сегодня утром от брата Вани.

- Что я сказал? - Ваня, возбуждённый студент первого курса технического колледжа, то ли действительно впал в состояние полной беспамятности, то ли, в свою очередь, не менее искусно переводил стрелки на младшего брата, чтобы потом, в случае чего, этого самого брата, то есть юного Ростика, сделать виноватым.

- Ну, ты сказал... - Ростик сделал паузу, - ты утром сказал... - уточнил Ростик и снова сделал паузу, мысленно решая, какое из двух волнующих слов выбрать, чтобы проговорить это выбранное слово вслух - слово-первоисточник или его английский эквивалент.

- Ну! - Ванино терпение, казалось, вот-вот лопнет.

- Ты сказал, что ты меня факнешь... вот что сказал! - маленький Ростик, напоминая Ване утренний бесконечно педагогический разговор, благоразумно остановился на английском эквиваленте.

В общем-то, где-то в глубине души Ваня догадывался, что Ростик скажет именно это... и тем не менее, столь бесхитростно и откровенно прозвучавшее напоминание из уст юного Ростика на какое-то мгновение невольно смутило Ваню.

- Ростик... ты хоть понимаешь... - Ваня сделал слабую интеллектуальную попытку воспротивиться бесцеремонно и даже победно дёрнувшемуся в штанах петушку, - ты понимаешь, о чем ты говоришь?

- Ну, понимаю... - не очень уверенно отозвался Ростик, искренне не понимая, какие между ним, Ростиком, и его старшим братом Ваней могут быть секреты недомолвки или секреты. Особенно теперь, когда он, Ростик, позволил Ване поиграть со своим петушком...

- Что ты понимаешь? - воскликнул Ваня... и тут же вспомнил, как он обозвал утром маленького Ростика голубым и как Ростик в ответ на полном серьёзе спросил: "Ваня, ты дурак?", а потом... потом - горько расплакался... вот что еще было утром! Мысли в голове Ваниной летали, как пули, выпущенные из бравого пулемёта "Максим" по врагам мировой революции.

- Нет, Ваня, ты сначала разденься... - увильнул от ответа на слишком прямолинейный вопрос маленький Ростик.

- Ты раздевайся! - как-то совсем несолидно и даже как бы не совсем серьёзно буркнул Ваня, но маленький Ростик воспринял эту фразу как более чем прямое руководство к действию: мигом перевернувшись на спину, он приподнял вверх всё так же задорно торчащего петушка и, изогнувшись, тут же стянул с себя брюки совсем... вслед за брюками с маленького Ростика так же стремительно и проворно слетела футболка... и - маленький Ростик оказался совсем гол...

- Я готов, - простодушно улыбнулся он, глядя Ване в глаза с бесконечным доверием ученика, готового выполнить любое указание своего обожаемого учителя. - Теперь ты...

Ваня, студент первого курса технического колледжа, смущенно медлил, доставляя своему петушку извращенные страдания... Конечно, - думал Ваня, скользя безнадзорным взглядом по совершенно не смущающемуся своей наготы маленькому Ростику, - Ростик... - думал Ваня, - ещё маленький... то есть он младше... младше... хотя, с другой стороны... с другой стороны - не такой уж он и маленький, каким все привыкли его считать... вон какой у него, у Ростика, нехилый петушок! ну, и что? - думал Ваня пролетающими со скоростью света мыслями-пулями, - что с того, что маленький Ростик уже не очень маленький? Ростик - брат... младший брат, и он, Ваня, его любит... да, любит! любит этого коварного и вместе с тем такого непосредственного Ростика... и что, в конце концов, произойдёт плохого, если они... если он потискает маленького Ростика, невинно и вполне целомудренно пообнимает его, - кому от этого будет плохо?

Ночью Ростик без зазрения совести залез к нему, к Ване, в трусы, и он, Ваня, кончил... и ничего... ничего от этого не случилось! В конце концов... в конце концов, он же, Ваня, не будет насиловать Ростика в попку... ну, то есть по-настоящему - не будет... да он, Ваня, и не особо прытко представлял, если уж говорить честно, как можно и нужно засовывать петушка в попку, - ведь одно дело попку воображать, как это было с попкой Серёги, или с попкой играть, как это делал он только что лежащему на животе Ростику в реале, и совсем другое дело - проникать петушком вовнутрь...

- Ну, Ваня... ну! Чего ты ждёшь? - голосом, полным самого горячего и самого неподдельного нетерпения, маленький Ростик сбил Ваню с непростого пути интеллектуального напряжения. - Раздевайся...

- Ростик... - сказал Ваня... и, ничего больше не сказав, в немой и даже вопросительной сосредоточенности замолчал. Как будто специально... да, как будто специально и умышленно этот вредный Ваня, желал ему, Ростику, досадить, заставляя маленького Ростика ждать заветного мига в состоянии земной неопределённости.

- Ну, что? - нетерпеливо спросил Ростик, тем самым подталкивая слишком уж медлительного Ваню на его непростом пути восхождения к обозрению и даже, быть может, всецелому, но никогда не исчерпывающему себя и потому неисчерпаемому осознанию новых, еще неведомых горизонтов.

- Ростик, - сказал Ваня голосом, полным бездомной неопределённости, - я не совсем уверен, что мы делает правильно... и даже... даже... - Ваня беспомощно забуксовал, словно силы его, Ванины, уже начали покидать его, едва лишь он сделал первые и, попутно заметим, не самые уверенные шаги на пути своего восхождения.

- Ну? Что - "даже"? - подтолкнул Ваню нетерпеливый маленький Ростик.

- Мне даже кажется, что мы делаем всё это совсем неправильно, - закончил Ваня свою мысль, говоря это маленькому нетерпеливому Ростику и одновременно с этим вслушиваясь на ветру своего одинокого выбора в собственный голос сам.

О, мой читатель! Бывают в жизни такие сказочные и даже необыкновенные затмения, когда младший оказывается рассудительные и даже умнее, а то и мудрее старшего. Принято считать, что человек тем умнее, чем он больше знает. И это правильно, и спорить с этим или это опровергать было верхом неразумности и даже мракобесием. Но всякое знание, мой читатель, по мере своего накопления в каждой отдельно взятой голове всё дальше и дальше уводит наши головы от девственно неосознаваемой простоты восприятия окружающего нас мудрого мира... А сколько, спрошу я тебя, читатель, наши головы усваивают всякого ложного и даже лукавого, которое так же рядится в тогу знания и тоже и даже еще более агрессивно претендует на наши слабые головы!..

Словом, юный Ростик своей юной и потому еще ничем не отягощенной интуицией почувствовал не очень понятную для себя, но вполне им, Ростиком, видимую Ванину неуверенность и даже растерянность... и это тогда, когда всё так хорошо и даже многообещающе и однозначно началось! И потом... он, маленький Ростик, уже был совершенно обнажен и даже гол - он, то есть юный Ростик, уже пребывал в состоянии своего нетерпеливо ждущего результатов познания, он уже был в пути, он уже радостными глазами всматривался в вечно манящую звонкую даль, а Ваня ещё сидел в брюках и в футболке, и это тоже было негармонично и даже как-то противоестественно... да, несомненно: Ване, старшему брату, нужно было неотложно и даже стремительно протягивать уверенную руку помощи!

- Ванечка... - проговорил маленький Ростик с той самой рассудительной интонацией, с какой он утром спрашивал-выяснял, не дурак ли Ваня.

И чтоб Ваня эту интонацию уловил и даже почувствовал, маленький Ростик сделал короткую паузу. И только решив, что Ваня эту его рассудительно отрезвляющую интонацию бессознательно и душевно почувствовал, продолжил. - Что мы такого особенного делаем? - самым бесхитростным образом спросил маленький Ростик, но спросил он на этот раз вовсе не для того, чтоб услышать ответ Вани, а спросил он только и исключительно для того, что ответить нерешительному Ване самому... и, уже не делая никакой, даже самой маленькой паузы, Ростик коротко и потому исчерпывающе проговорил: - Ничего мы особенного не делаем. Мы - играем. Раздевайся... ну, Ваня!

"Ну..." - сказал себе Ваня... и, резко приподнявшись, он, не поворачиваясь к Ростику лицом, столь же резким движением вскидываемых вверх рук не менее проворно, чем только что Ростик, сбросил с себя футболку и, метнув её на Ростикову кровать, уже менее решительно взялся за ремешок брюк... и, едва только брюки поехали вниз, как озверевший от столь длительного и совершенно непочтительного к себе отношения, с удвоенной силой рванулся вперёд, колом натягивая впереди трусы-плавки, отчего эти самые плавки-трусы в тот же миг врезались Ване в ложбинку между его, Ваниными, круглыми половинками... всё, оставалось снять трусы!

Был бы Ваня сейчас один, он бы, испытывая такую несусветно и даже более чем сказочную возбужденность, без всяких проволочек сорвал бы трусы с себя прочь и, сжимая петушка в кулаке, повалился бы на кровать, чтоб безоглядно и безнадзорно, с молодым весенним упоением отдаться кулачной оргии... да, если б он был один! Но сзади был Ростик, а впереди было неизвестно что...

Между тем, Ростик, затаив дыхание, ждал... Маленький Ростик ждал, а большой и даже местами уже вполне взрослый Ваня всё медлил и медлил... Ростик ждал, а Ваня медлил... и голый Ростик, не понимающий этой суровой медлительности, невольно запротестовал:

- Ваня, Ваня, так нечестно! Я стоял к тебе передом, а ты...

Рывком приспустив трусы-плавки, Ваня решительно повернулся к Ростику тоже передом... своим передом.

- Ух ты! - непроизвольно вырвалось из уст Ростика восхищенное восклицание...

То, что Ростик ощупывал и сжимал ночью, то есть в темноте неизвестности и, можно сказать, наугад безответственности, теперь было прямо перед его глазами, - здоровенный петух старшего брата Вани воинственно был устремлен вперед, сочно багровея залупившейся тупой головкой, зримо раздвоенной, которая, впрочем, достаточно элегантно расширялась у сдвинутой крайней плоти, отчего была похожа на шляпку-панамку, в которой юный Ростик щеголял летом на даче... Ваня, видя столь непосредственную и потому совершенно бесхитростную реакцию приподнявшегося на локте Ростика, невольно улыбнулся... и, улыбнувшись, уже не думая о мнимых или реальных последствиях, а только чувствуя в своем юном теле шумящую радость предстоящего приключения, он, то есть Ваня - голый и стройный, пропорционально сложенный студент первого курса технического колледжа, привычно сжал, стиснув своего необыкновенно твердого и до боли напрягшегося петушка в кулаке, и так, в голом виде, с зажатым в кулаке возбужденным членом он, то есть Ваня, сделал шаг вперёд...

Вот, вот она, самая главная страница этого неоправданно затянувшегося и не совсем однозначного сюжета! - воскликнет сейчас приободрившийся наступающей кульминацией читатель... и - будет не прав! Ибо кульминация давно случилась, и если ты, мой нетерпеливый читатель, этого не заметил, то в этом, поверь, не моя вина...

- Ложись... - маленький Ростик, чувствуя себя королём положения, с проворной готовностью отодвинулся к стенке, уступая старшему брату Ване место рядом с собой... и Ваня действительно не совсем грациозно вытянулся правым боком рядом с Ростиком, но в то же мгновение, не делая никаких передышек в пути, перевернулся на спину, одновременно увлекая юного и счастливо покорного, безотказно податливого Ростика на себя, - широко раздвинув, разведя в стороны стройные, в меру волосатые ноги студента первого курса технического колледжа, Ваня в один миг водрузил горячего Ростика на себя, руки его непроизвольно скользнули к попке - и, обхватив ладонями нежные и круглые, упруго-мягкие булочки бесконечно любимого младшего брата, Ваня с силой прижал, придавил тело Ростика к себе, изо всех сил стискивая, сжимая животами своего распалённого петушка и в то в то же время ощущая некую невольно волнующую твердость петушка Ростика...

- Росточка... - то ли прошептал, то ли выдохнул Ваня в самое ухо Ростику из самого сердца рвущийся жар безнадзорной юности, и в то же мгновение дислокация резко переменилась: подминая податливого, покорного Ростика под себя, Ваня, теперь уже сам, навалился на Ростика сверху, прижал, придавил его своим бодрым горячим телом и, быстрыми касаниями пересохших губ целуя Ростика в висок, в глаза, в нос, в губы, стал непроизвольно и сладко сжимать свои ягодицы, при этом как бы раскачиваясь, судорожно двигаясь всем своим телом на лежащем на спине Ростике, который, видя такое непредвиденное поведение старшего и даже любимого до бесконечности брата, в свою очередь обхватил содрогающегося Ваню руками за шею...

- Росточка... - дрожащим голосом повторил-прошептал Ваня, обдавая лицо Ростика обжигающим, как ветер знойной Сахары, дыханием... и еще раз повторил-простонал, не прекращая своих сладостных содроганий: - Росточка...

Юный Ростик не отозвался, - непроизвольно обхватив Ваню руками за шею и даже руки свои на Ваниной шее сомкнув, маленький Ростик лежал под Ваней с раздвинутыми, разведенными в стороны ногами, чувствуя, как твёрдый и неизвестно отчего вдруг ставший влажным Ванин петушок незримо, но ощутимо скользит по его животу, и там... там, где петушок совершал своё горячее победоносное скольжение, животы у них, у Ростика и у Вани, как будто слипались, - содрогаясь, то есть с чувством неодолимо влечения судорожно стискивая, сжимая свои упругие ягодицы, голый Ваня с сопением ёрзал на голом Ростике, время от времени не забывая при этом мимолётно щекотать сухими губами Ростику щеки, глаза и губы, и хотя маленький Ростик был юн и в подобных делах совершенно неопытен и даже, не побоимся этого слова, несведущ, тем не менее он, маленький Ростик, лежащий с раздвинутыми, разведёнными в стороны ногами, чувствовал, и не только чувствовал, а даже, кажется, смутно понимал, что старший брат Ваня сейчас делает какое-то своё, бесконечно увлекательное и потому неостановимое дело, и отвлекать на этом этапе старшего брата Ваню всякими интересными и прочими каверзными вопросами будет верхом и невоспитанности, и даже неделикатности..

А кроме того, юный Ростик параллельно с Ваниным петушком, прытко скользящим взад-вперед по его животу, чувствовал, как его собственный юный петушок наполняется незнакомым доселе чувством легкой и даже сладкой приятности...

Неожиданно Ваня по-детски, совсем по-мальчишески всхлипнул, жадно хватая ртом ускользающий воздух, содрогнулся раз и другой сильнее прежнего - и в то же мгновение, словно разом утратив ко всякому движению свой молодой интерес, обессилено замер, уткнувшись носом Ростику в шею... и в то же, в то же самое мгновение Ростик ощутил-почувствовал, как живот его обожгло невесть откуда взявшейся горячей клейкой влагой... и даже не влагой, а целым потоком непонятно какой жидкости...

