Дважды второгодник (глава 3, Батины мандарины)

Часть 1

Я почти не помню, как из аэропорта приехали отец и бабушка, как я оделся поприличнее (обнаружив, что заметно вырос из брюк), как прошёл ужин - в пустой болтовне, я видел их всех насквозь, они были карикатурами на людей - а Игорь был одним истинно живым в этой пустыне трупов и недочеловеков. (Надо ли говорить, что я писал стихи и читал Ницше?)

Меня отправили спать, как явно нездорового.

Бабушка сообщила, что завтра поведёт моих сестёр по магазинам, "а то они обидятся, что я тебя на курорт везу". Я вдруг понял, что чудовище, называемое дачей в Симеизе, воплощённый кошмар, именуемый отдыхом на море, - отрывают меня от Игоря. Но спорить в нашей семье было не принято, тем более что билеты были куплены. Улетали мы в среду, возвращались в конце августа.

- Тебе же интересна астрофизика! - восклицала бабушка. - Покойный Аркадий Леонтьевич видел в тебе зерно теоретика! Я знаю всех в обсерватории, ты увидишь тайны мироздания!

Ещё в четверг я бы от радости кончил бы в штаны. Фигурально выражаясь. Теперь я хотел в этой жизни только одного - быть спасителем, быть вечным кредитором Игоря. И навсегда. Так что объекты из каталога Мессье могли валить с небосклона - и все кометы прихватить с собой.

И ещё я знал, что Игорю нужна свобода. Что какой-то дикий обычай не даёт ему свободы, пока не отпустит его из своей койки его отец-зэк. И что я обязан помочь ему. Даже не задумываясь, вовсе не медля.

"Сбегу из Симеиза", решил я. Сам куплю билет, остались деньги со дня рождения. Скажу... что-нибудь скажу бабушке из Симферопольского аэровокзала, туда троллейбус ходит. Скажу маме, что не могу без неё жить. Тут даже покойный академик (источник всех благ и благословений, полученных нашей семьёй от Советской Родины) ничего бы не поделал.

И я уснул.

Утром я, как всегда проспал. Ну не могу я рано вставать. Родичи, прекрасно знавшие мою совиную натуру, даже и не пытались - сестры утащили щедрую бабку в центральный универмаг, мама и папа увязались с ними, а вдруг что перепадёт, да и эстетические каноны надо соблюдать, а то девки напокупают по-московски, а тут так не ходят. Больше всего на свете мама боялась, что мои сестры привлекут внимание нацменов, потому как их же потом не отвадишь. А что может быть страшнее, не дай бог эти дуры соблазнятся! (Так оно, конечно, и вышло, с двадцатисантиметровым хуем не поспоришь, по себе уже знаю).

Проснулся от звонка в дверь. Понял - наступило воскресенье. За дверью Игорь. Он уже сторговал меня своему бате, я понял это по раскатам счастливого звонка. Впереди были мандарины нацика- зэка.

Как ни странно, я ничуть не боялся. Я вообще был совершенно непуганый. Даже понятие "зэк" было просто словом. В условиях развитого социализма все преступники перевоспитываются и, освободившись из мест заключения, выходят на дорогу строительства коммунизма. Это было аксиомой для внука академика, сына доктора наук и довольно талантливого носителя зерна настоящего физика-теоретика, высшей степени развития биологического вида "человек разумный".

Глубоко вздохнул, открыл дверь. Игорь смотрел на меня с улыбкой, но я все равно похолодел.

- Ты что, один дома?

Я кивнул.

- Ох, жалко нет времени, - подмигнул он.

Я вдруг представил его и меня - в теплом душе, в тугих струях воды:

- А почему? Давай попробуем?

Игорь вдруг переменился в лице.

- Ты же обещал. Или ты не хочешь? Ты же, - он поперхнулся, - ты же клятву дал!

Настало время мне испугаться - и заверить, что желание посмотреть на батины мандарины горит в моем сердце всё сильнее. Я так и сказал, по-восточному витиевато.

Он расслабился.

- Просто мамка пошла в молельный дом, а Батя не живёт в доме, он в баньке живёт, так я не хочу, чтоб она видела, как ты пришёл. А туда я ей ходить запретил. Я же хозяин в доме.

Он и вправду был хозяином. Тут меня осенило: а как я выходить буду? Игорь задумался.

- Так стемнеет...

Я молча кивнул, даже не сообразив, что стемнеет не раньше десяти, а потому на батины мандарины мне придётся смотреть часов двенадцать.

Игорев дом - довольно ухоженный, с палисадником, свежекрашенный в ядовито-зелёный цвет, с мансардой - был в километре ходьбы. По дороге Игорь пытался молчать, но не тут то было.

- А за что твой отец сидел?. Ответ меня изрядно удивил.

- Батя не сидел. И он мне не отец. Мой отец умер, давно уже. Батя мне больше чем отец. Его с флота списали, теперь он у меня живёт.

Мы уже пришли, а я все переваривал услышанное. Несидевший моряк был мне очень интересен. Когда калитка уже отворилась, Игорь прошептал:

- Ты точно?

Я хрипло выронил:

- Я же клялся.

Он отвёл глаза.

Банька, небольшой сруб, пряталась в тени граната. Я хотел пошутить, что не вижу мандаринового дерева, но благоразумно промолчал. Игорь был словно струна, едва не звенел при каждом шаге. Скрипнула дверь. Внутри - полумрак. На стуле, у бедно накрытого стола сидел Батя.

Было ему лет сорок. Смуглое лицо с глубокими морщинами вокруг узких глаз. Одет в одни спортивные штаны. Плечи сильные, хотя и покатые. Руки жилистые, сжатые кулаки, все в мозолях и шнурах вен. Он был бос, я бросил короткий взгляд на его ступни, сбитые и такие большие. Он молчал.

Игорь - с заметным трудом - процедил:

- Батя, это Алик.

Батя усмехнулся в жидкие черные усы, обнажил блестящие белые зубы.

- Заходи, коли серьёзно.

Почти без акцента, но с придыханием. Встал, но руки не подал, взял меня за плечо. Я вздрогнул.

