Пустота (глава 3, последняя, Пробуждение)

Подкатегория: без секса

Этот был гнетущий покой. Абсолютная тишина. Не было слышно ни малейшего шороха. Кто-то рассказывал о ярком свете, но, видимо, это не для меня. Я умер, но почему я себя ощущаю? Я не чувствовал своё тело, но я существовал. Возможно, где-то в отдалённом уголке Вселенной моя грешная душа пытается найти покой.

Внезапно я услышал голоса. Трудно было разобрать, что они произносят, это больше походило на посторонние шумы. "... Пульс слабый, нитевидный", "... скорее всего, не жилец", "как достали эти жмурики...". Я снова проваливался в пустоту.

Мне четыре года. Я бегу по огромному, залитому ослепительным светом зелёному лугу. Тело будоражит пряный запах травы и солнца, всё кажется мне таким колоссальным и непостижимым. Я жмурюсь на бегу и от этого "ловлю" все кочки на кажущемся мне идеально ровным пространстве. Иллюзию создаёт безмятежный сочный зеленый покров. Под травой неровная поверхность, которая не позволяет мне развить большую скорость. Первые преграды, первые ограничители. То, что возвращает тебя с небес на землю и говорит о том, что ты всего лишь человек. Колышущаяся под порывами ветра зелёная гладь скрывала свою сущность, как океан скрывает подводные камни. Я падаю, но мне не обидно, и я терплю боль, потому что это мой путь, и я продолжаю его. Я бегу к величественной меловой горе, возвышающейся над окрестностями, чтобы, взобравшись на неё, насладиться восхитительным видом окрестностей с высоты птичьего полета.

Школа. Первая школа лицемерия, когда правда и честность становятся непозволительной роскошью. Именно в школе я начал оттачивать своё умение беззастенчиво лгать. Ложь помогала мне влиять на людей, заставляла их становиться полезными мне. Животные, стадные чувства впервые проявились именно здесь: или ты, или тебя. В этом и была основная проблема тех, кто учил, и тех, кого учили: бездонная пропасть лежала между тем, каким окружающий мир тебе хотели преподнести, и тем, каким ты видел его сам.

Картинки прошлого неслись через мой разум с немыслимой скоростью. Ложь была неизменным спутником всей жизни человеческого общества. Она создавала и рушила империи, заставляла мириться с несправедливостью и болью. "Вы должны бороться за своё счастье! Прогрызать себе путь вперёд. Только то, что далось ценой собственной крови, имеет право на существование!" - слова моего университетского профессора навсегда отложились в моей памяти.

Я не боролся. Я оказался слаб, предпочтя самый легкий и самый бессмысленный способ решения своей проблемы. Я позволил обстоятельствам разрушить своё счастье, забрать у меня Филиппа, добровольно отказался от того, что было смыслом моей жизни. Я его предал, оказался не намного лучше той мрази, которую описал Филиппу его отец. Как я мог так легко сдаться!? Я должен вырваться....

Стоит ли?! Нужен ли я ему, сможет ли он меня простить? Я ненавидел себя. Нужно выжить хотя бы для того, чтобы снова окунуться в океан его глаз и сказать ему "прости". Попытаться сказать. Пусть он пошлёт меня подальше, но я буду знать, что я попытался всё исправить. Правда, это не будет греть мне душу, поскольку, если Филипп меня не примет, жить дальше у меня вряд ли получится. Я не мог себе представить свою жизнь без него: не видеть его каждый день, не заботиться о нём, не делить с ним свои радости (чёрт с ним, невзгоды я готов оставить себе).

Это приходит внезапно и также внезапно выходит на первый план. Даже если ты никогда не искал смысл жизни, иногда ты задаёшься вопросом: зачем? Но вдруг приходит понимание того, что небольшие всплески позитива, которые хотя бы иногда разбавляют скучную обыденность, и есть попытки твоей души слепить для себя маленькое подобие счастья, и, если приложить усилия, этот маленький комок может вырасти в огромную глыбу, став солнцем, которое осветит и согреет всю твою жизнь.

Я свой комок проебал. Я не приложил даже малейших усилий для того, чтобы попытаться стать счастливым, я просто отпустил его, как последний тупой абориген, у которого забрали землю его предков за бусы, причём я не получил даже их. Как я мог забыть тогда, насколько невыносимо я его люблю. Люблю его тело, бесконечную нежность в его глазах, когда он смотрел на меня, его душу, которая раскрывалась передо мной. Филипп отдавал мне свою любовь, а я предпочёл смерть. Я погружался в океан душевной боли. Мой измученный разум хотел поскорее вырваться из неволи и найти Филиппа, но жизнь диктовала мне свои суровые условия.

Специфический больничный запах казался мне запахом смерти, лишь немного разбавленным сладким ароматом надежды. Именно здесь, в отделении реанимации, все становятся равными, одинаково хрустально хрупкими перед всесильной природой. Последний раз я чувствовал это пару лет назад, когда посещал в больнице своего знакомого, сжигаемого раком. Кто-то боролся или делал вид, что борется, а кто-то обречённо смотрел в потолок, размышляя о том, не станут ли его похороны слишком хлопотными для родственников, и какого, собственно, хера нужно было столько терпеть, переживать, стремиться к чему-то, чтобы сейчас оценивать размеры своих накоплений и думать о том, как сильно твои родственники будут грызть друг другу глотки за эти самые накопления. Даже если этих самых родственников ты не знал долгие годы, они внезапно появляются, "переполненные любовью" к своему угасающему родственничку.