Какое-то время они оба, Ваня и Ростик, не шевелились: Ваня, тяжело дышащий, потный, со слипшимися на лбу волосами, заслуженно отдыхал после столь стремительного и вместе с тем бесконечно упоительного восхождения к новым горизонтам, находясь на самой вершине своего земного блаженства, а маленький Ростик, лежащий под Ваней, в это самое время - время Ваниного триумфа - не делал совершенно ничего, а лежал как бы просто так, за компанию... но это только казалось, что Ростик лежал безучастно и даже индифферентно, - на самом деле юный любознательный Ростик, внешне безмолвно лежащий под Ваней, деликатно и терпеливо ждал, что будет дальше...

Наконец, Ваня оторвал от теплой нежной шеи Ростика своё бесцельно уткнутое в эту самую шею лицо и, приподняв голову, каким-то новым взглядом посмотрел маленькому Ростику в глаза:

- Я кончил, - смущенно и даже как бы виновато проговорил Ваня, пытаясь изобразить на губах что-то типа улыбки.

- Как ночью? - догадался смекалистый Ростик.

- Ну... как ночью, - отозвался Ваня, не зная, что говорить дальше. Не мог же он вот сразу сказать - себе и Ростику - что в этот раз всё было куда приятнее!

Часть 2

Они помолчали... В принципе, почти повзрослешему Ване уже можно было со всей однозначностью освобождать тело Ростика от своего осязаемого присутствия, но Ваня, студент первого курса технического колледжа, медлил это делать, не зная, хорошо это или плохо, что он, безоглядно увлёкшись процессом, так спонтанно и даже непредсказуемо оросил своей юной обильной спермой Ростику весь живот... конечно, с точки зрения здравого смысла это была банальная глупость - медлить, смущаясь визуально обозримого результата своей завершенной деятельности, но чисто психологически Ванина медлительность была вполне объяснима, если учесть, что еще совсем недавно он ничего подобного не мог даже предположить... ведь согласись, мой слегка взбодрённый читатель, что отхлопать Ростика по голой попке, пусть даже испытывая при этом некие эротические чувства, и кончить этому самому Ростику на живот, причем, сделать это самым наглядным и искренним образом - вещи немного не совпадающие... да, Ваня медлил... медлил, словно нашкодивший сопливый пацан, и маленький Ростик, уютно лежащий под Ваней и не выражающий никакого желания лишать себя интервенции, решил, что теперь-то уж наверняка можно позадавать старшему брату Ване всякие интересующие его, Ростика, невинные вопросы. Что маленький любознательный Ростик и не замедлил сделать.

- Ванечка... - Так, то есть Ванечкой, а не Ваней, юный Ростик называл Ваню только тогда, когда хотел к Ване подлизаться или когда был в своей повседневной жизни старшим братом Ваней глубоко и осознаваемо доволен. - Ванечка, - повторил Ростик, - ты меня факнул? Да?

- Ну... - Ваня на миг даже растерялся... и тут же, не лукавя и не увиливая от ответа на прямо поставленный вопрос, самым чистосердечным образом проговорил - Вроде как нет...

- Но ты же кончил? - не совсем удовлетворился ответом любознательный Ростик.

- Ну... кончил, - согласился Ваня. - Но это же... это же просто так! Ну, то есть... это же ведь не по-настоящему...

- А как надо по-настоящему? - прошептал любознательно лежащий под голым Ваней голый Ростик, и глаза его невольно расширились.

- Ну, как... - Ваня, облизнув губы, хмыкнул. - По-настоящему - это если бы я своего петушка всунул тебе в задний проход... ну, то есть... то есть, вставил бы его в попу - вот тогда бы было по-настоящему... или вот ещё: если б ты моего петушка пососал - это тоже было бы по-настоящему...

Ростик помолчал, обдумывая...

- Значит, Ванечка, получается, что ты меня полуфакнул, - рассудительно сообразил догадливый Ростик, и не успел Ваня подивиться талантливо изобретённому маленьким Ростиком и в то же время такому бесконечно правильному слову, как Ростик, прытко неугомонный на пути своего начинающегося познания, тут же огорошил старшего брата Ваню вопросом новым: - А по-настоящему... ну, совсем-совсем по-настоящему - мы будем?

- Ростик... - словно на миг позабыв, в какой диспозиции он лежит, начал было Ваня на правах старшего и, мимоходом отметим, временно удовлетворенного брата, однозначно желая страшно правильными и потому отрезвляющими словами немедленно охладить целомудренный пыл любознательного Ростика, но... вспомнив вдруг неожиданно и даже спонтанно бесконечно мудрую русскую пословицу "Не плюй в колодезь...", старший брат Ваня мгновенно осёкся. И сказал вовсе и даже совсем не то, что хотел сказать первоначально: - Ну, не знаю... видно будет, - так сказал Ваня вместо готовой уже сорваться с губ нотации, и... получилось это так неопределённо и даже как бы многообещающе, что сметливый Ростик тут же эти принципиальные Ванины слова целомудренно истолковал по-своему. Вот уж воистину, мой читатель: каждый слышит то, что он слышать хочет...

А насчет того, что "не плюй в колодезь - из него, может, воды напиться еще придётся", то здесь мудрость такая неоспоримая и всецело очевидная, что это даже как-то неудобно комментировать... По-настоящему, или, как элегантно и даже поэтически выразился маленький Ростик, "совсем-совсем по-настоящему" всё произошло в тот же самый вечер... Собственного, до этого ничего примечательного больше не было.

Ваня и Ростик сходили в душ, причём, Ваня, немного смущаясь неоспоримых следов своего искреннего и неподкупного забвения, что озарило его на юном Ростике, сначала отправил в душ самого Ростика и только потом сходил сам. Можно было, конечно, пойти в душ вместе, и многие именно так и делают, ибо в шумящих струях воды порой спонтанно рождаются новые экзотические фантазии, но Ваня, и мы это отметим со всей определённостью, еще был только-только в начале своего неизвестного пути и те невинные изощрения, что свойственны подлинным гурманам своего дела, ему, студенту первого курса технического колледжа, были еще неведомы. В душе Ваня не без некоторого удивления обнаружил, что петушок его настолько сильно и полноценно удовлетворён предыдущим упражнением, что, утомленно висящий открытой головкой в состоянии "полседьмого", даже, услышав шумящие струи воды, не изъявил ни малейшего желания о себе, неповторимом, хоть как-то напомнить...

Конечно, Ваня и в душе, и потом то и дело возвращался в своих душевных мыслях к тому, что случилось между ним, братом старшим, и Ростиком, братом младшим... думал Ваня об этом, то и дело на Ростика исподтишка глядя, думал и размышлял - и, если честно, великого греха во всём этом не находил... вообще никакого греха во всём этом - не видел! Конечно, Ваня прекрасно знал и даже осознавал, как это можно назвать и каково к этому, то есть к тому, что он и Ростик делали и даже совершали, непредвзято прекрасное отношение широких и пыльных масс, живущих на пыльных городских окраинах.

И слышал Ваня не раз и даже не два, какими бесконечно впечатляющими словами клеймят-обзывают наиболее мужественные представители этих самых широких масс всех тех, и закоренелых в своём пороке, и впервые попробовавших неофитов, кто позволяет либо позволил себе истолковывать понятие мужественности несколько по-иному... да, всё это Ваня, не на Марсе родившийся и не Сатурна прилетевший, прекрасно знал. И даже не просто знал, а не далее, как сегодня утром, бездумно и слепо подражая самым что ни на есть мужественным парням с самых пыльных городских окраин, он, то есть Ваня, вгорячах обозвал маленького и ни в чём не повинного Ростика словом "голубой" - попытался, не особо задумываясь, впечатать в нежную душу маленького Ростика искаженный смысл этого, в общем-то, весёлого слова, и впечатать с той самой интонацией непомерного осуждения, с какой произносят это слово на всех перекрестках иные парнишки и парни, мужчины и даже мужчинки, стремясь отогнать от себя таким вербальным образом самые разные невидимые наваждения... да, мой читатель, это было, и ты это слышал сам: он, Ваня, не особо задумываясь, назвал-обозвал юного и бесконечно любознательного Ростика "голубым", как будто небо над головой не едино для всех, живущих на этой многострадальной весенней земле... да, мой читатель, да! всё это так - всё это было... но всё, что Ваня, студент первого курса технического колледжа, слышал и знал до сегодняшнего дня, теперь - как бы это сказать помягче? - его, то есть Ваню, как-то особо не впечатляло. И даже, заметим, не впечатляло совсем. И хотя Ваня еще не знал со всей непредсказуемой определённостью, будет ли что-то "по-настоящему" у него и у Ростика впереди... ну, то есть, сзади, и вообще что будет в его весенней жизни дальше, тем не менее то, что уже случилось, удивительным образом сделало Ваню и мудрее и даже, как это ни парадоксально прозвучит для иных читателей, целомудреннее...

Весь оставшийся вечер ни Ваня, ни Ростик ни словом и даже ни словечком не обмолвились о том, что было - словно совсем ничего не было... А когда подошло пора ложиться спать и Ваня пошел готовить свою постель, маленький Ростик, оказавшийся тут как тут, безапелляционно и даже немного самоуверенно заявил:

- Ванечка, я с тобой сплю!

Ростик не спросил, будет ли он с Ваней спать, и даже не поинтересовался, что вообще по этому поводу старший брат Ваня думает, а именно заявил - поставил Ваню, студента первого курса технического колледжа, что называется, перед жареным фактом: сплю с тобой!

- Ну, спи... - неопределённо и даже как бы индифферентно отозвался Ваня, в то время как его петушок, вполне отдохнувший и поднабравшийся сил, радостно и даже преждевременно встрепенулся, предчувствуя новые, не менее впечатляющие приключения.

Часть 3

Ростик, беспечно сбросив с себя футболку, сдернув штаны, тут же с улыбкой запрыгнул в постель, едва только Ваня застелил простынь. И как только Ваня выключил свет и повалился, вытягиваясь, рядом с Ростиком, маленький Ростик тут же нетерпеливо и бесхитростно перешел к делу: нащупав без особого труда в темноте Ванину горячую ладонь Ваниной руки, он настойчиво и даже как бы по-хозяйски потянул её к своему вновь возбуждённо вздёрнутому петушку.

- Потрогай, - прошептал Ростик, обдавая Ваню горячим дыханием...

Конечно, для Ваниной свёрнутой в трубочку ладони, а сказать по-другому - для кулака, петушок маленького Ростика был всё ж таки мал... но он был горяч и твёрд, словно разогретый на солнце стальной валик, и Ваня, осторожно сжимая этот валик-огурчик большим и указательным пальцами у самой головки, так же осторожно задвигал вверх-вниз нежнейшую, как китайский шелк, петушиную кожу... Ростик какое-то время лежал, не шевелясь и словно прислушиваясь к еще невнятной и едва различимой, но уже родившейся музыке грядущих симфоний... затем, придвигаясь к Ваниному боку вплотную, он прошептал, горя нетерпением и неисправимой тягой к познанию: - Всё... теперь я... я у тебя потрогаю! - как будто нельзя было трогать одновременно...

Рука маленького Ростика на ощупь скользнула по Ваниному бедру - и в тот же миг Ваня почувствовал, как Ростик, нырнув ладонью ему в плавки, обхватил своей горячей ладошкой его нетерпеливо вздыбленного петуха... Вот оно - то, к чему юный Ростик так безотказно стремился, преодолевая самые разнообразные препятствия и обходя самые коварные рифы! Член у Вани стоял колом, и Ростик, затаив дыхание, несильно сжал-обвил его пальцами...

- Большой... - простодушно восторженно выдохнул счастливый Ростик, придвигаясь к Ване ещё совсем вплотную.

- У тебя тоже вырастет, - тихим шепотом тут же отозвался Ваня, позволяя маленькому Ростику и так и этак играть со своим большим петушком.

- Давай разденемся... ну, совсем! - то ли предложил, то ли приказал Ростик и, опять... опять, даже не пытаясь узнать, что по этому поводу думает старший брат, Ростик, на какое-то время выпустив из горячей ладони Ваниного друга-петушка, первым прытко стянул с себя трусы, придавая тем самым своим торопящимся устремлениям максимальную свободу самовыражения. - Ванечка, ну... снимай! - поторопил уже голый Ростик Ваню, видя, что тот непреднамеренно и даже немотивированно с этим элементарным делом замешкался.

Ну, и что оставалось делать Ване? Беспрекословно подчиняясь нетерпеливому Ростику, Ваня безоговорочно стянул с себя трусы "семейные", в которые он облачился, чтоб не стеснять петушка, после душа, и - сбросив трусы на пол, тут же, перехватывая у Ростика инициативу, уверенно и даже преднамеренно взял многообещающий сюжет в свои руки.

Обнимая одной рукой Ростика за плечи, прижимая его к себе, Ваня ладонью другой руки нежно и страстно гладил, ласкал и мял, гладил и снова мял, снова сжимал тугие и в то же время мягкие булочки голого Ростика, то и дело скользя пальцами по бархатисто-нежной ложбинке, с каждым разом всё ближе и ближе продвигаясь к туго сомкнутой и девственно сжатой норке... А Ростик? А маленький Ростик в это самое время скользил ладонью по твёрдому и горячему Ваниному петушку, обнимал пальцами и сжимал петушка ладонью, словно это был и не петушок вовсе, а сказочный и даже заморский экзотический предмет неописуемой на ощупь красоты... конечно, мы можем сказать, что Ростик Ване петушка элементарно и даже банально дрочил, но это будет неправдой, ибо юный Ростик еще не имел никакого внятного опыта в этом естественном ремесле, и потому дрочить осознанно и внятно он, Ростик, еще просто-напросто не мог - он именно играл, и играл упоённо и даже непреднамеренно...

- Росточка... - голос у Вани вдруг оказался чуть изменившимся и даже как бы вибрирующим, то есть жаром дрожащим в жаркой темноте наслаждения. - Давай... давай по-настоящему?

- В попу? - вмиг догадался смекалистый Ростик.

- Да... в попу... - нетерпеливо прошептал Ваня, и в этот самый миг Ване, студенту первого курса технического колледжа, неоспоримо показалось, что он коснулся пальцем целомудренной и непорочно сжатой дырочки маленького Ростика. - Давай!

Надо ли говорить, что у Вани с Ростиком ничего путного из этой затеи - познакомить петушка с жаром обжимающей, обволакивающей норкой - не получилось? Конечно, мой искушенный читатель, мы без труда и даже видимых усилий могли бы сейчас расписать небывалыми красками, как Ваня, преодолевая сопротивления анальной девственности, вогнал своего петушка в покорно и даже небывало податливо для первого раза разжавшуюся норку маленького Ростика и как оба они - и Ваня, и Ростик - тут же забились, застонали и закричали в плену охватившего их небывалого наслаждения... и всё это, заметь, мой читатель, с первого и даже наипервейшего раза, - о, сколько таких правдивых историй нам приходилось уже читать! Но в том-то и дело, что если б случилось именно так или мы бы, читатель, именно такой прозаический поворот придали нашему вялотекущему сюжету, наша история вмиг утратила бы все признаки сказочности и неповторимости, тут же превратившись в самую что ни на есть животрепещущую реальность... А у нас, мой читатель, всё-таки сказка, какой бы правдивой и даже впечатляющей она местами не казалась...