- Чего дрожишь, не боись, все нормально...

Я рассматривал его - рельефные мышцы торса, узкие бедра, обтянутые спортивным трико. В паху - нескрываемый бугор. Куда как больше Игорева, да и запах... О, этот запах, он явно помылся, но никакое земляничное мыло не скроет этого запаха голодного мужика. Он смотрел на меня, а я был словно прикован к его бугру, который - это было невозможно скрыть, да никто и не старался, рос, вздымался с каждым ударом сердца.

Игорь развернулся и собрался уходить, когда Батя вдруг убрал руку с моей спины - когда она только туда перекочевала? - и приказал нам присесть на скамейку.

- Жарко здесь, скидывайте все, да поживее.

Мы повиновались, я слегка замешкался, запутался в пуговицах шорт, Игорь был уже полностью голым.

- Помоги другу, Имад.

Он пригнулся, стащил с меня шорты одним рывком.

- Какой ты белый, какой гладкий, Алик. Ну, не стесняйся, присядь.

Я повиновался.

- Ноги-то раздвинь, не стесняйся, посмотри на Имада.

- Тот и вправду сидел, широко развалившись. Только вот хуй его словно втянулся, словно съёжился в присутствии Бати. Трудно было поверить, что рядом со мной сидел мой полубог, мой рыцарь и защитник. Он вдруг превратился в обычного, даже скромного паренька. А Батя рассматривал меня цепким, жадным взглядом. Мне было неловко, но в Батином взгляде не было ни злобы, ни жестокости. Были они, Батя и Игорь, очень похожи, какой-то внутренней спокойностью, да так, что эти смотрины меня совсем не пугали.

Батя вдруг рассмеялся:

- Русского нашёл? Думаешь, сладим?

Игорь молчал, только бросил на меня испуганный взгляд. Я сглотнул слюну и вдруг рассмеялся:

- А чего не сладить? Я ради друга землю обойду!

Бате ответ понравился.

- Ай, молодец. Где ж ты Имад такого красавца да умницу нашёл?

Игорь-Имад широко улыбнулся.

- В овраге, Батя, в старой оливе...

Лёд сразу растаял.

- Эх, Имад, мы только год как реально вместе, а ты уже из дому бежать. А как же уважение к старшему?

Игорь, чувствуя, как напряжение спадает, вытянул руку, дотронулся до Батиного бугра.

- Я его очень уважаю и всегда уважать буду.

Батя криво усмехнулся:

- Верь тебе, сбежишь, забудешь, как звали.

Имад промолчал, а я решил сострить.

- Да я его даже не видел, и тоже очень уважаю.

Все засмеялись.

- Не дрейфь, увидишь и зауважаешь ещё больше. Есть там, что. Правда, Имад?

Тот молча, но с большим чувством закивал. Я вдруг понял, что мой собственный хуй, несерьёзный, белый и гладкий, с едва освободившейся залупой и подтянутыми, воробьиными яйцами, с посиневшими следами от вчерашних резинок - запылал огнём и вскинулся. Батя счастливо засмеялся.

- Значит хочешь, гость дорогой, значит знаешь.

Я кивнул. Краем глаза заметил, что хуй Игоря тоже вставал, наливался, и вот - словно пружина - хлопнул его по худому животу, намного выше пупка.

Батя встал, пригнулся поближе к моему хую.

- А что за следы? Имад, ты что, ему показал? Меня дождаться не мог?

Игорь, виновато, но уверенно ответил:

- Он был готов, Батя. И мне всё как надо сделал.

- Что, сам догадался? С первого раза? Врёшь, не бывает!

Батя явно притворялся злым, но Игорь решил не рисковать.

- Я ему показал, он сразу научился. Он такой...

- Да я вижу, что такой. А ты как посмел - я ж тебе запретил. Теперь наказывать тебя придётся.

- Я было испугался за Игорька, но он перехватил мой взгляд и подмигнул.

- Хотел я тебя сегодня отпустить, да нельзя. Наказывать буду. И тебя, Алик, что секрет узнал раньше времени, тоже пожалуй, надо.

Я смиренно кивнул. Я примерно представлял, в чем будет заключаться наказание Игоря... да и моё.

Батя вдруг посерьёзнел.

- Что у тебя, даже волосня не растёт?- я смиренно кивнул. - И яйца не свисают, а тут жарко. Тебе сколько лет, да не ври, а то они никогда не свиснут! - он кивнул на здоровенный кухонный нож на столе, - думаешь, не отрежу, побоюсь али пожалею.

Я вздрогнул.

- Да не ссы, русак, зачем тебе яйца резать. Я с ними ещё поиграть хочу. Будет на то воля, отрастим мы ему и хуёк, и яйца, чтоб не стыдно было показать, если кто из друзей заглянет...

Я даже не понял, что в перспективе рисовались какие-то ещё друзья. Мне хотелось хуй, как у Игоря, и яйца до колен. И я почему-то знал, что Батя может этим меня одарить.

Часть 2

Он отвернулся, зажёг свечечку: над ней был закреплён железный колокольчик, в который он бросил какой-то порошок. Запахло травами, повалил густой дым, которым Батя стал окуривать Игоря и меня. Мне было не до азиатских благовоний, я рассматривал его тело, в шрамах, только замечая татуировки - он был так темнокож, что в полутьме они казались просто пятнами. Он перехватил мой взор.

- Нравится?

Я возбуждённо кивнул. Честно говоря, я даже удивлялся Игорю. Чего ему ещё надо? Мне бы такого Батю, я бы - и тут воображение моё понеслось и хуй мой, только что опавший, снова вскочил.

Комната была уже заполнена дымом, я пару раз чувствовал головокружение, и был, признаться, рад, когда Батя потушил свечечку и оценивающе посмотрел на мой стоячий хуй.

- Ай да урус! - воскликнул Батя. - Мы с ним точно сладим.

Наши глаза встретились, и прочитал я такое жгучее желание - и такое самообладание, что я аж поперхнулся.

