Ник, или Восемьсот тридцатый день сурка (глава 1)

Часть 1

Предисловие

В 813-й раз шла пятница, четвёртое сентября. Тогда, 813 дней назад, я реально лоханулся...

Чёрт, откуда из меня лезут эти "лоханулся"? Я же солидный, старый человек. Я могу выражать свои мысли понятно, чётко и на правильном русском языке. Откуда жаргон? За 813 дней поднабрался здесь, в петле времени? Или так действует на моё сознание моё же юное тело?

Попробуем ещё раз. Тогда, 813 дней назад, я во время эксперимента сделал что-то не так, и меня отбросило в прошлое, в собственную юность, и теперь я снова и снова проживал один и тот же день, пятницу, четвёртое сентября. На рассвете круг замыкался. После 4:48 утра субботы, пятого сентября, наступало 4:48 утра пятницы, четвертого. Я с этим ничего поделать не мог. Абсолютно ничего. Я не знал, как разорвать круг, в котором оказался, как попасть обратно в свои семьдесят лет. Мне, кстати, было семьдесят, почти семьдесят один, когда я попал в петлю времени. Если добавить эти 813 дней, которые я, как ни крути, прожил здесь, в петле времени, мне теперь было семьдесят четыре.

Я, конечно, перепробовал все рецепты, которые предлагал мне мой мозг хронофизика. Настолько, насколько позволяли технические возможности моей нынешней жизни. Пробирался ночью в какие-то институты и лаборатории, что-то мастерил, что-то запускал, но, увы, никакого результата так и не получил.

Перепробовал я и рецепты, что предлагали фильмы и книги. Совершал добрые поступки пачками... Тьфу... Совершал добрые поступки. Тоже безрезультатно.

Пятница, четвёртое сентября с маниакальной настойчивостью всё равно начиналась в 4:48 утра. Где бы я в тот момент ни был: в морге, больнице, предвариловке, самолёте, багажнике машины каких-нибудь бандитов - я в то же мгновение оказывался в своей постели в нашей старой квартире, где когда-то давно жили мои родители, мой младший брат и я.

Я помнил всё, что произошло со мной вчера. То есть то, что произошло со мной сегодня, но день назад. А весь остальной мир - нет. Если я что-то сломал, разбил, утопил, взорвал, сжёг, оно вновь было целым. Если я кого-нибудь убил (такое тоже бывало), этот человек жил как ни в чём не бывало. Если я сорвался с крыши высотки и разбил себе голову, разлом в асфальте исчезал, как по волшебству. Никто не помнил ничего. Я помнил всё.

Вселенная - или, во всяком случае, какой-то её фрагмент - исчезала без следа в 4:48 утра субботы пятого сентября, а на её месте оказывалась вселенная 4:48 утра пятницы четвёртого сентября. Нас всех: Землю, Солнечную систему, меня самого бросало на 24 часа назад, и только я почему-то помнил, что происходило в прошедшие 24 часа, те 24 часа, которых как бы и не было.

Это было и даром, и проклятьем одновременно. Восемьсот тринадцать дней полного отсутствия контроля над собственной жизнью, неспособности что-либо изменить, невозможности хоть как-то повлиять хоть на что-нибудь, даже на себя. И в то же время 813 дней полной безнаказанности, отсутствия каких-либо последствий любых поступков - неважно, самых прекрасных или самых низких, подвигов или преступлений!

Это была настоящая временная петля. Без дураков. Мир возвращался в 4:48 утра четвёртого сентября, становился таким, каким он был в 4:48 утра предыдущего дня, и начинал всё заново. Квантовая физика летела в тартарары, законы сохранения энергии не работали, законы сохранения материи истерично хохотали над собой, хронофизика лишалась всякого смысла. Элементарная логика была бесполезной. Даже парадоксы времени не происходили...

Я жил, не меняясь. В 4:48 утра пятницы я вновь оказывался в своём теле, каким оно было вчера, каким оно было сто дней назад, каким оно было 813 дней назад, каким оно было, когда меня только-только бросило в прошлое. Моё тело было таким же, как и в самый первый раз, за десятки лет до моего попадания во временную петлю, когда я прожил эту конкретную пятницу 4 сентября в первый раз.

Неважно, прострелил ли я себе голову, свалился на пилу на лесопилке, нарвался на нож, ввязался в драку с бандюганами или ширанулся немыслимой дозой какой- нибудь жути. Я вновь оказывался целёхонький, здоровёхонький, новёхонький. Таким, каким я и был в 4:48 утра четвёртого сентября в самый первый раз, десятки лет назад. Или вчера. Потому что не было разницы между десятками лет назад и вчера. И не было разницы между вчера и завтра.

Когда меня закинуло в эту пятницу в первый раз, я, перепуганный, растерянный, паникующий, оказался в больнице, в психушке. Я ведь был семидесятилетним стариком! А вдруг оказался юнцом в старой квартире родителей! Тут кто угодно поедет крышей! В первые несколько раз я сам искренне считал себя свихнувшимся. Потому что это было единственное объяснение, которое приходило мне в голову.

Потом я взял себя в руки и попытался прожить этот день "как положено". Получилось до ужаса страшно.

От безысходности я несколько раз кончал с собой. Совершенно бессмысленное действие здесь, во временной петле.

Ну а потом я начал искать хоть какие-то плюсы в том тоскливом, безысходном положении, в котором оказался. Я уговаривал себя, что мне выпал уникальный шанс, что это здорово - вновь каждый день видеть своих родителей, что мир моей молодости гораздо лучше и добрее, что мне, в общем-то, приятно быть в теле себя, юного, здорового, полного энергии. Уговаривал, потому что ничего другого мне не оставалось. А как жить иначе? В мире, где ничего не меняется? Где нет никакого будущего? Где я даже умереть не могу? Уговаривал и, к счастью или несчастью, в какой-то момент уговорил.