Итак, начнём с того, что Ваня, этот великовозрастный студент первого курса технического колледжа, даже не сразу сообразил, что нужна в таком деле перво-наперво хоть какая-то элементарная смазка... Нет-нет, мой читатель, я вовсе не хочу сказать, что наличие смазки есть абсолютное и безусловное условие для проникновения одного предмета в другой, - разве мы, мой читатель, не встречали в своей многообразной жизни или хотя бы ни разу не слышали о подлинных бойцах анального фронта, которым всякая смазка не только не нужна, а даже мешает по причине их подлинного и неоспоримого профессионализма? Конечно, встречали! Или хотя бы слышали.

Но Ростик... юный Ростик, доверчиво ставший на колени к Ване задом, а затем и вовсе склонившийся вниз, отчего его булочки приглашающе и даже призывно распахнулись, не был ни бойцом, ни тем более ветераном... и когда Ваня, сосредоточенно сопя, пристроился сзади и, направив своего петушка в туго сжатое и еще безволосо нежное отверстие юной попки, попытался войти, что называется, насухую, то есть банально надавил бордово залупившейся головкой в самое то, маленький Ростик, тихо и даже непроизвольно ойкнув, тут же стремительно дёрнул задом вперёд, уходя из-под удара...

- Ты чего... стой! - нетерпеливо прошептал Ваня, обеими руками возвращая бёдра Ростика на место.

- Больно... - удивлённо и даже как бы не совсем уверенно отозвался Ростик, вместе с тем послушно подставляя Ване свою целомудренную попку для новой попытки преднамеренного штурма.

Ну, и что? А ничего... то есть, ничего путного ни из второй попытки, ни из третьей не получилось. В четвёртый раз Ваня попытался удержать Ростика за бёдра, но и здесь Ростик, в четвёртый раз ойкнув, резко отстранился-увернулся...

- Смазать надо, - наконец-то сообразил проницательный Ваня.

Правильно. Для начала, как минимум, нужно было смазать... Да, читатель, да: любое, даже самое банальное знание переедаётся либо от более опытных неопытным и прочим неофитам, либо добывается путем проб и ошибок уже собственных; Ваня и Ростик шли по второму пути... и опять-таки, мой терпеливый читатель, я не хочу сказать вовсе и совершенно, что Ваня, студент первого курса технического колледжа, совершенно и даже вовсе не имеющий никакого личного опыта, никогда не слышал применительно к анальному сексу хотя бы о таком общедоступном слове, как "вазелин"... слышал, и слышал неоднократно! "С вазелином", "с вазелинчиком" - говорили-шутили и в школе, и в колледже, когда возникали-накатывали всякие неоднозначные разговоры... но, как теперь оказалось, всё это одна была сплошная и, к тому же, плохо усвоенная для первого применения лишь волнующая теория...

Вазелина не оказалось. А оказался подвернувшийся под руку мамин крем "Утренний", и хотя дело это происходило вечером, Ваня вполне резонно и даже обоснованно решил, что столь конкретное указание на применение крема в данном контексте никакой существенной роли не играет... Смазав утренним кремом у петушка головку, а у маленького Ростика - туго стиснутый, не пропускающий вход, нетерпеливый Ваня тут же, не теряя ни мгновения времени быстротекущей жизни, целеустремленно и уже как бы привычно и даже профессионально вновь пристроился к Ростику сзади... уж теперь-то дело пойдёт! Ан нет... как бы не так! Петушок, даже смазанный, не входил... то есть, он, петушок, может быть, и вошел бы, и даже наверняка вошел бы! - в том состоянии боевого стояния, в каком он сейчас находился, он, то есть Ванин петушок, вообще мог войти куда угодно - хоть в танковую броню... да только норка Ростика наотрез отказывалась вот так, сразу и с первого раза, расширяться-растягиваться до нужного диаметра, - и Ваня, устав и даже намучившись от безрезультатных усилий, должен был со всей прозорливостью констатировать, что толку от этой затеи никакого не будет. Во всяком случае, сегодня...

- Ванечка, но я же не виноват... - виновато оправдывался Ростик, видя, как Ваня непонятно откуда взявшимся носовым платком тщательно вытирает головку своему неудовлетворенному по намеченной программе петушку...

- Да я что... обвиняю тебя, что ли? - вполне здравомысляще, хотя и не очень весело отвечал на это Ваня. - Мы потом... потом ещё раз попробуем... да?

И маленький Ростик, который в общем и в целом, а также в частности был сам не прочь попробовать "потом" и "ещё раз", обнадёживающе и даже беспечно согласился:

- Да.

Какое-то время они, Ваня и Ростик, вновь обнимались и тискались... впрочем, тискал маленького Ростика исключительно Ваня, а Ростик только податливо отдавался, при этом не забывая ласкать ладошкой Ваниного твёрдо смотрящего в будущее петушка...

- Ваня, а когда дрочишь... это приятно? - неожиданно прошептал Ростик в момент короткометражной паузы, эксклюзивно образовавшейся в сплошном потоке Ваниного сопения и пыхтения.

- Ну, приятно... - чистосердечно признался Ваня, в который раз водружая Ростика на себя.

- Я тоже... тоже хочу, как ты... - прошептал маленький Ростик, чуть колыхаясь, как на волнах, на пыхтящем голом Ване, потому как изобретательный Ваня, вновь лаская и упоённо тиская круглые булочки Ростика, одновременно с этим волнообразно двигал под Ростиком бёдрами, изо всех сил стараясь достигнуть максимального соприкосновения "снизу вверх".

- Как... как ты хочешь? - отозвался Ваня, не прекращая эксперимента.

- Ну, как ты... - прошептал Ростик, обнимая Ваню за шею. И помолчав - чувствуя, что Ваня всё равно не понял - коротко пояснил: - Дрочить...

Часть 4

- Росточка, это же просто! Ложись... - упоительно экспериментирующий Ваня в одно мгновение перевернул Ростика на спину, так что голый Ростик оказался лежащим на голом Ване на спине, и, одной рукой придерживая горячего и покорного Ростика за грудь, ладонью другой руки Ваня сжал-обвил возбужденно торчащий член младшего несмышленого брата. - Вот... вот так берёшь... где твоя рука? Ага, вот... ну, обхватывай в кулак... вот так! - Ваня своим горячим и многоопытным в данном вопросе кулаком исключительно в обучающих и только в обучающих целях обхватил кулачок Ростика, несильно и познавательно сжал его, - и двигаешь... быстро-быстро двигаешь... ну-ка, попробуй!

Ростик попробовал. И ничего не почувствовал.

- Ростик, ну, может, ты еще маленький... - неуверенно проговорил Ваня, одновременно пытаясь вспомнить, когда и в каком возрасте начал заниматься этим он сам. И - вспомнить этого не смог: Ване вдруг показалось, что он занимался этим всегда... даже, может быть, с самого своего рождения...

- А давай... - проговорил Ростик... и, чувствуя, как твёрдый и совершенно неугомонный Ванин петушок заскользил-заегозил по его попке, а сказать точнее - по ложбинке, неизменно существующей на месте смыкания полусфер, отчего он, юный Ростик, тут же снова заколыхался как маленький безвозвратный принц, едущий в карете по европейскому бездорожью, маленький Ростик целомудренно понизил голос. - Ванечка, давай... знаешь - что? - И, не дожидаясь, пока Ваня встречным вопросом уточнит, чего он, Ванечка, не знает и что он знать должен, сам же на свой вопрос и ответил: - Я петушка твоего поцелую...

Конечно, мой читатель, по всем правилам жанра юный Ростик должен был бы сказать "отсосу" или, на худой конец, употребить более индифферентное слово "пососу", либо... либо - даже без всяких дополнительных слов молча и проникновенно прикоснуться к петушку губами и, великолепно и всеохватывающе поиграв языком с уздечкой, вобрать, замирая от наслаждения, этого самого петушка, имеющего немалые размеры, до самого основания в рот... и всё это с первого неповторимого раза! - но так, мой читатель, бывает только в реальной и даже исключительно реальной жизни! А у нас - сказка, и Ростик в нашей сказочной истории был еще совершенно искренне и однозначно безоговорочно неискушен в подобных душевных делах, и потому сказал так, как сказал, при этом, конечно же, имея в виду не мимолетное прикосновение к петушку в виде какого-то банального целования, и именно сосание...

- Только ты помой его, - простодушно, но от этого не менее прагматично добавил Ростик.

Ничего не отвечая, Ваня, студент первого курса технического колледжа, тут же освободив свою юное тело от не менее и даже болеее юного тела Ростика, мигом помёлся в ванную, рассекая чуть заколыхавшимся на весу петушком комнатный воздух... Конечно, Ростик был прав! Как ни тщательно специальным носовым платком вытирал Ваня своего петушка, присутствие крема "Утренний" в этот столь не утренний час было все равно заметно - и Ваня, в голом виде стоя над ванной и даже чуть прогибая бёдра вперёд, тут же из распылителя хоть и торопливо, но однозначно тщательно смыл с торчащего петушка налёт неудавшейся попытки этого молодого бойца-завоевателя попасть в уже сладко желаемый теремок весенних грёз... на какое-то миг в виде затмения у Вани даже мелькнула мысль опылить своего чистого и свежего петушка дезодорантом в целях улучшения имиджа и придания своему петушку чистоплотной солидности, но уже спустя мгновение следующее смекалистый Ваня сообразил, что хрен редьки не слаще, и делать при помощи химии из продукта натурального муляж неизвестно чего вряд ли целесообразно и даже как-то не совсем естественно... ну, и не стал Ваня этого делать! И правильно сделал, что делать этого не стал, ибо соразмерно прекрасный и во всех прочих отношениях несомненно достойный, Ванин петушок совершенно не нуждался в разных сомнительных улучшениях...

Когда Ваня снова возник в комнате, голый Ростик, одиноко сидящий на краю постели, в темпе "быстро-быстро" постигал азы науки юных грёз и сладостных мечтаний... впрочем, мой прозорливый читатель, науку эту рано или поздно постигают все, и мы об этом уже вскользь говорили.

- Я дрочу, - коротко и простодушно прокомментировал Ростик своё незамысловатое по форме занятие, доверчиво подняв глаза на Ваню, вновь отчётливо и даже осязаемого возникшего в лунном свете их детской комнаты. - Так? Ванечка, смотри...

И юный Ростик, вновь опустив глаза, с удвоенной силой продолжил, едва не вырывая с корнем, терзать малоопытной рукой своего мило симпатичного петушка.

Ваня, студент первого курса технического колледжа, невольно улыбнулся... Конечно, юный Ростик делал не так. То есть внешне все это было приемлемо и даже правдоподобно, но в бодром движении классически полусогнутой в локте руки маленького Ростика была одна лишь голая бездушная механика при полном отсутствии грёз и мечтаний... разве так можно - плыть по волнам безграничного океана с не поднятыми парусами? Да и что это, право, за плавание?! Так, одно лишь сплошное и торопливое надувательство...

- Ростик, не так, - проговорил Ваня, интуитивно стерев с губ улыбку, чтоб ненароком не обидеть маленького Ростика в самом начале пути. - Ты же его так мучишь... не так!

Ване ли было не знать, как это делать надо и как это делать правильно!.. Впрочем, дело здесь не в уме либо каких-то других свойствах души, и наукой этой овладевают рано или поздно все взрослеющие мальчики, и даже, скажем мы, овладевают для своих временных и прикладных нужд повсеместно - независимо от ума, кошелька или другого какого-либо музыкального слуха... Ростик был просто еще юн, и хотя любопытство и любознательность его уже вывели на путь познания, Ростик слишком торопил эволюционный ход своего душевного и даже целомудренного развития...

- Ну, ладно... потом покажешь! - легко отказался юный Ростик от продолжения экзекуции и, нимало не смущаясь и даже воспринимая всё это, происходящее сейчас и здесь, как одну и бесконечно увлекательную игру с безотказно любимым братом Ваней, нетерпеливо перевёл свой алчущий познания взгляд на Ваниного петушка. - Ну, Ванечка... давай!

Надо ли повторять, что была весна - и лунный свет заливал комнату! Вся та дневная круговерть с дождём и снегом давно уже кончилась, за окном было тихо и лунно, и такой же лунный и даже голубоватый свет наполнял "детскую"... Голый Ростик с торчащим петушком сидел на краю постели, светив ноги... и когда Ваня с не менее и даже болеее торчащим своим петухам, воинственно неприкрытым, подошел к Ростику почти плотную, композиция и даже мизансцена само собой сложилась как нельзя лучше, то есть удобно и гармонично: залупившийся, чуть подрагивающий в своем боевом состоянии Ванин член оказался как раз на уровне губ Ростика...

Смутился ли Ростик? Нет, нисколечко! Да и почему, собственно, юный Ростик должен был смущаться? Он еще не был отравлен лукаво праведной и потому публичной и даже громогласно боевой моралью скорых на всякие выводы людей с пыльных городских окраин, и потому... юный Ростик, протянув руку, уверенно взял большим и указательным пальцами твёрдый и даже толстый ствол Ваниного петушка и, легонько потянув за этот самый ствол петушка вместе с Ваней на себя, открыл-распахнул губы... Конечно, мой читатель, ни о каком стремительном заглатывании, так часто случающемся на страницах правдивых историй, в нашей истории сказочной не может быть и речи, - приблизив губы, Ростик осторожно, словно прислушиваясь к каким-то совершенно невидимым голосам в своей собственной только-только раскрывающейся душе, вобрал в рот полголовки Ваниного петушка - и замер, ощущая и ртом, и губами горячую упругость сочной, как перезрелая слива, юной Ваниной плоти...

Ванечка, невольно и напряженно затаив дыхание, замер, - юный Ростик, держащий, а может, даже держащийся за середину петушка, вполне непроизвольно и даже непреднамеренно шевельнул нижней, мягкой и влажной, губой на уздечке - и Ваня... послушно стоящий с безвольно опущенными руками Ваня в тот же момент безнадзорно, но от этого не менее сладко, сжал свои матово отливающие в лунном и даже голубоватом свете круглые упругие ягодицы, и это невинное самопроизвольной движение ягодиц тут же отозвалось конвульсивно сжавшейся, то есть сжавшейся еще туже, и без того непорочно и туго сжатой-стиснутой дырочкой...

Во всём теле Вани и в Ваниной душе возникло мгновенное желание грубо и даже безапелляционно напористо двинуть своим петухом Ростику в рот, с силой вогнать его, как это бывает в правдивых историях, до самого кустистого основания и, обхватив ладонями стриженую голову Ростика, тут же начать совершать эти самые произвольные и непроизвольные движения с упоительной бесконтрольностью и даже с бескомпромиссностью первобытного недоросля-тинэйджера с вечно пыльной городской окраины...

О, мой читатель! я так часто упоминаю суровых людей с городских окраин, что тебе, быть может, это порядком уже поднадоело... но что делать, спрошу я тебя, если сказка и быль переплетаются в этой жизни и видимо, и невидимо? В теле Вани, студента первого курса технического колледжа, на миг возникло жаркое желание засадить маленькому Ростику по самые помидоры... и я невольно вспомнил вполне реальную и потому уже не сказочную, а совершенно правдивую историю, случившуюся этим летом на одной из пыльных городских окраин...