- Видишь, урус, надо быть сильным. Хотеть надо, делать надо, но зверем быть не надо. Терпи, тогда и радость сильнее. А то вот Имад не терпел, так ему теперь надо, - Игорь послушно кивнул. - Так, надевай, что жмёшься. Смотри, урус уже колом стоит.

Игорь присел, вытащил бумажный кулёк из-под скамейки, словно случайно задев меня своим стояком. Батя усмехнулся.

В кульке были причиндалы непонятного свойства, кожа на заклёпках - но когда Игорь разложил их на столе, всё стало ясно. Вчерашние резинки - жалкое подобие. Тут всё было всерьёз. Игорь разложил кожаные игрушки в три кучки, и я понял, что они трёх разных размеров.

- Все я сделал. И на тебя тоже, думаешь, Имад мне не рассказал-показал? Я ведь по морю ходил. В славный город Сан-Франциско три раза увольнялся. Многое узнал, да сам много додумал. Не стой, Имад, надевай, тебе наказание полагается.

Кожаная перевязь, которую Игорь снял со стола, была довольно запутанной. Два ремешка образовывали два круга, к ним был притачан широкий ремень, а к нему - штук шесть ремешков, соединённых чёрной резиной, наверное, от автомобильной камеры. Игорь посмотрел на меня и осклабился. Батя кивнул.

- Не сиди, Алик, помоги, заодно и сам разберёшься.

Сердце моё зашлось в уже знакомой радости, когда моя ладонь приняла такой желанный груз - тяжёлые складки кожи, в жаре отвисшей сантиметров на пятнадцать, а в них - Игоревы яйца, которые мне так хотелось затолкать сразу в рот, - но я вспомнил Батин завет и решил не быть зверем. Два кожаных ремешка - вокруг левого и правого яйца. Игорь потянул кожу, яйца снова засияли тугой, в короткой поросли черных волос, смуглой кожей. Широкий ремень из жёсткой кожи - вокруг корня мошонки - затянут не туго, но так, что под его весом яйца повисли ещё ниже. А что делать с шестью кольцами, прикреплёнными к резине? Тут меня осенило. Я бережно взялся за хуй моего Игорька, потянул кожу вперёд. Батя крякнул:

- Залупи, да посильнее!

Понятно, всё понятно. Я потянул кожу назад, и она выскочила, как вчера, как в пятницу - эта роскошная слива, этот острый край, налившийся кровью от волнения - я помедлил, и тут огромная лапа Бати приземлилась на хуе Игоря. Батя был вовсе не нежным, он дёрнул кожу так, что залупа натянулась на тугой нити уздечки. Мгновение, и первое кольцо было затянуто прямо под краем, да так туго, что Игорь кашлянул.

- Сказал, в наказание! И радуйся ещё!

Больше мне не доверяя, Батя, стоя так, что мой дрожавший от возбуждения хуй упирался ему в живот, натянул кожу до белизны, прихватил вторым, третьим, четвертым кольцами; у корня, где лишняя кожа собралась в две большие складки, их придавило пятое кольцо. Последнее, шестое, Батя закрепил у самого основания, где яйца и хуй вырастали из паха. Распрямился, цокнул языком с одобрением и взглянул на Игоря:

- Что, Имад, терпишь наказание?

Игорь кивнул.

- Хочешь ещё?

На моё удивление, Игорь снова кивнул. Батя поднял длинный, узловатый палец и дважды щёлкнул по яйцам Игоря. Чувствительно, но не слишком сильно. Посмотрел на меня: "Что же я своему дорогому яйца разбивать буду?". Я сразу расслабился.

Батя посмотрел на меня испытующе.

- Ну что, урус, готов? Только знай, назад дороги не будет. Разве что если Имад тебя согласится заменить - да ты сам знаешь, он уже одной ногой на улице.

Игорь пробурчал:

- Я на флот пойду. И в Сан-Франциско останусь. И вас всех вывезу.

Батя только фыркнул и вновь всмотрелся в мои глаза. А что мне было сказать? Да я готов был сам свои яйца отрезать - лишь бы меня Батя принял.

- Значит, пора!

Тяжёлая Батина рука оттянула мои яйца, на мгновение вернулась боль, но мои шарики были уже попривычнее. Быстро затянулись кольца, яйца заблестели.

- Ах, какие они у тебя сладкие, да маленькие, ничего подрастут, - с плохо скрываемым желанием пробормотал Батя. - Старый я уже хуяру Имада сосать; давлюсь да кашляю, - и он щёлкнул по залупе действительно громадного хуя его молодого любовника.

Тот хмыкнул. Следующий манёвр был непростым. Батя, не зная, что мои яйца ещё даже не опустились, переборщил с шириной ремешка, который должен был опоясать корень моей мошонки. Он потянул - я вскрикнул.

- Терпи, урус! Тебя в племя принимают!

Я терпел, но яйца мои не поддавались. И тут произошло чудо. Батя пригнулся и быстро взял в рот мои настрадавшиеся шарики. Потянул воздух, прошёлся внутри рта по ним языком, горячим и шершавым. Я вдруг расслабился и через мгновение ремешок затянулся у корня моих яиц, теперь уже натянутых как струна. Батя осклабился.

- Нравится, сынок?

Я закивал. Я понял, что вошёл в племя. Я хотел, я горел, я мечтал снова почувствовать его язык на своих яйцах.

Но Батя по деловому разогнулся, ухватился за мой стояк, сильно потянул кожу и - словно из пулемёта - кольца прихватили мой хуй, ещё один рывок - и последнее кольцо защемило основание моих органов. В хуе и яйцах билась кровь, залупа откровенно надувалась, и на ней заблестела смазка. Я мысленно молился, чтобы Батя слизнул ее, но у него были другие планы.

- Тебя теперь звать Башир. Несущий радость. Это твоё секретное имя. Никому его не говори. Когда помрёшь, я тебя позову - и наш рай никогда не закончится. Не будет предела нашему счастью. И другие достойные люди будут делить тебя, но принадлежать ты будешь только мне и Имаду. Доволен?