Из всех моих, признаться, довольно искусственных придумок, почему это не так уж и плохо, когда оказываешься в петле времени, лучше всего срабатывал аргумент про вернувшуюся юность. Я был невыразимо лёгок, в физическом смысле этого слова лёгок. Моё тело поражало подвижностью и гибкостью. Мозги работали невероятно быстро. Без всяких фигур речи, на самом деле, небо было синее, трава зеленее, воздух слаще, звуки ярче, еда вкуснее. Я, убеждённый гей, вновь испытывал возбуждение при виде девушек. Впрочем, я испытывал возбуждение и при виде парней. Собственно, я постоянно испытывал возбуждение и постоянно ходил со стояком.

К тому же, я смотрел на себя нынешнего глазами опытного, мудрого, всего испробовавшего и всего постигшего семидесятилетнего гея и не мог прийти в себя от восхищения! Каким же, оказывается, я был красивым в те годы! Лицо юное, свежее, бодрое, с бархатистой упругой кожей! Большие глаза, такие чистые, такие удивительно глубокие! Белоснежные зубы, слегка обветренные губы и тонкий нос! Даже парочка алеющих прыщей на щеке ничего не портила, а, скорее, воспринималась как необходимый, гармоничный, продуманный штришок, придававшей моей красоте особый шарм!

А тело! Я был длинным, будто вытянутым в высоту, тонким, как проволочка, и стройным, как тростник! Всё тело и каждая его часть были совершенны! Без преувеличения! Уж я-то, сменивший несколько десятков партнёров и разбирающийся в мужской красоте не только по зову сердца, но и по близкому знакомству с множеством тел, мог судить об этом совершенно точно.

Сколько я себя ни разглядывал, я не мог найти в себе ни одного изъяна. Я был уверен, что никого в целом свете нет красивее меня. Я был наипрекраснейшим созданием вселенной. Серьёзно. Нет-нет, я не шучу, совершенно серьёзно - я был самым прекрасным юношей в целом мире!

Ну...

Наверное, за единственным исключением...

Был в моей жизни один парень, Никита. Вот тот был совершенством! Во всяком случае, в моих воспоминаниях...

Как ужасно, что в юности мы не видим себя глазами опытной зрелости! Мы не понимаем, как мы красивы. Когда-то я мучился от комплекса неполноценности - всё в моей внешности тогда казалось мне неправильным и отталкивающим. А ведь, как выясняется, я был эталоном красоты, прекраснейшим из прекрасных творений природы!

И снова предисловие

Когда-то, много десятков лет назад, или, если смотреть из петли времени, довольно скоро в будущем, я лишился девственности с парнем, которого звали Ником, Никитой или Никитосом - в зависимости от настроения. Никиту я даже теперь, в своем нынешнем положении, признавал красивее себя...

Мой первый в жизни секс был каким-то хаотичным, случайным, бессмысленным. Мы с Ником оба были пьяны, и оба воспринимали каждый следующий шаг в вечной игре тел как шутку. Каждое движение сопровождалось взрывами хохота. Даже когда член Ника стал продираться в мою прямую кишку, мы оба продолжали зубоскалить и смеяться.

В тот момент мы друг о друге ничего не знали. Вообще ничего. Даже имён. Так, случайный собутыльник на студенческой пьянке.

Наслаждения ни я, ни Никита, конечно, не получили. Всё было таким же необязательным, как тост, когда распиваешь уже вторую бутылку.

Однако тот случай нас с Никитосом познакомил, и мы стали общаться. Да, как это ни удивительно, именно из-за того, что мы трахнулись, мы спросили друг у друга, как кого зовут.

Мутные, нечёткие воспоминания о случившемся заставляли каждого из нас смущаться, особенно поначалу, но нам всё равно было интересно тусоваться друг с другом. Вот мы и тусовались.

Чем больше мы узнавали друг друга, тем больше между нами возникало симпатии. Очень скоро мы уже были друзьями, лучшими друзьями, теми, кого называют "не разлей вода". Но было между нами что-то ещё - сексуальное напряжение, вожделение, желание. Эти ощущения росли с каждым днём, становились всё сильнее, начинали над нами довлеть, заслоняли собой всё остальное. Поначалу мы сопротивлялись, боролись, не признавались даже самим себе, что с нами что-то происходит. А потом сдались. Это случилось через полгода после того, первого раза, и это уже был совершенно осознанный, желанный секс.

Эта страсть очень скоро переросла в любовь. Именно любовь. Мы с Ником любили друг друга.

Те три года были самым счастливым временем в моей взрослой жизни.

Потом я Никите изменил. И не раз. Он узнал. Сказал, что прощает, но прежней душевной близости между нами больше не было. Потом мы расстались.

Я потерял след Ника, но продолжал вспоминать о нём - и в той, нормальной жизни, и в моих бесконечных днях сурка. Он мне часто снился, и я просыпался со щемящей болью в сердце, бессильный что-либо изменить.

Часть 2

1. Дни сурка с 813-го по 816-й

813-й день сурка

В 813-й цикл мне вновь приснился Никита. Ничего эротического, просто добрый сон, где мы были вдвоём. Проснувшись, я лежал в кровати в своей спальне, город шумел за окном, начинался обычный будничный день, пятница, четвёртое сентября. Сон быстро стирался из памяти, превращаясь в какие-то неясные образы, но я знал, что мне приснилось что-то важное. Очень важное. Среди неясных образов и движущихся теней, улыбок Никиты и каких-то моих ненужных слов что-то всплыло в моём сне...

И тут я вспомнил! Момент, когда мы с Ником входим в подъезд его дома...

Я вспомнил, где он тогда жил! В смысле, где он сейчас живёт!

В комнату заглянула мама, чтобы сказать, что завтрак на столе. Распахнулась дверь, и ко мне бесцеремонно ввалился брат. Мимо открытой двери прошёл отец. Все шло, как всегда. Только теперь я помнил, где жил Никита!

Спустя час я метался среди дворов, с надеждой вглядываясь в каждую многоэтажку и пытаясь найти одну-единственную, ту самую. Сколько времени потеряно мною зря!

***

На часах было почти десять, когда я, радостный, подпрыгивающий от хлещущего из меня нетерпения, позвонил в нужную дверь. Никита, конечно, никак не мог быть в это время дома, но постоять под его дверью и уйти я ведь тоже не мог!

К моему удивлению, послышались шаги. Как, в разгар утра пятницы?! Кто бы это мог быть? Шагов я не узнавал, это были не Никитины шаги. Медленные, тяжёлые, хромающие.