А случилось на одной из пыльных городских окраин этим летом вот что. Трое тинэйджеров, один из которых, впрочем, был уже и не тинэйджером вовсе, а отсидевшим полтора года пыльным двадцатилетним недорослем, поздним вечером слонялись по улице. Собственно, они даже не слонялись так уж совсем бесцельно и беспонтово, как какие-то захудалые лохи, а занимались своим извечным и популярным на этой самой окраине делом - они, все вместе и каждый по отдельности, убивали время. Ну, то есть, в переводе на их язык невинно и даже содержательно гуляли в поисках остросюжетный забав и прочих малобюджетных приключений...

И надо же было так случиться, что на их во всех отношениях содержательном пути вдруг оказался ничем не примечательный мальчишка, запоздало возвращавшийся домой со дня рождения своего одноклассника. Собственно, день рождения закончился чуть раньше, но парень его лет, который уже имел право на некоторое самовыражение, после дня рождения проводил ещё свою девочку, постоял-поговорил, как это порой у влюбленных бывает, посредством всяких междометий с этой самой девочкой у подъезда. Он бы, может, и еще бы постоял, но мать девочки, бесцеремонно свесившись с балкона, позвала девочку домой, и мальчишке ничего не оставалось, как сказать "до завтра". И вот, когда до дома уже оставалось совсем не много, на пути его возникла эта разухабистая троица.

"Эй, пацан! - тут же грозно рыкнул один из недорослей. - А ну стой!"

У парнишки после нескольких минут молчаливых препирательств понятно в чью пользу тут же вывернули карманы, но поживиться особо было нечем.

"Голубой?" - неожиданно предположил тот, которому судьба уже улыбнулась в виде полутора лет оторванности от родного дома.

"Нет", - ответил парнишка, и это была частая правда: паренёк не был ни голубым, ни розовым, ни за белых, ни за красных, а был просто пацаном, совсем недавно переехавшим в город N и поселившимся с родителями и старенькой бабушкой в одной из "хрущоб" на этой самой окраине.

"Не звезди! - тут же поправил его отсидевший и коротко рассмеялся голосом, не предвещавшим ничего хорошего. - Пидарасы! Заебали уже! Блядь! Давить вас всех надо, уничтожать! - бескомпромиссно и более чем конкретно пояснил своё жизненное кредо этот самый отсидевший недоросль.

А нужно сказать, что и он, и двое остальных, несмотря на свой сравнительно малолетний возраст, уже были идейными противниками всяких сексуальных - в смысле половой и даже эротической ориентации - отклонений, или, говоря по-другому, были убеждёнными гомофобами, то есть исповедовали мораль и религию этой самой городской окраины.

"Ну, а я здесь при чем?" - попытался было внести ясность и даже некоторую однозначность в этом щекотливо непростом вопросе уже слегка помятый и немного потрёпанный мальчишка.

"А при том! Хуля ты, птенчик, пиздишь? Или ты, может, думаешь, что я в своей жизни не видел таких петушков, как ты?" - козырнул своим знанием жизни отсидевший.

"Бля, да хуля там говорить! Видно, что пидар!" - поддакнул старшему другу один из младших.

"Ну, что, птенчик? Раскусили мы тебя?" - вновь хохотнул отсидевший, уже смутно предчувствуя своим отсидевшим сердцем, в каком разухабистом направлении может сейчас продолжиться это эксклюзивная встреча на совершенно безлюдной ночной улице...

Да, всё правильно. Они, эти трое не очень далеких в своём развитии представителей пыльного социума, были, как это принято сейчас говорить, гомофобами, то есть идейными и прочими борцами с всякими извращенцами, и даже не просто борцами, а истинными бойцами и, можно сказать, арийцами. Но разве, мой читатель, мы не знаем с тобой, что всякая нелюбовь и даже - особенно! - жаркая ненависть в такой многогранной сфере, как сексуальная ориентация, есть лишь обратная, но извращенная в силу разнообразных причин сторона самой что ни на есть настоящей, но явно несостоявшейся либо прочими передовыми взглядами искаженной любви. Любовь-ненависть - это, читатель мой, две стороны-грани, одной, в сущности, душевной медали. И потом, гомофобы ведь тоже люди, а всякий человек, будь он даже хоть семи пядей во лбу, способен, как известно, ходить и направо, и налево... ну, то есть, такова человеческая природа, которая появилась чуть раньше самых целомудренных и самых гуманных религий и прочих не менее научных достижений...

Ну, и вот, мой читатель: ночь, миловидный парнишка, стоящий на ветру своей манящей доступности, и эти трое, не отягощенные излишком толерантности, но уже вполне оснащенные и даже отягощенные мощными стволами дальнобойной артиллерии... оставалось за малым - стволы расчехлить...

"Ты, пидар! - отсидевший пыльный недоросль толкнул мальчишку в плечо. - Хуля ты, спрашиваю, пиздишь? А, птенчик? Хуля стесняешься? А ну-ка, иди..." - и недоросль толкнул мальчишку вторично - к кустам.

А нужно сказать, что всё это происходило не совсем и не буквально на улице, по которой проезжаю трамваи и прочие личные и неличные средства передвижения, а несколько в стороне - за гаражами, почти в кустах, где уж точно никого не было в этот и без того безлюдный час и где парнишка думал пройти-проскочить, сокращая свой путь домой. И вот - проскочил...

"Ты - пидар!" - словно нравственно упиваясь этим популярным на пыльных окраинах словом, в который раз произнёс уже полноценно состоявшийся в качестве патриота и гражданина недоросль, но в этот раз произнёс он это слово уже не только и не столько ради услаждения своего единственно правильного слуха, а и с целью сугубо прагматичной и даже для него, борца со всякими-разными извращенцами, практически необходимой: сказав "ты - пидар!", и сказав это безапелляционно и утверждающе, великовозрастный недоросль, гражданин-патриот и, как следствие из всего этого, пламенный гомофоб таким не бог весть каким изощренным способом миловидного парнишку быть "пидаром" элементарно назначил, и в этом - в такой расстановке понятий - была своя, гомофобская, логика.

Ведь, читатель, на самом деле! Не могли же они, борцы-бойцы, стопроцентные мачо и вообще настоящие парни, возжелать позабавиться с пацаном-натуралом, то есть с таким же, как они сами, настоящим парнем! В мире парней настоящих и натуральных такое немыслимо, и настоящий и даже стопроцентный парень никогда подобного не возжелает, и даже мысль о подобном его может запросто вывести из земного равновесия! Другое дело - "пидар"... или - "педик"... или - вообще "голубой", - такие извращенцы для того и рождаются, чтобы нигде и никогда, ни при каких, даже самых что ни на есть военных обстоятельствах не попадаться настоящим парням на их магистральном пути! Потому как они, настоящие парни, этого не только не любят, но и даже элементарно не выносят. И если какой иной заблудившийся птенчик вдруг оказывается рядом, то настоящие парни за недостатком ума почитают за честь, доблесть и даже геройство этого самого птенчика завафлить, офаршмачить, отпидарасить, то есть унизить и уничтожить, дабы не повадно было вылезать-высовываться этим пидарам и прочим извращенцам из своих грязных притонов и ходить своими грязными ногами по земле, принадлежащей только им, натуральным парням и прочим не менее настоящим мачо... О, какая это правильная и потому жизнеутверждающая логика!

И не только правильная и жизнеутверждающая, но и позволяющая время от времени борцам-бойцам и прочим гомофобам разгрузить свои переполняемые святой борьбой чресла, ибо, как мы уже проговорили, пламенная ненависть есть ни что иное как извращенная и потому бессмысленная по сути и уродливая по форме любовь... Вот такая, значит, получилась завязка: гуляли три настоящих неподкупных парня поздним вечером, и повстречался им пидар... ну, то есть, если следовать исторической правде, повстречался трём недорослям, убивающим время, просто миловидный парнишка... да, миловидный, и не более того - ни на йоту не более, но поскольку было уже поздно и даже безлюдно, а душа у бойцов и даже борцов со всякой нечестью жаждала приключений, в том числе и даже в первую очередь половых и сексуальных, то, дабы поразвлечься без ущерба для самосознания и прочего немаловажного имиджа, миловидного этого мальчишку "пидаром" тут же назначили... а дальше уже совсем просто - логика у парней с пыльной городской окраины была простая и не замысловатая, как интеллект инфузории: коли ты пидар, становись!

Часть 5

"Ебать таких надо!" - с этими словами молодой гражданин, то есть самый старший из трех умственно вечных тинэйджеров, уже успевший посетить с первым и даже вполне официальным визитом места не столь отдалённые, мертвой хваткой вцепился в пацанскую чёлку, и сделал он это так удачно, что у пацана из глаз едва не брызнули слёзы. - Толян, крути ему руки! Ведём в кусты..."

Надо ли говорить, что Толян, еще не совсем понимающий, какое захватывающее приключение сейчас будет разворачивать в самом что ни на есть реале, с послушной готовностью и даже собственным своим азартом тут же вывернул-заломил парнишке руки! Так вдвоем - и пока всего лишь при визуальном соучастии третьего - полусогнутого парнишку без труда ввели в ближайшие кусты, - все произошло, можно сказать, без каких-либо отягощающих рефлексий и разных-прочих малосвойственных настоящим парням прибамбасов. Продолжая едва ли не скальпировать паренька, старший недоросль, уже возбуждённо и даже сосредоточенно сопя, без труда опустил его вниз - и паренёк, у которого, к тому же, были по-прежнему заломлены назад руки, оказался на коленях...

Ну, а дальше, мой читатель, случилось то, что и должно было случиться, когда ты миловиден и юн и когда на пути твоей безнадзорности вдруг встречаются настоящие мачо-гомофобы... Сначала парнишке давали в рот - сладко и торопливо вафлили его... по очереди... все трое... С торчащими залупившимися концами три настоящих парня с пыльной городской окраины, возбужденно сопя, кружили вокруг стоящего на ветру своей безнадзорности миловидного парнишки и, то и дело поднося к его губам стволы своего оснащения, вынуждали снова и снова сосать, каждый раз пытаясь впихнуть-всунуть как можно глубже...

А потом паренька, слабо сопротивляющегося по причине внезапно снизошедшей на него смертельной усталости, без особого труда втроём опрокинули на землю, повалили-завалили на спину и, задирая ему ноги и одновременно сдирая с него брюки и вместе с ними трусы, в один момент оголили, обнажили для собственного извращенного сладострастия белый пацанский зад...

Понятно, что первым был тот, который уже топтал зону, - слепая, тупо вонзившаяся боль разодрала миловидному парнишке анус, огнём обожгла-опалила промежность, но в ответ он смог лишь мучительно и безысходно промычать, ибо в это самое время один из бобиков, стоя на коленях с полуспущенными штанами и торчащим членом, вдавленной в лицо ладонью запечатывал парнишке рот... Потом, когда зону топтавший кончил и, глядя вдруг опустевшими глазами, отвалил в сторону, миловидного парнишку сноровисто и как-то перевозбуждённо быстро изнасиловал Толик... Потом, сопя и пыхтя, от того же самого перенапряжения никак не кончая, парнишку мучительно долго насиловал тот, который до этого держал-зажимал рот...

А потом они, три бойца невидимого фронта и вместе с тем непоколебимо пламенные борцы на фронте видимом, тихо пересмеиваясь, смотрели, как парнишка встал с земли, как дрожащими руками натянул вместе с трусами брюки, как безучастно выпрямился, почти равнодушными глазами глядя на своих мучителей...

"Вот так, птенчик! - удовлетворённо и уже без прежней упругости в голосе подытожил тот, который отсутствовал дома полтора года. - Ебали вас, пидаров, ебём и ебать будем! Пока вас, бля, всех не уничтожим! Так своим и передай! Правильно, парни, я говорю?" "Гы-гы!" - они, эти самые парни, уходили, и до парнишки, стоящего на ветру своей судьбы, всё глуше и неразличимее доносились их затихающие голоса: "Ну, ты, Генчик, ему и засадил! Я думал, он мне ладонь прокусит..." - "А Толян, бля, Толян! Тот уже давится, а Толян ему хуй вгоняет всё глубже..." - "Пацаны, а я..." - "Правильно! Так и только так с этими пидарами надо..."

Вот такая история... да, чуть не забыл! Незадолго до этого в иных городах и в городе N в том числе прошли-состоялись выступления униженных и оскорблённых засильем голубого цвета в палитре жизни. До иных городов нам дела нет, а в нашем сказочном городе - в городе N - наиболее деятельные и неравнодушные граждане, и особенно и даже прежде всего те, кому посчастливилось жить-и-плодиться на вечно пыльных городских окраинах, поднадзорно сбившись в приличных размеров стаю, преднамеренно, управляемо и громогласно пару часов клеймили содомитов, извращенцев и прочую нечестивую публику, мешающую им чувствовать своё душевное равновесие.

О, мой читатель, кого там только не было, на том целомудренном мероприятии! Прыщавые однозначные юноши в пору своих подростковых комплексов, благочестивые девственные старцы с непроходимо святыми ликами, придурковатого вида старушки - штатные божьи одуванчики... ну и, конечно, всякие любопытные, которые, как мухи на мёд, всегда слетаются по подобные мероприятия с целью духовного времяпрепровождения... и вот: все они, слившись в экстазе платного и бесплатного негодования, невинно ангельскими голосами ревели-скандировали: "смерть содомитам!"; ну, и прочие, не менее толерантные и даже высоконравственные лозунги...

В принципе, мой читатель, об этом весеннем обострении инстинкта самовыражения я и вовсе не стал бы упоминать в нашей сказке о братьях Ване и Ростике, поскольку за последние годы на городской площадке и в ящике телевизора мы видели-перевидели самых что ни на есть разнообразных клоунов и ряженых, но вот к чему я об этом упомянул: на том целомудренном и не таком уж стихийном шабаше в первых рядах наиболее пламенных бойцов-патриотов нашего города маячил как раз таки этот самый недоросль, который за мелкий разбой был вынужден и даже принуждён отлучаться на полтора года от родного дома, и даже негодовал он не менее искренно, чем прочие святые люди... гвозди бы делать из этих людей!

Так вот: вся эта не очень весёлая и даже преступная история... то есть, мой читатель, ночная история - в кустах, а не дневная - на площади, случилась-произошла не где-нибудь, а в нашем сказочно многогранном городе N, но не это вовсе и даже совсем не это главное, - вспомнил я её, эту не ставшую повсеместно известной широкой общественности историю, исключительно потому... ты, надеюсь, помнишь, читатель, как маленький Ростик обжал-обхватил жаркими влажными губами полголовки Ваниного петушка, нижней губой при этом как бы невольно и даже непреднамеренно пощекотав уздечку? Так вот: от всей этой безоглядной и, не побоимся этого сказать, безответственной устремленности юного Ростика к новым радостным ощущениям во всём теле Вани и даже немного в Ваниной душе вдруг возникло мгновенное желание грубо... да, совершенно грубо и неопровержимо напористо двинуть своим петухом юному Ростику в рот со всей что ни на есть молодой силой, с этой самой молодой силой вогнать его, то есть петушка, до самого кустистого обрамления и, обхватив ладонями стриженую голову Ростика, тут же начать посредством целенаправленных движений с упоительной бесконтрольностью первобытного недоросля-тинэйджера с вечно пыльной городской окраины засаживать юному Ростику, как говорят в таких случаях люди сведущие, по самые помидоры... или - насаживать со всей силой округлившийся рот юного Ростика на себя - на вздыбленного петуха, что, в глубоком принципе, одно и то же...