Моё горло перехватило, слеза скатилась по щеке. Её - а не смазку и выпил мой новый отец. В глазах моих потемнело, но уже через минуту я почувствовал, как спазм возбуждения прокатился по всему телу. Батя подставил к моим губам стопочку с какой-то горькой жидкостью. Я выпил её залпом, покачнулся, присел на скамейку. Все чувства мои, казалось обострились.

Минуту или две мы молчали, только рука Имада гладила меня по спине. Но всем нам хотелось большего - а в воздухе стояло такое электричество, куда там Тесле с его генератором. Наконец Батя заглянул мне в глаза, кивнул, отошёл на шаг, посмотрел сурово.

- Имад, Башир, готовы молиться моему хую? Божественному моему хую, благовестному моему хую? - мы выдохнули в унисон. - Наденьте на божественный хуй его сбрую, чтобы не разорвал он вас в жажде и желании!

Голос Бати зазвенел, а мы упали на колени, наши лица в сантиметрах от его вздыбленного паха. То, что там скрывалось, и вправду было слишком вдохновляющим для человека, даже для самого благословенного нацмена, даже для - как мне пришлось потом узнать - для негра из Судана, самого одарённого из них. Ведь дело не только в размере, дело в жизненной энергии, источаемой хуем - той, что перехватывает горло и растекается по телу, когда хуй вонзается в тебя. От хуя Бати через тонкую ткань трико били молнии.

Имад очухался быстро - ему же не впервой. Встряхнул меня, и мы молча схватились за пояс трико, медленно потянули его вниз.

Сначала открылись поросли волос, черных, но с пробивавшейся сединой, заплетённые в маленькие косички с бусинками. Я подавил желание погрузиться в них, и, судя по всему, Имаду тоже было непросто сдерживаться. Терпение, вспомнил я.

Потом открылась впадина, к которой крепился божественный хуй. Только она была не пуста. В ней, под натянутой тугой кожей, виднелся тот самый, первый шар, размером с большую вишню.

Трико сползало ниже и появился корень божественного хуя. Я проглотил слюну. Он был толще моего запястья, и по нему бежали синие шнуры вен. Кожа его была в татуировках, словно семейство змей свилось в клубок. Красные змеи переплетались с синими... Я опять чуть не потерял сознание, и Имад свободной рукой дал мне изрядного щелбана по залупе.

Трико ползло вниз - корень сменился телом божественного хуя, все больше вен, все больше татуированных змей. Я дал себе слово рассмотреть их поближе, но сейчас было не до этого. По сторонам висели тяжёлые, тёмные складки кожи, увитые темными волосами, тоже сплетёнными в косички.

Ещё движение - я уже не мог дышать, да и Имад хватал воздух ртом - появилась священная залупа. Она манила, тянула к себе, она была зароком счастья и целости бытия. У её основания, в оттянутой складке крайней плоти обрисовывался второй шар - размером побольше первого. Крайняя плоть держалась за ним, но было ясно, если её оттянуть, она повиснет почти до колена этого божественного создания, высокого, жилистого и несказанно желанного...

Часть 3

Залупа была размером с кулак. На ней тоже были татуировки, но уже не змеи - треугольная мозаика из красных, зелёных и синих граней. Через её тело, поперёк самого широкого места, проходил проколотый канал, заросший белёсыми шрамами, а в нем - жгут из конского волоса, с палец толщиной, выступавший по обе стороны на два пальца, щетинившийся и разбрасывавший синие искры. Я дрожал в ритме этих искр, а божественный хуй словно растворялся в дымке. И снова - резкий щелбан по моей набрякшей залупе: Имад не дал мне совершить святотатства, не дал всосать божественный хуй в рот.

На вершине этого утёса был разрез, так что губки расходились на изрядное расстояние, и между ними виднелись горные ущелья величественной плоти. Имад посмотрел на меня с торжеством. Это был наш Батя, но этот хуй жил своей жизнью, возвышенной и непостижимой.

Трико упало. Обнажились яйца божества. Два кулака висели почти у колен Бати, тяжко раскачиваясь, то слегка поднимаясь, то опадая. Кожа ходила на них словно живая, а татуировки опять поменялись - круги и кольца всех цветов терялись в складках живой кожи.

Прогремел голос Бати:

- Сбрую, сбрую, пока он вас не разорвал!

Имад вскочил и сдёрнул со стола сбрую Батиного хуя. Мы могли к нему - наконец-то! свершилось! - прикоснуться.

Мы работали быстро и слаженно. Я радовался, что уже знал, как взнуздать этого священного быка - и всё равно, когда мои пальцы сложились на яйце Бати, я чуть не упал от удара тока страсти и желания. Мощный рывок - Имад знал прочность и силу кожи Бати - и первое кольцо опоясывает Батино яйцо. Я рванул вниз правое и понял, что Батя лишь позволяет мне оттянуть его яйцо, иначе бы я поломал бы своё запястье. Приладил кожаное кольцо, затянул. Загадочные татуировки разгладились, обрели очертания. Я знал, что посвящу немало дней познанию их смысла.

Имад уже обёртывал широкий ремень со вшитыми свинцовыми грузилами вокруг корня яиц Бати, я дёрнул, что было сил, и Батя заговорил.

- Сильнее, Башир, куда сильнее! Мои яйца сильнее тебя, но ты знаешь, что делать!

Я знал. Мой язык заплясал по правому яйцу Бати, с трудом помещавшемуся в мой рот. Имад приложился к левому яйцу - и наши губы сомкнулись в первом нашем поцелуе. Батя, широко улыбаясь от радости, расслабился, и его яйца опустились, через мгновение ремень был застёгнут, и свинцовые грузила оттянули Батины яйца до колен.

Божественный хуй тем временем медленно вставал. Я ожидал неслыханной длины, но он был лишь на пару сантиметров длиннее хуя Имада. Но его пропорции, его мощь и толщина не знали равных. Я лишь возрадовался, что вчерашние тренировки с Имадом подготовили меня к Батиному хую - он был громаден, но я знал, что смогу его взять.