Щёлкнул замок, я весь напрягся, дверь отворилась...

На пороге стоял Ник. Удивительный. Прекрасный. Совсем юный - моложе, чем я его помнил. Я смотрел на него глазами семидесятилетнего старика, влюблённого в него всю жизнь, и он казался мне ангелом, сошедшим на землю. Озарённым светом ангелом...

Я был настолько поражён, что несколько секунд вообще больше ничего не видел. Казалось, я ослеп, и на сетчатке остался лишь этот последний образ - божества, прекрасного, как солнечный луч, совершенного, каким только может быть совершенство...

- Чего тебе? - спросил Никита, когда пауза стала затягиваться.

И голос! Тот самый голос, удивительный, чистый, звонкий! Он отозвался во мне глубинной вибрацией, от него пахло нежностью, он нёс в себе душевную близость, он взрывался внутри меня низменной безудержной страстью. Я почувствовал сексуальное желание, острое, всепоглощающее. Поразительно, но ощутил я его не тогда, когда увидел это прекрасное лицо, а когда услышал этот голос...

Моё нынешнее тело, конечно, отреагировало мгновенно, так, как оно теперь всегда и реагировало. Сексуальное желание было настолько сильным, что теперь я не мог говорить уже из-за него. Стоял и смотрел на Ника...

- Ну! - буркнул Никитос.

- Никита! - прохрипел я наконец; сглотнул, пережидая взрыв сердцебиения; почувствовал, что краснею. - Это же я, Артём! Артём!

- Тебе чего?

- Это я, Артём! - вскрикнул я, почему-то забыв, в каком времени мы находимся, забыв, что Никита даже теоретически не может меня знать.

До нашего секса по пьяни ещё дожить надо...

- Ты ошибся дверью, - пробормотал Никита, отворачиваясь. - И подъездом. У нас больше Никит нет.

И дверь захлопнулась. Щёлкнул замок. Зашаркали, удаляясь, шаги. Я остался стоять на лестничной площадке...

Потом я вспоминал этот момент как самый яркий в своей жизни здесь, в петле времени. Много чего со мной в этих чёртовых днях сурка произошло, но этот разговор, длившийся не более минуты, был в них самой счастливой минутой!

Я нашёл Никиту! Я его видел! Я с ним разговаривал! Что может быть лучше!

Дверь, которую я искал так долго, отворилась, в ней стоял Никита, он что-то сказал...

Такой бури чувств я в своей душе давно не помнил...

***

В следующий раз я позвонил в дверь минут через десять. Я был собран, у меня был план, я знал, чего хочу.

Снова зашаркали шаги. Ритм какой-то сбивающийся. Он что, ходить разучился?

Открылась дверь. Мрачный взгляд. Поджатые губы.

Я был ослеплён, снова ослеплён. Никита был прекрасен даже такой - недовольный, раздражённый...

- Чего тебе? - спросил Никита неприветливо.

О да, он умел быть неприветливым! Ещё как умел!

- Я тебя люблю, - пробормотал я; а потом уже решительнее добавил: - Я тебя люблю, Никита!

Его лицо переменилось. Такого он никак не ожидал. Помнится, он как-то рассказывал, что до встречи со мной вообще не думал о парнях. Был гетеросексуалом из гетеросексуалов.

Ещё секунду Никита не знал, что делать. А потом решительно захлопнул дверь прямо у меня перед носом.

***

Теперь я позвонил в дверь почти сразу. И почти сразу же она распахнулась.

У Никиты в руке была бита.

- Ещё один звонок, и я тебе все кости переломаю! - мрачно сказал Ник. - Услышал?

Вот теперь я разглядел, почему он так странно ходит. Заодно стало понятно, почему он в будний день сидит дома. Его правая щиколотка была в гипсе.

Дверь с треском захлопнулась.

***

В этот день снова рваться к Никите было бесполезно - уж очень неудачное получилось начало. К счастью, магическая минута в 4:48 утра стирает все ошибки. Я знал это, очень хорошо знал, поэтому, честно говоря, не слишком-то и расстроился.

Я вышел из подъезда Никитиного дома, едва не подпрыгивая от счастья. На меня светило ласковое сентябрьское солнце. На душе было светло и радостно. Во мне всё ликовало.

Мне не хотелось ничего: ни вредить миру, ни вредить себе, ни совершать подвигов. Я вдруг понял, что впервые за эти 813 циклов хочу просто посидеть в кафе и поесть мороженого. А потом погулять по городу! И сходить в кино - просто так, с единственной целью посмотреть фильм! А вечером вовремя появиться дома и нормально поужинать с родителями и братом.

Я даже онанизмом перед сном в тот день не занимался. Просто лежал и вспоминал лицо Никиты - уже не полустёртые воспоминания из седой старины, а реального парня, виденного сегодня. Вспоминал, улыбаясь, пока не уснул...

814-й день сурка

Никита ещё не осознал мужской красоты, ещё не задумался о том, кто он и чего хочет. Ему нужно было показать прекрасного юношу, показать так, чтобы Никита всё понял.

А кто самый прекрасный юноша в мире? После самого Никиты? Правильно, я!

Собственно, много десятков лет назад именно я это невольно и сделал - совратил Никитоса с праведного гетеросексуального пути, показал мужскую красоту, притягательность отношений с другим парнем! Я был тем человеком, которого Никита впервые в своей жизни полюбил настоящей взрослой любовью. Он говорил мне это сотни раз, я тогда видел это в его глазах каждый день. Это не могло возникнуть на пустом месте! Ростки этого есть в нынешнем Нике! Есть прямо сейчас!

Итак, как соблазнить Никиту? Правильно - показать ему его единственную любовь!

Я принёс с собой самую яркую лампочку, какую смог купить. Вкрутил её на лестничной площадке. Прикрепил к стене рядом с его дверью небольшое зеркало. Так я мог видеть себя и лучше демонстрировать свою красоту. Я причесался так, как любил Никита, слегка припудрил прыщи, подчернил ресницы тушью. Потом разделся. Совсем. Догола. Сложил одежду подальше, чтобы не отвлекала. Немного помахал руками и ногами, поприседал и попрыгал, чтобы разогнать кровь. Не нужно выглядеть замороженной курицей, пусть кожа порозовеет!