Словом, вот такие, тёмные и вполне примитивные, чувства возникли на какой-то смутный миг в Ванином теле и даже - частично - в его душе... и я вдруг подумал, мой читатель: а что бы стал делать Ваня, окажись он в ту летнюю ночь там, в кустах - в компании трёх молодых соотечественников экземпляром четвёртым? Держал бы руки? Суетливо, нетерпеливо помогал бы стягивать-сдёргивать с миловидного парнишки штаны? Сопя и пыхтя, возбужденно и, подобно своим друганам-гомофобам, не совсем интеллектуально гыкая-ухмыляясь, засаживал бы своего всегда готового и даже беспринципного петуха по самые эти самые?

Или, может, у Вани, студента первого курса технического колледжа, хватило бы душевной зрелости и по-настоящему мужского самопонимания воспротивиться происходящему и даже... даже - встать на защиту этого случайно оказавшегося на ветру всеобщей и частной судьбы миловидного пацана в пору своей только-только обозначившейся и потому ещё безответно хрупкой юности... Я, если честно, не знаю, как поступил бы Ваня: я недостаточно хорошо знаю Ваню... но мне, мой читатель, тот Ваня, которого я знаю, студент первого курса технического колледжа, чем-то нравится, и потому... потому - мне искренне хочется верить, что Ваня, даже если б он жил на пыльной городской окраине, где социум порождает сознание и откуда вечно праведные люди постоянно рекрутируют комплексующую недоросль в ряды понятно какие, он бы всё равно... да, всё равно бы он, то есть Ваня, студент первого курса технического колледжа, не уподобился бы тем бесконечно мужественным и полноценно настоящим парням, которые днём с пеной у рта едва ли не с упоением клеймят "содомитов" и прочую "нечисть", а по ночам в качестве увлекательного приключения сомнительно девственную дневную теорию преобразуют в не лишенную некоторой пыльной приятности практику...

Во всяком случае - и я должен это со всей беззастенчивой определённостью констатировать - у Вани хватило ума и даже душевного интеллекта предоставить юному, но мудрому в силу своей бесконечной и даже бескрайней любознательности Ростику самому решать, что делать, когда делать, и главное... да, это самое главное - как делать. И юный Ростик, какое-то время в состоянии изучающего ознакомления подержав свои губы на полпути, двинул губы дальше - познающий Ростик, сильно округляя губы, вобрал в рот сочную головку Ваниного петушка полностью, то есть всю, и - губы Ростика жарко сомкнулись...

Бедный Ваня! Затаив дыхание, глядя на всё это неизъяснимое блаженство сверху вниз, голый Ваня стоял в серебристом лунном свете, бесплатно льющимся в комнату из звёздной безграничности, и даже не шевелился, осознавая всю бесконечную сладость этого безгранично древнего и вечно юного сказочного действа, - держа пальцами одной руки Ваниного петушка как раз посередине, а ладонью руки другой обхватив и даже неопровержимо удерживая голого Ваню за бедро, словно боясь, что Ваня, стоящий на ветру своего наслаждения, вдруг исчезнет-испарится, юный Ростик осторожно пошевелил губами, и в то же время Ваня ощутил-почувствовал, как язык Ростика совершенно непроизвольно скользнул по уздечке... но - держа головку Ваниного петушка во рту, Ростик снова замер.

- Росточка, губами... губами подвигай! Головой... - не выдержал Ваня этого изощрённо неторопливого и даже необъяснимого для него, для Вани, промедления.

Непроизвольно желая помочь Ростику, Ваня всё ж таки двинул своим петушком по рту юного Ростика... но разве мог малоопытный и даже совсем неопытный Ваня, студент первого курса технического колледжа, рассчитать свой блицкриг с точностью до сантиметра! Ростик тут же протестующе замычал, не выпуская, впрочем, петушка изо рта, но вместе с тем выталкивая его, слишком нетерпеливого, упругим языком назад, и Ваня тут же забрал свои слова обратно.

Юный Ростик, между тем, то ли Ванины слова услышал, осознал и, не медля, взял их на вооружение, то ли руководствуясь неким слепым и потому совершенно непроизвольным инстинктом, осторожно, то есть совсем не так разухабисто и прытко, как это бывает в реальной жизни, задвигал стриженой головой, отчего его губы заскользили без особого размаха по сдвинутой крайней плоти Ваниного петушка... и снова Ваня почувствовал, как от невидимой, но вполне осязаемой сладости конвульсивно сжалась и без того непорочно сжатая дырочка его ануса... руки Ванины, до этого бесхозно и как бы ненужно висевшие вдоль тела, непроизвольно приподнялись - и Ваня горячими ладонями несильно сжал плечи любознательного Ростика, с невинным сопением сидящего перед ним, перед Ваней, на краю постели... в тот же миг одна рука, наиболее инициативная, скользнув по плечу и даже по шее, раскрытой ладонью оказалась у Ростика, без какой-либо особой амплитуды, но, тем не менее, с увлечением и даже уверенностью колыхающего головой, на стриженом затылке, - Ваня, чуть придерживая голову Ростика, вновь попытался принять посильное участие в этом всё ж таки совместном мероприятии: чуть сжимая булочки-полусферы, а проще говоря - совсем незначительно двигая бёдрами, Ваня стал делать скромные, но от этого не мене увлекательные встречные движения своим петушком во рту маленького Ростика, и даже не петушком, а одной только петушиной головкой... и, нужно сказать, Ростик не воспротивился, - теперь юный Ростик сидел с округлённым влажным ртом, а Ваня, ладонью придерживая его стриженую голову, ритмично скользил взад-вперёд во рту послушного Ростика своим окаменевшим от безоглядной сладости петухом...

Часть 6

И понятно, что бесконечно и даже безоглядно долго всё это продолжать не могло, - в туго сжатом, девственно стиснутом анусе Вани уже не просто покалывало, а зудело и гудело, а сам анус, точнее, непорочные мышцы сфинктера конвульсивно и даже неуправляемо сжимались, и хотя видеть этого никто не видел и даже видеть не мог, но ощущение у Вани, скользящего своим членом во рту Ростика, было именно такое... чувство сладострастия и даже наслаждения нарастало - и вдруг... юный Ростик даже не понял, что к чему, - Ваня, рывком вырвав своего петушка из теплого и бесконечно сладкого рта любознательного Ростика, тут же схватил свой член рукой, и на губы и нос Ростика из петушка, точнее из раздувшейся головки со свистом и даже с шипением брызнула вязкая, горячая, обильная струя... и тут же - еще одна... и - ещё... казалось, Ваня, совершенно утративший всякий контроль над своей безоглядной юностью, просто-напросто хочет омыть-оросить Ростика на всю оставшуюся жизнь, - спермы было так сказочно много, что она, горячая и даже обжигающая, тут же потекла по губам растерявшего Ростика к подбородку...

- Росточка... - то ли выдохнул, то ли безнадзорно прошептал голый Ваня, студент первого курса технического колледжа... и, внезапно опустившись перед Ростиком на колени, стремительно прижал мокрое лицо бесконечно любимого Ростика к лицу своему, одновременно целуя юного Ростика в губы, в нос, в подбородок, в щеки сквозь чуть солоноватый вкус своего лунного наслаждения...

Потом, конечно, они еще раз сходили в душ - уже вдвоем и даже сразу одновременно... но если ты, мой читатель, по причине знания реальной жизни или в качестве очевидца или даже участника вполне реалистичных банных историй сейчас подумал, что там, то есть в ванной комнате, началась настоящая оргия либо что-либо в этом роде, то я должен тебя, мой проницательный читатель, огорчить: никакой оргии, а также прочего целомудренного непотребства в ванной не было...

Неугомонный Ростик, правда, пару раз потрепал под упругими струями воды Ваниного петушка, но висящий вальяжно петушок, словно не узнавая маленького Ростика, никак на это вполне безобидное заигрывание с ним, с петушком, не отозвался... да и поздно уже было, - спать Ваня и Ростик легли вместе, и легли в более чем естественном виде - по предложению всё того же маленького Ростика спать Ваня и Ростик легли в виде совершенно обнаженном и даже голом, причем, сбоку прижавшись к Ване, маленький Ростик на всякий пожарный случай решил спать, держась за Ваниного уже давно спящего, но даже в сонном виде восхитительного петушка; впрочем, Ваня, студент первого курса технического колледжа, не возражал... так они, маленький Ростик и не очень маленький Ваня, сами того не заметив, крепко и даже вполне удовлетворённо уснули... причем, Ваня, студент первого курса технического колледжа, был удовлетворен вполне и конкретно, дважды испытав с юным Ростиком ощущения хоть и земные, но очень и даже очень божественные... а юный Ростик, хотя чувств подобных и не пережил, но - по причине своего неведения об этих самых и подобных чувствах - тоже был удовлетворен конкретно и даже более чем вполне, ибо всё, что он хотел увидеть и рассмотреть, он не только увидел и рассмотрел, но и... впрочем, мой терпеливый читатель, ты сам только что был свидетелем того, что и как юный и бесконечно любознательный Ростик целый вечер рассматривал на ветру своего скороспелого взросления...

И вот, мой читатель, что я подумал... Ну, ладно - ты, которому я верю и даже доверяю, то есть - ты, который видел и такое, и многое другое, - ладно, мой терпеливый читатель, ты, которого ничем не удивишь на этой вечно весенней земле и который не склонен бесконечно правдоподобно лицемерить и даже придуряться, изображая из себя деву Марию... ну, а если эту совершенно безобидную по форме и не менее безобидную по содержанию сказку одолеет какой-нибудь однозначно святой и безукоризненно целомудренный человек из тех правдоподобных людей, которые днём являют на всеобщее обозрение лик безупречной нравственности, а после захода солнца безудержно порхают по разным весёлым сайтам с целью нравственного воодушевления для дневных своих безупречных бдений... да, вдруг сказку эту прочитает такой бесконечно небезразличный боец-борец? Или прочитает какой-либо другой аналогичный бобик? Совершенно неизвестно, как этот бобик... ну, то есть, бесконечно правдивый человек, хотел я сказать, отреагирует ночью... но ведь ночь, как известно, сменяется днём, а днём, как известно, многие святые люди включают совсем другую музыку... - вот в связи с этими-то обстоятельствами и даже метаморфозами, мой читатель, я подумал: вдруг иной ночной человек, не погнушавшийся ночью дочитать эту сказочную историю до конца, днем возопит в многогранной душе свой, что это и не сказка вовсе, а сплошная апологетика разврата... да как рявкнет этот бесконечно нравственный бобик на каком-нибудь очередном корпоративном мероприятии: "смерть содомитам!", да как разойдётся, как разойдётся не на шутку... и будет, чего доброго, такой многогранный бобик в форме публичной и даже, может быть, не бесплатной гомофобии страдать и маяться до самого, можно сказать, вечера - до захода солнца... вот о чём я подумал, мой всё понимающий читатель!

И понятно, что земные и даже небесные страсти этих самых бобиков и прочих божьих одуванчиков вкупе с прыщавыми комплексующими недорослями меня, малообразованного и вообще в данный момент ничем недипломированного, мало волнуют, - ими, как я полагаю, занимаются дипломированные бобиковеды... Но - что такое их во всех отношениях толерантная речовка "смерть содомитам"? Это - смерть Ване? И смерть безобидному Ростику? Так, мой читатель, получается? Так. Получается так, и очень, я скажу, интересно получается... Конечно, Ваня, студент первого курса технического колледжа, любознательного Ростика еще не содомировал в безупречно полном смысле этого слова по причине некоторого чисто технического несоответствия, а также полного отсутствия надлежащего опыта в этом столь неоднозначном и даже деликатном деле... но ведь содомирует, обязательно содомирует, и даже... даже сделает это в недалёком будущем! - они, Ваня и Ростик, на бесхозном ветру своей лунной безоглядности уже вдохнули - каждый по-своему и оба вместе - пусть едва различимые и даже вовсе еще невнятно звучащие, но несомненные в своей объективности звуки древней песни, и смутные, как мираж, берега праотчизны, залитые солнцем и свободой, уже замаячили размытыми - то возникающими, то вновь ускользающими - контурами на горизонте... "смерть содомитам!"

Ах, мой читатель! Я не знаю, как громко и однозначно зазвучит дальше - в неуклонно нарастающей жизни - эта древняя песня для Вани и Ростика... более того! - я совершенно не знаю, суждено ли им будет когда-нибудь увидеть-узреть берега праотчизны вблизи - или лунное наваждение лишь на какой-то жизненный миг лёгким дуновением коснётся их, Вани и Ростика, и, не захватив, не увлекая всё дальше и дальше, оно, это самое наваждение, растает-исчезнет, словно его никогда и не было... всего этого я, мой читатель, не знаю! В конце концов, существует немало и даже много людей, которые, испытав влечение к одному полу, испытывают аналогичное влечение к полу другому... впрочем, мой просвещённый читатель, это я к слову - на заметку бессонно бдящим бобикам и прочим бесконечно безгрешным людям. Но вот что интересно...

Понятие "гомосексуализм" до сих пор связывается в сознании многих людей с весьма неясными представлениями, большей часть негативно окрашенными: одни считают его болезнью, другие, не менее проницательные и интеллектуально подкованные, дефектом характера или даже морально-физическим извращением; более того, на пыльных городских окраинах традиционно и потому неизменно угрожающе принято считать, что гомосексуализм среди мужчин постыдное и даже преступное явление, которое трудноискоренимо... ну, и как следствие: "смерть!", - о, многие настоящие мужчины и даже всякие прочие мужчинки, независимо от возраста и пола, со всей неопровержимой уверенностью полагают, что единственно правильный, нормальный и потому законный способ регуляции полового влечения - это акт с женщиной!

На самом деле, как это не печально это для всех вышеназванных идейных людей, известных своей неопровержимой святостью, есть... есть варианты другие, и не просто другие, а не менее нормальные и даже, может быть, еще более законные... Альфред Кинси, один из крупнейших исследователей нашей поднадзорной сексуальности, так и писал: "С самого начала истории гомосексуализм составлял значительную часть человеческой сексуальности, особенно потому, что он является выражением заложенных в человеке его основных качеств". И ведь действительно, если задуматься да оглядеться... а оглядевшись по сторонам, мы увидим немало любопытного и даже занимательного на нашем бесконечно просвещённом небосклоне.