Сбруя Батиного хуя отличалась от нашей. На первом кольце красовалась серебряная перекладина, которую Имад вложил в расщелину громадной залупы. Мы вдвоём оттянули крайнюю плоть и уложили её складки, вместе с шариком между двумя кожаными ремешками, затянули их и принялись за тело божественного хуя. Ремешков было десять, но они терялись в складках кожи, и нам приходилось тщательно их укладывать. Хуй стоял, как бревно, звенел, как колокол, был твёрже алмаза - и куда более драгоценен. Предпоследнее кольцо - и мы слегка замешкались. В наши лица глядел спокойным, величественным взором Батин хуй, теперь гладкий, с натянутой кожей, с ещё более раздутой залупой - я даже побаивался её, но постепенно понял - этот хуй не может причинить вреда. Он даст мне только наслаждение, и я этого наслаждения взалкал.

Мы обернули Батины яйца и его божественный хуй последним кольцом, затянули его и замерли в ожидании.

Батя осмотрел нашу работу и как-то по-домашнему, по-доброму улыбнулся.

- Молодцы. Славные у меня сыновья. Вставайте с колен - мой черед. Проверю-ка я сбрую на вас.

Он присел на скамейку между нами, величественный хуй торчал в небо, тяжёлые яйца мягко колыхались под весом свинца. Напряжение в маленькой баньке спадало, но желание никак не уменьшалось. Батя хитро посмотрел на Имада.

- Ну что, мой первый приёмный сын - Имад, мой посланник Верности. Ты готов?

Имад, уже отошедший от мистерии взнуздывания божественного хуя, заулыбался, так по-знакомому.

Батя кивнул и медленно, явно с огромным удовольствием, втянул в свой рот хуй Имада. Вперёд и назад качалась его голова, в руках он перекатывал тугие яйца приёмного сына, а сам поглядывал на меня. Я не знал, что делать, мой хуй уже раздулся почти в полтора раза своего размера, - который я тайно проклинал и не верил, что он когда-то вырастет. Теперь же, в присутствии Батиного хуя, он словно пытался доказать, что сможет, что не подведёт.

Секунда - и мой хуй, мои яйца целиком скрылись в Батином рту. Меня пронзила молния, его язык, его губы, все мышцы его горла играли, катали мой хуй, словно дюжина самых умелых и нежных пальцев, только куда было пальцам до влажной мягкости, перемежавшейся с убеждённой твёрдостью Батиной любви.

Шлёп! - мой хуй снова торчит в воздухе, а Батя сосёт хуй Имада, потом переключается на его яйца. На лице Имада смесь муки и восторга. Я вдруг понимаю, что Имад не хочет кончать в горло Бати, и, набравшись смелости, придвигаю своё лицо к хую Имада. Батя моргает в знак согласия и втягивает оба яйца Имада по самый корень. В моё лицо тычется мокрый, дрожащий, разбухший хуй моего вчерашнего лучшего друга, а сегодня - моего брата в братстве Великого Хуя Бати, несущего жизнь и надежду.

Я заглатываю хуй Имада целиком, он проскакивает в моё горло - но я не чувствую неудобства и только мотаю головой, бешено полируя залупу Имада, обхваченную кожаными ремешками и от того особо тугую, особо чувствительную. Мои губы прикасаются к губам Бати, с удвоенной энергией всасывающим яйца Имада - между нами проскакивает искра - и Имад с рыком тигра взрывается в моем рту. Его корёжит, по его хую идут спазмы, он кончает, палка за палкой, уже шесть, уже семь, а он все взрывается с той же невиданной силой - а Батя всё жмёт, всё играет его яйцами, пока, на двенадцатой палке, Имад не оседает тихо на скамейку. Как он умудрился всё это время стоять? Что держало его на ногах - нежность Бати или моя любовь?

И словно предлагая ответ, Батины губы прикасаются к моим, и я делюсь с ним молофьей Имада, мы играем ею, даём друг другу, чтобы быстро потом всосать обратно и только спустя пару минут Батя отдаёт мне все Имадово молофье, и я жадно его проглатываю.

Моё сознание снова затуманивается, и когда я прихожу в себя, я уже лежу на полке в бане. В ней не жарко, она явно уже остывает, но мне так легко, так спокойно, я боюсь даже пошевелиться. Вдруг это был только сон?

Я оглядываюсь вокруг, я один. В ужасе поднимаю простыню - и страх отходит. На моем хую все та же сбруя. Он лиловый и набухший, но все так же стоит, как кол, и - я проверяю рукой - тёплый и сверхчувствительный. Батя знает своё дело, понимаю я. Он никогда не повредит хуй или яйца. И я блаженно улыбаюсь, перевожу взгляд на яйца. Они точно стали больше - и ремешок, их оттягивавший, потерял свою тугость. Мои яйца больше не втянуты в меня - я стал настоящим мужиком, мои яйца отвисли. От радости я смеюсь - и в ответ на этот звук входит Батя.

Он так же обнажён, его хуй так же стоит колом, при каждом шаге божественный хуй громко ударяет о его рельефный смуглый живот, а оттянутые до самых колен громадные яйца - нет, конечно мне показалось, а Имад был прав - яйца Бати размером с мандарины, а не с кулак, но - какие же они красивые и блестящие! Какие замечательные татуировки украшают его мандарины - и его хуй, от которого я уже не могу оторвать глаз. Багровая залупа со шнурком из конского волоса, глубокая щель, в которой сияет металлический штырь его сбруи. Вены и складки кожи, аккуратно стянутые нашими руками... Я знаю, что пришло моё время.

Луч солнца пробивается через дымоход бани и падает на Батин хуй. Это сигнал - и я опускаюсь на колени, на сено, насыпанное на пол, и припадаю всем лицом к хую, этой божественной сущности. Батя не движется - всё делать надо мне. Я втягиваю в себя залупу Бати, и она мягко поддаётся, приспосабливается под моё горло. Ещё усилие - и громадный хуй мягко и заботливо входит в меня целиком, наполняя меня сладостью и спокойствием. Мой нос утыкается в шарик у корня хуя Бати, а мой язык - откуда появилось место в моем рту? - вьётся кругами во рту.