Ещё раз взглянул в висящее на уровне глаз зеркало и остался доволен.

Членом заниматься не было нужды - он вскочил от одних только мыслей о Нике и торчал, как и положено, вертикально вверх...

Чёрт побери, да Никита свихнётся, когда увидит такую красоту!

Я позвонил в дверь.

Послышались знакомые шаркающие, неровные шаги. Щёлкнул замок. Я почувствовал, как резко, ударом напряглось от волнения моё тело. Лицо залила паркая волна. Это ж надо, я ещё и стесняюсь!

Дверь распахнулась.

Никита увидел меня сразу. Его зрачки расширились, рот в изумлении открылся.

- Никита, я Артём, - сказал я, напрягая пресс, чтобы выглядеть соблазнительнее. - Я тебя люблю! Я тебя очень люблю!

Очень хотелось вильнуть бёдрами или поднять над головой руки, чтобы показать себе в выгодном свете, но для первого раза это было бы слишком.

Я сделал несколько шагов вперёд и обвил руками шею Никиты. Потянулся губами к его губам...

В следующую секунду мне в нос врезался жёсткий твёрдый кулак. Вспыхнула острая боль, что-то хрустнуло, что-то потекло по верхней губе, и я почувствовал солёный вкус крови. Сильные руки отшвырнули меня так, что я свалился на спину и покатился по площадке, сдирая кожу и натыкаясь на какие-то углы и уступы. Всё тело вспыхнуло жжением. Многочисленные царапины, длинные, широкие, проступили алыми полосами.

- Я иду за битой, - крикнул Никита угрожающе. - Если ты ещё будешь здесь, когда я вернусь, убью нафиг!

Он стал закрывать дверь, и я услышал, как он добавил тихо, для себя:

- Наркоша!

Щёлкнул замок.

Я, поражённый тем, что случилось, с трудом приподнялся на локтях, перевернулся и, кряхтя от боли, сел. На полу остались кровавые пятна.

Постанывая, скорее, от стыда, поднялся на ноги. Нашёл одежду. Стал одеваться. Ткань сразу же пропиталась кровью, сменив цвет на буро-красный - трусы, футболка, джинсы. Даже на кроссовках появились пятна. Царапины на коже, конечно, были поверхностными, но их было очень много, и они были на самом деле широкими.

Часть 3

Я боялся, что люди на улице, увидев, что я весь в крови, поднимут шум, и я мгновенно окажусь в больнице. Или предвариловке. В общем, нужно будет объясняться с родителями, врачами, стражами порядка, а это долго, бессмысленно и очень скучно!

Я шёл переулками, пересекал стройки и пустыри, жался к тени. Дорога получилась раза в три длиннее и раза в четыре дольше, но зато я благополучно добрался до дома. Ошарашенные, напуганные взгляды, которые я на себе всё же то и дело ловил, к счастью, не переросли в истеричные вопли.

Две бабули на скамейке, конечно, были в ауте. В смысле, выглядели ошарашенными. Наверное, я им показался чем-то вроде зомби, с отрубленными руками, с торчащей из ноги костью, с топором, застрявшим в черепе. Я брёл, спотыкаясь, через море крови, и на ходу от меня отваливались куски мяса...

Дома никого не было - родители на работе, брат в школе. Я стянул с себя окровавленную одежду и бросил её в стиралку. Вся кожа была в крови. Большинство царапин уже подсохли, но некоторые продолжали сочиться, поблёскивая алой жидкостью.

Ну, Никита! Ну, моя единственная любовь! Держись! Прибью!

И что мне теперь делать? Сяду - запачкаю кресло кровью. Лягу - запачкаю кровью диван. Надену чистую одежду - опять пойдут пятна!

Я торчал посреди комнаты голым и не знал, что предпринять. Простоять так часик, пока всё окончательно подсохнет? Во-первых, это трудно. И холодно. Во-вторых, мое обнажённое тело отражалось в лакированных поверхностях, а это, блин, возбуждало!

Я постелил несколько пластиковых пакетов на пол, лёг сверху и предоставил свои боевые раны природе.

Я был на таком взводе! Такой красивый парень с таким сексапильно кровоточащим телом! Как это возбуждающе!

Я и не пытался сдерживаться. Просто, разглядывая себя в лакированной дверце шифоньера и заводясь с каждой секундой всё больше, занялся онанизмом. Я представлял себе, как я выглядел там, на лестничной площадке. Представлял, как я выгляжу сейчас, весь в кровавых полосах...

Кончил я почти сразу. Застыл на полу, качаясь на волнах наслаждения. Потом расслабился и обмяк, глядя в потолок.

На часах было одиннадцать. Весь день впереди! Ну, и чем я буду заниматься в свой 814-й цикл? Соблазнить я никого в таком виде не смогу - любой нормальный человек очканёт, увидев мою исполосованную кожу. Я имею в виду, испугается. С другой стороны, кроме секса, мне сейчас больше ничего не хотелось. Поискать укурков и отдаться им, так сказать, на поругание? Вряд ли я найду кого-нибудь в одиннадцать утра! Да и не хотелось что-то сегодня боли. Оставаться в квартире тоже не стоило - едва в доме появится кто-то из родителей, я немедленно окажусь в больнице. Я-то, конечно, взрослый совершеннолетний самец человека, но живу-то я с предками, а это, блин, бывает неудобно...

От всех своих треволнений на волне послеоргазменного удовлетворения я уснул.

Проснулся я от воплей мамы. Как-то я не учёл активности бабулек на скамейке. Я ожидал, что родителей мне нужно будет опасаться ближе к шести вечера, но мама ворвалась в квартиру в десять минут двенадцатого.

Представляю, как она ужаснулась, войдя в комнату - на полу лежит её голый сын, весь, буквально весь в крови, неподвижный, с закрытыми глазами, со свороченным набок носом! И ко всем кошмарам, у него ещё и сперма на животе подсыхает!

О, святые 4:48 утра! Как хорошо, что вы спасаете меня даже в таких ситуациях!

815-й день сурка

Утром я проснулся, конечно, в своей постели. И, конечно, в идеальном состоянии.