Ну, во-первых... явления гомосексуализма известны давно. Причем, известны эти явления так давно, что следы их теряются в незапамятной древности... Первые упоминания о них, то есть об этих явлениях, мы, мой читатель, находим в папирусах Древнего Египта, согласно которым боги Фет и Горус - кстати говоря, братья - состояли между собой в этих самых, как теперь принято говорить, гомосексуальных отношениях. Далее: гомосексуализм встречался у первобытных народов Африки, Азии и Америки... возможно, что он встречался даже у неандертальцев... а почему, собственно, нет? Чем, собственно, эти самые неандертальцы были хуже или лучших всех прочих? Обычные геи-неандертальцы... Далее: гомосексуальные отношения были весьма и весьма распространены в древней Индии, в Вавилоне, в Египте, в Древней Греции, в Древнем Риме... и даже - страшно подумать! - открыто поощрялись в так называемых высших классах общества. И не только там! Взять, к примеру, Китай... согласно неоспоримым свидетельствам, гомосексуализм в этом самом Китае был широко и плодотворно развит еще во времена великой Ханьской империи, и не просто развит, а там даже существовало пять подвидов этой самой китайской педерастии; называю, чтоб не быть голословным: первый - педерастия приятельская, которая сопровождала китайца всю его жизнь, начиная с самых первых пробуждений полового чувства... далее, в качестве второго подвида мужского гомосексуализма, выделялась подростково-профессиональная педерастия, которая был в Китае своеобразным элитарным и потому дорогим удовольствием... третьим подвидом китайской педерастии была дешевая уличная самопродажа, четвертым - самопродажа актерская: в актерской среде гомосексуализм процветал... и, наконец, пятый подвид, в отличие от предыдущих проявлений китайских гомосексуальных привычек, не был связан с выездной жизнью - это были домашние, но от этого не менее занимательные развлечения со слугами... И вообще, если уж на то пошло! Секст Эмпирик, к примеру, уверяет своих читателей, что подобная любовь вменялась персам в обязанность каждому... и тогда всеми презираемые и ревнивые женщины, повернувшись задом, предложили мужчинам услуги, сходные с теми, которые могли предоставить юноши, - кое-кто из мужчин согласился попробовать, но тотчас же вернулся к прежним привычкам, не найдя в себе сил переносить подобный обман! Как не вспомнить здесь дерзкую персидскую поговорку: "Женщины - для долга, юноши - для удовольствия"!

Конечно, в некотором роде мужской эгоизм и даже, так скажем, сексуальный шовинизм, но... с другой если взять стороны, то коротко и ясно, и даже вполне понятно, что на самом деле было преисполнено для тех самых мужчин подлинной поэзии... Вот какова была панорама сексуальной жизни в те стародавние времена, если мы, мой читатель, непредвзято и даже пытливо оглянёмся на какое-то мгновение назад. Но я, собственно, не об этом, - я, применительно к нашей сказке, о праотчизне... Так вот, до какого-то времени гомосексуальная любовь и прочая голубизна существовала в Греции (как, впрочем, и везде) без какого-либо особого сакрального смысла: трахались парни между собой без всякой высокой цели - кому и как вздумается... ну, влюблялись, конечно - не без этого... особо не прятались и не стыдились, но и на всеобщее обозрение чувства свои не выставляли, - словом, всё было, как у нас, у цивилизованных... и вдруг - на тебе: некие дорийцы, последнее эмигрировавшее в Грецию дикое горное племя, вводят любовь к юношам не как банальный трах по принципу "всунул-вынул", а как признанный публично и потому заслуживающий всякого уважения народный обычай... да-да, не больше и не меньше: народный обычай! Собственно, с этого и начнётся золотая пора античной цивилизации... И если древний Гомер по причине своей близорукости никогда не упоминает о каких бы то ни было педерастических отношениях, то уже прозорливый Солон, афинский законодатель и политик, причисляемый за свой ум к семи древнегреческим мудрецам, описывает педерастию как безобидную радость юности, и потому нет ничего удивительного в том, что в цветущую эпоху Эллады такие отнюдь не последние мужи, как Эсхил и Софокл, Сократ и Платон, были... правильно! - все эти вышеназванные достойные мужи были, мой читатель, педерастами... да и как было им, и не только им, педерастами не быть, если, по мысли всё того же самого Солона, причисляемого за свой ум к семи древнегреческим мудрецам, и даже, добавим мы, не просто по какой-то там безответственной мысли, а по мысли, с лихвой воплощенной в жизни свободных граждан Афин, сожительство с подростками рассматривалось как наиболее безобидная и социально приемлемая форма внебрачного сексуального удовлетворения для взрослых мужчин. Более того! Тот же самый Солон, причисляемый за свой ум к семи древнегреческим мудрецам, рассматривая сексуальную связь взрослых мужчин с подростками как наиболее безвредную и безобидную форму сексуального удовлетворения, предполагал и полагал, что помимо всех прочих сопутствующих приятностей эта связь имеет ещё и неоспоримое во всех смыслах значение воспитательное... да-да, мой читатель, именно так!

Вот об этом-то, собственно, я и хочу сказать несколько совершенно ни на что не претендующих слов, пока... пока - в лунном свете своей неповторимой весны - крепко и даже безмятежно спит Ваня, студент первого курса технического колледжа, и, прижимаясь к нему и сладко посапывая, спит, улыбаясь чему-то во сне, юный любознательный Ростик... как там рычали-скандировали бесконечно праведные и потому девственно безупречные бобики? "смерть содомитам"? Так вот, несколько слов, пока юноши - младший Ростик и старший брат его, Ваня - мирно спят на весеннем ветру своей безмятежности...

Не просто так и даже совсем не просто так древние люди, то есть мальчики, парни и мужчины, повсеместно трахались в голубом, так сказать, варианте, а такому безудержному и едва ли не всех охватывающему явлению были свои объяснения... смешные, конечно, и даже дикие по причине безвозвратно ушедшей древности, но тем не менее интересные: подобно Солону, причисляемому за свой ум к семи древнегреческим мудрецам, доктор Гиппократ, личность и вовсе хорошо известная в общечеловеческих кругах уже не одно тысячелетие, одобряя гомосексуальность, считал и верил, что вместе с семенем взрослого мужчины подросткам передаются его, то есть этого самого мужчины, мужественность, сила и прочие не менее положительные качества и свойства, - вот эта-то экзотическая концепция и объясняла не просто терпимое, а весьма и даже повсеместно поощрительное отношение к однополой любви в античной Греции.

Короче говоря, трудно с точностью до года определить, когда гомосексуальная любовь приобрела в Древней Греции совершенно массовый характер, но со всей неопровержимой достоверностью известно, что если, скажем, во времена Гомера эта самая любовь еще не имела столь обоснованно широкого распространения, то во времена Аристотеля она уже цвёла и благоухала самым что ни на есть голубым и весёлым цветом... Да-да, именно так, как ни печально это осознавать наиболее спустя пару тысячелетий целомудренным представителям современных пыльных окраин! Итак, в чём же всё это выражалось конкретно - какими гранями сверкала-лучилась однополая любовь в Древней Греции?

Во-первых, древнейшие формы таких отношений были связаны с воинским обучением: юноша был для мужчины-воина не просто эротическим объектом, но учеником, за которого он, мужчина, нес полную ответственность перед обществом. Во-вторых, распространению повсеместной педерастии способствовала сама система обучения: получая образование, юноши жили в закрытой мужской среде, где главной целью было сформировать у них истинно мужские черты... одним словом, старший мужчина был образцом, меценатом, он посвящал юношу в жизнь, в том числе и в жизнь сексуальную. Отсюда понятно, что гомосексуальные связи получили самое что ни на есть глобальное распространение прежде всего среди воинов, спортсменов, учащихся...

Много преданий сохранилось относительно среды аристократов, в которой гомосексуализм вообще приобретал особый и даже сакральный смысл: считалось, к примеру, и нужно отметить, не без некоторых на то оснований, что гомосексуальные наклонности связаны с эстетикой, этикой, интеллигентностью и мужеством... считалось также, что старшие мужчины оказывают благотворное влияние на юношей, воспитывая в них истинно мужские качества: ум, храбрость и стремление к прекрасному. Любовь к красоте мужских форм вырабатывалась в гимназиях и в других общественных местах, где толпилась голая молодежь и где она сообща занималась телесными упражнениями, или во время больших праздников и в театре, где точно так же представлялась возможность любоваться мужской красотой и силой. Привязанность мужчины к юноше или даже одного, но более взрослого мальчика к другому сопровождалась в те дикие времена всеми симптомами романтической любви: страстью, почтительностью, неистовством, ревностью, серенадами, сокрушеньями, жалобами и бессонницей... словом, блин, всё у них было, как у людей! Почти как у нас...

Гомосексуальные пары совершали паломничество к могиле Ялноса, возлюбленного Геркулеса, чтобы там принести клятву в вечной любви... да что там смертные! Даже в среде бессмертных богов процветала педерастия, то есть всё та же самая любовь к молоденьким юношам, - вот до каких заоблачных вершин доходили все эти амурные шуры-муры в то далекое и даже древнее доисторическое время! И ладно бы - Зевс... ну, как в виде демократического исключения: про его шашни с юным Ганимедом не знает разве что человек совершенно уж образованный и даже святой в своей целомудренной незамутнённости каким-либо знанием вообще... так ведь нет же, нет! Не только Зевс, а едва ли не небожители отметились на этом сладострастном поприще... Вот, скажем, товарищ Геракл, любимейший герой греческих сказаний, который считался в античности олицетворением силы, мужества и отваги, победителем, освободившим людей от страданий, поборником справедливости и доброты, избавителем от бед и спасителем, а кроме всего этого, и без того немалого, он же считался носителем культуры, богом здоровья, покровителем атлетизма и даже палестр - школ борьбы... и, как следствие всего этого, то есть всей этой многофункциональности и даже некоторой универсальности, по всей Греции имелись его святилища и честь его учреждались многочисленные праздники и игры... и - что? А то, что и этот Геракл... и Посейдон, и Ахилл, и многие-многие другие герои и боги отличались, подобно Зевсу, своим гомосексуальным поведением!

Да и то сказать... кому, как не им, было передавать свои качества поколениям подрастающим, внутренне облагораживая юношей своим божественным семенем!

Часть 7

Ваня, студент первого курса технического колледжа, проснулся первым... радио, выполнявшее в "детской" роль будильника, еще молчало, накапливая в своём затаившимся безмолвии самые разнообразные новости о событиях и происшествиях, что случились за прошедшую ночь, и Ваня, едва открыв глаза и сразу всё вспомнив, покосился на Ростика, - юный Ростик, не торопящийся просыпаться, лежал на боку, прижимаясь животом к Ване, одна его нога была бесхозно заброшена на ногу Вани, одна его рука лежала на Ванином животе, и вот таким самым что ни на есть безнадзорным и потому совершенно бесхитростным образом к Ване прижимаясь, юный и беззащитный Ростик бесшумно и даже безмятежно посапывал, нисколько не торопясь узнать, что случилось в мире за прошедшую ночь...

А что, собственно, случилось? В конце концов, Ростик самым настойчивым образом хотел всего этого сам... и потом: всё, что случается, чаще всего случается в голове, а у Вани, надо отметить, голова была вполне здоровой, то есть без всяких въевшихся в душу комплексов и прочих отечественных фобий... да, именно так: Ростик никуда не делся и как был младшим и даже любимым братом, так им и останется, и Ваня, если кто-то его, то есть Ростика - младшего брата, обидит, без всяких апелляций и даже ни на миг не задумываясь порвёт обидчику пасть, а всё остальное - ветер, с места на место гоняющий в слабых головах словесную шелуху... и - осторожно, чтобы Ростика не разбудить, Ваня безнадзорно скользнул рукой вниз, - попка у Ростика, с самого вечера ничем не прикрытая, была, как показалось Ване исключительно на ощупь, еще соблазнительнее, чем накануне: скользнув чуткой обтекающей ладонью по двум упруго-мягким и нежно-теплым булочкам, едва прикасающимся, трепетно вздрагивающим пальцем проведя по сказочной ложбинке, Ваня свою обтекающую ладонь на одной их булочек вполне осознанно остановил, и ладонь, его, трепетно замершая в лучах радостно весеннего утреннего солнца, в тот же миг упоительно наполнилась...

Надо ли говорить, мой читатель, что Ванин петушок, давно уже живший по собственному и даже не всегда Ване удобному расписанию, проснулся еще раньше Вани! И в тот момент, когда Ваня только-только открыл глаза, его петушок, не раз и не два уже поднимавшийся, чтобы проверить, не проснулся ли Ваня, не то чтобы бодрствовал, но и не спал, пребывая, как в засаде, в некой выжидательной полудрёме... и вот, едва только Ваня, студент первого курса технического колледжа, наполнил свою ладонь, как его петушок бдительно вздрогнул и, ни секунды не раздумывая и ни мгновения не сомневаясь в необходимости своего бодрого присутствия на весеннем празднике Ваниной любознательности, тут же, стремительно и даже упруго подскочив во всю свою петушиную прыть, одномоментно принял боевую стойку... и, прижимая ничего не подозревающего и потому крепкого спящего Ростика ладонью одной руки к себе, лежащий на спине голый Ваня ладонью руки другой не без некоторого удовольствия потрепал-погладил затвердевшего петушка, но уже в следующий момент им обоим показалось такого не шибко пылкого утреннего приветствия мало - пальцы Ваниной ладони непроизвольно обняли-стиснули жаром пышущего петушка, и петушок в тот же миг оказался зажатым и даже сжатым в привычном кулаке Вани, студента первого курса технического колледжа...

Ну и, мой читатель, представь себе эту самую картину - древнегреческую идиллию: утро, весна, комната уже залита радостным солнечным светом, будильник еще молчит - еще не выплёвывает, торопясь и захлёбываясь, последние новости с мировых и прочих рынков движимости и недвижимости... голый Ваня, уже по-мужски оформленный, но еще по-мальчишески миловидный, еще элегантно гибкий в своих ничем не прикрытых на данный момент очертаниях, лежит на спине, вытянув ноги, сбоку к нему, уткнувшись в бедро горячим и даже чуть твёрдым петушком, мирно и сладко посапывая, прижимается юный, бесконечно любимый Ростик - и этот самый Ваня, ладонью одной руки нежно и ненавязчиво ощущая тугую горячую булочку беззаботно спящего Ростика, кулаком руки другой с утренним наслаждением ласкает своего неугомонно прыткого петушка... может быть, спрошу я тебя, мой впечатлённый читатель, это самая почти что идиллия на шуршащем ветру пролетающих мигов и есть вдруг внезапно, но узнаваемо проступившие контуры утраченной некогда праотчизны?

Да, конечно: дважды в одну реку истории войти нельзя, и как отдельно взятый человек никогда уже не может вернуться в своё босоногое счастливое детство, где мир был таинственно безграничен, а небо выше, так точно и человечество никогда не вернётся в пору своей детской наивности и даже счастливой дикости, не замутнённой и не загаженной пролетевшими на шуршащем ветру созидательными столетиями... но, быть может, спрошу я тебя, мой читатель, эту самую праотчизну можно открыть и увидеть в отдельно взятом и даже конкретно частном случае? И тогда все ликообразные бобики, все пыльные мачо со всех городских окраин, все скопом взятые и потому безупречно нравственные их кукловоды... словом, вся эта, прости меня, мой читатель, назойливо лезущая в нашу неповторимую личную жизнь пиздабратия покажется такой не заслуживающей внимания эфемерностью, что... собственно, нечего даже сказать... в том смысле, что не о чем говорить. И потом, у нас ведь, читатель, сказка - сказочная история, а все эти местные сталины-гитлеры, все эти бобики с неоднозначным прошлым и прочие лысообразные тины, от своей единичной ущербности группирующиеся в стаи и только в таком - стоеобразном - виде обретающие в своих глазах видимость полноценности... ну и к лешему! У нас, мой читатель, сказка, и сказка это про личную жизнь и даже жизнь частную...