Часть 4

Магический хуй заполняет меня всего, но я могу и играть с шариком, прячущимся в крайней плоти Бати и с его уздечкой - я обнаруживаю в ней дырку и понимаю, что он снял свою гантелю - а мне так интересно, как бы она ощущалась в моем рту... Но хуй манит, опьяняет - я всасываю его целиком, залупа проваливается в моё горло, и я только волнуюсь, не повредил ли я это богатство, это счастье. Мои руки вцепились в Батины яйца, я уже чувствую, как они сжимаются и - их сила такова! - они поднимают свинцовые грузила, не меньше килограмма каждое, и они уже готовы разрядиться в моё горящее от страсти горло - я насаживаюсь на Батин хуй ещё глубже - а он словно становится длиннее и всё твёрже - и вот Батя издаёт лёгкий, счастливый вздох, его яйца сотрясаются, вжимаются в его пах, и от них идёт тяжёлый опьяняющий аромат, по складкам кожи яиц проходят конвульсии.

Я понимаю, что Батя боится повредить меня силой своего хуя, и выпускаю его залупу из плена моего горла - я наверное уже минуты две не дышал, только сжимал и разжимал его залупу своими голосовыми связками - Батя, сохраняя самообладание, ласково гладит меня по голове и вытаскивает свой хуй ещё немного, что только залупа остаётся у меня во рту - заполняет его полностью, раздувается, упираясь в мои коренные зубы.

- Ты готов? - нежно шепчет Батя.

Я киваю с ожесточением, мну и облизываю его залупу, хватаюсь изо всех сил за его божественные мандарины, так что даже он крякает и - даёт мне свою молофью.

Поток за потоком, сладость и горечь, потом солёность и кислинка - ещё удар! По моему лицу градом текут слезы, молофья прибывает так быстро, что я боюсь захлебнуться, и тогда Батя перехватывает свой хуй, пережимает его, даёт мне сглотнуть - я знаю, что ни частичка этой живительной жидкости не должна пропасть! - отпускает хватку и его залупа вновь извергает вязкую радость жизни.

После третьего пережима Батя отпускает свой хуй. Молофья перестаёт врываться в меня. Он кончал никак не меньше пяти минут, даже солнечный луч успевает уйти из зенита. Батя нежно поднимает меня с колен, усаживает на полку. Его божественный хуй начинает опадать. Не дожидаясь приказа, я принимаюсь снимать сбрую - расстёгиваю ремень у корня хуя и яиц, снимаю ремешки с тела хуя, разглаживаю складки, нежно целуя батин хуй каждый раз. Он только блаженно улыбается. Снимаю я и первый ремень, вытаскиваю железный штырь из расщелины Батиной залупы и не могу удержаться, начинаю вылизывать ее изнутри, разводя Батину залупу почти на целый палец. Батя поигрывает хуем, тот пляшет вверх и вниз - но уже ничего не угрожает, я проглотил всю молофью, на целый день мир в безопасности.

Расстёгиваю ремешки на Батиных яйцах, он усмехается и подтягивает их поближе к паху. Кажется, всё. Мне легко и грустно одновременно. Во мне кипит Батино молофье - и тут я понимаю, что мозолистые Батины руки уже снимают мою сбрую - не забывая дать по тяжелому щелбану каждому яйцу и багровой моей раздувшейся - но все равно не больше спелой земляники - залупе.

Сбруя падает на пол, и Батя пригибается к моим яйцам.

- Свисают, сынок. Ты вступил на путь настоящего мужчины. Осталось лишь одно...

Я не знаю, что и думать. Он встаёт, взмахивает своим уже опавшим хуем - сантиметров пятнадцать, но по-прежнему толще моей руки, разводит пальцами разрез на вершине залупы.

- Башир, зачем мне этот разрез? Зачем я резал свою залупу, истекая кровью и слезами?

- Не знаю, Батя, - я и вправду потерян.

- Встань, Башир. И вложи свою залупу в этот разрез.

Я повинуюсь. Мой хуй дрожит, как тетива лука. Батя раздвигает свою залупу, неожиданно нагибается, берёт мой хуй на секунду в свой рот - я вскрикиваю от счастья - и разогнувшись, медленно вводит мой мокрый от его слюны и смазки хуй в разрез своей божественной плоти. Кончик моей залупы исчезает внутри его. Он сжимает мою залупу в своей и резко надвигает свою смуглую, блестящую морщинистую крайнюю плоть поверх наших залуп, шепчет:

- Мы слились в одно!

Волна наслаждения скручивает меня, и в залупу Бати врывается моя молофья. И снова - две палки! Впервые в жизни. Батя аккуратно вытаскивает мой мокрый хуй из своей крайней плоти, зажимает её кончик. Я все понимаю, бросаюсь на колени и жадно высасываю мою молофью из его хуя. Поразмышляв, он снова залупляет свой хуй, я вылизываю последние следы моего молофья - с радостью отмечаю, что оно белое и было никак не меньше чайной ложки - а не три жалкие капельки, которые выдоил из меня Имад.

Словно читая мои мысли, Батя говорит:

- Имад работает в огороде. Ты пока часок поспи, а там он придёт мыться, так ты у него пососи как следует, четыре раза. Ему сегодня мало досталось. Но что уж поделать - его хуй уже в мою залупу никак не влазит. Я бы разрезал пошире, дак тогда хуй может пополам разойтись, я такое в Австралии видел, у аборигенов. Ну и как отсосешь у Имада, помойся, оденься и иди домой. Завтра придёшь в четыре часа, как раз хозяйка слиняет на молельню. Яйца мои - ох, за что мне такие муки - заполнятся снова, забурлят. Ты ж не знаешь: сегодня Имад у меня уже три раза сосал и ещё ему два раза придётся. Так что сперва ты отсосешь у меня шесть раз, нет, давай семь, - да не бойся, я когда полный, кончаю быстро, и хуй у меня не падает, так что дело за тобой: отсосал, пять минут отдыха, сосешь снова. Так за часок управимся. Надо будет тебе мне яйца мять как полагается, может, и колотушкой пройдешься, чтобы все молофьё выжать. Потом поспишь, переваришь моё молофьё, во сне и хуй подрастет! Придет Имадушка, отсосешь у него, раза четыре, как у него получится. Будешь хорошим сыном, я снова приду, Имад отсосет мне два раза, да ты два раза, уж больно ты меня возбуждаешь, и тогда друг у друга с Имадом отсосете, ты молодой, кончаешь последним, но у тебя два раза получится. Может вы меня вдохновите, как поостынете, дам вам потом пососать мой хуй ещё раз или два. Мне двенадцать в день не много, но я себя сдерживаю, Имада больше шести раз не прошу... Я бы сам тебе сосал, больно ты мне нравишься, но Имад тебя шибко любит, дам ему порадоваться - у тебя уже не такая позорная писька... не хуй ещё, но и не писька. Ему так тебя жалко было... На вот, померяй.