Что я буду делать сегодня, я придумал ещё вчера, во время осмотра проктолога. Тогда за дверью дежурил мент, а эскулап высматривал что-то в моем девственном анусе. Я же сразу заявил, что никто меня не насиловал! Просто в ванную пролез Ктулху. А что, к вам он никогда не залезал? Зачем меня мучить идиотскими осмотрами!

Как бы то ни было, именно в больнице я придумал свой план. Я вспомнил, что Никита в моё время был просто помешан на немецком и немецкой же классической литературе. Наверное, это не слишком странно для чела... Это не слишком странно для человека, который в университете изучал германские языки и, в конце концов, получил красный диплом и тут же поступил в аспирантуру!

Наскоро закинувшись завтраком, я к восьми утра уже побывал у Васютки. Тот, конечно, был под уже сам не свой и не смог бы отпереть дверь, даже если бы на пороге топталась королева Великобритании, но я давным-давно знал, как открыть его дверной замок. И давным-давно знал, где у Васютки тайник с...

В 8:10 в Институте Гёте какая-то милашка сказала мне, что лучших из лучших среди молодёжи у них ведёт некая Вера Фабиановна.

В 8:14 я отыскал древнюю, но крепкую ещё старушку с фиолетовыми волосами. Впрочем, будь мне семьдесят четыре года, я бы её назвал не старушкой, а милой женщиной...

Я немедленно начал грузить даме про визит правительственного начальника Лихтенштейна господина Вернера. Кто это, я понятия не имел, но фраза звучала внушительно.

В 8:22 Вера Фабиановна указала мне на дверь, и я гордо удалился, унося с собой её мобильник.

В 8:26 я отправил с этого мобильника Никите, номер которого, конечно, был в телефоне старушки, смс следующего содержания: "Никита, мой дорогой, как Вы себя чувствуете? Буду Вам весьма признательна, если Вы сегодня сможете позаниматься с одним юношей. Его зовут Артём. Совершенно неожиданно наш Институт был включён в программу официального визита правительственного начальника Лихтенштейна господина Вернера. Он прибудет к нам уже через полчаса, и мы весь день будем заняты приёмом. Я никак не смогу сама поработать с Артёмом, а ведь Артём играет Фауста в пьесе нашего самодеятельного театра! Представление пьесы господин Вернер планирует посетить завтра в двенадцать. Прошу Вас, отшлифуйте произношение Артёма. Он милый юноша, но мог бы немного больше заниматься языком! Ах, если бы Вы не были травмированы и могли сами сыграть Фауста! Увы, увы! Желаю Вам скорейшего выздоровления, Вера Фабиановна".

Три секунды у меня ушло на то, чтобы решить, ставить ли в смс-ке смайлики. Победил здравый смысл - смайлики в письме к слушателю Института? Неуместно!

В 8:30 на телефон Веры Фабиановны пришла ответка от Никитоса: "Конечно, буду рад помочь. Пусть Артём подойдет ко мне домой. Мой адрес...". Ну и так далее по тексту.

Тут же обе смс-ки были вытерты.

В 8:33 батарея телефона была полностью разряжена. Боюсь, что она, собственно говоря, сгорела.

В 8:43 я вновь предстал пред очами Веры Фабиановны и стал произносить новую речь о господине Вернере.

В 8:44 мобила Веры Фабиановны оказалась на столе Веры Фабиановны.

В 8:46 меня с позором изгнали из Института Гёте.

В 9:20 я нажал на кнопку звонка на двери Никиты...

Часть 4

За дверью раздались шаркающие, неровные шаги, я почувствовал удар адреналина во всём теле, и дверь отворилась. На пороге стоял Никита.

Я судорожно вздохнул и замер, не в силах произнести ни слова.

А ведь я его на самом деле люблю! Скотину эту!

- Ты, должно быть, Артём? - спросил Никитос, когда стало понятно, что я буду играть в молчанку.

- Я... - какой же он красивый! Какой замечательный! Глаз не отвести! - Вера Фабиановна...

- Да, она меня предупредила. Заходи.

Я на дрожащих ногах сделал шаг вперёд и оказался в святая святых. Никите пришлось подталкивать меня в спину, чтобы я кое-как дочапал до комнаты.

- Садись!

Я чувствовал Никиту в каждом предмете в этой комнате! Я купался в лучах солнечного света, проникавших в окно Никиты! Я был рядом с Никитой! Я дышал тем же воздухом, что и Никита!

- Да садись же! - рявкнул Ник, потихоньку начиная свирепеть.

- Я Артём, - пролепетал я.

- Я уже понял! - рассмеялся он. - Неужели ты так же собираешься и в пьесе играть?

Я молчал, не в силах оторвать от него взгляда. Как он прекрасен!

- Ну, давай перейдём на немецкий.

Уже через две минуты стало понятно, что с немецким у меня туго. На лице Никиты было написано жестокое разочарование. Он явно размышлял, не стоит ли выставить меня за дверь, а Фауста сыграть самому. Конечно, в новом прочтении - Фауст на костылях и в современном гипсе на ноге...

А я никак не мог прийти в себя. Кто бы мог ожидать, что меня настолько выбьет из колеи просто быть около Никиты!

Про свой план я забыл. Сидел с дурацкой улыбкой от уха до уха и повторял за Никитой всякую дребедень. Мне было так хорошо, что я совершенно потерял ощущение реальности. Никитос кормил меня какими-то сэндвичами, поил кофе, что-то рассказывал, лопоча на своём немецком, вдалбливал в меня строчки из пьесы, а я глядел на него, не в силах отвести взгляд. Ник это видел, начинал заикаться, и мы оба сидели красные и смущённые.

В полседьмого вечера в двери заскрежетал ключ, и Никита захромал встречать маму. Он тоже жил с родителями. Через пару минут я был ей представлен. Потом появился отец.

В той, прежней жизни, родители Ника меня ненавидели, считали исчадием ада, совратившем их сына с пути истинного. Впрочем, мои родители в той же степени и по той же причине ненавидели Никитоса. Что не мешало нам обоим периодически водить друг друга на семейные праздники...