Ну, и вот... Ваня, на какой-то миг совершенно увлёкшийся личной и даже частной жизнью, а именно: ладонью одной руки едва уловимыми поглаживаниями лаская попку спящего Ростика, а кулаком руки другой, сдерживая дыхание, уже более энергично и даже целенаправленно лаская петушка, - сам не заметил, как подкатили первые, но явно неоспоримые симптомы извержения вулкана... да и Ване ли, студенту первого курса технического колледжа, было со всей достоверностью не разбираться в этих симптомах! Мигом выпустив петушка из кулака, Ваня, стремительно переключаясь на что-либо более интересное, посмотрел на дисплей будильника, который - будильник, а не дисплей - должен был рано или поздно заговорить вполне человеческим голосом... ни хрена себе - рано или поздно! До всеобщей побудки оставалась буквально минута... даже меньше... меньше... и Ваня, действуя интуитивно и даже непредсказуемо, в один миг осторожно, но в то же время торопливо и даже стремительно откатился от сладко спящего на ветру своей беззаботности Ростика и, не потревожив этот самый сон, бесшумно и мягко, как рысь, приподнялся с кровати, - легким взмахом руки, стремясь упредить объективно утекающее время, Ваня в одно мгновение да груди прикрыл целомудренно оставленного Ростика простыней и, рассекая утренний свет своим вздыбленно торчащим залупившимся петушком, попутно захватывая трусы и шорты, устремился из "детской", бесшумно прикрыв за собой дверь, в туалет... и - в самый раз! - будильник, выполняя свою главную функцию, громким человеческим голосом, весело захлёбываясь, заговорил...

Трудно сказать, почему Ваня сделал так... может быть, не без некоторого основания предполагая, что юный Ростик, заслышав влетевший извне голос, привычно проснётся, он, то есть Ваня, хотел деликатно оставить маленького Ростика, накануне не без успеха углублявшего своё знакомство с его, Ваниным, петушком, в банальном, если так выразиться, одиночестве - хотел, спонтанно осознав это, оставить его, юного Ростика, наедине со своей утолённой любознательностью? Я, честно говоря, не знаю... да и невозможно знать всё!

В туалете, первым делом отлив, голый Ваня уже хотел натягивать трусы и даже шорты, чтоб выйти из туалета не каким-то диким, а вполне цивилизованным человеком - студентом первого курса технического колледжа, но... разогретый и даже разгоряченный Ванин петушок смотрел на это несколько иначе, а если сказать более определённо, колом стоящий петушок требовал однозначного продолжения и даже... даже, не побоимся этого предположить, окончания-завершения утренней рукопашной игры и прочей не менее целомудренной манипуляции... что касается "прочей не менее целомудренной манипуляции", то это было на данный момент вне досягаемости его, петушиных, помыслов и даже от него, от петушка, вообще не зависело, а вот что касается завершения-окончания в рукопашном, так сказать, варианте, то Ваня, студент первого курса технического колледжа, был, что называется, под рукой - здесь разгоряченный петушок не только мог требовать, но и все на то неоспоримые основания имел, - и Ваня, беспринципно и одновременно с некоторой целеустремленностью, повесив трусы и шорты на крючок, тут же сжал петушка в горячей ладони... ну, картина, мой читатель, не бог весть какая экзотическая, а даже банальная и широко, то есть повсеместно, распространённая: голый Ваня, судорожно вздрагивая ягодицами, конвульсивно и даже непроизвольно их сжимая-стискивая, стоял в туалете и, ладонь одной руки сунув-вставив себе между ног, указательным пальцем для более острого восприятия летящего мига нажимая-надавливая на промежность чуть ниже непорочно и даже девственно стиснутой дырочки ануса, кулаком другой руки сладострастно упивался рукопашной схваткой на весеннем ветру своей юной и даже неповторимой данности... ну и, спрошу я тебя, читатель, кто в здравом и вообще не в похмельном уме его, Ваню, за это осудит? Да и много ли найдётся на белом свете парней, мальчиков и мужчин, кто, вступая в пору своей неповторимой весны, не делал или не делает точно так же?

Летом и зимой, весной и осенью, стоя, сидя и лежа в самых разных и разнообразных местах все парни мира занимаются этим, и только совсем праведный и бесконечно знающий жизнь святой человек рискнёт отрицать существование этого пронизывающего столетия никому и нигде не подконтрольного и потому совершенно никем никогда не управляемого бесконечного потока сознания... впрочем, что ходить далеко, если я могу вспомнить совершенно близкое: в пору моей собственной шумящей юности у меня, тогда еще необузданного, был друг и даже недолгое время любовник, который, проживая в самом известном и знаменитом курортном городе тогда еще нашего общего побережья, полюбил заниматься этим самым в море: заходя на пляже, центральном и многолюдном, по шею в воду, он, колыхаясь в изумрудной воде - рассматривая загорелые торсы молодых парней и хрупкие торсы юных дам, не без помощи невесомо двигающейся руки доводил себя, уже не маленького, до странно невесомого, но от этого не менее, а может и более сладкого оргазма, - и юное семя его, извергаясь из невесомого петушка, медленно уплывало, растворялось в необъятной морской пучине, - да и он ли один на том популярном побережье-пляже, заходя в воду, рукопашно любил себя и всех-всех таким экзотическим образом?.. Дёрнувшись, голый Ваня невольно приоткрыл в немом завершающем всхлипе рот - и в тот же мгновение петушок, запрыгав в его ослабевшей руке, упруго и даже победно выстрелил в привычный ему, петушку, белоснежный унитаз утренней порцией весеннего самовыражения...

Часть 8

Будильник, отстрелявшись новостями, уже вовсю наяривал порядком поднадоевшую, но хорошо оплаченную и потому безумно популярную песню, а юный и даже ответственный Ростик беззаботно спал, никак не реагируя на все эти хотя и ненавязчивые, но достаточно громкие проявления внешней жизни... у Вани даже мелькнула мысль, что юный хитрый Ростик и не спит вовсе, а коварно придуряется их каких-то своих любознательных побуждений, но, присмотревшись внимательно и даже пристально, Ваня тут же отбросил всю эту свою вдруг вспыхнувшую подозрительность за борт корабля истории, - маленький Ростик не притворялся, а по-весеннему сладко и даже беспечно спал в самую что ни на есть натуральную величину...

- Ростик! - севший на корточки Ваня потрепал маленького Ростика за плечо. - Росточка...

- М-м-м... - тут же, не открывая глаза, пропел-промычал Ростик свою хоть и бесплатную, но не менее популярную у него, у Ростика, песню.

- Вставай... - сказал Ваня.

- М-м-м... - сказал Ростик... и хотя он, Ростик, пошевелился, но глаза всё равно не открыл.

Вот ведь... противный! В любой другой день Ваня, нетерпеливый студент первого курса технического колледжа, без всяких церемоний и антимоний дернул бы Ростика за плечо, обозвал бы его "бычарой" или даже "маленькой коровой", присовокупив к этому "хватит выпендриваться!" - и юный Ростик, заслышав эти слова и даже определения, подскочил бы как миленький... мама, конечно, всегда огорчалась, слыша, какими словами взрослый Ваня будит младшего брата - маленького Ростика, и даже потом всегда выговаривала Ване и Ваню воспитывала, но великовозрастному балбесу Ване всё было ни по чём... однако теперь Ваня, знающий наверняка, что никто его не услышит и никто ему замечание не сделает, почему-то даже не подумал применить свою излюбленную тактику!

- Ростик... ну, вставай! - Ваня, наклонившись к уже просыпающемуся Ростику, безответственно дунул ему, юному Ростику, в нос... и - и результат столь неоднозначной тактики не заставил себя ждать: тут же, смешно сморщив нос и одновременно потягиваясь, Ростик проснулся - открыл глаза.

- Ванечка... - непроизвольно и потому совершенно бесхитростно пропел-проговорил юный Ростик, сладко растягивая в утренней улыбке чуть припухшие со сна губы.

- Вставай, - сказал Ваня.

- Ага... встаю, - маленький Ростик, еще раз потянувшись под простыней, решительно откинул простыню в сторону, и... вдруг обнаружив, что он, юный и даже вовсе уже не такой уж юный Ростик, находится в самом что ни на есть естественном и даже диком виде, тут же непроизвольно прикрыл ладонью своего полуторчащего симпатичного петушка... но Ваня, уже деликатно и даже как бы совершенно непреднамеренно и бессознательно отвернувшийся, выходил из комнаты, чтоб успеть разогреть-приготовить себе и младшему брату, Ростику, какой-нибудь не особо затейливый мужской завтрак...

И вот ведь что удивительно! Ни юный Ростик, ни взрослый Ваня ни словом, ни даже взглядом или каким-либо другим непреднамеренно преднамеренным жестом не напомнили друг другу о том, что было в их комнате накануне - вечером перед сном... А потом Ростик, позавтракав, ускакал в школу - за своими "пятерками", а Ваня, как более ответственный и потому решивший пропустить первую лекцию, помыл посуду, заправил кровать, и - тоже помёлся в свой технический колледж...

Начинался новый день, и этот день, не в пример вчерашнему, обещал быть по-настоящему весенним - с голубым бездонным небом, с радостно льющимся с высоты своего покровительства бесконечно тёплым и даже припекающим солнцем... Да, мой читатель, так и хочется сказать: начинался новый день, и вместе с этим новым днём начиналась новая и даже совершенно новая жизнь... но я, мой читатель, так не скажу, и вот почему: в принципе, каждый новый день, даже если мы никуда не летим и не едем в погоне за новыми впечатлениями на вечно шумящем ветру своей безграничной любознательности, а вынуждены и даже должны продолжать какое-нибудь вчерашнее поднадоевшее занятие, всё равно каждый новый день, начинающийся с восходом солнца, неизменно таит в себе что-нибудь новенькое... пусть даже взгляд или жест, мимолетную встречу глазами или вовсе несущественное письмо из какой-нибудь очередной конторы-офиса, а то и вовсе нежданно-негаданно возникающие на привычном фоне монотонности всевозможные рифы - и вот оно, это новенькое, и есть каждый раз, то есть с каждым новым днём, новая обновляющаяся жизнь... и было ли что накануне вечером или вообще ничего не было - это, конечно, важно и даже в иные моменты существенно, но в любом случае, даже если ничего накануне не было, новый день - всегда новая жизнь, и потому сейчас сказать-выразиться, что именно в этот весенний день жизнь для Вани, студента первого курса технического колледжа, или для маленького любознательного Ростика началась как-то по-новому, было бы несправедливо, - жизнь, мой читатель, разнообразная и в каждый улетающий миг бесконечно неповторимая, нова всегда, и новизна эта зависит не от жизни как таковой, а от нашего к ней бесконечно разнообразного отношения... собственно, в этом и только в этом смысле можно сказать, что новый день для Вани и Ростика ознаменовался новой жизнью. Конечно, накануне что-то произошло, и это "что-то" внесло свои коррективы. Но в общем...

День пролетел, как обычно... Ростик, вернувшись из школы с "пятёркой" за безупречно рассказанное наизусть стихотворение под совершенно нестрашным прицелом спокойного и даже поощрительного взгляда бесконечно мудрой Натальи Ивановны, самостоятельно пообедал, выучил уроки и, сказав пришедшему Ване, что он погуляет, отправился на улицу - к Ромке и Серёге, уже поджидавших его, Ростика, у подъезда... А вечно деловой Ваня, тоже пообедав и, таким образом, материально насытившись, кому-то названивал, с кем-то о чем-то договаривался и даже куда-то ненадолго ездил... словом, весенняя жизнь шла, мой читатель, и даже катилась-бурлила своим незатейливым чередом.

А когда наступил вечер и подошла пора ложиться спать, доброжелательный Ростик, пользуясь тем, что старший брат Ваня по уже въевшейся в душу привычке пошел освежить перед сном свое юное тело под кратковременным душем, без всяких сомнений прытко, сноровисто и деловито разобрал-застелил, ко сну готовясь, не свою, а Ванину кровать-постель и, самым естественным образом сбросив трусы - сверкнув никому не видимой в этот весенний миг своей белоснежно круглой попкой, нырнул, словно рыба, под простыню... вот, и когда Ваня в "детской" возник-появился, он, то есть юный и даже коварный Ростик, встретил его, Ванино то есть, появление девственно хитрым и даже, не побоимся этого слова, вопрошающе радостным взглядом...

Ну, а дальше всё было, как накануне, только еще увлекательнее и бесконечно познавательнее... голый Ваня, студент технического колледжа, то подминал юного Ростика под себя и, горячо и жадно вдавливаясь в живот и даже в твёрдо торчащий петушок безотказно податливого Ростика петухом своим, самозабвенно и даже, скажем так, не без упоения скользил этим самым своим петухом по животу и даже по петушку младшего брата... то, наоборот, укладывал Ростика на живот, то есть вроде как навзничь, и пока безупречно послушный Ростик вдыхал запах подушки, не менее страстно и еще более самозабвенно скользил своим залупающимся петухом вдоль жаркой и нежной ложбинки, образованной тугими круглыми булочками... то - Ростик ложился на Ваню, и Ваня, страстно и горячо сжимая-тиская неугомонными ладонями упруго-мягкие и бесконечно сладкие булочки, раскачивал юного Ростика на себе, отчего петушки их, то есть не очень большой петушок Ростика и здоровенный петух Вани, снова по-дружески и даже по-братски тёрлись друг о друга... и при всём этом Ростик выгадывал время-момент, чтоб поиграть с Ваниным петушком врукопашную... и даже... даже - углубляя свои познания в смысле буквальном и переносном, любознательный Ростик то и дело находил повод, что целомудренно и непредвзято поласкать здоровенного Ваниного петушка губами и вообще всем ртом... словом, они кувыркались и так и этак, сопящий Ваня то и дело осыпал Ростика мимолетными щекотливыми поцелуями, и кровать под ними ходила ходуном - до полного Ваниного изнеможения и даже освобождения от груза накопившегося за день семени...

И всё это, мой читатель, продолжалось, без малого, девять счастливых дней! Днём они, Ваня и Ростик, об этом не говорили и даже не заговаривали, словно ничего, совершенно ничего в этом не было интересного и даже как будто вообще всего этого не было и быть не могло, но лишь наступал вечер - лишь подходило время официального сна... словно из заповедной дали сквозь толщу веков-столетий, прошелестевших, как миг, на ветру истории, в "детской" вдруг сказочным образом материализовывалась, приобретая в лунном весеннем мареве вполне очевидные очертания, залитая бесконечно счастливым солнцем далёкая праотчизна... о, какие только вопросы не задавал Ване, старшему брату, маленький любознательный Ростик!