В руке у него была линейка. Мой хуёчек боялся вставать - пришлось Бате взять его на пару качков в рот. В хуёчке было тринадцать сантиметров. За один день он вырос на три.

Батя осклабился.

- Так и до хуя он у тебя дорастёт. Так что соси молофьё, не жалей усилий. Там глядишь, через годик тебе первый шарик вставим. А то я сильно виноват, все откладывал, а за год-то у Имада на все двадцать хуй-то вырос, и он тут на вольный мир посмотреть хочет - надо ему и шарики, и гантелю, он требует. И залупу резать, это уже я требую. Так что ты ему соси, делай приятное, а то ему скоро много терпеть придётся. И твой расти будет, поможем мы тебе молофьем-то.

Я не мог не спросить:

- А у Имада когда-нибудь такой как у Вас, Батя, хуй вырастет?

Батя поколебался:

- У него такой толстый не вырастет. Ну и что? Разве ты не мечтаешь целый день сосать его хуй? Разве не провёл ты два месяца, не отрывая глаз от хуя моего Имада? Разве не нашёл ты свой рай?

Я уставился на Батю. Он был прав.

Батя молча раздвинул ноги, притянул моё лицо. Я поцеловал его залупу, он крякнул.

- А теперь спи. Придёт Имад, ублажи по-высшему.

Я понимающе ухмыльнулся. Из Имада я собирался высосать три раза по семь палок - и если получится, то и четыре. Вообразить завтрашние приключения я даже не решался. Спокойствие в голосе Бати означало, что мне предстояли десять раз с Батей и пять - с Имадом, а то и больше. Я блаженно потянулся, и тут в дверях показался Имад...

Часть 5 (последняя)

Конец света

Вместо эпилога

Из окна моего кабинета открывается вид на океан: внизу пляж Блэкс Бич, а левее, за кронами сосен, - мыс Лэндс Энд, Конец Света. И это правда, за мысом только океан, до самой Японии.

Сегодня пятница, но мой пейджер отключён, так что все пациенты, даже самые срочные, даже на экстренную ревизию оперативного вмешательства (постучу по дереву), переходят в ведение дежурного хирурга. Покойный академик был неправ - зерно физика-теоретика во мне так и не проклюнулось, невелика потеря. Физики свои медальки получали за оружие массового убийства - я же предпочёл спасать жизни. Но не сегодня.

Вчера в порту Оклэнда пришвартовался контейнеровоз Лейди Форчун, привез очередную партию товаров из Китая, на радость американским ленивцам. На нем прибыл и совладелец крохотной, всего два судна, но конкурентоспособной морской линии БИБ, мой муж. Мы расписались в тот день, когда Верховный суд Калифорнии принял решение о неконституционности запрета на гей-браки. Мы были бы первыми, но какая-то парочка лесбиянок заныла о дискриминации, так что с презрительным смешком мы пропустили их вперёд.

Но возвращение мужа, даже после месячного отсутствия - обычно он дислоцирован в порту, но тут подвернулась возможность порулить и муж, бывший главный корабельный старшина Советского ВМФ, бросился на мостик - ещё не повод отменять плановые операции. Да, дом выплачен, как и машины, да, есть и дом в Германии (с молодости мы любим немецкий акцент), и квартира в Ницце (там все схвачено соплеменниками мужа). Но планы прикупить ещё один контейнеровоз мужа не отпускают, а это хуева куча денег и долгосрочный кредит на ещё больше - а значит, я не могу сократить число пациентов, как бы не хотелось.

Сегодня особый день, и виновник празднества с самого утра ходит из угла в угол, он сильно соскучился по мужу. Я уже сосал Батин хуй три раза сегодня: пользуясь выходным, мы спали в одной кровати - но тот, как всегда, хотел большего, от нас обоих.

Батино отражение появилось в оконном стекле, и, как всегда в его присутствии, что-то сладкое и болезненное пронзило меня изнутри. Я любовался его отражением - на нем, как всегда, только короткие штаны, вздымающиеся гордым бугром. Он положил руку на мое плечо, я вздрогнул. Прошло ли двадцать лет? Или наше знакомство было вчера - и мне нужно придумать, как отвертеться от трёх месяцев на даче в Симеизе?

- Что Имад? - Батя сильно соскучился по своему старшему.

- Звонил из порта. Сильно устал, оставил Ауди в порту, едет на такси. Траффик, конечно, чудовищный. Лучше бы он катер угнал, - я потёрся виском о руку Бати.

Батя хохотнул:

- Только не вздумай ему сказать. А то он может, - батина рука потянулась к моей талии. - Сильно устал, говоришь?

- Сказал, что больше трёх раз не вытянет... Но врёт, наверняка. Он же линию смены дат пересекал, он же знает, какой сегодня день, Магеллан эдакой. И потом, моряк пришёл с моря и уснул после третьей палки? Кто угодно, но не Имад.

Сегодня - двадцатая годовщина той благовестной встречи. Ни в какой Симеиз я не поехал. Всё лето мы втроём провели в глазу урагана, в тропическом тайфуне.