Сейчас же мне улыбались, что-то благожелательно спрашивали, о чём-то по-доброму рассказывали. Вскоре мы сели ужинать. Не помню ни что было на ужин, ни какой у всего этого был вкус. Помню только собственное блаженство от того, что я был среди них, а напротив, прямо передо мной сидел Никита...

Очнулся я только у себя дома. Очнулся только для того, чтобы обнаружить, что улыбаюсь всё той же дурацкой улыбкой...

816-й день сурка

- Я Артём... - при виде Никиты заготовленная фраза застряла у меня в горле, но я кое- как сумел себя преодолеть и выдавить из себя: - От Веры Фабиановны... Чтобы ты со мной позанимался...

- Ну, заходи, - буркнул Никита, пропуская меня в дверь.

Он был прекрасен, как и вчера (а как по-другому!), но я, похоже, немного пришёл в себя и уже мог соображать. Во всяком случае, самостоятельно дошёл до комнаты, сам нашёл кресло, смог сказать несколько фраз "за жизнь". Кажется, я был даже способен вдумываться в то, чему меня учил Никитос.

Всё утро и полдня я пребывал в ауте. Смотрел на Никиту и не мог насмотреться. Слушал и не мог наслушаться. Ежесекундно ощущал, что он рядом. А уж что творилось с моим телом, и говорить нечего - меня аж трясло от желания!

Ближе к середине дня я немного адаптировался. Тут как раз подоспел обед, и я решился. Решился исполнить придуманный позавчера план...

Мы переместились на кухню, чтобы сварганить пару сэндвичей - у Никиты в пятницу 4 сентября репертуар был неизменен. Пока парень нарезал ветчину, я сварил кофе. В его чашку я бросил что-то из арсенала Васютки, свою же чашку сразу зажал между ладонями, чтобы случайно не перепутать.

Никита сделал глоток, второй. Потянулся за сэндвичем, но передумал. Почти целую минуту сидел не двигаясь на стуле и ничего не говоря. Я следил за ним краем глаза.

- Что-то меня повело, - проговорил он наконец. - Я на диван пойду, ладно?

Встал. Постоял, держась за край стола. Неуверенной походкой направился в сторону коридора. И сполз по стенке.

Я подхватил Ника, чтобы он не грохнулся головой об пол. Оттащил в комнату. Вернулся на кухню, тщательно вымыл обе чашки и переложил сэндвичи в холодильник - зачем добру пропадать!

По версии Васютки, состояние, в котором был Никита, называлось отключкой. На себе я действие этого снадобья пробовал несколько раз (далеко не добровольно!) и знал, что это похоже на провал. Только что ты разговаривал и что-то делал, а уже в следующую секунду открываешь глаза и обнаруживаешь, что валяешься где-нибудь в неподходящем месте, и с тобой произошли какие-нибудь крайне неподходящие вещи.

Ну, Никитоса тоже ждут сюрпризы...

***

Он был прекрасен!

Мой Ник! Такой красивый! Такой притягательный!

Он лежал у моих ног, неподвижный, безвольный, ничего не ощущающий, а я стоял над ним, готовясь совершить свою месть!

И вновь у меня было чувство, что я не могу на Никиту насмотреться. Не могу отвести взгляда. Всё в нём было завораживающим - ресницы, мочка уха, растрепавшиеся волосы, гипс на щиколотке! Да что перечислять! Даже от мизинца на руке было не оторваться!

Я знал каждую чёрточку этого лица, каждый миллиметр этого тела! И в то же время Никита выглядел как-то по-другому, незнакомо, слишком молодо. Пятьдесят лет я помнил Ника таким, каким он был, когда мы расставались, а ведь ему тогда уже исполнилось двадцать четыре, приближался следующий день рождения. Сейчас я смотрел на Ника более раннего, на много лет более раннего! Даже не такого, который меня впервые трахнул! Теперешний был ещё моложе! Тот беспутный вечер, когда я лишился своей девственности, ведь ещё только произойдёт, это примечательное событие в будущем!

Впрочем, дело было не только в календаре. В те годы Никита выглядел каким-то более зрелым, что ли. Я тогда, будучи почти на два года моложе, собственно, и воспринимал его как взрослого мужчину.

Сейчас Никита казался непривычно юным, хоть разница во времени и была не такой уж и большой.

Мой мозг давно адаптировался к моему же телу, и на большинство людей вокруг я смотрел глазами себя сегодняшнего. Молодые мужчины казались мне совсем взрослыми, чуть ли не пожилыми.

Теперь, когда я стоял над неподвижным Ником, во мне что-то щёлкнуло, и я вдруг увидел Никиту глазами себя настоящего, семидесятичетырёхлетнего. Увидел и вздрогнул - столь молоденьким он мне показался. Тоненький, стройненький, хрупкий, юный, невинный...

Не помню, кстати, когда Никита потерял свою девственность. Он, конечно, рассказывал. Какая-то девушка из бассейна. Но когда это случилось? Был ли он всё ещё девственником сейчас, в пятницу 4 сентября?

Я смотрел на юную версию своего Никиты и испытывал скорее отцовские чувства. Или чувства дедушки при виде внука. Конечно, восхищался его невыразимой красотой, но в этом восхищении было больше умиления и удивления, чем упоения.

В следующую секунду мои мозги справились со сбоем, и мир снова изменился, вернулся в привычное русло. Я посмотрел на Никиту как на парня, который старше меня почти на два года. Парня, который выше, массивнее, мускулистее! Красивого невыразимой, вызывающей у меня неодолимое желание красотой! Сексуальное желание - явное, бескомпромиссное, необоримое.

Я помнил, что секунду назад считал Никиту совсем пацаном, но, как я ни смотрел на него сейчас, не мог этого увидеть. Он был мужчиной, очень красивым мужчиной, которого я любил и которому невыносимо сильно хотел отдаться...

Ну да, отдашься тут, когда он в отключке!

Для начала я пригнулся и поцеловал его в губы, обалденные, электризующие, погружающие в другой мир губы. Потом ещё поцеловал. Потом стал целовать лихорадочно, быстро, жадно, будто мог не успеть. Потом отскочил.