Люди всегда остаются теми, кем они есть на самом деле. То, на что они готовы пойти ради ублажения потребностей себя любимого, далеко выходит за все ими же установленные границы. Чёрт возьми, для чего же тогда весь этот фарс! Зачем устанавливать принципы морали, если ты сам их нарушаешь? Андрей Викторович, отец Филиппа, перетрахал десятки молодых секретарш, но выразил недовольство нашими с Филиппом отношениями. Да, он знал, что это гораздо больше, чем просто увлечение, но ему было плевать на собственного сына и на его счастье из-за тех блядских норм морали, которые он сам же старательно нарушал. Однако во мне не было ненависти к нему. Какая может быть ненависть к уроду, который всю жизнь прожил с нелюбимым человеком. Его существование было пустым и бессмысленным, и он ничего не мог изменить, потому что не знал, как это сделать, по-другому жить не умел. Я же знал, что мне надо.

Пробуждение принесло мне чудовищную боль. Всё моё тело казалось мне одной большой открытой раной, каждое движение вызывало помутнение в глазах. Какой же я идиот! Думал ли я, придурок, что вместо облегчения я обреку себя на ещё большие страдания. Только мысли о Филиппе давали мне силы держаться. Меня пичкали лекарствами, от которых рассудок погружался в густой туман, и способность соображать возвращалась ко мне лишь ненадолго. Это тянулось чудовищно долго. Каждый день был похож на неделю, я терял чувство времени, но уже тогда я начал искать Филиппа.

Что для вас деньги? Ну, кроме того, что сразу приходит вам на ум. Я всегда понимал, что деньги и твоё социальное положение - это, прежде всего, влияние. Влияние - это щупальца, которые пронизывают наше гнилое общество насквозь. И чем больше твоё влияние, тем длиннее твои щупальца. Деньги без этих щупалец принесут тебе столько же пользы, сколько платиновая кредитная карта пятилетнему ребёнку в тайге. Я смогу его найти. Мне нужно только время. А этого добра у меня было навалом.

***

Через месяц я мог ходить по палате, через два я сидел в кресле рейса Москва-Берлин. Филипп работал в совместной российско-немецкой фирме. Наверняка, его превосходное владение обоими языками способствовало его карьере. Мне не составило особого труда раздобыть себе приглашение на проводимый в немецкой столице экономический форум.

Цель была передо мной. Я видел Филиппа. Всё остальное больше ни черта не значило. Мой ангел что-то живо объяснял окружающим его субъектам. Я подходил к нему со спины, я слышал его голос, я ловил его запах, он стал светом, который указывал мне путь вперёд. Через несколько мгновений я положил руку на плечо Филиппу, я не мог больше ждать. Резко развернув его, я впился в желанные губы, не закрывая глаз, ожидая увидеть в его глазах ответ на свой немой вопрос: сможет ли он принять меня? Через мгновение его тело ответило мне с плохо скрываемой осторожностью, а из горла любимого вырвался нежный стон. Я видел счастье в бездонном океане его глаз. Я получил то, что даже не надеялся получить, - всё, что я хотел, и даже больше. Прижимая к себе самое дорогое, что было в моей жизни, я не верил, что судьба с лёгкостью простила мне мою беспредельную глупость, проявление ничтожной слабости, которую я позволил себе два месяца назад.

Внезапно окружающий мир напомнил о себе осторожными, но затем всё более громкими аплодисментами. Люди, ставшие невольными свидетелями соития двух близких душ, выражали нам свою искреннюю поддержку...

- Ты чудовище, - прерывисто выдавил Филипп. - Где ты был так долго?

- Ну, я, в общем-то, почти помер, - ничего более подходящего я выдать не смог.

Потом, через некоторое время, в его уютной квартирке недалеко от центра Мюнхена я рассказал ему всё и почти с садистским упоением наблюдал за тем, как мои слова мучают его. Боже, он меня любит и всегда любил! Не знаю, любил ли он меня так же сильно, как я его, но я видел в его глазах отражение своих страданий, которым наконец-то пришёл конец.

- Ты дурак! - выпалил Филипп. - Как ты мог так поступить?!

- Я не знал, что мне делать, прости, - вяло промямлил я.

- Нужно было сделать мне скидку, я же младше и импульсивнее тебя, мне бы всё равно пришлось вернуться; даже если бы мой отец оказался прав, я бы не протянул без тебя долго. И куда бы я, по-твоему, вернулся?! На кладбище?! Твою мать, чтобы мне тогда оставалось делать?! - он почти плакал. - По здравости рассудка ты явно не тянешь на взрослого человека. Почему ты не нашёл меня сразу?! Я несколько дней торчал в Москве. Это было первое место, где бы ты начал меня искать. Я ждал, когда ты постучишь в дверь и объяснишь мне, что я заблуждаюсь на твой счёт. Даже если бы это был самый нелепый бред, я бы в него поверил, потому что я люблю тебя. Ты знаешь это. Неужели это так сложно понять?!

- Ты ушёл, и как мне тогда показалось, навсегда. Боже, я не заслужил тебя, видимо, награда досталась не тому герою.

- Нет уж, дудки! - внезапно тон Филиппа стал игривым. - Награда желает остаться здесь. И в следующий раз, когда я поддамся импульсу, будь добр - не тарань больше бетонные мосты. Лучше вымещай свои эмоции на мне.

Он откинулся на подушку, изобразив на лице ангельскую улыбку. Чёрт возьми, как же невыносимо сексуально у него это получалось.

- Я готов, - томно прошептал Филипп. - Можешь начать вымещать.

Сегодня он был мой. Сегодня и навсегда.