Осенью Имада забрали на флот. Через три года - ах, какими редкими были побывки - он, заматерелый до невозможности, переебавший всю подлодку корабельный старшина с двумя шарами, гантелью и конским волосом (резать его залупу Батя так и не решился, больно уж красивая и сочная она), поступил в Одесскую мореходку - мы добыли ему аттестат, а приёмную комиссию прельстила его рекомендация и - о чем он не любил вспоминать - боевая медаль. Батя и я навещали его, наша любовь не боялась ни расстояний, ни океанов, ни расставаний. Ебля с другими была просто еблей. Любовь у нас была одна на троих.

Я закончил мединститут, Имад ходил на корабле, привозил зарубежные цветные каталоги, странички которых Батин кооператив закатывал в пластик и шил из них кошельки и сумочки. Безумное желание выглядеть по-западному кормило нас до отвала и даже позволяло Бате собрать изрядную коллекцию римских монет из курганов и раскопок. Она нам потом ох как помогла.

Советский Союз распадался на глазах, дураки верили, что американский шпион в Кремле - это есть хорошо, и всё уляжется; мы с Батей обдумывали рывок через границу. Город на берегу Золотого Рога, полумифический, как Камелот, - город мечты. Сан-Франциско.

Весточка от Имада пришла через третьи руки. Он сбежал с корабля и попросил убежища в США. Он вызывал своего отца и брата. Нам оставалось только подготовить правильные документы.

Но ничего подделывать не понадобилось. В республике началась война, мы махнули в Москву - нет, не к бабе Тане. Она, как и мой отец, давно от меня отреклась. В длинной очереди к американскому посольству на улице имени гордости России, Петра Чайковского (а что, товарищ Дзержинский это гордость России? С кем ты, Россия?), нас спросили "Армяне? Документы утрачены в Сумгаите? Деньги есть, поможем". Деньги, уже обесценивавшиеся, нашлись. Незнакомые люди помогли, да так, что собеседование длилось меньше полминуты.

Узнав о статусе беженца, нарисовался мой биологический отец - и я, с огромной гордостью, послал его прямо в пизду. На хуй для него было жирно.

С Имадом мы воссоединились в аэропорту Кеннеди. Через невыносимо долгие шесть часов мы ввалились в его однобедрумную квартирку в пригороде Города. Да, того самого Города.

Я не припомню, чтобы нам было тяжело. Мы любили друг друга так сильно и нежно, а мудрость нашего Бати была такова, что ни культурный шок, ни бедность нам были нипочём. В первую же ночь мы, не в силах больше любить, заговорили о будущем - Имад был непреклонен. Он, и по возможности Батя, будут меня содержать, пока я буду готовиться к врачебному экзамену. И в интернатуре. И в резидентуре. И во время феллоушипа. "Понадобится десять лет - будет десять лет. Ты главное жми". Имад ходил на контейнеровозах, Батя развозил пиццу, потом устроился в офис транспортной компании, знание китайского очень помогло.

Через восемь лет я был нанят в клинику Города младшим партнёром в кардиохирургию. Деньги перестали быть вопросом - вы хоть представляете, сколько зарабатывал кардиохирург в блаженные двухтысячные, до реформы Обамы? Да и Имад уже был старпомом. Батя занялся ведением наших дел и за четыре года - его вдохновляла и вела наша неугасавшая любовь (а ваш мани-менеджер у вас ворует и занимается саботажем, нет?) - сколотил изрядное состояние. А когда по прериям Америки пронеслись такие знакомые с советских времён ветры кризиса, Батя уже давно все продал и перевёл в надёжные вложения (не скажу, какие, не просите).

Мы стояли у окна молча, день клонился к вечеру, к воротам подъехало такси. И чувствительный щелбан по моему левому яйцу возвестил начало юбилейных церемоний.

Примечания:

Все описанное является вымыслом. Конечно же, любое совпадение с реальными событиями является случайным.

Личность рассказчика в данном литературном произведении ("Алик", "Башир") ни под каким углом не совпадает с личностью автора.

Моление Батиному хую - реально, но "Батя" (23 на 19 в окружности) так никогда и не раскрыл тайну своего травяного порошка, от которого экспоненциально росла потенция. Однажды "Батя" кончил восемнадцать раз в двадцать четыре часа (мы отмечали чёрточками на календаре) и даже в последний раз было больше, чем пара капель. Хотите - верьте, хотите - завидуйте до посинения. Кстати, был он вовсе не такой благородный абрек, как в рассказе.

Сбруя, описанная в рассказе, ничего особенно нового не представляет, все компоненты хорошо известны - ball stretchers на яйца и Gates of Hell, надеваемые на хуй. На Folsom Street Fair в Сан Франциско и не такое можно увидеть.

Модификации половых органов также не новы. В СССР считалось, что только уголовники вставляют шарики под кожу хуя, но автору довелось отсосать у трёх однозначно несудимых матросов ВМФ с несколькими шариками на каждый хуй. Вставляли они их сами, куда смотрел политрук? То же касается и гантели - парочка гантель побывала в авторском рту, но риск разрыва уздечки и вправду очень велик. Пирсинг, называемый ампалланг, проходит через залупу поперечно. Многие знают, что это - традиционный пирсинг племен Калимантана, но немногие знают, что некоторые цыгане также практиковали прокалывание залупы. Они-то и вставляли в прокол вместо металлического прута жгут, собранный из конского волоса. В настоящее время используются синтетические нити.

Залупа "Бати" была порезана вдоль (меатотомия), похожая практика (субинцизия) возникла среди австралийских аборигенов; как она пришла в Батину голову, никто не знает. Впрочем, в Батину залупу ни хуй автора, ни чей-либо другой не помещались, но первая фаланга мизинца входила. Ебля в крайнюю плоть (docking) - занятие увлекательное, но требуется изрядно ее растянуть. Увы, большинство американцев обрезаны и по глупости душевной думают, что это есть также хорошо, как американский шпион в Кремле.

Кстати, Имад и Батя не были обрезаны. Батя по причине исповедования какой-то версии шаманизма, а Имад заявил своим родителям, что пойдёт в партком школы и заложит их как принуждающих его к религии. Ему безумно нравилось играть своей плотью - и там есть, чем.

Читайте - и простите автору его ошибки, в особенности запятые.

страницы [1] . . . [3] [4] [5]