Он хотел знать и это, и то - и Ваня, студент первого курса технического колледжа, если ответить мог, то честно и даже обстоятельно отвечал-объяснял неугомонному Ростику, а если ответа не знал сам, то честно и объективно в этом признавался, но ни разу - ни одним словом! - Ваня не ввел Ростика в заблуждение и ничего ему не наврал... в конце концов, вконец распоясывавшийся Ваня, потерявший всякий контроль над своим самовыражением, дошел до того, что, лаская бесконечно любимого Ростика, стал щипать-целовать упруго-мягкие половинки-булочки, уже не только ладонями, но и жаром пышущими губами наслаждаясь их белоснежной бархатистой нежностью... и, подбираясь губами всё ближе и ближе, в один из дней Ваня, студент первого курса технического колледжа, широко разведя половинки Ростика в стороны, непреднамеренно и даже непроизвольно коснулся кончиком языка всё еще девственной и по этой причине туго и непорочно сжатой дырочки, и даже... даже - не просто коснулся, а, играя, заскользил языком по кругу, отчего Ростик невольно рассмеялся, прошептав: "Щекотно..."

Часть 9

Впрочем, нельзя сказать, что дневные отношения Вани и Ростика совсем уж никак не изменились... взять хотя бы такой немаловажный для Вани факт: когда однажды у маленького Ростика никак не решалась задача и он обратился за помощью к Ване, старшему брату, Ваня, все говоривший в таких случаях "твои проблемы!", на этот раз не отфутболил Ростика, а, сев рядом с ним, попытался помочь, и когда оказалось, что эта долбаная задача точно так же не решается и у него, у Вани, то Ваня, сам лично не очень блиставший в школе прилежанием, снова не отфутболил маленького Ростика, а стал звонить своей однокурснице, и Ростик, счастливый, что Ваня так близко принимает к сердцу его проблемы, с полчаса наблюдал, как Ваня то уточнял условие задачи, то что-то переспрашивал, то, покорно и внимательно слушая, даже что-то записывал... да, это были настоящие телефонные консультации, после которых Ваня не только решил задачу, но даже, предварительно прочитав в учебнике Ростика два параграфа, путь к решению этой самой задачи довольно внятно объяснил и растолковал... ну, и как было после всего этого маленькому Ростику, наглядно увидевшему Ванино самое неподкупное участие в его судьбе, не любить еще крепче и без того любимого старшего брата!

И вообще... если до этого Ваня мог хоть и беззлобно, но всё равно обидно обозвать Ростика "бычарой", а то и вовсе - в знак своего братски насмешливого внимания - походя отпустить Ростику пусть даже вовсе не сильный и вообще шутливый, но всё равно обидный подзатыльник, тем самым наглядно показывая и даже нагло демонстрируя, что он, студент технического колледжа, не считает юного Ростика за полноценно взрослого человека, то теперь всё кардинально, если можно так выразиться, в их дневных отношениях изменилось и поменялось: Ваня, и без того любимый старший брат, стал для Ростика и вовсе обожаемым эталоном, и Ростик готов был в любой момент беспрекословно выполнить любое Ванино требование или даже банальную просьбу, не вступая в пререкания и не задавая дополнительных вопросов типа "а почему я?", а сам Ваня словно увидел-рассмотрел в Ростике вполне взрослого и даже самостоятельного человека... нет, конечно, Ваня был старшим, и эта данность и даже очевидность никуда не делась, но в то-то и заключался весь фокус-покус, что Ваня этой объективной совершенно и никаким образом не только не злоупотреблял во вред юному Ростику, но даже её, эту самую очевидность, никак не подчеркивал... ну, например: если раньше Ваня, студент технического колледжа, мог запросто сказать Ростику "марш за хлебом!" или, к примеру, "убери в комнате", то теперь вся эта категоричность и прочая немного обидная для Ростика неуместность была просто немыслима... то есть, если суммировать и сложить посредством других арифметических действий, то можно смело сказать, что юным Ростик стал для Вани как бы уже и не таким беспросветно и вечно юным, каким был еще совсем недавно...

А на десятый день, точнее, десятый вечер, случилось то, что могло не случиться вообще никогда, а могло случиться рано или поздно: Ванин петушок, все предыдущие вечера не без некоторого на то фундаментального основания бодро поглядывавший в сторону туго и даже девственно сжатой норки маленького Ростика, в этой самой норке побывал... Да, теперь все было не так скороспело или спонтанно, как в первый неудавшийся раз! В этот повторный раз всё было по-другому... во-первых, Ваня приобрел вазелин - средство хотя морально и устаревшее в иных продвинутых кругах и прочих рядах и шеренгах состоятельных и даже малообеспеченных сограждан, но хорошо известное таким специалистам, как Ваня, по многочисленным крылатым выражением и прочему безымянному фольклору, который он, Ваня, неоднократно слышал, но на который до поры до времени не обращал своего прикладного внимания... во-вторых, действуя чисто интуитивно, Ваня приготовил полотенце - вытереть пыльцы или мало ли еще для чего... и вот, лишь заручившись всеми этими сподручными средствами, лишь на десятый день своих бесконечно сладостных кувырканий юный Ростик и взрослый Ваня приступили к осуществлению взаимно желаемого...

Лёжа на спине с разведёнными в стороны ногами, прижимая колени согнутых ног к груди, любознательный Ростик не без некоторого любопытства следил, как Ваня, на коленях стоя перед ним, на спине лежащим Ростиком, тщательно и даже как бы неторопливо указательным пальцем втирает в головку своего нетерпеливо вздрагивающего петушка бесцветно лоснящийся вазелин - заслуженно легендарное и по-прежнему востребованное средство в подобных случаях... затем, также неторопливо и обстоятельно, всё тем же самым указательным пальцем Ваня стал втирать вазелин в туго стиснутый и даже девственно-сжатый светло-коричневый кружочек доступно лежащего Ростика, - невольно морщась, юный Ростик тихо рассмеялся.

- Ты чего? - посмотрел на него Ваня, на миг оторвавшись от сопутствующих случаю приготовлений.

- Щекотко, - поделился Ростик своими еще совершенно юными впечатлениями.

- Ничего, зато вкачу, как по маслу... да? - улыбнулся хотя и взрослый, но не менее неопытный в этом в этом новом для них обоих способе времяпрепровождения Ваня.

Часть 10 (последняя)

- Да, - согласился без всяких на то оснований легкомысленный Ростик.

Ага, по маслу... как бы не так! Это в бесконечно правдивых историях вкатывается по маслу с самого что ни на есть первого раза - и оба партнёра тут же бьются и стонут от неземного наслаждения... А в сказках, мой читатель, всё происходит шиворот-навыворот, то есть не так, как у нормальных людей, а вовсе даже наоборот... Словом, когда Ваня, наклонившись над Ростиком и одной рукой упираясь в постель, рукой другой, затаив дыхание, направил-приставил своего по такому сказочному случаю необыкновенно твёрдого петушка к заповедному входу, а приставив - надавил, юный Ростик не то чтобы рванулся, но, сделал непроизвольное движение в сторону, в одно мгновение увильнул от встречи и прочего знакомства-ознакомления с петушком в таком самом что ни на есть классическом варианте.

- Больно! - непроизвольно выдыхая, то ли прокомментировал, то ли просто проконстатировал вслух Ростик. И, уже обращаясь непосредственно к Ване, пояснил немного растерянным голосом: - Ванечка, больно...

- Ну, правильно, - не растерялся Ваня, студент первого курса технического колледжа - Так и должно быть вначале... давай... еще раз...

Как будто он, Ваня, знал, как бывает вначале... Тем не менее, юный Ростик вновь подтянул колени к плечам, подставляя под жаром пышущего Ваниного петушка свою непорочную норку... Но и второй раз не увенчался успехом... и третий блин вышел, как говорится, комом... ничего у них, у Вани и Ростика, не получалось, - каждый раз Ростик, едва только Ваня начинал давить, уворачивался и даже увиливал от твёрдой поступи безответственно рвущегося вперёд и вглубь Ваниного петушка, повторяя одно и тоже бесплатное слово "больно"... и трудно сказать, чем бы вся эта катавасия, однозначно имеющая несомненно и даже наверняка сексуальный подтекст, закончилась в этот вечер, если б во время четвёртой попытки Ванин петух, которому малость осточертело бесплодно крутиться вокруг да около, не пошел, что называется, ва-банк, то есть, попросту говоря, напролом, - Ваня, в четвёртый раз не сдержавшись, двинул бёдрами резче прежнего, то есть сильно и энергично, и его твердый горячий член, залупившейся головкой разжимая, растягивая мышцы сфинктера, одномоментно вскользнул вовнутрь - Ростик, на миг онемевший от нестерпимой боли, судорожно рванулся, но Ваня, в этот самый миг уже успевший почувствовать обжигающе сладкую тугую норку Ростикова зада, двинул скользящим членом дальше, вглубь... и хорошо, что всё это длилось совсем недолго, - содрогнувшись от небывалого, необыкновенно сладкого оргазма - бушующей лавой излившись любимому Ростику в зад, Ваня рывком вытащил член... и только тут в голубовато лунном, но ярком свете увидел, что лоб маленького Ростика покрывает бисером пот, а в глазах стоят слёза...

- Росточка... - растерявшись, виновато прошептал бесконечно счастливый Ваня. - Ты чего?

Не отвечая, Ростик стремительно и не столько осознанно, сколько бессознательно скользнул рукой себе между ног, словно желая запоздало защитить огнём горящую норку...

- Больно... зачем ты так? - прошептал Ростик, и из глаз его в тот же миг брызнули слезы.

- Ростик... Росточка... - потерянно отозвался Ваня. - Я ж не хотел... я не думал... Ростик... ну, хочешь, я стану перед тобой на колени? Ростик... - Ваня, склонившись над маленьким плачущим Ростиком, стал торопливо целовать его залитое слезами лицо. - Ростик... ну, что ты хочешь? Скажи, что ты хочешь... я всё, всё сделаю! Росточка...

И это была правда... нет, Ваня не испугался сделанного, но вид беззащитно плачущего и в этой своей беззащитности бесконечно одинокого Ростика был невыносим, и Ваня, ругая себя за свою несдержанность, за торопливость, за то, что заставил Ростика страдать, всё повторял и повторял:

- Росточка... ну, скажи... скажи... я всё сделаю... Ростик, скажи...

Конечно, Ваня был виноват... и хотя понятно, что первый раз всегда происходит болезненно и что, встав на путь неутомимого познания или даже банального любопытства, эту самую первую боль нужно, сцепив зубы, перетерпеть, но - всё равно... всё равно такого не должно было быть - чтоб Ванино неизъяснимое блаженство было достигнуто за счет страданий пусть бесконечно любознательного и даже пытливого, но в любом случае не обязанного страдать юного и бесконечно любимого Ростика...

Утром, за завтраком, глядя на свою любимую кружку, Ростик неожиданно проговорил:

- Больше так делать не будем...

- Не будем, - словно эхо, послушно отозвался Ваня, который всё ещё испытывал угрызения совести и даже некоторую душевную неуютность. И эта Ванина вовсе не показушная виноватость делала его, студента первого курса технического колледжа, и не студентом вовсе, а самым что ни на есть нашкодившим пацаном.

Они помолчали. Радио, что было на кухне и которое никогда не выключалось, резво рассказывало о событиях, произошедших в мире за истёкшую ночь... но всё это было так несущественно и даже смешно, что глупо было прислушиваться...

- А вообще - будем? - тихо спросил Ваня, вопросительно глядя на Ростика. И спросил он вовсе не потому, что вдруг испугался заблаговременно, что может лишиться в пору своей цветущей весны вдруг внезапно открывшихся, распахнувшихся горизонтов, а спросил он так потому, что в ответе Ростика - "будем" или "не будем" - заключалось нечто совсем и даже вовсе другое: простил его маленький и бесконечно любимый Ростик или... или - нет. - Вообще... - не очень уверенно повторил-уточнил Ваня.

- Посмотрим, - чуть помедлив, хитро ответил бесхитростный Ростик и, не удержавшись, тут же лукаво улыбнулся... конечно, Ваня ему, Ростику, сделал больно, и даже очень больно... но ведь это Ваня! И разве можно его, Ваню, не простить?

И вечером снова... снова Ваня, студент технического колледжа, любил маленького неугомонного Ростика - они снова неутомимо кувыркались на Ваниной постели и снова позволяли себе всё-всё, кроме "самого-самого настоящего"... впрочем, ни Ваня, ни даже его нашкодивший петушок, который, впрочем, был маленьким Ростиком уже давно прощен, нисколько не претендовали на "самое-самое настоящее"... да и кто, мой читатель, со всей достоверностью знает, что для кого и когда самое-самое настоящее?

Есть, конечно, смелые люди, которые думают и даже полагают, что они и только они знают наверняка, что для всех и для каждого есть самое-самое настоящее... но разве, если задуматься да подумать самостоятельно, может быть так, чтобы кто-то один-единственный знал за всех? Разве это нормально, чтоб в многоцветной палитре жизни вытравить все остальные цвета как ничтожные и несущественные цветом коричневым... или красным... да хоть любым другим! - разве это не превратит жизнь в убогую малопривлекательную пустыню? То-то и оно... а что касается Вани, то ему, Ване, казалось, что он любит Ростика еще сильнее и еще крепче - и он, то есть Ваня, снова прижимал любознательного Ростика к себе, снова целовал его, тихо смеющегося и даже вырывающегося, маленького и уже не маленького, бесконечно любимого на весеннем ветру их сказочного счастья...

Вот, собственно, мой читатель, и вся история, случившаяся в городе N... а может быть, даже совсем наоборот - история только-только началась в этом самом что ни на есть сказочном городе, - кто знает, мой уставший читатель, со всей неоспоримой и прочей достоверностью, что ждет нас всех, то есть каждого по отдельности и всех вместе, через год или даже, допустим, через два на ветру пролетающих мигов-столетий?.. На тринадцатый день позвонила мама и, сказав, что они, то есть мама и папа, уже возвращаются, попросила Ваню их встретить. Ваня и Ростик, благо весна уже бушевала вовсю, а поезд прибывал вечером и вовсе даже не поздно, на железнодорожный вокзал поехали вместе. И когда уже шли от троллейбусной остановки к сверкающему огнями в сгущающихся весенних сумерках зданию железнодорожного вокзала, маленький Ростик, незаметно для окружающих дёрнув Ваню за руку, неожиданно проговорил:

- Ваня, я что хочу тебе сказать... ты при маме или при папе меня Росточкой не называй... понял?

- Почему? - удивился Ваня.

- Ну, не знаю... Росточка - это словно девчонка... ну, то есть, "она" - Росточка. А я не девчонка... и вообще... ты же раньше меня так никогда не называл, и мама, услышав, может удивиться, - рассудительно пояснил бестолковому старшему брату Ване младший брат Ростик.

- Ну, и ты меня... ты меня тоже Ванечкой не называй, - еле сдерживая улыбку, проговорил, подыгрывая Ростику, Ваня.

- Ладно. Но когда мы одни... ну, то есть, когда мы будем совсем одни, то я тебя буду называть...

- Вот и я тебя буду называть, когда никого не будет...

Ростик, вполне удовлетворённый, кивнул. А Ваня, не удержавшись, шутливо взъерошил ему на затылке волосы... и, чтоб Ростик вспомнил, как раньше он, Ваня, к нему относился, тут же, на подходе к вокзалу, дал Ростику совершенно несильный и, что самое странное, нисколько не обидный для Ростика подзатыльник, - чтобы маленький Ростик при маме и папе не забывался и им, взрослым Ваней, не командовал...

Pavel Beloglinsky: Ваня и Ростик - Final edition, 20 Июля 2006

страницы [1] . . . [8] [9] [10]