Что-то было не так. В этих поцелуях не было жизни. Не было ни тепла, ни движения. Я целовал Никиту, но там не было Никиты. Будто... Будто мраморную статую целуешь! Статуи, они бывают очень красивые, но целовать их совершенно неинтересно.

Ну ладно. Похоже, я слегка переволновался.

Я положил руку Никите между ног. Под тканью спортивок ощущался мягкий, неэрегированный член, столь же прекрасный, как и весь Ник. Этот член оказался даже совершеннее, чем я его помнил.

От этого прикосновения мой собственный пенис сладостно заныл, сжимаясь, дёргаясь. У меня сбилось дыхание. Во рту набежала слюна, и пришлось сглотнуть. Получилось шумно.

Однако уже через несколько секунд я вновь испытал то странное чувство. Я продолжал мять член и яички Никиты в ладони, но всё происходящее мне теперь казалось совершенно неестественным. Ник был без сознания. Ник никак на мои прикосновения не реагировал.

Нет, не то.

Ладно. Я перевернул парня и провёл рукой по его заднице. Какая упругая! А форма какая! Само совершенство! Маленькая упругая задница совершенной формы! Ничего красивее Никитиных ягодиц в целом свете не было и нет! Сколько мужских задов я перещупал за пятьдесят с чем-то лет! Сколько перещупал за 816 дней сурка! Был ли хоть какой-то красивее? Собственно, был ли хоть один мужчина красивее, чем мой Никитос?

И... И при этом... Я мял упругую задницу Никиты, изнывал от желания, но ощущал лишь пустоту в груди.

Ах, если бы Ник хоть как-то отреагировал на мои прикосновения! Я тискаю его ягодицы, тискаю так, что синяки останутся, а он - ноль в ответку!

Часть 5 (последняя)

Я всё ещё на что-то надеялся. Перевернул Никитоса обратно на спину и стал раздевать. Специально делал это медленно, чтобы раздразнить себя. С каждым движением обнажалась какая-то часть Никитиного тела, и я каждый раз чуть ли не стонал от страсти. Я видел, сколь Ник прекрасен. Мое сердце ёкало, член прыгал в штанах. Я рассматривал его впалый живот, глубокий пупок, торс, плечи - рассматривал всю эту красоту и откровенно балдел.

И при этом... Я опять поймал себя на том, что снимаю одежду не с любимого человека, а с чего-то неживого. С той же статуи. Шедевр, ничего в мире красивее нет, а вот любить эту статую глупо...

Стянул с Никиты штаны с трусами. Осторожно, чтобы не сдвинуть гипс. И, конечно, чтобы не причинить Никитосу боль в растянутой лодыжке. Как же он умудрился её так растянуть, что аж гипс наложили?

Теперь Ник лежал передо мной абсолютно голый. Стройные ноги. Волоски на голенях. Кости таза торчат. Сам таз удивительно узкий. Такой узкий, что на его фоне пенис, даже неэрегированный, кажется огромным. И как там всё в таком маленьком пространстве помещается?

Над членом - кустик курчавых волос. Сам член, такой девственный, новенький, будто из упаковки, безжизненно лежит между ног, немного сместившись на одно из бёдер. Ни следа эрекции. Просто красивый мягкий член. Член Никиты, который десятки лет назад я так любил! Любил трогать, гладить, мять в руке! Любил целовать! Сосать! Любил, когда он входил в мой зад! Когда двигался во мне! Да что там, даже когда он просто прикасался ко мне, через штаны, одним только намёком, даже тогда это было так здорово!

Я встал перед парнем на колени. Поцеловал живот. Провёл ладонями по телу. Зарылся носом в кустик кудряшек над членом. Вдохнул столь знакомый, почти забытый за столько лет, такой возбуждающий запах. Поцеловал яички. Поиграл ими языком. Млея от ощущений, вобрал в рот член. Пососал.

Ноль реакции. Я с таким же успехом мог бы взять в рот ручку швабры.

Я стал лихорадочно сосать этот член, мять его во рту, лизать. Пенис оставался совершенно безжизненным. Никакого кайфа.

Ну ладно. Раз так, перейдём к хардкору.

Я переместился к голове Ника, рванул молнию на своей ширинке, вытащил член, пригнулся и провёл головкой по губам парня. Мой пенис был твёрже камня, горячий, изнывающий от желания, и от этого движения во мне взорвалась такая волна удовольствия, что я чуть не задохнулся.

Пальцами надавил на Никитин подбородок, заставляя рот открыться. Сунул пенис внутрь. Тот скользнул по влажному языку, и я не удержался и застонал. Двинул тазом туда-сюда, погружая член в рот Никиты...

Моё тело получало наслаждение от того, что я делал. Тело получало, я - нет. Не то, всё не то!

Будто трёшь член о куклу. Ты можешь закрыть глаза, можешь что угодно нафантазировать, но... Тереть член о пластик! Чушь!

Я пошёл в ванную и стал искать какую-нибудь смазку. Был крем для лица. Вроде, на водной основе. Ну и отлично.

Я устроился у Никиты между ног, вылил на свой член щедрую порцию крема. Размазал. Забросил Никитины ноги себе на плечи. Таз парня оторвался от пола и приподнялся, будто подставляя задницу, раскрывая её передо мной. Я чуть не кончил, когда это увидел.

Тронул губами оказавшиеся рядом коленки - сначала одну, потом другую. Как я любил целовать их когда-то! От воспоминаний аж живот свело!

Так, ностальгировать будем потом!

Я развёл половинки попы в стороны. Как это было прекрасно - ощутить ладонями эти совершенные ягодицы, маленькие, твёрдые, с волнующими ямочками по боками, упругие! Раздвинуть их! Увидеть дно бороздки! И анус - такой розовый, юный, нетронутый, девственный!

Вот только трудно просто любоваться анусом, когда у тебя прыгает от нетерпения уже смазанный член, а половинки зада широко раздвинуты!

И всё же я любовался.

Потом приставил член ко входу. Налёг...

Я не просто гей, я - пассив. Однако во времена Никиты я этого ещё не осознал, и мы трахали друг друга в задницу практически по очереди. Мы были девственными, наивными, любознательными. Я получал наслаждение и в роли актива.

Теперь я снова это почувствовал - член упёрся в анус и, хоть я и давил с силой, не смог раздвинуть узкий задний проход. Сопротивление сомкнутого сфинктера отдалось в моём теле удовольствием, сильным, острым.

Я налёг ещё. И ещё. Толчком-таки сумел просунуть полголовки внутрь. Снова едва не кончил - на этот раз просто от того, что видел, как эти полголовки вошли в Никиту. Стал давить...

И остановился.

Нет, дело не в том, что не шло. Просто... Будто труп пытаешься трахнуть!

От этой мысли меня передёрнуло, и член мгновенно упал. Впервые за 816 дней сурка мой член упал посреди секса! Моё юное тело, полное энергии и страсти, всегда возбуждённое, всегда на взводе - и вдруг так меня подвело!

Да что же это такое!

Я замер, глядя на предателя. И увидел, блин, всю эволюцию от полунапряжённого стержня, как бы (но не совсем) торчащего вверх, до свисающего вниз мягенького отросточка.

Круто!

Вот такого я в петле времени не наблюдал вообще ни разу! Трахать красивого парня и потерять эрекцию прямо в процессе! Что же это со мной! За эти 816 дней мой юный член приучил меня, что он торчит когда угодно - после оргазма, после трёх оргазмов, после изнурительного секс-марафона, всегда! Он мгновенно вскакивал от одной мысли о сексе! Он был на двенадцать часов от рассвета до заката и снова до рассвета - вне зависимости от моего настроения, планов и желаний!

А тут...

И не просто в момент, когда я его засовывал в задницу красивому парню! Это случилось в момент, когда я его засовывал в задницу любимому парню! Никите!

Как такое возможно!

Я отодвинулся от Никитоса, раздосадованный, разочарованный, злой.

Так что же, всё, на что я могу рассчитывать с Ником, находящимся в отключке - это, типа, эстетическое наслаждение? Как в картинной галерее? Не более?

Очень вдохновляющее открытие!

Я сидел, прислонившись спиной к дивану, и смотрел на Никиту. Мне больше не хотелось. Даже если я кончу, никакого наслаждения не получу...

М-да...

***

Ладно, с сексом не получится. А как насчёт мести? За то, что моя мама увидела позавчера, когда зашла в дом в десять минут двенадцатого?

Я вытер смазку со своего члена трусами Никиты, вжикнул молнией на ширинке, поднялся.

Итак, Ник очнётся где-то в семь-полвосьмого. Очень хорошо!

Я взвалил его грудью на диван, поставил коленями на пол, потвёрже, поустойчивее...

Чёрт, какой он красивый!

Я пригнулся, чтобы посмотреть, как свисает его удивительный член между длинными стройными ногами. А тонкая спина передо мной! А повёрнутое набок безмятежное лицо с закрытыми глазами!

Я пригнулся и чмокнул Никитоса в ягодицу. Мне этого показалось мало, и я чмокнул его в другую.

Ладно, надо что-то делать, а то совсем размякну!

Я порыскал по кухне. Потом в ванной. Потом в туалете. Нашёл-таки свечи. Выбрал самую длинную, смазал её кончик тем же кремом и вставил Никите в задницу. Вошла она сравнительно легко, хоть и застревала поначалу. Я вдвинул свечу вглубь где-то наполовину, чтобы и Ник её сразу почувствовал, и снаружи торчало вполне заметно.

Открыл два презерватива, влил в них немного майонеза. Кто там будет разбираться, что в них внутри, сперма или не сперма! Один надел на Никитин член и позволил сползти на пол, второй бросил у кресла.

Написал записку и положил её под тарелку с бутербродами в холодильнике: "Никита, киска, не хочу тебя будить после всего этого. Спи! Я забираю с собой сэндвич, который ты приготовил для меня голым. Взамен оставляю сэндвич, который я приготовил для тебя тоже голым. Будь осторожен, вытаскивая свечу. Ты же помнишь, что, когда презервативов больше не осталось, ты разрешил кончать прямо в тебя. Не могу дождаться нашего завтрашнего секс-марафона! Целую прямо в твой сладостный анус, Артём".

Так, что ещё?

Для полноты картины, конечно, должен быть запах настоящей спермы. Ну, и её следы.

Я вернулся к Нику и стал дрочить. Направлял свой член так, чтобы брызнуло прямо на него. Накачивал пенис, но чувствовал не удовольствие, а, скорее, ужас от того, что я тут наделал. Никакого мстительного удовлетворения, никакой злобной радости, никакого "Получай, Никитос!". Скорее боль. Мне было жалко Ника.

Я отвернулся, закрыл глаза и кое-как довёл дело до конца. Спермы было неожиданно много, и я размазал её по лицу Никиты обильным слоем. Сунул запачканные семенем пальцы ему в рот - пусть ощутит вкус, который скоро полюбит! Вытер руку о его волосы - вот где запах держится долго!

Сердце сжалось, и возникло острое желание всё вернуть назад - смыть, счистить, вытащить, выбросить, уничтожить, Ника одеть и уложить на диван...

Я подумал о себе, окровавленном, голом. Потом вспомнил, как Ник меня прогонял.

Ну и что, что он меня ещё не знает! Это ведь всё равно я!

Да и не вспомнит он об учинённом мной здесь погроме уже завтра! Целая вселенная не вспомнит, потому что завтра ничего этого ещё не произойдёт!

Я решительно направился в прихожую. Обулся, ещё раз оглянулся в сторону комнаты и вышел, захлопнув дверь на защёлку.

***

Было ещё не поздно, и можно бы было поискать себе на задницу приключений, но после всего содеянного мне хотелось только одного - забиться в какую-нибудь щель и там сидеть, никого не трогая. Собственно, я именно так и поступил. Доплёлся до дома и весь вечер сидел в своей комнате, односложно отвечая на вопросы и игнорируя предложения посмотреть телевизор, поиграть в видеоигры или рассказать, что случилось. Настроение у меня было философско-задумчивое, непривычное. Наверное, такого настроения за эти 816 дней сурка у меня ещё не случалось. В петле времени я учинял вещи гораздо страшнее, ужаснее, отвратительнее, учинял не раз и не два, но ведь это не касалось Ника...

страницы [1] . . . [3] [4] [5]